Защищал подсудимого мистер Патрик Батлер, королевский адвокат, - те, кто не понимает, что такое ирландский характер, и те, кого он ни разу не допрашивал, ошибочно принимали его за фланеур {Бездельник (франц.)}. Медицинское заключение не содержало никаких противоречий: доктор, которого вызвал Сеймор, чтобы осмотреть убитую на месте преступления, был согласен со знаменитым хирургом, который осмотрел тело позднее. Аврору Роум ударили каким-то острым предметом, вероятно, ножом или кинжалом, во всяком случае, каким-то орудием с коротким клинком. Удар пришелся в самое сердце, и умерла жертва мгновенно.
Когда доктор впервые увидал ее, она была мертва не больше двадцати минут. А значит, отец Браун подошел к ней минуты через три после ее смерти.
Затем оглашено было заключение официального следствия; оно касалось главным образом того, предшествовала ли убийству борьба; единственный признак борьбы - разорванное на плече платье, но разорвано оно было не в соответствии с направлением и силой удара. После того как все эти подробности были сообщены, но не объяснены, вызвали первого важного свидетеля.
Сэр Уилсон Сеймор давал показания, как он делал все, если уж делал, не просто хорошо, но превосходно. Сам куда более видный деятель, нежели королевский судья, он, однако, держался с наиболее уместной здесь долей скромности, и хотя все глазели на него, будто на премьер-министра либо на архиепископа Кентерберийского, он вел себя как частное лицо, только вот имя у него было громкое. К тому же говорил он на редкость ясно и понятно, как говорил во всех комиссиях, в которых он заседал. Он шел в театр навестить мисс Роум, встретил у нее капитана Катлера, к ним ненадолго присоединился обвиняемый, который потом вернулся в свою уборную; кроме того, к ним присоединился католический священник, назвавшийся Брауном. Потом мисс Роум вышла из своей уборной в проулок, чтобы показать капитану Катлеру, где находится цветочный магазин, - он должен был купить ей еще цветов; сам же свидетель оставался в комнате и перемолвился несколькими словами со священником. Затем он отчетливо услышал, как покойная, отослав капитана Катлера, повернулась и, смеясь, побежала в другой конец проулка, куда выходит уборная обвиняемого. Из праздного любопытства к столь стремительным движениям своих друзей свидетель тоже отправился в тот конец проулка и посмотрел в сторону двери обвиняемого. Увидел ли он что-нибудь в проулке?
Да, увидел.
Сэр Уолтер Каудрей позволил себе внушительную паузу, а свидетель мене тем стоял, опустив глаза, и, несмотря на присущее ему самообладание, казался бледней обычного. Наконец обвинитель спросил совсем негромко голосом, и сочувственным и бросающим в дрожь:
- Вы видели это отчетливо?
Как ни был сэр Уилсон Сеймор взволнован, его великолепный мозг работал безупречно.
- Что касается очертаний - весьма отчетливо, все же остальное нет, совсем нет. Проулок такой длинный, что на светлом фоне противоположного выхода всякий, кто стоит посредине, кажется просто черным силуэтом. Свидетель, только что твердо смотревший в лицо обвинителя, вновь опустил глаза и прибавил. - Это я заметил еще прежде, когда в проулке впервые появился капитан Катлер.
Опять наступило короткое молчание, судья подался вперед и что-то записал.
- Итак, - настойчиво продолжал сэр Уолтер, - что же это был за силуэт?
Не был ли он похож, скажем, на фигуру убитой?
- Ни в коей мере, - спокойно ответил Сеймор.
- Каков же он был?
- Он был похож на высокого мужчину.
Сидящие в зале суда уставились кто на ручку кресла, кто на зонтик, кто на книгу, кто на башмаки - одним словом, кто куда. Казалось, они поставили себе целью не глядеть на обвиняемого, но все ощущали его присутствие на скамье подсудимых, и всем он казался великаном. Огромный рост Бруно сразу бросался в глаза, но стоило глаза отвести, и он словно бы становился с каждым мгновением все огромней.
Каудрей, мрачно-торжественный, расправил свою черную шелковую мантию и белые шелковистые бакенбарды и сел. Сэр Уилсон ответил еще на несколько вопросов касательно кое-каких подробностей, известных и другим свидетелям, и уже покидал место свидетеля, но тут вскочил защитник и остановил его.
- Я задержу вас всего на минуту, - сказал мистер Батлер, с виду он казался деревенщиной, брови рыжие, лицо какое-то сонное. - Не скажете ли вы его чести, откуда вы знаете, что это был мужчина?
По лицу Сеймора скользнула тень утонченной улыбки.
- Прощу прощения, дело решила столь вульгарная подробность, как брюки,- сказал он. - Когда я увидел просвет меж длинных ног, я в конце концов понял, что это мужчина.
Сонные глаза Батлера вдруг раскрылись - это было подобно беззвучному взрыву.
- В конце концов! - медленно повторил он. - Значит, поначалу вы все-таки думали, что это женщина?
Впервые Сеймору изменило спокойствие.
- Это вряд ли имеет отношение к делу, но, если его честь пожелает, чтобы я сказал о своем впечатлении, я, разумеется, скажу, - ответил он. Этот силуэт был не то чтобы женский, но словно бы и не мужской - какие-то не те изгибы. И у него было что-то вроде длинных волос.
- Благодарю вас, - сказал королевский адвокат Батлер и неожиданно сел, как будто услышал именно то, что хотел.
Капитан Катлер в качестве свидетеля владел собой куда хуже и внушал куда меньше доверия, чем сэр Уилсон, но его показания о том, что происходило вначале, полностью совпадали с показаниями Сеймора. Капитан рассказал, как Бруно ушел к себе, а его самого послали за ландышами, как, возвращаясь в проулок, он увидел, что там кто-то есть, и заподозрил Сеймора, и, наконец, о схватке с Бруно. Но он не умел выразительно описать черную фигуру, которую видел и он и Сеймор. На вопрос о том, каков же был загадочный силуэт, он ответил, что он не знаток по части искусства, и в ответе прорвалась, пожалуй, чересчур откровенная насмешка над Сеймором. На вопрос - мужчина то был или женщина, он ответил, что больше всего это походило на зверя, и в ответе его была откровенная злоба на обвиняемого. Но при этом он был явно вне себя от горя и непритворного гнева, и Каудрей не задерживал его, не заставил подтверждать и без того ясные факты.
Защитник тоже, как и в случае с Сеймором, не стал затягивать перекрестный допрос, хотя казалось, - такая уж у него была манера, - что он отнюдь не спешит.
- Вы престранно выразились, - сказал он, сонно глядя на Катлера. - Что вы имели в виду, когда говорили, что тот неизвестный больше походил не на женщину и не на мужчину, а на зверя?
Катлер, казалось, всерьез разволновался.
- Наверно, я зря так сказал, - отвечал он, - но у этого скота могучие сгорбленные плечи, как у шимпанзе, а на голове - щетина торчком, как у свиньи...
Мистер Батлер прервал на полуслове эту странно раздраженную речь.
- Свинья тут ни при чем, а скажите лучше, может, это было похоже на волосы женщины?
- Женщины! - воскликнул капитан. - Да ничуть не похоже!
- Предыдущий свидетель сказал, похоже, - быстро подхватил защитник, беззастенчиво сбросив маску сонного тугодума. - А в очертаниях фигуры были женственные изгибы, на что нам тут красноречиво намекали. Нет? Никаких женственных изгибов? Если я вас правильно понял, фигура была скорее плотная и коренастая?
- Может, он шел пригнувшись, - осипшим голосом едва слышно произнес капитан.
- А может, и нет, - сказал мистер Батлер и сел так же внезапно, как и в первый раз.
Третьим свидетелем, которого вызвал сэр Уолтер Каудрей, был маленький католический священник, по сравнению с остальными уж такой маленький, что голова его еле виднелась над барьером, и казалось, будто перекрестному допросу подвергают малого ребенка. Но, на беду, сэр Уолтер отчего-то вообразил (виной тому, возможно, была вера, которой придерживалась его семья), будто отец Браун на стороне обвиняемого, - ведь обвиняемый нечестивец, чужак, да к тому же в нем есть негритянская кровь. И он резко обрывал отца Брауна всякий раз, как этот заносчивый посланец папы римского пытался что-то объяснить; велел ему отвечать только "да" и "нет" и излагать одни лишь факты безо всякого иезуитства. Когда отец Браун в простоте душевной стал объяснять, кто, по его мнению, был человек в проулке, обвинитель заявил, что не желает слушать его домыслы.
- В проулке видели темный силуэт. И вы говорите, вы тоже видели темный силуэт. Так каков же он был?
Отец Браун мигнул, словно получил выговор, но он давно и хорошо знал, что значит послушание.
- Силуэт был низенький и плотный, - сказал он, - но по обе стороны головы или на макушке были два острых черных возвышения, вроде как рога, и...
- А, понятно, дьявол рогатый! - с веселым торжеством воскликнул Каудрей и сел. - Сам дьявол пожаловал, дабы пожрать протестантов.
- Нет, - бесстрастно возразил священник, - я знаю, кто это был.
Всех присутствующих охватило необъяснимое, но явственное предчувствие чего-то чудовищного. Они уже забыли о подсудимом и помнили только о том, кого видели в проулке. А тот, в проулке, описанный тремя толковыми и уважаемыми очевидцами, словно вышел из страшного сна: один увидал в нем женщину, другой - зверя, а третий - дьявола...
Судья смотрел на отца Брауна хладнокровным пронизывающим взглядом.
- Вы престранный свидетель, - сказал он, - но есть в вас что-то вынуждающее меня поверить, что вы стараетесь говорить правду. Так кто же был тот человек, которого вы видели в проулке?
- Это был я, - отвечал отец Браун.
В необычайной тишине королевский адвокат Батлер вскочил и совершенно спокойно сказал:
- Ваша честь, позвольте допросить свидетеля. - И тут же выстрелил в Брауна вопросом, который словно бы не шел к делу; - Вы уже слышали, здесь говорилось о кинжале; эксперты считают, что преступление совершено с помощью короткого клинка, вам это известно? - Короткий клинок, - подтвердил Браун и кивнул с мрачной важностью, точно филин, - но очень длинная рукоятка. Еще прежде, чем зал полностью отказался от мысли, что священник своими глазами видел, как сам же вонзает в жертву короткий клинок с длинной рукоятью (отчего убийство казалось еще чудовищней), он поспешил объясниться. - Я хочу сказать, короткие клинки бывают не только у кинжалов. У копья тоже короткий клинок. И копье поражает точно так же, как кинжал, если оно из этих причудливых театральных копий; вот таким копьем бедняга Паркинсон и убил свою жену - как раз в тот день, когда она послала за мной, чтобы я уладил их семейные неурядицы, - а я пришел слишком поздно, да простит меня господь.
Но, умирая, он раскаялся, раскаяние и повлекло за собою смерть. Он не вынес того, что совершил. Всем в зале казалось, что маленький священник, который стоял на свидетельском месте и нес совершенную околесицу, просто сошел с ума. Но судья, по-прежнему смотрел на него в упор с живейшим интересом, а защитник невозмутимо задавал вопросы. - Если Паркинсон убил ее этим театральным копьем, он должен был бросить его с расстояния в четыре ярда, - сказал Батлер... - Как же тогда вы объясните следы борьбы разорванное на плече платье? - Защитник невольно стал обращаться к свидетелю как к эксперту, но никто этого уже не замечал.
- Платье несчастной женщины было порвано потому, что его защемила створкой, когда она пробегала мимо, - сказал свидетель. - Она пыталась высвободить платье, и тут Паркинсон вышел из комнаты обвиняемого и нанес ей удар.
- Створкой? - удивленно переспросил обвинитель.
- Это была створка двери, замаскированной зеркалом, - объяснил отец Браун. - Когда я был в уборной мисс Роум, я заметил, что некоторые из зеркал, очевидно, служат потайными дверьми и выходят в проулок.
Снова наступила долгая неправдоподобно глубокая тишина. И на этот раз ее нарушил судья.
- Значит, вы действительно полагаете, что когда смотрели в проулок, вы видели там самого себя - в зеркале?
- Да, милорд, именно это я и пытался объяснить, - ответил Браун. - Но меня спросили, каков был силуэт, а на наших шляпах углы похожи на рога, вот я и...
Судья подался вперед, его стариковские глаза заблестели еще ярче, и он сказал особенно отчетливо:
- Вы в самом деле полагаете, что когда сэр Уилсон Сеймор видел нечто несуразное, как бишь его, с изгибами, женскими волосами и в брюках, он видел сэра Уилсона Сеймора?
- Да, милорд, - отвечал отец Браун.
- И вы полагаете, что когда капитан Катлер видел сгорбленного шимпанзе со свиной щетиной на голове, он просто видел самого себя?
- Да, милорд.
Судья, очень довольный, откинулся на спинку кресла, и трудно было понять, чего больше в его лице - насмешки или восхищения.
- А не скажете ли вы, почему вы сумели узнать себя в зеркале, тогда как два столь выдающихся человека этого не сумели? - спросил он.
Отец Браун заморгал еще растерянней, чем прежде.
- Право, не знаю, милорд, - с запинкой пробормотал он. - Разве только потому, что я не так часто гляжусь в зеркало.
ОШИБКА МАШИНЫ
Однажды под вечер Фламбо и его друг священник сидели в Темпл-гарденс, и то ли из-за соседства адвокатских контор, то ли по какой иной причине, речь у них зашла о законности в судопроизводстве. Сперва они говорили о злоупотреблениях при перекрестном допросе, затем - о древнеримских и средневековых пытках, о французских следователях и, наконец, об американских допросах третьей степени.
- Я недавно читал, - сказал Фламбо, - об этом новом психометрическом методе, о котором столько разговоров, особенно в Америке. Ну, вы знаете: на запястье укрепляют особое устройство и следят, как бьется сердце при произнесении тех или иных слов. Какого вы об этом мнения?
- Что же, - ответил отец Браун, - это интересно. Знаете, в средние века считали, что раны на теле убитого кровоточат, если к нему прикоснется убийца.
- Неужели, по-вашему, - удивился его друг, - эти методы равно достоверны?
- По-моему, они равно недостоверны, - ответил Браун. - И у живых, и у мертвых кровь течет или не течет по самым разным причинам. Да пусть она что угодно вытворяет, пусть потечет хоть вверх по Монблану - я все равно не пролью человеческую кровь по такой причине.
- Однако же, - возразил Фламбо, - этот метод одобрили виднейшие американские ученые.
- Ученые так сентиментальны! - воскликнул отец Браун. - Американские и подавно! Кому, кроме янки, придет в голову строить доказательства на биении сердца?
Они чувствительны, как тот простак, который думает, что женщина в него влюблена, если она краснеет. Гадание по крови, по кровообращению, открытому бессмертным Гарвеем, - дело пустое.
- Однако, - настаивал Фламбо, - этот признак на что-то же указывает!
- Палка тоже на что-то указывает, - отвечал его собеседник, - и все же она может подвести, другой-то ее конец указывает в другую сторону. Все зависит от того, каким концом держать палку. Я когда-то видел такой эксперимент и теперь настроен недоверчиво.
И он поведал историю своего разочарования.
***
Это произошло лет двадцать назад, когда отец Браун был духовным пастырем своих единоверцев в одной из чикагских тюрем, ирландское население которой проявляло не меньшую способность к покаянию, чем к преступлению, так что без дела он не оставался. Начальником тюрьмы был отставной сыщик по имени Грейвуд Ашер, тощий и вежливый философ в американском стиле, у которого суровое выражение иногда, как-то вдруг, сменялось виноватым. К отцу Брауну он относился с несколько снисходительной симпатией, и тот симпатизировал ему, впрочем, не одобряя его теорий. Теории эти были до крайности сложны, и Ашер исповедовал их с крайней простотой.
Как-то вечером он послал за священником. Тот, по своему обыкновению, молча уселся перед столом, заваленным бумагами, и ждал, пока Ашер отыщет среди бумаг газетную вырезку, а потом сосредоточенно прочитал ее. Это была статья в одной из самых чувствительных и бойких газет, и в ней сообщалось вот что:
"Самый блестящий вдовец нашего общества решил опять закатить умопомрачительный вечер. Все наши избранные граждане, конечно, припомнят "Парад младенцев", который Затейник Тодд устроил в своем роскошном доме на Пруду Пилигрима, когда многие наши дебютантки резвились, как козочки. А каким элегантным, неподражаемым, щедрым был банкет за год перед тем! Мы имеем в виду "Обед каннибалов", во время которого подавались сласти, приготовленные в виде рук и ног, и наши превосходные остроумцы то и дело предлагали друг другу кусочек ближнего. Новая выдумка мистера Тодда пока скрывается в его молчаливом уме, да еще, может быть, в золотых душах неунывающих отцов города, но публика поговаривает о прелестной пародии на манеры и нравы городского дна. Если это правда, то тем более пикантно, что радушный Тодд принимает сейчас у себя лорда Гриффитса, знаменитого путешественника и чистокровного аристократа, буквально только что из-под сени английских дубов. Лорд Гриффитс пустился в свои путешествия еще до того, как получил свой древний титул. В молодости он жил в нашей Республике, и в обществе есть слушок, что он вернулся неспроста. Мисс Эмма Тодд - девушка утонченная, родом из Нью-Йорка, да еще унаследует доход почти в миллиард двести долларов".
- Ну как? - спросил Ашер. - Интересная заметка?
- Просто не знаю, что и сказать, - ответил отец Браун. - Я и вообразить не могу ничего менее интересного. Не пойму, чем бы она могла привлечь ваше внимание... Разве только Республика ваша в праведном гневе не решила казнить журналистов за такой слог.
- Так, - сухо молвил мистер Ашер, передавая священнику другую газетную вырезку. - А что вы скажете об этом?
Шапка была: "Страшное убийство тюремного стражника. Бежал заключенный", а статья - такая:
"Сегодня утром перед самым рассветом каторжная тюрьма города Секуаха в нашем штате огласилась криком о помощи. Представители власти, поспешившие на крик, обнаружили труп караульного, чей пост находился на верху северной стены, настолько неприступной, что ее всегда охранял один человек. Несчастный часовой, однако, был сброшен с высокой стены, череп его размозжен тупым орудием, а карабин исчез. Дальнейшее расследование выявило, что одна из камер пуста; в ней содержался некий мерзкий субъект, назвавшийся Оскаром Райяном. Он был задержан за какой-то довольно незначительный проступок, но производил впечатление человека с темным прошлым и угрожающим будущим. Позднее, когда совсем рассвело, оказалось, что на стене рядом с телом убийца оставил короткую надпись, очевидно, сделанную пальцем, смоченным в крови: "Я защищался. Он был вооружен. Я не хотел его убить. Моя пуля для "Приюта Пилигрима". О.Р.". Какое дьявольское коварство и какая дикая ярость! Броситься на штурм такой стены, да еще с вооруженным часовым наверху!"
- Что ж, стиль уже получше, - весело заметил священник. - Но мне все же неясно, чего вы от меня ждете. Представляю, как бы я выглядел, пустившись на своих коротких ногах в погоню за дюжим головорезом. Его и вообще вряд ли найдешь. Тюрьма в тридцати милях отсюда. Местность эта пустынна, изрыта оврагами, а за Секуахом и вообще ничейная земля до самых прерий. Наверное, туда он и подался.
Там он может спрятаться в любой яме, на любом дереве.
- Он не в яме, - сказал тут начальник тюрьмы, - и не на дереве.
- Откуда вы знаете? - озадаченно спросил отец Браун.
- Хотите поговорить с ним? - осведомился Ашер.
Простодушные круглые глаза священника широко раскрылись.
- Как, он здесь? - воскликнул он. - Неужели ваши люди уже поймали его?
- Я сам его поймал, - с расстановкой произнес американец, лениво вытягивая длинные ноги поближе к огню. - Я поймал его загнутой ручкой трости. Да-да, не удивляйтесь.
Понимаете, я иногда люблю отвлечься от дел и прогуляться по окрестным полям. Так вот, сегодня, в конце дня, шел я между темными изгородями из кустарника, за которыми простирались рыхлые пашни. Всходила молодая луна и светила на дорогу. В ее серебряном свете я увидел, что по полю, мне наперерез, бежит, пригнувшись, человек. Он, по-видимому, уже здорово устал, но пронизал густую изгородь, будто паутинку, или же - поскольку жесткие ветви упирались и ломались, как штыки, - будто он сам из камня. Когда он выскочил прямо передо мной на дорогу, я взмахнул тростью и ручкой поймал его за ноги. Он упал. Тогда я свистнул во всю мочь, прибежали наши ребята и отвели его куда следует.
- Вышло бы очень неловко, - спокойно заметил отец Браун, - если бы это оказался какой-нибудь известный спортсмен.
- Нет, он не спортсмен, - без улыбки отвечал Ашер. - Мы быстро выяснили, кто он такой. Впрочем, это я понял сразу, едва разглядел его в лунном свете.
- Вы решили, что это сбежавший преступник, - простодушно сказал отец Браун, - потому что читали утром о побеге.
- У меня были и более веские основания, - холодно ответил начальник тюрьмы. - Вряд ли стоит говорить о том, что и так очевидно: порядочные спортсмены не бегают по вспаханным полям и не продираются сквозь колючие изгороди. И уж подавно не стелются по земле, как провинившиеся собаки. Нет, опытный глаз приметил кое-что посущественнее: на бегуне была грубая и потрепанная одежда, и сидела она как-то слишком скверно. Когда я увидел в свете восходящей луны черный силуэт - огромный воротник горбом, длинные рукава болтаются, как у безрукого, мне сразу пришло в голову, что он сменил тюремную робу на платье сообщника и оно ему не впору. К тому же волосы у него не развевались на бегу, хотя дул довольно сильный ветер - значит, они были коротко острижены. Я вспомнил, что за этими полями и находится "Приют Пилигрима", для которого он, как вы помните, приберегал пулю. И пустил в ход свою трость.
- Блистательный образец мгновенного умозаключения, - сказал отец Браун. - А вот был ли при нем карабин?
Тут Ашер, расхаживавший по комнате, резко остановился, и потому священник добавил, как бы извиняясь:
- Без винтовки, я слышал, от пули мало толку.
- Карабина не было, - ответил его собеседник в некотором замешательстве. - Что ж, видно, у него изменились планы или что-то пошло не так. Вероятно, он бросил карабин по той же причине, по какой сменил одежду, - скажем, он пожалел, что оставил робу в крови убитого.
- Что ж, это возможно, - проронил священник.
- Ну, тут во всяком случае все ясно, - продолжал Ашер, занявшись какими-то бумагами. - Мы и так уже знаем - это он.
- Откуда же? - пробормотал Браун.
Грейвуд Ашер отбросил свои бумаги и снова взял газетные вырезки.
- Хорошо, начнем сначала, - сказал он. - Видите, в этих двух заметках упоминается "Приют Пилигрима", усадьба миллионера Айртона Тодда. Фигура незаурядная - из тех, кто поднялся вверх по лестнице...
- ...оставив прежнее, вознесся вверх, - кивнул отец Браун. - Да, я понимаю. Вероятно, нефть?
- Во всяком случае, - сказал Ашер, - Затейник Тодд совсем не случайно оказался в центре событий.
Он опять потянулся перед камином и продолжал своим излюбленным тоном:
- Начнем с того, что никакой тайны, собственно, и нет.
Нет ничего таинственного, или даже странного, когда арестант угрожает владельцу богатой усадьбы. У нас народ не то, что в Англии, - это у вас богачу прощается богатство, если он швыряет деньги на больницы или лошадей. Затейник Тодд возвысился благодаря собственным способностям.
Что ж, многие жертвы этих способностей не прочь отыграться хотя бы и с помощью ружья. У Тодда есть враги, о которых он понятия не имеет, например, уволенные рабочие или конторщики разоренных им компаний. Он - человек незаурядного ума и видная в обществе фигура, но у нас в стране у рабочих с хозяевами довольно напряженные отношения.
Вот как обстоит дело, если считать, что Райян собирался в "Приюте Пилигрима" убить хозяина. Я так и полагал, пока новое маленькое открытие не пробудило во мне задремавший инстинкт детектива. Пристроив надежно своего пленника, я подобрал трость и пустился, не торопясь, по проселку; миновав два-три поворота, я оказался перед боковым входом во владения нашего миллионера, как раз неподалеку от озерца, или пруда, давшего название усадьбе. Это было часа два назад, около семи. Луна светила еще ярче, и длинные серебристые полосы лежали на поверхности таинственного озера, окруженного мрачными, болотистыми берегами, где, по преданию, наши прадеды топили ведьм.
Подробностей легенды я не помню, но вы знаете, где это - к северу от усадьбы, ближе к пустоши; там растут два кривых, уродливых дерева, похожих на огромные сморчки. Так стоял я у подернутого туманом озера, когда мне показалось, будто от дома к берегу движется человек, но из-за темноты и расстояния я не был в этом уверен и уж подавно не различал подробностей. Кроме того, мое внимание вдруг привлекло нечто, происходившее гораздо ближе. Я спрятался за забором, от которого до огромного особняка, стоявшего боком ко мне, не больше двух сотен ярдов; к счастью, в заборе нашлись щели, словно нарочно для любопытного глаза. В темной громаде левого крыла открылась дверь, и на фоне освещенного проема возник силуэт закутанного во что-то человека. Человек наклонился вперед, очевидно, вглядываясь в темноту. Дверь закрылась, и стало видно, что неизвестный несет в руке фонарь, от которого на него падает слабый свет.
Когда доктор впервые увидал ее, она была мертва не больше двадцати минут. А значит, отец Браун подошел к ней минуты через три после ее смерти.
Затем оглашено было заключение официального следствия; оно касалось главным образом того, предшествовала ли убийству борьба; единственный признак борьбы - разорванное на плече платье, но разорвано оно было не в соответствии с направлением и силой удара. После того как все эти подробности были сообщены, но не объяснены, вызвали первого важного свидетеля.
Сэр Уилсон Сеймор давал показания, как он делал все, если уж делал, не просто хорошо, но превосходно. Сам куда более видный деятель, нежели королевский судья, он, однако, держался с наиболее уместной здесь долей скромности, и хотя все глазели на него, будто на премьер-министра либо на архиепископа Кентерберийского, он вел себя как частное лицо, только вот имя у него было громкое. К тому же говорил он на редкость ясно и понятно, как говорил во всех комиссиях, в которых он заседал. Он шел в театр навестить мисс Роум, встретил у нее капитана Катлера, к ним ненадолго присоединился обвиняемый, который потом вернулся в свою уборную; кроме того, к ним присоединился католический священник, назвавшийся Брауном. Потом мисс Роум вышла из своей уборной в проулок, чтобы показать капитану Катлеру, где находится цветочный магазин, - он должен был купить ей еще цветов; сам же свидетель оставался в комнате и перемолвился несколькими словами со священником. Затем он отчетливо услышал, как покойная, отослав капитана Катлера, повернулась и, смеясь, побежала в другой конец проулка, куда выходит уборная обвиняемого. Из праздного любопытства к столь стремительным движениям своих друзей свидетель тоже отправился в тот конец проулка и посмотрел в сторону двери обвиняемого. Увидел ли он что-нибудь в проулке?
Да, увидел.
Сэр Уолтер Каудрей позволил себе внушительную паузу, а свидетель мене тем стоял, опустив глаза, и, несмотря на присущее ему самообладание, казался бледней обычного. Наконец обвинитель спросил совсем негромко голосом, и сочувственным и бросающим в дрожь:
- Вы видели это отчетливо?
Как ни был сэр Уилсон Сеймор взволнован, его великолепный мозг работал безупречно.
- Что касается очертаний - весьма отчетливо, все же остальное нет, совсем нет. Проулок такой длинный, что на светлом фоне противоположного выхода всякий, кто стоит посредине, кажется просто черным силуэтом. Свидетель, только что твердо смотревший в лицо обвинителя, вновь опустил глаза и прибавил. - Это я заметил еще прежде, когда в проулке впервые появился капитан Катлер.
Опять наступило короткое молчание, судья подался вперед и что-то записал.
- Итак, - настойчиво продолжал сэр Уолтер, - что же это был за силуэт?
Не был ли он похож, скажем, на фигуру убитой?
- Ни в коей мере, - спокойно ответил Сеймор.
- Каков же он был?
- Он был похож на высокого мужчину.
Сидящие в зале суда уставились кто на ручку кресла, кто на зонтик, кто на книгу, кто на башмаки - одним словом, кто куда. Казалось, они поставили себе целью не глядеть на обвиняемого, но все ощущали его присутствие на скамье подсудимых, и всем он казался великаном. Огромный рост Бруно сразу бросался в глаза, но стоило глаза отвести, и он словно бы становился с каждым мгновением все огромней.
Каудрей, мрачно-торжественный, расправил свою черную шелковую мантию и белые шелковистые бакенбарды и сел. Сэр Уилсон ответил еще на несколько вопросов касательно кое-каких подробностей, известных и другим свидетелям, и уже покидал место свидетеля, но тут вскочил защитник и остановил его.
- Я задержу вас всего на минуту, - сказал мистер Батлер, с виду он казался деревенщиной, брови рыжие, лицо какое-то сонное. - Не скажете ли вы его чести, откуда вы знаете, что это был мужчина?
По лицу Сеймора скользнула тень утонченной улыбки.
- Прощу прощения, дело решила столь вульгарная подробность, как брюки,- сказал он. - Когда я увидел просвет меж длинных ног, я в конце концов понял, что это мужчина.
Сонные глаза Батлера вдруг раскрылись - это было подобно беззвучному взрыву.
- В конце концов! - медленно повторил он. - Значит, поначалу вы все-таки думали, что это женщина?
Впервые Сеймору изменило спокойствие.
- Это вряд ли имеет отношение к делу, но, если его честь пожелает, чтобы я сказал о своем впечатлении, я, разумеется, скажу, - ответил он. Этот силуэт был не то чтобы женский, но словно бы и не мужской - какие-то не те изгибы. И у него было что-то вроде длинных волос.
- Благодарю вас, - сказал королевский адвокат Батлер и неожиданно сел, как будто услышал именно то, что хотел.
Капитан Катлер в качестве свидетеля владел собой куда хуже и внушал куда меньше доверия, чем сэр Уилсон, но его показания о том, что происходило вначале, полностью совпадали с показаниями Сеймора. Капитан рассказал, как Бруно ушел к себе, а его самого послали за ландышами, как, возвращаясь в проулок, он увидел, что там кто-то есть, и заподозрил Сеймора, и, наконец, о схватке с Бруно. Но он не умел выразительно описать черную фигуру, которую видел и он и Сеймор. На вопрос о том, каков же был загадочный силуэт, он ответил, что он не знаток по части искусства, и в ответе прорвалась, пожалуй, чересчур откровенная насмешка над Сеймором. На вопрос - мужчина то был или женщина, он ответил, что больше всего это походило на зверя, и в ответе его была откровенная злоба на обвиняемого. Но при этом он был явно вне себя от горя и непритворного гнева, и Каудрей не задерживал его, не заставил подтверждать и без того ясные факты.
Защитник тоже, как и в случае с Сеймором, не стал затягивать перекрестный допрос, хотя казалось, - такая уж у него была манера, - что он отнюдь не спешит.
- Вы престранно выразились, - сказал он, сонно глядя на Катлера. - Что вы имели в виду, когда говорили, что тот неизвестный больше походил не на женщину и не на мужчину, а на зверя?
Катлер, казалось, всерьез разволновался.
- Наверно, я зря так сказал, - отвечал он, - но у этого скота могучие сгорбленные плечи, как у шимпанзе, а на голове - щетина торчком, как у свиньи...
Мистер Батлер прервал на полуслове эту странно раздраженную речь.
- Свинья тут ни при чем, а скажите лучше, может, это было похоже на волосы женщины?
- Женщины! - воскликнул капитан. - Да ничуть не похоже!
- Предыдущий свидетель сказал, похоже, - быстро подхватил защитник, беззастенчиво сбросив маску сонного тугодума. - А в очертаниях фигуры были женственные изгибы, на что нам тут красноречиво намекали. Нет? Никаких женственных изгибов? Если я вас правильно понял, фигура была скорее плотная и коренастая?
- Может, он шел пригнувшись, - осипшим голосом едва слышно произнес капитан.
- А может, и нет, - сказал мистер Батлер и сел так же внезапно, как и в первый раз.
Третьим свидетелем, которого вызвал сэр Уолтер Каудрей, был маленький католический священник, по сравнению с остальными уж такой маленький, что голова его еле виднелась над барьером, и казалось, будто перекрестному допросу подвергают малого ребенка. Но, на беду, сэр Уолтер отчего-то вообразил (виной тому, возможно, была вера, которой придерживалась его семья), будто отец Браун на стороне обвиняемого, - ведь обвиняемый нечестивец, чужак, да к тому же в нем есть негритянская кровь. И он резко обрывал отца Брауна всякий раз, как этот заносчивый посланец папы римского пытался что-то объяснить; велел ему отвечать только "да" и "нет" и излагать одни лишь факты безо всякого иезуитства. Когда отец Браун в простоте душевной стал объяснять, кто, по его мнению, был человек в проулке, обвинитель заявил, что не желает слушать его домыслы.
- В проулке видели темный силуэт. И вы говорите, вы тоже видели темный силуэт. Так каков же он был?
Отец Браун мигнул, словно получил выговор, но он давно и хорошо знал, что значит послушание.
- Силуэт был низенький и плотный, - сказал он, - но по обе стороны головы или на макушке были два острых черных возвышения, вроде как рога, и...
- А, понятно, дьявол рогатый! - с веселым торжеством воскликнул Каудрей и сел. - Сам дьявол пожаловал, дабы пожрать протестантов.
- Нет, - бесстрастно возразил священник, - я знаю, кто это был.
Всех присутствующих охватило необъяснимое, но явственное предчувствие чего-то чудовищного. Они уже забыли о подсудимом и помнили только о том, кого видели в проулке. А тот, в проулке, описанный тремя толковыми и уважаемыми очевидцами, словно вышел из страшного сна: один увидал в нем женщину, другой - зверя, а третий - дьявола...
Судья смотрел на отца Брауна хладнокровным пронизывающим взглядом.
- Вы престранный свидетель, - сказал он, - но есть в вас что-то вынуждающее меня поверить, что вы стараетесь говорить правду. Так кто же был тот человек, которого вы видели в проулке?
- Это был я, - отвечал отец Браун.
В необычайной тишине королевский адвокат Батлер вскочил и совершенно спокойно сказал:
- Ваша честь, позвольте допросить свидетеля. - И тут же выстрелил в Брауна вопросом, который словно бы не шел к делу; - Вы уже слышали, здесь говорилось о кинжале; эксперты считают, что преступление совершено с помощью короткого клинка, вам это известно? - Короткий клинок, - подтвердил Браун и кивнул с мрачной важностью, точно филин, - но очень длинная рукоятка. Еще прежде, чем зал полностью отказался от мысли, что священник своими глазами видел, как сам же вонзает в жертву короткий клинок с длинной рукоятью (отчего убийство казалось еще чудовищней), он поспешил объясниться. - Я хочу сказать, короткие клинки бывают не только у кинжалов. У копья тоже короткий клинок. И копье поражает точно так же, как кинжал, если оно из этих причудливых театральных копий; вот таким копьем бедняга Паркинсон и убил свою жену - как раз в тот день, когда она послала за мной, чтобы я уладил их семейные неурядицы, - а я пришел слишком поздно, да простит меня господь.
Но, умирая, он раскаялся, раскаяние и повлекло за собою смерть. Он не вынес того, что совершил. Всем в зале казалось, что маленький священник, который стоял на свидетельском месте и нес совершенную околесицу, просто сошел с ума. Но судья, по-прежнему смотрел на него в упор с живейшим интересом, а защитник невозмутимо задавал вопросы. - Если Паркинсон убил ее этим театральным копьем, он должен был бросить его с расстояния в четыре ярда, - сказал Батлер... - Как же тогда вы объясните следы борьбы разорванное на плече платье? - Защитник невольно стал обращаться к свидетелю как к эксперту, но никто этого уже не замечал.
- Платье несчастной женщины было порвано потому, что его защемила створкой, когда она пробегала мимо, - сказал свидетель. - Она пыталась высвободить платье, и тут Паркинсон вышел из комнаты обвиняемого и нанес ей удар.
- Створкой? - удивленно переспросил обвинитель.
- Это была створка двери, замаскированной зеркалом, - объяснил отец Браун. - Когда я был в уборной мисс Роум, я заметил, что некоторые из зеркал, очевидно, служат потайными дверьми и выходят в проулок.
Снова наступила долгая неправдоподобно глубокая тишина. И на этот раз ее нарушил судья.
- Значит, вы действительно полагаете, что когда смотрели в проулок, вы видели там самого себя - в зеркале?
- Да, милорд, именно это я и пытался объяснить, - ответил Браун. - Но меня спросили, каков был силуэт, а на наших шляпах углы похожи на рога, вот я и...
Судья подался вперед, его стариковские глаза заблестели еще ярче, и он сказал особенно отчетливо:
- Вы в самом деле полагаете, что когда сэр Уилсон Сеймор видел нечто несуразное, как бишь его, с изгибами, женскими волосами и в брюках, он видел сэра Уилсона Сеймора?
- Да, милорд, - отвечал отец Браун.
- И вы полагаете, что когда капитан Катлер видел сгорбленного шимпанзе со свиной щетиной на голове, он просто видел самого себя?
- Да, милорд.
Судья, очень довольный, откинулся на спинку кресла, и трудно было понять, чего больше в его лице - насмешки или восхищения.
- А не скажете ли вы, почему вы сумели узнать себя в зеркале, тогда как два столь выдающихся человека этого не сумели? - спросил он.
Отец Браун заморгал еще растерянней, чем прежде.
- Право, не знаю, милорд, - с запинкой пробормотал он. - Разве только потому, что я не так часто гляжусь в зеркало.
ОШИБКА МАШИНЫ
Однажды под вечер Фламбо и его друг священник сидели в Темпл-гарденс, и то ли из-за соседства адвокатских контор, то ли по какой иной причине, речь у них зашла о законности в судопроизводстве. Сперва они говорили о злоупотреблениях при перекрестном допросе, затем - о древнеримских и средневековых пытках, о французских следователях и, наконец, об американских допросах третьей степени.
- Я недавно читал, - сказал Фламбо, - об этом новом психометрическом методе, о котором столько разговоров, особенно в Америке. Ну, вы знаете: на запястье укрепляют особое устройство и следят, как бьется сердце при произнесении тех или иных слов. Какого вы об этом мнения?
- Что же, - ответил отец Браун, - это интересно. Знаете, в средние века считали, что раны на теле убитого кровоточат, если к нему прикоснется убийца.
- Неужели, по-вашему, - удивился его друг, - эти методы равно достоверны?
- По-моему, они равно недостоверны, - ответил Браун. - И у живых, и у мертвых кровь течет или не течет по самым разным причинам. Да пусть она что угодно вытворяет, пусть потечет хоть вверх по Монблану - я все равно не пролью человеческую кровь по такой причине.
- Однако же, - возразил Фламбо, - этот метод одобрили виднейшие американские ученые.
- Ученые так сентиментальны! - воскликнул отец Браун. - Американские и подавно! Кому, кроме янки, придет в голову строить доказательства на биении сердца?
Они чувствительны, как тот простак, который думает, что женщина в него влюблена, если она краснеет. Гадание по крови, по кровообращению, открытому бессмертным Гарвеем, - дело пустое.
- Однако, - настаивал Фламбо, - этот признак на что-то же указывает!
- Палка тоже на что-то указывает, - отвечал его собеседник, - и все же она может подвести, другой-то ее конец указывает в другую сторону. Все зависит от того, каким концом держать палку. Я когда-то видел такой эксперимент и теперь настроен недоверчиво.
И он поведал историю своего разочарования.
***
Это произошло лет двадцать назад, когда отец Браун был духовным пастырем своих единоверцев в одной из чикагских тюрем, ирландское население которой проявляло не меньшую способность к покаянию, чем к преступлению, так что без дела он не оставался. Начальником тюрьмы был отставной сыщик по имени Грейвуд Ашер, тощий и вежливый философ в американском стиле, у которого суровое выражение иногда, как-то вдруг, сменялось виноватым. К отцу Брауну он относился с несколько снисходительной симпатией, и тот симпатизировал ему, впрочем, не одобряя его теорий. Теории эти были до крайности сложны, и Ашер исповедовал их с крайней простотой.
Как-то вечером он послал за священником. Тот, по своему обыкновению, молча уселся перед столом, заваленным бумагами, и ждал, пока Ашер отыщет среди бумаг газетную вырезку, а потом сосредоточенно прочитал ее. Это была статья в одной из самых чувствительных и бойких газет, и в ней сообщалось вот что:
"Самый блестящий вдовец нашего общества решил опять закатить умопомрачительный вечер. Все наши избранные граждане, конечно, припомнят "Парад младенцев", который Затейник Тодд устроил в своем роскошном доме на Пруду Пилигрима, когда многие наши дебютантки резвились, как козочки. А каким элегантным, неподражаемым, щедрым был банкет за год перед тем! Мы имеем в виду "Обед каннибалов", во время которого подавались сласти, приготовленные в виде рук и ног, и наши превосходные остроумцы то и дело предлагали друг другу кусочек ближнего. Новая выдумка мистера Тодда пока скрывается в его молчаливом уме, да еще, может быть, в золотых душах неунывающих отцов города, но публика поговаривает о прелестной пародии на манеры и нравы городского дна. Если это правда, то тем более пикантно, что радушный Тодд принимает сейчас у себя лорда Гриффитса, знаменитого путешественника и чистокровного аристократа, буквально только что из-под сени английских дубов. Лорд Гриффитс пустился в свои путешествия еще до того, как получил свой древний титул. В молодости он жил в нашей Республике, и в обществе есть слушок, что он вернулся неспроста. Мисс Эмма Тодд - девушка утонченная, родом из Нью-Йорка, да еще унаследует доход почти в миллиард двести долларов".
- Ну как? - спросил Ашер. - Интересная заметка?
- Просто не знаю, что и сказать, - ответил отец Браун. - Я и вообразить не могу ничего менее интересного. Не пойму, чем бы она могла привлечь ваше внимание... Разве только Республика ваша в праведном гневе не решила казнить журналистов за такой слог.
- Так, - сухо молвил мистер Ашер, передавая священнику другую газетную вырезку. - А что вы скажете об этом?
Шапка была: "Страшное убийство тюремного стражника. Бежал заключенный", а статья - такая:
"Сегодня утром перед самым рассветом каторжная тюрьма города Секуаха в нашем штате огласилась криком о помощи. Представители власти, поспешившие на крик, обнаружили труп караульного, чей пост находился на верху северной стены, настолько неприступной, что ее всегда охранял один человек. Несчастный часовой, однако, был сброшен с высокой стены, череп его размозжен тупым орудием, а карабин исчез. Дальнейшее расследование выявило, что одна из камер пуста; в ней содержался некий мерзкий субъект, назвавшийся Оскаром Райяном. Он был задержан за какой-то довольно незначительный проступок, но производил впечатление человека с темным прошлым и угрожающим будущим. Позднее, когда совсем рассвело, оказалось, что на стене рядом с телом убийца оставил короткую надпись, очевидно, сделанную пальцем, смоченным в крови: "Я защищался. Он был вооружен. Я не хотел его убить. Моя пуля для "Приюта Пилигрима". О.Р.". Какое дьявольское коварство и какая дикая ярость! Броситься на штурм такой стены, да еще с вооруженным часовым наверху!"
- Что ж, стиль уже получше, - весело заметил священник. - Но мне все же неясно, чего вы от меня ждете. Представляю, как бы я выглядел, пустившись на своих коротких ногах в погоню за дюжим головорезом. Его и вообще вряд ли найдешь. Тюрьма в тридцати милях отсюда. Местность эта пустынна, изрыта оврагами, а за Секуахом и вообще ничейная земля до самых прерий. Наверное, туда он и подался.
Там он может спрятаться в любой яме, на любом дереве.
- Он не в яме, - сказал тут начальник тюрьмы, - и не на дереве.
- Откуда вы знаете? - озадаченно спросил отец Браун.
- Хотите поговорить с ним? - осведомился Ашер.
Простодушные круглые глаза священника широко раскрылись.
- Как, он здесь? - воскликнул он. - Неужели ваши люди уже поймали его?
- Я сам его поймал, - с расстановкой произнес американец, лениво вытягивая длинные ноги поближе к огню. - Я поймал его загнутой ручкой трости. Да-да, не удивляйтесь.
Понимаете, я иногда люблю отвлечься от дел и прогуляться по окрестным полям. Так вот, сегодня, в конце дня, шел я между темными изгородями из кустарника, за которыми простирались рыхлые пашни. Всходила молодая луна и светила на дорогу. В ее серебряном свете я увидел, что по полю, мне наперерез, бежит, пригнувшись, человек. Он, по-видимому, уже здорово устал, но пронизал густую изгородь, будто паутинку, или же - поскольку жесткие ветви упирались и ломались, как штыки, - будто он сам из камня. Когда он выскочил прямо передо мной на дорогу, я взмахнул тростью и ручкой поймал его за ноги. Он упал. Тогда я свистнул во всю мочь, прибежали наши ребята и отвели его куда следует.
- Вышло бы очень неловко, - спокойно заметил отец Браун, - если бы это оказался какой-нибудь известный спортсмен.
- Нет, он не спортсмен, - без улыбки отвечал Ашер. - Мы быстро выяснили, кто он такой. Впрочем, это я понял сразу, едва разглядел его в лунном свете.
- Вы решили, что это сбежавший преступник, - простодушно сказал отец Браун, - потому что читали утром о побеге.
- У меня были и более веские основания, - холодно ответил начальник тюрьмы. - Вряд ли стоит говорить о том, что и так очевидно: порядочные спортсмены не бегают по вспаханным полям и не продираются сквозь колючие изгороди. И уж подавно не стелются по земле, как провинившиеся собаки. Нет, опытный глаз приметил кое-что посущественнее: на бегуне была грубая и потрепанная одежда, и сидела она как-то слишком скверно. Когда я увидел в свете восходящей луны черный силуэт - огромный воротник горбом, длинные рукава болтаются, как у безрукого, мне сразу пришло в голову, что он сменил тюремную робу на платье сообщника и оно ему не впору. К тому же волосы у него не развевались на бегу, хотя дул довольно сильный ветер - значит, они были коротко острижены. Я вспомнил, что за этими полями и находится "Приют Пилигрима", для которого он, как вы помните, приберегал пулю. И пустил в ход свою трость.
- Блистательный образец мгновенного умозаключения, - сказал отец Браун. - А вот был ли при нем карабин?
Тут Ашер, расхаживавший по комнате, резко остановился, и потому священник добавил, как бы извиняясь:
- Без винтовки, я слышал, от пули мало толку.
- Карабина не было, - ответил его собеседник в некотором замешательстве. - Что ж, видно, у него изменились планы или что-то пошло не так. Вероятно, он бросил карабин по той же причине, по какой сменил одежду, - скажем, он пожалел, что оставил робу в крови убитого.
- Что ж, это возможно, - проронил священник.
- Ну, тут во всяком случае все ясно, - продолжал Ашер, занявшись какими-то бумагами. - Мы и так уже знаем - это он.
- Откуда же? - пробормотал Браун.
Грейвуд Ашер отбросил свои бумаги и снова взял газетные вырезки.
- Хорошо, начнем сначала, - сказал он. - Видите, в этих двух заметках упоминается "Приют Пилигрима", усадьба миллионера Айртона Тодда. Фигура незаурядная - из тех, кто поднялся вверх по лестнице...
- ...оставив прежнее, вознесся вверх, - кивнул отец Браун. - Да, я понимаю. Вероятно, нефть?
- Во всяком случае, - сказал Ашер, - Затейник Тодд совсем не случайно оказался в центре событий.
Он опять потянулся перед камином и продолжал своим излюбленным тоном:
- Начнем с того, что никакой тайны, собственно, и нет.
Нет ничего таинственного, или даже странного, когда арестант угрожает владельцу богатой усадьбы. У нас народ не то, что в Англии, - это у вас богачу прощается богатство, если он швыряет деньги на больницы или лошадей. Затейник Тодд возвысился благодаря собственным способностям.
Что ж, многие жертвы этих способностей не прочь отыграться хотя бы и с помощью ружья. У Тодда есть враги, о которых он понятия не имеет, например, уволенные рабочие или конторщики разоренных им компаний. Он - человек незаурядного ума и видная в обществе фигура, но у нас в стране у рабочих с хозяевами довольно напряженные отношения.
Вот как обстоит дело, если считать, что Райян собирался в "Приюте Пилигрима" убить хозяина. Я так и полагал, пока новое маленькое открытие не пробудило во мне задремавший инстинкт детектива. Пристроив надежно своего пленника, я подобрал трость и пустился, не торопясь, по проселку; миновав два-три поворота, я оказался перед боковым входом во владения нашего миллионера, как раз неподалеку от озерца, или пруда, давшего название усадьбе. Это было часа два назад, около семи. Луна светила еще ярче, и длинные серебристые полосы лежали на поверхности таинственного озера, окруженного мрачными, болотистыми берегами, где, по преданию, наши прадеды топили ведьм.
Подробностей легенды я не помню, но вы знаете, где это - к северу от усадьбы, ближе к пустоши; там растут два кривых, уродливых дерева, похожих на огромные сморчки. Так стоял я у подернутого туманом озера, когда мне показалось, будто от дома к берегу движется человек, но из-за темноты и расстояния я не был в этом уверен и уж подавно не различал подробностей. Кроме того, мое внимание вдруг привлекло нечто, происходившее гораздо ближе. Я спрятался за забором, от которого до огромного особняка, стоявшего боком ко мне, не больше двух сотен ярдов; к счастью, в заборе нашлись щели, словно нарочно для любопытного глаза. В темной громаде левого крыла открылась дверь, и на фоне освещенного проема возник силуэт закутанного во что-то человека. Человек наклонился вперед, очевидно, вглядываясь в темноту. Дверь закрылась, и стало видно, что неизвестный несет в руке фонарь, от которого на него падает слабый свет.