Гладилин Анатолий. Бригантина поднимает паруса (История одного неудачника)

   И ты постепенно пришел к выводу, что то, что есть хорошее, - так и должно быть. Нечему удивляться. Зачем обращать на это внимание? Но тогда каждый отрицательный факт сразу привлекал твое внимание. "Позвольте, у нас же не может этого быть. Мне никто об этом не говорил. Значит, я или не должен верить своим глазам или тому, что мне говорили раньше?"
   Помнишь, когда у вас в районе построили Дворец пионеров? Ты не удивился тому, что после войны страна находит силы строить дворцы для пионеров. Ты не понял, что в этом и есть хорошее нашей жизни. Нет, ты возмущался тем, что Дворец маленький, что физкультурный зал все время занят, что в стрелковую секцию трудно записаться.
   В школе ты увидел только плохих учителей и пионервожатых. И сделал вывод - школа плохая. А то, что тебя бесплатно обучали, то, что в школе были другие, хорошие учителя, которые многому тебя научили, - этого ты не замечал. Это, по-твоему, так и должно было быть.
   Когда тебя сразу приняли на завод, быстро обучили и ты стал неплохим токарем, - ты считал, что так и надо. Это, по-твоему, само собой разумеется. Но сначала ты попал к мастеру, который хотел, чтоб ты ему поставил выпивку, и тогда он даст тебе разряд. И дома ты рассказывал матери только об этом, и сложилось впечатление - на заводе-то плохо.
   Ты стал недоверчив. Ты связался со шпаной и научился говорить на блатном жаргоне. Но ты не был хулиганом. Ты остался хорошим парнем. Ты правильно понял, где твое место. Ты уехал на новостройки. Но о тебе дома подумали, что ты хитришь и едешь только потому, что в Москве у тебя не будет отдельной комнаты для тебя и для Люси. И ты обиделся. И ты не стал разубеждать. На заводе ты сказал: "Еду!" И все. Дома ты ответил: "Там я больше денег заработаю".
   Теперь тебе не нравится в поезде? Вот тут уже ничего не сделаешь. Тебя сейчас не вразумишь тем, что, мол, раньше людей набивали в теплушки, как сельдей в бочку, и там было не до скуки, и поезд шел месяцами. Ты сейчас на все смотришь через призму одной мысли: "Люся осталась в Москве". И где бы ты ни был, шел бы ты пешком или летел на персональном самолете, - Люся осталась в Москве. И тебе страшно ее потерять. Это ты ее очень любишь, а она, наверное, не очень.
   Вовка, голову выше! Ты уже в Новосибирске.
   Ты чуть не опоздал на поезд. Ты побывал на Красном проспекте. Ты не думал увидеть в Сибири такой город. Тебе понравился Новосибирск? Да? Ну, наконец-то. Уф!
   Теперь ты должен быть умницей, и, когда поезд тронется, ты, как и подобает всякому романтику или герою (я уж не говорю об идеальном), должен высунуться из вагона, расстегнуть ворот рубашки и вдыхать полной грудью степной воздух. И глаза у тебя должны гореть "вдохновенно-идейным" огнем. Ты должен улыбаться, Вовка.
   Но опять твой рот стал маленьким и злым. Глаза укрылись под бровями. Ты печален? Вовка, это не типично. Этого не должно быть. Ты опять меня подводишь. О чем ты думаешь?
   ...........................
   Погода испортилась. Поезд покидал вокзал. Тупо лил дождь. В сером дыму паровоза - окраина города. Потемневшие кирпичные дома. Куда тебя везут? Люся осталась в Москве. Курский вокзал - твоя родина. И пусть другие строят новый Новосибирск. С Курским вокзалом. И ты туда поедешь жить? На готовое?
   Серые тучи. Грязные капли на стекле. Погода испортилась.
   Поезд шел на юг. Стоял на полустанках. Нервно и хрипло кричали паровозы. Облака остались над Новосибирском. Ты играл в домино и мечтал, чтоб тебе пришло пять "двоек". Скоро за окном видна была только степь. Трава высокая, как пшеница. А может, это была пшеница? Ты не разглядел, потому что играл в домино и ждал пяти "двоек". Поезд шел на юг.
   ГЛАВА IV
   ЗНАКОМСТВО С ШАЛИНЫМ
   Лес. В лесу дорога. Лес кажется глухим, особенно в этот воскресный день. И дорога внушает подозрение. Таких дорог в глухом лесу не бывает.
   Едешь. Лес все глуше, гуще. Сейчас, думаешь, встретишь медведей. Самое для них подходящее место.
   И вдруг - склады труб, кирпичей, досок. А за ними - здание ТЭЦ. Еще без крыши. Достроят и пустят в конце года.
   И так всю дорогу.
   А многие в поселке и не догадываются, что в этом лесу. И чего туда машины постоянно ездят - черт их знает.
   Наверно, на десятый участок.
   Воскресенье. Лес парится на солнце. Листья неподвижны. Неподвижен и "ЗИЛ-150". Зеленый, тихий. Его не сразу заметишь среди кустов. Он стоит на обочине дороги.
   Из-под машины торчат две пары ног. Неподвижны. Две ноги в сапогах. Выше сапог - комбинезон с большой брезентовой заплатой. Другие две ноги в парусиновых полуботинках и неопределенного цвета брюках.
   Ноги в сапогах приходят в движение. Ноги сгибаются в коленях. Заплата поднимается. Голос из-под машины:
   - Вот, смотри.
   Ноги выпрямляются, заплата исчезает под грузовиком.
   Вдруг, словно их толчком выбросили, из-под машины появляются два человека. И ныряют в мотор. Опять видны только ноги.
   Медленно ноги сползают. Упираются в землю. Из-за крыльев мотора появляются спины, головы.
   - Ну! Понял?
   Это обладатель парусиновых полуботинок и брюк неопределенного цвета. Черты лица различить трудно. Лицо в пыли и с черными полосами машинного масла.
   Другой (лицо такой же расцветки) вздыхает и выражается весьма определенно:
   - Да, оно бы ничего, если бы кабы что, а тут не токмо что, а прям почем зря.
   - Пустяки. Дай ключ.
   И снова из мотора торчат брюки и полуботинки.
   Через четверть часа грузовик просыпается. Крылья трясутся. Реву мотора отвечает другой, отдаленный, приближающийся рев. Двое смотрят на дорогу. Сверкнув черным лаком, прошмыгнул "ЗИЛ".
   Рядом с шофером сидит человек. Наверно, знакомый обладателю парусиновых полуботинок, потому что он положил ключ и сказал вслух, как бы для себя:
   - Странное дело, стоит человеку сесть в "ЗИЛ" - сразу столько спеси появляется... Ну вот, твоя машина в порядке. Чего ж ты ее так слабо знаешь?
   - Да я первый год.
   - Первый год шофером?
   - Так точно. Ну, спасибо, ты меня выручил, кореш. Я тебя не задержал?
   - Нет, я с огорода возвращался. И потом, люблю возиться с мотором.
   - А твой драндулет хорошо бегает?
   - Нормально.
   - Ну, до свидания.
   Шофер полез в машину.
   Огородник направился к мотоциклу. Надел фуражку. Шофер высунулся:
   - Слушай, кореш, я тебя где-то видел.
   - Возможно.
   - А ты где работаешь?
   - В комитете. Комсорг стройки.
   * * *
   Начальство было красивое, усталое и злое. Оно отчитывало какого-то командировочного. Командировочный сжался и, запинаясь, пробовал защищаться. Но директор школы, что сидел в кабинете вместе с командировочным, спорил довольно упрямо. Шалин так и не понял, кто прав. Наконец директор и командировочный покинули кабинет. Начальство повернулось к Шалину, улыбнулось мирной тонкой улыбкой. Шалин хотел выяснить, в чем тут дело, но вместо этого неожиданно для себя взглянул на часы и участливо спросил:
   - Уже семь часов, а все дела. И до каких пор вы работаете?
   Шалин задал тот вопрос, который наиболее был приятен начальству. Спросил и поморщился: "Кажется, я становлюсь подхалимом".
   - Часов до десяти вечера. Приходится. Да, как москвичи?
   - Нормально.
   - Бываете?
   - И сейчас собираюсь. Они все-таки избалованы.
   - Да, с ними много носятся. Но что делать? Ладно. Успеха!
   Шалин на минуту зашел в комитет. Его ждала Нина, девушка, которая выполняла всю канцелярскую работу комитета.
   - Владимир Павлович, домой?
   Шалину было двадцать три года, и он обаятельно улыбался, но все звали его по имени и отчеству. Если кто-нибудь случайно обращался к нему просто по имени, он спокойно поправлял: "Владимир Павлович".
   - Нет, мне надо обойти общежитие москвичей.
   Нина взглянула на часы и участливо спросила:
   - Семь часов, а все дела. И до каких пор вы работаете?
   Шалин усмехнулся и развел руками.
   - Часов до десяти. Приходится.
   ...Обойдя два корпуса, Шалин остановился у 107-го. Это был последний "московский корпус". Здесь жило всего десять человек. Остальные комнаты были свободны и ожидали новых строителей. Эти десять приехали совсем недавно, и Шалин их совсем не знал. Он взглянул на часы и махнул рукой. "Надо пойти познакомиться с добровольцами".
   В первой комнате Шалину не пришлось знакомиться. Там, раскинувшись на кровати, спал доброволец. Он забрался на одеяло с ботинками и, очевидно довольный, тихо посвистывал носом. На столе было не убрано, ползали мухи. Будить его Шалин не захотел и постучался в другую комнату. Здесь двое, сидя на кровати, играли в шахматы. Третий, склонившись над тумбочкой, так что Шалин видел только его спину, что-то писал.
   "Настоящий культурный отдых. Я сразу почувствовал, что в последней партии хорошие ребята", - подумал Шалин и поздоровался.
   Шахматисты подняли головы и вежливо ответили. Третий быстро обернулся и, издав какой-то нечленораздельный звук, принял прежнее положение.
   - Давайте познакомимся. Секретарь комитета комсомола Шалин Владимир Павлович.
   - Наконец-то комсомол к нам пришел, - сказал игрок, похожий на корейца. - Что ж, познакомимся, Толя Агай!
   - Николай Удальцев! - быстро произнес другой, с виду простой паренек с открытым лицом.
   Сидящий за тумбочкой встал, повернулся и подошел к Шалину. Волосы у него словно кто-то нарочно взбил, а сам он смотрел зло, настороженно. Шалин отметил, что парень был без рубашки. Из-под пиджака выглядывала голубая футболка.
   - Вовка Андрианов, - кивнув головой, парень вкрадчиво добавил: Семьдесят два килограмма.
   "Ну и физиономия", - подумал Шалин и осмотрелся.
   В комнате было чисто. К двери кнопками прикреплено расписание дежурств. Сама комната напоминала картинную галерею. Со стен, как обои, свисали репродукции: "Николина гора", "Боярыня Морозова", "Девятый вал", "Василий Теркин на отдыхе", плакат "Сельский врач - первый друг" и "Святая Инеса" Риберы.
   - Наконец-то мы вас увидели, - сказал Андрианов, продолжая зло мерить Шалина глазами.
   Шалину не понравился этот взгляд. Неприязнь усиливалась еще потому, что Андрианов был выше и смотрел так, словно подчеркивал свое превосходство в росте.
   - А почему "наконец"? - стараясь быть спокойным, спросил Шалин. Почему секретарь должен к каждому приходить, а не вы к секретарю? Где ваша инициатива? Вас куда устроили?
   - Завтра идем на лесозавод.
   - Ну вот, поздравляю с началом трудовой деятельности на Алтае. Только учтите, вы самостоятельные люди, вы сами должны себе устраивать отдых.
   - Отдых? Да. Вот если бы чайники. Электро. Розетки есть... Очень просто. А то в бачке горячая вода не всегда бывает.
   Это сказал Удальцев.
   Шалин с любопытством посмотрел на него.
   - Пылесос не хотите? Телевизор?
   Удальцев смутился.
   - Нельзя так, ребята. Вас поселили сразу в хорошие корпуса, теплые. Электричество, как правильно отметил товарищ Коля Удальцев, есть. Мы начинали с палаток. Начнете работать, купите чайник, радиолу, пылесос.
   - Обойдемся и щеткой, а радиола в соседней комната. Из Москвы привезли.
   - Кстати о соседней комнате. Свинюшник они устроили. Там спит один герой. Я не хотел его будить. А стоило бы. Из комитета к ним должны приходить убирать?
   - А свежие газеты? Комитет нам не может помочь? - перебил его Андрианов.
   - С газетами плохо. Нет фондов. А что у вас в красном уголке?
   - "Здоровье" за прошлые годы. Старое "Новое время". Довоенный "Огонек". Газеты за прошлый месяц. Вот, одна из них. Читаю. Стихи.
   Собирается юность в дорогу.
   По-советски легка на подъем!..
   Шалин насторожился. Он понимал, что стихи были сделаны на скорую руку. Но они напечатаны...
   Андрианов, взвывая, продолжал:
   - "Мы на подвиг готовы всегда".
   - Это верно. Мы готовы на подвиг. Мы с радостью сюда приехали, солидно заметил Удальцев, пытаясь, очевидно, загладить свой промах с "чайниками".
   - "Пусть шалаш будет первым жилищем..."
   Тут Вовка остановился. Бросил газету.
   - Пишет черт знает что. Пусть сам поедет.
   - Кто?
   - Да этот поэт.
   Шалин сказал, что Вовкины замечания о поэте неумны.
   Поэт, наверно, в свое время достаточно поездил.
   Поэт выражает настроения масс.
   Шалин долго вразумлял Андрианова, Вовка ухмылялся. Шалин понял, что не вразумил. "Ну и черт с ним! Знаем таких. Всем недовольны. Скверный тип. И смотрит мрачно. Этот скоро сбежит или еще хуже".
   Прощаясь, Шалин спросил, где остальные.
   - В кино! - ответили ему хором.
   "Нет, в сто седьмом молодцы ребята. Скоро совсем акклиматизируются, подумал Шалин. - Но такие, как Андрианов?"
   ГЛАВА V
   ВЕЧЕРИНКА
   В клубе показывали "Анну на шее". В этот же вечер в клубе собрался драмкружок. В женском московском корпусе шли занятия по повышению квалификации (у штукатуров).
   Словом, в графу плана культмассовых мероприятий справедливо поставили еще несколько птичек.
   Действительно, три человека из 107-го корпуса смотрели "Анну на шее".
   Но еще трое - Юра Лосев, Петр Никишин и Славка Широков - не смотрели "Анну на шее". Их не было и на занятиях драмкружка. В женское общежитие на курсы повышения квалификации они тоже не пришли.
   На окраине поселка двое местных ребят организовали вечеринку. Было там пять девушек. Местных. Местными на стройке называли тех, кто проработал здесь около двух лет.
   Это была развеселая вечеринка.
   Пелись "И понравился ей укротитель зверей" и другие идеологически выдержанные романсы.
   Вспоминали: "Раз пошла такая пьянка - режь последний огурец". (И огурец был лихо разрезан.)
   Рассказывались потрясающе новые анекдоты о пьяных:
   а) Как пьяный потолкался об столб и заорал: "Замуровали".
   б) Как один выходил из интеллигентного общества: все руки оттоптали.
   в) Как один искал деньги под фонарем, потому что тут светлее.
   г) Как лейтенант сказал солдату: "Проходите, только по одному".
   Что было дальше и вообще остальных подробностей вечеринки никто не знал, кроме самих участников.
   Участники разошлись в двенадцать ночи.
   Утром участники предпочитали молчать, подмигивать и отделываться неопределенными намеками.
   На этой вечеринке была работница лесозавода Зина Лакаева. Зина не была известна своими производственными показателями.
   Среди девчат она приобрела известность несколько другого плана.
   Ребята находили ее смазливой.
   После говорили, что в этот вечер Зина была в необычном для нее плохом настроении. Несколько раз пыталась уйти.
   Говорили, что около нее увивался Славка Широков.
   Говорили, что он незаметно ее подпаивал. Славка ушел с Зиной.
   Может быть, в дальнейшем выяснятся еще некоторые подробности. Надеемся, именно те, что нас интересуют.
   ГЛАВА VI
   ПАНИКА
   Это случилось (как обыкновенно и положено всем страшным происшествиям) в двенадцать часов ночи. И виной тому был Степа Петрейко, парень, которого Шалин не разбудил. Шалин его не разбудил, но зато в одиннадцать он сам проснулся. Проснулся и захотел пройтись.
   Вернулся Степа в полночь. Ворвался во вторую комнату и сообщил, что этой ночью хулиганы устроят налет на общежитие девушек-москвичек. Да, а в следующий раз могут и на 107-й корпус. Степа также добавил, что девчата не спят, собирают чемоданы, ждут.
   Удальцев, Агай и Андрианов, лежавшие в кроватях, сели и спустили ноги на пол. Степа сел на табуретку у двери и выжидающе посмотрел на ребят. Могло показаться, что его самого нисколько не задевала эта новость, скорее ему было приятно общее смятение, вызванное его словами.
   Степу достаточно хорошо знали. Выдумывать он не мог.
   - Откуда известно? - спросил Агай Степу.
   - Девчата сказали.
   - А что? Законно! Здесь можно всего ожидать, - торопливо заговорил Удальцев. - Помните, нам рассказывали, как они зимой на милицию напали? Здесь же много бывших уголовников.
   У Удальцева, кроме того, были глубокие причины не доверять местным. Два дня тому назад на "пятачке" ему из-за одной девчонки, мягко выражаясь, дали по физиономии. Правда, на лице никаких следов не осталось, но сам удар отпечатался в памяти. Поэтому последние два дня Удальцев не выходил по вечерам из корпуса и приписывал местным всевозможные пакости.
   Андрианов надел тапочки, вышел в коридор. Вернувшись, он сообщил, что в первой комнате трое дрыхнут, как сурки.
   Степа занялся арифметикой;
   - Наши киношники спят. Значит, в моей комнате нет только Петьки. А у вас не хватает Юры и Широкова.
   Степа загнул три пальца и, довольный собой, посмотрел на товарищей большими блестящими глазами.
   - Так им еще рано возвращаться. Всего лишь двенадцать, - сказал Агай и задумался.
   Все помолчали минуту. Вспомнилась Москва. По московскому сейчас восемь часов. Детское время. Там под часами ждут девушек, идут в кино, начинаются вечера в клубах. Улицы залиты светом. А в парках...
   И, как по команде, все посмотрели в окно. Один лишь Степа шмыгнул носом, перевел взгляд на стену и стал разглядывать "Святую Инесу".
   В этих случаях говорят: стояла тишина. Весьма возможно, что она стояла, сидела, лежала, заползала в углы, выходила из домиков. Скорее всего, тишина спала.
   Кроме того, собрали всю тьму, все ночи, черные, как чернила, хоть глаз выколи, ночи, как в мешке, как в колодце, - и накрыли всем этим поселок.
   Казалось, все вокруг затихло, все вокруг спит. И только в одной комнате, далеко от города и очень, очень далеко от Москвы, не спят четыре человека, да еще через два квартала растерянные девочки сидят на чемоданах и ждут налета.
   - Самое обидное, ребята, - прервал молчание Толя Агай, - что мы ничего не знаем. Ни черта не знаем. Шалина только сегодня узнали... Эх, хоть бы на всякий случай двустволку иметь.
   - Да что Шалин, - заговорил Удальцев, - Шалин храпит у себя на городской квартире. Что ему? А мы здесь одни. Ни милиции, никого. Ограбят, убьют, никто не помешает, а начальству что? Его не касается. Никому нет до нас дела. Ей-богу, если нападут сегодня на девчонок, я завтра сматываю манатки - и в Москву. Законно!
   - Коль, дай папироску! - перебил его Андрианов.
   Удальцев замолчал, хотел что-то сказать, потом вздохнул и полез в тумбочку.
   Закурили. Андрианов скинул тапочки, разлегся на кровати и показал рукой на Степу.
   Степа разглядывал репродукцию "Инесы".
   Но по наступившему молчанию почувствовал, что на него смотрят. Степа скривил рот и длинно выругался.
   В переводе на литературный язык это означало, что картины - чепуха, рисовать - дело плевое, никому это не нужно, а попробовали бы художники потаскать бревна.
   Вовка и Толик засмеялись. Степу они уже раскусили.
   Но Колька, не обратив внимания на эту сцену, продолжал:
   - Помните, нам рассказывали, убили здесь двоих. То же с нами могут сделать. Нет, раз такое дело - уеду! Пускай других поищут!
   Последние слова Колька прокричал. Успокоился. Заморгал. Глаза заходили вверх, вниз.
   Его с любопытством разглядывал Андрианов. Разглядывал внимательно и спокойно.
   - А тебя на блины сюда послали? Ведь предупреждали о трудностях. А ты чуть что - бежать? А?
   В голосе Андрианова слышались волнение и злость. Вообще, Вовка знал по опыту, что, когда начинаются такие разговоры, самое лучшее - поддакивать или молчать. Даже если неправы. Все равно выговорятся, успокоятся. И он тоже приготовился ругать начальство и здешние порядки. Но истерический тон Удальцева настроил его по-другому. К тому же, Вовка любил противоречить.
   - Я согласен работать! - вспылил Колька. - Пускай уберут местных.
   - А, пускай уберут? Нас, москвичей, всего сто пятьдесят человек. Кто работать будет? А? Кстати, так называемые "местные" построили нам эти дома. "Местные" - строители, рабочие, которые всю жизнь на колесах. Построят завод - уедут еще куда-нибудь, к медведям. А потом туда явится москвич Удальцев.
   - Ты зря защищаешь начальство, - вмешался Агай. - Я лично согласен рыть туннели носом. Но ночью хочу спать спокойно.
   - А может, это все слухи? Паника? Бабьи сплетни? Вдумайтесь: налет! Не слишком ли много страху? А?
   Удальцев и Агай напали вместе.
   - Всем девчонкам показалось? Всем сразу? Мы здесь сидим, ничего не знаем, никто нами не интересуется. По-твоему, это хорошо. А чего ты защищаешь свое начальство? Адвокатом заделался?
   "Здорово, - подумал Вовка, - уже адвокат, уже "мое начальство".
   И, дождавшись момента, когда те замолчали, сказал:
   - Чепуху городите. Берите пример со Степы. Мы с ним не верим. Правда, Степа? Иди сюда, умница, я тебя поглажу по головке.
   Степа, который к этому времени снова устроился на табуретке, изогнулся по-кошачьи, посмотрел на Вовку.
   - А? Степа со мной согласен, - нимало не смущаясь, сказал Вовка. - Ты же, Колька, если уж так уверен, пошел бы баб охранять, чем здесь попусту трепаться.
   - Куда нам! Убьют.
   - Как хочешь. Толик, идем?
   Они вышли. Степа шмыгнул носом и выскользнул за ними. Удальцев заметался. Но оставаться одному, очевидно, было страшнее.
   * * *
   На крыльце женского общежития их приветствовали.
   - Сто седьмой?
   - Точно. А вы?
   - Бетонщики.
   - Сколько вас?
   - Трое. Чего зря остальных будить? Мы возвращались из вечерней смены. Встречаем Матвееву, ну, бригадира штукатуров. "Мои, говорит, ничего, песни поют. А одна комната ошалела. Чемоданы собирают".
   - А что случилось?
   - Чепуха. Девушка отказалась танцевать на "пятачке" с ребятами. А те крикнули: "Мы вас сегодня разнесем к чертовой матери!"
   - Ну и как?
   - Да вот, на всякий случай, загораем.
   - А там? - Вовка указал на дверь общежития.
   - Вроде успокоились.
   Расселись на крыльце. Молчали.
   "Бетонщики - лучшие ребята, - думал Вовка. - Всего трое, а пришли, и даже Удальцев затих. Они такие же, как Лосев. При нем бы Удальцев молчал. Куда пропали ребята? Это все девчонки".
   И вспомнил Люсю. Вовка (как и все в его возрасте) был весьма низкого мнения о женщинах. Но Люся! Она особая. Она совсем другая. И она полюбила такого, как Вовка? За что?
   Нет, вот если бы она сейчас увидела Вовку. Ночь. Он с ребятами у общежития. Подходят налетчики.
   И дальше (как и у всех в этом возрасте) по разработанной схеме: бац одному, бац другому. Потасовка. Налетчики разбегаются.
   Бетонщики рассказывают в своем корпусе. Ребята из 107-го не промах. Там один Вовка - семьдесят два килограмма, как ударит - сразу человек падает.
   И другой вариант.
   У налетчиков ножи. Ребята отбились. Но Вовка ранен. Вовку, истекающего кровью, несут в красный уголок. Все девчонки стараются оказать ему помощь. Вовка теряет сознание. (Нет, умирать, пожалуй, не стоит!) Люся получает письмо со стройки. Вовка в тяжелом состоянии. В газетах Указ Президиума. Вовку награждают медалью за отвагу или орденом.
   Вот тогда Люся сразу приедет.
   Вовка с нетерпением вглядывался в темноту. "Чего ж эти гады налетчики медлят?"
   Налетчики, очевидно, долго совещались и решили: самое страшное, что они могут сделать, - это вовсе не прийти и тем самым не дать Вовке отличиться.
   Правда, в темноте появились две темные личности. Они немного покружили, покричали (на достаточном расстоянии). Вовка хотел было побежать, задержать их. Вовка все еще мечтал размяться. Но бетонщик его остановил:
   - Сами уйдут.
   Так оно и получилось.
   В полтретьего бетонщик распустил всех по домам. Он сказал, что сейчас все уважающие себя налетчики спят, потому что каждому налетчику завтра в первую смену.
   Но Вовка запомнил одну из темных личностей: нахально длинную, унылую фигуру и резкий тонкий голос.
   ГЛАВА VII
   ВОВКИНА РАБОТА
   Существует много видов работ. Не стоит вспоминать такие выгодные специальности, как летчик и пограничник. Но даже на заводе (правда, этого с ним никогда не случалось) Вовка мог выполнить десять норм. Вдруг - и десять! Его бы тогда сразу на Доску почета завода.
   Казалось, в Сибири неограниченные возможности. Дорваться бы Вовке до какой-нибудь плотины. Плотину засыпать в двадцать четыре часа! Иначе река все смоет. Вот где развернуться! Мечта! Некоторым везет. Некоторые попали на гидростанцию.
   А Вовка? Грузчик!
   Установить здесь какие-нибудь боевые комсомольские рекорды.
   С маслом!
   Например, сегодня. Сказали: "Разгружайте машины!" Лосев подозвал нас: "А ну, ребята, покажем, как надо работать!"
   - Всегда пожалуйста, бригадир!
   Работаем. И вдруг - нет машин. Пятнадцать минут нет. Полчаса нет. Что там случилось? Никто не знает.
   Подходит прораб. Уныло на нас смотрит.
   - Что б для вас такое придумать?
   И долго думает. Ребята сидят, курят. Нечего сказать - работа!
   Наконец прораб изрекает:
   - Этот горбыль убрать в тот угол двора!
   Мы взялись. С нас пот в три ручья (нет, пожалуй, в шесть). Мы торопимся. Солнце, наверно, сошло с ума, потому что так шпарит, словно получает прогрессивку за большую жару. А ребята в брюках и плотных куртках. Ведь нельзя же в майках! Обдерешь руки и плечи.
   Вдруг подходит один из местных, с пилорамы.
   - Чего бегаете? Все равно больше не начислят. Как прораб ушел - вы под штабеля и перекур. А горбыль вам скоро обратно перетаскивать. Помяните мое слово. Это прораб так, чтоб его не ругали, - дескать, его рабочие без дела.
   Ну, у ребят руки опустились.
   Ждали конца смены. И хотелось пить. И некоторые побежали к колодцу.
   И потом грузили подтоварник. Усталые, мокрые, пропыленные, грязные. Лосев больше всех таскал. Да еще шутил. Как это у него получалось?
   Подтоварник. Четырехугольное обструганное бревно. Сколько каждое весит? Наверно, больше семидесяти двух килограмм. Эх, нам бы подъемный кран.
   - Раз, два, взяли!
   - Раз, два, взяли!
   - Раз, два... пусть лежит!
   Перекур.
   И у Вовки опять мрачные мысли.
   "Таскаем подтоварник. Черт знает для чего. Может, опять придется перетаскивать? В Москве у меня была чистенькая работа и чистенький станок. И в Москве я зарабатывал больше, и в Москве я меньше уставал, и в Москве была Люся, и в Москве была Москва... А здесь я грузчик. И сколько же мне будут платить?"