«Петляков» вышел в горизонтальный полет над самым лесом. Шел сильный дождь. Видимость была ограниченной. Точное место самолета ни летчик, ни штурман не знали. Взяли курс на север. Вскоре Пе-2 вышел из полосы дождя, в кабину брызнули лучи солнца. Экипаж увеличил высоту. И тут самолет начали обстреливать зенитчики.
– Командир, проходим линию фронта, – сообщил штурман.
Экипаж благополучно долетел до аэродрома Колпачки. Недели две Глебов не мог повернуть голову – так болела шея. Но зато он убедился: в «слепом» полете нужно безоговорочно верить приборам, а не своим ощущениям.
Поначалу молодые экипажи, правда, не всегда действовали так рассудительно во имя главного – доставки разведданных, Дерзости и желания громить гитлеровцев у них было много. Им казалось, что они нанесут большой урон врагу, если в каждом полете будут обрушивать на него бомбовый груз или обстреливать его пулеметными очередями. Михаил Глебов, ставший уже младшим лейтенантом, тоже придерживался такой точки зрения. Однажды в конце мая его экипажу подполковник Лаухин поручил понаблюдать за передвижениями войск противника по шоссейным дорогам между городами Демидов и Велиж. Полет проходил на высоте 3500 метров, оттуда местность просматривалась довольно четко. Почти сразу после выхода в заданный район штурман доложил:
– На шоссе вижу колонну автомашин и пехоты! Недолго раздумывая, Глебов снизился до 600 метров.
Экипаж сбросил две 100-килограммовые бомбы. Затем Пе-2 снизился до бреющего полета, летчик и стрелок-радист обстреляли колонну. Глебов сделал несколько заходов, и пулеметы гремели, пока не закончился боекомплект.
– Поработали на славу, теперь – домой! – подытожил летчик результаты штурмовки колонны.
После возвращения на аэродром и посадки Глебов с гордостью доложил Лаухину о результатах вылета, детально описав штурмовку вражеской колонны.
– Героем себя чувствуете? – спросил Лаухин. – А что вы можете доложить о передвижении противника? Сколько у него колонн? Одна? Две? Не знаете?
Командир полка задал Глебову такую взбучку, что он даже взмок. Обескураженный, отошел в сторону. К нему подошел майор Мартьянов:
– Отличился? А еще на боевые вылеты рвался. Нет, не готов ты к ним. Я же объяснял: главная ваша задача – не бомбометание, не стрельба, а именно разведка. Для нас важно добыть данные о войсках фашистов, а бомбить, стрелять… С этим штурмовики и бомбардировщики справятся.
– Зачем же мы бомбы берем? – не удержался Глебов.
– Громить врага, – улыбнулся Мартьянов. – Выполнил разведку, на обратном пути и сбрось их на фашистов. Не попалось ничего подходящего – сбрось их на врага при перелете через линию фронта, там всегда найдется цель. А если пулеметный боекомплект привезешь домой целеньким, никто тебе худого слова не скажет. Главное – доставь о противнике нужные данные.
Урок пошел впрок и Глебову, и остальным молодым экипажам. Это было важно еще и потому, что в мае – июне в полк прибыло новое пополнение – экипажи младших лейтенантов Якова Орлова, Николая Георгиевского, Николая Тюрина, Василия Паяльникова, Федора Лежнюка, Александра Ракова, Анатолия Шкуто, Виктора Тверитина. Это были способные летчики, штурманы, стрелки-радисты. Они пришли в авиацию по путевкам Ленинского комсомола, до прибытия в полк получили отличную теоретическую и практическую подготовку. Им были по плечу сложные задачи воздушных разведчиков. Командиры и политработники стремились побыстрее ввести их в боевой строй, не повторяя ошибок предшественников.
Духовщина, Смоленск…
Наступило жаркое лето 1943 года. В штабах и войсках Калининского и Западного фронтов шла подготовка к Смоленской наступательной операции. К тому времени в командовании Калининского фронта произошли изменения: вместо генерала М. А. Пуркаева командующим назначили генерала А. И. Еременко, а вместо генерала М. В. Захарова на должность начальника штаба – генерала В. В. Курасова, командовавшего 4-й ударной армией. Директивой Ставки на войска левого крыла Калининского фронта возлагалась задача разгромить духовщинскую группировку фашистских войск и во взаимодействии с Западным фронтом наступать на Смоленск.
Наступательная операция еще лишь планировалась в штабах, а для воздушных разведчиков она уже началась. Командующим требовались всеобъемлющие данные о противнике. Боевое напряжение в 11-м ОРАП возросло. Подполковник Н. И. Лаухин разделил экипажи на две смены, и боевые вылеты совершались от темна до темна. Воздушная обстановка, особенно на смоленском направлении, значительно усложнилась. Ни один вылет не обходился без встречи с истребителями врага и обстрела зенитной артиллерией. На этом направлении действовали экипажи старшего лейтенанта Владимира Свирчевского, лейтенантов Михаила Глебова, Николая Георгиевского, Василия Паяльникова и Василия Пушкарева.
В один из июньских дней в первую смену летал экипаж лейтенанта Глебова, которому к тому времени не только присвоили очередное звание, но и наградили орденом Красного Знамени. Первый вылет на разведку в район Смоленска прошел сравнительно спокойно. Экипаж, правда, попадал в зоны зенитного огня, но это уже стало привычным. Во втором вылете экипаж производил фотографирование станции Ярцево. Зенитный огонь оказался сильным, но летчик не имел права даже маневрировать – фотографирование наземных объектов требовало выдержать боевой курс без каких-либо отклонений. Когда штурман закончил фотографирование, летчик развернул Пе-2 на свой аэродром. В районе Духовщины «пешку» атаковали два Ме-109. Штурман и стрелок-радист старались огнем пулеметов держать истребителей на большом расстоянии, но те, атакуя, стремились сбить разведчика во что бы то ни стало. Глебов маневрировал, не давая противнику вести прицельный огонь. Фашисты отстали лишь тогда, когда горючее у них оказалось на исходе. Экипаж благополучно возвратился на свою «точку».
На смену Глебову прибыл летчик из 1-й эскадрильи, его однокашник лейтенант Василий Пушкарев. Глебов знал, что у Пушкарева родители погибли в оккупированном Ржеве и Василий в стремлении отомстить фашистам за гибель близких подчас горячился.
– Сегодня будь повнимательнее, – сказал ему Глебов. – Гитлеровцы чувствуют, что мы летаем неспроста. И зенитчики спуску не дают, и «мессеры» с «фоккерами» как бешеные собаки бросаются.
Рассказав Пушкареву о своих вылетах, он еще раз посоветовал ему быть повнимательнее и вместе с товарищами из своей эскадрильи уехал в Ермаки.
Лейтенант Пушкарев, штурман старший лейтенант Лысенко и стрелок-радист младший лейтенант Ковалев вылетели на фотографирование аэродрома под Смоленском. Погода в тот день стояла солнечная, ясная, в небе – ни облачка, видимость – отличная. Город и аэродром просматривались с высоты 5000 метров хорошо. Экипаж сделал заход. Зенитные батареи врага почему-то молчали. Тогда Пушкарев для верности сделал еще заход на цель и взял курс домой. Над линией фронта севернее Духовщины экипаж встретился с вражеским самолетом-корректировщиком артиллерийского огня «Фокке-Вульфом-189», которого прикрывала пара ФВ-190. Ведущий пары решил разделаться с одиночным экипажем. Однако в первой же атаке штурман старший лейтенант Лысенко огнем крупнокалиберного пулемета подбил «фоккера». Фашист вынужден был приземлиться с убранными шасси в расположении наших войск. Стрелок-радист уже начал передавать сообщение об этом на КП. Осмотрительность экипаж ослабил. Это позволило другому вражескому истребителю подойти сзади на малую дистанцию и сбить самолет-разведчик. Видимо, удар пришелся по кабине летчика. «Петляков» не загорелся, а вошел в отвесное пике и врезался в болото. Ни Лысенко, ни Ковалев не делали попыток покинуть самолет. Вероятно, они решили, что Пушкарев выполнял маневр для ухода от истребителя. А он был убит, навалился грудью на штурвал, и Пе-2 вошел в пикирование.
Летчика подбитого ФВ-190 доставили в штаб полка. Он многое рассказал о смоленском аэродроме и авиационной технике на нем, о системе противовоздушной обороны. На следующий день советские бомбардировщики нанесли по врагу мощный удар. Сильно повредили взлетную полосу, рулежные дорожки, уничтожили более 10 самолетов. О высокой эффективности бомбового удара сообщили смоленские партизаны.
Вечером коммунисты полка обсуждали вопрос о приеме кандидатами в члены ВКП(б) Николая Артемюка, Тимофея Саевича, Сергея Мосиенко и Михаила Глебова. Выступавшие говорили о том, что молодые летчики настойчиво совершенствуют боевое мастерство, делают все возможное для разгрома фашистских оккупантов и освобождения Родины, В то же время кое-кому, к примеру Михаилу Глебову, досталось за то, что подчас забывал о главном предназначении воздушного разведчика. Стремление громить захватчиков – хорошее в своей основе, но осуществлять его следовало с максимальной пользой для дела. Коммунисты Н. И. Лаухин, С. П. Висягин, В. Л. Дробышев, Г. А. Мартьянов подчеркивали: каждый молодой летчик беспредельно предан идеалам коммунизма, Родине и звание кандидата в члены ВКП(б) будет носить с честью. Николай Артемюк, Тимофей Саевич, Сергей Мосиенко и Михаил Глебов заверили партийное собрание, что для оправдания высокой чести быть коммунистом они не пожалеют ни сил, ни самой жизни. Голосовали за каждого в отдельности. Разведчиков приняли кандидатами в члены ВКП (б) единогласно.
20 июля экипаж лейтенанта Глебова перенацелили на витебское направление. Командир поставил перед ним задачу разведать и сфотографировать аэродромы в Орше, Лепеле, Улле и скопление вражеских войск и техники в лесах северо-восточнее Городка, что невдалеке от Витебска. В условиях сильного обстрела зениток экипажу удалось сфотографировать аэродромы и вырваться из зоны огня.
Глебов взял курс в район Городка. Пе-2 шел на высоте 7200 метров. Небо было безоблачным, видимость – превосходная: то, что требовалось для воздушного фотографирования. Но выйти скрытно в заданный район было невозможно. Еще при подходе к Городку на одиночный «петляков» набросилась восьмерка «мессеров». Трудно, невероятно трудно одному экипажу вести бой против восьми истребителей. Атаки гитлеровцев с задней полусферы следовали одна за другой. Экипаж действовал дружно, согласованно. Михаил Глебов энергично маневрировал, срывая атаки, а штурман Анатолий Тимофеев и стрелок-радист Евгений Кривенцов вели стрельбу. Истребителям никак не удавалось выйти на дистанцию прицельного огня. В спаренном крупнокалиберном пулемете штурмана что-то заело. Пока Тимофеев возился с оружием, отыскивая причину отказа, фашисты сблизились, открыли огонь с меньшей дистанции. За правым мотором «пешки» потянулся шлейф дыма. «Масляную магистраль перебили! – подумал Глебов. – Пока горит масло, но вот-вот мотор вспыхнет. Добьют нас фашисты!» Мотор и в самом деле загорелся. Вражеские летчики, увидев это, развернулись и ушли – бой длился около 10 минут. Оценив ситуацию, Глебов ввел самолет в крутое левое скольжение, предварительно закрыв пожарный кран правого мотора, чтобы прекратить туда доступ бензина. Тимофеев же оценил обстановку по-своему: увидев, что Пе-2 горит, он аварийно сбросил входной люк и, не ожидая команды, покинул машину. Глебов даже не успел – да и не имел возможности – остановить штурмана. Летчику тем временем удалось на скольжении косой струей воздуха сбить пламя и ликвидировать пожар.
За время боя и скольжения самолет потерял более 3000 метров. До своей территории оставалось около 60 километров. Работавший мотор «пешки» натужно ревел – Глебов перевел его на максимальный режим, чтобы меньше терять высоту. И все же она падала. До линии фронта оставалось чуть больше 10 километров, когда и левый мотор из-за перегрева начал давать перебои. Высота в это время была немного более 2000 метров.
– Не робей, Женя, дотянем! – подбодрил Глебов стрелка-радиста.
Впереди внизу виднелся лесной массив. Над линией фронта остановился и левый мотор. Стало необычно тихо. Лишь снизу доносилась орудийная стрельба – фронт есть фронт. Самолет начал терять высоту. Хотя это и называлось планированием, но над линией фронта запас высоты был мизерным, менее 1000 метров.
– Женя, не торопись прыгать, ветром к немцам снесет, – предупредил Глебов Кривенцова. – Лучше уж на лес сядем, чем плен.
У фронтовиков давно уже стало законом: «Лучше смерть, чем плен». А Тимофеев, как оказалось впоследствии, выбрал второе. В конце войны американские войска освободили его из лагеря.
Глебов искал хотя бы небольшую полянку или просеку, чтобы избежать катастрофы. Но ничего даже похожего не видел – впереди был сплошной лес. Михаил стал готовиться к посадке на лес. Этому когда-то учили инструкторы: необходимо принять вершины деревьев за землю.
– Держись крепче, Женя, приземляемся!
Летчик сознавал, что шансов остаться живым мало, но действовал спокойно, с таким расчетом, чтобы войти в соприкосновение с верхушками деревьев на возможно меньшей скорости. Перед касанием выключил аккумулятор, а зажигание выключил еще после остановки левого двигателя. Когда Пе-2 коснулся деревьев, услышал треск. Удара и боли почувствовать не успел – потерял сознание. Стрелок-радист Евгений Кривенцов первым выбрался из кабины и поспешил на помощь летчику. Увидел Глебова, уткнувшегося лицом в приборную доску. Кабина осталась целой, даже плексиглас оказался неповрежденным, и вытащить Глебова было непростым делом. Кривенцов взял здоровенный сук и начал колотить по кабине летчика. Это и помогло Глебову прийти в сознание. Боли он по-прежнему не чувствовал. Подвигал руками, ногами – порядок. На полу кабины и на груди увидел кровь. Открыл астролюк и с помощью Кривенцова выбрался на обломок крыла. Здесь Глебов почувствовал, что у него разбито лицо и что-то мешало во рту. Сплюнул на ладонь и увидел обломки зубов. Провел другой ладонью по лицу и не обнаружил носа. Взглянув на Кривенцова, спросил:
– Здорово меня разукрасило?
Тот не выдержал, отвернулся. Глебов огляделся на просеку в лесу, которую проделал самолет. Деревья по траектории падения срезало как бритвой. Пытаясь отвлечь командира от грустных мыслей, Кривенцов сказал:
– Повезло, что лес не очень густой. А не то при лобовом ударе из нашей «пешки» блин получился бы.
– Ничего, выдюжим, – отозвался Глебов. – Главное – задание выполнено. Фотопленку заберем.
Глебов и Кривенцов были уверены, что находятся на своей территории, но на всякий случай отошли от самолета, залегли в кустарнике. Вскоре они увидели бортовую машину. Она двигалась по лесной дороге в направлении к «пешке». В кузове находились военные. Лесная дорога проходила в стороне от места падения самолета, ближе к кустарникам, где укрылись Глебов и Кривенцов. Увидев поломанные деревья, люди, находившиеся в машине, закричали:
– Вон они! Давай влево!
Машина подкатила к разбитому Пе-2 почти вплотную. У Глебова и Кривенцова уже не было сомнений – свои.
– Женя, подойди к ним и попроси, чтобы помогли нам, – сказал Глебов. – Да кассеты с фотопленкой забери.
Среди подъехавших на полуторке оказалась и медсестра. Она тут же подбежала к Глебову. На всю жизнь Михаил запомнил ее лицо с золочеными веснушками на щеках и небесно-голубые глаза. В них – слезы.
– Зеркальца нет, сестричка? Девушка достала из санитарной сумки маленькое круглое зеркальце. Взглянув в него, Глебов сказал:
– Отлетался, голубчик… – и потерял сознание. Очнулся он в землянке полевого лазарета. Лицо было забинтовано, левый глаз закрыла опухоль. Рядом сидел Евгений Кривенцов.
В 11-м ОРАП уже сообщили о летчике и стрелке-радисте. На следующий день приехала санитарная машина и забрала их, прихватив заодно драгоценные кассеты с фотопленкой и парашюты.
В лазарете – он находился в трех километрах от аэродрома Колпачки – хирург капитан медицинской службы Васильева в первый же день сделала сложную для тех условий операцию, сконструировала Глебову новый нос.
Вскоре после операции Глебов услышал глухой взрыв.
– Позвоните в полк, узнайте, что произошло, – попросил он медсестру.
А случилось там вот что. 21 июля экипаж Николая Артемюка выполнял разведку глубоких тылов врага в Белоруссии. С заданием справился успешно, но на обратном пути «петлякова» атаковали два фашистских истребителя. Штурман лейтенант Виктор Тараныхин и стрелок-радист старший сержант Николай Димитров открыли по «фоккерам» пулеметный огонь и одного из них подбили. Но другой продолжал атаки сверху слева, вывел из строя левый мотор «пешки». Артемюк на одном моторе пересек линию фронта и пытался дотянуть до аэродрома Колпачки, чтобы доставить командованию фотопленку с разведданными. Самолет был уже в районе аэродрома. Артемюк начал выполнять четвертый разворот для захода на посадку, и в этот момент машина вошла в крутую спираль, врезалась в лес, взорвалась и сгорела. Николай Артемюк и Виктор Тараныхин погибли. Николая Димитрова взрывом отбросило в сторону. Он получил тяжелые травмы, но остался жив.
На траурном митинге выступили майоры С. П. Висягин и Г. А. Мартьянов. Троекратным салютом из личного оружия однополчане почтили память боевых друзей. Их похоронили на опушке леса неподалеку от аэродрома. После войны останки Н. Артемюка и В. Тараныхина, а также погибших впоследствии Л. Рахайлова, В. Тверитина, Ю. Жукова перезахоронили в братской могиле в центре города Торопца Калининской области. На мраморной плите золотыми буквами высечены их имена, там всегда живые цветы.
Михаил Глебов, как и его товарищи, тяжело переживал гибель друзей. В то же время он понимал, что во время этой войны с фашистскими захватчиками потери неизбежны. И что до конца ее еще не однажды придется стоять в скорбном молчании над могилами боевых друзей.
Глебов мучительно думал: сумеет ли он летать?
Наступил день, когда капитан медицинской службы Васильева разрешила снять повязку. Глебов осмотрел в зеркальце свое новое лицо, особенно нос, ставший похожим на спелый помидор, и сказал:
– Не знаю, узнает ли мать, но лицо есть. Главное другое: буду ли летать?
– Будешь, соколик, будешь, – отозвалась Васильева. – Коль уж из такой передряги выбрался, то и летать будешь долго.
Какое-то время Глебов шамкал по-стариковски. Потом ему вставили золотые зубы, и командир полка сказал:
– Можешь домой съездить. Это будет целебнее всяких лазаретов и госпиталей.
– А летать? – насторожился Глебов.
– Будешь летать, – успокоил его замполит С. П. Висягин. – Медицина не возражает. Так что езжай со спокойной совестью.
Михаила потянуло в свою родную деревеньку, где жили отец, мать, сестры и младшие братья. О своем ранении он писал им из лазарета осторожно, дескать, поцарапало немножко. Приехал на станцию Вязники ночью, а к утру, еще затемно, добрался до деревни Тополевка, что на Владимировщине, постучал в дверь родного дома. Открыл отец, прошли в комнату, в которой горела керосиновая лампа, поздоровались, как незнакомые. Из чулана вышла мать, тоже поздоровалась и тут же ушла назад. Михаил убедился, что родители не узнали его, и очень разволновался. Сильно забилось сердце, даже в горле пересохло. Что же делать? Передать привет от сына Миши и уехать? Или открыться, закричать что есть мочи: «Это же я – ваш сын!»
Отец пригласил сесть. Разговорились – Михаил даже не помнит, о чем. Тут же вернулась мать – услышала родной голос, но боялась поверить, что этот летчик с незнакомым лицом и есть ее сын. Она подошла почти вплотную и стала пристально вглядываться в глаза Михаила. Тот не выдержал, на глаза навернулись слезы, и он дрожащим голосом проговорил:
– Мама, неужто не узнала?
– Мишенька, сынок! – обняла его мать. Поплакали все вместе. Потом успокоились, сели завтракать, разговорились.
– Не горюй, Миша, – сказал отец. – Главное – живой остался. Вот добьете фашиста, свадьбу сгуляем!
Пока Глебов лечился и был в отпуске, в полку боевая жизнь шла своим порядком: экипажи выполняли полеты на разведку войск противника, слушали сообщения Совинформбюро, надеясь услышать долгожданную весть о том, что врага погнали на всех фронтах.
1 августа отмечалась 1-я годовщина образования полка. День выдался солнечным, теплым. С самого утра среди авиаторов царило праздничное настроение. Летчики, штурманы и стрелки-радисты ехали из Ермаков на аэродром и пели песни «Землянка», «В далекий край товарищ улетает», «Мы друзья – перелетные птицы». Запевали Евгений Кривенцов, Владимир Свирчевский и стрелок-радист старшина Инанц. На торжество прибыли представители штабов воздушной армии и фронта. На аэродроме состоялось собрание. Подполковник Лаухин подвел в докладе итоги боевой работы полка за минувший год, отметил лучшие экипажи, поставил задачи на период подготовки к Смоленской наступательной операции. Отличившимся вручили боевые награды.
Затем на грузовых машинах опустили борта и оборудовали импровизированную сцену, на которой выступили артисты фронтового ансамбля песни и пляски, а также участники художественной самодеятельности полка. Были песни и танцы, в исполнении которых участвовали почти все авиаторы. Торжественно и весело прошел полковой праздник. Он словно вдохнул в сердца воинов заряд новой энергии, настроил их на новые боевые дела.
При подготовке Духовщинско-Демидовской операции вспомогательный пункт управления (ВПУ) фронта разместился невдалеке от линии фронта, в овраге. Инженерные войска оборудовали землянки, установили штабные палатки, тщательно укрыв их маскировочными сетями. Палатки командующего, члена Военного совета и начальника штаба фронта расположили на западной окраине оврага. Затем размещались офицеры оперативного и разведывательного отделов. Правда, из последнего на ВПУ выехали лишь начальник и 5 офицеров, остальные остались на основном КП.
На фронте шла артиллерийская перестрелка, а на ВПУ кипела напряженная штабная работа. Она усилилась в связи с тем, что на Калининский фронт ожидалось прибытие Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина. И действительно, он прибыл 5 августа 1943 года. Остановился в селе Хорошево и вызвал командующего фронтом генерала А. И. Еременко. Заслушал доклад об обстановке и утвердил план Духовщинско-Демидовской операции. По просьбе командующего И. В. Сталин усилил фронт артиллерийскими частями и кавалерийским корпусом.
Подготовка к операции шла полным ходом. Активно действовали разведгруппы стрелковых дивизий и полков, неусыпно следили за эфиром радиоразведчики. С полным напряжением работали и экипажи 11-го ОРАП. Едва ли не в каждом вылете они проявляли отвагу и мужество, фронтовую смекалку. Характерен в этом отношении вылет лейтенанта Михаила Зевахина. Его экипажу предстояло вскрыть оборону врага на новом рубеже северо-восточнее Витебска. С воздуха, даже с малой высоты, трудно определить: заняты эти рубежи войсками или нет. Тем более что противник при виде одиночного самолета-разведчика прекращал всякое движение. Все было замаскировано. Тогда Зевахин решил применить весьма рискованный способ: произвести воздушную разведку боем, то есть вызвать огонь зенитчиков на себя. Снизив «пешку» до высоты 600 метров, стал сбрасывать па окопы бомбы небольшого веса. Противовоздушная оборона противника ожила. Фашисты, видимо, решили, что это одиночный бомбардировщик, а не разведчик, открыли ураганный огонь. Экипаж Зевахина приступил к выполнению задания. Самолет получил серьезные повреждения. Летчик еле довел машину до аэродрома. Зато командование фронта получило достоверные данные об оборонительном рубеже гитлеровцев.
В это время командование воздушной армии представило старшего лейтенанта Владимира Свирчевского к званию Героя Советского Союза. В документе, подписанном генералом М. М. Громовым, сказано: «Старший лейтенант Свирчевский Владимир Степанович участвует в войне с немецкими захватчиками с 22 июня 1941 года. Он по праву считается лучшим воздушным разведчиком Калининского фронта, за время нахождения на котором произвел 151 боевой вылет… Обучил 8 штурманов и передал их в другие экипажи с отличной штурманской и разведывательной подготовкой. Самый ответственный сектор Смоленск – Орша – Витебск, имеющий важные железнодорожные узлы и аэродромы, закреплен за Свирчевским. Несмотря на сильное прикрытие объектов противника зенитной артиллерией и истребительной авиацией, он разведывал их визуально и производил фотографирование. Богатый боевой опыт и умелый маневр, хладнокровие и мужество, которыми обладает тов. Свирчевский, позволили ему преодолевать сильное противодействие противника. Он 55 раз попадал под мощный огонь зенитных батарей… В 31 вылете он встречался с истребителями противника общей численностью 73 самолета. Его самолет семь раз получал повреждения от снарядов и пуль врага.
Попутно с ведением разведки Свирчевский 70 раз бомбил объекты и коммуникации врага. Из общего числа самолетовылетов 87 произведено на фотографирование. Его экипаж сфотографировал Ржевский плацдарм, передний край обороны противника перед Калининским фронтом. Он визуально вскрыл, а затем сфотографировал вновь строящийся рубеж обороны, на который в последующем были отведены войска 9-й и 4-й армий противника.
– Командир, проходим линию фронта, – сообщил штурман.
Экипаж благополучно долетел до аэродрома Колпачки. Недели две Глебов не мог повернуть голову – так болела шея. Но зато он убедился: в «слепом» полете нужно безоговорочно верить приборам, а не своим ощущениям.
Поначалу молодые экипажи, правда, не всегда действовали так рассудительно во имя главного – доставки разведданных, Дерзости и желания громить гитлеровцев у них было много. Им казалось, что они нанесут большой урон врагу, если в каждом полете будут обрушивать на него бомбовый груз или обстреливать его пулеметными очередями. Михаил Глебов, ставший уже младшим лейтенантом, тоже придерживался такой точки зрения. Однажды в конце мая его экипажу подполковник Лаухин поручил понаблюдать за передвижениями войск противника по шоссейным дорогам между городами Демидов и Велиж. Полет проходил на высоте 3500 метров, оттуда местность просматривалась довольно четко. Почти сразу после выхода в заданный район штурман доложил:
– На шоссе вижу колонну автомашин и пехоты! Недолго раздумывая, Глебов снизился до 600 метров.
Экипаж сбросил две 100-килограммовые бомбы. Затем Пе-2 снизился до бреющего полета, летчик и стрелок-радист обстреляли колонну. Глебов сделал несколько заходов, и пулеметы гремели, пока не закончился боекомплект.
– Поработали на славу, теперь – домой! – подытожил летчик результаты штурмовки колонны.
После возвращения на аэродром и посадки Глебов с гордостью доложил Лаухину о результатах вылета, детально описав штурмовку вражеской колонны.
– Героем себя чувствуете? – спросил Лаухин. – А что вы можете доложить о передвижении противника? Сколько у него колонн? Одна? Две? Не знаете?
Командир полка задал Глебову такую взбучку, что он даже взмок. Обескураженный, отошел в сторону. К нему подошел майор Мартьянов:
– Отличился? А еще на боевые вылеты рвался. Нет, не готов ты к ним. Я же объяснял: главная ваша задача – не бомбометание, не стрельба, а именно разведка. Для нас важно добыть данные о войсках фашистов, а бомбить, стрелять… С этим штурмовики и бомбардировщики справятся.
– Зачем же мы бомбы берем? – не удержался Глебов.
– Громить врага, – улыбнулся Мартьянов. – Выполнил разведку, на обратном пути и сбрось их на фашистов. Не попалось ничего подходящего – сбрось их на врага при перелете через линию фронта, там всегда найдется цель. А если пулеметный боекомплект привезешь домой целеньким, никто тебе худого слова не скажет. Главное – доставь о противнике нужные данные.
Урок пошел впрок и Глебову, и остальным молодым экипажам. Это было важно еще и потому, что в мае – июне в полк прибыло новое пополнение – экипажи младших лейтенантов Якова Орлова, Николая Георгиевского, Николая Тюрина, Василия Паяльникова, Федора Лежнюка, Александра Ракова, Анатолия Шкуто, Виктора Тверитина. Это были способные летчики, штурманы, стрелки-радисты. Они пришли в авиацию по путевкам Ленинского комсомола, до прибытия в полк получили отличную теоретическую и практическую подготовку. Им были по плечу сложные задачи воздушных разведчиков. Командиры и политработники стремились побыстрее ввести их в боевой строй, не повторяя ошибок предшественников.
Духовщина, Смоленск…
Наступательная операция еще лишь планировалась в штабах, а для воздушных разведчиков она уже началась. Командующим требовались всеобъемлющие данные о противнике. Боевое напряжение в 11-м ОРАП возросло. Подполковник Н. И. Лаухин разделил экипажи на две смены, и боевые вылеты совершались от темна до темна. Воздушная обстановка, особенно на смоленском направлении, значительно усложнилась. Ни один вылет не обходился без встречи с истребителями врага и обстрела зенитной артиллерией. На этом направлении действовали экипажи старшего лейтенанта Владимира Свирчевского, лейтенантов Михаила Глебова, Николая Георгиевского, Василия Паяльникова и Василия Пушкарева.
В один из июньских дней в первую смену летал экипаж лейтенанта Глебова, которому к тому времени не только присвоили очередное звание, но и наградили орденом Красного Знамени. Первый вылет на разведку в район Смоленска прошел сравнительно спокойно. Экипаж, правда, попадал в зоны зенитного огня, но это уже стало привычным. Во втором вылете экипаж производил фотографирование станции Ярцево. Зенитный огонь оказался сильным, но летчик не имел права даже маневрировать – фотографирование наземных объектов требовало выдержать боевой курс без каких-либо отклонений. Когда штурман закончил фотографирование, летчик развернул Пе-2 на свой аэродром. В районе Духовщины «пешку» атаковали два Ме-109. Штурман и стрелок-радист старались огнем пулеметов держать истребителей на большом расстоянии, но те, атакуя, стремились сбить разведчика во что бы то ни стало. Глебов маневрировал, не давая противнику вести прицельный огонь. Фашисты отстали лишь тогда, когда горючее у них оказалось на исходе. Экипаж благополучно возвратился на свою «точку».
На смену Глебову прибыл летчик из 1-й эскадрильи, его однокашник лейтенант Василий Пушкарев. Глебов знал, что у Пушкарева родители погибли в оккупированном Ржеве и Василий в стремлении отомстить фашистам за гибель близких подчас горячился.
– Сегодня будь повнимательнее, – сказал ему Глебов. – Гитлеровцы чувствуют, что мы летаем неспроста. И зенитчики спуску не дают, и «мессеры» с «фоккерами» как бешеные собаки бросаются.
Рассказав Пушкареву о своих вылетах, он еще раз посоветовал ему быть повнимательнее и вместе с товарищами из своей эскадрильи уехал в Ермаки.
Лейтенант Пушкарев, штурман старший лейтенант Лысенко и стрелок-радист младший лейтенант Ковалев вылетели на фотографирование аэродрома под Смоленском. Погода в тот день стояла солнечная, ясная, в небе – ни облачка, видимость – отличная. Город и аэродром просматривались с высоты 5000 метров хорошо. Экипаж сделал заход. Зенитные батареи врага почему-то молчали. Тогда Пушкарев для верности сделал еще заход на цель и взял курс домой. Над линией фронта севернее Духовщины экипаж встретился с вражеским самолетом-корректировщиком артиллерийского огня «Фокке-Вульфом-189», которого прикрывала пара ФВ-190. Ведущий пары решил разделаться с одиночным экипажем. Однако в первой же атаке штурман старший лейтенант Лысенко огнем крупнокалиберного пулемета подбил «фоккера». Фашист вынужден был приземлиться с убранными шасси в расположении наших войск. Стрелок-радист уже начал передавать сообщение об этом на КП. Осмотрительность экипаж ослабил. Это позволило другому вражескому истребителю подойти сзади на малую дистанцию и сбить самолет-разведчик. Видимо, удар пришелся по кабине летчика. «Петляков» не загорелся, а вошел в отвесное пике и врезался в болото. Ни Лысенко, ни Ковалев не делали попыток покинуть самолет. Вероятно, они решили, что Пушкарев выполнял маневр для ухода от истребителя. А он был убит, навалился грудью на штурвал, и Пе-2 вошел в пикирование.
Летчика подбитого ФВ-190 доставили в штаб полка. Он многое рассказал о смоленском аэродроме и авиационной технике на нем, о системе противовоздушной обороны. На следующий день советские бомбардировщики нанесли по врагу мощный удар. Сильно повредили взлетную полосу, рулежные дорожки, уничтожили более 10 самолетов. О высокой эффективности бомбового удара сообщили смоленские партизаны.
Вечером коммунисты полка обсуждали вопрос о приеме кандидатами в члены ВКП(б) Николая Артемюка, Тимофея Саевича, Сергея Мосиенко и Михаила Глебова. Выступавшие говорили о том, что молодые летчики настойчиво совершенствуют боевое мастерство, делают все возможное для разгрома фашистских оккупантов и освобождения Родины, В то же время кое-кому, к примеру Михаилу Глебову, досталось за то, что подчас забывал о главном предназначении воздушного разведчика. Стремление громить захватчиков – хорошее в своей основе, но осуществлять его следовало с максимальной пользой для дела. Коммунисты Н. И. Лаухин, С. П. Висягин, В. Л. Дробышев, Г. А. Мартьянов подчеркивали: каждый молодой летчик беспредельно предан идеалам коммунизма, Родине и звание кандидата в члены ВКП(б) будет носить с честью. Николай Артемюк, Тимофей Саевич, Сергей Мосиенко и Михаил Глебов заверили партийное собрание, что для оправдания высокой чести быть коммунистом они не пожалеют ни сил, ни самой жизни. Голосовали за каждого в отдельности. Разведчиков приняли кандидатами в члены ВКП (б) единогласно.
20 июля экипаж лейтенанта Глебова перенацелили на витебское направление. Командир поставил перед ним задачу разведать и сфотографировать аэродромы в Орше, Лепеле, Улле и скопление вражеских войск и техники в лесах северо-восточнее Городка, что невдалеке от Витебска. В условиях сильного обстрела зениток экипажу удалось сфотографировать аэродромы и вырваться из зоны огня.
Глебов взял курс в район Городка. Пе-2 шел на высоте 7200 метров. Небо было безоблачным, видимость – превосходная: то, что требовалось для воздушного фотографирования. Но выйти скрытно в заданный район было невозможно. Еще при подходе к Городку на одиночный «петляков» набросилась восьмерка «мессеров». Трудно, невероятно трудно одному экипажу вести бой против восьми истребителей. Атаки гитлеровцев с задней полусферы следовали одна за другой. Экипаж действовал дружно, согласованно. Михаил Глебов энергично маневрировал, срывая атаки, а штурман Анатолий Тимофеев и стрелок-радист Евгений Кривенцов вели стрельбу. Истребителям никак не удавалось выйти на дистанцию прицельного огня. В спаренном крупнокалиберном пулемете штурмана что-то заело. Пока Тимофеев возился с оружием, отыскивая причину отказа, фашисты сблизились, открыли огонь с меньшей дистанции. За правым мотором «пешки» потянулся шлейф дыма. «Масляную магистраль перебили! – подумал Глебов. – Пока горит масло, но вот-вот мотор вспыхнет. Добьют нас фашисты!» Мотор и в самом деле загорелся. Вражеские летчики, увидев это, развернулись и ушли – бой длился около 10 минут. Оценив ситуацию, Глебов ввел самолет в крутое левое скольжение, предварительно закрыв пожарный кран правого мотора, чтобы прекратить туда доступ бензина. Тимофеев же оценил обстановку по-своему: увидев, что Пе-2 горит, он аварийно сбросил входной люк и, не ожидая команды, покинул машину. Глебов даже не успел – да и не имел возможности – остановить штурмана. Летчику тем временем удалось на скольжении косой струей воздуха сбить пламя и ликвидировать пожар.
За время боя и скольжения самолет потерял более 3000 метров. До своей территории оставалось около 60 километров. Работавший мотор «пешки» натужно ревел – Глебов перевел его на максимальный режим, чтобы меньше терять высоту. И все же она падала. До линии фронта оставалось чуть больше 10 километров, когда и левый мотор из-за перегрева начал давать перебои. Высота в это время была немного более 2000 метров.
– Не робей, Женя, дотянем! – подбодрил Глебов стрелка-радиста.
Впереди внизу виднелся лесной массив. Над линией фронта остановился и левый мотор. Стало необычно тихо. Лишь снизу доносилась орудийная стрельба – фронт есть фронт. Самолет начал терять высоту. Хотя это и называлось планированием, но над линией фронта запас высоты был мизерным, менее 1000 метров.
– Женя, не торопись прыгать, ветром к немцам снесет, – предупредил Глебов Кривенцова. – Лучше уж на лес сядем, чем плен.
У фронтовиков давно уже стало законом: «Лучше смерть, чем плен». А Тимофеев, как оказалось впоследствии, выбрал второе. В конце войны американские войска освободили его из лагеря.
Глебов искал хотя бы небольшую полянку или просеку, чтобы избежать катастрофы. Но ничего даже похожего не видел – впереди был сплошной лес. Михаил стал готовиться к посадке на лес. Этому когда-то учили инструкторы: необходимо принять вершины деревьев за землю.
– Держись крепче, Женя, приземляемся!
Летчик сознавал, что шансов остаться живым мало, но действовал спокойно, с таким расчетом, чтобы войти в соприкосновение с верхушками деревьев на возможно меньшей скорости. Перед касанием выключил аккумулятор, а зажигание выключил еще после остановки левого двигателя. Когда Пе-2 коснулся деревьев, услышал треск. Удара и боли почувствовать не успел – потерял сознание. Стрелок-радист Евгений Кривенцов первым выбрался из кабины и поспешил на помощь летчику. Увидел Глебова, уткнувшегося лицом в приборную доску. Кабина осталась целой, даже плексиглас оказался неповрежденным, и вытащить Глебова было непростым делом. Кривенцов взял здоровенный сук и начал колотить по кабине летчика. Это и помогло Глебову прийти в сознание. Боли он по-прежнему не чувствовал. Подвигал руками, ногами – порядок. На полу кабины и на груди увидел кровь. Открыл астролюк и с помощью Кривенцова выбрался на обломок крыла. Здесь Глебов почувствовал, что у него разбито лицо и что-то мешало во рту. Сплюнул на ладонь и увидел обломки зубов. Провел другой ладонью по лицу и не обнаружил носа. Взглянув на Кривенцова, спросил:
– Здорово меня разукрасило?
Тот не выдержал, отвернулся. Глебов огляделся на просеку в лесу, которую проделал самолет. Деревья по траектории падения срезало как бритвой. Пытаясь отвлечь командира от грустных мыслей, Кривенцов сказал:
– Повезло, что лес не очень густой. А не то при лобовом ударе из нашей «пешки» блин получился бы.
– Ничего, выдюжим, – отозвался Глебов. – Главное – задание выполнено. Фотопленку заберем.
Глебов и Кривенцов были уверены, что находятся на своей территории, но на всякий случай отошли от самолета, залегли в кустарнике. Вскоре они увидели бортовую машину. Она двигалась по лесной дороге в направлении к «пешке». В кузове находились военные. Лесная дорога проходила в стороне от места падения самолета, ближе к кустарникам, где укрылись Глебов и Кривенцов. Увидев поломанные деревья, люди, находившиеся в машине, закричали:
– Вон они! Давай влево!
Машина подкатила к разбитому Пе-2 почти вплотную. У Глебова и Кривенцова уже не было сомнений – свои.
– Женя, подойди к ним и попроси, чтобы помогли нам, – сказал Глебов. – Да кассеты с фотопленкой забери.
Среди подъехавших на полуторке оказалась и медсестра. Она тут же подбежала к Глебову. На всю жизнь Михаил запомнил ее лицо с золочеными веснушками на щеках и небесно-голубые глаза. В них – слезы.
– Зеркальца нет, сестричка? Девушка достала из санитарной сумки маленькое круглое зеркальце. Взглянув в него, Глебов сказал:
– Отлетался, голубчик… – и потерял сознание. Очнулся он в землянке полевого лазарета. Лицо было забинтовано, левый глаз закрыла опухоль. Рядом сидел Евгений Кривенцов.
В 11-м ОРАП уже сообщили о летчике и стрелке-радисте. На следующий день приехала санитарная машина и забрала их, прихватив заодно драгоценные кассеты с фотопленкой и парашюты.
В лазарете – он находился в трех километрах от аэродрома Колпачки – хирург капитан медицинской службы Васильева в первый же день сделала сложную для тех условий операцию, сконструировала Глебову новый нос.
Вскоре после операции Глебов услышал глухой взрыв.
– Позвоните в полк, узнайте, что произошло, – попросил он медсестру.
А случилось там вот что. 21 июля экипаж Николая Артемюка выполнял разведку глубоких тылов врага в Белоруссии. С заданием справился успешно, но на обратном пути «петлякова» атаковали два фашистских истребителя. Штурман лейтенант Виктор Тараныхин и стрелок-радист старший сержант Николай Димитров открыли по «фоккерам» пулеметный огонь и одного из них подбили. Но другой продолжал атаки сверху слева, вывел из строя левый мотор «пешки». Артемюк на одном моторе пересек линию фронта и пытался дотянуть до аэродрома Колпачки, чтобы доставить командованию фотопленку с разведданными. Самолет был уже в районе аэродрома. Артемюк начал выполнять четвертый разворот для захода на посадку, и в этот момент машина вошла в крутую спираль, врезалась в лес, взорвалась и сгорела. Николай Артемюк и Виктор Тараныхин погибли. Николая Димитрова взрывом отбросило в сторону. Он получил тяжелые травмы, но остался жив.
На траурном митинге выступили майоры С. П. Висягин и Г. А. Мартьянов. Троекратным салютом из личного оружия однополчане почтили память боевых друзей. Их похоронили на опушке леса неподалеку от аэродрома. После войны останки Н. Артемюка и В. Тараныхина, а также погибших впоследствии Л. Рахайлова, В. Тверитина, Ю. Жукова перезахоронили в братской могиле в центре города Торопца Калининской области. На мраморной плите золотыми буквами высечены их имена, там всегда живые цветы.
Михаил Глебов, как и его товарищи, тяжело переживал гибель друзей. В то же время он понимал, что во время этой войны с фашистскими захватчиками потери неизбежны. И что до конца ее еще не однажды придется стоять в скорбном молчании над могилами боевых друзей.
Глебов мучительно думал: сумеет ли он летать?
Наступил день, когда капитан медицинской службы Васильева разрешила снять повязку. Глебов осмотрел в зеркальце свое новое лицо, особенно нос, ставший похожим на спелый помидор, и сказал:
– Не знаю, узнает ли мать, но лицо есть. Главное другое: буду ли летать?
– Будешь, соколик, будешь, – отозвалась Васильева. – Коль уж из такой передряги выбрался, то и летать будешь долго.
Какое-то время Глебов шамкал по-стариковски. Потом ему вставили золотые зубы, и командир полка сказал:
– Можешь домой съездить. Это будет целебнее всяких лазаретов и госпиталей.
– А летать? – насторожился Глебов.
– Будешь летать, – успокоил его замполит С. П. Висягин. – Медицина не возражает. Так что езжай со спокойной совестью.
Михаила потянуло в свою родную деревеньку, где жили отец, мать, сестры и младшие братья. О своем ранении он писал им из лазарета осторожно, дескать, поцарапало немножко. Приехал на станцию Вязники ночью, а к утру, еще затемно, добрался до деревни Тополевка, что на Владимировщине, постучал в дверь родного дома. Открыл отец, прошли в комнату, в которой горела керосиновая лампа, поздоровались, как незнакомые. Из чулана вышла мать, тоже поздоровалась и тут же ушла назад. Михаил убедился, что родители не узнали его, и очень разволновался. Сильно забилось сердце, даже в горле пересохло. Что же делать? Передать привет от сына Миши и уехать? Или открыться, закричать что есть мочи: «Это же я – ваш сын!»
Отец пригласил сесть. Разговорились – Михаил даже не помнит, о чем. Тут же вернулась мать – услышала родной голос, но боялась поверить, что этот летчик с незнакомым лицом и есть ее сын. Она подошла почти вплотную и стала пристально вглядываться в глаза Михаила. Тот не выдержал, на глаза навернулись слезы, и он дрожащим голосом проговорил:
– Мама, неужто не узнала?
– Мишенька, сынок! – обняла его мать. Поплакали все вместе. Потом успокоились, сели завтракать, разговорились.
– Не горюй, Миша, – сказал отец. – Главное – живой остался. Вот добьете фашиста, свадьбу сгуляем!
Пока Глебов лечился и был в отпуске, в полку боевая жизнь шла своим порядком: экипажи выполняли полеты на разведку войск противника, слушали сообщения Совинформбюро, надеясь услышать долгожданную весть о том, что врага погнали на всех фронтах.
1 августа отмечалась 1-я годовщина образования полка. День выдался солнечным, теплым. С самого утра среди авиаторов царило праздничное настроение. Летчики, штурманы и стрелки-радисты ехали из Ермаков на аэродром и пели песни «Землянка», «В далекий край товарищ улетает», «Мы друзья – перелетные птицы». Запевали Евгений Кривенцов, Владимир Свирчевский и стрелок-радист старшина Инанц. На торжество прибыли представители штабов воздушной армии и фронта. На аэродроме состоялось собрание. Подполковник Лаухин подвел в докладе итоги боевой работы полка за минувший год, отметил лучшие экипажи, поставил задачи на период подготовки к Смоленской наступательной операции. Отличившимся вручили боевые награды.
Затем на грузовых машинах опустили борта и оборудовали импровизированную сцену, на которой выступили артисты фронтового ансамбля песни и пляски, а также участники художественной самодеятельности полка. Были песни и танцы, в исполнении которых участвовали почти все авиаторы. Торжественно и весело прошел полковой праздник. Он словно вдохнул в сердца воинов заряд новой энергии, настроил их на новые боевые дела.
При подготовке Духовщинско-Демидовской операции вспомогательный пункт управления (ВПУ) фронта разместился невдалеке от линии фронта, в овраге. Инженерные войска оборудовали землянки, установили штабные палатки, тщательно укрыв их маскировочными сетями. Палатки командующего, члена Военного совета и начальника штаба фронта расположили на западной окраине оврага. Затем размещались офицеры оперативного и разведывательного отделов. Правда, из последнего на ВПУ выехали лишь начальник и 5 офицеров, остальные остались на основном КП.
На фронте шла артиллерийская перестрелка, а на ВПУ кипела напряженная штабная работа. Она усилилась в связи с тем, что на Калининский фронт ожидалось прибытие Верховного Главнокомандующего И. В. Сталина. И действительно, он прибыл 5 августа 1943 года. Остановился в селе Хорошево и вызвал командующего фронтом генерала А. И. Еременко. Заслушал доклад об обстановке и утвердил план Духовщинско-Демидовской операции. По просьбе командующего И. В. Сталин усилил фронт артиллерийскими частями и кавалерийским корпусом.
Подготовка к операции шла полным ходом. Активно действовали разведгруппы стрелковых дивизий и полков, неусыпно следили за эфиром радиоразведчики. С полным напряжением работали и экипажи 11-го ОРАП. Едва ли не в каждом вылете они проявляли отвагу и мужество, фронтовую смекалку. Характерен в этом отношении вылет лейтенанта Михаила Зевахина. Его экипажу предстояло вскрыть оборону врага на новом рубеже северо-восточнее Витебска. С воздуха, даже с малой высоты, трудно определить: заняты эти рубежи войсками или нет. Тем более что противник при виде одиночного самолета-разведчика прекращал всякое движение. Все было замаскировано. Тогда Зевахин решил применить весьма рискованный способ: произвести воздушную разведку боем, то есть вызвать огонь зенитчиков на себя. Снизив «пешку» до высоты 600 метров, стал сбрасывать па окопы бомбы небольшого веса. Противовоздушная оборона противника ожила. Фашисты, видимо, решили, что это одиночный бомбардировщик, а не разведчик, открыли ураганный огонь. Экипаж Зевахина приступил к выполнению задания. Самолет получил серьезные повреждения. Летчик еле довел машину до аэродрома. Зато командование фронта получило достоверные данные об оборонительном рубеже гитлеровцев.
В это время командование воздушной армии представило старшего лейтенанта Владимира Свирчевского к званию Героя Советского Союза. В документе, подписанном генералом М. М. Громовым, сказано: «Старший лейтенант Свирчевский Владимир Степанович участвует в войне с немецкими захватчиками с 22 июня 1941 года. Он по праву считается лучшим воздушным разведчиком Калининского фронта, за время нахождения на котором произвел 151 боевой вылет… Обучил 8 штурманов и передал их в другие экипажи с отличной штурманской и разведывательной подготовкой. Самый ответственный сектор Смоленск – Орша – Витебск, имеющий важные железнодорожные узлы и аэродромы, закреплен за Свирчевским. Несмотря на сильное прикрытие объектов противника зенитной артиллерией и истребительной авиацией, он разведывал их визуально и производил фотографирование. Богатый боевой опыт и умелый маневр, хладнокровие и мужество, которыми обладает тов. Свирчевский, позволили ему преодолевать сильное противодействие противника. Он 55 раз попадал под мощный огонь зенитных батарей… В 31 вылете он встречался с истребителями противника общей численностью 73 самолета. Его самолет семь раз получал повреждения от снарядов и пуль врага.
Попутно с ведением разведки Свирчевский 70 раз бомбил объекты и коммуникации врага. Из общего числа самолетовылетов 87 произведено на фотографирование. Его экипаж сфотографировал Ржевский плацдарм, передний край обороны противника перед Калининским фронтом. Он визуально вскрыл, а затем сфотографировал вновь строящийся рубеж обороны, на который в последующем были отведены войска 9-й и 4-й армий противника.