Незаметно направившись к выходу в зимний сад и выплеснув свой бокал в горшок с невероятно корявым и невероятно колючим кактусом, он вдруг услышал за спиной тихий смех.
Быстро обернувшись, увидел молодого человека, в упор глядевшего на него. Даже в полумраке лицо его привлекало внимание. Вытянутый острый англосаксонский профиль, принесенный в Северную Италию крестоносцами и сохранившийся в веках, контрастировал с простыми и невыразительными чертами черноволосых местных парней.
Черты молодого человека были не только правильными, но и невероятно красивыми, он был похож на юного бога, решившего спуститься с Олимпа порезвиться с ланями и сатирами. Иллюзию разрушал современный флорентийский диалект.
– Я не удивлен, – сказал незнакомец. – Тоже предпочел бы «мартини», но, к несчастью, в пятом веке до нашей эры «мартини» ещё не существовало. Кстати, я Меркурио, сын хозяина дома. Приемный сын.
– Я – Брук. Заменил в галерее Уилфорда Хасси.
– Да, я слышал, он решил заняться славным прошлым инков. Раз уж вы здесь, не хотите заглянуть в святую святых? Старик, вероятно, потом все равно поведет вас туда.
– Спасибо. Если полагаете, что ваш отец не будет против…
Через зимний сад мы спустились к низким дверям.
– Осторожно, голову… – предупредил Меркурио. – Это должно напоминать гробницу.
Мрачноватая идея, но вполне в стиле старика.
Достав ключ, он открыл тяжелые дубовые двери. Распахнулись они легко и беззвучно, что говорило о мастерской ручной работе. Меркурио нащупал выключатель.
Комната была разделена на две части аркой, пол вымощен плоскими камнями, стены из голого кирпича. Во всю длину одной стены тянулась каменная скамья, идущая к другому концу подземелья и вдоль короткой задней стены.
– Сюда кладут мертвых, – сказал Меркурио.
Другую длинную стену занимали полки различной глубины, на которых была выставлена удивительная коллекция предметов: терракотовые вазы, большие кувшины со звериными мордами, – гидрии, кратеры – чаши для вина, фигурки людей и зверей, бронзовые статуэтки нагих атлетов и многорожковые канделябры, печати, масляные светильники, замки и ключи, горшки и миски, зеркала из полированной бронзы и несметное множество украшений – булавок, брошек, браслетов, сережек и перстней из филиграни и кованого золота, украшенных дорогими камнями. Скрытое освещение подавало все это в наилучшем виде.
– Нечто среднее между похоронной конторой и музеем, – сказал Меркурио. – Вы в этом барахле разбираетесь?
– Немного, – ответил Брук. Больше всего заинтересовала его терракотовая фигурка.
Без детального осмотра, который сейчас был невозможен, нельзя было сказать, настоящие ли это этрусские находки или очень удачные копии.
– Вот это всегда приводит меня в отчаяние. – Улыбаясь, Меркурио показал на маленькое бронзовое кадило. Оно было сделано в форме танцующего юноши, совершенно нагого, если не считать кожанных сапожек до середины икр. – Это я.
– Ах, так, – сказал Брук. – Остальное – тоже современные копии?
– Некоторые – да, некоторые – нет. Полагаю, большинство сосудов – настоящие. Их и подделывать не стоит, вам не кажется? Они такие уродливые.
Брук ничего не ответил. Ему очень хотелось попасть сюда на часок, с хорошим освещением и сильной лупой в руке.
– Здесь действует правило «руками не трогать»?
– Ну, если ничего не уроните… Старик высокого мнения обо всем этом барахле, словно хочет забрать все с собой на тот свет.
– Он хочет, чтобы его похоронили здесь?
– Вот именно. Набальзамировать и уложить вон туда…
– Власти это позволят?
– Понятия не имею. Но раз бедняга предстанет перед господом, что сможет сделать, если его отнесут на погост как простого смертного?
Брук не знал, что ответить. Полагал, что Меркурио, обязанный профессору всем, чего добился в жизни, мог бы говорить о нем с большим уважением.
Меркурио смотрел на него со странным блеском в темных глазах. Бруку он кого-то напомнил, мелькнуло что-то, не слишком определенное.
– Что, я вам не нравлюсь? Я никому не нравлюсь, – заметил тот. – Если хотите что-то осмотреть, поторопитесь. Вряд ли вам повезет ещё раз.
Брук пригляделся к чернолаковой амфоре. Он был почти уверен, что видел такую же в античных собраниях в Берлине или в Музее Метрополитен в Нью-Йорке. Сюжет, которым была расписана вся нижняя часть, изображала львов, терзающих оленя, и изобиловал жестокими деталями, которые так любили этруски. Когти одного льва кромсали олений глаз, другой глубоко вонзил клыки в круп и рвал живое тело.
Брук протянул к амфоре руку, но тут низкой голос произнес у него за спиной:
– Меня послали сказать, что ужин подан.
Это был гигант – привратник, отворявший им двери, с массивным флегматичным лицом и фигурой атлета.
– Ладно, Артуро, мы придем, когда закончим.
– Ваш отец приказал мне привести вас. Все остальные гости уже за столом.
На миг показалось, что юноша взорвется, но потом тот сказал:
– Лучше пойдем. Старик нетерпим, если речь о еде, – и торопливо вышел.
Артуро придержал двери настежь, пока они оба не вышли, потом выключил свет и запер. Слышен был щелчок замка.
Брук готов был к тому, что есть придется лежа, но в зимнем саду стоял нормально накрытый стол. Солидные кресла, мягкие и удобные. Гости, большинство из которых простояли почти два часа, обрадованно расселись. Но этрусские обычаи нарушены не были: подавать еду не торопились. Только блюда с орехами и маслинами да чаши с вином неустанно пополнялись.
Вокруг стола сидели две дюжины гостей. Брук оказался неподалеку от хозяина, отделенный от него только женой доктора Сольферини. Напротив сидел молодой человек, лицо которого казалось ему знакомым. Тот представился:
– Антонио Лукка, Рим.
– Роберт Брук, Лондон.
Синьора Сольферини шепнула ему, что это знаменитый футболист. Теперь Брук его вспомнил. Вспомнил и неприятное происшествие в полуфинале кубка Европы, когда английскому игроку сломали ногу.
Лукка сказал: – Я сразу подумал, что вы, наверное, англичанин. По-итальянски говорите хорошо, но не без ошибок.
– Надеюсь, за год моего пребывания здесь я сумею их исправить, – сказал Брук и повернулся к доктору Сольферини. – Вы, конечно, видели ту изумительную коллекцию, которую наш хозяин держит в своей – ему показалось неловким сказать «в своей гробнице» – в своей сокровищнице?
– Видел, разумеется, но не имел возможности…
– Англичане изобрели футбол, – заявил Лукко, – но забыли, как в него играть.
Поскольку реплика адресовалась ему, Брук недоуменно отвернулся от Сольферини.
– Простите?
– Вы ошибаетесь, считая футбол наукой. Футбол – это искусство.
– В чемпионате мира мы выглядели неплохо.
– На своих полях и с «карманными» судьями.
Звучало это настолько по-детски, что Брук даже не рассердился, только рассмеялся.
– Вряд ли мы смогли бы подкупить всех судей. Знаете, мы ведь бедная страна. Так вот, доктор, вы сказали…
– Я сказал, – продолжал Сольферини, – что хотя и был в сокровищнице неоднократно, никогда не имел возможности детально ознакомиться с её содержимым. Если эти вещи настолько ценны, как я думаю, хорошо бы профессору выставить их на обозрение в одном из музеев.
– Откуда они?
– Полагаю, найдены при раскопках могильников в Волатерре. Они, разумеется, на землях профессора и вскрываются под его контролем.
– А как насчет общественности?
– Публике доступа нет, но вы разумеется, получили бы его.
– Настоящая мужская игра осталась только в Европе и в североамериканских командах, – объяснял Лукка своей соседке, девушке с широко раскрытыми глазами. – Мы играем в футбол. Англичане играют в футбольный тотализатор.
– Ужас! – выдохнула девушка. Футбол был для неё китайской грамотой, но Лукка произвел фантастическое впечатление.
– А теперь скажите нам, что вы думаете об этрусском образе жизни, синьор Брук, – произнес профессор Бронзини со своего места во главе стола.
У Брука был готов совершенно нейтральный спич, но он был голоден, зол, что вообще заявился сюда, и к тому же его спровоцировал Лукка. Поэтому он сказал:
– Я считаю его весьма занимательным, синьор профессор. По моему мнению, он абсолютно точно соответствует стадии, которой достигла наша собственная современная западная цивилизация.
Профессор, расщелкнув зубами орех, спросил:
– Что вы имеете ввиду?
– Этруски первоначально были аристократией, опиравшейся на искусство и героизм, но выродились в аристократию богатства. Как только аристократия утратила боевой дух, утратила и волю властвовать. Вроде футбольной команды, которая покупает игроков за границей, вместо того, чтобы воспитывать их самим.
– Подумаешь, ну есть у нас бразилец – полузащитник, – защищался Лукка.
– Помолчи, Антонио, – сказал профессор. – Мы обсуждаем вещи поважнее твоего фубола. Можете как-то обосновать свои обобщения, синьор Брук?
– Согласен, я несколько преувеличил. Слишком мало мы знаем об этрусках, и ничего – наверняка. Но на основе имеющихся фактов я бы сказал, что этот народ лучше заплатил бы за что-то другим, нежели сделал сам. Античный грек умел слагать стихи, играть на музыкальных инструментах и участвовал в спортивных играх.
Этрурия исчезла, так что мы никогда не узнаем, владели ли этруски стихосложением, но знаем, что музыкой у них занимались рабы, а спортом – профессиональные гладиаторы. Вы согласны, профессор? – Обратился он к Бартолоцци.
Профессор Бартолоцци, тихий пожилой господин с козлиной бородкой и грустным взглядом, ответил:
– Полагаю, что сравнению греков с этрусками вы придаете слишком большое значение.
Этрусков иногда считают плагиаторами, но я не могу разделить эту точку зрения.
– Согласен, – сказал Брук. – Они, скорее, способные дилетанты, которые учатся на почтенных старых образцах и создают собственные мастерские поделки.
– Поделки? – вмешался Бронзини. – Если вы называете их скульптуру поделками, то у вас весьма странное представление о настоящем искусстве, синьор Брук.
– Разумеется, существуют исключения.
– Вижу, что сердцем вы римлянин. Ведь римляне – известные враги этрусков, – профессор теперь обращался ко всем. – Эта вражда была вызвана завистью. Этруски сделали римлян римлянами. Из захудалой деревушки Рим превратился а огромный город с храмами, театрами, мощеными улицами, общественными зданиями…
– И канализацией – добавил Брук.
– А вы все посмеиваетесь над их достижениями?
– Совсем наоборот. Канализация – их наибольшее достижение. Колизей в руинах, но главный сток – «клоака максимум» – функционирует до сих пор.
– Вашу позицию я считаю типично римской смесью невежества и дерзости, синьор Брук.
– Нет смысла спорить, – сказал Брук. – Этруски были настоящими людьми. Жизнью они наслаждались больше, чем любые их современники. Больше, чем большинство современных людей, правильнее сказать. И куда бы они не ушли из своих великолепных гробниц, желаю им только добра.
Ужин продолжался. Бруку все тяжелее было сохранять бдительность, поскольку приходилось постоянно прихлебывать из неустанно доливаемой чаши. В беседе с доктором Сольферини и его женой он исчерпал уже все возможные темы и настолько устал, что стал думать по-английски и переводить потом на итальянский.
Напротив него капитан Комбер развлекал веселую брюнетку – итальянку. Похоже было, что он читает стихи Горация по Макколею, переводя их притом на итальянский.
Когда он дошел до того места, где «лунная пена ласкает ноги дев, чьи отцы уехали в Рим», это так развеселило его соседку, что она, положив ему голову на грудь, тихо и элегантно заблевала рубашку. Одновременно что-то толкнуло Брука в плечо и он увидел, что синьора Сольферино уснула. Повозившись, чтобы дать ей лечь поудобнее, он тоже закрыл глаза.
Неизвестно, сколько прошло, но гости зашевелились и Брук понял, что ужин кончился. Усадив синьору Сольферини вертикально, он, весь разбитый, еле встал с кресла. По часам было без четверти четыре.
Встретив на террасе Комбера, Брук спросил:
– Что вы сделали с той брюнеткой?
– Без особых хлопот передал её земляку, с которым они отправились в оливковую рощу послушать цикад. Ну, я вас предупреждал, что это будет не обычная вечеринка, а?
– Предупреждал, – признал Брук. – И впредь такие предупреждения я буду воспринимать всерьез.
Профессора Бронзини в окружении самых стойких гостей они нашли в прихожей. Он демонстрировал свое мастерство игры на флейте и как раз исполнял нечто вроде «Летней идиллии в лесу».
– Вы уже уходите? – спросил он. – Так не годится, дорогие друзья. Вам что, завтра на работу? Истинный этруск никогда не думает о завтрашнем дне. Но я забыл, вы не этруск, вы римлянин. Дисциплина Романа. Свод правил, начинается с умения владеть собой и кончается властью над другими. Топорик и фашио, не так ли?
Брук настолько устал, что даже не спорил.
– Вечер был незабываемый, профессор. Я завидую вашему прекрасному дому и всем тем чудным вещам, что у вас в подвале.
– Вы их видели?
– Меркурио был настолько любезен…
– Они вас заинтересовали? – в глазах Бронзини что-то блеснуло.
– Необычайно.
– Приходите и посмотрите их в спокойной обстановке. Они того стоят.
– Безусловно.
Что– то происходило в холле. Кто-то шумел и ругался, и Брук по голосу узнал, кто.
Знаменитый футболист Антонио Лукка! Лицо у него было поцарапано, манишка вылезла из брюк и на груди пиджака тянулась длинная красная полоса, которую Брук вначале принял за кровь, но потом увидел, что это всего лишь вино.
Лукка хрипло выкрикивал оскорбления по адресу кучки мужчин, которые теснили его к выходу как пчелы, выталкивающие чужака-пришельца из улья.
В конце коридора появился невозмутимый Артуро и все расступились. Когда Лукка опять разорался, Артуро своей огромной лапищей ухватил его за воротник и поднял в воздух. Сдавленный воротником пиджака и сорочки, Лукка умолк. Артуро, развернувшись, понес его к дверям. Демонстрация силы вышла более чем впечатляющая, поскольку Лукка не отличался субтильностью.
У дверей Артуро на миг остановился и сказал:
– Не будет кто-нибудь настолько любезен принести его плащ и шляпу?
Брук спросил Комбера:
– Что произошло? Он просто перепил, или как?
– В стельку, – ответил Комбер. – Но на это здесь не обращают внимания. Полагаю, приставал к одному из мальчиков.
Свою машину они нашли в конце стоянки. На выезде перед ними из тьмы возник Артуро.
– Приношу Вам свои извинения, синьоры, – сказал он. Был совершенно невозмутим и, как заметил Брук, даже не запыхался. – Этот синьор скоро придет в себя. Теперь он спит на заднем сиденьи в своей машине.
– Лишь бы не попытался уехать домой, – сказал Комбер.
– Я подумал об этом и забрал у него ключи.
– Ну, это же просто сокровище, – заметил Комбер. Выехав на автостраду, они неторопливо спускались к Флоренции, спавшей укутанной туманом, у их ног.
4. Среда: суматошный день
Быстро обернувшись, увидел молодого человека, в упор глядевшего на него. Даже в полумраке лицо его привлекало внимание. Вытянутый острый англосаксонский профиль, принесенный в Северную Италию крестоносцами и сохранившийся в веках, контрастировал с простыми и невыразительными чертами черноволосых местных парней.
Черты молодого человека были не только правильными, но и невероятно красивыми, он был похож на юного бога, решившего спуститься с Олимпа порезвиться с ланями и сатирами. Иллюзию разрушал современный флорентийский диалект.
– Я не удивлен, – сказал незнакомец. – Тоже предпочел бы «мартини», но, к несчастью, в пятом веке до нашей эры «мартини» ещё не существовало. Кстати, я Меркурио, сын хозяина дома. Приемный сын.
– Я – Брук. Заменил в галерее Уилфорда Хасси.
– Да, я слышал, он решил заняться славным прошлым инков. Раз уж вы здесь, не хотите заглянуть в святую святых? Старик, вероятно, потом все равно поведет вас туда.
– Спасибо. Если полагаете, что ваш отец не будет против…
Через зимний сад мы спустились к низким дверям.
– Осторожно, голову… – предупредил Меркурио. – Это должно напоминать гробницу.
Мрачноватая идея, но вполне в стиле старика.
Достав ключ, он открыл тяжелые дубовые двери. Распахнулись они легко и беззвучно, что говорило о мастерской ручной работе. Меркурио нащупал выключатель.
Комната была разделена на две части аркой, пол вымощен плоскими камнями, стены из голого кирпича. Во всю длину одной стены тянулась каменная скамья, идущая к другому концу подземелья и вдоль короткой задней стены.
– Сюда кладут мертвых, – сказал Меркурио.
Другую длинную стену занимали полки различной глубины, на которых была выставлена удивительная коллекция предметов: терракотовые вазы, большие кувшины со звериными мордами, – гидрии, кратеры – чаши для вина, фигурки людей и зверей, бронзовые статуэтки нагих атлетов и многорожковые канделябры, печати, масляные светильники, замки и ключи, горшки и миски, зеркала из полированной бронзы и несметное множество украшений – булавок, брошек, браслетов, сережек и перстней из филиграни и кованого золота, украшенных дорогими камнями. Скрытое освещение подавало все это в наилучшем виде.
– Нечто среднее между похоронной конторой и музеем, – сказал Меркурио. – Вы в этом барахле разбираетесь?
– Немного, – ответил Брук. Больше всего заинтересовала его терракотовая фигурка.
Без детального осмотра, который сейчас был невозможен, нельзя было сказать, настоящие ли это этрусские находки или очень удачные копии.
– Вот это всегда приводит меня в отчаяние. – Улыбаясь, Меркурио показал на маленькое бронзовое кадило. Оно было сделано в форме танцующего юноши, совершенно нагого, если не считать кожанных сапожек до середины икр. – Это я.
– Ах, так, – сказал Брук. – Остальное – тоже современные копии?
– Некоторые – да, некоторые – нет. Полагаю, большинство сосудов – настоящие. Их и подделывать не стоит, вам не кажется? Они такие уродливые.
Брук ничего не ответил. Ему очень хотелось попасть сюда на часок, с хорошим освещением и сильной лупой в руке.
– Здесь действует правило «руками не трогать»?
– Ну, если ничего не уроните… Старик высокого мнения обо всем этом барахле, словно хочет забрать все с собой на тот свет.
– Он хочет, чтобы его похоронили здесь?
– Вот именно. Набальзамировать и уложить вон туда…
– Власти это позволят?
– Понятия не имею. Но раз бедняга предстанет перед господом, что сможет сделать, если его отнесут на погост как простого смертного?
Брук не знал, что ответить. Полагал, что Меркурио, обязанный профессору всем, чего добился в жизни, мог бы говорить о нем с большим уважением.
Меркурио смотрел на него со странным блеском в темных глазах. Бруку он кого-то напомнил, мелькнуло что-то, не слишком определенное.
– Что, я вам не нравлюсь? Я никому не нравлюсь, – заметил тот. – Если хотите что-то осмотреть, поторопитесь. Вряд ли вам повезет ещё раз.
Брук пригляделся к чернолаковой амфоре. Он был почти уверен, что видел такую же в античных собраниях в Берлине или в Музее Метрополитен в Нью-Йорке. Сюжет, которым была расписана вся нижняя часть, изображала львов, терзающих оленя, и изобиловал жестокими деталями, которые так любили этруски. Когти одного льва кромсали олений глаз, другой глубоко вонзил клыки в круп и рвал живое тело.
Брук протянул к амфоре руку, но тут низкой голос произнес у него за спиной:
– Меня послали сказать, что ужин подан.
Это был гигант – привратник, отворявший им двери, с массивным флегматичным лицом и фигурой атлета.
– Ладно, Артуро, мы придем, когда закончим.
– Ваш отец приказал мне привести вас. Все остальные гости уже за столом.
На миг показалось, что юноша взорвется, но потом тот сказал:
– Лучше пойдем. Старик нетерпим, если речь о еде, – и торопливо вышел.
Артуро придержал двери настежь, пока они оба не вышли, потом выключил свет и запер. Слышен был щелчок замка.
Брук готов был к тому, что есть придется лежа, но в зимнем саду стоял нормально накрытый стол. Солидные кресла, мягкие и удобные. Гости, большинство из которых простояли почти два часа, обрадованно расселись. Но этрусские обычаи нарушены не были: подавать еду не торопились. Только блюда с орехами и маслинами да чаши с вином неустанно пополнялись.
Вокруг стола сидели две дюжины гостей. Брук оказался неподалеку от хозяина, отделенный от него только женой доктора Сольферини. Напротив сидел молодой человек, лицо которого казалось ему знакомым. Тот представился:
– Антонио Лукка, Рим.
– Роберт Брук, Лондон.
Синьора Сольферини шепнула ему, что это знаменитый футболист. Теперь Брук его вспомнил. Вспомнил и неприятное происшествие в полуфинале кубка Европы, когда английскому игроку сломали ногу.
Лукка сказал: – Я сразу подумал, что вы, наверное, англичанин. По-итальянски говорите хорошо, но не без ошибок.
– Надеюсь, за год моего пребывания здесь я сумею их исправить, – сказал Брук и повернулся к доктору Сольферини. – Вы, конечно, видели ту изумительную коллекцию, которую наш хозяин держит в своей – ему показалось неловким сказать «в своей гробнице» – в своей сокровищнице?
– Видел, разумеется, но не имел возможности…
– Англичане изобрели футбол, – заявил Лукко, – но забыли, как в него играть.
Поскольку реплика адресовалась ему, Брук недоуменно отвернулся от Сольферини.
– Простите?
– Вы ошибаетесь, считая футбол наукой. Футбол – это искусство.
– В чемпионате мира мы выглядели неплохо.
– На своих полях и с «карманными» судьями.
Звучало это настолько по-детски, что Брук даже не рассердился, только рассмеялся.
– Вряд ли мы смогли бы подкупить всех судей. Знаете, мы ведь бедная страна. Так вот, доктор, вы сказали…
– Я сказал, – продолжал Сольферини, – что хотя и был в сокровищнице неоднократно, никогда не имел возможности детально ознакомиться с её содержимым. Если эти вещи настолько ценны, как я думаю, хорошо бы профессору выставить их на обозрение в одном из музеев.
– Откуда они?
– Полагаю, найдены при раскопках могильников в Волатерре. Они, разумеется, на землях профессора и вскрываются под его контролем.
– А как насчет общественности?
– Публике доступа нет, но вы разумеется, получили бы его.
– Настоящая мужская игра осталась только в Европе и в североамериканских командах, – объяснял Лукка своей соседке, девушке с широко раскрытыми глазами. – Мы играем в футбол. Англичане играют в футбольный тотализатор.
– Ужас! – выдохнула девушка. Футбол был для неё китайской грамотой, но Лукка произвел фантастическое впечатление.
– А теперь скажите нам, что вы думаете об этрусском образе жизни, синьор Брук, – произнес профессор Бронзини со своего места во главе стола.
У Брука был готов совершенно нейтральный спич, но он был голоден, зол, что вообще заявился сюда, и к тому же его спровоцировал Лукка. Поэтому он сказал:
– Я считаю его весьма занимательным, синьор профессор. По моему мнению, он абсолютно точно соответствует стадии, которой достигла наша собственная современная западная цивилизация.
Профессор, расщелкнув зубами орех, спросил:
– Что вы имеете ввиду?
– Этруски первоначально были аристократией, опиравшейся на искусство и героизм, но выродились в аристократию богатства. Как только аристократия утратила боевой дух, утратила и волю властвовать. Вроде футбольной команды, которая покупает игроков за границей, вместо того, чтобы воспитывать их самим.
– Подумаешь, ну есть у нас бразилец – полузащитник, – защищался Лукка.
– Помолчи, Антонио, – сказал профессор. – Мы обсуждаем вещи поважнее твоего фубола. Можете как-то обосновать свои обобщения, синьор Брук?
– Согласен, я несколько преувеличил. Слишком мало мы знаем об этрусках, и ничего – наверняка. Но на основе имеющихся фактов я бы сказал, что этот народ лучше заплатил бы за что-то другим, нежели сделал сам. Античный грек умел слагать стихи, играть на музыкальных инструментах и участвовал в спортивных играх.
Этрурия исчезла, так что мы никогда не узнаем, владели ли этруски стихосложением, но знаем, что музыкой у них занимались рабы, а спортом – профессиональные гладиаторы. Вы согласны, профессор? – Обратился он к Бартолоцци.
Профессор Бартолоцци, тихий пожилой господин с козлиной бородкой и грустным взглядом, ответил:
– Полагаю, что сравнению греков с этрусками вы придаете слишком большое значение.
Этрусков иногда считают плагиаторами, но я не могу разделить эту точку зрения.
– Согласен, – сказал Брук. – Они, скорее, способные дилетанты, которые учатся на почтенных старых образцах и создают собственные мастерские поделки.
– Поделки? – вмешался Бронзини. – Если вы называете их скульптуру поделками, то у вас весьма странное представление о настоящем искусстве, синьор Брук.
– Разумеется, существуют исключения.
– Вижу, что сердцем вы римлянин. Ведь римляне – известные враги этрусков, – профессор теперь обращался ко всем. – Эта вражда была вызвана завистью. Этруски сделали римлян римлянами. Из захудалой деревушки Рим превратился а огромный город с храмами, театрами, мощеными улицами, общественными зданиями…
– И канализацией – добавил Брук.
– А вы все посмеиваетесь над их достижениями?
– Совсем наоборот. Канализация – их наибольшее достижение. Колизей в руинах, но главный сток – «клоака максимум» – функционирует до сих пор.
– Вашу позицию я считаю типично римской смесью невежества и дерзости, синьор Брук.
– Нет смысла спорить, – сказал Брук. – Этруски были настоящими людьми. Жизнью они наслаждались больше, чем любые их современники. Больше, чем большинство современных людей, правильнее сказать. И куда бы они не ушли из своих великолепных гробниц, желаю им только добра.
Ужин продолжался. Бруку все тяжелее было сохранять бдительность, поскольку приходилось постоянно прихлебывать из неустанно доливаемой чаши. В беседе с доктором Сольферини и его женой он исчерпал уже все возможные темы и настолько устал, что стал думать по-английски и переводить потом на итальянский.
Напротив него капитан Комбер развлекал веселую брюнетку – итальянку. Похоже было, что он читает стихи Горация по Макколею, переводя их притом на итальянский.
Когда он дошел до того места, где «лунная пена ласкает ноги дев, чьи отцы уехали в Рим», это так развеселило его соседку, что она, положив ему голову на грудь, тихо и элегантно заблевала рубашку. Одновременно что-то толкнуло Брука в плечо и он увидел, что синьора Сольферино уснула. Повозившись, чтобы дать ей лечь поудобнее, он тоже закрыл глаза.
Неизвестно, сколько прошло, но гости зашевелились и Брук понял, что ужин кончился. Усадив синьору Сольферини вертикально, он, весь разбитый, еле встал с кресла. По часам было без четверти четыре.
Встретив на террасе Комбера, Брук спросил:
– Что вы сделали с той брюнеткой?
– Без особых хлопот передал её земляку, с которым они отправились в оливковую рощу послушать цикад. Ну, я вас предупреждал, что это будет не обычная вечеринка, а?
– Предупреждал, – признал Брук. – И впредь такие предупреждения я буду воспринимать всерьез.
Профессора Бронзини в окружении самых стойких гостей они нашли в прихожей. Он демонстрировал свое мастерство игры на флейте и как раз исполнял нечто вроде «Летней идиллии в лесу».
– Вы уже уходите? – спросил он. – Так не годится, дорогие друзья. Вам что, завтра на работу? Истинный этруск никогда не думает о завтрашнем дне. Но я забыл, вы не этруск, вы римлянин. Дисциплина Романа. Свод правил, начинается с умения владеть собой и кончается властью над другими. Топорик и фашио, не так ли?
Брук настолько устал, что даже не спорил.
– Вечер был незабываемый, профессор. Я завидую вашему прекрасному дому и всем тем чудным вещам, что у вас в подвале.
– Вы их видели?
– Меркурио был настолько любезен…
– Они вас заинтересовали? – в глазах Бронзини что-то блеснуло.
– Необычайно.
– Приходите и посмотрите их в спокойной обстановке. Они того стоят.
– Безусловно.
Что– то происходило в холле. Кто-то шумел и ругался, и Брук по голосу узнал, кто.
Знаменитый футболист Антонио Лукка! Лицо у него было поцарапано, манишка вылезла из брюк и на груди пиджака тянулась длинная красная полоса, которую Брук вначале принял за кровь, но потом увидел, что это всего лишь вино.
Лукка хрипло выкрикивал оскорбления по адресу кучки мужчин, которые теснили его к выходу как пчелы, выталкивающие чужака-пришельца из улья.
В конце коридора появился невозмутимый Артуро и все расступились. Когда Лукка опять разорался, Артуро своей огромной лапищей ухватил его за воротник и поднял в воздух. Сдавленный воротником пиджака и сорочки, Лукка умолк. Артуро, развернувшись, понес его к дверям. Демонстрация силы вышла более чем впечатляющая, поскольку Лукка не отличался субтильностью.
У дверей Артуро на миг остановился и сказал:
– Не будет кто-нибудь настолько любезен принести его плащ и шляпу?
Брук спросил Комбера:
– Что произошло? Он просто перепил, или как?
– В стельку, – ответил Комбер. – Но на это здесь не обращают внимания. Полагаю, приставал к одному из мальчиков.
Свою машину они нашли в конце стоянки. На выезде перед ними из тьмы возник Артуро.
– Приношу Вам свои извинения, синьоры, – сказал он. Был совершенно невозмутим и, как заметил Брук, даже не запыхался. – Этот синьор скоро придет в себя. Теперь он спит на заднем сиденьи в своей машине.
– Лишь бы не попытался уехать домой, – сказал Комбер.
– Я подумал об этом и забрал у него ключи.
– Ну, это же просто сокровище, – заметил Комбер. Выехав на автостраду, они неторопливо спускались к Флоренции, спавшей укутанной туманом, у их ног.
4. Среда: суматошный день
Поспать Бруку не удалось, но наутро он был в галерее в обычное время.
В книготорговой части с той полки, где были книги об Этрурии, выбрал с полдюжины томов, сказал Франческе, чтобы занялась заказчиками, если такие появятся, и уединился в конторе. Та была так загромождена картотеками и всяким барахлом, что едва вошли маленький стол и стул, но зато там он был один.
В толстых томах он пытался поймать мимолетное воспоминание, проблеск сходства – бронзовая статуэтка максимум тридцать пять сантиметров высотой, образующая часть светильника или кадила.
Пришлось пройтись по пяти столетиям этрусской цивилизации прежде чем нашлось то, что нужно, и нашлось там, куда заглянуть нужно было прежде всего, – в иллюстрированном каталоге крупнейшей коллекции, находящейся в Народном музее на вилле Джулия в Риме.
Сходство со статуэткой, виденной им ночью, было очевидным с первого взгляда. Но сходство было в стиле и подходе, речь не шла о точной копии. При этом любой непредвзятый специалист при взгляде на статуэтку Бронзини готов был бы поручиться, что речь идет об этрусском подлиннике.
Но раз Меркурио сказал с гордой усмешкой: – Это я, – можно было предположить, что он послужил моделью для статуэтки. А это значило, что либо статуэтка – современная копия, либо Меркурио – лжец.
Пока он листал страницы, в глаза ему бросилась одна иллюстрация. Голова молодого человека из Веи, прозванная за его неприступный вид «Мальвольта», и напоминавшая скульптуру Донателло «Святой Георгий». Капризный рот и глаза, юные и старые одновременно, напоминали Меркурио.
– Синьор Брук, извините…
В приоткрытую дверь на него глядело жесткое морщинистое крестьянское лицо с глазами как бурые камушки.
– Проходите, Мило.
– Я принес вам рамки.
– Отлично.
– К сожалению раньше не мог. Желудок меня замучил. Совсем замучал.
– Тина мне говорила.
– Тина – хорошая дочь…
В пакете были три деревянные рамки, резные и позолоченные. Подняв одну к свету, Брук сказал:
– Очень красиво, Мило. Рука вас не подвела.
Мило раскрыл в усмешке беззубый рот.
– Чистая правда, Мило Зеччи все ещё лучший резчик во Флоренции. Дерево, бронза, мрамор – хотя сейчас на мрамор спроса нет.
В контору заглянула Франческа и сказала:
– Здесь какой-то синьор хочет с вами поговорить.
– Ты ему сказала, что мне некогда?
– Сказала. Ему нужны всего несколько минут.
Брук вышел из конторы. Посреди зала стоял профессор Бронзини в темносиней суконной накидке с золотой вышивкой, в милой полотняной шапочке на голове. Его сопровождал один из юношей, Франческа услужливо суетилась вокруг, и двое туристов, только что вошедших в галерею, разглядывали профессора, набираясь впечатлений для очередного письма домой.
Брук не знал, должен его визит рассердить или позабавить.
Профессор ему слегка поклонился. Брук сказал – «Доброе утро».
– Я пришел принести вам свои искренние извинения, – сказал Бронзини.
– Ну что вы, – возразил Брук. – Я благодарен вам за безумно интересный вечер.
– Было приятное общество. Но, как я позднее понял, вчера я вас – неумышленно, разумеется, обидел. Полагал, что ваше знание Этрурии только поверхностно, и только сегодня утром понял, что имел честь принимать выдающего специалиста. Вы ведь тот самый знаменитый Роберт Брук, автор труда об этрусской терракоте, владелец тарквинийской галлереи и консультант по вопросам этрусской культуры при античном отделении Британского музея?
– Боюсь, вы преувеличиваете, – сказал Брук.
– Ни в коем случае. Не вы ли два года назад участвовали в раскопках в Каире как технический советник?
– Я был в Каире, – сказал Брук, – только не помню, чтобы у меня кто-то просил совета, или принял, предложи я их.
– Вы слишком скромны. Но если вдруг у вас появится желание посетить наши скромные раскопки, которые я веду в своем поместье в Волатерре, я буду очень рад… нет, просто польщен.
– Это очень любезно с вашей стороны, – сказал Брук. И, чтобы не показаться неблагодарным, повторил: – правда, очень любезно.
В это время Мило Зеччи выбрался из конторы и попытался проскользнуть мимо книжных стеллажей. Профессор Бронзини, заметив движение, тут же обернулся и воскликнул:
– Мило! Что ты здесь делаешь? Не знал, что тебя интересуют книги по искусству.
Мило попытался улыбнуться. Он был явно растерян, но Брук не понимал, почему.
– Мило делает мне рамы для картин. Золотые руки. Вы его знаете?
– Знаю, – ответил профессор. Он уже явно утратил интерес к Мило, который выскользнул из магазина и припустился по тротуару, как только позволяли ему ревматические ноги. Профессор, достав визитную карточку, что-то на ней написал.
– Если в Волатерре возникнут проблемы, покажите её моему управляющему, – сказал он. – Нам приходится быть осторожным. Ограбление гробниц в Этрурии не остались в прошлом.
Завернувшись в накидку, он кивнул и величественно вышел на улицу.
Когда Тина принесла порцию спагетти – мучное в том или ином виде всегда было первым блюдом – Брук спросил:
– Ваш отец знаком с профессором Бронзини, Тина?
– Тысячу извинений, я сейчас вытру, – Тина выплеснула на стол немного соуса, которым были политы спагетти. Когда стол был вытерт и на скатерть легла чистая салфетка, переспросила:
– Вы что-то хотели?
– Знаком ли ваш отец с профессором Бронзини?
– С тем старым синьором, что живет в большой вилле во Фьерло и у которого поместье в Валатерре?
– Да, я о нем.
– Папа когда-то работал у него. Думаю, что-то реставрировал.
– Что именно?
– Я в древностях не разбираюсь. Наверно, керамику, я так думаю.
Это казалось правдоподобным. Терракотовые фигурки часто находили разбитыми и требующими тщательной реставрации.
– Почему вы спрашиваете? Вы с ним говорили?
– Они случайно встретились у меня в магазине. И мне показалось, что они знакомы.
– Ах, так? Подать вино?
Налив ему, заткнула бутылку и поставила её на сервант. Брук заметил, она собирается с мыслями, чтобы что-то ему сказать. Продолжал есть, но то, что услышал, его удивило:
– Может быть, вы поговорите с отцом?
– С Мило? Я сегодня виделся с ним в магазине.
– Нет, наедине. У нас дома.
Брук задумался, потом сказал:
– Если нужно, согласен. Можете сказать мне, в чем дело, Тина?
– Последнее время его что-то гнетет. Не только желудок, есть ещё что-то.
– Деньги?
– Нет, нет. Думаю, что-то совсем другое.
– И когда мне прийти к вам?
– Сегодня, потому что вечером не будет Диндо.
– Диндо?
– Диндони. Он помогает папе в мастерской и шпионит за ним. Диндо – ничтожество; думаю, он надеется заполучить мастерскую, когда папа умрет.
– Ладно. Я зайду к вам после ужина, около десяти.
Тина ему улыбнулась.
– Вы очень добры, – шепнула она.
– Подождите с благодарностью, пока не увидим, смогу ли я помочь вашему отцу, – сказал Брук.
В половине третьего позвонил в магазин. Трубку сняла Франческа.
– Сегодня после обеда меня не будет. Могу я оставить магазин на вас? Ладно.
Тогда до завтра.
Пришло ему это в голову за обедом. День был чудесный. Ветер сменился на северо-восточный, разогнал резкие облачка и умерил жару. В такой день хочется быть на реке, на лодке. Сидеть в магазине было бы невыносимо.
Из стенного шкафа достал сумку, в которой хранился полевой комплект археологического снаряжения, включая большой фонарь. Вещей он не касался больше года, и батареи нужно было менять. Что еще? Карту Тосканы и план Волатерры, кожаные перчатки. Все, теперь в машину. Дом, в котором он снимал верхний этаж, стоял в небольшом тупичке, отходившем от Виале Микельанджело.
Гараж стоял отдельно от дома в конце тупичка в проволочной сетке, ограждавшей теннисные корты.
Машина должна была уйти вместе с Джоан, Брук это знал. Она ведь была неотъемлемой частью их супружества. Так часто они сидели в ней вместе, во время долгих неторопливых поездок по Франции, Испании или Италии, а иногда и дальше – в Греции и Турции. Потертое складное сиденье ещё хранило отпечаток её тела, словно куколка, из которой бабочка уже вылетела. Это была одна из последних моделей кабриолета известной марки «Санбим Тэлбот» со съемным верхом. Они нежно заботились о нем и оснастили всем, чем только можно, от поворотного рефлектора до противотуманных фар под передним бампером.
Брук сел за руль, выехал из гаража и направился на объездную дорогу, избегая тем самым поездки через центр города. До Эмполи поедет по второразрядному шоссе, откуда все лихачи перебрались на автостраду, а в Эмполи направится на юго-запад, в сторону Чечины и моря.
Солнце начинало склоняться к западу, когда он добрался до развилки, откуда вела дорога к землям Бронзини. Солидная табличка вещала о запрете появления посторонних, охоты и сбора цветов, предупреждала о злых собаках и так далее.
Брук осторожно проехал по каменистой дороге и затормозил возле каких-то хозяйственных построек. Нигде не было видно ни души, на всем лежала тишина угасавшего дня.
Брук запер машину и пошел пешком. Трава, достигавшая колен, была полна цветов.
Над головой заливались жаворонки.
Услышав первый выстрел, он в недоумении остановился. Когда прозвучали следующие, в нем проснулся инстинкт, дремавший со времен войны, и Брук бросился на землю.
Потом осторожно приподнял голову. Ему показалось, что стреляли куда – то вверх, где парила белая птица. И в самом деле увидел, как та неловко падает на землю.
Брук встал, отряхнул от травы колени и побежал по тропинке вверх. Перевалив вершину холма, заметил стрелков. Это были трое подростков, и каждый держал в руке ружье. Они смотрели на голубя, бившегося на земле, ковылявшего по кругу, но не пытавшегося взлететь. Когда Брук подошел, один из них пнул голубя ногой и сказал:
– Вот подпалим тебе хвост, тогда полетаешь…
На земле Брук увидел клетку с ещё двумя птицами. Резко сказал:
В книготорговой части с той полки, где были книги об Этрурии, выбрал с полдюжины томов, сказал Франческе, чтобы занялась заказчиками, если такие появятся, и уединился в конторе. Та была так загромождена картотеками и всяким барахлом, что едва вошли маленький стол и стул, но зато там он был один.
В толстых томах он пытался поймать мимолетное воспоминание, проблеск сходства – бронзовая статуэтка максимум тридцать пять сантиметров высотой, образующая часть светильника или кадила.
Пришлось пройтись по пяти столетиям этрусской цивилизации прежде чем нашлось то, что нужно, и нашлось там, куда заглянуть нужно было прежде всего, – в иллюстрированном каталоге крупнейшей коллекции, находящейся в Народном музее на вилле Джулия в Риме.
Сходство со статуэткой, виденной им ночью, было очевидным с первого взгляда. Но сходство было в стиле и подходе, речь не шла о точной копии. При этом любой непредвзятый специалист при взгляде на статуэтку Бронзини готов был бы поручиться, что речь идет об этрусском подлиннике.
Но раз Меркурио сказал с гордой усмешкой: – Это я, – можно было предположить, что он послужил моделью для статуэтки. А это значило, что либо статуэтка – современная копия, либо Меркурио – лжец.
Пока он листал страницы, в глаза ему бросилась одна иллюстрация. Голова молодого человека из Веи, прозванная за его неприступный вид «Мальвольта», и напоминавшая скульптуру Донателло «Святой Георгий». Капризный рот и глаза, юные и старые одновременно, напоминали Меркурио.
– Синьор Брук, извините…
В приоткрытую дверь на него глядело жесткое морщинистое крестьянское лицо с глазами как бурые камушки.
– Проходите, Мило.
– Я принес вам рамки.
– Отлично.
– К сожалению раньше не мог. Желудок меня замучил. Совсем замучал.
– Тина мне говорила.
– Тина – хорошая дочь…
В пакете были три деревянные рамки, резные и позолоченные. Подняв одну к свету, Брук сказал:
– Очень красиво, Мило. Рука вас не подвела.
Мило раскрыл в усмешке беззубый рот.
– Чистая правда, Мило Зеччи все ещё лучший резчик во Флоренции. Дерево, бронза, мрамор – хотя сейчас на мрамор спроса нет.
В контору заглянула Франческа и сказала:
– Здесь какой-то синьор хочет с вами поговорить.
– Ты ему сказала, что мне некогда?
– Сказала. Ему нужны всего несколько минут.
Брук вышел из конторы. Посреди зала стоял профессор Бронзини в темносиней суконной накидке с золотой вышивкой, в милой полотняной шапочке на голове. Его сопровождал один из юношей, Франческа услужливо суетилась вокруг, и двое туристов, только что вошедших в галерею, разглядывали профессора, набираясь впечатлений для очередного письма домой.
Брук не знал, должен его визит рассердить или позабавить.
Профессор ему слегка поклонился. Брук сказал – «Доброе утро».
– Я пришел принести вам свои искренние извинения, – сказал Бронзини.
– Ну что вы, – возразил Брук. – Я благодарен вам за безумно интересный вечер.
– Было приятное общество. Но, как я позднее понял, вчера я вас – неумышленно, разумеется, обидел. Полагал, что ваше знание Этрурии только поверхностно, и только сегодня утром понял, что имел честь принимать выдающего специалиста. Вы ведь тот самый знаменитый Роберт Брук, автор труда об этрусской терракоте, владелец тарквинийской галлереи и консультант по вопросам этрусской культуры при античном отделении Британского музея?
– Боюсь, вы преувеличиваете, – сказал Брук.
– Ни в коем случае. Не вы ли два года назад участвовали в раскопках в Каире как технический советник?
– Я был в Каире, – сказал Брук, – только не помню, чтобы у меня кто-то просил совета, или принял, предложи я их.
– Вы слишком скромны. Но если вдруг у вас появится желание посетить наши скромные раскопки, которые я веду в своем поместье в Волатерре, я буду очень рад… нет, просто польщен.
– Это очень любезно с вашей стороны, – сказал Брук. И, чтобы не показаться неблагодарным, повторил: – правда, очень любезно.
В это время Мило Зеччи выбрался из конторы и попытался проскользнуть мимо книжных стеллажей. Профессор Бронзини, заметив движение, тут же обернулся и воскликнул:
– Мило! Что ты здесь делаешь? Не знал, что тебя интересуют книги по искусству.
Мило попытался улыбнуться. Он был явно растерян, но Брук не понимал, почему.
– Мило делает мне рамы для картин. Золотые руки. Вы его знаете?
– Знаю, – ответил профессор. Он уже явно утратил интерес к Мило, который выскользнул из магазина и припустился по тротуару, как только позволяли ему ревматические ноги. Профессор, достав визитную карточку, что-то на ней написал.
– Если в Волатерре возникнут проблемы, покажите её моему управляющему, – сказал он. – Нам приходится быть осторожным. Ограбление гробниц в Этрурии не остались в прошлом.
Завернувшись в накидку, он кивнул и величественно вышел на улицу.
***
Когда Тина принесла порцию спагетти – мучное в том или ином виде всегда было первым блюдом – Брук спросил:
– Ваш отец знаком с профессором Бронзини, Тина?
– Тысячу извинений, я сейчас вытру, – Тина выплеснула на стол немного соуса, которым были политы спагетти. Когда стол был вытерт и на скатерть легла чистая салфетка, переспросила:
– Вы что-то хотели?
– Знаком ли ваш отец с профессором Бронзини?
– С тем старым синьором, что живет в большой вилле во Фьерло и у которого поместье в Валатерре?
– Да, я о нем.
– Папа когда-то работал у него. Думаю, что-то реставрировал.
– Что именно?
– Я в древностях не разбираюсь. Наверно, керамику, я так думаю.
Это казалось правдоподобным. Терракотовые фигурки часто находили разбитыми и требующими тщательной реставрации.
– Почему вы спрашиваете? Вы с ним говорили?
– Они случайно встретились у меня в магазине. И мне показалось, что они знакомы.
– Ах, так? Подать вино?
Налив ему, заткнула бутылку и поставила её на сервант. Брук заметил, она собирается с мыслями, чтобы что-то ему сказать. Продолжал есть, но то, что услышал, его удивило:
– Может быть, вы поговорите с отцом?
– С Мило? Я сегодня виделся с ним в магазине.
– Нет, наедине. У нас дома.
Брук задумался, потом сказал:
– Если нужно, согласен. Можете сказать мне, в чем дело, Тина?
– Последнее время его что-то гнетет. Не только желудок, есть ещё что-то.
– Деньги?
– Нет, нет. Думаю, что-то совсем другое.
– И когда мне прийти к вам?
– Сегодня, потому что вечером не будет Диндо.
– Диндо?
– Диндони. Он помогает папе в мастерской и шпионит за ним. Диндо – ничтожество; думаю, он надеется заполучить мастерскую, когда папа умрет.
– Ладно. Я зайду к вам после ужина, около десяти.
Тина ему улыбнулась.
– Вы очень добры, – шепнула она.
– Подождите с благодарностью, пока не увидим, смогу ли я помочь вашему отцу, – сказал Брук.
В половине третьего позвонил в магазин. Трубку сняла Франческа.
– Сегодня после обеда меня не будет. Могу я оставить магазин на вас? Ладно.
Тогда до завтра.
Пришло ему это в голову за обедом. День был чудесный. Ветер сменился на северо-восточный, разогнал резкие облачка и умерил жару. В такой день хочется быть на реке, на лодке. Сидеть в магазине было бы невыносимо.
Из стенного шкафа достал сумку, в которой хранился полевой комплект археологического снаряжения, включая большой фонарь. Вещей он не касался больше года, и батареи нужно было менять. Что еще? Карту Тосканы и план Волатерры, кожаные перчатки. Все, теперь в машину. Дом, в котором он снимал верхний этаж, стоял в небольшом тупичке, отходившем от Виале Микельанджело.
Гараж стоял отдельно от дома в конце тупичка в проволочной сетке, ограждавшей теннисные корты.
Машина должна была уйти вместе с Джоан, Брук это знал. Она ведь была неотъемлемой частью их супружества. Так часто они сидели в ней вместе, во время долгих неторопливых поездок по Франции, Испании или Италии, а иногда и дальше – в Греции и Турции. Потертое складное сиденье ещё хранило отпечаток её тела, словно куколка, из которой бабочка уже вылетела. Это была одна из последних моделей кабриолета известной марки «Санбим Тэлбот» со съемным верхом. Они нежно заботились о нем и оснастили всем, чем только можно, от поворотного рефлектора до противотуманных фар под передним бампером.
Брук сел за руль, выехал из гаража и направился на объездную дорогу, избегая тем самым поездки через центр города. До Эмполи поедет по второразрядному шоссе, откуда все лихачи перебрались на автостраду, а в Эмполи направится на юго-запад, в сторону Чечины и моря.
Солнце начинало склоняться к западу, когда он добрался до развилки, откуда вела дорога к землям Бронзини. Солидная табличка вещала о запрете появления посторонних, охоты и сбора цветов, предупреждала о злых собаках и так далее.
Брук осторожно проехал по каменистой дороге и затормозил возле каких-то хозяйственных построек. Нигде не было видно ни души, на всем лежала тишина угасавшего дня.
Брук запер машину и пошел пешком. Трава, достигавшая колен, была полна цветов.
Над головой заливались жаворонки.
Услышав первый выстрел, он в недоумении остановился. Когда прозвучали следующие, в нем проснулся инстинкт, дремавший со времен войны, и Брук бросился на землю.
Потом осторожно приподнял голову. Ему показалось, что стреляли куда – то вверх, где парила белая птица. И в самом деле увидел, как та неловко падает на землю.
Брук встал, отряхнул от травы колени и побежал по тропинке вверх. Перевалив вершину холма, заметил стрелков. Это были трое подростков, и каждый держал в руке ружье. Они смотрели на голубя, бившегося на земле, ковылявшего по кругу, но не пытавшегося взлететь. Когда Брук подошел, один из них пнул голубя ногой и сказал:
– Вот подпалим тебе хвост, тогда полетаешь…
На земле Брук увидел клетку с ещё двумя птицами. Резко сказал: