Страница:
– Да ладно тебе, – проворчал Тиндекет.
Потом он уже ничего не говорил.
В ущелье пришла ночь. Ели на склонах казались дочерьми каменных троллей, наряженными в кольчуги и длинные платья, с островерхими шлемами на головах. В руках они сжимали зубастые гизармы ясеней, давно потерявших последнюю листву. На высоте было холодно, ветер забирался под полушубок, кусал щеки.
– Почему ты меня подобрал? – спросила Глиргвай и высморкалась. – Тогда, когда моя деревня горела? Ты знал моих родителей?
– Нет, я там никого не знал, – ответил Хелькар. – Морана сказала мне, чтобы я был милосерден. Это спасет ее когда-нибудь.
– Ясно, – пробормотала эльфка и уставилась на руку в тяжелой латной перчатке, лежавшую на ее животе.
Второй рукой Хелькар что-то делал за ее спиной. Эльф довольно сильно ворочался, но Глиргвай уже привыкла. Теперь эльфку не обваривало потом от ужаса каждый раз, когда они съезжали с хребта животного то в одну, то в другую сторону. Тварь летела медленно, очень ровно. Глиргвай в который раз подумала о том, что, судя по размеру нижней челюсти, мозгов у летающего ящера чуть больше, чем у белки.
Из-за ее спины появилась рука Хелькара. На раскрытой ладони лежало кольцо. По черневшим на нем рунам Глиргвай узнала второе кольцо из тех, что эльф всегда носил на шее.
– Обручиться хочешь, что ли? – пробурчала озадаченная Глиргвай.
Назгул засмеялся. Из-под шлема это звучало так, словно в кастрюле булькал борщ.
– Нет, – сказал он. – Я уже другой обещался. Возьми, спрячь и послушай меня внимательно.
– Дай мне цепочку тогда, – подумав, сказала Глиргвай. – Из кармана может выпасть.
– Дело говоришь, – согласился Хелькар.
Глиргвай надела кольцо с цепочкой на шею – кожу обожгло замерзшей сталью. Остаток пути над ущельем назгул говорил, а эльфка слушала.
Молча, не перебивая и очень внимательно.
Тиндекет открыл глаза. Кусочек неба, открывшийся ему, был ограничен шеей, плечом Махи и кромкой нависающего над партизанами скального карниза. В этой рамке, в темно-серой глубине неба, двигались шесть черных силуэтов. Для летучих мышей они были слишком велики, да и летели они не безумными зигзагами, а четко выверенным порядком – одна гросайдеч впереди, четыре ромбом, и последняя, шестая – замыкающая.
«Надо будет попросить Хелькара, пусть картину нарисует», подумал Тиндекет и прошептал в ухо Махе:
– Вставай, медвежонок. Они прилетели.
Эльфка спрыгнула легко, словно и не посапывала только что у него на плече. Пока Тиндекет закреплял свою руку в специальном держателе, Маха крепила к затворному механизму первый патронный диск. Эльф был живым прицелом пулемета – он должен был смотреть на мишень, смотреть неотрывно. Пулемет крутился на поворотном кругу сам. Стрелял он тоже сам, второй пулеметчик только должен был поднести фитиль в момент первого выстрела, а потом вовремя менять диски.
«Какие они… красивые», думал Тиндекет, глядя на первую гросайдеч. Она была намного красивее твари, на которой летал Хелькар. Тиндекет смотрел на изящно посаженную голову, на длинную, почти лебединую шею. Но тварь назгула несомненно была мощнее, тут же отметил эльф про себя. И шея у нее была короче и значит, крепче держалась на плечах.
А сейчас только это и было важно.
«Чего он ждет?», подумал Тиндекет. Начать атаку должен был Хелькар. – «Они уже почти над нами».
Тихонько потрескивал фитиль в руках у Махи.
Глиргвай смотрела в ночное небо. Эльфка не могла отвести глаз от гросайдечей, залетевших в Дункелайс для того, чтобы найти здесь свою смерть. Из-за чар сестры Че небо было полно всеми оттенками серого. Гора слева казалась курганом на месте погребения знатного вождя. В высоте виднелись жемчужные облака, из-за которых гросайдечи не могли уйти из зоны поражения пулеметов. Где-то в них прятался невидимый отсюда Хелькар.
Глиргвай покосилась на сестру Че. Та, укутанная в песцовую шубу и прикрытая сверху тяжелым одеялом, лежала рядом с эльфкой на санках. Друидка находилась в тяжелом беспамятстве магического транса.
Создать зимой грозовые облака и наполнить ими ущелье, словно подушку пухом – задачка не из легких.
II
Потом он уже ничего не говорил.
В ущелье пришла ночь. Ели на склонах казались дочерьми каменных троллей, наряженными в кольчуги и длинные платья, с островерхими шлемами на головах. В руках они сжимали зубастые гизармы ясеней, давно потерявших последнюю листву. На высоте было холодно, ветер забирался под полушубок, кусал щеки.
– Почему ты меня подобрал? – спросила Глиргвай и высморкалась. – Тогда, когда моя деревня горела? Ты знал моих родителей?
– Нет, я там никого не знал, – ответил Хелькар. – Морана сказала мне, чтобы я был милосерден. Это спасет ее когда-нибудь.
– Ясно, – пробормотала эльфка и уставилась на руку в тяжелой латной перчатке, лежавшую на ее животе.
Второй рукой Хелькар что-то делал за ее спиной. Эльф довольно сильно ворочался, но Глиргвай уже привыкла. Теперь эльфку не обваривало потом от ужаса каждый раз, когда они съезжали с хребта животного то в одну, то в другую сторону. Тварь летела медленно, очень ровно. Глиргвай в который раз подумала о том, что, судя по размеру нижней челюсти, мозгов у летающего ящера чуть больше, чем у белки.
Из-за ее спины появилась рука Хелькара. На раскрытой ладони лежало кольцо. По черневшим на нем рунам Глиргвай узнала второе кольцо из тех, что эльф всегда носил на шее.
– Обручиться хочешь, что ли? – пробурчала озадаченная Глиргвай.
Назгул засмеялся. Из-под шлема это звучало так, словно в кастрюле булькал борщ.
– Нет, – сказал он. – Я уже другой обещался. Возьми, спрячь и послушай меня внимательно.
– Дай мне цепочку тогда, – подумав, сказала Глиргвай. – Из кармана может выпасть.
– Дело говоришь, – согласился Хелькар.
Глиргвай надела кольцо с цепочкой на шею – кожу обожгло замерзшей сталью. Остаток пути над ущельем назгул говорил, а эльфка слушала.
Молча, не перебивая и очень внимательно.
Тиндекет открыл глаза. Кусочек неба, открывшийся ему, был ограничен шеей, плечом Махи и кромкой нависающего над партизанами скального карниза. В этой рамке, в темно-серой глубине неба, двигались шесть черных силуэтов. Для летучих мышей они были слишком велики, да и летели они не безумными зигзагами, а четко выверенным порядком – одна гросайдеч впереди, четыре ромбом, и последняя, шестая – замыкающая.
«Надо будет попросить Хелькара, пусть картину нарисует», подумал Тиндекет и прошептал в ухо Махе:
– Вставай, медвежонок. Они прилетели.
Эльфка спрыгнула легко, словно и не посапывала только что у него на плече. Пока Тиндекет закреплял свою руку в специальном держателе, Маха крепила к затворному механизму первый патронный диск. Эльф был живым прицелом пулемета – он должен был смотреть на мишень, смотреть неотрывно. Пулемет крутился на поворотном кругу сам. Стрелял он тоже сам, второй пулеметчик только должен был поднести фитиль в момент первого выстрела, а потом вовремя менять диски.
«Какие они… красивые», думал Тиндекет, глядя на первую гросайдеч. Она была намного красивее твари, на которой летал Хелькар. Тиндекет смотрел на изящно посаженную голову, на длинную, почти лебединую шею. Но тварь назгула несомненно была мощнее, тут же отметил эльф про себя. И шея у нее была короче и значит, крепче держалась на плечах.
А сейчас только это и было важно.
«Чего он ждет?», подумал Тиндекет. Начать атаку должен был Хелькар. – «Они уже почти над нами».
Тихонько потрескивал фитиль в руках у Махи.
Глиргвай смотрела в ночное небо. Эльфка не могла отвести глаз от гросайдечей, залетевших в Дункелайс для того, чтобы найти здесь свою смерть. Из-за чар сестры Че небо было полно всеми оттенками серого. Гора слева казалась курганом на месте погребения знатного вождя. В высоте виднелись жемчужные облака, из-за которых гросайдечи не могли уйти из зоны поражения пулеметов. Где-то в них прятался невидимый отсюда Хелькар.
Глиргвай покосилась на сестру Че. Та, укутанная в песцовую шубу и прикрытая сверху тяжелым одеялом, лежала рядом с эльфкой на санках. Друидка находилась в тяжелом беспамятстве магического транса.
Создать зимой грозовые облака и наполнить ими ущелье, словно подушку пухом – задачка не из легких.
II
Дренадан нежно, осторожно провел веником по барельефу, сметая снег, и отступил на шаг, чтобы полюбоваться своей работой. Из всех обязанностей главного волхва содержание идола в порядке и благолепии было самой приятной и необременительной. Здесь не надо было думать, прикидывать и что-то решать; нужно было только взять в руки веничек из лучшего сорго и выйти в капище. Зимой надо было еще накинуть полушубок, но Дренадан часто забывал это сделать.
Вот уже много лет он не чувствовал ни жары, ни холода.
Идол представлял собой трехгранную стелу из серого гранита высотой в два человеческих роста. Все три грани были украшены искусными барельефами. На северной стороне стелы был вырезан ящер – не дракон и не линдворм, как однажды предположил Лайтонд, а именно Ящер. Священный лик бога. Того, кто появился задолго до всех этих линдвормов и сидхов, того, кто будет и после, когда исчезнет все живое. На юг со стелы свирепо смотрел грозный старик с кнутом и книгой в руках, путь на запад охранял огромный медведь. Дренадан закончил сметать снег с его каменной шкуры и собирался переходить к изображению человека, когда услышал шаги.
– Привет, Лайтонд, – сказал волхв, не оборачиваясь. – Подожди немного, я сейчас закончу.
Снег снова заскрипел под ногами – эльф отходил от стелы, чтобы не смотреть на почерневший от крови и пепла жертвенник с бурыми от старости крепежными петлями, которые колыхал легкий ветерок. Лайтонд прислонился к частоколу, и некоторое время они молчали. Главный волхв Ящера приводил идола в порядок и придавал ему благолепие. Эльф отдыхал, подставив лицо негреющему зимнему солнцу и чувствуя, как утихает боль в исколотых пальцах. Его перевели на легкие работы, и теперь Верховный маг Фейре вместе с Эназерелом, бывшим командиром отряда наемников, шили рабочие рукавицы. Норма составляла пять пар в день, но Лайтонду ни разу еще не удалось сшить больше трех.
Рукавиц, а не пар.
Их отношения с того самого дня, как Дренадан швырнул эльфа на жертвенник и получил в ответ удар направленным пучком Цин, мало походили на отношения воспитуемого и жреца-воспитателя. Они стали учеником и учителем. Эльф нашел друга там, где ожидал столкнуться с непримиримым врагом. Незадолго до этого Лайтонду довелось обнаружить врага на месте верного и преданного соратника, и таким образом эльф на собственной шкуре прочувствовал закон вселенского равновесия.
– Сыграй мне пока, – сказал Дренадан, отчистив изображение Ящера и переходя к последней грани стелы.
Эльф вытащил из кармана ватника замызганную дудочку и заиграл. Серебряная флейта, с которой он вел Танцоров Смерти на замок Черного Пламени, где-то там и осталась. Лайтонд даже не помнил, где и когда он оставил ее и сменил на меч… или флейту выбили у него из руки? Эльф и не пытался это вспомнить – он не хотел всколыхнуть вал остальных образов, связанных со штурмом замка, один больнее другого. Да и Дренадан любил повторять: «Инструмент – фигня. Все фигня, кроме Музыки».
Над частоколом задрожала и полезла вверх, словно тесто из кастрюли, черная, изрезанная сверкающими зигзагами пелена. Лайтонд, единственный оставшийся в живых Музыкант Смерти, наполнял пространство мертвой силой. Если бы ее не сдерживала мощь бога-источника этой силы, если бы эльф и волхв не находились на освященной земле капища, от мира вокруг них в радиусе метров пятидесяти уже ничего не осталось бы, кроме сухой серой пыли. Когда края пелены сомкнулись над капищем подобно куполу, затемнив солнечный свет и превратив окружающий мир в черно-серую картинку, Дренадан отложил веник и махнул рукой – хватит, мол.
Теперь никто не мог ни видеть, ни слышать их.
– Тебе не кажется, – сказал Лайтонд, убирая флейту. – Что двоих для ритуального жертвоприношения будет мало? Сколько я помню, вы всегда отбирали эльфов пятьдесят – сорок…
– В этом году жертвоприношения, похоже, не будет, – ответил волхв.
Эльф вопросительно посмотрел на него.
– Черное Пламя окончательно сошел с ума под действием Эрустима, – сообщил Дренадан. – Ему уже мало ежедневных казней, превратил цветущий город в вонючий погост, скотина… Он решил сжечь Лихой Лес.
Лайтонд коротко, словно его ударили или он хотел кого-то ударить, выдохнул, но не произнес ни слова.
– Дракон нанял химмельриттеров. Сейчас они уже, насколько я знаю, уже заходят на цель, – продолжал волхв. – Ящер должен получить в дар определенное количество жизней, и в этом году оно будет перекрыто с лихвой. Все темные эльфы, все животные Лихолесья, а, там же еще гномы…
Волхв внимательно посмотрел на эльфа, но прочесть по его лицу что-нибудь было невозможно.
– Что ты об этом думаешь? – спросил Дренадан.
– Насколько я знаю, дракон начал войну с темными эльфами из-за предсказания, – ответил Лайтонд. – Кто-то напророчил ему, что он падет от руки эльфа, зачатого на правом берегу Димтора. Когда Железный Лес сгорит, то окажется, что предсказатель ошибся, вот и все… И еще одно видение, казавшееся пророческим, является просто бредом одурманенного рассудка, – добавил он как бы про себя.
– Все дело в точном толковании видения, как я тебе уже говорил, – заметил Дренадан задумчиво. – Вот тебя где зачали?
– Теоретически, да, – сказал Лайтонд, подумав. – Мать и отец сошлись, когда Разрушители стояли лагерем в Трандуиловых Чертогах.
– Я хотел поговорить о другом, – произнес Дренадан. – Переливание помогло Эназерелу? Вы же с ним все время вместе, ты должен заметить.
– Скорее нет, чем да. Его лихорадит, трясет, и на скулах у него все время нездоровый румянец. Эназерела рвало сегодня два раза, после обеда сразу и чуть попозже, а губы синие, как у покойника.
По лицу главного волхва Ящера прошла тень.
– Продолжай, – сказал он.
Лайтонд пожал плечами.
– Не стоило переливать цельную кровь. Видимо, в моей крови содержатся иммуноглобулины или антигены плазменных белков, чуждых Эназерелу. Они могли вызвать такую реакцию.
– Я ввел ему только твои красные кровяники.
– Красные кровяники? – изумленно повторил эльф, и тут до него дошло. – Вот уже не думал, что вы знаете об эритроцитах! Но как ты разделил…
Лайтонд осекся, вспомнил фразу о «ходячей фабрике крови».
– Кто мы есть – слепой инструмент в руках судьбы или мастер, который направляет резец, – произнес Дренадан задумчиво. – Вот предмет споров многих мудрецов, как среди мандречен, так и среди эльфов. Но мало кому приходит в голову, что на этот вопрос, который кажется многим отвлеченно-философским, есть вполне материальный ответ. Который соединяет в себе оба этих ответа. Представь себе инструмент, созданный для вполне определенной цели. Например, для переливания, консервации, сепарирования крови. Снабженный для этого всеми необходимыми знаниями и сенсорами…
– Как, например, узнавать группу крови на вкус… – пробормотал эльф.
– Да. Для удобства, или из отвращения к механизмам, которые испытывали творцы этого устройства, ему был придан внешний вид, схожий с человеческим. А потом творцы исчезли, а инструмент обрел свою собственную волю и судьбу…
– Так и рождаются сказки, – заметил Шенвэль. – Но ты же говорил, что был человеком… княжичем… Последним из Тайнеридов.
– В основу этого устройства должно было быть положено настоящее, живое человеческое тело, – ответил Дренадан. – И после того, как устройство… было установлено, в моем тела не осталось места ни для кого больше.
– Так вот как ты освободился, – сообразил эльф.
Дренадан кивнул. Глаза его потухли.
– Он вернулся, – сказал жрец почти шепотом.
– В тебя? – спросил Лайтонд быстро.
– Нет. Он нашел кого-то… кто не смог ему противостоять. И избавился от всего в жизни своей марионетки, что могло помешать ему, – волхв тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. – Дай-ка я тебя осмотрю.
Эльф приблизился. Ватник на нем был расстегнут в виду теплого дня. Дренадан ловко оттянул ворот серого форменного свитера воспитуемого. Лайтонд поморщился.
– Синячина у меня там, – сказал он и чуть отступил, не давая сухим холодным пальцам коснуться своей шеи. – Хреновый ты медбрат.
Дренадан странно посмотрел на него, затем все же потрогал основание шеи эльфа.
«Выскочка», в бешенстве подумал он. – «Не могла она не заметить моей отметины, дрянь болотная…»
– А ты сам-то как себя чувствуешь? – осведомился волхв.
– Да как любой воспитуемый, – ответил Лайтонд. – Между «х» и очень «х», но не от слова хорошо….
– Это понятно, но в последнее время ты стал больше есть и меньше работать. Нет ощущения пропасти, зияющей за спиной? Сны неприятные не снятся?
Лайтонд прикрыл глаза веками, но Дренадан был слишком опытен, чтобы не заметить проскочившую в них искру.
– Дает себя знать отсутствие женщин? – произнес он понимающе. – Тебя посещает по ночам красавица-эльфка? Мы все-таки слишком хорошо вас содержим, воспитуемый должен забыть о чувственных наслаждениях!
– Нет. Мне снилось другое.
Лайтонд не помнил, каким образом у него в руках вместо флейты оказались мечи. Танцору Смерти их полагалось два – широченная сюркистанская джамбия, и гюрза – очень сильно изогнутая экенская сабля. Музыканту Смерти, в общем-то, холодное оружие было не очень нужно; но Лайтонд в совершенстве умел обращаться с обоими клинками. На всякий случай, гномы Драконьих гор аккуратно приделали к джамбии витиеватую гарду, в рюшечках которой пряталась от нескромного взора одна удивительная деталь.
Лайтонд заметил худого, юркого мужчину с пепельными волосами и яркой зеленью глаз. Эльф бросился за ним, несмотря на то, что мужчина был одет в простой серый кафтан с зеленой вышивкой без знаков различия и драгоценных украшений.
Этот необычный, ярко-зеленый цвет Лайтонд запомнил надолго.
На щеке у мужчины была россыпь алых капель, но судя по тому, как шустро он двигался, кровь была не его – так, обрызгало где-то. В тот день кровь во дворце императора Мандры лилась ручейками, реками и фонтанами.
Верные Абдула и Рахман прикрывали спину Лайтонду, и они втроем прошли длинную анфиладу. Эльф извивался в широких, рубящих ударах, экены добивали раненных. Но в ту неприметную дверь Лайтонд нырнул один. Эльф оказался в огромном зале, заваленном трупами, с черным выжженным пятном – тенью Двери – по центру.
Он увидел перед собой пепельный затылок и рубанул саблей, от плеча, коротко и резко.
Тенквисс вывернулся буквально из-под лезвия, упал на пол и откатился в сторону. Лайтонд оказался рядом с ним прежде, чем император Мандры успел встать. Тенквисс выгнулся так, словно хотел сделать «березку», непременный элемент акробатических упражнений мандречен, и ударил обеими ногами по клинку гюрзы. Меч вылетел из руки эльфа. Император хлестко ударил его ногой по кисти. Полуослепленный болью Лайтонд отступил назад, тряся рукой, а император поднялся на ноги. Лезвие меча чуть подрагивало в его руках, как жало змеи. Это был обычный мандреченский клинок, который превосходил джамбию по длине почти вдвое.
Лайтонд, пританцовывая, сделал резкий выпад вперед, словно надеялся проскользнуть под рукой противника в ничем не защищенную подмышку. Тенквисс увернулся, замахнулся, чтобы ударить в ответ, и в этот момент пальцы эльфа сомкнулись на его кисти.
Длинные, тонкие, белые пальцы Музыканта, на вид привычные лишь к флейте. Однако император ощутил их силу и взвыл от боли. Эльф выломил его кисть так, что Тенквисс выронил меч. Он громко лязгнул, упав на каменные плиты пола. Лайтонд улыбнулся и нежно, словно в танце, потянул императора к себе – чтобы вогнать джамбию между ребрами. Зеленые нити на кафтане складывались в типично эльфийский узор из листьев, веточек и виноградных гроздьев; Лайтондуу предстояло срезать виноградную кисть с отягощенной лозы. Император схватил его за руки. Несколько очень долгих минут они испытывали силу друг друга, приплясывая от напряжения. Тенквисс оказался ничуть не слабее эльфа, и не давал ему приблизить руку с кинжалом к своей груди. Лайтонду это надоело. Как и все эльфы, он обычно избегал рукопашного боя из отвращения к близкому контакту. Он чуть дернул рукой, выворачивая джамбию клинком к себе. Прежде чем сбитый с толку противник сообразил, зачем это может быть нужно, эльф нащупал под гардой спускатель и нажал его. Раздался грохот, глаза защипало от порохового дыма. Ошеломленный Тенквисс выпустил руки эльфа и шарахнулся назад. Лайтонд ударил его ногой по голени, и император Мандры упал на колени. Кафтан на плече Тенквисса покраснел от крови. Крохотный пистоль в рукоятке джамбии был весьма неудобен в чистке и замене патронов, но работал безотказно, и в бою это изобретение экенских гномов оправдывало себя на все сто. Эльфы – да и не они одни – считали это оружие подлым и не соответствующим благородному духу рыцарской битвы, но не брезговали воспользоваться в трудный момент.
Лайтонд замахнулся, намереваясь прикончить Тенквисса.
Удар страшной силы обрушился на эльфа сзади, как будто его горели бочонком, полным золотых монет. Лайтонд упал на колени, выронив клинок. Он ударил назад своей Цин, вслепую, не видя, но уже чувствуя, как его оплетает магическая сеть. Эта сеть была из чистейшей, словно прямиком из Подземного мира, мертвой силы. Лайтонд и не знал, что в свите Тенквисса есть некроманты. Эльф ощутил, что сеть слишком мощна, чтобы он мог ее разорвать, и подсадил на нее Черного Комара. Тот напился, разбух и с треском лопнул у него на глазах.
Лайтонд согнулся в три погибели в коконе из мертвой силы. Он попытался вывернуться, чтобы увидеть, кто его скрутил.
И он увидел.
Высокая осанистая женщина в сером кардигане появилась, видимо, из той же двери, через которую они оба попали в зал. На широкую кайму у горловины и на подоле черного платья пошел алый бархат. В руках женщина держала Эрустим. Лайтонд понял, что она ударила его силой жезла, и удивился тому, что еще жив. В следующий миг эльф узнал женщину, и в глазах у него потемнело.
– Спасибо, Кертель, – сказал Тенквисс.
Женщина издала какой-то сдавленный звук и стиснула Эрустим двумя руками так, что у нее побелели пальцы. Лицо ее исказила гримаса отвращения. Она тряхнула жезлом, и эльфу показалось, что она хотела бросить его, но артефакт словно прилип к ее ладоням. Лайтонд отвернулся – все было ясно – и столкнулся взглядом с императором.
– Я слишком хорошо к тебе отношусь, – сказал Черное Пламя. – Несмотря ни на что.
Лайтонд тихо, но отчетливо, выругался по-эльфийски, оскорбив императора и его родственников до седьмого колена. Тенквисс усмехнулся.
– Ты ничего не понимаешь, – сказал он с горечью. – Дело в том…
– Хватит! – яростно закричала Кертель. – Возьми меч и прикончи его!
Голос ее, отразившись от высоких стен зала, пошел гулять по нему многослойным эхом. Лайтонд покачнулся. У него зашумело в голове. Дальнейший разговор он слышал словно сквозь шлем – слова двоились, ломались пополам, гулко отдавались в затылке.
– Нет, – сказал Тенквисс. – Это было бы неразумно. Да и он Музыкант; в момент его смерти откроется Дверь, куда утянет и нас с тобой. Я бы не возражал, но в дыру затащит половину Рабина, а то и весь. Я должен заботиться о людях, во главе которых оказался.
– Я закрою эту Дверь! – крикнула Кертель. – Убей его!
– Нет, – сказал император. – Если кто и может освободить нас из этого кошмара, то только он. Я отправлю его в воспитательный лагерь.
Кертель топнула ногой.
– Только смерть! – выдохнула она. – И только четвертование!
Лайтонд тупо рассматривал зеленые завитушки на подоле кафтана императора, но в тот момент неведомая сила заставила его поднять глаза. Черное Пламя смотрел на него с сочувствием.
– Ну, раз ты так хочешь, любимая, – произнес он.
Император чуть заметно развел руками в знак сожаления.
– Но как же ты очутился здесь?
– Мой брат попросил за меня и отдал дракону свою руку.
– Странные сны приносит северный ветер, нехорошие и тревожные, – подытожил Дренадан. – Ты слишком много думаешь о прошлом.
– Я слишком долго хотел убежать от него, – ответил эльф. – Я бежал, не оглядываясь назад, не глядя по сторонам, в самую глушь.
Глаза Дренадана приобрели стальной блеск при этих словах Лайтонда. Волхв слушал, не перебивая.
– Я смог убедить себя… обмануть. Я забыл, что это все произошло со мной. Я смирился с поражением, я не настолько горд. Я понял, в чем ошибался, и как надо было организовать процесс. Но… Давай лучше поговорим о будущем, – перебил эльф сам себя. – Если жертвоприношения не будет, отпусти нас с Эназерелом. Разреши нам вернуться в лагерь и приступить к работе вместе со всеми. Это успокоит воспитуемых, смягчит ожесточенные сердца.
– Вряд ли, если эльфы узнают причину, по которой вы избежали знакомства с ритуальным ножом, – возразил волхв. – А больше ты ничего не попросишь?
– Я хотел бы уйти и умереть вместе с моими друзьями из Железного Леса, – ответил Лайтонд. – Я вырос там, и если бы я только мог выбирать смерть, я бы хотел умереть вместе с Рингрином и Ваниэль. Но даже этого мне не дано выбрать.
– Даже этого! – усмехнулся Дренадан. – У тебя губа не дура! Для того, чтобы выбрать собственную смерть, нужно очень сильно прийтись по нраву Ящеру. Это – дар, которым награждают лишь редких избранных.
– Возможно, – сказал эльф. – Ты не отпустишь нас к остальным?
– Не сейчас, – ответил волхв. – Эназерел подцепил на болотах заразу, я боюсь, что она уже перекинулась и на тебя. Если я выпущу вас в лагерь, начнется эпидемия.
– И что ты будешь делать?
– Лечить буду, обоих…
Отзвучали последние аккорды песни. Старой, странной песни, радикально расходившейся с летописями Звездных Эльфов.
– И назгул погиб? – спросил Каоледан.
– Да, – сказал Реммевагара. – Даже кольцо не спасло его от проклятия.
– Ну, сейчас девочки не воюют, – ответил Каоледан. – Хелькар справится.
– Как знать, как знать, – пробормотал полуэльф. – У мандречен есть боевые ведьмы, они летают на метлах… почему не быть и наездницам гросайдечей?
Он спохватился:
– Спи. Зря я спел тебе такую страшную песню. Лучше бы я тебе о Продавце Смеха рассказал! Утром мы пойдем кататься на лыжах.
– Угу, – сказал Каоледан. – Если мама не вернется до утра, то мы пойдем к ней. Так она сказала.
Реммевагара поправил ему одеяло, заглянул в люльку к Тиурику – тот безмятежно спал. Полуэльфу это показалось хорошим знаком. Обычно говорят, что материнское сердце – вещун, что матери чувствуют все плохое, что происходит с их детьми. Но ведь связь не должна быть односторонней, вдруг подумал партизан. Если бы с Махой что-нибудь случилось, Тиурику тоже почувствовал бы.
Успокоив себя такими рассуждениями, Реммевагара прошел в кухню Дома. Полуэльф тщательно протер каменную столешницу, где обычно разделывали мясо, и положил на нее семь пучков волос. Семь коротких прядей, шесть темных, одну светлую. Сестра Че срезала их у каждого из Ежей перед тем, как они покинули Дом. Друидка перевязала их нитями разного цвета. Никакой магической нагрузки это не несло. Друидка сделала это для того, чтобы Реммевагаре было легче. Поскольку Реммевагара единственный из отряда Махи не видел в темноте, вопроса о том, кто останется с детьми, даже не возникло.
– Синяя – это Махина, – сказала сестра Че. – Желтая – Тиндекета. Прядь, перевязанная зеленой нитью – это Морко. Лиловая – Глиргвай. Красная – Квендихен. Оранжевая – моя, ну, а волосы Хелькара ты ни с чьими не перепутаешь.
– Хорошо, – с трудом ответил полуэльф.
– Помни, они могут загореться. Не клади их в деревянную миску.
– Я понял, – кивнул Реммевагара.
Полуэльф вымыл посуду, оставшуюся с ужина – две тарелки и бутылочка Тиурику. Реммевагара набил трубку, закурил, и сел рядом с разделочным столом. В Доме всегда было очень тихо по ночам. Не скрипели полы, потому что в них не было досок. Не скреблись мыши, потому что мышей в Доме тоже не было.
Но первый раз в жизни тишина Дома показалась Реммевагаре зловещей.
Он пускал колечки дыма, иногда поглядывал на картину, нарисованную Хелькаром. Алый глаз, казалось, тоже устремлен на шесть прядок волос, лежащих на каменной столешнице.
Когда вспыхнула первая прядка, Реммевагара испытал почти что облегчение.
Вольфу очень не хотелось лезть в ущелье, которое носило такое красивое и удивительно понятное название. Фон Штернхерц слышал о том, что предки неречи пришли на землю оборотней с севера. Но возможно, старые легенды ошибались. Возможно, предками неречи были темные эльфы, ушедшие с неплодородных земель Железного Леса. Но даже если это было так, сейчас дальние родичи химмельриттеров встречали их без всякого проблеска радости на лицах.
Слишком ущелье походило на ловушку. Гросайдечи были неуязвимы в воздухе. Однако, как показал опыт войны с бланкблютерами, летающие ящерицы были совершенно беззащитны перед мортирой, установленной на замковой стене. Но другого выхода не было. Да и откуда в Железном Лесу могли взяться мортиры, совершенно бесполезные для партизан в виду своего веса? Даже если бы гномы склепали Ежам подобие пушек, у партизан не было главного – опытных стрелков. И все же Вольфу не хотелось бы лететь под градом ядер, осыпающихся на них со стен ущелья. Брунгильда предложила лететь ночью, чтобы их не увидели с земли. Вольф согласился.
Вот уже много лет он не чувствовал ни жары, ни холода.
Идол представлял собой трехгранную стелу из серого гранита высотой в два человеческих роста. Все три грани были украшены искусными барельефами. На северной стороне стелы был вырезан ящер – не дракон и не линдворм, как однажды предположил Лайтонд, а именно Ящер. Священный лик бога. Того, кто появился задолго до всех этих линдвормов и сидхов, того, кто будет и после, когда исчезнет все живое. На юг со стелы свирепо смотрел грозный старик с кнутом и книгой в руках, путь на запад охранял огромный медведь. Дренадан закончил сметать снег с его каменной шкуры и собирался переходить к изображению человека, когда услышал шаги.
– Привет, Лайтонд, – сказал волхв, не оборачиваясь. – Подожди немного, я сейчас закончу.
Снег снова заскрипел под ногами – эльф отходил от стелы, чтобы не смотреть на почерневший от крови и пепла жертвенник с бурыми от старости крепежными петлями, которые колыхал легкий ветерок. Лайтонд прислонился к частоколу, и некоторое время они молчали. Главный волхв Ящера приводил идола в порядок и придавал ему благолепие. Эльф отдыхал, подставив лицо негреющему зимнему солнцу и чувствуя, как утихает боль в исколотых пальцах. Его перевели на легкие работы, и теперь Верховный маг Фейре вместе с Эназерелом, бывшим командиром отряда наемников, шили рабочие рукавицы. Норма составляла пять пар в день, но Лайтонду ни разу еще не удалось сшить больше трех.
Рукавиц, а не пар.
Их отношения с того самого дня, как Дренадан швырнул эльфа на жертвенник и получил в ответ удар направленным пучком Цин, мало походили на отношения воспитуемого и жреца-воспитателя. Они стали учеником и учителем. Эльф нашел друга там, где ожидал столкнуться с непримиримым врагом. Незадолго до этого Лайтонду довелось обнаружить врага на месте верного и преданного соратника, и таким образом эльф на собственной шкуре прочувствовал закон вселенского равновесия.
– Сыграй мне пока, – сказал Дренадан, отчистив изображение Ящера и переходя к последней грани стелы.
Эльф вытащил из кармана ватника замызганную дудочку и заиграл. Серебряная флейта, с которой он вел Танцоров Смерти на замок Черного Пламени, где-то там и осталась. Лайтонд даже не помнил, где и когда он оставил ее и сменил на меч… или флейту выбили у него из руки? Эльф и не пытался это вспомнить – он не хотел всколыхнуть вал остальных образов, связанных со штурмом замка, один больнее другого. Да и Дренадан любил повторять: «Инструмент – фигня. Все фигня, кроме Музыки».
Над частоколом задрожала и полезла вверх, словно тесто из кастрюли, черная, изрезанная сверкающими зигзагами пелена. Лайтонд, единственный оставшийся в живых Музыкант Смерти, наполнял пространство мертвой силой. Если бы ее не сдерживала мощь бога-источника этой силы, если бы эльф и волхв не находились на освященной земле капища, от мира вокруг них в радиусе метров пятидесяти уже ничего не осталось бы, кроме сухой серой пыли. Когда края пелены сомкнулись над капищем подобно куполу, затемнив солнечный свет и превратив окружающий мир в черно-серую картинку, Дренадан отложил веник и махнул рукой – хватит, мол.
Теперь никто не мог ни видеть, ни слышать их.
– Тебе не кажется, – сказал Лайтонд, убирая флейту. – Что двоих для ритуального жертвоприношения будет мало? Сколько я помню, вы всегда отбирали эльфов пятьдесят – сорок…
– В этом году жертвоприношения, похоже, не будет, – ответил волхв.
Эльф вопросительно посмотрел на него.
– Черное Пламя окончательно сошел с ума под действием Эрустима, – сообщил Дренадан. – Ему уже мало ежедневных казней, превратил цветущий город в вонючий погост, скотина… Он решил сжечь Лихой Лес.
Лайтонд коротко, словно его ударили или он хотел кого-то ударить, выдохнул, но не произнес ни слова.
– Дракон нанял химмельриттеров. Сейчас они уже, насколько я знаю, уже заходят на цель, – продолжал волхв. – Ящер должен получить в дар определенное количество жизней, и в этом году оно будет перекрыто с лихвой. Все темные эльфы, все животные Лихолесья, а, там же еще гномы…
Волхв внимательно посмотрел на эльфа, но прочесть по его лицу что-нибудь было невозможно.
– Что ты об этом думаешь? – спросил Дренадан.
– Насколько я знаю, дракон начал войну с темными эльфами из-за предсказания, – ответил Лайтонд. – Кто-то напророчил ему, что он падет от руки эльфа, зачатого на правом берегу Димтора. Когда Железный Лес сгорит, то окажется, что предсказатель ошибся, вот и все… И еще одно видение, казавшееся пророческим, является просто бредом одурманенного рассудка, – добавил он как бы про себя.
– Все дело в точном толковании видения, как я тебе уже говорил, – заметил Дренадан задумчиво. – Вот тебя где зачали?
– Теоретически, да, – сказал Лайтонд, подумав. – Мать и отец сошлись, когда Разрушители стояли лагерем в Трандуиловых Чертогах.
– Я хотел поговорить о другом, – произнес Дренадан. – Переливание помогло Эназерелу? Вы же с ним все время вместе, ты должен заметить.
– Скорее нет, чем да. Его лихорадит, трясет, и на скулах у него все время нездоровый румянец. Эназерела рвало сегодня два раза, после обеда сразу и чуть попозже, а губы синие, как у покойника.
По лицу главного волхва Ящера прошла тень.
– Продолжай, – сказал он.
Лайтонд пожал плечами.
– Не стоило переливать цельную кровь. Видимо, в моей крови содержатся иммуноглобулины или антигены плазменных белков, чуждых Эназерелу. Они могли вызвать такую реакцию.
– Я ввел ему только твои красные кровяники.
– Красные кровяники? – изумленно повторил эльф, и тут до него дошло. – Вот уже не думал, что вы знаете об эритроцитах! Но как ты разделил…
Лайтонд осекся, вспомнил фразу о «ходячей фабрике крови».
– Кто мы есть – слепой инструмент в руках судьбы или мастер, который направляет резец, – произнес Дренадан задумчиво. – Вот предмет споров многих мудрецов, как среди мандречен, так и среди эльфов. Но мало кому приходит в голову, что на этот вопрос, который кажется многим отвлеченно-философским, есть вполне материальный ответ. Который соединяет в себе оба этих ответа. Представь себе инструмент, созданный для вполне определенной цели. Например, для переливания, консервации, сепарирования крови. Снабженный для этого всеми необходимыми знаниями и сенсорами…
– Как, например, узнавать группу крови на вкус… – пробормотал эльф.
– Да. Для удобства, или из отвращения к механизмам, которые испытывали творцы этого устройства, ему был придан внешний вид, схожий с человеческим. А потом творцы исчезли, а инструмент обрел свою собственную волю и судьбу…
– Так и рождаются сказки, – заметил Шенвэль. – Но ты же говорил, что был человеком… княжичем… Последним из Тайнеридов.
– В основу этого устройства должно было быть положено настоящее, живое человеческое тело, – ответил Дренадан. – И после того, как устройство… было установлено, в моем тела не осталось места ни для кого больше.
– Так вот как ты освободился, – сообразил эльф.
Дренадан кивнул. Глаза его потухли.
– Он вернулся, – сказал жрец почти шепотом.
– В тебя? – спросил Лайтонд быстро.
– Нет. Он нашел кого-то… кто не смог ему противостоять. И избавился от всего в жизни своей марионетки, что могло помешать ему, – волхв тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. – Дай-ка я тебя осмотрю.
Эльф приблизился. Ватник на нем был расстегнут в виду теплого дня. Дренадан ловко оттянул ворот серого форменного свитера воспитуемого. Лайтонд поморщился.
– Синячина у меня там, – сказал он и чуть отступил, не давая сухим холодным пальцам коснуться своей шеи. – Хреновый ты медбрат.
Дренадан странно посмотрел на него, затем все же потрогал основание шеи эльфа.
«Выскочка», в бешенстве подумал он. – «Не могла она не заметить моей отметины, дрянь болотная…»
– А ты сам-то как себя чувствуешь? – осведомился волхв.
– Да как любой воспитуемый, – ответил Лайтонд. – Между «х» и очень «х», но не от слова хорошо….
– Это понятно, но в последнее время ты стал больше есть и меньше работать. Нет ощущения пропасти, зияющей за спиной? Сны неприятные не снятся?
Лайтонд прикрыл глаза веками, но Дренадан был слишком опытен, чтобы не заметить проскочившую в них искру.
– Дает себя знать отсутствие женщин? – произнес он понимающе. – Тебя посещает по ночам красавица-эльфка? Мы все-таки слишком хорошо вас содержим, воспитуемый должен забыть о чувственных наслаждениях!
– Нет. Мне снилось другое.
Лайтонд не помнил, каким образом у него в руках вместо флейты оказались мечи. Танцору Смерти их полагалось два – широченная сюркистанская джамбия, и гюрза – очень сильно изогнутая экенская сабля. Музыканту Смерти, в общем-то, холодное оружие было не очень нужно; но Лайтонд в совершенстве умел обращаться с обоими клинками. На всякий случай, гномы Драконьих гор аккуратно приделали к джамбии витиеватую гарду, в рюшечках которой пряталась от нескромного взора одна удивительная деталь.
Лайтонд заметил худого, юркого мужчину с пепельными волосами и яркой зеленью глаз. Эльф бросился за ним, несмотря на то, что мужчина был одет в простой серый кафтан с зеленой вышивкой без знаков различия и драгоценных украшений.
Этот необычный, ярко-зеленый цвет Лайтонд запомнил надолго.
На щеке у мужчины была россыпь алых капель, но судя по тому, как шустро он двигался, кровь была не его – так, обрызгало где-то. В тот день кровь во дворце императора Мандры лилась ручейками, реками и фонтанами.
Верные Абдула и Рахман прикрывали спину Лайтонду, и они втроем прошли длинную анфиладу. Эльф извивался в широких, рубящих ударах, экены добивали раненных. Но в ту неприметную дверь Лайтонд нырнул один. Эльф оказался в огромном зале, заваленном трупами, с черным выжженным пятном – тенью Двери – по центру.
Он увидел перед собой пепельный затылок и рубанул саблей, от плеча, коротко и резко.
Тенквисс вывернулся буквально из-под лезвия, упал на пол и откатился в сторону. Лайтонд оказался рядом с ним прежде, чем император Мандры успел встать. Тенквисс выгнулся так, словно хотел сделать «березку», непременный элемент акробатических упражнений мандречен, и ударил обеими ногами по клинку гюрзы. Меч вылетел из руки эльфа. Император хлестко ударил его ногой по кисти. Полуослепленный болью Лайтонд отступил назад, тряся рукой, а император поднялся на ноги. Лезвие меча чуть подрагивало в его руках, как жало змеи. Это был обычный мандреченский клинок, который превосходил джамбию по длине почти вдвое.
Лайтонд, пританцовывая, сделал резкий выпад вперед, словно надеялся проскользнуть под рукой противника в ничем не защищенную подмышку. Тенквисс увернулся, замахнулся, чтобы ударить в ответ, и в этот момент пальцы эльфа сомкнулись на его кисти.
Длинные, тонкие, белые пальцы Музыканта, на вид привычные лишь к флейте. Однако император ощутил их силу и взвыл от боли. Эльф выломил его кисть так, что Тенквисс выронил меч. Он громко лязгнул, упав на каменные плиты пола. Лайтонд улыбнулся и нежно, словно в танце, потянул императора к себе – чтобы вогнать джамбию между ребрами. Зеленые нити на кафтане складывались в типично эльфийский узор из листьев, веточек и виноградных гроздьев; Лайтондуу предстояло срезать виноградную кисть с отягощенной лозы. Император схватил его за руки. Несколько очень долгих минут они испытывали силу друг друга, приплясывая от напряжения. Тенквисс оказался ничуть не слабее эльфа, и не давал ему приблизить руку с кинжалом к своей груди. Лайтонду это надоело. Как и все эльфы, он обычно избегал рукопашного боя из отвращения к близкому контакту. Он чуть дернул рукой, выворачивая джамбию клинком к себе. Прежде чем сбитый с толку противник сообразил, зачем это может быть нужно, эльф нащупал под гардой спускатель и нажал его. Раздался грохот, глаза защипало от порохового дыма. Ошеломленный Тенквисс выпустил руки эльфа и шарахнулся назад. Лайтонд ударил его ногой по голени, и император Мандры упал на колени. Кафтан на плече Тенквисса покраснел от крови. Крохотный пистоль в рукоятке джамбии был весьма неудобен в чистке и замене патронов, но работал безотказно, и в бою это изобретение экенских гномов оправдывало себя на все сто. Эльфы – да и не они одни – считали это оружие подлым и не соответствующим благородному духу рыцарской битвы, но не брезговали воспользоваться в трудный момент.
Лайтонд замахнулся, намереваясь прикончить Тенквисса.
Удар страшной силы обрушился на эльфа сзади, как будто его горели бочонком, полным золотых монет. Лайтонд упал на колени, выронив клинок. Он ударил назад своей Цин, вслепую, не видя, но уже чувствуя, как его оплетает магическая сеть. Эта сеть была из чистейшей, словно прямиком из Подземного мира, мертвой силы. Лайтонд и не знал, что в свите Тенквисса есть некроманты. Эльф ощутил, что сеть слишком мощна, чтобы он мог ее разорвать, и подсадил на нее Черного Комара. Тот напился, разбух и с треском лопнул у него на глазах.
Лайтонд согнулся в три погибели в коконе из мертвой силы. Он попытался вывернуться, чтобы увидеть, кто его скрутил.
И он увидел.
Высокая осанистая женщина в сером кардигане появилась, видимо, из той же двери, через которую они оба попали в зал. На широкую кайму у горловины и на подоле черного платья пошел алый бархат. В руках женщина держала Эрустим. Лайтонд понял, что она ударила его силой жезла, и удивился тому, что еще жив. В следующий миг эльф узнал женщину, и в глазах у него потемнело.
– Спасибо, Кертель, – сказал Тенквисс.
Женщина издала какой-то сдавленный звук и стиснула Эрустим двумя руками так, что у нее побелели пальцы. Лицо ее исказила гримаса отвращения. Она тряхнула жезлом, и эльфу показалось, что она хотела бросить его, но артефакт словно прилип к ее ладоням. Лайтонд отвернулся – все было ясно – и столкнулся взглядом с императором.
– Я слишком хорошо к тебе отношусь, – сказал Черное Пламя. – Несмотря ни на что.
Лайтонд тихо, но отчетливо, выругался по-эльфийски, оскорбив императора и его родственников до седьмого колена. Тенквисс усмехнулся.
– Ты ничего не понимаешь, – сказал он с горечью. – Дело в том…
– Хватит! – яростно закричала Кертель. – Возьми меч и прикончи его!
Голос ее, отразившись от высоких стен зала, пошел гулять по нему многослойным эхом. Лайтонд покачнулся. У него зашумело в голове. Дальнейший разговор он слышал словно сквозь шлем – слова двоились, ломались пополам, гулко отдавались в затылке.
– Нет, – сказал Тенквисс. – Это было бы неразумно. Да и он Музыкант; в момент его смерти откроется Дверь, куда утянет и нас с тобой. Я бы не возражал, но в дыру затащит половину Рабина, а то и весь. Я должен заботиться о людях, во главе которых оказался.
– Я закрою эту Дверь! – крикнула Кертель. – Убей его!
– Нет, – сказал император. – Если кто и может освободить нас из этого кошмара, то только он. Я отправлю его в воспитательный лагерь.
Кертель топнула ногой.
– Только смерть! – выдохнула она. – И только четвертование!
Лайтонд тупо рассматривал зеленые завитушки на подоле кафтана императора, но в тот момент неведомая сила заставила его поднять глаза. Черное Пламя смотрел на него с сочувствием.
– Ну, раз ты так хочешь, любимая, – произнес он.
Император чуть заметно развел руками в знак сожаления.
– Но как же ты очутился здесь?
– Мой брат попросил за меня и отдал дракону свою руку.
– Странные сны приносит северный ветер, нехорошие и тревожные, – подытожил Дренадан. – Ты слишком много думаешь о прошлом.
– Я слишком долго хотел убежать от него, – ответил эльф. – Я бежал, не оглядываясь назад, не глядя по сторонам, в самую глушь.
Глаза Дренадана приобрели стальной блеск при этих словах Лайтонда. Волхв слушал, не перебивая.
– Я смог убедить себя… обмануть. Я забыл, что это все произошло со мной. Я смирился с поражением, я не настолько горд. Я понял, в чем ошибался, и как надо было организовать процесс. Но… Давай лучше поговорим о будущем, – перебил эльф сам себя. – Если жертвоприношения не будет, отпусти нас с Эназерелом. Разреши нам вернуться в лагерь и приступить к работе вместе со всеми. Это успокоит воспитуемых, смягчит ожесточенные сердца.
– Вряд ли, если эльфы узнают причину, по которой вы избежали знакомства с ритуальным ножом, – возразил волхв. – А больше ты ничего не попросишь?
– Я хотел бы уйти и умереть вместе с моими друзьями из Железного Леса, – ответил Лайтонд. – Я вырос там, и если бы я только мог выбирать смерть, я бы хотел умереть вместе с Рингрином и Ваниэль. Но даже этого мне не дано выбрать.
– Даже этого! – усмехнулся Дренадан. – У тебя губа не дура! Для того, чтобы выбрать собственную смерть, нужно очень сильно прийтись по нраву Ящеру. Это – дар, которым награждают лишь редких избранных.
– Возможно, – сказал эльф. – Ты не отпустишь нас к остальным?
– Не сейчас, – ответил волхв. – Эназерел подцепил на болотах заразу, я боюсь, что она уже перекинулась и на тебя. Если я выпущу вас в лагерь, начнется эпидемия.
– И что ты будешь делать?
– Лечить буду, обоих…
Отзвучали последние аккорды песни. Старой, странной песни, радикально расходившейся с летописями Звездных Эльфов.
– И назгул погиб? – спросил Каоледан.
– Да, – сказал Реммевагара. – Даже кольцо не спасло его от проклятия.
– Ну, сейчас девочки не воюют, – ответил Каоледан. – Хелькар справится.
– Как знать, как знать, – пробормотал полуэльф. – У мандречен есть боевые ведьмы, они летают на метлах… почему не быть и наездницам гросайдечей?
Он спохватился:
– Спи. Зря я спел тебе такую страшную песню. Лучше бы я тебе о Продавце Смеха рассказал! Утром мы пойдем кататься на лыжах.
– Угу, – сказал Каоледан. – Если мама не вернется до утра, то мы пойдем к ней. Так она сказала.
Реммевагара поправил ему одеяло, заглянул в люльку к Тиурику – тот безмятежно спал. Полуэльфу это показалось хорошим знаком. Обычно говорят, что материнское сердце – вещун, что матери чувствуют все плохое, что происходит с их детьми. Но ведь связь не должна быть односторонней, вдруг подумал партизан. Если бы с Махой что-нибудь случилось, Тиурику тоже почувствовал бы.
Успокоив себя такими рассуждениями, Реммевагара прошел в кухню Дома. Полуэльф тщательно протер каменную столешницу, где обычно разделывали мясо, и положил на нее семь пучков волос. Семь коротких прядей, шесть темных, одну светлую. Сестра Че срезала их у каждого из Ежей перед тем, как они покинули Дом. Друидка перевязала их нитями разного цвета. Никакой магической нагрузки это не несло. Друидка сделала это для того, чтобы Реммевагаре было легче. Поскольку Реммевагара единственный из отряда Махи не видел в темноте, вопроса о том, кто останется с детьми, даже не возникло.
– Синяя – это Махина, – сказала сестра Че. – Желтая – Тиндекета. Прядь, перевязанная зеленой нитью – это Морко. Лиловая – Глиргвай. Красная – Квендихен. Оранжевая – моя, ну, а волосы Хелькара ты ни с чьими не перепутаешь.
– Хорошо, – с трудом ответил полуэльф.
– Помни, они могут загореться. Не клади их в деревянную миску.
– Я понял, – кивнул Реммевагара.
Полуэльф вымыл посуду, оставшуюся с ужина – две тарелки и бутылочка Тиурику. Реммевагара набил трубку, закурил, и сел рядом с разделочным столом. В Доме всегда было очень тихо по ночам. Не скрипели полы, потому что в них не было досок. Не скреблись мыши, потому что мышей в Доме тоже не было.
Но первый раз в жизни тишина Дома показалась Реммевагаре зловещей.
Он пускал колечки дыма, иногда поглядывал на картину, нарисованную Хелькаром. Алый глаз, казалось, тоже устремлен на шесть прядок волос, лежащих на каменной столешнице.
Когда вспыхнула первая прядка, Реммевагара испытал почти что облегчение.
Вольфу очень не хотелось лезть в ущелье, которое носило такое красивое и удивительно понятное название. Фон Штернхерц слышал о том, что предки неречи пришли на землю оборотней с севера. Но возможно, старые легенды ошибались. Возможно, предками неречи были темные эльфы, ушедшие с неплодородных земель Железного Леса. Но даже если это было так, сейчас дальние родичи химмельриттеров встречали их без всякого проблеска радости на лицах.
Слишком ущелье походило на ловушку. Гросайдечи были неуязвимы в воздухе. Однако, как показал опыт войны с бланкблютерами, летающие ящерицы были совершенно беззащитны перед мортирой, установленной на замковой стене. Но другого выхода не было. Да и откуда в Железном Лесу могли взяться мортиры, совершенно бесполезные для партизан в виду своего веса? Даже если бы гномы склепали Ежам подобие пушек, у партизан не было главного – опытных стрелков. И все же Вольфу не хотелось бы лететь под градом ядер, осыпающихся на них со стен ущелья. Брунгильда предложила лететь ночью, чтобы их не увидели с земли. Вольф согласился.