Страница:
А главное, понял я - Старик тоже что-то почувствовал. Будет тепло. Придет как по заказу.
***
Для того заборы строят, чтобы дырка в них была. По-моему, это строчка из песни: "Не сама машина ходит, машинист машину водит". Впрочем, не уверен.
Правда, по дворам и закоулкам поплутать следовало. Зато какой пролом! Мечта, а не пролом! Народ через него с сумками валил, как на демонстрацию. Дежурные санитарки лишь крякали и отворачивались. Тоже люди.
Наташу я не увидел.
Спрашиваю у девочек, с которыми она обычно гуляет. Отвечают:
- Упала она вчера на прогулке. Унесли ее в палату. Лежит и не встает.
Как прорваться через двойные двери? Одну открыл ключом от нашей квартиры. А в другой замок не тот.
Тихо и темно, как в незнакомой прихожей. Подергал за ручку. Качаются створки. Отошел к стене, разбежался - и плечом.
Распахнулись.
По лестнице на второй этаж. Пролеты металлической сеткой затянуты. Сачок для бабочек. На двери отделения табличка: "Не стучать".
Царапаюсь. Шаги. Открывают.
- Вы как сюда попали?
- Врач разрешил.
- К кому?
- К Наташе Мартыновой.
- Узнaю.
Хлопнула дверь, щелкнул замок. Шаги затихают.
Но если ей плохо, должны пустить? Если действительно плохо - пустят.
Открывают:
- Проходите.
Пустая палата на десять коек. Лежит она одна, моя девочка, головы не поднимает.
- Кисик, что с тобой?
И тут же сам себя - цап. Спокойно. Ты только не расползайся. Плохие у нее глаза. С фиолетовым отблеском.
- Как Алена?
- Прекрасно Алена. У Алены все прекрасно.
- Зря ты мне принес. Возьми из тумбочки конфеты и печенье. Я ничего не ем. Отнеси Алене.
- У Алены склад конфет. Завалена она печеньем. Лучше о себе расскажи.
Рассказывает. Новое лекарство ей дали. Курс лечения сменили. Экспериментируют. На улице головокружение почувствовала. Обморок. И сейчас встать не может.
Я, конечно, про врачей свою шарманку завел. Какие они умные да разумные. Как все на свете вылечивают!
- Вижу. Тут люди годами лежат. Врачи даже не знают, что со мной.
Знают, Кисик. И я знаю. Только тебе этого знать не надо.
- Диагноз известен, - говорю, - нервное переутомление.
- Ладно. Расскажи лучше, как дома.
- Прекрасно дома.
- Представляю. Алена совсем одна.
- Да нет. Нашел я домработницу. Исполнилась твоя мечта о домработнице. Только она не пожилая. Пожилых домработниц вообще в природе не существует. Их ни за какие деньги не сыщешь.
- Как зовут?
- Ира.
- Опять?
- Да не та Ира. Та Ира весной замуж вышла. Я же тебе рассказывал. А эта с родителями поругалась. Жить ей негде. А я кормлю и двадцать рублей обещал. Всем выгодно.
- Где ты ее откопал?
- Мария Ивановна из нашего отдела познакомила.
- А без нее нельзя?
- Не получается. Мои старики еле ходят. Им самим нянька нужна. Они к нам на пятый этаж не подымутся. Тетка твоя тоже больной человек. Два раза в месяц приезжает. Больше у тебя никого нет. Никого у нас нет, понимаешь?
- Они ладят?
- Ладят.
- Слушается она Иру?
- Не очень. Они вроде подруг. Та на Алену крикнуть боится.
- Обед готовит?
- Готовит.
- Хорошо. Из школы Алена голодной приходит. Не ест она там, на продленке. Может, Ира у нас останется, когда я из больницы выйду?
- Не знаю, Наташка. У нее какой-то парень. Вдруг к нему уйдет?
- Отметки?
- Теперь Ира следит за уроками. Думаю, троек не будет.
- Что на работе?
- Все о'кей.
Она помолчала, а потом и говорит:
- Женишься ты на Ире и Алену заберешь.
Меня даже в жар бросило.
- Кисик, - говорю, - маленький, что ты там придумал? Совсем ты... словом, ерунду несешь. Разве я могу такую глупую девочку бросить?
И верно, ребята, никуда я от нее не уйду. Детей не бросают.
- Кисик, - говорю, - ну давай я уволю Иру.
- Не надо. Раз Алене хорошо, пусть живет. Скажи ей спасибо.
- Но если это тебя волнует...
- А меня, Вовка, уже ничего не волнует. Я просто отбываю свой срок на земле.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Бескрайнее озеро, на голубоватой поверхности которого плывут маленькие пушистые облака. Ниже - тонкие пластинки льда, окаймляющие бурые маслянистые пятна земли.
Кухня погоды. Жидкая похлебка с разваренными пельменями. Мы до сих пор не можем ее расхлебать.
Потом все затянулось. Закрылась лавочка. Или, говоря по-нашему, пошел мощный фронт.
Самолет пробил облачность. Льдины, серые, словно истоптанные галошами, застыли в зеленой болотной воде.
Летели низко, казалось, метрах в пяти надо льдом. Видны были даже маленькие бугорки и разводы. Летели очень медленно. И как наша тяжелая машина не падала на такой скорости? А вот и земля. Четко различаешь каждую кочку, каждый ручеек. Не остановились ли мы в воздухе?
Но вдруг вынырнули и быстро понеслись назад маленькие домики, склады, дороги.
Вернулось ощущение высоты.
На желтом трехэтажном здании аэропорта четыре надписи:
"Слава КПСС!"
"Слава партии Ленина!"
"Амдерма".
"Миру - мир!"
К самолету подскочил "газик". Сзади, на кузове, прикреплено светящееся табло: "За мной".
После длительного дождя со штормом небо несколько очистилось. Стал виден дальний маяк, который всегда скрывала дымка. Желтое солнце садилось без единого облачка - оно увеличивалось, но не краснело. Оно опускалось как раскаленный шар, и казалось, что бурное море на самом деле неподвижно. Море расплавилось и блестело стальными выбоинами.
Мои соседи не умолкали. Редко встретишь такое родство душ. Каждый из них с радостью убеждался, что его собеседник думает так же, и они были очень довольны друг другом.
Смысл их разговора сводился к следующему:
Не имей сто рублей, а имей сто друзей.
Мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи.
Женщины потеряли всякий стыд.
Здоровье дороже.
***
Я сидел и ждал у моря погоды.
***
Сколько я потом времени провел в аэропортах! Но тогда я впервые, на своем личном опыте, испытал, что есть, оказывается, разница между рекламой Аэрофлота, с симпатичной стюардессой-манекенщицей, и действительностью.
Подлетел на такси, сдачу не взял - некогда, на самолет опаздываю! Бегом в вокзал. А там не разбежишься. На всех скамейках люди вповалку. Сидят, лежат, спят, в карты играют. Дети под ногами ползают. В проходах мешки, чемоданы.
Я к справочной:
- Объявили посадку на Москву?
А девушка взглянула на меня и даже улыбнулась. Смешным я ей показался. Закрыта, говорит, Москва. Третьи сутки закрыта.
Теперь-то это дело привычное. Всегда что-нибудь закрыто. Север или Запад. Или Восток. Наш брат синоптик хорошо работает. Впрочем, над ним не каплет.
Смешно, ребята. Смешно вспоминать, как я пытался найти концы, разузнать, что да как. Начальство в аэропортах особый народ. Профессионалы. Чуть пробка - пропадает начальство. Днем с фонарем не сыщешь. А девушку в справочной можно понять. Всю смену к ней в окошко лезут красные, потные лица. Нервничают. Кричат. А чего кричат? Что она им ответит?
- Ждите. Объявят.
Скучно ей.
Это я потом научился ждать.
Вообще, не помню дня, чтоб я кого-то или чего-то не ждал. Иногда ждешь чуда. Прихожу к выводу: ожидание - естественное состояние человека (не забыть афоризм взять в рамочку).
Однако я в первый же московский самолет пролез. К командиру корабля бросился. Документами размахивал, командировкой. Он и слушать меня не хотел. Тогда я ему в открытую:
- К жене лечу. Соскучился. Не успел жениться, как меня за тридевять земель услали. Паспорт со штампом покажу.
И вижу, глаза летчика приняли осмысленное выражение. Раньше он мимо меня смотрел. Наверно, что-то у него в голове сработало. Замкнулся контакт. Небось когда-нибудь и он был на моем месте.
Посадил.
Врываюсь я домой. Все вверх дном. Отец ее, ныне покойный, генеральную уборку устроил.
Вдруг откуда-то из кухни кто-то несется в длинном, до пят, халате:
- Вовка приехал! Вовка приехал!
И прыгает до потолка.
И так она весь вечер песенку пела: "Вовка приехал, Вовка приехал". И прыгала.
Наташка тогда веселенькой была.
***
И еще я помню жару в Ташкенте. Солнце припекало, наваливалось на плечи.
Зашел я в чайхану. Старики сидят, чай пьют. И я взял чашку.
- Сахар, - спрашиваю, - есть?
- Сахар нет. Кампэт есть!
Конфеты как конфеты. На столе газеты лежат за позапрошлый месяц и брошюры по санитарной гигиене. В динамике музыка их восточная играет. Душно.
Сижу, пью чай. Прикидываю: дескать, если убрать радио и газеты - всё как сто лет назад.
Потом отправился в старый город, по улицам его узким блуждал. Плутаешь между белых глиняных заборов, кружит тебя, кружит и все больше проникаешься ощущением, что ты в прошлый век попал, а может, и в позапрошлый. Но вдруг дыра в заборе, а во дворе - новенькая "Волга". На углу надпись прочтешь: "Улица Революционна Куча. Дом № 1". И самое главное - школьники разом целой ватагой появляются. Портфелями дерутся. Современные ребятишки. О футболе говорят.
Рассказывают, что не хотели старики в новый район Чиланзар переезжать. Тут у них и дом и сад. И привычно. Не желали, и все, хоть земля трясись!
И затрясло.
Только змеи, ящерицы и прочая древняя нечисть еще за сутки из щелей и нор повылезали. Значит, каждая нечисть свой особый прибор имеет. Старый, тысячелетней давности, да поточнее наших, новейших. Ведь какое землетрясение поймали! И как положено, за двадцать четыре часа предупреждение давали. Штормили.
Что мы знаем об этом? А беремся погоду предсказывать.
Нет теперь старого города. А может, его и не было. И тебя там не было.
***
Но я помню... Что ты помнишь? А если тебе все приснилось? Или просто в кино увидел?
Помнишь, ученый в Якутске сказал: "Способный вы человек, Мартынов, да ветер в вашей голове. И никакой самодисциплины".
Но ведь это я в Амдерму летел! Это я, Мартынов, погоду у Балтики ждал! Это я к Наташке торопился! И по старому городу я сам ходил! Это моя жизнь! Ее же не придумаешь!
Придумывают. Большие есть на это специалисты.
И еще неизвестно, что такое "ты сам".
***
Этикетка на коробке: "Универсальный стиральный порошок". Намек на мою жизнь?
Что осталось от нас самих? И были ли мы когда-нибудь сами собой? Что значит "ты сам"?
Некоторые свойства характера, перешедшие к тебе от отца с матерью, смесь генов, наследственность?
Какие-то навыки, привычки, выработанные тобой в детстве?
Анализ мыслей и наблюдений, то есть то, что ты замечал в обществе, в людях, в природе, причем казалось, это видишь один только ты?
Определенные знания, усвоенные во время учебы и работы?
Так называемый золотой запас детства и юности.
А не растранжирил ли ты свой небольшой капитал на карьеру, на какой-то минимальный успех, на создание семьи?
Ведь за все надо платить. Может, ты уже пуст?
Нет тебя самого, понимаешь? Есть стандартная начинка:
профессиональная подготовка (ты приработавшаяся часть хорошо налаженной машины, - если не винтик, то колесико, рычаг);
житейский опыт (типичный для твоих сверстников. Тебе, естественно, он кажется исчерпывающим);
информация (несколько большая, чем у большинства твоих сограждан, но меньшая, чем мог бы сам получить при желании, - а в общем, такая же, как и у всех людей твоего круга);
некоторые пространные рассуждения обо всем (характерные для твоих друзей и знакомых. Собираясь, вы говорите об одном и том же - одно и то же всякий раз. С человеком, который думает иначе, тебе разговаривать неинтересно);
обрывки разных цитат и мыслей из книг;
старые песни;
старые анекдоты;
номера телефонов;
интимные истории (нечто подобное случалось и с твоими друзьями);
огромное количество образов, сцен, ситуаций из всех кинофильмов, театральных постановок, и особенно из телепередач (всесильный телевизор! Речи и музыка, лекции и драмы, футболисты, хоккеисты, артисты, фигуристы перешли в твою голову из голубого экрана. Они часть тебя самого. Это - как наркотик. Ты не можешь без них).
Где же ты сам?
***
Тротуары Певека- длинные деревянные короба, где спрятаны трубы теплоцентрали - скользкие, обледенелые тротуары, с которых человека сбрасывают резкие порывы ветра, - ты ходил по ним? И маленькая комнатка на втором этаже здания барачного типа, а в комнате железная кровать, венский довоенный стул, и приемник на полу, и надписи на стенах, - все кому не лень изощрялись. Ты там жил?
Было такое дело.
Ночью товарный состав медленно громыхает по мосту через Обь. Кто притаился на подножке, вцепившись в поручни и жмурясь при свете очередного фонаря? Это не ты ли возвращаешься с приятелем кратчайшей дорогой в город?
Было, братцы.
А море Охотников штормит, бьют волны с правого борта. Пена пузырится на палубе, ныряем мы, ох как ныряем носом. Море вдруг над твоей головой оказывается, а потом опять в небеса летишь. И вот оседает, оседает посудина, по корме, как по бульвару, буруны гуляют, матросики на мостике жмутся, капитан в мегафон орет. И всплывает, всплывает серая, как смерть, подводная льдина...
Стоп! Начало твое. Ходил ты по морю Охотников. А конец из какого-то фильма, а может, сразу из нескольких.
Освещенное окно. Там твою любимую девушку обнимает чужой мужчина. Гаснет свет. Шумят черные деревья. Ты стучишься в немое стекло и видишь, что к нему, с той стороны, прилипло чье-то лицо.
Нет, Мартынов, это не твои дежурства у Ириного дома, это "Земляничная поляна" товарища Бергмана.
"На этом наш оркестр свое выступление по программе заканчивает!" И все начинают деловито складывать ноты, и администратор верхний свет тушит. Но кипит, кипит жизнь в ресторане, еще не допили, еще толстые бабы в вечернем панбархате свое не отплясали - рано им сдаваться на милость кавалеров, которые небось по три пятерки уже выложили. И бегут, бегут мужики, трешницу суют, гуляют, их душа "Одесский порт" требует, а потом и "Моего Васю". Сделаем, ребята, сделаем. Но ты уверен, что если пройдешь ресторан насквозь - не очутишься ли в маленьком баре? А у стойки парень стоит в темных очках, и лицо его очень знакомо. Может, в школе вместе учились? Да нет. У него за пазухой маузер, и разговаривает он со своим приятелем, и зажигают они спирт в стаканах, в память друзей, что погибли в лесных отрядах.
Парад-алле открывает фокусник с неподвижным белым лицом. И идут, идут под прекрасную музыку актеры и монахи, критики и проститутки, осветители и родственники, идут на финал режиссера Феллини, который любит и ненавидит эту жизнь, но принимает ее такой, какая она есть. Тебя случайно там не было?
...Ну, думаю, только бы ребята смыться успели. Ведь Старик дрался, его узнают. Стою курю. А по улице топот. В ряд бегут. Человек пятнадцать. Набрали корешей. Я стою. Главное - успеть слово сказать, разговор завести, пока бить не начали. А пойдет разговор - договоримся. Друзьями разойдемся. Они все ближе. А я стою. Признаться, не очень мне весело.
Договорились.
Только не ты стоял, а твой товарищ. Но он столько раз рассказывал эту историю, а потом ты ее рассказывал за него, а потом - за себя, что и вправду поверил: с тобой лично все произошло.
Обрывистые берега Приморья - и высокие пальмы на Азорских островах; лихие виражи на шоссе между Холмском и Южно-Сахалинском - и дорога через горы, по которой ползет тяжелый, со смертельным грузом пироксилина грузовик; потемневшие, словно прокопченные иконы в церкви Андрея Боголюбского - и с шипением вытянувшие шеи химеры собора Парижской Богоматери; мощенная кругляками улица Якутска, бочка с водой на повозке, старик якут правит лошадью - и крутые стены Пармского монастыря; всеобщее братание в Корсаковском ресторане, два экипажа вернулись из рейса, на пол сбрасываются бутылки, каждый ставит свою, каждый угощает - и тост, который произнес элегантный офицер в немецкой форме (он дождался, пока все выпьют и сядут, потом окинул своего генерала холодным взглядом разведчика и сказал: "За нашу победу!"); чуть раскосые, с поволокой глаза школьницы (первая любовь!) - и Лючия Бозе поправляет упавшие на лоб волосы (тоже был влюблен).
Ты еще не запутался?
"Мы обошли все страны, все новые пути, наши острова светили, которых не найти". Отстреливаясь от петлюровцев, бежал по засыпанным снегом улицам Киева; сидел за круглым столом в институте академика Будкера; получил шифровку в туалете от нашего человека в Гаване; ногой распахнул дверь кабинета начальника Радиометцентра и сказал: "Завтра придет Южак, надо давать штормовое предупреждение"; брал в Риме интервью у принцессы, с которой провел прошлую ночь; в пургу на вездеходе ездил в рыбсовхоз за спиртом; стоял под пистолетом Грушницкого, выплевывая вишневые косточки; бродил всю ночь под окнами родильного дома; поправляя эполет, шантажировал сиятельного князя Меттерниха; под дождем сбрасывал вилами силос в яму; был удален с поля в полуфинальном матче с командой ФРГ; вечерами после школы торопился к учительнице музыки играть гаммы; лежал в засаде вместе с Венькой Малышевым; хоронил товарищей - и тех, с кем водку пил, и тех, которые в реальном мире, наверное, никогда не жили.
Вот теперь все закодируем - и в ЭВМ. Пускай машина определит процент твоей неповторимой индивидуальности, если эта индивидуальность еще существует.
***
- Игорь, плохо с Наташкой.
- Знаю. Заезжал вчера в клинику.
- Значит, верен их диагноз?
- Как сказать? Может, да, а может, нет. Сейчас модно под это дело все подводить. Картина похожая. Но в нашей области много сходных состояний. Будем надеяться, Бог милостив. Нос не вешай - вытащим Наташку.
- Вижу. Она пластом лежит.
- Пробуют. Новое лекарство. Побочные явления. Каждый человек индивидуален, никто не знает, что и как на него подействует.
- Но если сразу такая реакция?
- Так ее еще не лечили. Экспериментируют. Всего по полтаблетки давали. Хитрое дело - человеческую душу химией ремонтировать. А иного выхода нет.
- Значит, что с ней - никто толком не понимает?
- Спрашиваешь! Понять, это почти равносильно тому, что вылечить.
- Знакомая ситуация. В нашей специальности тоже никто ничего толком не понимает. Экспериментируют, пробуют, предполагают.
- С тобой легко разговаривать. Сам знаешь, как прогноз давать.
- Вот именно. Игорек, извини, если я на тебя набросился. Нервы. Я врачам верю, особенно тебе. Ничего другого не остается. Только я еще не встречал человека, который был бы в чем-либо уверен до конца. Наверно, век такой. Чем крупнее специалист, тем больше сомнений. Тоска с учеными. Иногда мечтаешь найти знахаря или колдуна. Знахарь траву сварит, колдун на палец поплюет и ветру подставит, но оба категорично заявят: "Да будет так!" И вдруг оно и случится?
- Догадываюсь, наколдовал ты в своем месячном прогнозе?
- Игорек, я бы все колдовство мира на одну здоровую Наташку променял. Слушай, приезжай как-нибудь вечером, благо магазин под боком?
- Светлая мысль.
***
Прогноз на завтра по Москве.
3 сентября. Дают дождь - все верно, льет.
5 сентября. Дают дождь - сухо.
6 сентября. Ливень во второй половине дня - на небе ни облачка.
8 сентября. Понижение температуры до 10 градусов, западный ветер, местами осадки - угадали.
9 сентября. Температура 8 - 10 градусов, ветер западный, местами осадки - угадали.
10 сентября. Температура 6 - 8 градусов, ветер северный, ночью по области возможны заморозки, мелкий моросящий дождь - сухо, 20 градусов в тени, ветер южный.
11 сентября. Понижение температуры, ночью по области возможны заморозки, переменная облачность, местами осадки - ясно, 25 градусов в тени. Москвичи по-летнему в рубашках ходят.
12 сентября. Переменная облачность, во второй половине дождь, 13 - 15 градусов - солнце шпарит, хоть застрелись. 25 градусов.
13 сентября. Повышение температуры до 23 - 25 градусов. Без осадков. Ветер восточный, слабый до умеренного - с утра ливень, и на целый день. Ветер сильный, порывистый, 6 - 8 градусов.
Я сочувствую краткосрочникам. Они все правильно давали. Два циклона к Москве подходили. Сначала западный, затем северный. Пройти должны были Москву, да не прошли. Встали и ни с места. Почему? Аллах ведает! Уже потом гребень образовался. Это антициклон с юго-востока подтянулся. Но как только объявили хорошую погоду, циклон с севера прорвался, да как вдарил!
Все понятно, когда на карту смотришь. Но ведь наш простой советский москвич ученых премудростей не понимает. Он одно знает: в газетах написано так, на улице совсем наоборот. А для меня, в свою очередь, загадка: почему до сих пор не собрались представители трудящихся и не перебили окна в нашей конторе.
***
Так всегда бывает. Ждешь какого-нибудь важного события в своей жизни, готовишься, ноксирон на ночь принимаешь. И вот настает твой день. И ты вроде победитель. Но так долго длилось ожидание, столько нервов истрепано, столько сил потрачено, что победа не радует. Как будто иначе и быть не могло. Никакого удовлетворения. Голова пухнет от других забот.
(Впрочем, это еще не победа. Это аванс на будущее.)
Утвердили нам ноябрьский прогноз. Как утвердили, может, после расскажу. Правда, в мое "тепло" не поверили. Но все-таки плюсовую температуру дали. Дело понятное: когда мы пролетаем с завтрашним прогнозом, когда мы очевидные вещи не угадываем, кто же решится подпись свою поставить под чудесами, которые я через два с половиной месяца обещаю. Но это уже профессиональные тонкости. Это, скорее, вопрос моего самолюбия. Главное сделано.
Теперь в высокие инстанции пойдет прогноз. Там, наверху, тоже не лыком шиты. Знают, что приврать мы умеем, и точность наших предсказаний плюс-минус трамвайная остановка (так, кажется, говорил Витя, гидролог из Певека). Однако раз мы указываем на возможность резкого похолодания в начале месяца и резкого потепления, примерно на декаду, в конце ноября почти по всей европейской части - тут уж никуда не денешься. Придется вышестоящим товарищам что-нибудь придумывать, координировать и вообще принимать меры.
И материть нас будут вышестоящие товарищи, ежели ноябрь нормальным выдастся! Дескать, столько хлопот, да все попусту. Психи в Гидрометцентре сидят, панику разводят.
Но вот положат наш бюллетень на зеленое сукно во Львовской и Ужгородской области, пролистает его начальство, усмехнется. А может, и голову почешет. Я бы на их месте почесал. Потепление, осадки. Это после раннего снега. Весной мы предупреждали, да весенний паводок привычный. А в ноябре топить начнет... Прохладно будет людям на улице. Если бы мы тепла побольше дали (прямо намек на аномалию осадков), ситуация показалась бы серьезней. Ладно, чего нет, того нет. Да и мне штормить - прямая перестраховка, ничем не оправданная. Обычно "ныряющие циклоны" с севера идут. А эти ожидаются с юго-запада. "Ныряющий", он на курьерском мчится. Не успеет поднять уровни, не должен.
- Ну, старче, втравил ты нас в историю, - сказал мне Кероспян после заседания, - молись, чтоб прогноз оправдался.
Тоже идея.
***
Между нашим институтом и метро "Краснопресненская" церковь Иоанна Предтечи. Восемнадцатый век. Случайно нас рядом построили, а может, сработала озорная мысль проектировщика: "Погода - она от Бога". Только зря проектировщик старался. Ничего я не слыхал о коллективных посещениях, да и личной инициативы не наблюдалось. Личная инициатива после шести вечера на магазины направлена и на то, чтобы скорее в метро попасть.
А тут дошел я до конца переулка, голову поднял и словно впервые храм божий узрел. Старухи по ступенькам бодро семенят и в приоткрытую дверь проскальзывают. Вспомнил я слова Кероспяна. В конце концов, у нас свобода совести? Профсоюз меня не осудит.
Молитвы поют. Свечи жгут.
Я в юности несколько раз в церкви заглядывал. Из любопытства. Впечатление прежнее: роскошный кондитерский магазин во время войны. На высоких прилавках сияют торты и пирожные, а у народа лишь карточки на черный хлеб. Естественно, люди стоят опустив глаза. Молиться - значит желать.
На свечку я не разорился. Больно жирно будет. Скажи, Боженька, спасибо, что пришел.
***
Молюсь: "Боженька, такой толстенький, похожий на пенсионера в предбаннике, тебя, конечно, не существует. Но если кто-то, некий хитрый Высший Разум, придумал все это безобразие, Вселенной и Природой называемое - а мы никак концы не найдем, - так вот, если он на миллион лет все рассчитал и запрограммировал, - "Бог, обрывающий айсберги и в море ведущий лед", снабдивший змей высокочувствительным индикатором и птиц научивший через континенты летать, - следи внимательно за ходом моих мыслей, знаю, тебе заранее известно, где дождь пойдет первого апреля еще непонятно какого года, только тут нечем хвастать, опыта у тебя побольше и аналогии за тысячи веков в картотеке имеются - да ладно, я не завидую, я обращаюсь с тремя просьбами.
О прогнозе. Если я правильно тебя понял, то ты не увиливай и не переиначивай. Делай так, как решил. Впрочем, прогноз не главное.
Главное. Подумай о Наташке. Она абсолютно ни при чем. Нечего с ней счеты сводить из-за всего прогрессивного человечества. Она должна быть здоровой и веселенькой. Если врачи не разбираются, то ты сам помоги, а не мути воду. Дай ей пожить спокойно!
И третья моя нижайшая просьба - Ирка. Не хихикай, я не двоеженец. Сделай ее счастливой, и я сразу в монастырь пойду. Только посуди сам: у меня две девочки. Кто же их будет кормить? Теперь представь: расстанемся мы с Иркой, вот она стоит на улице, одна - кругом люди шустрят, у всех дела и заботы, - а она одна-одинешенька, никого, кроме меня, у нее нет. Куда же ей податься? Господи, придумай чего-нибудь! Если бы Наташка выздоровела да в нее седой положительный инженер влюбился, пообещал ей все, о чем она мечтала, чего со мной не получила... Приходил бы я по воскресеньям к своим девочкам, подарки приносил, в кино и зоопарк водил... Или бы уехал с Иркой на край света, в Тикси. Знаю, поздно Наташке новую жизнь начинать. Но мне-то, грешному, как быть? Ирка без меня останется. Наделает она глупостей, ох наделает. Ты не ленись, пораскинь мозгами, вдруг какую-нибудь идею выудишь, и Наташка и Ирка будут счастливы? Вот тогда я не только в тебя, я в черта лысого поверю и свечек полную телегу привезу - гуляй, я не жадный.
***
Для того заборы строят, чтобы дырка в них была. По-моему, это строчка из песни: "Не сама машина ходит, машинист машину водит". Впрочем, не уверен.
Правда, по дворам и закоулкам поплутать следовало. Зато какой пролом! Мечта, а не пролом! Народ через него с сумками валил, как на демонстрацию. Дежурные санитарки лишь крякали и отворачивались. Тоже люди.
Наташу я не увидел.
Спрашиваю у девочек, с которыми она обычно гуляет. Отвечают:
- Упала она вчера на прогулке. Унесли ее в палату. Лежит и не встает.
Как прорваться через двойные двери? Одну открыл ключом от нашей квартиры. А в другой замок не тот.
Тихо и темно, как в незнакомой прихожей. Подергал за ручку. Качаются створки. Отошел к стене, разбежался - и плечом.
Распахнулись.
По лестнице на второй этаж. Пролеты металлической сеткой затянуты. Сачок для бабочек. На двери отделения табличка: "Не стучать".
Царапаюсь. Шаги. Открывают.
- Вы как сюда попали?
- Врач разрешил.
- К кому?
- К Наташе Мартыновой.
- Узнaю.
Хлопнула дверь, щелкнул замок. Шаги затихают.
Но если ей плохо, должны пустить? Если действительно плохо - пустят.
Открывают:
- Проходите.
Пустая палата на десять коек. Лежит она одна, моя девочка, головы не поднимает.
- Кисик, что с тобой?
И тут же сам себя - цап. Спокойно. Ты только не расползайся. Плохие у нее глаза. С фиолетовым отблеском.
- Как Алена?
- Прекрасно Алена. У Алены все прекрасно.
- Зря ты мне принес. Возьми из тумбочки конфеты и печенье. Я ничего не ем. Отнеси Алене.
- У Алены склад конфет. Завалена она печеньем. Лучше о себе расскажи.
Рассказывает. Новое лекарство ей дали. Курс лечения сменили. Экспериментируют. На улице головокружение почувствовала. Обморок. И сейчас встать не может.
Я, конечно, про врачей свою шарманку завел. Какие они умные да разумные. Как все на свете вылечивают!
- Вижу. Тут люди годами лежат. Врачи даже не знают, что со мной.
Знают, Кисик. И я знаю. Только тебе этого знать не надо.
- Диагноз известен, - говорю, - нервное переутомление.
- Ладно. Расскажи лучше, как дома.
- Прекрасно дома.
- Представляю. Алена совсем одна.
- Да нет. Нашел я домработницу. Исполнилась твоя мечта о домработнице. Только она не пожилая. Пожилых домработниц вообще в природе не существует. Их ни за какие деньги не сыщешь.
- Как зовут?
- Ира.
- Опять?
- Да не та Ира. Та Ира весной замуж вышла. Я же тебе рассказывал. А эта с родителями поругалась. Жить ей негде. А я кормлю и двадцать рублей обещал. Всем выгодно.
- Где ты ее откопал?
- Мария Ивановна из нашего отдела познакомила.
- А без нее нельзя?
- Не получается. Мои старики еле ходят. Им самим нянька нужна. Они к нам на пятый этаж не подымутся. Тетка твоя тоже больной человек. Два раза в месяц приезжает. Больше у тебя никого нет. Никого у нас нет, понимаешь?
- Они ладят?
- Ладят.
- Слушается она Иру?
- Не очень. Они вроде подруг. Та на Алену крикнуть боится.
- Обед готовит?
- Готовит.
- Хорошо. Из школы Алена голодной приходит. Не ест она там, на продленке. Может, Ира у нас останется, когда я из больницы выйду?
- Не знаю, Наташка. У нее какой-то парень. Вдруг к нему уйдет?
- Отметки?
- Теперь Ира следит за уроками. Думаю, троек не будет.
- Что на работе?
- Все о'кей.
Она помолчала, а потом и говорит:
- Женишься ты на Ире и Алену заберешь.
Меня даже в жар бросило.
- Кисик, - говорю, - маленький, что ты там придумал? Совсем ты... словом, ерунду несешь. Разве я могу такую глупую девочку бросить?
И верно, ребята, никуда я от нее не уйду. Детей не бросают.
- Кисик, - говорю, - ну давай я уволю Иру.
- Не надо. Раз Алене хорошо, пусть живет. Скажи ей спасибо.
- Но если это тебя волнует...
- А меня, Вовка, уже ничего не волнует. Я просто отбываю свой срок на земле.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Бескрайнее озеро, на голубоватой поверхности которого плывут маленькие пушистые облака. Ниже - тонкие пластинки льда, окаймляющие бурые маслянистые пятна земли.
Кухня погоды. Жидкая похлебка с разваренными пельменями. Мы до сих пор не можем ее расхлебать.
Потом все затянулось. Закрылась лавочка. Или, говоря по-нашему, пошел мощный фронт.
Самолет пробил облачность. Льдины, серые, словно истоптанные галошами, застыли в зеленой болотной воде.
Летели низко, казалось, метрах в пяти надо льдом. Видны были даже маленькие бугорки и разводы. Летели очень медленно. И как наша тяжелая машина не падала на такой скорости? А вот и земля. Четко различаешь каждую кочку, каждый ручеек. Не остановились ли мы в воздухе?
Но вдруг вынырнули и быстро понеслись назад маленькие домики, склады, дороги.
Вернулось ощущение высоты.
На желтом трехэтажном здании аэропорта четыре надписи:
"Слава КПСС!"
"Слава партии Ленина!"
"Амдерма".
"Миру - мир!"
К самолету подскочил "газик". Сзади, на кузове, прикреплено светящееся табло: "За мной".
После длительного дождя со штормом небо несколько очистилось. Стал виден дальний маяк, который всегда скрывала дымка. Желтое солнце садилось без единого облачка - оно увеличивалось, но не краснело. Оно опускалось как раскаленный шар, и казалось, что бурное море на самом деле неподвижно. Море расплавилось и блестело стальными выбоинами.
Мои соседи не умолкали. Редко встретишь такое родство душ. Каждый из них с радостью убеждался, что его собеседник думает так же, и они были очень довольны друг другом.
Смысл их разговора сводился к следующему:
Не имей сто рублей, а имей сто друзей.
Мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевые вещи.
Женщины потеряли всякий стыд.
Здоровье дороже.
***
Я сидел и ждал у моря погоды.
***
Сколько я потом времени провел в аэропортах! Но тогда я впервые, на своем личном опыте, испытал, что есть, оказывается, разница между рекламой Аэрофлота, с симпатичной стюардессой-манекенщицей, и действительностью.
Подлетел на такси, сдачу не взял - некогда, на самолет опаздываю! Бегом в вокзал. А там не разбежишься. На всех скамейках люди вповалку. Сидят, лежат, спят, в карты играют. Дети под ногами ползают. В проходах мешки, чемоданы.
Я к справочной:
- Объявили посадку на Москву?
А девушка взглянула на меня и даже улыбнулась. Смешным я ей показался. Закрыта, говорит, Москва. Третьи сутки закрыта.
Теперь-то это дело привычное. Всегда что-нибудь закрыто. Север или Запад. Или Восток. Наш брат синоптик хорошо работает. Впрочем, над ним не каплет.
Смешно, ребята. Смешно вспоминать, как я пытался найти концы, разузнать, что да как. Начальство в аэропортах особый народ. Профессионалы. Чуть пробка - пропадает начальство. Днем с фонарем не сыщешь. А девушку в справочной можно понять. Всю смену к ней в окошко лезут красные, потные лица. Нервничают. Кричат. А чего кричат? Что она им ответит?
- Ждите. Объявят.
Скучно ей.
Это я потом научился ждать.
Вообще, не помню дня, чтоб я кого-то или чего-то не ждал. Иногда ждешь чуда. Прихожу к выводу: ожидание - естественное состояние человека (не забыть афоризм взять в рамочку).
Однако я в первый же московский самолет пролез. К командиру корабля бросился. Документами размахивал, командировкой. Он и слушать меня не хотел. Тогда я ему в открытую:
- К жене лечу. Соскучился. Не успел жениться, как меня за тридевять земель услали. Паспорт со штампом покажу.
И вижу, глаза летчика приняли осмысленное выражение. Раньше он мимо меня смотрел. Наверно, что-то у него в голове сработало. Замкнулся контакт. Небось когда-нибудь и он был на моем месте.
Посадил.
Врываюсь я домой. Все вверх дном. Отец ее, ныне покойный, генеральную уборку устроил.
Вдруг откуда-то из кухни кто-то несется в длинном, до пят, халате:
- Вовка приехал! Вовка приехал!
И прыгает до потолка.
И так она весь вечер песенку пела: "Вовка приехал, Вовка приехал". И прыгала.
Наташка тогда веселенькой была.
***
И еще я помню жару в Ташкенте. Солнце припекало, наваливалось на плечи.
Зашел я в чайхану. Старики сидят, чай пьют. И я взял чашку.
- Сахар, - спрашиваю, - есть?
- Сахар нет. Кампэт есть!
Конфеты как конфеты. На столе газеты лежат за позапрошлый месяц и брошюры по санитарной гигиене. В динамике музыка их восточная играет. Душно.
Сижу, пью чай. Прикидываю: дескать, если убрать радио и газеты - всё как сто лет назад.
Потом отправился в старый город, по улицам его узким блуждал. Плутаешь между белых глиняных заборов, кружит тебя, кружит и все больше проникаешься ощущением, что ты в прошлый век попал, а может, и в позапрошлый. Но вдруг дыра в заборе, а во дворе - новенькая "Волга". На углу надпись прочтешь: "Улица Революционна Куча. Дом № 1". И самое главное - школьники разом целой ватагой появляются. Портфелями дерутся. Современные ребятишки. О футболе говорят.
Рассказывают, что не хотели старики в новый район Чиланзар переезжать. Тут у них и дом и сад. И привычно. Не желали, и все, хоть земля трясись!
И затрясло.
Только змеи, ящерицы и прочая древняя нечисть еще за сутки из щелей и нор повылезали. Значит, каждая нечисть свой особый прибор имеет. Старый, тысячелетней давности, да поточнее наших, новейших. Ведь какое землетрясение поймали! И как положено, за двадцать четыре часа предупреждение давали. Штормили.
Что мы знаем об этом? А беремся погоду предсказывать.
Нет теперь старого города. А может, его и не было. И тебя там не было.
***
Но я помню... Что ты помнишь? А если тебе все приснилось? Или просто в кино увидел?
Помнишь, ученый в Якутске сказал: "Способный вы человек, Мартынов, да ветер в вашей голове. И никакой самодисциплины".
Но ведь это я в Амдерму летел! Это я, Мартынов, погоду у Балтики ждал! Это я к Наташке торопился! И по старому городу я сам ходил! Это моя жизнь! Ее же не придумаешь!
Придумывают. Большие есть на это специалисты.
И еще неизвестно, что такое "ты сам".
***
Этикетка на коробке: "Универсальный стиральный порошок". Намек на мою жизнь?
Что осталось от нас самих? И были ли мы когда-нибудь сами собой? Что значит "ты сам"?
Некоторые свойства характера, перешедшие к тебе от отца с матерью, смесь генов, наследственность?
Какие-то навыки, привычки, выработанные тобой в детстве?
Анализ мыслей и наблюдений, то есть то, что ты замечал в обществе, в людях, в природе, причем казалось, это видишь один только ты?
Определенные знания, усвоенные во время учебы и работы?
Так называемый золотой запас детства и юности.
А не растранжирил ли ты свой небольшой капитал на карьеру, на какой-то минимальный успех, на создание семьи?
Ведь за все надо платить. Может, ты уже пуст?
Нет тебя самого, понимаешь? Есть стандартная начинка:
профессиональная подготовка (ты приработавшаяся часть хорошо налаженной машины, - если не винтик, то колесико, рычаг);
житейский опыт (типичный для твоих сверстников. Тебе, естественно, он кажется исчерпывающим);
информация (несколько большая, чем у большинства твоих сограждан, но меньшая, чем мог бы сам получить при желании, - а в общем, такая же, как и у всех людей твоего круга);
некоторые пространные рассуждения обо всем (характерные для твоих друзей и знакомых. Собираясь, вы говорите об одном и том же - одно и то же всякий раз. С человеком, который думает иначе, тебе разговаривать неинтересно);
обрывки разных цитат и мыслей из книг;
старые песни;
старые анекдоты;
номера телефонов;
интимные истории (нечто подобное случалось и с твоими друзьями);
огромное количество образов, сцен, ситуаций из всех кинофильмов, театральных постановок, и особенно из телепередач (всесильный телевизор! Речи и музыка, лекции и драмы, футболисты, хоккеисты, артисты, фигуристы перешли в твою голову из голубого экрана. Они часть тебя самого. Это - как наркотик. Ты не можешь без них).
Где же ты сам?
***
Тротуары Певека- длинные деревянные короба, где спрятаны трубы теплоцентрали - скользкие, обледенелые тротуары, с которых человека сбрасывают резкие порывы ветра, - ты ходил по ним? И маленькая комнатка на втором этаже здания барачного типа, а в комнате железная кровать, венский довоенный стул, и приемник на полу, и надписи на стенах, - все кому не лень изощрялись. Ты там жил?
Было такое дело.
Ночью товарный состав медленно громыхает по мосту через Обь. Кто притаился на подножке, вцепившись в поручни и жмурясь при свете очередного фонаря? Это не ты ли возвращаешься с приятелем кратчайшей дорогой в город?
Было, братцы.
А море Охотников штормит, бьют волны с правого борта. Пена пузырится на палубе, ныряем мы, ох как ныряем носом. Море вдруг над твоей головой оказывается, а потом опять в небеса летишь. И вот оседает, оседает посудина, по корме, как по бульвару, буруны гуляют, матросики на мостике жмутся, капитан в мегафон орет. И всплывает, всплывает серая, как смерть, подводная льдина...
Стоп! Начало твое. Ходил ты по морю Охотников. А конец из какого-то фильма, а может, сразу из нескольких.
Освещенное окно. Там твою любимую девушку обнимает чужой мужчина. Гаснет свет. Шумят черные деревья. Ты стучишься в немое стекло и видишь, что к нему, с той стороны, прилипло чье-то лицо.
Нет, Мартынов, это не твои дежурства у Ириного дома, это "Земляничная поляна" товарища Бергмана.
"На этом наш оркестр свое выступление по программе заканчивает!" И все начинают деловито складывать ноты, и администратор верхний свет тушит. Но кипит, кипит жизнь в ресторане, еще не допили, еще толстые бабы в вечернем панбархате свое не отплясали - рано им сдаваться на милость кавалеров, которые небось по три пятерки уже выложили. И бегут, бегут мужики, трешницу суют, гуляют, их душа "Одесский порт" требует, а потом и "Моего Васю". Сделаем, ребята, сделаем. Но ты уверен, что если пройдешь ресторан насквозь - не очутишься ли в маленьком баре? А у стойки парень стоит в темных очках, и лицо его очень знакомо. Может, в школе вместе учились? Да нет. У него за пазухой маузер, и разговаривает он со своим приятелем, и зажигают они спирт в стаканах, в память друзей, что погибли в лесных отрядах.
Парад-алле открывает фокусник с неподвижным белым лицом. И идут, идут под прекрасную музыку актеры и монахи, критики и проститутки, осветители и родственники, идут на финал режиссера Феллини, который любит и ненавидит эту жизнь, но принимает ее такой, какая она есть. Тебя случайно там не было?
...Ну, думаю, только бы ребята смыться успели. Ведь Старик дрался, его узнают. Стою курю. А по улице топот. В ряд бегут. Человек пятнадцать. Набрали корешей. Я стою. Главное - успеть слово сказать, разговор завести, пока бить не начали. А пойдет разговор - договоримся. Друзьями разойдемся. Они все ближе. А я стою. Признаться, не очень мне весело.
Договорились.
Только не ты стоял, а твой товарищ. Но он столько раз рассказывал эту историю, а потом ты ее рассказывал за него, а потом - за себя, что и вправду поверил: с тобой лично все произошло.
Обрывистые берега Приморья - и высокие пальмы на Азорских островах; лихие виражи на шоссе между Холмском и Южно-Сахалинском - и дорога через горы, по которой ползет тяжелый, со смертельным грузом пироксилина грузовик; потемневшие, словно прокопченные иконы в церкви Андрея Боголюбского - и с шипением вытянувшие шеи химеры собора Парижской Богоматери; мощенная кругляками улица Якутска, бочка с водой на повозке, старик якут правит лошадью - и крутые стены Пармского монастыря; всеобщее братание в Корсаковском ресторане, два экипажа вернулись из рейса, на пол сбрасываются бутылки, каждый ставит свою, каждый угощает - и тост, который произнес элегантный офицер в немецкой форме (он дождался, пока все выпьют и сядут, потом окинул своего генерала холодным взглядом разведчика и сказал: "За нашу победу!"); чуть раскосые, с поволокой глаза школьницы (первая любовь!) - и Лючия Бозе поправляет упавшие на лоб волосы (тоже был влюблен).
Ты еще не запутался?
"Мы обошли все страны, все новые пути, наши острова светили, которых не найти". Отстреливаясь от петлюровцев, бежал по засыпанным снегом улицам Киева; сидел за круглым столом в институте академика Будкера; получил шифровку в туалете от нашего человека в Гаване; ногой распахнул дверь кабинета начальника Радиометцентра и сказал: "Завтра придет Южак, надо давать штормовое предупреждение"; брал в Риме интервью у принцессы, с которой провел прошлую ночь; в пургу на вездеходе ездил в рыбсовхоз за спиртом; стоял под пистолетом Грушницкого, выплевывая вишневые косточки; бродил всю ночь под окнами родильного дома; поправляя эполет, шантажировал сиятельного князя Меттерниха; под дождем сбрасывал вилами силос в яму; был удален с поля в полуфинальном матче с командой ФРГ; вечерами после школы торопился к учительнице музыки играть гаммы; лежал в засаде вместе с Венькой Малышевым; хоронил товарищей - и тех, с кем водку пил, и тех, которые в реальном мире, наверное, никогда не жили.
Вот теперь все закодируем - и в ЭВМ. Пускай машина определит процент твоей неповторимой индивидуальности, если эта индивидуальность еще существует.
***
- Игорь, плохо с Наташкой.
- Знаю. Заезжал вчера в клинику.
- Значит, верен их диагноз?
- Как сказать? Может, да, а может, нет. Сейчас модно под это дело все подводить. Картина похожая. Но в нашей области много сходных состояний. Будем надеяться, Бог милостив. Нос не вешай - вытащим Наташку.
- Вижу. Она пластом лежит.
- Пробуют. Новое лекарство. Побочные явления. Каждый человек индивидуален, никто не знает, что и как на него подействует.
- Но если сразу такая реакция?
- Так ее еще не лечили. Экспериментируют. Всего по полтаблетки давали. Хитрое дело - человеческую душу химией ремонтировать. А иного выхода нет.
- Значит, что с ней - никто толком не понимает?
- Спрашиваешь! Понять, это почти равносильно тому, что вылечить.
- Знакомая ситуация. В нашей специальности тоже никто ничего толком не понимает. Экспериментируют, пробуют, предполагают.
- С тобой легко разговаривать. Сам знаешь, как прогноз давать.
- Вот именно. Игорек, извини, если я на тебя набросился. Нервы. Я врачам верю, особенно тебе. Ничего другого не остается. Только я еще не встречал человека, который был бы в чем-либо уверен до конца. Наверно, век такой. Чем крупнее специалист, тем больше сомнений. Тоска с учеными. Иногда мечтаешь найти знахаря или колдуна. Знахарь траву сварит, колдун на палец поплюет и ветру подставит, но оба категорично заявят: "Да будет так!" И вдруг оно и случится?
- Догадываюсь, наколдовал ты в своем месячном прогнозе?
- Игорек, я бы все колдовство мира на одну здоровую Наташку променял. Слушай, приезжай как-нибудь вечером, благо магазин под боком?
- Светлая мысль.
***
Прогноз на завтра по Москве.
3 сентября. Дают дождь - все верно, льет.
5 сентября. Дают дождь - сухо.
6 сентября. Ливень во второй половине дня - на небе ни облачка.
8 сентября. Понижение температуры до 10 градусов, западный ветер, местами осадки - угадали.
9 сентября. Температура 8 - 10 градусов, ветер западный, местами осадки - угадали.
10 сентября. Температура 6 - 8 градусов, ветер северный, ночью по области возможны заморозки, мелкий моросящий дождь - сухо, 20 градусов в тени, ветер южный.
11 сентября. Понижение температуры, ночью по области возможны заморозки, переменная облачность, местами осадки - ясно, 25 градусов в тени. Москвичи по-летнему в рубашках ходят.
12 сентября. Переменная облачность, во второй половине дождь, 13 - 15 градусов - солнце шпарит, хоть застрелись. 25 градусов.
13 сентября. Повышение температуры до 23 - 25 градусов. Без осадков. Ветер восточный, слабый до умеренного - с утра ливень, и на целый день. Ветер сильный, порывистый, 6 - 8 градусов.
Я сочувствую краткосрочникам. Они все правильно давали. Два циклона к Москве подходили. Сначала западный, затем северный. Пройти должны были Москву, да не прошли. Встали и ни с места. Почему? Аллах ведает! Уже потом гребень образовался. Это антициклон с юго-востока подтянулся. Но как только объявили хорошую погоду, циклон с севера прорвался, да как вдарил!
Все понятно, когда на карту смотришь. Но ведь наш простой советский москвич ученых премудростей не понимает. Он одно знает: в газетах написано так, на улице совсем наоборот. А для меня, в свою очередь, загадка: почему до сих пор не собрались представители трудящихся и не перебили окна в нашей конторе.
***
Так всегда бывает. Ждешь какого-нибудь важного события в своей жизни, готовишься, ноксирон на ночь принимаешь. И вот настает твой день. И ты вроде победитель. Но так долго длилось ожидание, столько нервов истрепано, столько сил потрачено, что победа не радует. Как будто иначе и быть не могло. Никакого удовлетворения. Голова пухнет от других забот.
(Впрочем, это еще не победа. Это аванс на будущее.)
Утвердили нам ноябрьский прогноз. Как утвердили, может, после расскажу. Правда, в мое "тепло" не поверили. Но все-таки плюсовую температуру дали. Дело понятное: когда мы пролетаем с завтрашним прогнозом, когда мы очевидные вещи не угадываем, кто же решится подпись свою поставить под чудесами, которые я через два с половиной месяца обещаю. Но это уже профессиональные тонкости. Это, скорее, вопрос моего самолюбия. Главное сделано.
Теперь в высокие инстанции пойдет прогноз. Там, наверху, тоже не лыком шиты. Знают, что приврать мы умеем, и точность наших предсказаний плюс-минус трамвайная остановка (так, кажется, говорил Витя, гидролог из Певека). Однако раз мы указываем на возможность резкого похолодания в начале месяца и резкого потепления, примерно на декаду, в конце ноября почти по всей европейской части - тут уж никуда не денешься. Придется вышестоящим товарищам что-нибудь придумывать, координировать и вообще принимать меры.
И материть нас будут вышестоящие товарищи, ежели ноябрь нормальным выдастся! Дескать, столько хлопот, да все попусту. Психи в Гидрометцентре сидят, панику разводят.
Но вот положат наш бюллетень на зеленое сукно во Львовской и Ужгородской области, пролистает его начальство, усмехнется. А может, и голову почешет. Я бы на их месте почесал. Потепление, осадки. Это после раннего снега. Весной мы предупреждали, да весенний паводок привычный. А в ноябре топить начнет... Прохладно будет людям на улице. Если бы мы тепла побольше дали (прямо намек на аномалию осадков), ситуация показалась бы серьезней. Ладно, чего нет, того нет. Да и мне штормить - прямая перестраховка, ничем не оправданная. Обычно "ныряющие циклоны" с севера идут. А эти ожидаются с юго-запада. "Ныряющий", он на курьерском мчится. Не успеет поднять уровни, не должен.
- Ну, старче, втравил ты нас в историю, - сказал мне Кероспян после заседания, - молись, чтоб прогноз оправдался.
Тоже идея.
***
Между нашим институтом и метро "Краснопресненская" церковь Иоанна Предтечи. Восемнадцатый век. Случайно нас рядом построили, а может, сработала озорная мысль проектировщика: "Погода - она от Бога". Только зря проектировщик старался. Ничего я не слыхал о коллективных посещениях, да и личной инициативы не наблюдалось. Личная инициатива после шести вечера на магазины направлена и на то, чтобы скорее в метро попасть.
А тут дошел я до конца переулка, голову поднял и словно впервые храм божий узрел. Старухи по ступенькам бодро семенят и в приоткрытую дверь проскальзывают. Вспомнил я слова Кероспяна. В конце концов, у нас свобода совести? Профсоюз меня не осудит.
Молитвы поют. Свечи жгут.
Я в юности несколько раз в церкви заглядывал. Из любопытства. Впечатление прежнее: роскошный кондитерский магазин во время войны. На высоких прилавках сияют торты и пирожные, а у народа лишь карточки на черный хлеб. Естественно, люди стоят опустив глаза. Молиться - значит желать.
На свечку я не разорился. Больно жирно будет. Скажи, Боженька, спасибо, что пришел.
***
Молюсь: "Боженька, такой толстенький, похожий на пенсионера в предбаннике, тебя, конечно, не существует. Но если кто-то, некий хитрый Высший Разум, придумал все это безобразие, Вселенной и Природой называемое - а мы никак концы не найдем, - так вот, если он на миллион лет все рассчитал и запрограммировал, - "Бог, обрывающий айсберги и в море ведущий лед", снабдивший змей высокочувствительным индикатором и птиц научивший через континенты летать, - следи внимательно за ходом моих мыслей, знаю, тебе заранее известно, где дождь пойдет первого апреля еще непонятно какого года, только тут нечем хвастать, опыта у тебя побольше и аналогии за тысячи веков в картотеке имеются - да ладно, я не завидую, я обращаюсь с тремя просьбами.
О прогнозе. Если я правильно тебя понял, то ты не увиливай и не переиначивай. Делай так, как решил. Впрочем, прогноз не главное.
Главное. Подумай о Наташке. Она абсолютно ни при чем. Нечего с ней счеты сводить из-за всего прогрессивного человечества. Она должна быть здоровой и веселенькой. Если врачи не разбираются, то ты сам помоги, а не мути воду. Дай ей пожить спокойно!
И третья моя нижайшая просьба - Ирка. Не хихикай, я не двоеженец. Сделай ее счастливой, и я сразу в монастырь пойду. Только посуди сам: у меня две девочки. Кто же их будет кормить? Теперь представь: расстанемся мы с Иркой, вот она стоит на улице, одна - кругом люди шустрят, у всех дела и заботы, - а она одна-одинешенька, никого, кроме меня, у нее нет. Куда же ей податься? Господи, придумай чего-нибудь! Если бы Наташка выздоровела да в нее седой положительный инженер влюбился, пообещал ей все, о чем она мечтала, чего со мной не получила... Приходил бы я по воскресеньям к своим девочкам, подарки приносил, в кино и зоопарк водил... Или бы уехал с Иркой на край света, в Тикси. Знаю, поздно Наташке новую жизнь начинать. Но мне-то, грешному, как быть? Ирка без меня останется. Наделает она глупостей, ох наделает. Ты не ленись, пораскинь мозгами, вдруг какую-нибудь идею выудишь, и Наташка и Ирка будут счастливы? Вот тогда я не только в тебя, я в черта лысого поверю и свечек полную телегу привезу - гуляй, я не жадный.