Гиляровский Владимир. Сочинения в четырех томах. Том 4

   Что напомнил ему ее взор,
   Дон далекий, родимые нивы,
   Волги-матушки вольный простор,
   Все походы его боевые,
   Где он сам никого не щадил,
   Оставлял города огневые,
   Воевод ненавистных казнил…
 
   ПОЭТ-БРОДЯГА
 
   Не вам понять любовь поэта,
   Любовь бродяги-удальца,
   Ей мало ласки и привета,
   Ей тесен круг большого света,
   Ей нет ни меры, ни конца.
   Воспитан он в лесах дремучих,
   Поэтом стал в глуши степей,
   В горах высоких, в грозных тучах
   Порывы добыл чувств могучих
   И занял волю у морей.
 
   *
 
   Я – эоловой арфы струна,
    Я- событий предвестник и эхо,
   Плачу я, когда плачет страна,
   Повторяю я отзвуки смеха.
   Слышу шепот нейдущей толпы,
   Взрыв вулкана грядущего чую…
   По стремнинам вершин без тропы
   С облаками в тумане кочую…
 
   ВЛАДИМИРКА – БОЛЬШАЯ ДОРОГА
   (Посвящаю И. И. Левитану)
 
   Меж чернеющих под паром
   Плугом поднятых полей
   Лентой тянется дорога
   Изумруда зеленей…
   То Владимирка…
   Когда-то
   Оглашал ее и стон
   Бесконечного страданья
   И цепей железных звон.
   По бокам ее тянулись
   Стройно линии берез,
   А трава, что зеленеет,
   Рождена потоком слез…
   Незабудки голубые -
   Это слезы матерей,
   В лютом горе провожавших
   В даль безвестную детей…
   Вот фиалки… Здесь невеста,
   Разбивая чары грез,
   Попрощавшись с другом милым,
   Пролила потоки слез…
   Все цветы, где прежде слезы
   Прибивали пыль порой,
   Где гремели колымаги
   По дороге столбовой.
   Помню ясно дни былые,
   И картин мелькает ряд:
   Стройной линией березы
   Над канавами стоят…
   Вижу торную дорогу
   Сажень в тридцать ширины,
   Травки нет на той дороге
   Нескончаемой длины…
   Телеграф гудит высоко,
   Полосатая верста,
   Да часовенка в сторонке
   У ракитова куста.
   Пыль клубится предо мною
   Ближе… ближе. Стук шагов,
   Мерный звон цепей железных
   Да тревожный лязг штыков…
   «Помогите нам, несчастным,
   Помогите, бедным, нам!..»
   Так поют под звон железа,
   Что приковано к ногам.
   Но сквозь пыль штыки сверкают,
   Блещут ружья на плечах,
   Дальше серые шеренги -
   Все закованы в цепях.
   Враг и друг соединились,
   Всех связал железный прут,
   И под строгим караулом
   Люди в каторгу бредут!
   Но настал конец.
   Дорога,
   Что за мной и предо мной,
   Не услышит звон кандальный
   Над зеленой пеленой…
   Я спокоен – не увижу
   Здесь картин забытых дней,
   Не услышу песен стоны,
   Лязг штыков и звон цепей…
   Я иду вперед спокойный…
   Чу!.. свисток. На всех парах
   Вдаль к востоку мчится поезд,
   Часовые на постах,
   На площадках возле двери,
   Где один, где двое в ряд…
   А в оконца, сквозь решетки,
   Шапки серые глядят!
 
   ПАМЯТИ А. Н. ПЛЕЩЕЕВА
 
   Пред нами свежая могила…
   Иль так природой суждено,
   Чтоб все – талант, надежда, сила,
   Все было в ней погребено?..
   Нет, нет… Не все!
   Лишь только тело,
   Лишь тленный прах от нас уйдет,
   Но мы, друзья, мы верим смело,
   Душа в твореньях не умрет!..
   Ты нас учил вперед стремиться,
   Мрак ненавидеть, верить в свет,
   Учил страдать и с тьмою биться,
   Учил весь мир любить, поэт!
   И не умрут твои творенья,
   Живая заповедь твоя:
   «Вперед! без страха и сомненья
   На подвиг доблестный, друзья!».
 
   ЗАПОРОЖЦЫ
 
   У Карла пир. Как моря волны,
   Как в бурю грозная река,
   Шумят кругом, отваги полны,
   Непобедимые войска.
   Обносят чаши круговые,
   Горит смоленых бочек ряд,
   И грозно песни боевые
   В туманном воздухе звучат.
   Герой войны, любимец славы,
   Пирует Карл меж русских нив,
   Непобедимы скандинавы,
   Пока их вождь бессмертный жив,
   И за здоровье дорогое
   Того, кто им и друг, и брат,
   Пьет лихо войско удалое,
   И слышны клики: «Карл, виват!»
   И Карл встает. Движенья просты,
   Величья полн спокойный вид.
   И отвечает он на тосты
   И снова пить и петь велит.
   А рядом с Карлом, с чашей пенной,
   Сидит весь в бархате старик:
   Усы седые, взгляд надменный,
   То ласков, то суров и дик,
   Глаза полны огня и тайны
   (Была, знать, доля не легка)…
   И снова тосты:
   «За Украину, и за Мазепу-старика!»
   Пир для него. Привычной лестью
   Сумел он Карлу обещать
   Свою Украину. Клялся честью,
   Что запорожцев грозных рать
   Отдастся Карлу. А с такою
   Удалой ратью, как они,
   Победы нет, где нет лишь бою.
   «Да вот идут они: взгляни!» –
   Вскричал Мазепа…
   Темной тучей
   Вилася пыль в степной дали,
   Вот рати, грозной и могучей,
   Уж видны люди… Все в пыли…
   В поту, измучены их кони,
   Покрыл их степи прах густой,
   Как будто мчались от погони
   Иль завершили жаркий бой.
   Остановились. В изумленьи
   Карл смотрит на своих гостей.
   Пройдя полсвета без сомненья,
   Таких не видел он людей,
   Кто в чем одет. На том папаха,
   Из черна соболя окол,
   На том парчовая рубаха,
   На этом бархат, этот гол,
   И лишь полгруди закрывают
   Усы, почти в аршин длины.
   Зато оружьем щеголяют
   Удалой Хортицы сыны
   Пред войском, как из бронзы слитый,
   Гарцует стройный исполин,
   То атаман их знаменитый,
   То – Гордиенко Константин.
   Он в кунтуше и черной бурке,
   Ничуть не скрывшей тонкий стан;
   В Царьграде отнятый у турки,
   Блестит в алмазах ятаган.
   Из-под папахи чуб курчавый
   Через плечо на грудь упал…
   Такой фигуры величавой
   Никто из шведов не видал.
   Ведет Мазепа к Карлу гостя,
   И грозный атаман пред ним.
   – Вот. Гордиенко славный, Костя,
   Пред кем дрожат поляк и Крым.
   Вот войска нашего отрада,
   Опора запорожских сил,
   Не раз твердыни Цареграда
   Удалый рыцарь наш громил.
   Вот он, надежда Запорожья,
   Косматых рыцарей кумир!
   Коль Костя твой да воля божья,
   Так покоришь ты целый мир.
   И подал руку Карл герою
   И с атаманом рядом сел,
   И снова с чашей круговою
   Пир прекращенный закипел.
   Несут два шведа чашу гостю,
   С почетом Карл пред ним встает.
   – Будь здрав, король!
   И залпом Костя
   До дна всю эту чашу пьет.
   – Вино не то, что у поляков,
   Король умеет угощать,
   Да есть обычай у казаков:
   Налей еще, чтоб не хромать!
   Удивлены и Карл и шведы,
   Но чашу новую несут,
   Над этой чашею победы
   От гостя страшного не ждут.
   – Казак готов и пить и к бою,
   Нам пир иль схватка – все одно.
   Но чашу взял одной рукою
   И показал сухое дно!
   – Здоровы будьте, братцы шведы,
   Еще за вас я буду пить,
   Желаю над врагом победы
   И помогу вам победить.
   – Не так ли молвил я, громада,
   Что в пир, что в бой – цена одна?..
   Король, и хлопцам выпить надо!
   И крикнул Карл:
   – Подать вина!
   Пируют шведы с казаками,
   Гуляют об руку рука.
   И обнимаются друзьями
   Соединенные войска.
   Потом потехи ради, игры
   Пошли, потешились борьбой;
   В пустыне так играют тигры,
   Так львы играют меж собой.
   Выходит швед, высок и строен,
   Толпой собратьев окружен,
   На вид он весел и спокоен,
   И ждет борца с улыбкой он.
   То Гинтерфельд, что прозван «Пушка»,
   Телохранитель короля.
   Коня поднять ему – игрушка,
   Едва несет его земля.
   В телохранители недавно
   Совсем случайно он попал,
   Теперь же имя это славно,
   И редкий швед его не знал.
   Раз ночью Карл, один, сурово,
   Весь лагерь свой обозревал
   И у орудья часового
   Случайно сонного застал.
   То Гинтерфельд был. Зная это, -
   Что часовой не может сесть, -
   В испуге пушку сняв с лафета,
   Он быстро ею отдал честь.
   Остановился, озадачен,
   Карл изумленный перед ним,
   И Гинтерфельд был им назначен
   Телохранителем своим
   И «Пушкой» прозван. И с поры той
   Не знал соперников себе
   Ни в славной «Речи Посполитой»,
   Ни между шведами в борьбе.
   И вот он встал пред казаками
   И вызов войску предложил,
   Чтобы померить с удальцами:
   Избыток исполинских сил.
   – А где Бугай! Послать Бугая! –
   Раздались крики.
   Пред толпой,
   Борьбой потешиться желая,
   Встал запорожец. Рост большой,
   На плечах жилы, как канаты,
   Кривые ноги, – страшен вид, –
   И чуб огромный и косматый
   Почти на поясе лежит.
   Взбесился как-то бык в станице
   И начал всех рогами бить,
   Из казаков никто решиться
   Не мог быка остановить.
   А он – тогда-то казаками
   За то Бугаем прозван был –
   Взял за рога быка руками
   Да и на землю уложил!
   И вот сошлись герои эти
   И крупно, крепко обнялись.
   Их руки, как стальные сети,
   Как корни дерева, сплелись.
   То шаг назад, то вбок нагнутся,
   То вдруг подвинутся вперед,
   Устали оба, страшно бьются,
   Никто победы не берет.
   И смотрит Карл, он верит в шведа,
   Улыбка на его устах.
   И прав король: теперь победа
   У Гинтерфельда уж в руках.
   Бугай случайно поскользнулся,
   Его глаза покрыл туман,
   Момент… другой… перевернулся,
   Упал казачий великан!
   – Виват!-тут шведы закричали.
   Кричат казаки:
   – Ложный бой! И ятаганы засверкали
   Над возмутившейся толпой.
   И вынул саблю швед суровый…
   Единый миг – и кровь прольет.
   Но голос прозвучал громовый,
   И Гордиенко сам идет.
   – Прочь ятаганы! Аль не бились,
   Аль мало крови и войны!
   И руки мигом опустились,
   И сабли спрятаны в ножны.
   – Здесь не война была, потеха, –
   Шутя играли меж собой,
   А вы, ребята, вместо смеха,
   Всегда затеять рады бой.
   Ну, швед, давай со мною биться,
   Сам поборюсь на этот раз,
   И должен кто-нибудь свалиться
   И побежденным быть из нас!
   Швед согласился. Крепко разом
   Друг друга руки оплели,
   И не моргнули шведы глазом,
   Как Гинтерфельд лежит в пыли…
   Спокойно, тихими шагами,
   В свою палатку Карл пошел,
   Поняв, с какими удальцами
   Его старик Мазепа свел.
 
   КУЗЬМА ОРЕЛ
 
   «Да, приятель, было время:
   Жили ведь и мы,
   Не носили за плечами,
   Как теперь, сумы!..» –
   Говорит в питейном нищий -
   Великан седой.
   «Как же бедность приключилась,
   Дедушка, с тобой?»
   «Как? Долга моя, брат, сказка,
   Словно поле ржи,
   Что желтеет за окошком…»
   «Дедко, расскажи!»
   «Рассказать?
   Да на лохмотья
   Эдак не гляди,
   Сам не знаешь, что случится
   Дальше, впереди…
   Я не хуже этой чуйку,
   Милый мой, носил,
   Как годов поменьше было
   Да побольше сил!
   На седьмой десяток пятый
   Мне идет теперь!
   Молодчага был я прежде,
   Не мужик, а зверь.
   Красных девок на гулянке
   Кто развеселит?
   Кто в бою кулачном крепче
   За своих стоит?
   По весне кто лед на Волге
   Первый перешел?
   Кто на нож полезет смело?
   Кто? – Кузьма Орел!..
   Был мужик я! За ухватку
   Прозвали Орлом
   И в остроге записали
   Так меня потом!»
   «Как в остроге? Ты отколя?
   Здешний али нет?»
   «Издалеча, милый, с Волги»,-
   Отвечает дед.
   «С Волги-матушки широкой,
   С самых Жигулей…»
   «Погоди-ка-сь; эй, еще нам
   Водочки налей!»
   Целовальница-красотка
   Налила сама…
   «На-ко пей во славу божью,
   Дедушка Кузьма…»
   «Со свиданьем! Эта водка
   Так и жжет огнем…
   Славно! Слушай, говорил-то
   Я тебе о чем?
   Да! В деревне Жигулихе
   Я родился… Там
   Рос, гуляючи по Волге
   Да по Жигулям…
   И места у вас! Ей-богу,
   Не места – краса:
   Жигули с дремучим лесом
   Лезут в небеса!
   Ни души там! В поднебесьи,
   На вершине скал, |(
   Царь-орел гнездо свивает,
   Там и я бывал!
   Заберешься на вершину -
   Все перед тобой!
   Волга яркая сверкает
   Лентой голубой…
   А за Волгой желтой шапкой
   И Царев курган,
   Словно виден на ладони…
   Разин-атаман
   Под курганом с удальцами,
   Грабил в старину…
   Кто сдавался – не обидел,
   Нет – пускал ко дну!..
   Да и мы в былое время
   Делали дела…
   Волга-матка эту тайну
   В море унесла!
   От Усы-реки, бывало,
   Сядем на струга,
   Гаркнем песню – подпевают
   Сами берега…
   Свирепеет Волга-матка,
   Словно ночь черна,
   Поднимается горою
   За волной волна.
   Через борт водой холодной,
   Плещут беляки,
   Ветер свищет. Волга стонет,
   Буря нам с руки!
   Подлетим к расшивне:
   – Смирно!
   Якорь становой!
   Шишка, стой!
   Сарынь на кичку!
   Бечеву долой!
   Не сдадутся – дело плохо,
   Значит, извини!
   И засвищут шибче бури
   Наши кистени!…
   Дай-ка водки…
   Было время,
   Почудили мы,
   Не носили за плечами,
   Как теперь, сумы!»
 
   БРОДЯГА
   (отрывок)
 
   Не смейтесь, что все я о воле пою:
   Как мать дорогую, я волю люблю…
   Не смейтесь, что пел я о звуке оков,
   О скрипе дверей, да о лязге штыков…
   О холоде, голоде пел, о беде,
   О горе глубоком и горькой нужде.
 
   *
 
   Покаюсь: грешный человек -
   Люблю кипучий, шумный век.
   …И все с любовью, все с охотой,
   Всем увлекаюсь, нервы рву
   И с удовольствием живу.
   Порой в элегии печальной
   Я юности припомню дальней
   И увлеченья и мечты…
    Ивсе храню запасы сил…
   А я ли жизни не хватил,
   Когда дрова в лесу пилил,
   Тащил по Волге барки с хлебом,
   Спал по ночлежкам, спал под небом,
   Бродягой вольным в мире шлялся,
   В боях турецких закалялся,
   Храня предания отцов…
   Все тот же я, в конце концов,
   Всегда в заботе и труде
   И отдыхаю на «Среде».
 
   МАХОРОЧКА
 
   Здравствуй, русская махорочка,
   С милой родины привет,
   При тебе сухая корочка
   Слаще меду и конфет!
   Все забудешь понемножку
   Перед счастием таким,
   Как закуришь козью ножку
   Да колечком пустишь дым.
   Закурив, повеселели,
   Скуки схлынула волна,
   И слабеет дым шрапнели
   Перед дымом тютюна.
   Эх, махорочка родная,
   В русских выросла полях,
   Из родимого ты края
   К нам пришла врагу на страх.
   В голенище сунув трубку,
   Все и бодры и легки.
   И казак несется в рубку,
   И солдат идет в штыки.
   Эй, Москва! Тряхни мошною,
   На махорку не жалей,
   С ней в окопах, ближе к бою,
   Нам живется веселей!
 
   ГРЯДУЩЕЕ
 
   Я вижу даль твою, Россия,
   Слежу грядущее твое -
   Все те же нивы золотые,
   Все тот же лес, зверей жилье.
   Пространства также все огромны,
   Богатств – на миллион веков,
   Дымят в степях бескрайних домны,
   Полоски рельсовых оков
   Сверкают в просеках сосновых
   И сетью покрывают дол,
   И городов десятки новых,
   И тысячи станиц и сел.
   Пустыня где была когда-то,
   Где бурелом веками гнил,
   Где сын отца и брат где брата
   В междоусобной распре бил,-
   Покой и мир.
   Границ казенных
   Не ведает аэроплан,
   При радио нет отдаленных,
   Неведомых и чуждых стран.
   На грани безвоздушной зоны
   При солнце и в тумане мглы
   Летят крылатые вагоны
   И одиночные орлы.
   Нигде на пушки и гранаты
   Не тратят жадный капитал –
   Зачем – когда мы все богаты
   И труд всех в мире уравнял.
   Когда исчезнули границы,
   Безумен и нелеп захват,
   Когда огнем стальные птицы
   В единый миг испепелят
   Того, кем мира мир нарушен,
   Да нет и помыслов таких –
   Давно к богатству равнодушен
   Бескрылый жадности порыв.
   А там, на западе, тревога:
   Волхвы пережитой земли
   В железном шуме ищут бога.
   А мы давно его нашли.
   Нашли его в лесах дремучих,
   Взращенных нами же лесах,
   Нашли его в грозовых тучах
   Дождем, пролившимся в степях,
   Просторы наши бесконечны.
   Как беспредельна степи ширь,
   Кремль освещает вековечный
   Кавказ, Украину и Сибирь,
   Пески немого Туркестана
   Покрыты зеленью давно,
   Их с мрачной джунглей Индостана
   Связало новое звено.
   Страна труда, страна свободы,
   В года промчавшейся невзгоды
   Одна в булат закалена…
   Я вижу даль твою, Россия,
   Слежу грядущее твое.
 
   *
 
   Я люблю в снегах печальных
   Вспоминать платанов сень,
   Тополей пирамидальных
   Стройно брошенную тень,
   Звезд горящих хороводы,
   Неба южного лазурь
   И дыхание свободы
   В перекатах горных бурь.
 
   *
 
   – Чем дальше вморе – зыбь сильнее.
   Темнее ночь, волна грозней…
   Довольно весел! Ставь-ка рею,
   Крепи-ка парус поскорей!
   Чем дальше берег – тем свежей.
   Летишь вперед. Ревет и хлещет
   Волна, скользя через борта.
   А сердце радостно трепещет,
   Родится вольная мечта.
   А дальше ночи темнота,
   Седые гребни волн над нею,
   Вдали за мной маяк горит,
   Да ветер гнет и ломит рею,
   Да мачта гибкая трещит…
 
   *
 
   Белоснежные туманы
   На стремнинах гор висят,
   Вековечные платаны
   Зачарованные спят.
   Влажный гравий побережья,
   Кипарисов тишина
   И косматая медвежья
   Над пучинами спина.
 
   НИВА
 
   Плугом-революцией поле взбороздило,
   Старую солому, корешки гнилые –
   Все перевернуло, все перекосило,
   Чернозема комья дышат, как живые.
   Журавли прилёты над болотом реют,
   Жаворонок в небе, в поле – труд в разгаре.
   Распахали землю. Взборонили. Сеют –
   А кругом пожаров еще слышны гари…
 
   *
 
   Над вершиною кургана,
   Чуть взыграется заря,
   Выдыбает тень Степана: –
   Что за дьявол? Нет царя?
   Нет бояр? Народ сам правит?
   Всюду стройке нет конца!
   Чу! Степана в песнях славят,
   Воли первого бойца.
   На своем кургане стоя,
   Зорко глядя сквозь туман,
   Пред плотиной Волгостроя
   Шапку скинул атаман.
 
   *
 
   Я рожден, где сполохи играли,
   Дон и Волга меня воспитали,
   Жигулей непролазная крепь,
   Снеговые табунные дали,
   Косяками расцветшая степь
   И курганов довечная цепь.
 
   ЭКСПРОМТЫ
 
   *
 
   Квартальный был – стал участковый,
   А в общем, та же благодать:
   Несли квартальному целковый,
   А участковому – дай пять!
 
   *
 
   Синее море, волнуясь, шумит,
   У синего моря урядник стоит,
   И злоба урядника гложет,
   Что шума унять он не может.
 
   *
 
   Цесаревич Николай,
   Если царствовать придется,
   Никогда не забывай,
   Что полиция дерется.
 
   *
 
   В России две напасти:
   Внизу – власть тьмы,
   А наверху – тьма власти.
 
   *
 
   Вот вам тема – сопка с деревом,
   А вы все о конституции…
   Мы стояли перед Зверевым
   В ожиданьи экзекуции…
   Ишь какими стали ярыми
   Света суд, законы правые!
   А вот я вам циркулярами
   Поселю в вас мысли здравые,
   Есть вам тема – сопка с деревом:
   Ни гу-гу про конституцию!
   Мы стояли перед Зверевым
   В ожиданьи экзекуции…
 
   *
 
   Каламбуром не избитым
   Удружу – не будь уж в гневе:
   Ты в Крыму страдал плевритом,
   Мы на севере – от Плеве.
 
   *
 
   Мы к обрядам древним падки,
   Благочестие храня:
   Пост – и вместо куропатки
   Преподносят нам линя.
 
   АНАТОЛИЮ ДУРОВУ
 
   Ты автор шуток беззаботных,
   Люблю размах твоих затей,
   Ты открываешь у животных
   Нередко качества людей.
   Талант твой искренно прекрасен,
   Он мил для взрослых и детей,
   Ты, как Крылов в собранья басен,
   Заставил говорить людей.
 
   А. Е. АРХИПОВУ
 
   Красным солнцем залитые
   Бабы, силой налитые,
   Загрубелые,
   Загорелые,
   Лица смелые.
   Ничего-то не боятся,
   Им работать да смеяться.
   – Кто вас краше? Кто сильней?
   Вызов искрится во взорах.
   В них залог грядущих дней,
   Луч, сверкающий в просторах,
   Сила родины твоей.
 
   А. Д. ГОНЧАРОВУ
 
   Друг! Светла твоя дорога,
   Мастер ты очаровать:
   Ишь, какого запорога
   Ты сумел сгончаровать!
   Вот фигура из былины!
   Стиль веков далеких строг -
   Словно вылепил из глины,
   Заглазурил и обжег!
 
   А. С. СЕРАФИМОВИЧУ
 
   Любуйся недремлющим оком,
   Как новые люди растут,
   О них пусть Железным потоком
   Чеканные строки бегут.
 
   С. Т. КОНЕНКОВУ
 
   Каким путем художник мог
   Такого счастия добиться:
   Ни головы, ни рук, ни ног,
   А хочется молиться…
 
   *
 
   Я пишу от души, и царям
   Написать не сумею я оду.
   Свою жизнь за любовь я отдам,
   А любовь я отдам за свободу.
 
   *
 
   Пусть смерть пугает робкий свет,
   А нас бояться не понудит:
   Когда живем мы – смерти нет,
   А смерть придет – так нас не будет.
 
   ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ О В. А. ГИЛЯРОВСКОМ
 
   М. П. Чехов. "ДЯДЯ ГИЛЯЙ" (В. А. ГИЛЯРОВСКИЙ)
 
   На В. А. Гиляровском стоит остановиться подольше.
   Однажды, еще в самые ранние годы нашего пребывания в Москве, брат Антон вернулся откуда-то домой и сказал:
   – Мама, завтра придет ко мне некто Гиляровский. Хорошо бы его чем-нибудь угостить.
   Приход Гиляровского пришелся как раз на воскресенье, и мать испекла пирог с капустой и приготовила водочки. Явился Гиляровский. Это был тогда еще молодой человек, среднего роста, необыкновенно могучий и коренастый, в высоких охотничьих сапогах. Жизнерадостностью от него так и прыскало во все стороны. Он сразу же стал с нами на «ты», предложил нам пощупать его железные мускулы на руках, свернул в трубочку копейку, свертел винтом чайную ложку, дал всем понюхать табаку, показал несколько изумительных фокусов на картах, рассказал много самых рискованных анекдотов и, оставив по себе недурное впечатление, ушел. С тех пор он стал бывать у нас и всякий раз вносил с собой какое-то особое оживление. Оказалось, что он писал стихи и, кроме того, был репортером по отделу происшествий в «Русских ведомостях». Как репортер он был исключителен.
   Гиляровский был знаком решительно со всеми предержащими властями, все его знали, и всех знал он; не было такого места, куда бы он не сунул своего носа, и он держал себя запанибрата со всеми, начиная с графов и князей и кончая последним дворником и городовым. Он всюду имел пропуск, бывал там, где не могли бывать другие, во всех театрах был своим человеком, не платил за проезд по железной дороге и так далее. Он был принят и в чопорном Английском клубе, и в самых отвратительных трущобах Хитрова рынка. Когда воры украли у меня шубу, то я прежде всего обратился к нему, и он поводил меня по таким местам, где могли жить разве только одни душегубы и разбойники. Художественному театру нужно было ставить горьковскую пьесу «На дне» – Гиляровский знакомил его актеров со всеми «прелестями» этого дна. Не было такого анекдота, которого бы он не знал, не было такого количества спиртных напитков, которого он не сумел бы выпить, и в то же время это был всегда очень корректный и трезвый человек. Гиляровский обладал громадной силой, которой любил хвастануть. Он не боялся решительно никого и ничего, обнимался с самыми лютыми цепными собаками, вытаскивал с корнем деревья, за заднее колесо извозчичьей пролетки удерживал на всем бегу экипаж вместе с лошадью. В саду «Эрмитаж», где была устроена для публики машина для измерения силы, он так измерил свою силу, что всю машину выворотил с корнем из земли. Когда он задумывал писать какую-нибудь стихотворную поэму, то у него фигурировали Волга-матушка, ушкуйники, казацкая вольница, рваные ноздри…
   В мае 1885 года я кончил курс гимназии и держал экзамены зрелости. Чтобы не терять из-за меня времени, брат Антон, сестра и мать уехали на дачу в Бабкино, и во всей квартире остался я один. Каждый день, как уже будущий студент, я ходил со Сретенки в Долгоруковский переулок обедать в студенческую столовую. За обед здесь брали 28 копеек. Кормили скупо и скверно, и когда я возвращался домой пешком, то хотелось пообедать снова.
   В одно из таких возвращений, когда я переходил через Большую Дмитровку, меня вдруг кто-то окликнул:
   – Эй, Миша, куда идешь?
   Это был В. А. Гиляровский. Он ехал на извозчике куда-то по своему репортерскому делу. Я подбежал к нему и сказал, что иду домой.
   – Садись, я тебя подвезу, Я обрадовался и сел.
   Но, отъехав немного, Гиляровский вдруг вспомнил, что ему нужно в «Эрмитаж» к Лентовскому, и, вместо того чтобы попасть к себе на Сретенку, я вдруг оказался на Самотеке, в опереточном театре. Летние спектакли тогда начинались в пять часов вечера, а шел уже именно шестой, и мы как раз попали к началу.
   – Посиди здесь, – сказал мне Гиляровский, введя в театр, – я сейчас приду.
   Поднялся занавес, пропел что-то непонятное хор, а Гиляровского все нет и нет. Я глядел оперетку и волновался, так как ходить по «Эрмитажам» гимназистам не полагалось. Вдруг ко мне подошел капельдинер и потребовал билет. Конечно, у меня его не оказалось, и капельдинер взял меня за рукав и, как зайца, повел к выходу. Но, на мое счастье, точно из-под земли вырос Гиляровский.
   – В чем дело? Что такое?
   – Да вот спрашивают с меня билет…- залепетал я.
   – Билет? – обратился Гиляровский к капельдинеру. – Вот тебе, миленький, билет!
   И, оторвав от газеты клочок, он протянул его вместо билета капельдинеру. Тот ухмыльнулся и пропустил нас обоих на место.
   Но Гиляровскому не сиделось.
   – Пойдем, мне пора.
   И мы вышли с ним из «Эрмитажа».
   – Я, кажется, хотел подвезти тебя домой…- вспомнил Гиляровский. – Где же наш извозчик?