Гинзбург Мария. Погасить Черное Пламя

   После ужина в общем зале собрался весь отряд. Даже Хелькар, которого редко можно было увидеть вместе со всеми, кроме как в бою, сидел в кресле и смотрел на огонь в камине. Точнее, это был не совсем огонь и не совсем кресло, так же как и ковер не был ковром. Насколько уразумел Реммевагара из объяснений сестры Че, все, чего они касались внутри Дома, было видоизменившимся телом гриба, который она посадила здесь двадцать пять лет назад. Гриб вырос, заполнил соседние пещеры, но внутри остался пустым, и в этой полости они и жили. Здесь нельзя было зажигать огонь, так же, как и нельзя было передвинуть мебель – она росла прямо из пола. Обстановку и планировку комнат партизаны придумали сами в тот день, когда гриб был посажен. Камин, находившийся у стены, очень походил на настоящий, так же как и пламя, пылавшее в нем. Иногда дрова в камине даже потрескивали. Нельзя было и забивать гвозди в стены – но из них в нужных местах вырастали крючки. На одном из таких крючков висела лютня Квендихен.
   Сама Квендихен сидела на диване и вышивала шарф. В другом конце дивана устроился Тиндекет с Тиурику на руках. Эльф развлекал малыша новой погремушкой. Моркобинин растянулся на полу перед диваном. Можно было подумать, что он спит, но Квендихен время от времени взвизгивала и сердито пинала его в бок – эльф щекотал ее под коленкой. Глиргвай, закинув ноги на подлокотник кресла, читала исторический трактат про Воинов Льда. Сестра Че и Маха сидели на ковре перед камином и что-то обсуждали вполголоса.
   Бессчетное число вечеров было проведено отрядом Махи именно так. Ежи редко разговаривали – за столько лет уже обо всем было переговорено. Но Реммевагара знал, что этому вечеру предстоит стать последним в череде, казавшейся бесконечной, и он не смел нарушить очарование и уют, вдруг оказавшийся таким хрупким.
   Каоледан уронил саблю из руки солдатика и теперь искал его в толстом ворсе, таком гладком и чистом, словно ковер мыли только вчера. Реммевагара улыбнулся.
   – Посмотрим, посмотрим…. А что у нас здесь? – спросил эльф и извлек сабельку из-за уха мальчика.
   – Как ты это сделал? Ты же не пользовался Чи! – воскликнул Каоледан. – Я бы почувствовал!
   – Магия, Чи, – с чувством невыразимого превосходства сказал Реммевагара. – Ловкость рук и никакого мошенничества!
   Он отдал саблю мальчику.
   – Кстати, что нового? – спросила Маха, оборачиваясь к нему. – Не слышал на рынке ничего интересного?
   Реммевагара вздрогнул. Именно этого вопроса он ждал и боялся.
   – Не идут ли мандреченские обозы по Старому Тракту? – добавил Тиндекет и подмигнул Реммевагаре.
   Полуэльф чуть улыбнулся. Отличить его от мандречена было практически невозможно. Единственное, что его выдавало, это очень уж невысокий рост, но далеко не все мандречены были такими богатырями, как можно было подумать, наслушавшись их песен. Трюк «раненный солдат, отбившийся от своих» разыгрывался Реммевагарой уже раз двадцать – и с неизменным успехом. Обоз, подобравший страдальца, в пункт назначения не приходил.
   – Не собирается ли прибыть на постой в Жемчужную Каплю отряд Серых Колготок? – мечтательно добавил Моркобинин и торопливо добавил, покосившись на подругу: – А то засиделись мы без дела.
   – Серые Колготки – это хорошо, – не поднимая глаз от вышивания, сказала Квендихен. – Я в тот раз не сообразила и папаху взять, модные у них папахи, и теплые….
   Хелькар смущенно хмыкнул.
   Две зимы назад Серые Колготки прибыли в Жемчужную Каплю – собраться с силами перед рейдом в ущелье, из которого собирались выкурить зловредных Ежей. Одна из них познакомилась в местном трактире с высоким светловолосым эльфом. Он тоже оказался из синдарин, и эльфка пригласила его к себе в казарму, под которую отвели дом деревенского старшины.
   Утром всех лучниц нашли мертвыми и голыми, в таких позах, что местный художник старательно перерисовал их в тетрадку. Олеографии с тех рисунков, получивших название «Оргия Мертвых Девственниц», до сих пор можно было приобрести на рынке по сходной цене. Хелькар утверждал, что в одном художник соврал. Девственницы там не было ни одной. Квендихен, помогавшая ему на заключительном этапе операции, ничего не могла сказать по этому вопросу.
   Отряд Махи был слишком малочисленным, чтобы проводить масштабные акции, но фантазии и дерзости у восьми эльфов хватало на дивизию.
   – Так что там? – переспросила Маха.
   Она перестала участвовать в вылазках месяца за два до рождения сына, и сейчас Реммевагара видел в ее глазах опасный, голодный блеск человека, надолго оторванного от любимого дела.
   – Да, я совсем забыл, – неохотно сказал он и достал из кармана туго набитый кошелек из алого бархата с вышитым золотом вензелем.
   – Гм… Это не то… – пробормотал Реммевагара, но кошелек уже перекочевал к Махе.
   – Отрубят тебе когда-нибудь руки, – пророчески сказала эльфка, и кошелек исчез в складках ее домашнего платья. – Ну зачем тебе это, Ремме? Разве тебе чего-нибудь не хватает?
   – Да как-то… Само собой получилось. Вот оно, – произнес полуэльф и извлек из кармана листовку, напечатанную на грубой серой бумаге.
   – Ты же не умеешь читать, – сказал заинтригованный Тиндекет.
   – А там еще вслух объявляли, – ответил Реммевагара, поморщился и добавил: – Каждые полчаса глашатай надрывался, я наизусть выучить успел…
   Маха взяла из его рук бумажку, скользнула по ней взглядом.
   – Ну-ка, давай проверим твою память, – сказала эльфка.
   Реммевагара вздохнул и начал.
 
   Кэльминдон так и не выучился читать на авари. Фонетический алфавит оказался слишком сложен для серого эльфа, привыкшего к строгому изяществу рун. Для крепкого хозяина, чей дом – полная чаша, это не было недостатком, так, легкой неприятной мелочью, которая даже не стоит упоминания. Кэльминдон, как жена читает ему листовку, и рассеянно крутил бахрому на скатерти. В красном углу горницы Рутлом устроила святилище Мелькора. Она повесила небольшую изящную кадильницу, которую исправно наполняла маслом, а на полочке поставила терракотовую статуэтку, изображавшую могучего воина с книгой в одной руке и мечом в другой. Кэльминдон был воспитан в других понятиях, но он считал, что религия не может быть предметом ссоры в семье. Да и скатерть жена вышила его любимым растительным мотивом – листьями платана, клена и дуба. Трехпалые, пятипалые и шестипалые листья, соединенные черенками, несли сакральный смысл. Рутлом не спрашивала, какой, а Кэльминдон не мешал ей возносить молитвы Врагу.
   – Ну да, так на рынке и кричали, – сказал Кэльминдон, когда жена прочла листовку целиком. – Я хотел увериться, что за тело каждого Ежа заплатят именно пятьдесят далеров.
   – Да, именно так. Скупердяи, – буркнула Рутлом. – Все знают, что голова Черной Стрелы в двести пятьдесят далеров оценена.
   – Но ты попробуй ее добудь, – трезво сказал муж. – Кошмара и ее отребье не сдадутся, это факт. Они побегут на север, в Мир Минас. Как крысы из горящего дома.
   – Так и есть, – сказала Рутлом. – Крысы они, а никакие не Ежи.
   – По Старому Тракту они не пойдут – там будет слишком опасно, – задумчиво продолжал Кэльминдон. – Они пойдут через Фаммигвартхен… Где-то через недельку. Как только эти чудные драконы покажутся в небе, как их…
   – Гросайдечи, – вставила жена.
   – Да, гросидечи. Так и порскнут бандиты прочь из леса, как кузнечики из травы.
   Кэльминдон поднялся и надел домашнюю куртку, в которой ходил кормить скотину или достать из подвала банку маринованных груздей. Когда-то бывшая очень модной, теперь темно-коричневая куртка пошла заломами и протерлась на рукавах. Разноцветный бисер, украшавший воротник, местами осыпался. Рутлом поставила на локти заплаты, но ходить в таком виде перед соседями не стоило. Все знали, что в этом году Кэльминдон продал своего льна больше, чем староста их деревушки. Темные эльфы называли ее Грюн Фольбарт, а серые – Фаммирен. Впрочем, темных эльфов в деревне почти не осталось. Только Рутлом да старуха Танабигой, жившая на самой окраине в покосившемся от времени домике.
   – Я проверю лыжи, – сказал Кэльминдон. – А ты свяжись с Анхен, я с ее Воарром ближе к Мидинваэрну на рыбалку обещался сходить. Так ты скажи, что я приболел и не пойду.
   Рутлом ласково улыбнулась и достала магический шар из ящика стола.
   Кэльминдон был чистокровным серым эльфом, но никогда не любил пышных речей, песен и стихов.
   Он предпочитал действовать, молча и стремительно, как та огромная змея, что, по рассказам, водится в реках юга, в честь которой и был назван.
 
   «О Мелькор», думала Маха, глядя на застывшие, опрокинутые лица партизан. – «Да, я хотела большого дела… И дождалась».
   – Мы не можем уйти за Гламрант, – сказала она в звенящей, колкой тишине. – Потому что тпосле этого нам придется бежать всю жизнь. И она будет очень недолгой. И она будет наполнена позором, стыдом и отвращением к себе. Мы не можем сдаться, как того просит Моруско. Когда мы сдадимся и нас казнят, жестоко и публично, Железный Лес все равно будет уничтожен. Ведь тогда он лишится своих последних защитников. Мы останемся и будем драться – или погибнем вместе со всеми.
   Реммевагара смотрел на командиршу, открыв от изумления рот.
   – Что я хочу сказать еще, – добавила Маха. – С Энедикой я связалась днем. Они готовы помочь воинами, магией, деньгами – всем, что мы попросим. Морул Кер сказал, что лес будет подожжен с четырех концов, и все сначала подумали, что он приведет троих своих братьев.
   – Я тоже так подумал, – буркнул Моркобинин.
   – Если бы это было так, то мы ничего не смогли бы сделать. Но Энедика выяснила, что гросайдечи, о которых говорится в листовке – это не настоящие драконы.
   – Я вот так и не понял, кто это такие? – спросил Тиндекет.
   – Это такие маленькие дракончики. Их вывели в Боремии, чтобы защититься от настоящих чудовищ. Гросайдечей будет девять, трое полетят на юг, а шестеро полетят через Мир Минас и Эммин-ну-Фуин. Морул Кер не тронет серых эльфов, признавших его власть; да и рудники гномов он сохранит.
   – То есть нам… нам ничего не угрожает! – выдохнул Моркобинин.
   – Да, – очень серьезно сказала Маха. – На самом деле, Энедика просила одолжить ей пулеметы, если мы не собираемся драться. Но я сказала нет. Мы будем драться. Возможно, нам не удастся убить всех. Но тогда Энедике и ее Ежам будет уже легче.
   – Так ты знала! – воскликнул Реммевагара. – Знала и молчала!
   – Ну, я тоже знал, – сказал Хелькар.
   «Так вот что это были за намеки на огненную бурю», подумал Тиндекет. – «Вот почему Хелькар передо мной извинился! Он думает, что все мы погибнем, и хотел помириться перед смертью». Тиндекет ощутил укол ревности, столь же болезненный, сколь и неожиданный – ему Маха не рассказала об ультиматуме Черного Кровопийцы.
   – Мне не хотелось портить вечер всем, – пробурчала эльфка, мрачно глядя на Тиндекета. – Завтра с утра, думаю…. На свежую голову…
   – Мне тоже, – ответил Ремме.
   – А что Ваниэль? – спросил Тиндекет. – Даже если мы остановим драконов… ну то есть гросайдечей здесь, на юге будут еще три огнедышащие твари. Этого хватит, чтобы сжечь лес.
   Маха помолчала.
   – Ваниэль и ее отряд решили покинуть Железный Лес, так сказала Энедика, – неохотно ответила она. – Скорее всего, вся южная часть леса между старой тропой и Мен-и-Наугрим сгорит.
   – Сука! Полукровка! – яростно крикнул Тиндекет.
   – Но-но, аккуратнее со словами, – сказал Реммевагара.
   – А что «но-но»? – передразнил его Тиндекет. – Пусть твой отец был человеком, но он был воином – видно же по тебе! А отец этой сучки? Под юбкой своей бабы спрятаться хотел!
   – Ну, я свого отца не помню, – сказал Реммевагара и неожиданно улыбнулся. – Он, может, вообще ювелиром был – то-то я всякие блестящие камушки так люблю….
   Маха поморщилась.
   – Ребята, перестаньте, – сказала она. – Таково ее решение, и мы ничего не можем изменить. Отряд Черной Стрелы самый большой; может быть, они вернутся… потом. Чтобы мстить, – неуверенно закончила она.
   Хелькар криво усмехнулся.
   – За что я тебя всегда любил, Маха, – сказал он. – За твою веру в эльфов. Но тот, кто раз повернулся спиной к врагу, будет бежать… бежать до самой смерти.
   Глиргвай и Квендихен молчали – они были еще слишком молоды, чтобы позволять себе высказываться по таким вопросам, но по их лицам было заметно, что обе девушки сильно напуганы. Глиргвай недавно поняла, что ее выслушают, если она захочет что-то предложить – но она еще слишком хорошо помнила время, когда играла на ковре вместе с Ремме, как сейчас Каоледан, а взрослые обсуждали свои малопонятные дела, не обращая внимания на маленькую темноволосую девочку.
   – Драться… Но как? – сказал Реммевагара.
   – Если бы только знать, где они полетят… и когда… – сказал Моркобинин. – Можно было бы снять их из пулеметов.
   – Да, но это мы никак не сможем узнать, – вздохнула Квендихен.
   Маха покосилась на Хелькара.
   – Они пойдут через Дункелайс, и скорее всего ночью, – сказал тот.
   – Почему? – с большим интересом спросил Тиндекет.
   – Потому, – грубо отрезал Хелькар. – А пулеметы… Ну, если они полетят очень низко, тогда может получиться.
   – Тучи! – воскликнула сестра Че, и добавила, сузив глаза: – О, они полетят очень низко… брюхом за скалы будут цеплять!
   Каоледан, напуганный резко изменившимся лицом и тоном матери, заплакал.
   – Пойдем спать, заинька, – сказала сестра Че.
   Мальчик подбежал к ней и уткнулся лицом в живот. Эльфка обняла его.
   – Ладно, мы пойдем, – сказала сестра Че. – Я посмотрю книгу заклинаний, может быть, найду что-нибудь еще.
   Они с Каоледаном покинули зал.
   – Я вижу, надо все хорошенько обдумать, – заметила Маха. – Давайте этим и займемся. Успокоимся и подумаем. Идея сбить гросайдечей из пулеметов хороша… но уж больно необычна. Может быть, есть другой выход? Более простой и надежный. А мы не видим его потому, что сильно испугались?
   Некоторое время партизаны сидели в тишине, только смеялся Тиурику, которого Тиндекет в задумчивости подбрасывал на руках.
   – А мне их жалко, – сказала Квендихен тихо.
   Моркобинин приподнялся на локте.
   – Кого?
   – Этих людей, наездников… и дракончиков.
   – Да, это странно, – сказала Маха. – Между нами и Боремией нет войны. И никогда не было, у нас даже общей границы нет. Почему они летят на нас?
   – Мы в войне с Мандрой, а Боремия – имперская провинция, – сказал Хелькар.
   – Нашла, кого жалеть, – фыркнул Моркобинин. – Лучше нас пожалей.
   – Лучше спой нам, Квенди, – попросил Реммевагара. – Под хорошую песню и думается лучше.
   – Дай мне лютню, Морко, – попросила девушка.
   Эльф выполнил ее просьбу. Квендихен провела рукой по струнам, немного подстроила инструмент, набрала воздуху в грудь… и вдруг заплакала.
   – Простите меня, я не смогу, – пробормотала она сквозь слезы и выбежала из зала.
   Моркобинин ушел вслед за ней. Реммевагара откашлялся.
   – Тогда я спою, – сказал он. – Никто не возражает?
   – Ну, попробуй, – ответила Маха.
   Полуэльф подошел к дивану, взял лютню, и уселся на полу.
   – Песня Короля-Призрака, – сообщил он.
   Тиндекет заметил, как Маха и Хелькар снова обменялись взглядами – быстрыми, почти незаметными, но блеснувшими словно острия пик в лунном свете.

 
Мне никогда не забыть ни о чем. В храме погасло древнее пламя.
Черное знамя под светлым мечом пало и втоптано в грязь сапогами.
Мертвые струны не зазвенят, лишь над пожарищем каркает ворон.
Что ж вы стоите? Убейте меня. Или боитесь, псы Нуменора?
 

   У Реммевагары был приятный голос, а песню, судя по размеру и плавным, пышным поэтическим оборотам, сочинил кто-то из Народа Звезд. Но Тиндекета заинтересовало другое. При слове «Нуменор» по лицу Хелькара прошла тень – слишком мимолетная, чтобы считать ее гримасой ненависти или презрения, однако слишком отчетливая, чтобы ее не заметить.

 
Назгул! И страх словно ветер. Я ведь один! Так что вы же встали?
Верно, я назгул и все же смертен – ваши мечи из заклятой же стали.
Сдвинуться с места никто не посмел, горькие мысли хлещут, как плети,
Ранят больнее мечей и стрел. Мой Властелин, молю я о смерти…
 
 
Знаю, ты скажешь: «Не вышел твой срок». Память каленым железом не стынет.
Я не прощу, стал я ныне жесток! Ненависть – мне имя отныне.
Мордорский воин, крылатая смерть, меч Саурона, гнев Саурона.
Всадник отчаянья. Имя мне – Месть. Память мне стала стальною короной ^[3].
 

   Реммевагара провел рукой по струнам в последний раз.
   – Никогда не слышал обо всех этих назгулах, Сауронах, Мордоре и прочем, – заметил Тиндекет, со странным любопытством наблюдая за лицом Хелькара. У того не дрогнула ни одна ресница.
   – Но что это за крылатая смерть? – спросила Глиргвай. – У назгула были крылья?
   – Нет, – сказал Реммевагара. – Он летал на каком-то крылатом чудовище, созданном темной магией.
   – Нам бы сейчас этого назгула, – вздохнул Тиндекет. – Вместе с чудовищем!
   – Он же был злым, как я поняла, – заметила Глиргвай. – Вряд ли бы он помог нам.
   Маха поднялась с ковра.
   – Пойдем покурим, Хелькар, – сказала она.
   – Может, ты покормишь сначала? – заметил Тиндекет.
   – Он не хочет есть, – ответила недовольная Маха.
   Тиурику, тонко почувствовав момент, протянул ручки к матери и тоненько заплакал. Маха хотела рассердиться, но передумала и рассмеялась.
   – Он всегда играет на твоей стороне, – сказала эльфка, взяла ребенка и покинула зал.
   Тиндекет подошел к камину, оперся на украшенную причудливыми фигурку полку.
   – Ну что же, – сказал он, глядя на Хелькара в упор. – Нам называть тебя «ваше величество»?
   – Не понял?
   – Брось, – сказал Тиндекет. – Ты сразу сказал, где они полетят – потому что сам летал здесь. Но это все твои личные дела, назгул, меч Нуменора…
   – Меч Саурона, – глухо поправил его Хелькар.
   Глиргвай тихо ахнула. Тиндекет беспечно махнул рукой:
   – Теперь ты Махин меч, Морана отдала тебя ей! Ты можешь призвать эту… летучую тварь?
   Хелькар поправил заколку. Блики волшебного пламени из камина отразились от впаянных в эмаль крохотных изумрудов, пронеслись по стене россыпью зеленых световых зайчиков.
   – Мы… мы нехорошо расстались, – сказал он угрюмо. – Она услышит, если я позову, но не знаю, придет ли.
   – А Маха знает, что у тебя есть…тварь? – спросил Реммевагара.
   Хелькар кивнул.
   – Вот почему ты не сказал о ней сразу, – сообразил Тиндекет. – Я сразу удивился, что ты в кои-то веки решил положиться на пулеметы. Но ты попробуй, позови.
   Глаза у Хелькара были цвета ночного неба – серые, чернеющие в глубину. В этот момент они стали черными.
   – Ну пожалуйста, – тихо сказала Глиргвай.
   – Мы вас все очень просим, ваше величество, раз уж Маха не попросила, – добавил Реммевагара самым почтительным голосом, на который был способен. – Давайте все забудем о старых размолвках….
   – Я потерял свое королевство, и я больше не король, – ответил Хелькар. – Но вот что мне интересно – где ты, Реммевагара, услышал эту песню.
   – Это колыбельная, мне мать пела, – признался полуэльф. – Там еще много куплетов, я уже не все помню. Я просто запомнил, как того короля звали. Редкое имя. И про кольца там…
   Глаза Хелькара снова начали чернеть, и Реммевагара замолчал.
   – Совершенно невозможно предотвратить утечку информации, – пробормотал Король-Призрак. – Даже если погибнут все, кто имел к ней доступ по долгу службы. Даже если переписать все летописи, которые расходятся с новой версией истории. Все равно – семьсот лет спустя матери будут петь своим детям колыбельные на стихи, сложенные доморощенным поэтом по мотивам материалов секретности уровня А! Вот почему так?
   – Не знаю, – сказал Реммевагара с сочувствием. – Говорят же – «песню не задушишь, не убьешь».
   – А где оно находилось, твое королевство? – спросил Тиндекет.
   – Здесь, – ответил Хелькар. – Я могу появляться и летать только над теми землями, которые принадлежали мне.
   – А как оно называлось? – осторожно поинтересовалась Глиргвай.
   – Ангмар.
   – Ты, значит, Хелькар Ангмарский, – сказал Тиндекет миролюбиво. – Ну ты уж попробуй договориться с той тварью… Хочешь, я с тобой пойду? Она, кстати, огня не выдыхает?
   – Может, она давно тебя простила, да только стесняется подойти, – добавила Глиргвай.
   Хелькар встал.
   – У меня от вас уже голова кругом, – сказал он. – Огня она не выдыхает… по крайней мере, не выдыхала, когда я был с ней знаком. И я буду звать ее сам, один.
   Эльф хмыкнул и добавил, глядя на Тиндекета:
   – Она, когда не в духе, обычно разрывает на куски… А теперь каждый боец будет на счету. Спокойной ночи всем.
 
   Ваниэль встала и прошлась по землянке взад-вперед. В одном из подземных убежищ партизаны сделали кухню, и брат и сестра встретились здесь – кухня находилась как раз на полпути.
   В неверном свете алого магического шара, завешенного под потолком, фигурка сестры казалась черной. Ошарашенный принц молчал, не зная, что сказать. Все услышанное им напоминало какую-то нелепую и жестокую сказку. Рингрин вырос в мире, где драконы правят империями, и выдыхают огонь только на парадах в свою честь. Эльф бездумно вертел в руках кинжал – наследное оружие Унэнгвадолов, подаренное королем сыну на день совершеннолетия. На рукоятке был вытиснен герб рода, напоминающий по форме снежный вихрь или умбон.
   – Мы уходим за Шенору, – сказала Ваниэль. – Завтра же. Энедике я уже сказала, чтобы не рассчитывали на нас.
   – А они собираются… воевать с драконами? – спросил Рингрин.
   – Да, они хотят одолжить у Махи пулеметы, – ответила эльфка.
   – Пулеметы? Что это?
   – Не знаю, я никогда их не видела, – призналась Ваниэль. – Наверное, какие-то особенно мощные катапульты. Это волшебное оружие, Морана дала его одному из эльфов Махиного отряда. Но у нас нет волшебных катапульт, и мы уходим. Когда позицию нельзя удержать, ее сдают.
   Рингрин задумчиво провел кинжалом по поверхности стола.
   – Нет, – сказал принц.
   – Что? – тихо переспросила Ваниэль.
   – Уходи, если хочешь, – повторил Рингрин. – Я со своими ребятами останусь.
   Эльфка заплакала.
   – Ты не понимаешь! Ты не представляешь, что здесь будет! Ты не видел Большого Пожара, а я…
   – Да, не видел, – сказал Рингрин. – А ты не думаешь, что детский ужас лишает тебя разума?
   – Но мы же ничего не можем сделать! Мать обещала меня одному из богов, ты знаешь, – добавила принцесса, успокоившись. – Я должна сохранить себя для того, чтобы сбылось предначертанное.
   – Если ты нужна Ящеру, он в любом случае спасет тебя, – хладнокровно возразил брат. – Я скажу, что мы должны сделать. Мы не умеем биться с драконами, и волшебных катапульт у нас нет. Но мы, слава Мелькору, не испытываем недостатка в деньгах. Мы должны найти профессионала. Человека или эльфа, без разницы. Того, кто знает повадки гросайдечей. Химмельриттера, которого выгнали из Цитадели за пьянство, к примеру. Мы наймем его, дадим столько денег, сколько он попросит. Даже если мне придется заложить гномам свою корону! А потом нам останется только следовать его советам.
   – Идея хороша, – помолчав, сказала Ваниэль. – Но у нас есть всего три недели. Где ты найдешь этого пьяницу-химмельриттера?
   Рингрин в затруднении почесал ухо кинжалом.
   – Я знаю такого профессионала, – вдруг раздался голос из темноты.
   Брат и сестра обернулись на звук и увидели рыжую шевелюру, торчащую из-под лежавшей в углу медвежьей дохи.
   – Кулумит! – выдохнула Ваниэль. – Что ты здесь делаешь?
   Если бы Кулумит был темным эльфом, его звали бы Лисенком. Но его родители были из ледяных эльфов, осевших в Лихом Лесу после бунта Разрушителей. Имя Кулумита означало южный плод, у которого, по утверждению эльфа, шкурка была точь-в-точь такого же цвета, что и его волосы.
   – Где искать повара, если не на кухне, – смущенно улыбнувшись, ответил рыжий эльф. – Я тесто поставил, хлеба на утро хотел напечь, да и задремал….
   – Ты сказал, что знаешь того, кто нам нужен, – напомнил Рингрин.
   – Это все бесполезно, – нервно перебила Ваниэль. – Если бы кто-нибудь из темных эльфов умел бы обращаться с гросайдечами, мы бы давно знали об этом. Он не смог бы промолчать, давно похвастался бы. Тот, кого знает Кулумит, может быть где угодно! Мандра велика!
   Кулумит снова улыбнулся.
   – Я даже знаю, как его найти, – сказал эльф.
   Он исчез под дохой, а когда выбрался из-под нее, в руках у Кулумита был меч.
   – Он подарил его мне, – сказал рыжий эльф. – На прощание. Металлы долго хранят отпечаток ауры бывшего хозяина.
   Рингрин только хмыкнул.
   – Что тебе нужно для поискового ритуала? – спросил он сестру.
   Принц был не очень сильным магом, как и большинство темных эльфов. Отцом Ваниэль же был серый эльф, и принцесса умела и любила колдовать.
   – Да пожалуй, больше ничего, – сказала Ваниэль. – Кроме имени.
   – Его зовут Марфор, – ответил Кулумит. – Он сын хозяина той крепости, где сейчас живут химмельриттеры. Потом его мать ушла к Разрушителю Игнату, который и создал гросайдечей. Марфор знает о них все, и даже немного больше.
   – Разрушитель проявил мудрость и терпимость, какую не часто встретишь и среди эльфов, – сказала Ваниэль задумчиво. – Игнат любил ребенка просто за то, что это сын его возлюбленной…