Гилберт Кийт Честертон. Смерть и воскрешение патера Брауна (сборник)

   Он сказал: «Мистер Мертон примет вас минут через десять», но разговор тут же оборвался. Старый Крейк заявил, что ему надо уходить, и племянник вышел вместе с ним и его спутником-юристом, на несколько минут оставив патера Брауна наедине с секретарем. Великан-негр в конце комнаты в счет не шел – так неподвижно он сидел, прислонившись широкой спиной к стене и повернувшись лицом к двери во внутреннюю комнату.
   – Охраняем мы его исправно, как видите, – сказал секретарь, – вы, должно быть, слышали об этом Даниэле Роке и согласитесь с нами, что небезопасно часто и надолго оставлять шефа одного.
   – Но сейчас-то он один, не так ли? – спросил патер Браун.
   Секретарь поднял на него серьезные серые глаза.
   – Всего четверть часа, четверть часа за целые сутки. Дольше ему не удается пробыть в одиночестве. А эту четверть часа он отстаивает по совершенно исключительной причине.
   – А именно? – заинтересовался посетитель.
   Уилтон, секретарь, продолжал смотреть на священника тем же внимательным взглядом, но губы его сжались.
   – Коптская чаша, – сказал он. – Вы, может быть, забыли о коптской чаше, но он-то о ней не забывает, как и ни о чем вообще. Он никому из нас не доверяет ее. Она заперта где-то там, в комнате. Только он может достать ее и достает лишь тогда, когда остается один. Вот и приходится рисковать этой четвертью часа… Впрочем, риска, в сущности, нет. Я превратил это место в мышеловку, в которую сам черт не смог бы забраться, во всяком случае выбраться бы точно не смог. Если бы этому проклятому Даниэлю Року вздумалось нанести нам визит, ему пришлось бы здесь задержаться, Богом клянусь! Четверть часа я сижу здесь как на раскаленных углях, но если только я услышу выстрел или шум борьбы, я тотчас нажму эту кнопку, и электрический ток кольцом охватит стену сада, так что каждый, кто вздумает перебраться через нее, будет обречен на смерть. Да выстрела и быть не может: единственный вход – вот этот, а единственное окно, у которого он сидит, находится в самом верху башни – башни с отвесными стенами, скользкими, как смазанный маслом шест. И все-таки мы все здесь, конечно, вооружены. Если бы Даниэль Рок явился сюда, он не выбрался бы отсюда живым.
   Патер Браун в раздумье уставился на ковер и вдруг сказал полушутя:
   – Надеюсь, вы не обидитесь на меня, но мне только что пришло в голову… это касается вас…
   – В самом деле? – спросил Уилтон. – Что же именно?
   – Мне кажется, – ответил патер Браун, – вы одержимы одним стремлением, и оно состоит не столько в том, как бы оградить Мертона, сколько в том, как поймать Даниэля Рока.
   Уилтон едва заметно вздрогнул, продолжая так же внимательно смотреть на своего собеседника, затем его сурово сжатый рот мало-помалу расплылся в странной улыбке.
   – Как вы могли?.. Что навело вас на эту мысль? – спросил он.
   – Вы сказали, что, услышав выстрел, вы тотчас отрезали бы путь врагу при помощи электрического тока, – объяснил священник. – Должно же вам было прийти в голову, что выстрел мог убить вашего патрона раньше, чем ток остановил бы его врага? Я не хочу сказать, что вы не стали бы защищать мистера Мертона, если бы имели возможность, но это у вас как-то на втором плане. Охрана здесь самая строгая, и установлена она, по-видимому, вами. Но во всем видно скорее желание поймать убийцу, чем спасти человека.
   – Патер Браун, – сказал секретарь своим обычным спокойным тоном, – вы очень наблюдательны, но в вас есть и нечто большее. Вы человек, от которого не хочется ничего скрывать. Надо мной уже подшучивают, называют маньяком из-за того, что я гоняюсь за этим преступником; возможно, что я и в самом деле маньяк. Но открою вам то, чего никто не знает: мое полное имя – Джон Уилтон Хордер.
   Патер Браун кивнул, будто это ему все разъяснило, но секретарь продолжал:
   – Человек, который называет себя Роком, убил моего отца и моего дядю, разорил мою мать. Когда Мертону понадобился секретарь, я предложил ему свои услуги, так как считал, что где чаша, там рано или поздно окажется и преступник. Но я не знал, кто он; надо было выждать. Мертону же я всегда служил верой и правдой.
   – Понимаю, – мягко сказал патер Браун. – Кстати, не пора ли нам пройти к нему?
   – О да, разумеется! – отозвался Уилтон, будто внезапно вернувшись к действительности. – Входите!
   Патер Браун направился во внутреннюю комнату. Никто не приветствовал его. Мертвое молчание. Спустя мгновение он снова появился в дверях. И в тот же миг сидевший подле дверей молчаливый телохранитель шевельнулся. Впечатление было такое, будто ожил крупный предмет мебели. Казалось, что-то в самой позе патера Брауна вызвало эту перемену – лицо священника оставалось в тени.
   – Я думаю, вам следует нажать ту кнопку, – сказал он, вздохнув.
   Уилтон точно очнулся от оцепенения и бросился вперед.
   – Выстрела не было! – срывающимся голосом крикнул он.
   – Смотря по тому, что называть выстрелом, – возразил патер Браун.
   Они оба вошли во внутреннюю комнату, сравнительно небольшую, но изящно обставленную. Прямо напротив дверей было открытое окно, выходившее на сад и долину. У самого окна стояли кресло и небольшой столик. Казалось, в те короткие минуты, когда Мертон оставался в одиночестве, он хотел насладиться светом и воздухом.
   На маленьком столике у окна стояла коптская чаша – хозяин, видимо, хотел полюбоваться ею в самом выгодном освещении. Да, она того стоила. Но Брандер Мертон не смотрел на нее: он откинулся головой на спинку кресла, и в горле его торчала длинная, темная стрела с красными перьями на конце.
   – Бесшумный выстрел, – вполголоса сказал патер Браун, – я как раз думал о новых достижениях в этой области. Но данное изобретение довольно старое, хотя тоже бесшумное. – И прибавил, помолчав: – Боюсь, он умер! Что вы намерены делать?
   Побледневший секретарь наконец собрался с мыслями и, видимо, принял решение.
   – Да, я нажму кнопку, – сказал он, – и если это не поможет, то я стану преследовать Даниэля Рока, пока не найду его, даже если мне придется гнаться за ним на край света.
   – Берегитесь, как бы не пострадали наши друзья, – заметил патер Браун. – Они не могли уйти далеко. Вы бы окликнули их.
   – Они знают устройство этой системы, – успокоил его Уилтон, – никто из них не вздумает перелезать через стену, разве что в сильной спешке…
   Патер Браун подошел к окну, через которое, очевидно, влетела стрела, и выглянул наружу. Сад с его плоским цветником лежал далеко внизу, напоминая раскрашенную нежными тонами карту мира. А башня вытянулась так высоко, что патеру Брауну вдруг вспомнилась странная фраза.
   – «Гром среди ясного неба…» – прошептал он. – Кто это говорил? «Гром среди ясного неба…» Взгляните, как все далеко. Непонятно, как могла залететь сюда стрела, если только это не была небесная стрела… Наводит на мысли об аэропланах. Надо потолковать с молодым Уэйном…
   – Они тут часто кружат, – сказал секретарь.
   – Оружие либо очень новое, либо очень старое, – заметил патер Браун. – Кое-какие сведения по этому поводу есть, должно быть, у дядюшки Крейка. Надо расспросить eгo o стрелах. Похоже на стрелу краснокожего. Не знаю, откуда краснокожий мог пустить ее. Но вы помните, что рассказывал старик? Я еще сказал, что из этого можно вывести некоторую мораль.
   – О, мораль! – с готовностью отозвался Уилтон. – Краснокожий может пустить стрелу с большего расстояния, чем предполагают, – вот вам и вся мораль! Бессмысленно проводить параллель.
   – Не думаю, что вы вполне правильно уяснили себе мораль, – сказал патер Браун.
 
   Хотя в последующие дни маленький священник будто растворился среди многомиллионного населения Нью-Йорка и не стремился быть кем-либо иным, кроме как человеком, проживающим на улице номер такой-то, но на самом деле он в течение двух недель был всецело поглощен возложенным на него поручением, потому что сильно боялся ошибки правосудия. Он пользовался всяким удобным случаем, чтобы переговорить с двумя-тремя своими новыми знакомыми, причастными к этому таинственному делу. Разумеется, не подавая вида, будто он в чем-либо их подозревает.
   Особенно любопытный разговор у священника состоялся со старым Гикори Крейком. Дело происходило на скамейке в Центральном парке, где сидел ветеран, опершись костлявыми руками и заостренным подбородком на странной формы набалдашник своей трости красного дерева – набалдашник, чем-то напоминающий томагавк.
   – Да, расстояние большое, – говорил он, покачивая головой, – но я советовал бы вам не быть чересчур категоричным насчет того, с какого расстояния может попасть в цель стрела индейца. Помню несколько случаев, когда стрела летела так же прямо, как пуля, и попадала в цель удивительно метко, принимая во внимание дальность расстояния. Конечно, сейчас ничего не слышно ни о каких краснокожих с луками и стрелами, тем более не слышно, чтобы краснокожие бродили поблизости. Но если предположить, что кто-нибудь из славных индейских стрелков со старинным луком в руках скрывался в перелеске, в нескольких сотнях ярдов от стен, окружающих дом Мертона… Одним словом, я не поручусь, что доблестный дикарь не сумел бы послать стрелу через стену в самое верхнее окно дома Мертона, даже в самого Мертона. В былые времена я видел и не такие чудеса.
   – И не только видели, но и совершали, вероятно? – непринужденно осведомился патер Браун.
   Крейк поперхнулся и угрюмо проворчал:
   – О, это старая история!
   – Люди не прочь иногда покопаться в прошлом, – продолжал патер Браун. – Я полагаю, в вашем послужном списке нет ничего такого, что могло бы дать им повод для неприятных разговоров?
   – Что вы хотите этим сказать? – спросил Крейк, и глаза его забегали на красном, словно деревянном лице, чем-то тоже напоминающем томагавк.
   – Ну, раз вам так хорошо знакомы уловки и приемы краснокожих… – медленно начал патер Браун.
   Крейк только что сидел, скорчившись и тяжело опираясь на свою трость с диковинным набалдашником, но при этих словах он вскочил и выпрямился во весь рост, с воинственным видом потрясая зажатой в руке тростью.
   – Что такое? – сиплым голосом закричал он. – Какого черта? Вы смеете подозревать меня в том, что я убил своего шурина?
   Люди, сидевшие на соседних скамейках и на расставленных вдоль дорожки стульях, повернулись и уставились на споривших: на лысого, энергичного старика, который размахивал своей тростью, как дубинкой, и на кругленького человечка в черном, который смотрел на него, не шевеля ни единым мускулом. В первый момент казалось, что человечек будет уложен с чисто индейской быстротой, и на горизонте уже появилась массивная фигура полицейского-ирландца, который направлялся к группе. Но священник сказал самым мирным тоном, будто отвечая на простой вопрос:
   – Я сделал кое-какие выводы, но не собираюсь говорить о них, пока не найду им подтверждения.
   Трудно сказать, что повлияло на Гикори – взгляд ли патера Брауна или звук шагов полицейского, но старик, ворча, сунул трость под мышку и нахлобучил шляпу. Патер Браун кротко простился с ним, не спеша вышел из парка и направился в холл того отеля, где рассчитывал найти молодого Уэйна.
   Молодой человек вскочил с места, здороваясь с ним; вид у него был еще более усталый и измученный – казалось, его снедает тревога. Патер Браун заподозрил, кроме того, что его юный друг только что нарушал последнюю поправку к американской конституции^[7]. Однако при первом упоминании о занимавшем их обоих трагическом случае Уэйн оживился и весь превратился во внимание. А патер Браун начал с того, что как бы невзначай спросил, часто ли летают аэропланы в тех местах, где находится дом Мертона, и упомянул, что в первый момент принял его обиталище за аэродром.
   – Удивительно, что вы не видели там ни одного аэроплана, – ответил капитан Уэйн. – Иной раз они так и носятся, как мухи. Эта долина – самое подходящее для них место. И впоследствии, возможно, она станет излюбленным, так сказать, гнездом для этого рода птиц. Я и сам не раз летал в тех краях и знаю почти всех, кто летал еще до войны. Но сейчас авиацией начали заниматься люди, с которыми я совершенно не знаком. Скоро, верно, с аэропланами будет то же, что с автомобилями: каждый гражданин Соединенных Штатов решит обзавестись своим…
   – Потому как каждому Создатель даровал право на жизнь, свободу и… на вождение автомобиля… не говоря уже об аэроплане, – с улыбкой сказал патер Браун. – Надо думать, следовательно, что, если бы над домом пролетел чужой аэроплан, никто не обратил бы на него внимания?
   – Да, – подтвердил молодой человек.
   – С другой стороны, – продолжал его собеседник, – даже хорошо знакомый вам летчик мог воспользоваться чужим аэропланом. Вот вас, например, мистер Мертон и его друзья могли бы узнать, но стоило бы вам переменить машину, или как это там называется, и вы имели бы полную возможность пролететь настолько близко от окна, насколько это потребовалось бы из практических соображений…
   – Да… – начал молодой человек почти машинально и вдруг замолчал и уставился на священника, разинув рот и выпучив глаза. – Боже! – вырвалось у него. – Боже!
   Он поднялся, дрожа всем телом и не сводя глаз с патера Брауна.
   – Да вы с ума сошли! – воскликнул он. – Вы бредите?
   И после паузы заговорил снова, захлебываясь от волнения:
   – Вы осмелились явиться сюда, чтобы намекать…
   – Нет, всего лишь для того, чтобы озвучить некоторые предположения, – сказал патер Браун, поднимаясь. – Я, кажется, сделал кое-какие предварительные заключения, но предпочитаю пока держать их при себе.
   И, раскланявшись со своим собеседником с чопорной учтивостью, он ушел из отеля, с тем чтобы продолжить свои странствия.
   Вечером того же дня они привели его в самую старую и запустелую часть города, где мрачные улочки и лесенки спускались к реке. Под разноцветным фонарем, у входа в довольно низкопробный китайский ресторанчик, патер Браун увидел знакомую фигуру. Он уже встречал этого человека, но тот прежде выглядел совсем иначе.
   Мистер Норман Дрейдж по-прежнему сурово смотрел на мир через большие очки. Но, если не считать очков, во всей его внешности за истекший после убийства месяц произошла разительная перемена. Тогда он был одет с иголочки – патер Браун обратил на это внимание, – одет с той изысканностью, при которой почти стирается грань между денди и манекеном в витрине портного. Теперь его цилиндр потрепался, а платье износилось. Цепочка для часов и другие украшения исчезли. Тем не менее патер Браун обратился к нему так, будто они расстались лишь вчера, и, не задумываясь, уселся рядом с ним на скамье в дешевой харчевне, куда тот направлялся.
   Однако Дрейдж заговорил первым:
   – Что ж, удалось вам отомстить за святого и канонизированного миллионера? Известно ведь, что всех миллионеров причисляют к лику святых. Стоит заглянуть в газету на другой день после их смерти. Там все сказано: как они росли, просвещались, читали семейную Библию, сидя на коленях у матери. А ведь эта древняя книга переполнена жестокими историями, которые сейчас уже отошли в область предания, – мудростью каменного века, погребенного под пирамидами. Что, если бы кто-нибудь сбросил старика Мертона с этой его башни и отдал на съедение псам? А с Иезавелью поступили не лучше. Разве Агага не изрубили на куски, когда он «подошел дрожа»? Мертон – будь он проклят – тоже все время дрожал. И стрела божья настигла его точь-в-точь как в древней книге. И поразила его насмерть в его башне, народам на удивление!..
   – Стрела во всяком случае была самая настоящая, материальная, – сказал собеседник Дрейджа.
   – Пирамиды еще материальнее! В их недрах томятся мертвые фараоны, – ухмыльнулся человек в очках. – Думается мне, многое говорит в пользу этих древних религий. На старых камнях высечены боги и императоры с натянутыми луками и с такими руками, которые, судя по всему, и каменный лук могли бы согнуть. Материал, конечно, – но что за материал! Вам не случалось смотреть на эти старинные восточные изображения и задумываться о том, что древний господь бог до сих пор, возможно, правит колесницей, как темнокудрый Аполлон, и рассылает стрелы смерти?
   – Если бы это было так, я назвал бы его не Аполлоном, а другим именем, – возразил патер Браун. – Но не думаю, что Мертона убила «стрела смерти» или каменная стрела.
   – Вы, должно быть, воображаете его святым Себастьяном, пронзенным стрелой, – хихикнул Дрейдж. – Миллионера надо непременно возвести в мученики. А вы не думаете, что он получил по заслугам? Миллионеры, верно, не по вашей части. Разрешите же вам сказать, что он заслуживал и худшей участи…
   – Так почему же вы не убили его? – мягко спросил патер Браун.
   – Вы спрашиваете почему? – воскликнул Дрейдж, явно озадаченный. – Замечательный священник, нечего сказать!
   – Ну что вы, бросьте, – отозвался патер Браун, будто отвечая на комплимент.
   – Вы, очевидно, хотите сказать, что его убил я? – огрызнулся Дрэйдж. – Тогда докажите! А что касается его – невелика потеря, как мне кажется.
   – Напротив, велика! – резко ответил патер Браун. – Для вас. Поэтому-то вы и не убили его.
   Он ушел, а человек в очках смотрел ему вслед с разинутым ртом.
 
   Прошел почти месяц, прежде чем патер Браун во второй раз побывал в доме, где третий миллионер пал жертвой вендетты Даниэля Рока. Собрался совет из наиболее заинтересованных лиц. Во главе стола сидел старый Крейк, по правую руку от него – племянник, по левую – юрист. Огромный человек с африканскими чертами лица – как оказалось, его звали Харрис – присутствовал в качестве свидетеля; рыжеволосый, остроносый субъект, откликавшийся на имя Диксона, по-видимому, представлял собой пинкертоновское или какое-то другое детективное агентство. Патер Браун скромно проскользнул на пустое место подле него.
   Все газеты земного шара были переполнены сведениями о катастрофической кончине финансового колосса, одного из тех великих дельцов, которые вершат судьбы современного мира. Но несколько человек, находившихся вблизи от него в самый момент его смерти, не много могли сообщить. Дядя, племянник и адвокат заявляли, что они уже успели выбраться за наружную стену к тому времени, как была поднята тревога. Сторожа, охранявшие оба выхода, путались в показаниях, но в общем подтверждали это заявление. Лишь одно обстоятельство вносило некоторую путаницу и требовало тщательного расследования. Судя по всему, примерно в то самое время, когда произошло убийство, у входа бродил какой-то таинственный незнакомец, который хотел видеть мистера Мертона. Слуги долго не могли понять, чего он хочет, так как выражался он очень витиевато. Но впоследствии его появление показалось всем подозрительным, тем более что он говорил что-то о злом человеке, который будет уничтожен по воле небес.
   У Питера Уэйна загорелись глаза; он подался перед и сказал:
   – Бьюсь об заклад, что это был Норман Дрейдж.
   – Это что еще за птица? – спросил его дядюшка.
   – Я сам не прочь бы узнать, – ответил молодой человек. – Я даже как-то раз прямо его спросил, но он обладает поразительной способностью извращать самый простой вопрос и увиливать от ответа. Он говорил мне что-то насчет летающих кораблей будущего. Я вообще не очень-то ему доверяю.
   – Но что он за человек? – снова спросил Крейк.
   – Он мистик, – с готовностью отозвался патер Браун. – Таких сейчас полно. Он из тех субъектов, которые, сидя в парижском кафе или кабачке, утверждают, будто приподняли покрывало Изиды или открыли тайну Стоунхенджа. Для такого случая, как этот, у них, конечно, найдется какое-нибудь мистическое объяснение.
   Гладкая черная голова мистера Бернарда Блейка учтиво склонилась в сторону говорившего, но в его улыбке сквозило едва заметное недоброжелательство.
   – Я никак не предполагал, сэр, – сказал он, – что вы можете не одобрять мистических объяснений.
   – Напротив, – возразил патер Браун с самой любезной улыбкой, прищуриваясь, – такое отношение с моей стороны вполне понятно. Всякий мнимый адвокат может провести меня, но не проведет вас, потому что вы сами адвокат. Всякий дурак, вырядившийся краснокожим, мог бы сойти в моих глазах за настоящего индейца, но мистер Крейк наверняка увидел бы его насквозь. Плут, который легко убедил бы меня в том, что знает все о летательных аппаратах, был бы без труда разоблачен капитаном Уэйном. Но псевдомистиков я вижу сразу, потому что сам не чужд мистики. Подлинный мистик не скрывает тайн, он их разъясняет. Выносит на яркий солнечный свет, а тайна… все же остается тайной. Мнимый же мистик бережет свою тайну во мраке, а когда доберешься до нее, то оказывается, ничего и нет – одно пустое место. Но Дрейдж, как мне кажется, имел в виду нечто совсем другое и гораздо более реальное, когда говорил об огне небесном и о громе среди ясного неба.
   – Но что же? – спросил Уэйн. – Как бы то ни было, я думаю, за ним нужно последить.
   – Что он имел в виду? – медленно проговорил патер Браун. – Он хотел навести нас на мысль о сверхъестественном, о чуде именно потому, что знал: никакого чуда здесь нет.
   – А! – прошипел Уэйн. – Я так и думал! Проще говоря, он сам – убийца.
   – Проще говоря, он убийца, не совершивший убийства, – спокойно поправил его патер Браун.
   – И это, по-вашему, «проще говоря»? – учтиво осведомился юрист.
   – Теперь вы и меня окрестите мистиком, – сказал патер Браун, широко, хотя и несколько смущенно улыбаясь. – Но это вышло случайно. Дрейдж не совершил преступления – этого преступления по крайней мере. Единственное его преступление заключалось в том, что он кого-то шантажировал и с этой целью шатался вокруг дома Мертона. Но он отнюдь не хотел разглашать тайну, как не хотел и того, чтобы Мертон умер, так как эта смерть не принесла бы ему выгоды. Но о нем мы поговорим позже. В данный момент я лишь хочу, чтобы он не мешал нам на пути.
   – Каком пути? – спросил юрист.
   – Пути истины, – пояснил патер Браун, спокойно глядя на него.
   – А вы полагаете, – снова спросил, запинаясь, первый, – что знаете истину?
   – Полагаю, – скромно ответил патер Браун.
   Наступило внезапное молчание, которое нарушил Крейк, неожиданно крикнув скрипучим голосом:
   – Что это? Где же секретарь? Уилтон! Ему надо бы быть здесь!
   – Я поддерживаю связь с мистером Уилтоном, – серьезно сказал патер Браун. – Я даже просил его позвонить мне сюда. Он скоро должен позвонить. В сущности, мы раскопали это дело с ним вдвоем, так сказать.
   – Ну, если вдвоем, все должно быть в порядке, – проворчал Крейк. – Он всегда, как гончая, вынюхивал след этого негодяя, так что вы хорошо сделали, объединившись с ним. Но, если верно то, что вы говорите, каким образом вы узнали правду?
   – Я узнал ее от вас, – спокойно ответил патер Браун, не сводя кроткого взгляда с ветерана, который начинал выходить из себя. – Я хочу сказать, что первая догадка осенила меня, когда вы рассказали об индейце, бросившем нож и убившем человека на вышке форта.
   – Вы неоднократно упоминали об этом, – сказал Уэйн, – но я не вижу ничего общего… разве только то, что Даниэль Рок умертвил человека в доме, напоминающем форт. Но стрела была ведь не брошена, а, по всей вероятности, выпущена из лука. Она залетела необычайно далеко, тогда как мы с вами не особенно далеко продвинулись!..
   – Боюсь, вы упустили из виду саму суть, – возразил патер Браун. – Дело не в том, что один предмет может пролететь большее расстояние, нежели другой. А в том, что всякий предмет, всякое оружие может быть употреблено и не по прямому назначению. Люди из форта мистера Крейка считали, что нож – это оружие для рукопашного боя, и забывали, что его можно пустить в ход как метательный снаряд – как дротик или копье. Другие знакомые мне люди думали о некоем предмете лишь как о метательном снаряде и забывали, что его можно пустить в ход как нож. Короче говоря, мораль этой истории такова: раз кинжал может быть превращен в стрелу, то и стрела может быть превращена в кинжал.
   Все взоры были теперь устремлены на священника, но он продолжал тем же ровным невозмутимым тоном:
   – Все мы, естественно, удивлялись и ломали себе голову над тем, кто же пустил стрелу в окно и с большого ли расстояния… А правда заключается в том, что стрелу никто не пускал. Она вовсе не влетала в окно…
   – Но как же она туда попала в таком случае? – спросил черноволосый юрист, заметно нахмурившись.
   – Кто-то принес ее с собой, я полагаю, – ответил патер Браун. – Пронести ее незаметно было нетрудно. Кто-то держал ее в руке, стоя подле Мертона в его комнате. Кто-то вонзил ее в горло Мертона, как кинжал. И затем представил все в таком свете, что всем нам тотчас пришло в голову, будто стрела влетела в окно, как птичка.
   – Кто-то! – глухо повторил старый Крейк.
   Резко, со зловещей настойчивостью зазвонил телефон. Он находился в соседней комнате, и патер Браун бросился туда так стремительно, что никто из остальных и пошевелиться не успел.
   – Что все это значит, черт возьми? – воскликнул Питер Уэйн, по-видимому, сильно потрясенный и расстроенный.
   – Он говорил, что ждет звонка Уилтона, – ответил дядюшка тем же безжизненным тоном.
   – Надо думать, это и звонит Уилтон? – заметил юрист, явно только для того, чтобы что-нибудь сказать.