Сергей Ильич угадал - они, гости, и двинулся навстречу. Представился. Американец широко, так, что около ушей образовались складки, улыбнулся.
   - Пойдемте, машина ждет. - Сергей Ильич взял у дамы ее сумку. Американец нес свой темно-коричневый, похожий на коробку, маленький прямоугольный дорожный баульчик.
   - Нам далеко? - спросила переводчица, когда уселись в такси, на котором приехал Сергей Ильич.
   - У нас тут все близко. До гостиницы двенадцать минут... В холле "Интуриста" Рандолл сказал:
   - Встретимся в три у вас в офисе. Годится?
   - Вполне, - согласился Сергей Ильич и подумал, что надо забежать домой и взять на всякий случай пачку хорошего чая, банка кофе у него на работе была...
   Около трех звякнул колокольчик. Сергей Ильич двинулся навстречу. Вошли Рандолл и переводчица. Одежда на них была та же, правда на Рандолле Сергей Ильич заметил свежую, светло-бежевую сорочку.
   Рандолл окинул взглядом большую комнату, затем кабинет Сергея Ильича, опять улыбнулся до ушей, словно по какой-то команде, и весело сказал:
   - Хорошо живете, просторно! А у меня каморка на девятом этаже.
   - У вас?! - удивился Сергей Ильич.
   - Фирма наша существует с 1932 года. В каморке, где сижу я, тридцать один год просидел мой отец. У нас постоянная клиентура. Уже сыновья и внуки тех, кто приходил к нам почти полвека назад. Не случайные люди, а кланы. Они привыкли. То, что мы на этом девятом этаже кирпичного дома, для них признак бодрого старого консерватизма, своего рода его реклама, свидетельство того, что мы не нувороши... Ну что, приступим к делу?
   Сергей Ильич сел за свой стол, Рандолл и переводчица - в кресла напротив. Американец достал бумаги из тоненькой, прозрачной как пленка папки.
   - Вы сообщали, что наследники Анны Мацко, умершей в Кливленде, настаивают на продаже ее дома, чтобы получить наличными, - сказал Рандолл. - Мы, конечно, можем это сделать немедленно. По воле умершей наследодательницы дом этот завещан ее сестре. За него сейчас дают сто пятьдесят тысяч.
   - Так за чем остановка? - спросил Сергей Ильич, осторожно бросив быстрый взгляд на Рандолла. Удивило лицо того - спокойное, жесткое, сильные мускулистые челюсти, лицо, лишенное даже намека на способность и потребность человека улыбаться.
   - Это неразумно, - покачал головой Рандолл.
   - В каком смысле?
   - Мы узнали, что компания, которая хочет купить дом и участок покойной Анны Мацко, через три года снесет его. Они собираются построить там супермаркет, площадку для гольфа и платную автостоянку. Считаем, что сейчас с продажей надо повременить, сдать дом в аренду, заселить жильцами. А через три года, когда на соседнем участке компания начнет работы, они упрутся в этот дом. И вместе с участком его цена взлетит. Попробуйте уговорить наследников подождать с продажей. Их сто пятьдесят тысяч никуда не уйдут. Глупо же так торопиться, - пожал плечами Рандолл, словно никак не мог взять в толк, что за люди, которые не понимают элементарной арифметики.
   - Да, конечно, вы правы, - согласился Сергей Ильич, а сам мысленно усмехнулся: попробуй, уговори этих Мацко, что иногда журавель в небе лучше синицы в руках. Они спешат, звонят через день, психология людей из очереди за колбасой, за маслом, за сапогами: скорей получить. Разделят это наследство. Накупят барахла, радиоаппаратуры, по две "Волги", которые продадут тут же с наваром. А государство потеряет на этой спешке минимум тысяч двести долларов... - Я попытаюсь объяснить им, - коротко сказал Сергей Ильич, не будучи уверен, что Рандолл не догадался о его мыслях, поскольку фирма Стрезера вела с нами дела давно, а сам Рандолл довольно часто приезжал в Москву и другие города. - Может быть, кофе или чай? посмотрел Сергей Ильич на переводчицу. Та обратилась к Рандоллу.
   - Нет, спасибо, - отказался американец. Он явно не хотел терять делового темпа, потому что сразу произнес: - Теперь по поводу Майкла Бучински. Плохо. Медленно движемся, - и заметив, как недовольно шевельнулись брови у Сергея Ильича, добавил: - Все ваши усилия мы знаем, понимаем, случай нелегкий. Но надо искать. Я привез дополнительную информацию. Удалось найти человека, который якобы знал брата Майкла Бучински - Александра. Человек этот работал при немцах у вас в полиции. Он утверждает, что с двумя коллегами задержал Александра Бучински, когда тот шел из города в лес к партизанам.
   - Эта версия мне известна. Но она - лишь слова. Никаких документов.
   - Человек этот присягнул, что они не передали Александра Бучински немцам, а отпустили.
   - У меня другие сведения: они его убили.
   - Значит, и то, и другое нуждается в проверке, - впервые за весь разговор Рандолл улыбнулся. - У вас, насколько я знаю, существуют какие-то архивные учреждения, которые хранят документы по партизанским войнам.
   - Я уже запрашивал. Александр Бучинский нигде не фигурирует. Тут может быть и документация неполная, и он мог не попасть в списки личного состава, бумаги в конце концов могли погибнуть. Война, мистер Рандолл.
   - Понимаю, мистер Голенок. Но речь идет о 300.000 долларов.
   "Ни хрена ты не понимаешь в этой войне, любезный, - подумал Сергей Ильич. - Сколько было партизанских отрядов! Сотни тысяч людей! Где ты на всех отыщешь списки? Да и существуют ли такие, где числится каждый человек?! Что ты знаешь о тех событиях, тяжких переходах, голоде, облавах, карателях? И как найти в этой кровавой круговерти одного человека, когда безвестно исчезали десятки тысяч?" - Сергей Ильич взглянул на переводчицу, словно ища в соотечественнице союзницу своим мыслям. Но ее лицо за все время ни разу не изменило своего бесстрастного выражения, эмоции не входили в круг ее обязанностей, она выполняла то, что поручили, работала.
   - Имеем мы и еще такую информацию, - продолжал Рандолл. - Один из коллег наследодателя сообщил, что Майкл Бучински как-то упомянул в разговоре, что когда после войны учился в университете в Эрлангене, у него была женщина, которую он очень любил. Возможно, любовница. А что, если жена? Я сказал об этом вашим в Москве. Вероятно, кто-то из них поедет в связи с этим в Германию.
   - Я уже рекомендовал попытаться с помощью наших журналистов поискать следы Бучинского в Эрлангене, - сказал Сергей Ильич.
   - У меня все, - Рандолл откинулся в кресле.
   - Может быть все-таки чаю? - еще раз предложил Сергей Ильич.
   - Когда у нас поезд? - спросил Рандолл у переводчицы.
   - В двадцать с минутами, - ответила она.
   Рандолл посмотрел на часы.
   - Нет, чай мы пить не будем, лучше пройдемся по городу. Мне еще надо будет позвонить в Москву в посольство, - Рандолл поднялся. - Я доволен нашей встречей. Ждем от вас вестей, - он протянул руку, прощаясь. Кисть у него была сильная, с плотным захватом. - Рад был познакомиться...
   Сергей Ильич проводил их до двери.
   - Чем могу быть полезен вам? - обратился он к переводчице.
   - Благодарю, у нас никаких проблем. По-моему, все прошло хорошо, она посмотрела ему в глаза, и он увидел в ее взгляде полное безразличие ко всему, чем он с Рандоллом тут занимался...
   Когда они ушли, Сергей Ильич вздохнул: "Слава Богу, что сегодня уезжают..."
   Сергей Ильич на понукания из центрального аппарата Инюрколлегии ускорить розыски наследников Бучинского мог бы, конечно, полушутливо напомнить, что 300.000 долларов эти не пылятся там в кубышке, а спокойно лежат на банковском счете да еще обрастают процентами. Но никого, и себя в том числе, не утешить подобным образом, поскольку это не давало ему ни отсрочек, ни поблажек в дальнейших розысках, ни возможности сослаться на то, что параллельно он вел еще около трех десятков дел, правда, более легких. А почта приносила между тем безнадежные ответы, и на большом листке бумаги, на котором Сергей Ильич выстраивал генеалогическое древо Бучинских в виде прямоугольников, кружков и треугольников, которые он пытался соединить между собой надежными линиями, все больше появлялось крестов, которыми он перечеркивал геометрические фигуры, как выпавшие из этого древа...
   Почта нынешнего дня тоже не принесла Сергею Ильичу ничего утешительного. Прибыло два ответа: из Центрального Государственного архива УССР и из Института истории партии при ЦК КП Украины.
   В первом говорилось:
   "...На ваш Р-935 сообщаем, что по имеющимся у нас данным в фондах землевладельцев, дворянских родов, органов местного самоуправления фамилия Бучинских - Радомских не фигурирует...
   Заведующий отделом публикаций..."
   Второе письмо было аналогичного содержания:
   "...На ваш Р-935.
   По нашим учетам Бучинский Михаил Степанович, равно как и его брат Александр, не значатся..."
   Шел четвертый месяц поисков наследников Майкла (Мих аила) Бучинского, о котором Сергею Ильичу известно было почти все, даже, может больше, нежели требовалось, как о наследодателе, а наследники при всех усилиях Сергея Ильича словно прятались, ускользали от него. Оставалась одна из непроверенных нитей - Ульяна Васильевна Бабич из Ужвы...
   Сергей Ильич принялся листать распухшее от бумаг дело Бучинского, перечитывал полученные письма, копии отправленных им запросов, пытаясь найти еще какие-нибудь упущенные им и неиспользованные варианты поисков...
   39
   Щерба выглянул в коридор. Напротив его кабинета на скамье сидел молодой человек с большим лысеющим черепом.
   - Олег Иванович Зданевич? - спросил Щерба.
   - Да, - поднялся тот.
   - Заходите.
   - Куда садиться? - мрачновато спросил Олег, когда прошли в глубь комнаты.
   - Куда угодно. Лучше поближе к столу, разговаривать удобней, - уловил Щерба агрессивную настроенность посетителя. - Фамилия моя Щерба, зовут Михаил Михайлович.
   Олег сел, сжал и чуть выпятил полные губы.
   - Мне поручено, - начал Щерба, - познакомиться еще раз с делом вашего отца и написать справку для обкома партии, поскольку жаловались вы туда, а нам переслали. Вынужден огорчить: ничего нового я не нашел, хотя вы и утверждаете, что ваш отец, командуя отрядом "Месть", самосуд не совершил.
   - Утверждаю, - решительно дернул головой Олег. - И могу подтвердить документально.
   - Каким образом? - спросил Щерба, будучи заранее уверен, что начинается самое неприятное: амбициозное упрямство, блеф, поток слов человека с сутяжным характером, который ломится в открытую дверь.
   - У меня есть фотокопия протокола, когда судили тех, расстрелянных, партизанским судом, - торжествующе сказал Олег и насмешливо посмотрел Щербе в глаза.
   - Вот как? - недоверчиво удивился Щерба. - И вы можете предъявить этот протокол?
   - А как же! - Олег наклонился к портфелю, стоявшему у ног, и извлек лист фотобумаги и магнитофонную кассету "Denon" в прозрачном футляре-коробочке. - Вот! - он протянул Щербе листок.
   Читать Михаил Михайлович не стал, лишь пробежал глазами, чтоб убедиться, что речь идет именно о том, о чем говорил посетитель. В самом конце но увидел сноску "Ф.Р-587, оп.4, ед.хр.2. Оригинал".
   - Где вы это взяли?
   - Не имеет значения. Важно, что документ перед вами, - у хмыльнулся Олег.
   Быстрая мысль кольнула Щербу, он понял, что грядет с появлением фотокопии протокола, если он, конечно, переснят с подлинника; и от этого понимания в душе Михаила Михайловича возникла нервозная неприязнь к сидевшему напротив молодому человеку, начало раздражать то, как он толстыми пальцами с желтыми подпалинами вертел, поигрывая, - то ставя на ребро, то на торец - новенькой, чистенькой без единой царапины прозрачной коробочкой, - в которой лежала кассета.
   - И вот! - наконец перестав забавляться кассетой, Олег положил ее Щербе на стол. - Незадолго до смерти отца я уговорил его надиктовать абсолютно все, как было. Потому что после я уже ничего не смогу доказать. Он был последний свидетель.
   - Почему вы раньше кассету не предъявляли?
   - А кто бы поверил? А сейчас слова отца подтверждены документом.
   - Вы хотите сказать, что все минувшие годы протоколом вы не располагали?
   - Да.
   - Есть возможность подтвердить подлинность фотокопии?
   - Конечно. Оригинал в областном архиве.
   - Когда вы об этом узнали?
   - Недавно.
   - Вы можете мне все это оставить?
   - А зачем же я принес? Только с возвратом.
   - Разумеется... Если вы срочно понадобитесь, как найти вас, чтоб не отправлять почтой повестку?
   - Запишите телефон, - Олег продиктовал.
   - Домашний?
   - Нет. Дома телефона не имею... До свидания, - подхватив потертый, чем-то набитый коричневый портфель, Олег пошел к двери...
   Магнитофона у Щербы не было, и он отправился в кабинет криминалистики, выпросил на час маленький репортерский "Sony".
   Вернувшись к себе, Щерба открыл фрамугу, закурил, придвинул пепельницу, устроился поудобней, предвидя долгое сидение, и вложил кассету, нажал клавишу.
   Сперва послышалось хриплое покашливание, затем усталый сипловатый голос произнес:
   "- Зря ты это затеял, Олег... Пустое все... Сколько за кассету заплатил?
   - Девять рублей...
   - Ну вот, видишь... Наследство, что ли, получил?.. Такие деньги на ерунду тратить!..
   - Ладно, отец, давай начинай, пленка-то идет.
   - Что говорить? Батальон из окружения я выводил с тяжкими боями. В конце сентября вошли в Вильчанские леса. Густые они, нечесанные, буреломы, гнилье самоповальное. По дороге к нам присоединился Туранский - политрук из другого батальона нашего полка, армейский прокурор Лысюк, с ними несколько бойцов. У них было наше полковое знамя. У самых лесов настигли нас еще трое - начальник погранзаставы Голохвастов и два его красноармейца. Люди аккуратные, дисциплинированные. Мы их приняли... Какими мы были на ту пору, - сам понимаешь. Обтрепанные, голодные, битые, однако малость уже тертые. Немец кое-чему подучил... Только вот где он теперь-то был, немец, а где наши, мы не знали. Карты имелись, но меченые еще июлем. И все же решили чуток передохнуть, в лесах. Пообстираться в бочажинах, портянки задубелые хотя бы промыть, подсчитать харч, оружие, боеприпасы, а потом уж решить, куда дальше. На все про все двое суток отвели. Утром следующего дня приходит к моему шалашику старший лейтенант-пограничник, докладывает:
   - Товарищ капитан, мои люди только что на просеке видели троих конных, в полувоенном, с немецкими автоматами.
   - Куда скачут? - спрашиваю.
   - Да вроде и не скачут, спокойно в нашу сторону едут.
   - Ну вот ты их спокойно и доставь сюда, - говорю.
   Минут через пятнадцать смотрю - идут пограничники Голохвастова, а за ними трое ведут коней в поводу, один в пиджаке, в галифе, в сапогах, двое в ватниках, гражданские брюки тоже в кирзачи заправлены.
   Вышел я им навстречу.
   - Здравствуйте, - говорю, - добрые люди. - Далеко путь держите?
   - К вам, - отвечает тот, что в пиджаке, усатый, видно, старший у них. - Мы за вами сутки наблюдаем.
   - Сами кто будете? - киваю на их автоматы.
   - Здешние мы, - усмехается, мол, гадай, как хочешь.
   - Это как же понимать? - спрашиваю.
   - В лесу живем, - и опять усмехается.
   - Ты мне это самое не крути, - разозлился я. - Наблюдали, говоришь, за нами. А с каким смыслом?
   - Увидели вас на подходе к лесу. Вроде нормальная воинская часть. Доложили своему командиру. Он и приказал: "Езжайте, знакомьтесь". Вот мы и приехали.
   - Знакомство, - говорю, - с одного боку получается: вы про нас точно знаете - нормальное воинское подразделение, а про себя загадками.
   Тут наперед выходит мордатый такой, в ватнике и говорит усатому:
   - Кончай, Степан, - распахивает телогреечку, а под ней тельняшка, берет под козырек, как бы докладывает мне: - Старшина второй статьи Хомяков, Черноморский флот. Ты, капитан, не обижайся, - говорит мне. - Мы все тут у немцев в горлянке. Могут заглотать, а нам надо, чтоб подавились. Из партизанского отряда мы, конная разведка.
   - Командир наш встретиться с вами желает, - добавил усатый.
   - Что ж, будем рады гостю, - говорю.
   - А может вы с нами - к нему, - предлагает усатый.
   Предложение такое мне не улыбалось.
   - Людей, - отвечаю ему, - бросить не могу, места незнакомые, осмотреться надо...
   С этим они и отбыли. А на следующий день прибыло их человек семь. Да все на конях. Впереди в кожаной куртке с наганом на боку, в хромовых ладных сапогах мужик, в седле хорошо сидит. А я в этом деле кумекаю, когда-то в кавэскадроне начинал. Возрасту этот мужик вроде моего, может на год-другой старше. А мне на ту пору тридцать исполнилось... Ну, значит подъехали они. Мужик этот соскочил с коня и неспешно - ко мне, с достоинством идет, вроде как превосходство свое демонстрирует, а сам, понимаю, разглядывает меня. Тут надо сказать, что мы к их приходу и подготовочку некоторую провели: помылись, почистились, побрились, подзалатали гимнастерки, подворотнички свеженькие, сапоги да обмотки от пыли да от грязи освободили. Одним словом, какой могли, марафет навели, чтоб эти, из леса, видели, что не беглая мы шантрапа, а боевой батальон... Ну, значит, подходит он, протягивает руку, жмет, чую сильно, с нахальцой, понимаю, и называется:
   - Тимофей Кухарь, командир партизанского отряда "Сталинский удар".
   - Капитан Зданевич, - отвечаю. - Комбат.
   - Ну что ж, идем потолкуем, комбат.
   Отошли мы, сели в сторонке.
   - Что дальше делать собираешься, комбат? - спрашивает.
   - Известное дело, - говорю, - к линии фронта идти, к своим.
   - А где она, линия фронта, знаешь? - ухмыльнулся Кухарь.
   Я достал карту, расстелил.
   Посмотрел он на карту, говорит:
   - Нету тут ее, мала твоя карта, капитан, линия фронта далеко на востоке теперь. Покуда будешь выбираться из этих лесов, фронт уйдет еще дальше. А выбираться не по бульвару, вокруг немцы. Так что один у тебя путь - вливаться в мой отряд.
   Я ничего ему сразу не ответил. Пошли мы назад, к шалашикам, где ждали мои люди. Я посмотрел на них - истощенных, почти безоружных. В том, что говорил Кухарь, была правда. Но решать одному мне было не с руки, хотел посоветоваться с другими командирами. Так и сказал Кухарю. Договорились, что оставит одного хлопца у нас, а утром назавтра хлопец этот проведет меня к Кухарю с окончательным моим ответом. Когда он уехал, сошлись мы вчетвером - я, прокурор Лысюк, политрук Туранский и начальник заставы Голохвастов. Изложил я им обстановку. Туранский сразу, наотрез:
   - Мы боевой батальон, армейская часть. Знамя полка у нас. Надо пробиваться через линию фронта к своей дивизии.
   - А где она? - спросил Лысюк. - Да и существует ли вообще теперь. Может, от нее только мы и остались.
   - Идти придется с боями. Оружия и боеприпасов почти нет. Харчи заканчиваются. По дороге можем потерять весь батальон, - сказал пограничник. - Надо начинать войну здесь, в тылу.
   - Вливаться в отряд Кухаря? - спросил я.
   - Партизанить? Какие мы партизаны! - кипятился Туранский. - Нас посчитают дезертирами. Знамя полка у нас. Комдив знает об этом.
   - Важно, чтоб немцы почувствовали, что мы не дезертиры, - сказал прокурор. - Твое мнение, капитан? - спросил он у меня.
   - Будем воевать в тылу врага, - подумав, сказал я. - Объединяться с Кухарем не станем. У нас знамя, потому мы и есть отдельная воинская часть. Окруженцев появится еще немало, пополнимся.
   Тут же определили: я - комбат, Туранский - комиссар, Голохвастов мой начальник штаба, а прокурор - зам по разведке. Отряд будет называться "Месть". Решили пока базироваться здесь, в Вильчанских лесах. Вместо шалашиков сооружать блиндажи, оборону. Оружие, боеприпасы попробовать выпросить у Кухаря.
   На другой день я и отправился к нему. База у него, надо сказать, была крепкая. Народу много. Одним словом, ударная сила. Встретил он меня как доброго гостя, видать, хотел показать, как богато живет, что он в округе хозяин, одним словом, поманить намерение имел. Молодайка внесла сковороду с яичницей на сале, вареную картошку, кусок окорока, соленые огурчики, квашеную капусту, тут же, конечно, и бутылка самогонки на клюквенном соку. Выпили по полстакана.
   - Ты ешь, ешь, - посмеиваясь, сказал Кухарь, видя, как я сдерживаюсь для солидности, грызу себе корочку, вкусная такая, домашняя, поджаристая, с присохшими угольками. А жрать-то страсть, как хотелось!
   Налил он по второму разу. Отказался я, захмелеть испугался. Сообщаю ему, значит, наше решение.
   - Что ж, как знаешь, - нахмурился он. - Только учти: есть мне приказ из этих лесов уходить в Солонковский массив, поближе к немецким коммуникациям. Километров триста отсюда. Ты хорошо подумал, на что идешь? У меня сила, полторы тысячи человек, у тебя горстка.
   - Решал не я один, - говорю. - Четверо нас, коман диров.
   - Чем могу помочь? - все же спросил он.
   - Оружие, боеприпасы, харч, - сказал я, вспомнив, что видел у его людей тут и "станкачи" и РПД.
   - В поселке Уделичи, это двенадцать верст отсюда, оставляю двоих своих людей. Они знают, где у меня спрятано оружие, боеприпасы, провиант на случай, ежели придется вернуться сюда. Это мой "НЗ", но тебе выделю.
   - Богато живешь, - заметил я. - Даже "НЗ" имеешь.
   - Богатство не мое, - покачал головой Кухарь. - Тут до войны был УР [укрепрайон]. За месяц до войны дивизию перебросили в Белоруссию. Так что все, что имелось в бункерах УРа, тут и осталось. Только перепрятал по своим схронам. Пойдешь в Уделичи, найдешь Ляховецкого и Кунчича. Скажешь: "Мне нужен мед". Они спросят: "Гречишный или липовый?", ответишь: "Лучше гречишный". Запомнил? Не перепутай. Это мой личный пароль, кроме меня и них, его никто не знает. Они дадут тебе все, что нужно.
   Когда обо всем столковались, Кухарь спросил:
   - Кем до войны был?
   - Кадровым и был, - сказал я. - А ты? - спросил в свою очередь.
   - Секретарем одного из райкомов в Подгорске.
   Он все же не спросясь, налил мне еще полстакана:
   - Ну, давай, с Богом.
   Выпили, теперь уж можно было не фордыбачить, и я навалился на закуску. Потом спросил:
   - В этих Уделичах немцы давно?
   - Немцев там нет. Только местный полицейский пост. Набрали из тамошнего сброда... Но в форме, конечно, туда не суйся, надень цивильное.
   Он проводил меня до просеки, даже коня подарил, пегую кобылку такую. На ней я и прибыл к своим... Дай воды, Олег. Разговорил ты меня. Все вроде вчера было. Думал, забылось многое. А оно видишь, как возникло опять все..."
   Тут Щерба услышал звон посуды, бульканье воды и громкие глотки жадно пьющего человека. Затем сын сказал:
   "...Ты мне так подробно никогда не рассказывал.
   - А какой смысл? Все давно ушло, как вода в песок. И высохло.
   - Что дальше было, отец?
   - А что дальше? В первых числах октября мы уже огляделись, знали, что как, по каким дорогам немцы ездют. К этому времени к нам прибилось еще человек сто - окруженцы из разных частей. Обзавелись мы и связником. Как-то перехватили одного парня. У него на хуторе Мшаны бабка двоюродная жила, старенькая, хворая. Он под видом, что помогает ей - то забор подопрет, то колодец почистит, еще какую работу сделает, - хаживал раз в неделю из Подгорска. Сам городской, подгорский был, Сашкой Бучинским звали. И ходил от городского подполья в Уделичи, к этому Ляховецкому и Кунчичу, что-то носил для передачи Кухарю. Иногда, значит, и нас по совместительству отоваривал сведениями-новостями. А новости те день ото дня все горше и горше. Мы уже знали, что фронт далеко, чуть ли не к Москве подползает. И зло брало, и стыд, что мы вроде без дела загораем, как на каникулах каких. И решил я послать пограничника Голохвастова, в Уделичи по адресам, что Кухарь дал. Именно этих-то двоих Кухарь не взял с собой не без причины: у Ляховецкого жена должна была вот-вот родить, а Кунчич просто хворый, туберкулезный, куда его тащить в лес. Но об этом я узнал уже потом, после войны. Ну, значит, пошел к ним Голохвастов. Встретили нормально. Пообещали через неделю на подводах все доставить. Минула неделя, пошла другая, а от них ни гу-гу. Послал я опять Голохвастова, думал, может чего случилось с ними, завалились на чем, погорели по дороге к нам. Вернулся Голохвастов мрачный. Оказывается, те и не двигались с места, что-то крутили-мудрили в разговоре с ним, хитрили, расспрашивали, где мы воевать собираемся. Он их и уговаривал, и попугивал, и объяснял наше положение. Уговорил вроде. Пообещали на следующей неделе. Мы, конечно, тем временем потихоньку действовали, на проселки выходили. То обозик немецкий распотрошим, то маленький полицейский гарнизончик задавим, одиночные машины перехватывали. Однажды так вот взяли "Даймлер-Бенц". Гружен он был нашим оружием и боеприпасами, немцы их, видимо, собрали по лесам и полям, где недавно еще шли бои, куда-то в тыл везли эти трофеи... Ну вот, кончилась еще неделя, и тут в лес к нам пожаловали Ляховецкий и Кунчич. Пришли пёхом. Ни подвод с оружием, ни боеприпасов, ни харча, заявились, словно гости на вечеринку. Сели, значит, мы вчетвером и их двое в моем блиндаже и повели разговор.
   - Почему, - спрашиваю, - с пустыми руками прибыли? Мы хотим выходить на центральную шоссейку, на железную дорогу. Ко мне, - говорю, - еще люди прибывают из окружения. Кормить нечем, вооружать нечем. Нужен тол, пулеметы, гранаты. Кухарь обнадежил, а вы что делаете?
   И тут они выложили, раскрылись, одним словом: все дадим, но при условии, что я уведу отряд из этих мест, куда подальше от Уделичей, райцентра и окрестных сел да хуторов. Иначе каратели начнут мстить, бить местное население и жечь все вокруг. Тут я и взбрыкнул: в других местах, значит, врага бить можно, а здесь - не трожь, пусть тишь да гладь, чтоб задобрить немцев? Так что ли?! Судить вас будем за саботаж! На том разговор и кончили. Заперли их, поставили часового. Вечером привели ко мне в землянку, объявил им: предстанете перед трибуналом, нас четыре командира Красной Армии. Все коммунисты. И прокурор даже есть настоящий, законы военного времени знает, - показал я на Лысюка. - Адвоката только нет, не взыщите. Судить будем с протоколом, по совести нынешнего трудного времени, когда враг почти под Москвой.