Гиголашвили Михаил. Дезертиры

   - Ну и все. Он никаких преступлений не совершал, ему ничего не грозит, пусть его мать на месте его откупит - и дело с концом, - веско заключил Шнайдер, и по его глазам я понял, что он принял решение.
   Потап перестал плакать и вновь безучастно уставился в стол.
   - Спросите у него, как он себе представляет свое будущее в Германии, если его оставят?
   Этот вопрос несколько ободрил Потапа:
   - Сила есть. Работать буду. Пусть только оставят. Работать и молиться.
   - К сожалению, и так переизбыток рабочих рук. По каким причинам вообще он просит политическое убежище?
   Потап задумался.
   - Не знаю. Мамка сказала - добрые люди, помогут. Прошу добрых людей помочь и спасти.
   - Но как он считает, если сюда, в Германию, прибегут все, кто не хочет служить в армии, то что это будет? - резонно спросил Шнайдер.
   На это Потап пожал плечами и заворочался на стуле:
   - Не знаю. Сидю в комнате, никого не вижу.
   - В какой комнате?
   - Сидю тут, в комнату, на койку - и все. Про других ничего не ведаю. Обратно ехать не желаю.
   Шнайдер тем временем собирал бумаги, перематывал кассету, закрывал атлас и готовил для Потапа временный паспорт. Потом коротко позвонил куда-то:
   - Готовьте на отправку, - а мне пояснил, что надо будет внизу, у господина Марка, заполнить анкету для российского посольства об утере паспорта: если беженец приехал по визе и с паспортом, то в посольстве паспорт ему восстановят, и тогда отправить его назад будет несложно, если же паспорта нет - то дело затягивается, идет по инстанциям, потому что без паспорта его ни одна страна не примет. И тогда начинаются проблемы.
   - Потому во Франкфурте пограничники у трапов паспорта проверяют? вспомнил я.
   - Да. Но что это дает?.. Въезжающие или, лучше, влетающие рвут паспорта после контроля. Или прячут где-нибудь. Даже в землю зарывают. Был тут случай, когда вот за этим столом один беженец себя за большого диссидента выдавал, родину грязью поливал, а потом нагнулся шнурок завязать, а паспорт у него из кармана и выскользнул. И с визой, и совсем на другое имя, но с его фотографией. Чуть ли не дипломатом каким-то оказался. Разного насмотришься. Идите теперь с ним к Марку, а потом опять сюда, на обратный перевод.
   Марк уже ждал нас, дал бланк российского посольства об утере паспорта и вполголоса пояснил, что первый лист (где наверху по-русски написано, что это за бланк) лучше ему вообще не показывать, чтобы не испугать.
   - Что это, опять писать? - Потап сник и сидел на стуле косо, безвольно опустив между колен темную кисть левой руки, перевитую толстыми лиловыми венами. Другой рукой он подпер голову. - Устал я. Не могу больше. Чего опять царапать?
   - Анкета опять. Ничего, скоро кончим. Фамилия, имя, отчество?
   - Юрий Владимирович Соколов, - вдруг отчетливо произнес Потап, на секунду как-то выпрямился, но тут же обмяк и ошарашенно уставился на нас, мы - на него.
   - Какой Юрий?.. Тебя зовут Юрий?..
   - Что? Что такое? Юри? Юри? - всполошенно заверещал Марк.
   - Кто сказал?.. Я сказал?.. Не знаю... Не помню... Голова болит, начальник!.. - Потап обхватил череп двумя руками и потряс его так сильно, что Марк отскочил к окну, а я, усмехнувшись про себя, сказал ему:
   - Потап, что с тобой? Как это ты брякаешь такое, он же слышит?.. Что теперь будет?..
   А Марк, придя в себя и бормоча под нос:
   - Юри!.. Соколофф!.. Он устал, потерял контроль и правду сказал, приказал ему вынуть все из карманов на стол.
   - Зачем? - удивился я.
   - Возможно, у него документы какие-нибудь есть, бумажки, записки... Как он сказал: "Вла-ди-ми-ро-витш?". Это отцовское имя? У русских есть, я знаю. Очень неудобно: надо запоминать не только имя человека, но и его отца, которого я вовсе не знал и, может быть, знать и не желал бы. Пусть вынет все, что у него есть.
   Удивившись наивности Марка, я сказал Потапу, что он своими словами довел дело до обыска, и вот господин хочет узнать, что в карманах, может, там паспорт на имя Соколова Юрия Владимировича и виза немецкая. Но в пыльных карманах ничего, кроме грязной бумажки и монеты в 10 пфеннигов, не было. Марк шариковой ручкой опасливо тронул бумажку, повертел ее на столе, раскрыл:
   - Чек из магазина "ALDI"... У нас в городе этих магазинов нету... 20 ноября 2000 года... А сейчас скоро весна... - поднял трубку и сообщил Шнайдеру, что беженец называет себя другим именем, а в кармане имеет чек из магазина "ALDI" со старой датой, отсюда вывод, что он давно в Германии, а не три дня, как он утверждает, и вообще он, очевидно, совсем не та личность, за какую себя выдает.
   Потап сонно следил за Марком, потом сказал мне:
   - Чего он?.. Куртка чужая, в лагере одолжил, моя совсем никуда. А насчет Юрия... Так это меня мамка дома так звала. Она вообще хотела Юра назвать, а отец настоял, чтобы как деда. Вот и вышло.
   - Плохо вышло. Видишь, какой переполох?..
   - Что, назад отправят? - Потап зашевелился на стуле. У него опять потекли из глаз слезы, он стал их утирать подолом робы, сморкаться и стонать: - Не поеду назад!..
   Марк предпочел отойти от стола и с брезгливой осторожностью спросил от окна:
   - Что, он больной? Нервный?.. - а потом негромко сообщил мне, что Шнайдер считает, что все это уже не имеет принципиального значения.
   Я перенес данные из одного листа в другой, и Потап подписал бланки корявой закорючкой, не читая текста.
   - Хорошо! - обрадовался Марк. - Это он устал и контроль потерял. Это мы знаем. Скажите ему, что за пределы нашей земли ему выезжать запрещено. Если захочет куда-нибудь ехать, пусть нам скажет, мы ему временное дополнение к временному паспорту выпишем.
   Я перевел.
   - Куда ехать? - настороженно уставился на меня Потап, а потом, когда понял, то махнул мокрой клешней, которой утирал сопли: - Куда мне ехать?
   - К подружке, - криво пошутил Марк.
   - Какая еще подружка?.. Никогда не было!.. Молиться и работать - вот наше дело. Бог не позволяет. Добрые люди помогут.
   - И предупредите его, чтобы в лагере ни с кем не общался. Он молодой еще, а там всякие албанцы из Косово есть, с ними пусть не связывается. С кем он живет в комнате?
   - Три шриланка и я, - Потап сгреб со стола бумажку с монетой, засунул их в карман. - В молчанку играем.
   Вдруг Марк отпрянул, указывая на его ремень:
   - А это что у него?.. Что это?..
   - Что? - не понял я.
   Потап всполошенно и хмуро смотрел на него:
   - Чем еще немцу не угодил?..
   - У него хенди? - визгливо спросил Марк.
   На ремне у Потапа торчала какая-то пластмасса.
   - Не, это будильник, мамка дала. - Потап снял с пояса портативные часы, которые крепились наподобие хенди. - Я иногда засыпаю, на молитве или в огороде. Вот мамка и дала. Чего он разорался?
   "Что так испугало Марка?" - не понял я, но тот сам объяснил:
   - Если у него есть хенди, значит, можно по номерам узнать, куда он звонит и откуда получает звонки. И отослать по месту жительства. А теперь что с ним делать?.. Русские из посольства ответят - такого не знаем. Дальше?..
   - Можно идти? - сонно спросил Потап, ворочаясь на стуле и посматривая на часы. - Обед скоро.
   - Вы уже читали ему перевод протокола? Как, еще нет?.. - удивился Марк и опять позвонил Шнайдеру. - Протокол готов.
   Но когда я сказал об этом Потапу, тот отмахнулся:
   - Не надо. Не хочу протокол. Плохо мне. Устал. Балда лопается.
   - Ладно, это, в конце концов, его дело. Но подписать протокол он в любом случае должен. Давайте ваш обходной лист, я отмечу время. Полчаса денег вы потеряли, раз он не хочет слушать перевод. До свидания! Мы будем звонить, если кто-нибудь появится.
   - Лучше, чтоб меньше было, - отозвался я.
   - Что вы, что вы!.. Тогда нас закроют. Пусть больше будет!.. - засмеялся он.
   - Для нас лучше, чтоб больше, а для Германии - чтоб меньше, - подытожил я, надевая плащ.
   Все это время Потап встревоженно смотрел на меня, как собака на хозяина, не знающая, куда тот задумал идти, но готовая следовать за ним. На мое прощание он кивнул головой и пробормотал:
   - Доброго человека Бог спасет, а худого - побьет.
   И эта фраза вертелась у меня в голове, пока я шел к вокзалу через городок, где был в разгаре теплый весенний день, ездили машины, гуляли люди, ничего не зная о лагере, где сидит Юра-Потап с тремя цейлонцами и ждет, чтобы добрые люди спасли его.
   4. Щупляк
   Дорогой тезка, в последнем письме ты спрашиваешь, какие новости культурный мир волнуют, как в Европе светская жизнь протекает. Как же, есть. В изобилии. Ты, наверно, думаешь, раз Европа - то целый день о выставках, постановках, операх и балетах по всем каналам передают. Как бы не так. Оперы и балеты, конечно, есть, но, как говорится, из другой оперы, скорее балаган или театр марионеток, а то и вообще театр теней. Одним словом, цирк. Тут пресса по веками накатанной колее скользит: вначале журналисты намечают жертву, присматриваются, принюхиваются, выслеживают, панику сеют, ажиотаж создают, компромат выискивают и скупают. Наконец, накидываются, треплют, как могут, в помоях купают, в дерьме вываливают, с грязью смешивают, в перья наряжают, обнажают, раздевают, разоблачают, виртуально насилуют, топчут и высмеивают. Потом выжидают, смотрят, как жертва реагирует: если новые скандалы, факты, фортели, выходки, дебоши - очень хорошо, деньги рекой, эфирное время забито, гонорары в порядке. Если дело потуже вяжется: уходы с поста, увольнения, разорения, разводы, бегство - еще лучше, счета в Швейцарии открывать можно, фотографы пленками запасаются, к худшему (лучшему) готовятся, редактора журналов будущие барыши подсчитывают и новых папарацци нанимают. Если жертва не выдерживает: самоубийство, гибель, смерть, катастрофа, убийство, тюрьма совсем хорошо, на последних репортажах бабки сделали - и следующий объект присматривать.
   ...А что я? Я третьего дня опять ездил переводить - позвонили из лагеря и попросили приехать: "Молодая дама из Украины хочет, чтобы ее выслушали!". Хочет - выслушаем. Дам вообще интересно слушать, а в таком пикантном месте - и подавно. Из-за этого утром чуть не опоздал на поезд - проспал: всю ночь голые зечки в тюремных камерах мерещились. Ночи короче стали, светлеет раньше, людей как будто в поезде прибавилось. А солнца как не было - так и нет: европейская погода, будь она проклята.
   Сел у окна. Напротив - девушка-старшеклассница сидит. Короткая прическа, сережка в носу, глаза ясные, куртка, джинсы. Я ее уже встречал в прошлый раз. Она сидела на том же месте, о чем-то вздыхала про себя, теребила волосы, смотрелась в темное окно (где наши взгляды встречались), отводила глаза, ежилась, начинала тыкать пальчиком в карманный телефончик.
   Я представлял себе эту "молодую даму из Украины" и что я - не жалкий толмачок, которого при всяких заварухах первого в кипятке варят, а суровый и могущественный комендант большого лагеря и после отбоя каждую ночь привожу к себе какую-нибудь новую жертву; в моих руках и хлеб с мясом, и жизнь со свободой, а женщины голодны и жить хотят. Но я непреклонен, как Клеопатра, и каждое утро отправляю милую даму в печь, чтобы железно-золотое правило каждая - только на одну ночь - не нарушалось...
   В лагере фрау Грюн, яростно потрясши мне руку, сообщила, что надо ехать переводить в тюрьму. Какая еще тюрьма?.. Этого еще не хватало!.. А дама из Украины?.. А даму потом опрашивать будут, после 12 часов. С Марком поедете, он по дороге объяснит. От этого известия весь мой брутальный сентиментализм улетучился, и комендант лагеря в недоумении остался стоять посреди плаца, не зная, что ему делать: ни милых дам, ни лепета с трепетом, а вместо этого тюрьма, куда надо ехать с противным очкариком Марком.
   А Марк в кабинете уже собирается: переносной ящичек для снятия отпечатков, походный поляроид, стальной "дипломат" для бумаг и актов, сумочка для диктофона, перчатки, пенальчик для карандашей, точилок, резинок и ручек, разная канцелярская колбасня, в отдельные пакетики и специальные мешочки аккуратно завернутая и разумно разложенная. По дороге он объясняет:
   - Это тюрьма для тех, кто в Германии без документов задержан и подлежит высылке. И все эти бродяги, конечно, заявление на политубежище подают, чтобы время выиграть и что-нибудь недозволенное предпринять. Раньше хуже было: поймают такого побродяжку, отправят в тюрьму, а он заявление пишет, и его выпускают из тюрьмы, потому что теперь у него, видите ли, статус соискателя политубежища появился, пусть с ним это ведомство (то есть мы) разбирается. А что мы?.. Мы отказали, а дальше уже дело полиции и пограничников. Бродяги скрывались после нашего отказа, их опять ловили, и все повторялось. Хорошо, что теперь отпечатки пальцев ввели: если кто-нибудь два раза сунется - сразу узнаем и откажем, дважды подавать заявление запрещено. И хорошо еще, что теперь их не выпускают, а мы к ним в тюрьму, на дом, так сказать, приезжаем, там же опрашиваем и туда же отказ высылаем.
   - А дальше?
   - А дальше не наше дело. Пусть разбираются, кому положено. Вы только не пугайтесь - в тюрьме охрана частная, рожи такие, что от заключенных не отличить. Имейте в виду.
   - Чего мне бояться? У меня документы в порядке.
   - Ну и хорошо. Лишь бы работа была и документы в порядке, это самое главное. - И Марк прибавил газу. - Тюрьма в лесу. Надо побыстрей туда доехать, чтобы к двенадцати обратно в лагерь вернуться и даму из Украины опросить...
   Видимо, об этой даме уже многие были наслышаны.
   Мы довольно долго ехали по автобану, потом съехали с него и по лесной дороге начали взбираться по склону горы. Впереди показались какие-то строения.
   - Это ресторан, и очень известный, со всей округи люди съезжаются. Немецкие блюда готовят. Как вы к ним относитесь?
   - С детства люблю сосиски.
   - Вот и хорошо. Самая вкусная и сытная еда. Один немец, говорят, в Нью-Йорке наши большие красные сосиски "ротвурст" продавать надумал - так очереди стоят, а он уже миллионер. Людям надоела эта птичья китайская ерунда, дурацкие макароны и турецкое дерьмо. Я, к сожалению, мало что могу есть: изжога, язва и гастрит.
   А я смотрел по сторонам, на темные ели, покрытые налетом снега, на ветки в белом инее. Вот и до тюрьмы довела судьба. Хорошо еще, что на нары не усадила... "Кому нары, а кому и Канары", - вспомнил я Лунгаря.
   Марк тем временем обстоятельно описывал свой адский пищеварительный триптих, который был порожден чем-то съестным, поглощенным на базаре в Израиле, куда Марк с женой поехали по путевке посмотреть святые места. Черт его дернул купить какой-то сомнительный пирожок в пятидесятиградусную жару. Он отравился, печень чуть не полетела, отказали почки, и его спасли с большим трудом:
   - Так я поплатился за грехи предков, - суконно засмеялся он. - Я, кстати, лично своей никакой вины не чувствую - мало ли что там было сто лет назад, я никого не убивал, как и мои родители, а отвечать за всех?.. Нет уж, избавьте. Каждый ответствен за свои дела. Сейчас у нас палку опять перегибают. Все-таки очень глупый мы народ!.. Всему подчиняемся, что приказывают. Даже анекдоты еврейские, самые смешные, нам нельзя рассказывать - коллеги тут же донесут. Вот в лагере под Карлсруэ случай был недавно: один сотрудник социаламта спросил у другого: "Хайнц, как ты думаешь, сколько наших контингент-беженцев можно перевезти в одном "мерседесе" и как это будет стоить?". Хайнц начал высчитывать: автобус "мерседес" обычно на сорок мест, если двухэтажный - до восьмидесяти, а стоить будет в зависимости от того, куда перевозить. "Ну, например, из Карлсруэ в Дахау, музей посетить?" Хайнц высчитал, дает полную раскладку, а этот дурачок смеется: "А я тебе более выгодный вариант предложу: их всех в одной большой пепельнице уместить можно, только за бензин платить придется!". Ну, глупый анекдот. И что же?.. Этот дурачок через пару дней уволен, потому что их глупую болтовню третий коллега слышал и даже умудрился частично на диктофон записать. Вы же видите, у нас все двери в кабинеты открыты...
   - Я думал, это чтобы взятки не брали, - ответил я.
   - Ха! - усмехнулся он. - Взятки?.. Кто дает?.. Нет, это чтобы слышать все... Я лично ничего против евреев не имею, но зачем всю историю выпячивать и о себе на весь мир кричать? Они умудрились даже из собственного несчастья сделать весьма выгодный гешефт, - говорил он, а в глазах его вспыхивали желтые тигриные огоньки.
   - Вы, кстати, не читали недавно в "Зюддейче Цайтунг" объявление, что комплекс в Дахау работает в музейном режиме, но при необходимости может быть быстро переведен в рабочий?
   - Нет, не читал. Когда это было?.. - удивился Марк и тут же сообразил: Ах, это опять анекдот!.. А я думал - правда читали. Но я этот анекдот не слышал, учтите. Нам это слушать нельзя. Вот, последний поворот. Скоро будем на месте.
   Мы проехали знаки запрета и закрытой зоны. Опять какие-то светлые блоки замаячили сквозь поредевший к вершине лес. Вот она, тюрьма. Окружена забором из крупной сетки, поверх идут спирали из крученой проволоки. Сквозь сетку виден собачник, где лают и мечутся темные овчарки. Несколько угрюмых зданий с решетками на окнах. У ворот, в будке, виднеются какие-то широкие личности.
   - Паспорт с собой? Хорошо. Документы надо оставить при входе. Такие вот правила. Охрана - сущие бандиты, но ничего! - храбро полез Марк из машины и начал вытаскивать из багажника снаряжение.
   В решетчатом окошке показалась розовая курносая морда и сурово спросила:
   - Кто? Куда? Зачем?
   Марк с достоинством объяснил, кто мы. Рядом с мордой показалась небритая харя с золотой серьгой в ухе, подозрительно нас осмотрела, забрала документы, обнюхала их со всех сторон, долго пялилась на наши лица, сверяла и проверяла, но кнопку в конце концов нажала. Ворота отъехали.
   Псы с лаем запрыгали в клетках, когда мы проходили мимо. Из здания вышел пузатый, наголо бритый детина в черной майке-безрукавке. Здоровенные лапы в татуировках. На поясе болтались дубинка, наручники, телефон, рация, револьвер в кобуре, тесак в ножнах и баллончик с газом. Он прикрикнул на собак - те замолкли. Он поманил нас - мы покорно пошли к зданию.
   Внутри, слева, за стеклом, сидели вахтеры, рослые и кряжистые, в шапках с козырьками. Перед каждым стояла чашка кофе. Двое смотрели в мониторы, один что-то писал в конторской книге.
   - Тут наша комната, - Марк глазами указал на дверь, которая распахнулась под пинком детины. В комнате - два массивных стола, четыре стула, раковина и батарея отопления.
   - Кого вам надо? - спросил детина, поглядывая в коридор, где четверо здоровяков тащили обгоревший остов дивана.
   - Нам никого не надо. Это мы кому-то понадобились, - ответил Марк, осторожно выглядывая из комнаты и с удивленным неодобрением провожая глазами остатки дивана. - Это что же, пожар у вас был?
   - Да, подожгли вчера босяки зачем-то, - флегматично кивнул детина и рыками стал командовать, как лучше тащить и кому с какой стороны браться.
   - Вы их держите слишком вольно, вот и результат! - сверкнул очками Марк. Они у вас в коридорах гуляют, телевизор смотрят, чай пьют...
   - А что с ними делать?.. В карцерах держать?.. - удивился тот. - Они же не преступники, а просто босяки, бездомные попрошайки. Пусть смотрят, не жалко.
   Марк исподтишка показал мне глазами: "Какова охрана, а!..". Тем временем вахтеры деловито расстелили бумагу, выложили продукты и принялись закусывать. Детина, уточнив фамилию, пророкотал ее в коридор, а сам поспешил к товарищам, бросив на ходу:
   - Сейчас приведут.
   Марк, аккуратно разложив на крайнем столе полоску (куда надо было мазать чернила для отпечатков), включил в сеть поляроид, чтоб он нагрелся, проверил в нем кассеты, вытащил из сумки диктофон, шнуры, микрофон, начал раскладывать бумаги и анкеты, раскрывать пенальчики и сумочки.
   Я вышел покурить, стоял у стены и смотрел на закусывающих сардельками вахтеров и на здоровяков, которые уже оттащили горелый остов в конец коридора и, выпятив животы под короткими жилетами, вразвалку отправились за решетку, ведущую в глубь тюрьмы. Оттуда - звон посуды, бормотание телевизора и звуки голосов.
   - Вот его данные, просмотрите! - высунулся из комнаты Марк и подал мне анкету, на которой была фотография изможденного молодого человека с длинными волосами и тусклыми глазами.
   фамилия: Золотов
   имя: Валерий
   год рождения: 1975
   место рождения: г. Калуга, Россия
   национальность: русский
   язык(и): русский
   вероисповедание: православный
   Тут решетка отъехала, и показался тщедушный парень в сопровождении массивного мордоворота с круглой физиономией и складчатым подбородком. Руки верзилы, величиной с мою ногу, не свисали вдоль тела, а топорщились в стороны из-за непомерных бицепсов. Он был в кожаной безрукавке с заклепками, пуки волос торчали из подмышек, на тумбах-ногах - пятнистые хаки и черные сапоги, на голове - косынка, повязанная по-пиратски.
   Парень с тревогой озирался по сторонам, зевал и ежился. Видно было, что он со сна. Длинные волосы стянуты на затылке косичкой. В комнате он понял, что мы не из полиции, и стал спокойнее. Молод, лет 20, в потертом спортивном "Адидасе". Я сказал ему, что это чиновник по его заявлению, а я переводчик, но парень никак не мог понять, кто мы такие и что нам надо от него:
   - Какое убежище?.. Когда писал?.. Какое заявление?.. - Но потом до него дошло: - А!.. Да это я с похмелюги нацарапал, один чеченчик подбил - пиши, говорит, Щупляк, хуже не будет. Нет, не надо мне этого совсем, все равно не дадут, пусть лучше скорей домой посылают, устал я. Точка.
   Эти слова удивили Марка донельзя:
   - Такого я еще не помню!.. Как, он сам просит, чтоб домой отослали? Почему?..
   Щупляк махнул рукой:
   - Шансов у меня нету. В газетах писали, что всего два процента получают, так что... Чем тут еще два месяца сидеть - лучше уж домой...
   - А там как жить будешь?.. - спросил я его от нечего делать, пока Марк рылся в портфеле в поисках анкеты отказа (которую он, очевидно, как раз и забыл в лагере, не предполагая такого хода событий).
   - Посижу немного - и опять приеду. Свои бабки получать. Кинула меня немчура. Я по-черному полгода пахал на стройке, а они, суки, денег не дали.
   Я перевел это Марку. Тот заерепенился:
   - И правильно, и нечего по-черному работать. Одни аферисты у других нанимаются. Поделом. Будет ему наука. Но если он хочет уехать - то мы ему поможем, обязательно поможем... Но фото и отпечатки все-таки надо снять, чтоб он больше не совался.
   Парень усмехнулся:
   - Пусть снимают. Уже четыре раза брали. Спросите у него, сколько времени у меня будет запрет на въезд в Германию?
   Марк перелистал документы:
   - Вы ничего не совершили. Если добровольно уедете, то, может, и вообще без запрета обойдется.
   Парень закивал головой:
   - Это хорошо. Тогда я честные данные дам, пусть они меня побыстрей назад шлют.
   - Конечно, о чем речь. Но отпечатки и фото в любом случае надо сделать. И Марк обрадованно-иронически пошевелил бровями в мою сторону: - А вы приготовьтесь честные данные записывать!
   Когда с отпечатками было покончено, мы стали заполнять анкету об утере паспорта. Парень оказался не Валерием, а Вадимом; не Золотовым, а Кожевниковым; не 1975, а 1980 года рождения; не из Калуги, а из Смоленска. Марк повторял трудные слова:
   - Кошефникофф... Смольенск... Спросите его, зачем он все обманывал?
   Ответ был короток:
   - А чтоб не выслали назад. В Смоленске делать нечего, с тоски или с водки подпольной сгоришь. Думал, приеду в Германию, поработаю на стройке, денег наберу, автобус маленький куплю и буду тихо шоферить. Нет, кинули, суки... Паспорт был, правда, честно, но я его потерял на стройке. Или украли, не знаю. Кем и когда паспорт выдан - не помню, пусть сами найдут. Получил я его где-то летом 97-го, в горотделе МВД в Смоленске. А визу сейчас, недавно, в Москве.
   - Найдем, найдем, не проблема, лишь бы он правду говорил, - обрадованно суетился Марк, заполняя какие-то бесконечные листочки и подшивая новое фото к новому делу с "честными" данными.
   Парень насмешливо смотрел на него:
   - А зачем мне врать теперь? Я же сам хочу уехать. Не хотел бы - вот так и сидел бы, как все другие.
   - А кто сидит?
   - Да кто хочешь. Всякие. Китайцы, индусцы, кубинцы, курды, шриланки, негры. Узбеки сидят. Грузин даже один есть, Камо зовут.
   - Спросите у него, как он вообще в Германии оказался? - попросил Марк, от руки набрасывая текст заявления о том, что беженец отказывается от своих претензий и просит отправить его домой.
   Щупляк охотно принялся объяснять:
   - По турпутевке приехал, на автобусе, из Москвы. Во Франкфурте зашел на стройку, поговорил кое-как с каким-то хмырем в каске, тот сказал, что работа есть, но раз у тебя разрешения на работу нет, то и деньги потом получишь, сразу все вместе. Так и пахал полгода. На жизнь он мне давал немного, а потом исчез. Я к другому - тот отказывается, ничего не знаю, тебя впервые вижу, какие деньги?.. Просто все. Не только наши кидают, но и немцы, волки противные, не лучше. - Он сладко потянулся. - Ничего, поеду сейчас, отлежусь, отдохну, баб попилю, травку курну - и опять приеду.
   - А если запрет будет?
   Он поправил косичку:
   - За 200 долларов я тебе паспорт на любое имя сделаю, хоть на Ельцина, хоть на Мао Цзэдуна.
   Марк, закончив заявление, попросил перевести его:
   - Да, а часа полтора денег вы на этом потеряли, дорогой коллега. Да, потеряли, потеряли. У вас работа почасовая, а у меня время казенное. Вы потеряли, а Германия приобрела!.. Или, вернее, избавилась... - деревянно шутил он. - Так... Теперь скажите ему, пусть подпишет и может идти, а я завтра же позвоню в российское посольство и попытаюсь ускорить дело. Это надо же - сам человек уехать хочет!.. Такого еще я не помню. Как не помочь?.. Но недели две ему еще придется посидеть, пока то да се.
   Вдруг раздались странные шорохи и стуки. Это снаружи к окну подлетела серая птичка и стала часто и сильно биться о стекло, пытаясь влететь в комнату. Ее явно ввели в заблуждение черные силуэты нарисованных на стекле птиц, и она, очевидно, решила заглянуть за кулисы этого птичьего театра теней. Мы уставились на птицу и слушали ее назойливое царапанье и глухие толчки о стекло.