- От Анатолия Ивановича, - лаконично ответил голос.
- Я понял, - отозвался Якимов, оценив, что Фита был назван только по имени и отчеству.
- Спускайтесь. Возле автомата, из которого звоню, черная "девятка". Жду в ней, - трубку повесили.
Человек, повесивший трубку, не разговаривал, а словно бросал слова-приказы.
Одевшись, Якимов вышел. По-осеннему было холодно, ветрено, но сухо. Из подъезда глянув по сторонам, он увидел "девятку", медленно пошел к ней, понял, что за ним наблюдали, потому что едва приблизился к машине, тут же открылась передняя правая дверца. Едва сел, машина рванулась. Человек за рулем был в добротной куртке. Возраст его - около сорока, кисти рук, лежавших на руле, огромные, сильные, да и росту слава Богу, - салазки его сидения сдвинуты назад до самого упора. Машину он вел без лихачества, но так уверенно и надежно, словно сам являлся какой-то ее важной частью, вмонтированной в сидение.
Когда были уже возле Триумфальной арки на Кутузовском, Якимов нарушил молчание:
- Нам далеко?
- Скоро будем, - ответил неопределенно водитель.
Выехали на Минское шоссе, миновали Баковку. Сидевший за рулем, то увеличивал скорость, то сбрасывал, на желтый свет не трогался, ждал зеленого. И Якимов мысленно отметил: "Ничего не нарушает".
Минут через тридцать "девятка" свернула на малозаметный съезд с шоссе и двигалась уже через лес по грунтовой дороге, мягкой от многолетних утрамбованных слоев сосновых игл. Еще минут десять-пятнадцать, и они выкатили к поляне, где за штакетником стоял небольшой одноэтажный сруб. В окне сразу вспыхнул свет. Там, видно услышали звук двигателя.
- Приехали, - сказал водитель, выскочил из машины, распахнул дверь в сруб, пропуская Якимова вперед, молвил:
- Мы на месте.
Едва вошли, как четверо сидевших за длинным столом поднялись. И по тому, как поднялись дружно, и по тому как вытянули вдоль цивильных костюмов руки, Якимов понял: военные или бывшие военные. Они пристально оглядели Якимова, словно облапили и пронзили.
- Садитесь, - скомандовал привезший Якимова.
Все сели на тяжелые деревянные лавки за большой голый стол из хорошо оструганных столешниц, на них стояло несколько бутылок "Пепси". Четверо и пятый, привезший Якимова и, видимо, главный, были почти одного роста, но не ниже метра восьмидесяти сантиметров, широкоплечие, с сильными руками и крепкими шеями. Мощь, идеальные пропорции тела, мышц, координация каждого натренированного движения и несомненно военная развернутость плеч и ровность спин. От этого низенький, большеголовый и тонконогий Рудольф Петрович испытывал не страх - страх был ему чужд, - а некое неудобство, униженность, зависимость, что ли, чего Якимов не терпел. Но игру тут будут вести они, это он понял сразу, и подчинился, как и остальные, команде "садитесь". И еще Якимов подумал вот о чем: он, могущественный, обладавший огромными тайными деньгами и тайной властью над многими людьми, он, перегонявший эшелонами и танкерами сырую нефть из России в другие страны без особых осложнений, имевший свои каналы на золотых приисках Приморья, умевший переправлять в порты Балтии, а оттуда сразу же переадресовать в Салоники или Никозию многое из таблицы Менделеева, что имелось и добывалось из-под вечной мерзлоты в Норильске, - он вдруг понял, что все это - мираж, который может исчезнуть, превратиться в прах перед возможностью этих людей едва шевельнуть пальцем на спусковом крючке пистолета или автомата; может исчезнуть так же, как исчезало все для кого-то неугодного, когда спусковой крючок приходил в движение, нажатый пальцем других людей, подчинявшихся Артуру, вернее ему, Рудольфу Петровичу. Но что были они, те люди Артура, по сравнению с этими?! Щенки, мелкота, отслужившая срочную в каком-нибудь ОМОНе. Рудольф Петрович знал только об их существовании, но никогда не видел и не желал видеть, все делалось через Артура. Эти же, сидевшие перед ним, ни за какие деньги не стали бы даже мочиться в один писсуар с каким-то Артуром, а тем более служить ему и даже самому Рудольфу Петровичу. Еще и потому он думал так о людях, сидевших перед ним, что догадывался: все они офицеры либо бывшие офицеры спецподразделений; понимал, что ниже уровня этих профессионалов ни Фита, ни его сановные единомышленники никогда не опустились бы. Не случайно, как он сообразил, вся информация в листках бумаги, которые он сейчас передаст старшему, добыта тоже профессионально, откуда же, если не из какого-нибудь генеральского кабинета в МВД "утекли" и приплыли к Фите отлично исполненные ксерокопии личных арестантских дел с фотографиями?! Дела-то эти уже в архиве, поскольку те, на кого они были когда-то заведены, давно на свободе. Догадывался Рудольф Петрович и о том, что крепкие эти парни уже выполняли подобную работу для Фиты и его высокопоставленных сподвижников. Но на сей раз Фита по каким-то соображениям влезть в это дело поручил ему, Якимову, поручил как какой-то шавке от своего имени и от имени тех, кто легально жил, сидел в больших кабинетах, а с такими, как он, Якимов, снисходил общаться тайно, чтоб, упаси Бог, не скомпрометировать себя не только общением, но и фактом знакомства...
- Давайте бумаги, - жестко сказал старший.
Он долго изучал странички, переданные Якимовым. Затем на отдельном листочке молча произвел какие-то подсчеты, отдал листок Якимову.
- Вот это нам понадобится, и деньги - в рублях и в валюте... И запишите, что еще от вас потребуется, - он стал диктовать лаконично, приказно. Под конец сказал: - С нами связи не ищите. Если будет в вас нужда, - найду. И еще вот что...
Пока тот говорил, Якимов слушал, думал: "Каждому из них я мог бы купить по пять разноцветных "мерседесов" самых последних моделей, по два трехэтажных дома с пятью спальнями где угодно, если бы они стали работать на меня. Но они служили, служат и будут служить власти. Я для них просто штафирка, чей-то посыльный, которого можно вышвырнуть сейчас за дверь и сказать: "Топай домой". Но может это и к лучшему - жить, как тень. Ее ни застрелить, ни утопить, ни повесить. Она бесплотна. И величина ее зависит только от освещения..."
- ...техническая сторона дела вас не касается, это наши заботы, закончил старший.
- А если вы мне понадобитесь? - осторожно все же спросил Якимов.
- Вам мы не понадобимся, - резко сказал старший. - Дорогу сюда забудьте. Здесь вы никогда не были. Это первая заповедь, которую полезно усвоить... Все, пошли! - он слегка хлопнул ладонью по столешнице, встал, двинулся к двери, как бы приглашая за собой Якимова.
Остальные четверо в масках остались сидеть неподвижно и молча, как и сидели, покуда длился весь разговор. Якимов не знал, прощаться или нет, но на всякий случай кивнул и поплелся за старшим...
Тот же человек, огромный, сильный, который увозил Якимова из квартиры и сейчас доставил обратно, проводил Якимова до двери и не сказав на прощание ни слова, быстро сбежал по ступеням вниз, Якимов слышал, как взревел двигатель, и машина сорвалась с места.
Якимов достал ключи. Боже, как не хотелось ему сейчас входить в эту мерзкую конуру, в которой он жил в свои нечастые и краткие визиты в Москву! Ему была ненавистна нищета этой квартиры, необходимость ходить в измятом истрепанном костюме, в стоптанных грязных туфлях! Но давняя заповедь отца "не выделяться, быть, как вся толпа", блюлась неукоснительно... Отец... Тихий бухгалтер мукомольного комбината... Это он с детских лет привил Якимову интерес к изящной архитектуре бухгалтерского учета, к истинным тонкостям статистики, к кропотливой стройности счетоводства... "Но все это - банальная арифметика, - говорил отец. - Она годится только в нашей государственной системе". Он умер в 1954 году, тогда Якимову было двадцать пять лет, и он после окончания экономического факультета уже работал в бухгалтерии на "Шарикоподшипнике". Незадолго до смерти отец сказал ему: "Запомни, в этом государстве нельзя выделяться, надо быть незаметным, быть, как все. Иначе пропадешь..." Он усвоил крепко это напутствие. И даже сейчас, в свои редкие, но необходимые приезды из Вены в Россию перевоплощался в человека из толпы, незаметного, серого "совка" пенсионного возраста.
Однажды, лет десять назад, он, учуяв бардак, который последует за всеми перестройками, понял, что пришло его время: умного, тонкого, наперед просчитавшего ситуации, которые будут складываться в мире финансов, в экономике вообще, сказал себе: "Или все, или ничего!" Одинокий, тщеславный и очень способный человек, он начал рисковать, чтоб осуществить свою мечту, а может и мечту покойного отца - сколотить состояние, которое давало бы независимость и власть. И трудно уже сказать, что поманило его в небезопасные авантюры и аферы: жажда огромных денег или жажда реализоваться, доказать государственным ворам, как можно делать деньги, обладая головой, сравнимой с компьютером. Он был жесток и изворотлив, везуч и осторожен, как бы мстил государству, не сумевшему востребовать талант его покойного отца.
И вот - сбылось: ныне он богат и могуч. Сидя в Вене, которую редко покидает, он руководит оттуда послушными людьми в Москве, Новосибирске, Владивостоке, Питере, у него счета в Люксембурге, в Ливане, в Арабских Эмиратах, недвижимость в Западной Европе и Латинской Америке, но нигде он не присутствует под собственным именем, всюду он поставил и подставил людей, продавших ему свои имена и фамилии: прежде всего, разумеется, в России, Ливане, Греции, Франции, Германии. Единственная страна, куда он не полез - это США. Он знал, там опасно, лишь российские дураки-нувориши ринулись в этот финансовый Вавилон.
Как на дрожжах в хорошей питательной среде российская мафия набирала силу: прежние фарцовщики, перекупщики, рэкетиры, становились "авторитетами", наживали приличные деньги, создавали свой, смешной для него, бизнес: контролировали видеосалоны, шоу-бизнес, казино, коммерческие предприятия и мелкие банки. Это был все тот же рэкет, но на какой-то порядок выше. И они вроде знали о существовании Якимова, пытались найти связь с ним, но был он им непонятен, загадочен, исчезал из поля зрения на несколько месяцев, не появлялся ни разу ни на каких банкетах, презентациях, не кутил в ресторанах, не ездил в дорогостоящие круизы, не жил в Лондоне или Каннах в пятикомнатных номерах отелей, не щеголял, как они в безвкусных костюмах с люрексом, не раскатывал в престижных "мерседесах". И они как бы махнули на него рукой, дескать, чокнутый, и оставили в покое, продолжая свои "разборки" и отстрелы друг друга.
Но не ведали они, что Якимов глазами преданных и щедро оплачиваемых людей следил за каждым их шагом, накапливая информацию. Он знал: эта публика непредсказуемых движений коварна, ее надо держать в поле зрения, как держали их в поле зрения люди, подобные Фите, его окружению, его рангу, может повыше, пониже, а вот сейчас приняли решение...
Боже, как не хотелось ему входить в эту мерзкую московскую конуру, служившую кратким незаметным пристанищем в редкие приезды в Москву!
Он жил постоянно в Вене. На небольшой тихой улочке в собственном четырехэтажном доме, в трехкомнатной уютной квартире, хорошо и со вкусом обставленной. Остальные квартиры в доме сдавались в наем, но договор с жильцами заключал управляющий - австриец, уроженец Будапешта, которого Якимов нанял и пригрел. Он же исправно и платил налоги. Жильцы не знали, кто хозяин дома, полагая, что Якимов, как и они, обычный квартиросъемщик. Жил он тихо, незаметным пенсионером - ему ведь уже шестьдесят седьмой пошел. В погожие весенние и осенние дни, ну а в летние тем более, он любил на закате солнца посидеть за столиком под открытым небом где-нибудь на Пратере за чашечкой кофе или бокалом пива, созерцая прохожих, туристов, детей. Никто не ведал, где он пропадает, да и никому это и не интересно не принято, каждый занят своими делами и проблемами. Никто не знал, куда исчезает на месяц, полтора этот аккуратный рыжеволосый старик, всегда хорошо, по-возрасту тщательно одетый, в безупречно свежей сорочке и до глянца начищенной добротной, дорогой, удобной испанской обуви. Никто не знал, что всем своим богатством, всеми делами он руководит отсюда, из Вены, но иногда дела эти требуют его присутствия в Ливане, Греции, Израиле, Франции, где он живет не в номерах гостиниц, а в квартирах собственных домов.
На Балтийском побережье третьи сутки догуливал шторм; словно умаявшись, он постепенно слабел и теряя силу, уже не мог швырять волны на песчаные дюны, на которых росли причудливо изогнутые ветрами за десятилетия деревья. В их обнаженных корневищах запутались гниющие водоросли, воздух пропах ими, солью, йодом. Колготились крикливые чайки, выхватывая из волн мелкую рыбешку. Сизые с черными отеками тучи, переваливаясь друг через друга, ползли на материк. В лесу же, в ста метрах от берега было тихо и уже безветренно. Лес рассекало шоссе. От него вправо уходила просека. Когда-то на въезде стоял запретительный знак, все привыкли: в глубине какая-то воинская часть. Но она давно убыла в Россию. Остались пустые капониры. Никто сюда не заглядывал, особенно в осеннее ненастье. И двое, вылезшие из старенького "фольксвагена", знали об этом по опыту, и потому вели себя здесь спокойно, по-хозяйски. Один из них высокий блондин, одетый в легкую штормовку, серые джинсы "Монтана" и в кеды, жил в Калнциемсе, работал охранником в каком-то кооперативе; звали его Мартин Виксне. Другой, звавшийся Сергеем Лащевым, был невысок, коренаст, с широким рябым лицом, носил синий джинсовый костюм, числился механиком на целлюлозно-бумажном комбинате в Слоке, жил там же, т.е. в Юрмале. Были они ровесниками - по 27 лет.
Здесь, в одном из капониров, они давно устроили себе тир и два-три раза в месяц, созвонившись, приезжали потренироваться, стараясь делать это в штормовую погоду, когда гул моря и ветра приглушал звуки выстрелов. Стреляли из старого пистолета "Штейер" длинными девятимиллиметровыми патронами, у которых пули имели хорошую начальную скорость 340-400 метров в секунду.
Часто их сводил вместе командный звонок из Риги. В этот раз звонивший передал: Артур велел завтра вылетать в Москву. Это значило, что им будут куплены билеты в оба конца. Все инструкции получат за час до отлета в аэропорт: где будут жить в Москве; наиболее оптимальные варианты, где, когда лучше всего сделать то, ради чего едут; "Штайер" через границу не тащить - в Москве в известном тайнике будут приготовлены два ствола, обратные билеты (на поезд и на самолет) на более поздние сроки на случай, если за два дня они почему-то не управятся, достаточное количество российских рублей для передвижения на такси, частных машинах и на прочие предусмотренные и непредвиденные нужды, кои могут возникнуть...
Сегодня они били по стандартным армейским мишеням, которые привезли с собой и которые затем увезут вместе со стреляными гильзами, какие удастся собрать. Каждый опустошил по две обоймы. Стреляли они хорошо, опыт был, оба юношами, еще не будучи знакомы, занимались спортивной стрельбой. В разных клубах их и подобрал, присмотревшись, Артур, затем нанял, познакомил, приручил. Они никогда заранее не знали, когда и куда их пошлет Артур, и до последнего момента не ведали ни имени, ни фамилии своей жертвы, ни кто она. Задавать вопросы было запрещено; знали, что кроме них, у Артура есть еще такие же, как они, но кто - не имели понятия и никогда не видели, как и те ничего не знали о них. Малейшее любопытство могло стоить жизни. Уже три года они работали на Артура - некогда тренера по спортивной стрельбе, - не зная ни его адреса, ни телефона, почти никогда не встречались с ним. Порядок был строгий, и за нарушение плата одна жизнь. Это они усвоили...
Отстрелявшись, сняли мишени, собрали почти все гильзы, сели на повалившуюся сосну покурить.
- Значит опять ехать в Россию? - спросил рябой Лащев.
- Ехать, - ответил Виксне.
- Тебе охота? - осторожно спросил рябой.
- А тебе? - спросил Виксне.
- А куда деваться?
- Дом в Олайне достроил?
- Почти. Еще шифер нужен и сантехника.
- Ну вот, слетаешь в Москву и заработаешь на шифер, и на сантехнику. Еще и на хорошую сателлитаку останется, будешь на нее принимать передачи из других галактик.
- Ага. Или с того света... Ну что, валим отсюда?
- Да... "Пушку" положи на место.
- Сегодня хорошо пошмаляли. Все в черноту, в "башку" фашисту, кивнул рябой на издырявленную черную "голову" мишени, укладывая ее под лист поролона в багажнике...
2. ОПАСНЫЕ НОВОСТИ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
С утренней почтой, отсортированной секретаршей Адой, на стол Фите лег и белый узкий конверт из хорошей плотной бумаги. В нем лежало два листка: один - ксерокопия газетной корреспонденции на французском языке; другой, как понял Фита, - перевод ее на русский, напечатанный, судя по шрифту, на компьютере. На краешке чистого газетного поля от руки по-русски было написано: "Пари-диманш нувель" - "Воскресные парижские новости". Повертев в руках конверт, осмотрев его и обнаружив, что обратного адреса нет, Фита принялся читать перевод, начинавшийся словами: "Как сообщил нам московский корреспондент..." То, что сообщал этот корреспондент, повергло Фиту в ужас. В заметке было сказано _в_с_е_ и довольно подробно, с пониманием сути дела и со знанием фактов. Не было в ней лишь приведено ни одного имени. Она заканчивалась словами: "Эти неизвестные пока люди из России посетили Бурже с неким иранцем, надо полагать, не случайно. Вскоре мы надеемся сообщить, кто эти люди, и кто такой этот иранец..." Заметка была без подписи. Но анонимность эта не ввела Фиту в заблуждение. Он понял, что из нее торчат уши Желтовского, что корреспонденция эта - не только результат парижских наблюдений Желтовского, но и контактов его со Скорино. Вопрос, как широко раскрыла рот Скорино, во весь ли голос она заговорила с Желтовским. Что делать? Припугнуть ее? Пойти на мировую? Предложить денег? Но она куда-то исчезла. Поговорить с Желтовским? О чем? Корреспонденция-то анонимна! Страшно то, что редакция обещает вернуться к этой теме, дабы обнародовать имена. Это - катастрофа. И ничего предпринять, предвосхитить он не может...
Весь день Фита ходил сам не свой, все валилось из рук. И на заседании Думы пошел нехотя, не мог видеть скопище людей, хотелось закутаться в вату, ничего не слышать, запереться от окружающих... Единственной трезвой мыслью было твердое решение ничего не говорить рыжеволосому Якимову.
Но, как говорят, беда не приходит одна.
Поздно вечером Фита сидел на даче у себя в мансарде, служившей ему и кабинетом, и спальней. Он был мрачен, дурные предчувствия не отпускали, гоняли по замкнувшемуся кругу: Скорино, Желтовский, выследивший их в Париже, фотография, где он в парижской гостинице вместе со всеми.
И тут ударил по натянутым нервам телефонный звонок, Фита от неожиданности вздрогнул. Кто бы это? Глянул на часы: без четверти одиннадцать. Снял трубку:
- Слушаю.
- Это я.
Он узнал голос Якимова.
- Зачем вы... Вы же знаете порядок.
- Я все знаю. Я в поселке. Звоню из автомата на платформе, жду.
- Сейчас оденусь, - Фита почувствовал, как взмокло подмышками. В особо крайних случаях осторожный Якимов позволял себе звонить ему на дачу или на городскую квартиру. Да и то только из автомата. А на работу вообще никогда.
На платформе было темно, безлюдно. Только что прогрохотал, пронесся поезд дальнего следования, еще не осела взвихренная им пыль, выбитая колесами из гравия между шпал...
- В чем дело? - хмуро спросил Фита, когда встретились.
- Во-первых, сегодня арестован Ушкуев. Этого дурака взяли с поличным в момент получения мелкой, ничтожной взятки от какого-то общества слепых. Там, наверное, сто зрячих на одного слепого. Идиот, мало ему было... Он трус, начнут трясти, посыплется, как из развязанного мешка... Второе похуже. Вы в Париже с Желтовским _т_о_г_д_а_ встречались?
- Да. Мельком, в Бурже.
- Говорили о чем-нибудь?
Фита насупил брови, вспоминал. И как в кратком свете ночной молнии возникло: Бурже, толпа, вдруг подошедший Желтовский, их разговор: "Вы-то каким чудом здесь? - спросил Желтовский. - Вы же теперь ушли в другую сферу". - "В командировке, - ответил Фита. - Но по старой памяти решил заглянуть сюда..." - "Кто эти трое, тот рыжий и двое справа, беседуют с каким-то бородачом?" - "Понятия не имею..."
- Перебросились двумя-тремя фразами, я ему попенял, что до сих пор не сделал фотографий с моей дачи, - соврал Фита, с ужасом сопоставляя этот разговор с Желтовским со всем, что произошло, и что еще могло последовать. - В общем пустяковый разговор.
- Вот вам продолжение вашей встречи с Желтовским в Бурже, - протянул Якимов ему два листка. - Тут ксерокопия со статейки в парижской газете и перевод ее на русский.
- О чем статейка? - в волнении засопел Фита, уже догадываясь, о чем речь.
- Обо всем, обо всем, правда, без упоминаний фамилий. Но обещают назвать. Прислано сегодня анонимно Батрову в "Улыбку".
- Я все это знаю, - тихо сказал Фита, понимая, что скрывать уже бессмысленно.
- Откуда?
- Получил с утренней почтой на службу такое же послание... Зачем он это делает, не пойму.
- Выбить вас и всех прочих из колеи, заставить нервничать, делать глупости, чем и выдать себя, т.е. подтвердить.
- Что же предпринять? - растерянно спросил Фита.
- Делать вид, что ничего не произошло, никаких резких движений, никаких контактов с Желтовским. Последующее постараюсь предвосхитить... Идите, я дождусь электричку. Доброй ночи. - Когда Фита ушел, рыжеволосый сделал еще два звонка из автомата. Затем подошла электричка на Москву.
Утром жена Фиты, как обычно, понесла ему наверх поднос с бутербродами и кофе и обнаружила его мертвым...
- Ай да Ушкуев, сукин сын, подвел нас - сел в тюрягу! - воскликнул Перфильев.
- Дуракам там и место, - ответил Лебяхин.
- Он же расколется, как гнилой орех, начнет давать показания, нас потянет.
- Ерунда. Мы платили ему официально, как государственному чиновнику. У нас в бухгалтерии есть все кассовые ордера, счета, куда мы переводили деньги. А взятки, кои он получал от нас, у него хватило, надеюсь, ума нигде не фиксировать. Первому же следователю скажем: "Чушь, клевета". Пусть докажет, что не так, хотя и будет понимать, что мы давали Ушкуеву.
- Как он "подзалетел"? - спросил Перфильев.
- Он затеял какую-то сделку с жуликами. А конкуренты этих жуликов тоже жулики, - настучали. И он, и его партнеры по сделке были взяты в момент дачи и получения взятки. Просто, как высморкаться.
- Нам придется теперь посуетиться, чтобы поискать новые объекты, время поджимает, - сказал Перфильев.
- Найдем, - усмехнулся Лебяхин. - Ушкуевых еще много осталось...
- Прибыл факс из Новороссийска: машины "Катерпиллера" благополучно приплыли из Марселя. Мне, наверное, придется поехать в Новороссийск.
- Вот, что значит иметь дело с солидной фирмой, а не с прохиндеями...
Допив утренний кофе и дожевав бутерброд с салями, Желтовский с нетерпением закурил, сделал две глубокие затяжки и начал натягивать куртку, когда раздался звонок. Он снял трубку:
- Слушаю.
- Месье Желтовский? - женский голос.
- Он самый.
- Я представитель "ФСТ" ["Франс-систем-телевизион"]. Только что прилетела из Парижа. Вам привет от Поля Берара и пакет от него, - женщина говорила по-русски, но с заметным грассирующим французским акцентом.
- Спасибо. Как я могу получить пакет?
- Я в "Метрополе". Оставлю у дежурной, потому что меня вы не поймаете, буду носиться по Москве. Я всего на два дня. Но на всякий случай запишите мой номер, - она продиктовала. - Меня зовут Сесиль Буланже.
- Может, поужинаем вместе, мадемуазель Буланже?
- Боже мой, - засмеялась она, - как приятно снова слышать, что ты "мадемуазель", но увы, существуют необратимые изменения... Благодарю вас, но у меня все расписано до самого отлета.
- "Черт с тобой, - подумал Желтовский, вешая трубку. - Может ты уже действительно такая "мадам", что все заросло мхом..." Заперев дачу, он пошел к машине...
Пакет был объемистый - ярко-желтый конверт, заклеенный в торце большим клапаном. Желтовский уселся в кресло тут же в холле и нетерпеливо вскрыл конверт, достал несколько страничек из блокнота, исписанных мелким почерком Берара:
- "...Итак, господина из "Жюстен-кредито банк" зовут Паскаль Жувэ. Обхаживал я его долго, как старую деву, решившую, что она вообще неприступна. И все же я его "проколол". Во-первых, пообещал анонимность его информации; во-вторых, дал ему хороший аванс, на четверть новенького "ситроена" хватит, в-третьих, что все-таки надо поставить в "во-первых", прижал его фактами из его славного прошлого, которое он скрывает, но которое я раскопал (об этом ниже). И он лег под меня. Да, у них был русский вкладчик с очень большим счетом. Судя по осторожности, с какой тот обращался со счетом, можно полагать, что деньги тайные. Поступили они сразу, одной суммой, она не пополнялась, расходовались деньги крайне редко. А зовут владельца счета Алибаев Закир Фаридович. Азиат? В этом разберешься сам. Раскачивай это дело дальше. Потом подытожим, соединим твое и мое и - бабахнем..." Дальше шло описание тех "подвигов" Паскаля Жувэ, от которых в молодости чувствуешь себя героем, но которые к старости проклинаешь...
Затолкав листки в конверт, он сунул его в сумку и вышел. Сидя в машине, он не торопился вставлять ключ в замок зажигания. Возникшая в голове мысль, высеченная, как кресалом искра, одной строкой из письма Берара, разгоралась, словно давно засохший трут с обуглившимся краем. Став, наконец, пламенем, она осветила дальние углы памяти. И сопоставляя все, Желтовский мысленно улыбнулся своей догадке. Если она окажется верна, значит они с Полем Бераром напали на золотую жилу... "Стоп! Стоп! Это же легко проверяется!" - осенило его. И заведя машину, он резво, все еще весело додумывая свою догадку, поехал в Останкино. Нужно было в монтажную...
- Я понял, - отозвался Якимов, оценив, что Фита был назван только по имени и отчеству.
- Спускайтесь. Возле автомата, из которого звоню, черная "девятка". Жду в ней, - трубку повесили.
Человек, повесивший трубку, не разговаривал, а словно бросал слова-приказы.
Одевшись, Якимов вышел. По-осеннему было холодно, ветрено, но сухо. Из подъезда глянув по сторонам, он увидел "девятку", медленно пошел к ней, понял, что за ним наблюдали, потому что едва приблизился к машине, тут же открылась передняя правая дверца. Едва сел, машина рванулась. Человек за рулем был в добротной куртке. Возраст его - около сорока, кисти рук, лежавших на руле, огромные, сильные, да и росту слава Богу, - салазки его сидения сдвинуты назад до самого упора. Машину он вел без лихачества, но так уверенно и надежно, словно сам являлся какой-то ее важной частью, вмонтированной в сидение.
Когда были уже возле Триумфальной арки на Кутузовском, Якимов нарушил молчание:
- Нам далеко?
- Скоро будем, - ответил неопределенно водитель.
Выехали на Минское шоссе, миновали Баковку. Сидевший за рулем, то увеличивал скорость, то сбрасывал, на желтый свет не трогался, ждал зеленого. И Якимов мысленно отметил: "Ничего не нарушает".
Минут через тридцать "девятка" свернула на малозаметный съезд с шоссе и двигалась уже через лес по грунтовой дороге, мягкой от многолетних утрамбованных слоев сосновых игл. Еще минут десять-пятнадцать, и они выкатили к поляне, где за штакетником стоял небольшой одноэтажный сруб. В окне сразу вспыхнул свет. Там, видно услышали звук двигателя.
- Приехали, - сказал водитель, выскочил из машины, распахнул дверь в сруб, пропуская Якимова вперед, молвил:
- Мы на месте.
Едва вошли, как четверо сидевших за длинным столом поднялись. И по тому, как поднялись дружно, и по тому как вытянули вдоль цивильных костюмов руки, Якимов понял: военные или бывшие военные. Они пристально оглядели Якимова, словно облапили и пронзили.
- Садитесь, - скомандовал привезший Якимова.
Все сели на тяжелые деревянные лавки за большой голый стол из хорошо оструганных столешниц, на них стояло несколько бутылок "Пепси". Четверо и пятый, привезший Якимова и, видимо, главный, были почти одного роста, но не ниже метра восьмидесяти сантиметров, широкоплечие, с сильными руками и крепкими шеями. Мощь, идеальные пропорции тела, мышц, координация каждого натренированного движения и несомненно военная развернутость плеч и ровность спин. От этого низенький, большеголовый и тонконогий Рудольф Петрович испытывал не страх - страх был ему чужд, - а некое неудобство, униженность, зависимость, что ли, чего Якимов не терпел. Но игру тут будут вести они, это он понял сразу, и подчинился, как и остальные, команде "садитесь". И еще Якимов подумал вот о чем: он, могущественный, обладавший огромными тайными деньгами и тайной властью над многими людьми, он, перегонявший эшелонами и танкерами сырую нефть из России в другие страны без особых осложнений, имевший свои каналы на золотых приисках Приморья, умевший переправлять в порты Балтии, а оттуда сразу же переадресовать в Салоники или Никозию многое из таблицы Менделеева, что имелось и добывалось из-под вечной мерзлоты в Норильске, - он вдруг понял, что все это - мираж, который может исчезнуть, превратиться в прах перед возможностью этих людей едва шевельнуть пальцем на спусковом крючке пистолета или автомата; может исчезнуть так же, как исчезало все для кого-то неугодного, когда спусковой крючок приходил в движение, нажатый пальцем других людей, подчинявшихся Артуру, вернее ему, Рудольфу Петровичу. Но что были они, те люди Артура, по сравнению с этими?! Щенки, мелкота, отслужившая срочную в каком-нибудь ОМОНе. Рудольф Петрович знал только об их существовании, но никогда не видел и не желал видеть, все делалось через Артура. Эти же, сидевшие перед ним, ни за какие деньги не стали бы даже мочиться в один писсуар с каким-то Артуром, а тем более служить ему и даже самому Рудольфу Петровичу. Еще и потому он думал так о людях, сидевших перед ним, что догадывался: все они офицеры либо бывшие офицеры спецподразделений; понимал, что ниже уровня этих профессионалов ни Фита, ни его сановные единомышленники никогда не опустились бы. Не случайно, как он сообразил, вся информация в листках бумаги, которые он сейчас передаст старшему, добыта тоже профессионально, откуда же, если не из какого-нибудь генеральского кабинета в МВД "утекли" и приплыли к Фите отлично исполненные ксерокопии личных арестантских дел с фотографиями?! Дела-то эти уже в архиве, поскольку те, на кого они были когда-то заведены, давно на свободе. Догадывался Рудольф Петрович и о том, что крепкие эти парни уже выполняли подобную работу для Фиты и его высокопоставленных сподвижников. Но на сей раз Фита по каким-то соображениям влезть в это дело поручил ему, Якимову, поручил как какой-то шавке от своего имени и от имени тех, кто легально жил, сидел в больших кабинетах, а с такими, как он, Якимов, снисходил общаться тайно, чтоб, упаси Бог, не скомпрометировать себя не только общением, но и фактом знакомства...
- Давайте бумаги, - жестко сказал старший.
Он долго изучал странички, переданные Якимовым. Затем на отдельном листочке молча произвел какие-то подсчеты, отдал листок Якимову.
- Вот это нам понадобится, и деньги - в рублях и в валюте... И запишите, что еще от вас потребуется, - он стал диктовать лаконично, приказно. Под конец сказал: - С нами связи не ищите. Если будет в вас нужда, - найду. И еще вот что...
Пока тот говорил, Якимов слушал, думал: "Каждому из них я мог бы купить по пять разноцветных "мерседесов" самых последних моделей, по два трехэтажных дома с пятью спальнями где угодно, если бы они стали работать на меня. Но они служили, служат и будут служить власти. Я для них просто штафирка, чей-то посыльный, которого можно вышвырнуть сейчас за дверь и сказать: "Топай домой". Но может это и к лучшему - жить, как тень. Ее ни застрелить, ни утопить, ни повесить. Она бесплотна. И величина ее зависит только от освещения..."
- ...техническая сторона дела вас не касается, это наши заботы, закончил старший.
- А если вы мне понадобитесь? - осторожно все же спросил Якимов.
- Вам мы не понадобимся, - резко сказал старший. - Дорогу сюда забудьте. Здесь вы никогда не были. Это первая заповедь, которую полезно усвоить... Все, пошли! - он слегка хлопнул ладонью по столешнице, встал, двинулся к двери, как бы приглашая за собой Якимова.
Остальные четверо в масках остались сидеть неподвижно и молча, как и сидели, покуда длился весь разговор. Якимов не знал, прощаться или нет, но на всякий случай кивнул и поплелся за старшим...
Тот же человек, огромный, сильный, который увозил Якимова из квартиры и сейчас доставил обратно, проводил Якимова до двери и не сказав на прощание ни слова, быстро сбежал по ступеням вниз, Якимов слышал, как взревел двигатель, и машина сорвалась с места.
Якимов достал ключи. Боже, как не хотелось ему сейчас входить в эту мерзкую конуру, в которой он жил в свои нечастые и краткие визиты в Москву! Ему была ненавистна нищета этой квартиры, необходимость ходить в измятом истрепанном костюме, в стоптанных грязных туфлях! Но давняя заповедь отца "не выделяться, быть, как вся толпа", блюлась неукоснительно... Отец... Тихий бухгалтер мукомольного комбината... Это он с детских лет привил Якимову интерес к изящной архитектуре бухгалтерского учета, к истинным тонкостям статистики, к кропотливой стройности счетоводства... "Но все это - банальная арифметика, - говорил отец. - Она годится только в нашей государственной системе". Он умер в 1954 году, тогда Якимову было двадцать пять лет, и он после окончания экономического факультета уже работал в бухгалтерии на "Шарикоподшипнике". Незадолго до смерти отец сказал ему: "Запомни, в этом государстве нельзя выделяться, надо быть незаметным, быть, как все. Иначе пропадешь..." Он усвоил крепко это напутствие. И даже сейчас, в свои редкие, но необходимые приезды из Вены в Россию перевоплощался в человека из толпы, незаметного, серого "совка" пенсионного возраста.
Однажды, лет десять назад, он, учуяв бардак, который последует за всеми перестройками, понял, что пришло его время: умного, тонкого, наперед просчитавшего ситуации, которые будут складываться в мире финансов, в экономике вообще, сказал себе: "Или все, или ничего!" Одинокий, тщеславный и очень способный человек, он начал рисковать, чтоб осуществить свою мечту, а может и мечту покойного отца - сколотить состояние, которое давало бы независимость и власть. И трудно уже сказать, что поманило его в небезопасные авантюры и аферы: жажда огромных денег или жажда реализоваться, доказать государственным ворам, как можно делать деньги, обладая головой, сравнимой с компьютером. Он был жесток и изворотлив, везуч и осторожен, как бы мстил государству, не сумевшему востребовать талант его покойного отца.
И вот - сбылось: ныне он богат и могуч. Сидя в Вене, которую редко покидает, он руководит оттуда послушными людьми в Москве, Новосибирске, Владивостоке, Питере, у него счета в Люксембурге, в Ливане, в Арабских Эмиратах, недвижимость в Западной Европе и Латинской Америке, но нигде он не присутствует под собственным именем, всюду он поставил и подставил людей, продавших ему свои имена и фамилии: прежде всего, разумеется, в России, Ливане, Греции, Франции, Германии. Единственная страна, куда он не полез - это США. Он знал, там опасно, лишь российские дураки-нувориши ринулись в этот финансовый Вавилон.
Как на дрожжах в хорошей питательной среде российская мафия набирала силу: прежние фарцовщики, перекупщики, рэкетиры, становились "авторитетами", наживали приличные деньги, создавали свой, смешной для него, бизнес: контролировали видеосалоны, шоу-бизнес, казино, коммерческие предприятия и мелкие банки. Это был все тот же рэкет, но на какой-то порядок выше. И они вроде знали о существовании Якимова, пытались найти связь с ним, но был он им непонятен, загадочен, исчезал из поля зрения на несколько месяцев, не появлялся ни разу ни на каких банкетах, презентациях, не кутил в ресторанах, не ездил в дорогостоящие круизы, не жил в Лондоне или Каннах в пятикомнатных номерах отелей, не щеголял, как они в безвкусных костюмах с люрексом, не раскатывал в престижных "мерседесах". И они как бы махнули на него рукой, дескать, чокнутый, и оставили в покое, продолжая свои "разборки" и отстрелы друг друга.
Но не ведали они, что Якимов глазами преданных и щедро оплачиваемых людей следил за каждым их шагом, накапливая информацию. Он знал: эта публика непредсказуемых движений коварна, ее надо держать в поле зрения, как держали их в поле зрения люди, подобные Фите, его окружению, его рангу, может повыше, пониже, а вот сейчас приняли решение...
Боже, как не хотелось ему входить в эту мерзкую московскую конуру, служившую кратким незаметным пристанищем в редкие приезды в Москву!
Он жил постоянно в Вене. На небольшой тихой улочке в собственном четырехэтажном доме, в трехкомнатной уютной квартире, хорошо и со вкусом обставленной. Остальные квартиры в доме сдавались в наем, но договор с жильцами заключал управляющий - австриец, уроженец Будапешта, которого Якимов нанял и пригрел. Он же исправно и платил налоги. Жильцы не знали, кто хозяин дома, полагая, что Якимов, как и они, обычный квартиросъемщик. Жил он тихо, незаметным пенсионером - ему ведь уже шестьдесят седьмой пошел. В погожие весенние и осенние дни, ну а в летние тем более, он любил на закате солнца посидеть за столиком под открытым небом где-нибудь на Пратере за чашечкой кофе или бокалом пива, созерцая прохожих, туристов, детей. Никто не ведал, где он пропадает, да и никому это и не интересно не принято, каждый занят своими делами и проблемами. Никто не знал, куда исчезает на месяц, полтора этот аккуратный рыжеволосый старик, всегда хорошо, по-возрасту тщательно одетый, в безупречно свежей сорочке и до глянца начищенной добротной, дорогой, удобной испанской обуви. Никто не знал, что всем своим богатством, всеми делами он руководит отсюда, из Вены, но иногда дела эти требуют его присутствия в Ливане, Греции, Израиле, Франции, где он живет не в номерах гостиниц, а в квартирах собственных домов.
На Балтийском побережье третьи сутки догуливал шторм; словно умаявшись, он постепенно слабел и теряя силу, уже не мог швырять волны на песчаные дюны, на которых росли причудливо изогнутые ветрами за десятилетия деревья. В их обнаженных корневищах запутались гниющие водоросли, воздух пропах ими, солью, йодом. Колготились крикливые чайки, выхватывая из волн мелкую рыбешку. Сизые с черными отеками тучи, переваливаясь друг через друга, ползли на материк. В лесу же, в ста метрах от берега было тихо и уже безветренно. Лес рассекало шоссе. От него вправо уходила просека. Когда-то на въезде стоял запретительный знак, все привыкли: в глубине какая-то воинская часть. Но она давно убыла в Россию. Остались пустые капониры. Никто сюда не заглядывал, особенно в осеннее ненастье. И двое, вылезшие из старенького "фольксвагена", знали об этом по опыту, и потому вели себя здесь спокойно, по-хозяйски. Один из них высокий блондин, одетый в легкую штормовку, серые джинсы "Монтана" и в кеды, жил в Калнциемсе, работал охранником в каком-то кооперативе; звали его Мартин Виксне. Другой, звавшийся Сергеем Лащевым, был невысок, коренаст, с широким рябым лицом, носил синий джинсовый костюм, числился механиком на целлюлозно-бумажном комбинате в Слоке, жил там же, т.е. в Юрмале. Были они ровесниками - по 27 лет.
Здесь, в одном из капониров, они давно устроили себе тир и два-три раза в месяц, созвонившись, приезжали потренироваться, стараясь делать это в штормовую погоду, когда гул моря и ветра приглушал звуки выстрелов. Стреляли из старого пистолета "Штейер" длинными девятимиллиметровыми патронами, у которых пули имели хорошую начальную скорость 340-400 метров в секунду.
Часто их сводил вместе командный звонок из Риги. В этот раз звонивший передал: Артур велел завтра вылетать в Москву. Это значило, что им будут куплены билеты в оба конца. Все инструкции получат за час до отлета в аэропорт: где будут жить в Москве; наиболее оптимальные варианты, где, когда лучше всего сделать то, ради чего едут; "Штайер" через границу не тащить - в Москве в известном тайнике будут приготовлены два ствола, обратные билеты (на поезд и на самолет) на более поздние сроки на случай, если за два дня они почему-то не управятся, достаточное количество российских рублей для передвижения на такси, частных машинах и на прочие предусмотренные и непредвиденные нужды, кои могут возникнуть...
Сегодня они били по стандартным армейским мишеням, которые привезли с собой и которые затем увезут вместе со стреляными гильзами, какие удастся собрать. Каждый опустошил по две обоймы. Стреляли они хорошо, опыт был, оба юношами, еще не будучи знакомы, занимались спортивной стрельбой. В разных клубах их и подобрал, присмотревшись, Артур, затем нанял, познакомил, приручил. Они никогда заранее не знали, когда и куда их пошлет Артур, и до последнего момента не ведали ни имени, ни фамилии своей жертвы, ни кто она. Задавать вопросы было запрещено; знали, что кроме них, у Артура есть еще такие же, как они, но кто - не имели понятия и никогда не видели, как и те ничего не знали о них. Малейшее любопытство могло стоить жизни. Уже три года они работали на Артура - некогда тренера по спортивной стрельбе, - не зная ни его адреса, ни телефона, почти никогда не встречались с ним. Порядок был строгий, и за нарушение плата одна жизнь. Это они усвоили...
Отстрелявшись, сняли мишени, собрали почти все гильзы, сели на повалившуюся сосну покурить.
- Значит опять ехать в Россию? - спросил рябой Лащев.
- Ехать, - ответил Виксне.
- Тебе охота? - осторожно спросил рябой.
- А тебе? - спросил Виксне.
- А куда деваться?
- Дом в Олайне достроил?
- Почти. Еще шифер нужен и сантехника.
- Ну вот, слетаешь в Москву и заработаешь на шифер, и на сантехнику. Еще и на хорошую сателлитаку останется, будешь на нее принимать передачи из других галактик.
- Ага. Или с того света... Ну что, валим отсюда?
- Да... "Пушку" положи на место.
- Сегодня хорошо пошмаляли. Все в черноту, в "башку" фашисту, кивнул рябой на издырявленную черную "голову" мишени, укладывая ее под лист поролона в багажнике...
2. ОПАСНЫЕ НОВОСТИ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
С утренней почтой, отсортированной секретаршей Адой, на стол Фите лег и белый узкий конверт из хорошей плотной бумаги. В нем лежало два листка: один - ксерокопия газетной корреспонденции на французском языке; другой, как понял Фита, - перевод ее на русский, напечатанный, судя по шрифту, на компьютере. На краешке чистого газетного поля от руки по-русски было написано: "Пари-диманш нувель" - "Воскресные парижские новости". Повертев в руках конверт, осмотрев его и обнаружив, что обратного адреса нет, Фита принялся читать перевод, начинавшийся словами: "Как сообщил нам московский корреспондент..." То, что сообщал этот корреспондент, повергло Фиту в ужас. В заметке было сказано _в_с_е_ и довольно подробно, с пониманием сути дела и со знанием фактов. Не было в ней лишь приведено ни одного имени. Она заканчивалась словами: "Эти неизвестные пока люди из России посетили Бурже с неким иранцем, надо полагать, не случайно. Вскоре мы надеемся сообщить, кто эти люди, и кто такой этот иранец..." Заметка была без подписи. Но анонимность эта не ввела Фиту в заблуждение. Он понял, что из нее торчат уши Желтовского, что корреспонденция эта - не только результат парижских наблюдений Желтовского, но и контактов его со Скорино. Вопрос, как широко раскрыла рот Скорино, во весь ли голос она заговорила с Желтовским. Что делать? Припугнуть ее? Пойти на мировую? Предложить денег? Но она куда-то исчезла. Поговорить с Желтовским? О чем? Корреспонденция-то анонимна! Страшно то, что редакция обещает вернуться к этой теме, дабы обнародовать имена. Это - катастрофа. И ничего предпринять, предвосхитить он не может...
Весь день Фита ходил сам не свой, все валилось из рук. И на заседании Думы пошел нехотя, не мог видеть скопище людей, хотелось закутаться в вату, ничего не слышать, запереться от окружающих... Единственной трезвой мыслью было твердое решение ничего не говорить рыжеволосому Якимову.
Но, как говорят, беда не приходит одна.
Поздно вечером Фита сидел на даче у себя в мансарде, служившей ему и кабинетом, и спальней. Он был мрачен, дурные предчувствия не отпускали, гоняли по замкнувшемуся кругу: Скорино, Желтовский, выследивший их в Париже, фотография, где он в парижской гостинице вместе со всеми.
И тут ударил по натянутым нервам телефонный звонок, Фита от неожиданности вздрогнул. Кто бы это? Глянул на часы: без четверти одиннадцать. Снял трубку:
- Слушаю.
- Это я.
Он узнал голос Якимова.
- Зачем вы... Вы же знаете порядок.
- Я все знаю. Я в поселке. Звоню из автомата на платформе, жду.
- Сейчас оденусь, - Фита почувствовал, как взмокло подмышками. В особо крайних случаях осторожный Якимов позволял себе звонить ему на дачу или на городскую квартиру. Да и то только из автомата. А на работу вообще никогда.
На платформе было темно, безлюдно. Только что прогрохотал, пронесся поезд дальнего следования, еще не осела взвихренная им пыль, выбитая колесами из гравия между шпал...
- В чем дело? - хмуро спросил Фита, когда встретились.
- Во-первых, сегодня арестован Ушкуев. Этого дурака взяли с поличным в момент получения мелкой, ничтожной взятки от какого-то общества слепых. Там, наверное, сто зрячих на одного слепого. Идиот, мало ему было... Он трус, начнут трясти, посыплется, как из развязанного мешка... Второе похуже. Вы в Париже с Желтовским _т_о_г_д_а_ встречались?
- Да. Мельком, в Бурже.
- Говорили о чем-нибудь?
Фита насупил брови, вспоминал. И как в кратком свете ночной молнии возникло: Бурже, толпа, вдруг подошедший Желтовский, их разговор: "Вы-то каким чудом здесь? - спросил Желтовский. - Вы же теперь ушли в другую сферу". - "В командировке, - ответил Фита. - Но по старой памяти решил заглянуть сюда..." - "Кто эти трое, тот рыжий и двое справа, беседуют с каким-то бородачом?" - "Понятия не имею..."
- Перебросились двумя-тремя фразами, я ему попенял, что до сих пор не сделал фотографий с моей дачи, - соврал Фита, с ужасом сопоставляя этот разговор с Желтовским со всем, что произошло, и что еще могло последовать. - В общем пустяковый разговор.
- Вот вам продолжение вашей встречи с Желтовским в Бурже, - протянул Якимов ему два листка. - Тут ксерокопия со статейки в парижской газете и перевод ее на русский.
- О чем статейка? - в волнении засопел Фита, уже догадываясь, о чем речь.
- Обо всем, обо всем, правда, без упоминаний фамилий. Но обещают назвать. Прислано сегодня анонимно Батрову в "Улыбку".
- Я все это знаю, - тихо сказал Фита, понимая, что скрывать уже бессмысленно.
- Откуда?
- Получил с утренней почтой на службу такое же послание... Зачем он это делает, не пойму.
- Выбить вас и всех прочих из колеи, заставить нервничать, делать глупости, чем и выдать себя, т.е. подтвердить.
- Что же предпринять? - растерянно спросил Фита.
- Делать вид, что ничего не произошло, никаких резких движений, никаких контактов с Желтовским. Последующее постараюсь предвосхитить... Идите, я дождусь электричку. Доброй ночи. - Когда Фита ушел, рыжеволосый сделал еще два звонка из автомата. Затем подошла электричка на Москву.
Утром жена Фиты, как обычно, понесла ему наверх поднос с бутербродами и кофе и обнаружила его мертвым...
- Ай да Ушкуев, сукин сын, подвел нас - сел в тюрягу! - воскликнул Перфильев.
- Дуракам там и место, - ответил Лебяхин.
- Он же расколется, как гнилой орех, начнет давать показания, нас потянет.
- Ерунда. Мы платили ему официально, как государственному чиновнику. У нас в бухгалтерии есть все кассовые ордера, счета, куда мы переводили деньги. А взятки, кои он получал от нас, у него хватило, надеюсь, ума нигде не фиксировать. Первому же следователю скажем: "Чушь, клевета". Пусть докажет, что не так, хотя и будет понимать, что мы давали Ушкуеву.
- Как он "подзалетел"? - спросил Перфильев.
- Он затеял какую-то сделку с жуликами. А конкуренты этих жуликов тоже жулики, - настучали. И он, и его партнеры по сделке были взяты в момент дачи и получения взятки. Просто, как высморкаться.
- Нам придется теперь посуетиться, чтобы поискать новые объекты, время поджимает, - сказал Перфильев.
- Найдем, - усмехнулся Лебяхин. - Ушкуевых еще много осталось...
- Прибыл факс из Новороссийска: машины "Катерпиллера" благополучно приплыли из Марселя. Мне, наверное, придется поехать в Новороссийск.
- Вот, что значит иметь дело с солидной фирмой, а не с прохиндеями...
Допив утренний кофе и дожевав бутерброд с салями, Желтовский с нетерпением закурил, сделал две глубокие затяжки и начал натягивать куртку, когда раздался звонок. Он снял трубку:
- Слушаю.
- Месье Желтовский? - женский голос.
- Он самый.
- Я представитель "ФСТ" ["Франс-систем-телевизион"]. Только что прилетела из Парижа. Вам привет от Поля Берара и пакет от него, - женщина говорила по-русски, но с заметным грассирующим французским акцентом.
- Спасибо. Как я могу получить пакет?
- Я в "Метрополе". Оставлю у дежурной, потому что меня вы не поймаете, буду носиться по Москве. Я всего на два дня. Но на всякий случай запишите мой номер, - она продиктовала. - Меня зовут Сесиль Буланже.
- Может, поужинаем вместе, мадемуазель Буланже?
- Боже мой, - засмеялась она, - как приятно снова слышать, что ты "мадемуазель", но увы, существуют необратимые изменения... Благодарю вас, но у меня все расписано до самого отлета.
- "Черт с тобой, - подумал Желтовский, вешая трубку. - Может ты уже действительно такая "мадам", что все заросло мхом..." Заперев дачу, он пошел к машине...
Пакет был объемистый - ярко-желтый конверт, заклеенный в торце большим клапаном. Желтовский уселся в кресло тут же в холле и нетерпеливо вскрыл конверт, достал несколько страничек из блокнота, исписанных мелким почерком Берара:
- "...Итак, господина из "Жюстен-кредито банк" зовут Паскаль Жувэ. Обхаживал я его долго, как старую деву, решившую, что она вообще неприступна. И все же я его "проколол". Во-первых, пообещал анонимность его информации; во-вторых, дал ему хороший аванс, на четверть новенького "ситроена" хватит, в-третьих, что все-таки надо поставить в "во-первых", прижал его фактами из его славного прошлого, которое он скрывает, но которое я раскопал (об этом ниже). И он лег под меня. Да, у них был русский вкладчик с очень большим счетом. Судя по осторожности, с какой тот обращался со счетом, можно полагать, что деньги тайные. Поступили они сразу, одной суммой, она не пополнялась, расходовались деньги крайне редко. А зовут владельца счета Алибаев Закир Фаридович. Азиат? В этом разберешься сам. Раскачивай это дело дальше. Потом подытожим, соединим твое и мое и - бабахнем..." Дальше шло описание тех "подвигов" Паскаля Жувэ, от которых в молодости чувствуешь себя героем, но которые к старости проклинаешь...
Затолкав листки в конверт, он сунул его в сумку и вышел. Сидя в машине, он не торопился вставлять ключ в замок зажигания. Возникшая в голове мысль, высеченная, как кресалом искра, одной строкой из письма Берара, разгоралась, словно давно засохший трут с обуглившимся краем. Став, наконец, пламенем, она осветила дальние углы памяти. И сопоставляя все, Желтовский мысленно улыбнулся своей догадке. Если она окажется верна, значит они с Полем Бераром напали на золотую жилу... "Стоп! Стоп! Это же легко проверяется!" - осенило его. И заведя машину, он резво, все еще весело додумывая свою догадку, поехал в Останкино. Нужно было в монтажную...