Почему они не проводят его на практике? Потому что их темперамент, их интересы, их привычки совершенно не согласуются с возвышенными теориями. Суровые принципы христианской морали, которые столько людей считают божественными, лишь очень слабо влияют на поведение тех, кто проповедует их другим. Не говорят ли они нам ежедневно, чтобы мы делали то, что они проповедуют, и не делали так, как они это делают?
Последователи религии особенно часто называют неверующих развратниками. Вполне возможно, что у многих неверующих беспутные нравы; эти нравы вытекают из их темперамента, а не из их воззрений. Но что общего имеет их поведение с воззрениями? Разве безнравственный человек не может быть хорошим доктором, архитектором, геометром, логиком, метафизиком, мыслителем? Ведь человек с беспорочным поведением может быть невеждой во многих вещах и очень плохо рассуждать. Когда дело касается истории, для нас маловажно, кто создал ее. Не судите же о людях по их воззрениям ни о воззрениях по людям; судите о людях по их поведению, а об их воззрениях по их согласованности с опытом, разумом, пользой для человеческого рода.
182.
Каждый рассуждающий человек быстро становится неверующим, потому что рассуждения доказывают ему, что богословие - это лишь цепь призраков; что религия противна всем принципам здравого смысла; что она вносит оттенок лжи во, все человеческие знания. Чувственный человек становится неверующим потому, что видит, что религия, далекая от того, чтобы сделать людей более счастливыми, является первоисточником величайших беспорядков и постоянных бедствий, от которых страдает человечество. Человек, который ищет благосостояния и спокойствия для себя, критически подходит к религии и выходит из заблуждения относительно нее потому, что находит столь же неудобным, как и бесполезным, проводить жизнь в страхе перед призраками, созданными для того, чтобы пугать баб либо детей.
Если иногда распутство, никогда не рассуждающее, ведет к безверию, то человек с установившимися нравами имеет достаточно законные основания анализировать свою религию и выбросить ее из своего ума. Слишком слабые, чтобы внушить страх злодеям, в которых пороки пустили глубокие корни, ужасы религии сокрушают, мучат, подавляют воображение беспокойных людей. Души людей мужественны и деятельны? В таком случае они быстро скинут с себя ярмо, которое они носили со стоном. Души людей слабы и боязливы? В таком случае они будут нести это ярмо всю свою жизнь; они постареют дрожа от страха или, по меньшей мере, будут жить в подавляющей неуверенности.
Священники сделали своего бога существом столь злым, свирепым, способным навести тоску, что очень мало людей в мире не хотели бы в глубине души, чтобы этот бог не существовал. Никогда нельзя жить счастливо, когда все время дрожишь от страха. Вы, святоши, почитаете страшного бога? Конечно вы ненавидите его, вы хотели бы, чтобы он не существовал. Разве можно не хотеть небытия либо уничтожения господина, представление о котором лишь мучит человеческий ум? Черные краски, употребляемые священниками для живописания божества, возмущают сердце заставляют его ненавидеть и бросить это божество.
183.
Если страх создал богов, то лишь страх и поддерживает их власть над умами смертных; их так приучили дрожать при одном упоминании имени божества, что оно стало для людей призраком, домовым, букой, который мучит их и представление о котором отбивает у них мужество даже хотеть избавиться от этих мучений. Они боятся, что невидимый призрак поразит их, если хотя бы на мгновение они перестанут его бояться. Набожные люди слишком боятся своего бога, для того чтобы искренно любить его; они служат ему, как рабы, которые, не имея возможности ускользнуть от могущества своего господина, льстят ему и, после долгой лжи, в конце концов начинают убеждать себя, что они его действительно любят. Из необходимости они делают добродетель. Любовь набожных людей к своему богу и рабов к своим деспотам есть лишь рабская, лживая преданность, вынужденная силой, преданность в которой сердце не принимает никакого участия.
184.
Христианские доктора богословия сделали своего бога мало достойным любви, и многие из них считали своей обязанностью освободить людей от необходимости любить его, - богохульство, заставляющее трепетать остальных докторов богословия, менее искренних! Святой Фома утверждал, что мы обязаны любить бога тотчас же, как только начнем владеть своим разумом. Иезуит Сирмон возразил ему, что это слишком рано. Иезуит Васкэц уверяет, что бога достаточно любить в минуту смерти. Гуртадо, менее покладистый, говорит, что бога следует любить раз в каждый год. Генрикэц удовлетворяется тем, чтобы бога любили раз в пять лет. Сатус согласен, чтобы бога любили по воскресеньям. Что же выбрать? - спрашивает отец Сирмон, прибавляя, что Суарэц хочет, чтобы бога любили иногда; но в какое время? Сирмон предоставляет вам судить об этом, сам он не может сделать этого. Если говорит он, - такой ученый доктор не знает, кто же может это знать? Тот же иезуит Сирмон продолжает, говоря, что бог "не велит нам любить его любовью страсти и не обещает нам спасения при условии, если мы отдадим ему наше сердце; достаточно повиноваться ему и любить его действенной любовью, слушаясь его приказаний. Вот та любовь, которую мы должны ему выказывать: Да ведь он и повелел нам не столько любить, как перестать ненавидеть" ("Апология провинциальных писем"). Это учение кажется еретическим, нечестивым, отвратительным янсенистам, которые благодаря чертам возмутительной суровости, приписываемым ими своему богу, делают его еще менее достойным любви, чем их противники-иезуиты. Последние, чтобы привлечь сторонников, рисуют бога с чертами, способными успокоить самых развратных смертных. Следовательно для христиан остается совершенно не решенным такой важный вопрос, можно ли либо нужно ли любить или не любить бога. Из духовных проповедников христиан одни утверждают, что его нужно любить всем своим сердцем, несмотря на всю его суровость, другие, как отец Даниель, находят, что акт чистой любви к богу - самый героический акт из всех христианских добродетелей и что человеческая слабость не может подняться на такую высоту. Иезуит Пинтеро идет еще дальше, он говорит, что преимуществом нового общества является освобождение от ужасного ига любви к божеству (Сирмон).
185.
Всегда характер человека предопределяет характер его бога; каждый строит бога для самого себя и по собственному представлению. Веселый человек, предающийся мотовству и удовольствиям, не может себе представить, чтобы его бог мог быть суровым и отвратительным; он строит себе покладистого бога, с которым можно войти в соглашение. Человек суровый, грустный, желчный, с едким характером хочет бога, заставляющего трепетать и смотреть как на распутников на тех, кто допускает бога удобного и сговорчивого. Ереси, раздоры, расколы неизбежны. Люди созданы, организованы и изменяются таким образом, что не могут быть точно одинаковыми. Как же могут они все иметь одинаковое представление о призраке, который существовал всегда лишь в их собственных мозгах?
Жестокие и нескончаемые споры, беспрерывно возникающие между служителями божьими, не в. состоянии снискать им доверие тех, кто смотрит на них со стороны. Как можно не удариться в самое полное неверие при виде того, что служители божьи никогда не согласны между собой насчет тех принципов, которым они учат других людей? Как можно не начать сомневаться в существовании бога, представление о коем меняется так значительно в головах его служителей? Как можно не придти в конечном счете к окончательному неверию в бога, являющегося бесформенной грудой противоречий? Как должны мы относиться к священникам, занимающимся постоянно, как мы видим, драками между собой, обвинением друг друга в бесчестии, ереси, терзающими, преследующими друг друга без всякой жалости лишь потому, что они по-разному понимают те мнимые истины, которые провозглашают миру.
186.
Существование бога - основа всякой религии. Однако до сих пор эта важнейшая истина еще никем не была доказана, - я говорю не только о таком доказательстве, которое могло бы убедить неверующих, но даже о таком, которое способно удовлетворить самих богословов.
Мы видим, как глубокие мыслители во все времена занимаются выдумкой новых доказательств истины, более всего интересующей человечество. Каковы были плоды их размышлений и доказательств? Все осталось на своем месте, они не доказали ничего, почти всегда они возбуждали вопли своих собратьев, обвинявших их в плохой защите лучшего из дел.
187.
Защитники религии повторяют нам каждый день, что одни лишь страсти делают людей неверующими. "Лишь гордость - говорят они, - и желание выделиться делают людей атеистами. Кроме того, они хотят изгладить представление о боге из своего ума лишь потому, что имеют основание бояться страшного суда". Каковы бы ни были мотивы, приводящие людей к неверию, необходимо проверить, соответствуют ли они истине. Ни один человек не действует без определенных мотивов. Сначала проанализируем доказательства, затем мотивы и увидим, не более ли они законны и осмысленны, чем мотивы большого количества верующих святош, позволяющих руководить собой людям, недостойным человеческого доверия.
Вы, священники божьи, говорите, что страсти делают людей верующими; вы утверждаете, что они отрекаются от религии из корысти либо потому, что она противоречит их извращенным наклонностям, вы настаиваете, что они нападают на ваших богов потому, что боятся их суровости. А вы? Разве вы, защищая эту религию с ее призраками, действительно лишены страстей и корысти? Кто же извлекает выгоды из этой религии, к которой священники проявляют столько рвения? Священники. Кому религия доставляет силу, влияние, почести, богатства? Священникам. Кто объявил войну во всех странах разуму, науке, истине, философии и сделал их ненавистными государям и народу? Священники. Кто извлекает пользу из невежества людей и их нелепых предрассудков? Священники. Вас, священники, награждают, почитают и оплачивают для того, чтобы обманывать смертных, а вы заставляете наказывать тех, кто выводит людей из обмана. Безумство людей приносит вам барыши, дары, искупления, самые же полезные истины приносят тем, кто их провозглашает, лишь цепи, муки, костры. Да будет мир нашим судьей!
188.
Гордость и тщеславие были и будут всегда пороками, свойственными священнослужителям. Способствует ли что-либо больше тому, чтобы сделать людей спесивыми и тщеславными, чем претензия на обладание властью, исходящей от неба, наличие священных свойств и звание посланников и служителей всевышнего? Разве эти наклонности не питаются постоянно легковерием народов, снисхождением и уважением государей, льготами, привилегиями, отличиями, которыми, как мы видим, пользуется духовенство? Простонародье во всех странах гораздо более предано своим духовным руководителям, потому что оно смотрит на них как на божественных людей, чем смертные высших классов, рассматривающие священников, как и всех людей. Деревенский священник играет гораздо большую роль для простонародья, чем помещик либо судья. Христианский священник считает себя выше короля или императора. Испанский гранд фамильярно заговорил с одним монахом. Последний высокомерно ответил гранду: научитесь уважать человека, который каждый день держит вашего бога в своих руках, а ваш у королеву у своих ног.
Разве вправе священники обвинять неверующих в гордости? Разве сами они выделяются редкой скромностью либо глубокой покорностью? Разве не очевидно, что желание властвовать над людьми является истинной сущностью их ремесла? Если бы служители господа были действительно скромными, то разве мы видели бы их столь жадными к почету, столь способными к раздражению из-за всяких противоречий, столь решительными и жестокими в своей мести тем, чьи воззрения оскорбляют их? Разве скромная наука не дает нам чувствовать, насколько истина трудно различима? Какая другая страсть, как не необузданная гордость, может сделать людей такими жестокими, мстительными, столь лишенными снисходительности и мягкости? Что может быть надменнее, чем вооружать нации и проливать потоки крови для того, чтобы доказать либо защитить свои никчемные догадки?
Вы говорите, доктора богословия, что лишь гордость делает людей атеистами; так научите же их познанию вашего бога, объясните им его сущность, расскажите все это связно, говоря лишь о вещах разумных, которые не были бы ни противоречивы, ни невозможны. Если же вы не в состоянии удовлетворить их, если до сих пор никто из вас не смог доказать существование бога достаточно ясно и убедительно, если и для вас его сущность так же скрыта, как и для остальных смертных, - то простите же тех, которые не могут допустить того, чего они не могут ни понять, ни примирить с другими представлениями; не расценивайте гордецами или тщеславными тех, кто искренно сознается в своем неведении, не вините в безумии тех, кто считает невозможным верить противоречивому;
так покраснейте же хотя бы однажды за то, что вызвали ненависть народов и гнев государей против инакомыслящих по вопросу о существе, о котором сами вы не имеете ни малейшего представления. Может ли быть что-либо более безрассудное и нелепое, чем рассуждение о вещи, которую сами мы считаем недоступной своему пониманию?
Вы твердите нам беспрестанно, что лишь развращенность сердца ведет к атеизму, что иго, налагаемое на людей верой в бога, сбрасывается ими лишь потому, что они боятся божьего суда. Но зачем же вы рисуете своего бога такими отталкивающими чертами, которые делают его нестерпимым для нас? Почему же этот бог, такой могущественный, допускает существование развращенных сердец? Как можно не прилагать стараний к тому, чтобы сбросить с себя тирана, обладающего способностью сделать из сердца человеческого все то, что он захочет, допускающего развращение людей, ожесточающего, ослепляющего, отказывающего в благодати - и делающего все это лишь затем, чтобы иметь удовольствие осуждать их на адские мучения в наказание за то, что они были ослеплены, и за то, что они не получили благодати, в которой он же им отказал? Богословы и священники должны иметь твердую уверенность в благодати и счастливой жизни для себя в потустороннем мире, если они могут питать какое-либо другое чувство кроме ненависти к такому своенравному государю, как проповедуемый ими бог. Бог, осуждающий на адские мучения, является очевидно наиболее гнусным существом из тех, кого могло выдумать человеческое воображение.
189.
Ни один человек не заинтересован по-настоящему в том, чтобы поддерживать заблуждения; рано либо поздно заблуждение принуждено будет уступить место истине. Общечеловеческий интерес в конечном счете подсказывает истину смертным. Иногда даже страсти помогают порвать цепь предрассудков. Разве не страсти нескольких государей двести лет назад уничтожили в некоторых европейских странах тираническую власть, которой до того времени пользовался чересчур надменный первосвященник по отношению ко всем государям, принадлежавшим к его церкви? После этого политика, ставшая более просвещенной, лишила священников тех необозримых богатств, кои скопились у них благодаря легковерию людскому. Разве не должно это памятное событие доказать самим священникам, что предрассудки - вещь не постоянная и что лишь истина может обеспечить прочное благополучие?
Служители всевышнего не могли не видеть, что, кадя земным государям, изобретая для них божественные права, обоготворяя их, выдавая им с головой связанные этими служителями по рукам и ногам народы, они лишь делают тиранов из этих государей. Разве им не нужно бояться, чтобы грандиозные идолы, воздвигнутые ими до небес, в один прекрасный день не упали на них и не раздавили их всей своей тяжестью? Разве тысячи примеров не доказывают им, что нужно бояться, как бы эти спущенные с цепи львы, предварительно полакомившись народами, не съели бы и их самих?
Мы станем относиться к священникам с уважением с того самого момента, когда они станут гражданами. Пусть же используют они, если только могут, власть неба для того, чтобы заставить государей, беспрестанно опустошающих мир, бояться бога, пусть же откажутся они утверждать за государями кошмарное право совершать несправедливости без боязни получить наказание за них; пусть же признают они, что ни один гражданин, где бы он ни жил, не может находить выгодным жить под властью тирании; пусть же внушат они государям, что и тем невыгодно управлять так, чтобы стать ненавистными и повредить этим собственной безопасности, собственному могуществу и величию; пусть же наконец признают и набравшиеся разума государи, и набравшиеся разума священники, что прочна лишь та власть, которая основывается на истине разума и справедливости.
190.
Служители божьи, объявив войну человеческому разуму, который бы им, наоборот, не мешало развивать, действуют, совершенно очевидно, в ущерб собственным интересам. Какую бы они приобрели силу, какое бы могли они иметь значение и оказывать влияние на умнейших людей и какова была бы признательность народов к ним, если бы вместо занятий беспредметными спорами они бы свои силы посвятили полезным наукам, занимались бы поисками подлинных основ природы, управления и морали! Разве осмелился бы кто-нибудь попрекнуть богатством либо влиятельностью ту организацию, которая и свое время и все свое влияние отдавала бы на служение общему делу и использовала бы свое время для размышления, а влияние - для того, чтобы просветить умы государей и их подданных?
Священники! Оставьте свои призраки, никому непонятные догматы и свои отвратительные раздоры. Пусть уйдут в царство вымысла эти привидения, которые могли быть вам полезны лишь в эпоху детства народов. Образумьтесь и вместо того, чтобы созывать набатным боем к борьбе со своими противниками, вместо того, чтобы обременять народ никчемными спорами, вместо того, чтобы проповедовать народам ненужные и вымышленные добродетели, - проповедуйте мораль, которая была бы человечной и могла бы объединить всех людей. Проповедуйте добродетель, которая действительно была бы полезна миру. Станьте апостолами разума и просвещения народа, защитниками свободы, борцами с злоупотреблениями, друзьями истины. Тогда мы станем вас благословлять, почитать, любить, и вы навсегда завоюете сердца своих сограждан.
191.
философы всегда выполняли у всех народов ту функцию, которая, как кажется, должна предназначаться служителям религии. Ненависть последних к философии на проверку оказывается лишь завистью, являющейся обычной среди людей, занимающихся одним и тем же ремеслом. Разве все те люди, которые привыкли мыслить, вместо того, чтобы вредить себе и выставлять себя на позор, не должны были бы соединить свои усилия для борьбы с заблуждениями, для совместных поисков истины и в особенности для того, чтобы искоренить предрассудки, в равной степени вредные и для государей, и для подданных, предрассудки, жертвами коих раньше или позже станут и те, кто их поддерживал?
При просвещенном правительстве священники сделались бы наиболее полезными людьми в государстве. При щедрой поддержке государства, освобожденные от труда поддерживать свое существование, разве они могли бы найти более подходящее дело, чем самим учиться и быть в состоянии трудиться над просвещением других? Разве не был бы их ум в большей мере удовлетворен открытием лучезарных истин, чем бесцельным блужданием по беспросветной тьме? Разве им труднее было бы открыть очевидные основы морали, доступной человеческому пониманию, чем мнимые основы божественной либо богословской морали? Ведь простым людям было бы значительно легче запомнить те ясные представления, которые они должны иметь о своих безусловных обязанностях, чем утруждать свою память таинственностью всякого рода, невразумительными словами, неясными определениями, в коих они абсолютно ничего не в состоянии понять. Сколько времени и усилий было истрачено совершенно зря для того, чтобы учиться самим и учить других предметам, которые не имеют никакой реальной пользы! Как много средств для работы на общее благо, для того, чтобы двигать вперед науку, развивать знания, воспитывать молодое поколение, могли бы предоставить просвещенному государю многочисленные монастыри, пожирающие в подавляющем числе стран средства народов, не давая последним взамен абсолютно ничего. Но суеверность и желание удерживать свое исключительное влияние могут выработать, как мы видим, лишь ни на что не годных людей. Разве можно извлечь какую-нибудь пользу из множества монахов, и монахинь, которые, как мы видели, в подавляющем числе стран получают громадные средства для того, чтобы они могли ничего не делать? Разве не лучше было бы взамен того, чтобы давать им заниматься ненужными размышлениями, бессмысленными молитвами, ничтожными обрядами, взамен того, чтобы утруждать их постами и строгими предписаниями, призвать их к соревнованию, которое заставило бы их найти средства стать полезными миру, от коего они, благодаря пагубным обетам, должны отвернуться?
Почему бы не вменить священникам в обязанность либо не предложить им дать тем, кого они обучают, настоящие знания и выработать из них граждан, полезных родине, вместо того чтобы забивать их умы россказнями, бессмысленными догматами и детскими забавами? Тот же метод воспитания, который применяется сейчас, делает людей полезными лишь духовенству, морочащему их, и для тиранов, грозящих им.
192.
Набожные люди часто обвиняют неверующих в отсутствии добропорядочности, так как иногда можно наблюдать, что принципы последних непрочны, что их мнения меняются в связи с болезнью, а перед смертью они и совсем от них отказываются. Когда плоть слабеет, то обычно с ней вместе слабеет и разум. Ослабевший и постаревший человек, когда приближается конец, сам иногда замечает, что разум оставляет его, и чувствует, что снова поддается власти предрассудков. Есть болезни, обладающие специфическою особенностью убивать мужество, делать человека трусливым и размягчать его мозг; есть болезни, которые лишь разрушают плоть, но не затрагивают разума. Во всяком случае неверующий, который в состоянии болезни отрекается от своих мнений, встречается не чаще, не реже, чем верующий, который в состоянии полного здоровья игнорирует те обязанности, выполнять кои религия предписывает ему самым строгим образом.
Клеомен, царь Спарты, проявивший за все время своего царствования крайне мало уважения к богам, к старости стал суеверным. Чтобы расположить к себе богов он окружил себя толпами жрецов. Когда один из друзей Клеомена высказал свое изумление по случаю такого резкого поворота в образе мыслей царя, последний ему ответил:
"К чему удивляться? Я не тот, что был, и, не будучи тем, кем я был, я уже не могу мыслить по-прежнему".
Служители церкви довольно часто в своей практической жизни отрекаются от суровых предписаний, проповедуемых ими другим, так что и неверующие могут, со своей стороны, считать себя вправе обвинять священников в недобропорядочности. Если неверующие отрекаются в час смерти либо болезни от тех мнений, которые у них имеются, когда они здоровы, то не отступают ли священники, когда они здоровы, от тех суровых религиозных мнений, которые они приемлют? Много ли найдется прелатов кротких и великодушных, лишенных честолюбия, относящихся враждебно к роскоши и величию, кои были бы друзьями бедняков? Много ли найдется наконец христианских священников, которые вели бы себя согласно с суровой моралью Христа, являющегося их богом и образцом для них?
193.
Нам говорят, что атеизм рвет все нити, связывающие общество. Если не будет бога, что станет со святостью клятв? Разве можно заставить атеиста сделать что-либо, раз он не может поклясться богом? Но придает ли разве клятва большую крепость тому обязательству, по коему мы должны выполнить определенные взятые на себя обязательства? Разве у человека, могущего солгать без зазрения совести, недостанет нахальства для того, чтобы нарушить клятву? Разве человек, в достаточной степени низкий и пренебрегающий уважением других для того, чтобы не сдержать своего обещания, либо в достаточной степени несправедливый для того, чтобы отказаться от взятых на себя обязательств, станет более верен своим обещаниям и обязательствам лишь потому, что призвал всех богов в свидетели подтверждения своих клятв? Человек, ставящий себя выше людских суждений, не замедлит поставить себя выше и божьего суда. Разве государи, дающие клятву чаще, чем кто-нибудь из смертных, не нарушают ее также чаще, чем кто-либо?
194.
"Религия, - повторяют нам беспрестанно, - необходима народу. Если люди просвещенные и не нуждаются в узде, которую налагает религия, то эта узда необходима людям грубым; в коих воспитание не развило разума". Действительно ли религия является уздой для народа? Разве мы видим, что эта религия мешает народу быть невоздержанным, пьянствовать, творить жестокости, насилия, жульничать и предаваться излишествам всякого рода? Разве народ, не имеющий никакого представления о боге, мог бы вести себя отвратительней, чем большое количество верующих из народа, среди которых мы видим разврат и пороки, недостойные мыслящих существ? Разве не видим мы, как какой-нибудь ремесленник либо простолюдин, не успев выйти из церкви, пускается во все тяжкие, в разврат, так как он убежден, что, молясь от времени до времени богу, он приобретает право безудержно предаваться порочным привычкам и обычным своим пагубным наклонностям? Если народ так груб и неразумен, то не обязан ли он своей тупостью государям, отвергающим от себя заботы о народном образовании либо являющимся противниками распространения знаний среди их подданных? Наконец не ясно ли, что в неразумии народа повинно духовенство, которое не учит людей разумной морали, а вместо этого кормит их россказнями, мечтаниями, обрядами, призраками и вымышленными добродетелями, единственно необходимыми, согласно их утверждению, людям?
Последователи религии особенно часто называют неверующих развратниками. Вполне возможно, что у многих неверующих беспутные нравы; эти нравы вытекают из их темперамента, а не из их воззрений. Но что общего имеет их поведение с воззрениями? Разве безнравственный человек не может быть хорошим доктором, архитектором, геометром, логиком, метафизиком, мыслителем? Ведь человек с беспорочным поведением может быть невеждой во многих вещах и очень плохо рассуждать. Когда дело касается истории, для нас маловажно, кто создал ее. Не судите же о людях по их воззрениям ни о воззрениях по людям; судите о людях по их поведению, а об их воззрениях по их согласованности с опытом, разумом, пользой для человеческого рода.
182.
Каждый рассуждающий человек быстро становится неверующим, потому что рассуждения доказывают ему, что богословие - это лишь цепь призраков; что религия противна всем принципам здравого смысла; что она вносит оттенок лжи во, все человеческие знания. Чувственный человек становится неверующим потому, что видит, что религия, далекая от того, чтобы сделать людей более счастливыми, является первоисточником величайших беспорядков и постоянных бедствий, от которых страдает человечество. Человек, который ищет благосостояния и спокойствия для себя, критически подходит к религии и выходит из заблуждения относительно нее потому, что находит столь же неудобным, как и бесполезным, проводить жизнь в страхе перед призраками, созданными для того, чтобы пугать баб либо детей.
Если иногда распутство, никогда не рассуждающее, ведет к безверию, то человек с установившимися нравами имеет достаточно законные основания анализировать свою религию и выбросить ее из своего ума. Слишком слабые, чтобы внушить страх злодеям, в которых пороки пустили глубокие корни, ужасы религии сокрушают, мучат, подавляют воображение беспокойных людей. Души людей мужественны и деятельны? В таком случае они быстро скинут с себя ярмо, которое они носили со стоном. Души людей слабы и боязливы? В таком случае они будут нести это ярмо всю свою жизнь; они постареют дрожа от страха или, по меньшей мере, будут жить в подавляющей неуверенности.
Священники сделали своего бога существом столь злым, свирепым, способным навести тоску, что очень мало людей в мире не хотели бы в глубине души, чтобы этот бог не существовал. Никогда нельзя жить счастливо, когда все время дрожишь от страха. Вы, святоши, почитаете страшного бога? Конечно вы ненавидите его, вы хотели бы, чтобы он не существовал. Разве можно не хотеть небытия либо уничтожения господина, представление о котором лишь мучит человеческий ум? Черные краски, употребляемые священниками для живописания божества, возмущают сердце заставляют его ненавидеть и бросить это божество.
183.
Если страх создал богов, то лишь страх и поддерживает их власть над умами смертных; их так приучили дрожать при одном упоминании имени божества, что оно стало для людей призраком, домовым, букой, который мучит их и представление о котором отбивает у них мужество даже хотеть избавиться от этих мучений. Они боятся, что невидимый призрак поразит их, если хотя бы на мгновение они перестанут его бояться. Набожные люди слишком боятся своего бога, для того чтобы искренно любить его; они служат ему, как рабы, которые, не имея возможности ускользнуть от могущества своего господина, льстят ему и, после долгой лжи, в конце концов начинают убеждать себя, что они его действительно любят. Из необходимости они делают добродетель. Любовь набожных людей к своему богу и рабов к своим деспотам есть лишь рабская, лживая преданность, вынужденная силой, преданность в которой сердце не принимает никакого участия.
184.
Христианские доктора богословия сделали своего бога мало достойным любви, и многие из них считали своей обязанностью освободить людей от необходимости любить его, - богохульство, заставляющее трепетать остальных докторов богословия, менее искренних! Святой Фома утверждал, что мы обязаны любить бога тотчас же, как только начнем владеть своим разумом. Иезуит Сирмон возразил ему, что это слишком рано. Иезуит Васкэц уверяет, что бога достаточно любить в минуту смерти. Гуртадо, менее покладистый, говорит, что бога следует любить раз в каждый год. Генрикэц удовлетворяется тем, чтобы бога любили раз в пять лет. Сатус согласен, чтобы бога любили по воскресеньям. Что же выбрать? - спрашивает отец Сирмон, прибавляя, что Суарэц хочет, чтобы бога любили иногда; но в какое время? Сирмон предоставляет вам судить об этом, сам он не может сделать этого. Если говорит он, - такой ученый доктор не знает, кто же может это знать? Тот же иезуит Сирмон продолжает, говоря, что бог "не велит нам любить его любовью страсти и не обещает нам спасения при условии, если мы отдадим ему наше сердце; достаточно повиноваться ему и любить его действенной любовью, слушаясь его приказаний. Вот та любовь, которую мы должны ему выказывать: Да ведь он и повелел нам не столько любить, как перестать ненавидеть" ("Апология провинциальных писем"). Это учение кажется еретическим, нечестивым, отвратительным янсенистам, которые благодаря чертам возмутительной суровости, приписываемым ими своему богу, делают его еще менее достойным любви, чем их противники-иезуиты. Последние, чтобы привлечь сторонников, рисуют бога с чертами, способными успокоить самых развратных смертных. Следовательно для христиан остается совершенно не решенным такой важный вопрос, можно ли либо нужно ли любить или не любить бога. Из духовных проповедников христиан одни утверждают, что его нужно любить всем своим сердцем, несмотря на всю его суровость, другие, как отец Даниель, находят, что акт чистой любви к богу - самый героический акт из всех христианских добродетелей и что человеческая слабость не может подняться на такую высоту. Иезуит Пинтеро идет еще дальше, он говорит, что преимуществом нового общества является освобождение от ужасного ига любви к божеству (Сирмон).
185.
Всегда характер человека предопределяет характер его бога; каждый строит бога для самого себя и по собственному представлению. Веселый человек, предающийся мотовству и удовольствиям, не может себе представить, чтобы его бог мог быть суровым и отвратительным; он строит себе покладистого бога, с которым можно войти в соглашение. Человек суровый, грустный, желчный, с едким характером хочет бога, заставляющего трепетать и смотреть как на распутников на тех, кто допускает бога удобного и сговорчивого. Ереси, раздоры, расколы неизбежны. Люди созданы, организованы и изменяются таким образом, что не могут быть точно одинаковыми. Как же могут они все иметь одинаковое представление о призраке, который существовал всегда лишь в их собственных мозгах?
Жестокие и нескончаемые споры, беспрерывно возникающие между служителями божьими, не в. состоянии снискать им доверие тех, кто смотрит на них со стороны. Как можно не удариться в самое полное неверие при виде того, что служители божьи никогда не согласны между собой насчет тех принципов, которым они учат других людей? Как можно не начать сомневаться в существовании бога, представление о коем меняется так значительно в головах его служителей? Как можно не придти в конечном счете к окончательному неверию в бога, являющегося бесформенной грудой противоречий? Как должны мы относиться к священникам, занимающимся постоянно, как мы видим, драками между собой, обвинением друг друга в бесчестии, ереси, терзающими, преследующими друг друга без всякой жалости лишь потому, что они по-разному понимают те мнимые истины, которые провозглашают миру.
186.
Существование бога - основа всякой религии. Однако до сих пор эта важнейшая истина еще никем не была доказана, - я говорю не только о таком доказательстве, которое могло бы убедить неверующих, но даже о таком, которое способно удовлетворить самих богословов.
Мы видим, как глубокие мыслители во все времена занимаются выдумкой новых доказательств истины, более всего интересующей человечество. Каковы были плоды их размышлений и доказательств? Все осталось на своем месте, они не доказали ничего, почти всегда они возбуждали вопли своих собратьев, обвинявших их в плохой защите лучшего из дел.
187.
Защитники религии повторяют нам каждый день, что одни лишь страсти делают людей неверующими. "Лишь гордость - говорят они, - и желание выделиться делают людей атеистами. Кроме того, они хотят изгладить представление о боге из своего ума лишь потому, что имеют основание бояться страшного суда". Каковы бы ни были мотивы, приводящие людей к неверию, необходимо проверить, соответствуют ли они истине. Ни один человек не действует без определенных мотивов. Сначала проанализируем доказательства, затем мотивы и увидим, не более ли они законны и осмысленны, чем мотивы большого количества верующих святош, позволяющих руководить собой людям, недостойным человеческого доверия.
Вы, священники божьи, говорите, что страсти делают людей верующими; вы утверждаете, что они отрекаются от религии из корысти либо потому, что она противоречит их извращенным наклонностям, вы настаиваете, что они нападают на ваших богов потому, что боятся их суровости. А вы? Разве вы, защищая эту религию с ее призраками, действительно лишены страстей и корысти? Кто же извлекает выгоды из этой религии, к которой священники проявляют столько рвения? Священники. Кому религия доставляет силу, влияние, почести, богатства? Священникам. Кто объявил войну во всех странах разуму, науке, истине, философии и сделал их ненавистными государям и народу? Священники. Кто извлекает пользу из невежества людей и их нелепых предрассудков? Священники. Вас, священники, награждают, почитают и оплачивают для того, чтобы обманывать смертных, а вы заставляете наказывать тех, кто выводит людей из обмана. Безумство людей приносит вам барыши, дары, искупления, самые же полезные истины приносят тем, кто их провозглашает, лишь цепи, муки, костры. Да будет мир нашим судьей!
188.
Гордость и тщеславие были и будут всегда пороками, свойственными священнослужителям. Способствует ли что-либо больше тому, чтобы сделать людей спесивыми и тщеславными, чем претензия на обладание властью, исходящей от неба, наличие священных свойств и звание посланников и служителей всевышнего? Разве эти наклонности не питаются постоянно легковерием народов, снисхождением и уважением государей, льготами, привилегиями, отличиями, которыми, как мы видим, пользуется духовенство? Простонародье во всех странах гораздо более предано своим духовным руководителям, потому что оно смотрит на них как на божественных людей, чем смертные высших классов, рассматривающие священников, как и всех людей. Деревенский священник играет гораздо большую роль для простонародья, чем помещик либо судья. Христианский священник считает себя выше короля или императора. Испанский гранд фамильярно заговорил с одним монахом. Последний высокомерно ответил гранду: научитесь уважать человека, который каждый день держит вашего бога в своих руках, а ваш у королеву у своих ног.
Разве вправе священники обвинять неверующих в гордости? Разве сами они выделяются редкой скромностью либо глубокой покорностью? Разве не очевидно, что желание властвовать над людьми является истинной сущностью их ремесла? Если бы служители господа были действительно скромными, то разве мы видели бы их столь жадными к почету, столь способными к раздражению из-за всяких противоречий, столь решительными и жестокими в своей мести тем, чьи воззрения оскорбляют их? Разве скромная наука не дает нам чувствовать, насколько истина трудно различима? Какая другая страсть, как не необузданная гордость, может сделать людей такими жестокими, мстительными, столь лишенными снисходительности и мягкости? Что может быть надменнее, чем вооружать нации и проливать потоки крови для того, чтобы доказать либо защитить свои никчемные догадки?
Вы говорите, доктора богословия, что лишь гордость делает людей атеистами; так научите же их познанию вашего бога, объясните им его сущность, расскажите все это связно, говоря лишь о вещах разумных, которые не были бы ни противоречивы, ни невозможны. Если же вы не в состоянии удовлетворить их, если до сих пор никто из вас не смог доказать существование бога достаточно ясно и убедительно, если и для вас его сущность так же скрыта, как и для остальных смертных, - то простите же тех, которые не могут допустить того, чего они не могут ни понять, ни примирить с другими представлениями; не расценивайте гордецами или тщеславными тех, кто искренно сознается в своем неведении, не вините в безумии тех, кто считает невозможным верить противоречивому;
так покраснейте же хотя бы однажды за то, что вызвали ненависть народов и гнев государей против инакомыслящих по вопросу о существе, о котором сами вы не имеете ни малейшего представления. Может ли быть что-либо более безрассудное и нелепое, чем рассуждение о вещи, которую сами мы считаем недоступной своему пониманию?
Вы твердите нам беспрестанно, что лишь развращенность сердца ведет к атеизму, что иго, налагаемое на людей верой в бога, сбрасывается ими лишь потому, что они боятся божьего суда. Но зачем же вы рисуете своего бога такими отталкивающими чертами, которые делают его нестерпимым для нас? Почему же этот бог, такой могущественный, допускает существование развращенных сердец? Как можно не прилагать стараний к тому, чтобы сбросить с себя тирана, обладающего способностью сделать из сердца человеческого все то, что он захочет, допускающего развращение людей, ожесточающего, ослепляющего, отказывающего в благодати - и делающего все это лишь затем, чтобы иметь удовольствие осуждать их на адские мучения в наказание за то, что они были ослеплены, и за то, что они не получили благодати, в которой он же им отказал? Богословы и священники должны иметь твердую уверенность в благодати и счастливой жизни для себя в потустороннем мире, если они могут питать какое-либо другое чувство кроме ненависти к такому своенравному государю, как проповедуемый ими бог. Бог, осуждающий на адские мучения, является очевидно наиболее гнусным существом из тех, кого могло выдумать человеческое воображение.
189.
Ни один человек не заинтересован по-настоящему в том, чтобы поддерживать заблуждения; рано либо поздно заблуждение принуждено будет уступить место истине. Общечеловеческий интерес в конечном счете подсказывает истину смертным. Иногда даже страсти помогают порвать цепь предрассудков. Разве не страсти нескольких государей двести лет назад уничтожили в некоторых европейских странах тираническую власть, которой до того времени пользовался чересчур надменный первосвященник по отношению ко всем государям, принадлежавшим к его церкви? После этого политика, ставшая более просвещенной, лишила священников тех необозримых богатств, кои скопились у них благодаря легковерию людскому. Разве не должно это памятное событие доказать самим священникам, что предрассудки - вещь не постоянная и что лишь истина может обеспечить прочное благополучие?
Служители всевышнего не могли не видеть, что, кадя земным государям, изобретая для них божественные права, обоготворяя их, выдавая им с головой связанные этими служителями по рукам и ногам народы, они лишь делают тиранов из этих государей. Разве им не нужно бояться, чтобы грандиозные идолы, воздвигнутые ими до небес, в один прекрасный день не упали на них и не раздавили их всей своей тяжестью? Разве тысячи примеров не доказывают им, что нужно бояться, как бы эти спущенные с цепи львы, предварительно полакомившись народами, не съели бы и их самих?
Мы станем относиться к священникам с уважением с того самого момента, когда они станут гражданами. Пусть же используют они, если только могут, власть неба для того, чтобы заставить государей, беспрестанно опустошающих мир, бояться бога, пусть же откажутся они утверждать за государями кошмарное право совершать несправедливости без боязни получить наказание за них; пусть же признают они, что ни один гражданин, где бы он ни жил, не может находить выгодным жить под властью тирании; пусть же внушат они государям, что и тем невыгодно управлять так, чтобы стать ненавистными и повредить этим собственной безопасности, собственному могуществу и величию; пусть же наконец признают и набравшиеся разума государи, и набравшиеся разума священники, что прочна лишь та власть, которая основывается на истине разума и справедливости.
190.
Служители божьи, объявив войну человеческому разуму, который бы им, наоборот, не мешало развивать, действуют, совершенно очевидно, в ущерб собственным интересам. Какую бы они приобрели силу, какое бы могли они иметь значение и оказывать влияние на умнейших людей и какова была бы признательность народов к ним, если бы вместо занятий беспредметными спорами они бы свои силы посвятили полезным наукам, занимались бы поисками подлинных основ природы, управления и морали! Разве осмелился бы кто-нибудь попрекнуть богатством либо влиятельностью ту организацию, которая и свое время и все свое влияние отдавала бы на служение общему делу и использовала бы свое время для размышления, а влияние - для того, чтобы просветить умы государей и их подданных?
Священники! Оставьте свои призраки, никому непонятные догматы и свои отвратительные раздоры. Пусть уйдут в царство вымысла эти привидения, которые могли быть вам полезны лишь в эпоху детства народов. Образумьтесь и вместо того, чтобы созывать набатным боем к борьбе со своими противниками, вместо того, чтобы обременять народ никчемными спорами, вместо того, чтобы проповедовать народам ненужные и вымышленные добродетели, - проповедуйте мораль, которая была бы человечной и могла бы объединить всех людей. Проповедуйте добродетель, которая действительно была бы полезна миру. Станьте апостолами разума и просвещения народа, защитниками свободы, борцами с злоупотреблениями, друзьями истины. Тогда мы станем вас благословлять, почитать, любить, и вы навсегда завоюете сердца своих сограждан.
191.
философы всегда выполняли у всех народов ту функцию, которая, как кажется, должна предназначаться служителям религии. Ненависть последних к философии на проверку оказывается лишь завистью, являющейся обычной среди людей, занимающихся одним и тем же ремеслом. Разве все те люди, которые привыкли мыслить, вместо того, чтобы вредить себе и выставлять себя на позор, не должны были бы соединить свои усилия для борьбы с заблуждениями, для совместных поисков истины и в особенности для того, чтобы искоренить предрассудки, в равной степени вредные и для государей, и для подданных, предрассудки, жертвами коих раньше или позже станут и те, кто их поддерживал?
При просвещенном правительстве священники сделались бы наиболее полезными людьми в государстве. При щедрой поддержке государства, освобожденные от труда поддерживать свое существование, разве они могли бы найти более подходящее дело, чем самим учиться и быть в состоянии трудиться над просвещением других? Разве не был бы их ум в большей мере удовлетворен открытием лучезарных истин, чем бесцельным блужданием по беспросветной тьме? Разве им труднее было бы открыть очевидные основы морали, доступной человеческому пониманию, чем мнимые основы божественной либо богословской морали? Ведь простым людям было бы значительно легче запомнить те ясные представления, которые они должны иметь о своих безусловных обязанностях, чем утруждать свою память таинственностью всякого рода, невразумительными словами, неясными определениями, в коих они абсолютно ничего не в состоянии понять. Сколько времени и усилий было истрачено совершенно зря для того, чтобы учиться самим и учить других предметам, которые не имеют никакой реальной пользы! Как много средств для работы на общее благо, для того, чтобы двигать вперед науку, развивать знания, воспитывать молодое поколение, могли бы предоставить просвещенному государю многочисленные монастыри, пожирающие в подавляющем числе стран средства народов, не давая последним взамен абсолютно ничего. Но суеверность и желание удерживать свое исключительное влияние могут выработать, как мы видим, лишь ни на что не годных людей. Разве можно извлечь какую-нибудь пользу из множества монахов, и монахинь, которые, как мы видели, в подавляющем числе стран получают громадные средства для того, чтобы они могли ничего не делать? Разве не лучше было бы взамен того, чтобы давать им заниматься ненужными размышлениями, бессмысленными молитвами, ничтожными обрядами, взамен того, чтобы утруждать их постами и строгими предписаниями, призвать их к соревнованию, которое заставило бы их найти средства стать полезными миру, от коего они, благодаря пагубным обетам, должны отвернуться?
Почему бы не вменить священникам в обязанность либо не предложить им дать тем, кого они обучают, настоящие знания и выработать из них граждан, полезных родине, вместо того чтобы забивать их умы россказнями, бессмысленными догматами и детскими забавами? Тот же метод воспитания, который применяется сейчас, делает людей полезными лишь духовенству, морочащему их, и для тиранов, грозящих им.
192.
Набожные люди часто обвиняют неверующих в отсутствии добропорядочности, так как иногда можно наблюдать, что принципы последних непрочны, что их мнения меняются в связи с болезнью, а перед смертью они и совсем от них отказываются. Когда плоть слабеет, то обычно с ней вместе слабеет и разум. Ослабевший и постаревший человек, когда приближается конец, сам иногда замечает, что разум оставляет его, и чувствует, что снова поддается власти предрассудков. Есть болезни, обладающие специфическою особенностью убивать мужество, делать человека трусливым и размягчать его мозг; есть болезни, которые лишь разрушают плоть, но не затрагивают разума. Во всяком случае неверующий, который в состоянии болезни отрекается от своих мнений, встречается не чаще, не реже, чем верующий, который в состоянии полного здоровья игнорирует те обязанности, выполнять кои религия предписывает ему самым строгим образом.
Клеомен, царь Спарты, проявивший за все время своего царствования крайне мало уважения к богам, к старости стал суеверным. Чтобы расположить к себе богов он окружил себя толпами жрецов. Когда один из друзей Клеомена высказал свое изумление по случаю такого резкого поворота в образе мыслей царя, последний ему ответил:
"К чему удивляться? Я не тот, что был, и, не будучи тем, кем я был, я уже не могу мыслить по-прежнему".
Служители церкви довольно часто в своей практической жизни отрекаются от суровых предписаний, проповедуемых ими другим, так что и неверующие могут, со своей стороны, считать себя вправе обвинять священников в недобропорядочности. Если неверующие отрекаются в час смерти либо болезни от тех мнений, которые у них имеются, когда они здоровы, то не отступают ли священники, когда они здоровы, от тех суровых религиозных мнений, которые они приемлют? Много ли найдется прелатов кротких и великодушных, лишенных честолюбия, относящихся враждебно к роскоши и величию, кои были бы друзьями бедняков? Много ли найдется наконец христианских священников, которые вели бы себя согласно с суровой моралью Христа, являющегося их богом и образцом для них?
193.
Нам говорят, что атеизм рвет все нити, связывающие общество. Если не будет бога, что станет со святостью клятв? Разве можно заставить атеиста сделать что-либо, раз он не может поклясться богом? Но придает ли разве клятва большую крепость тому обязательству, по коему мы должны выполнить определенные взятые на себя обязательства? Разве у человека, могущего солгать без зазрения совести, недостанет нахальства для того, чтобы нарушить клятву? Разве человек, в достаточной степени низкий и пренебрегающий уважением других для того, чтобы не сдержать своего обещания, либо в достаточной степени несправедливый для того, чтобы отказаться от взятых на себя обязательств, станет более верен своим обещаниям и обязательствам лишь потому, что призвал всех богов в свидетели подтверждения своих клятв? Человек, ставящий себя выше людских суждений, не замедлит поставить себя выше и божьего суда. Разве государи, дающие клятву чаще, чем кто-нибудь из смертных, не нарушают ее также чаще, чем кто-либо?
194.
"Религия, - повторяют нам беспрестанно, - необходима народу. Если люди просвещенные и не нуждаются в узде, которую налагает религия, то эта узда необходима людям грубым; в коих воспитание не развило разума". Действительно ли религия является уздой для народа? Разве мы видим, что эта религия мешает народу быть невоздержанным, пьянствовать, творить жестокости, насилия, жульничать и предаваться излишествам всякого рода? Разве народ, не имеющий никакого представления о боге, мог бы вести себя отвратительней, чем большое количество верующих из народа, среди которых мы видим разврат и пороки, недостойные мыслящих существ? Разве не видим мы, как какой-нибудь ремесленник либо простолюдин, не успев выйти из церкви, пускается во все тяжкие, в разврат, так как он убежден, что, молясь от времени до времени богу, он приобретает право безудержно предаваться порочным привычкам и обычным своим пагубным наклонностям? Если народ так груб и неразумен, то не обязан ли он своей тупостью государям, отвергающим от себя заботы о народном образовании либо являющимся противниками распространения знаний среди их подданных? Наконец не ясно ли, что в неразумии народа повинно духовенство, которое не учит людей разумной морали, а вместо этого кормит их россказнями, мечтаниями, обрядами, призраками и вымышленными добродетелями, единственно необходимыми, согласно их утверждению, людям?