Я сам предпочитал сидеть в своей квартире, а то еще, чего доброго, опять пристанут ко мне с расспросами о путешествиях. Отправился я в Дом пионеров, только когда пришло наконец из Любца долгожданное письмо от Номера Первого. В конверт была вложена вырезка из местной газеты с заметкой под названием: «Интересные находки».
«Группа юных туристов-пионеров из Золотого Бора, недавно посетившая наш город…» – так начиналась заметка. Далее подробно рассказывалось, как нашли кинжал мы и как нашла «марсианка». Заканчивалась заметка следующими строчками:
«Редакция газеты от имени граждан города Любца выражает глубокую благодарность золотоборским пионерам и технику-топографу Екатерине Веселовской. В беседе с нашим корреспондентом заведующий Любецким краеведческим музеем сообщил, что он надеется в скором времени порадовать читателей нашей газеты новыми интересными сведениями, связанными как с расшифровкой письма, так и с найденными кинжалами».
«Здравствуйте, дорогие! – писал Номер Первый. – Посылаю вам газетную вырезку. Заведите специальный альбом и наклейте эту вырезку на первой странице. Очень хочу, чтобы с этого похода в Любец началась ваша настоящая изыскательская деятельность. Не знаете ли вы, в Золотом Бору или в Москве сейчас находится тот симпатичный доктор со своей курносой дочкой? Он меня очень любезно приглашал к себе в гости, а я как раз собираюсь ехать в Москву в командировку за расшифрованным текстом того таинственного письма. Обещаю все время держать вас в курсе событий. Пишу эти строчки, а сердце у самого так и прыгает от нетерпения. Мечтаю посетить в Москве художника Иллариона – изыскателя Номер Шестой. Майкл передает вам свой пламенный собачий привет. Желаю всего наилучшего. Ваш Номер Первый».
Когда я пришел в Дом пионеров, то застал ребят в большом возбуждении, все бегали, суетились. Я узнал, что они собираются в Москву.
Мне тоже очень хотелось отправиться на три-четыре дня. И не только из-за портрета. Надо же проведать свою жену и немного подбодрить бедного, истомленного предстоящими экзаменами Мишу.
Ответ Номеру Первому писали коллективный: дескать, очень хотим встретиться с вами в Москве.
В конце письма я приписал, что в такие-то дни буду очень рад увидеть его в своей квартире.
Адрес на конверте пришлось написать несколько необычный:
«Гор. Любец, Музей, Номеру Первому». Никто из нас не знал ни фамилии, ни даже имени-отчества непоседливого старичка.
Мы сели обсуждать подробности поездки на целых три дня в Москву. Не только поиски портрета и расшифровка письма интересовали нас. Большинство ребят никогда не бывало в столице. Я вызвался быть главным советчиком, даже будущим проводником. Метро, Кремль, Выставка достижений народного хозяйства, Зоопарк, Центральный парк культуры и отдыха, новое здание университета и просто ходьба по московским улицам… Все было так захватывающе интересно!
Наши увлекательные разговоры о Москве прервала Магдалина Харитоновна:
– Вас очень просит директор.
Елена Ивановна сидела за письменным столом, справа и слева от нее разместились Магдалина Харитоновна и Люся.
Я присел на стул напротив. Все трое изучающе-внимательно разглядывали меня. Елена Ивановна чуть улыбалась, две ее соседки смотрели чересчур серьезно. Мне что-то сделалось не по себе.
– Доктор, вы не могли бы нам помочь? Мы в большом затруднении.
Елена Ивановна пояснила, что золотоборские пионеры – все дети текстильщиков, рабочих и служащих местной фабрики. В Москве имеется такая же фабрика. Раньше каждый год здешние юные туристы летом ездили в Москву и останавливались в фабричном клубе. По плану летних экскурсий, еще весной составленному Еленой Ивановной и Магдалиной Харитоновной, как раз наступило время отправляться ребятам в Москву. И Елена Ивановна написала письмо заведующему клубом той московской фабрики с просьбой разрешить приехать.
Сегодня наконец пришел ответ. Елена Ивановна протянула мне бумажку на фирменном бланке.
– Самое ужасное, что не будет выполнен наш летний план! – вздохнула Магдалина Харитоновна.
– Просто ребят жалко до невозможности, и, я чувствую, портрет найдут без нас! – горячилась Люся. – Какие же мы тогда изыскатели?
Все три руководительницы продолжали глядеть на меня. Почему они так на меня смотрят? Черные глаза Елены Ивановны буквально меня гипнотизировали.
– Скажите, доктор, а у вас нет какого-нибудь знакомого завклубом, или директора школы, или управдома? Или, возможно, при вашей поликлинике… Или еще где-нибудь?.. – Елена Ивановна смолкла.
– А если… – начал я и запнулся.
– Что «если»? – переспросила Люся.
– Да просто у меня на квартире, у нас две комнаты… – сказал я и тут же испугался своих слов.
Елена Ивановна вопросительно подняла тонкие брови.
– Нет, нет! – замахала руками Магдалина Харитоновна. – Это невозможно, мы вас так стесним!
– Ваша жена вряд ли на это согласится, – задумчиво сказала Елена Ивановна, – но, может быть, она даст нам дельный совет.
– Давайте вызовем Москву, и я позвоню к себе на квартиру, – предложил я.
Елена Ивановна сняла телефонную трубку.
Пока дожидались междугородного разговора, я похвалился своей прекрасной московской квартирой и милейшими соседями – Тычинкой и Газелью.
И вдруг Елена Ивановна испытующе посмотрела на меня и спросила:
– А если действительно, в самом-самом… крайнем случае, хоть на одну ночь, ну просто на полу… Ребята весь день будут ходить по Москве и, право, вас не так уж стеснят. Словом, скажите откровенно, что привезти вашей жене особенно приятное?
И тут меня осенила мысль о третьем изыскательском поручении, которое я еще и не начинал выполнять; грибы, их сушка, маринование, ягоды, фрукты, варка варенья.
И я рассказал, чем наверняка можно усластить мою хозяйственную супругу.
– Только-то! – Люся подпрыгнула на стуле.
– Это же мой конек! – воскликнула Магдалина Харитоновна.
Оказывается, Магдалина Харитоновна была самая большая специалистка в Золотом Бору по варке варенья, а Люся была такая же специалистка по сбору грибов и знала самые заповедные грибные места.
– Смотрите! – Люся подбежала к окну. – Небо на западе совсем очистилось. После этих дождей белые так и полезут. Завтра же всем отрядом – за грибами!
– У каждого золотоборского гражданина имеется великолепный фруктовый сад. Хотите центнер? – спросила меня Магдалина Харитоновна, сняла очки и попыталась очаровательно улыбнуться.
– Какой центнер? – не понял я.
– То есть сто килограммов любых фруктов, от вот такой дыни до малюсенькой смородины. – Магдалина Харитоновна красноречиво показала на пальцах. – Ребята завтра же нанесут. Вы давайте сахар, а варить буду я сама и никого не подпущу, а то еще пенки слижут.
– Что вы, что вы! Хватит килограмма три разных сортов варенья. – Я даже испугался, поняв, что переборщил с этим центнером.
– Ну, там видно будет, – загадочно ответила Магдалина Харитоновна и подмигнула Люсе.
Резкий телефонный звонок прервал нашу беседу. Я взял трубку и издалека, будто со дна глубочайшего колодца, услышал голос своей жены.
– Ты послушай! – завопил я. – Послезавтра приезжаю, везу очень много варенья и грибов и гостей везу, но не очень много… юных пионеров…
Я замолчал, прислушиваясь. В трубке так неприятно затрещало, словно мне в ухо заползла гусеница, и жена ответила что-то вроде «трум-тум-тум», а потом спросила: «Сколько?» Но чего сколько – грибов, варенья или пионеров, – я не понял и потому выдумал самый фантастический ответ на все возможные варианты вопросов:
– Варенья – десять банок, грибов – пять корзин, а ребят… ребят… – Я силился подсчитать: да, да, Галя отправится к своим родителям, захватит обоих дядюшек. Верно, и у других есть в Москве родные… – Человек двенадцать пионеров с двумя руководительницами. Хорошо? – закричал я.
А в телефоне снова невыносимо затрещало, и на этот раз уже не из колодца, а из бездонной шахты я услышал сперва «спасибо», а через некоторое время – «пожалуйста».
– Что – спасибо? Что – пожалуйста? – завопил я. Трум-тум-тум!.. И деревянный голос телефонистки:
– Заканчивайте разговор, пять минут истекло. Я положил трубку.
– Ну что? – нетерпеливо спросили все трое.
– Жена сказала: «За грибы и варенье – спасибо, и вообще… – не совсем уверенно добавил я, – пожалуйста, буду рада».
– Ну вот и прекрасно! – улыбнулась Елена Ивановна. – Какая ваша жена милая, отзывчивая женщина!
– Магдалина Харитоновна! – воскликнула Люся. – Действуйте! Вы – на своем фронте, я – на своем. Договоримся: к четырем часам утра ребята – к вам на квартиру с фруктами и ягодами. Доктор, а вы – с корзиной с Соней. Магдалина Харитоновна, вы варите варенье, а мы – в атаку на грибы.
– Только, пожалуйста, не так уж много, – попросил я. Но на мою просьбу, кажется, никто не обратил внимания. Я возвращался домой вместе с Люсей.
– Доктор, – спросила она, – а вы не боитесь? Мы не помешаем вашему Мише готовиться к экзаменам?
Я схватился за голову. Как я мог забыть, что в эти дни решается судьба моего сына?! «А хорошо ли я услышал мамин ответ?» – с ужасом усомнился я. Но отступать было уже поздно.
Еще не было и четырех утра, когда я и Соня, в шароварах и куртках, невыспавшиеся, взъерошенные, дрожащие от холода, подошли с двумя пустыми плетеными корзинками и с увесистыми мешками сахарного песку.
Магдалина Харитоновна, важная, надменная, варила на крыльце варенье. Она сдвинула вместе три керосинки и поставила на них огромный, ослепительно блестевший медный таз, напоминавший щит римского легионера. Как древнеримская жрица, она священнодействовала; тоненькие струйки пара поднимались над «треножником», запах был божественный, ни с чем не сравнимый.
Увидев меня, она милостиво разрешила мне подняться на крыльцо и заглянуть в розовую жидкость, клокотавшую в тазу. Соня получила столовую ложку пенки.
– Слива ренклод, своего сада, – гордо объявила Магдалина Харитоновна. – Давайте скорее сахар. Учтите, килограмм шестьсот граммов я положила своего, потом рассчитаемся.
Стали подходить мальчики и девочки, такие же заспанные, в такой же походной форме, как и мы, с такими же корзинками. Но их корзинки были совсем не пустые.
Каждый, когда подходил, улыбался, говорил приветливое «здрасте» и отдавал корзину Магдалине Харитоновне, стоявшей на верхней ступеньке. На самое крыльцо она не пускала никого.
Напрасно я сказал, что мне нужно варенье. Мне просто сделалось неудобно. В корзинах ребят были самые разнообразные фрукты и ягоды. Видно, сегодня до рассвета сорвал Витя Перец эти еще влажные светло-восковые, с красными прожилками яблоки. Такие же свежие, нетронутые были мелкие темно-пунцовые яблоки близнецов. Витя Большой явился с целой корзиной крупной, как вишня, черной смородины. Володя притащил сливовую падалицу, уже начавшую гнить, с живыми муравьями.
Магдалина Харитоновна, стоя на крыльце, принимала корзины, нюхала, трясла, хмурилась или улыбалась и сортировала продукцию, а через минуту поворачивалась к нам спиной и помешивала священное снадобье. Подошла запыхавшаяся Люся с чудесной оранжево-полосатой дыней.
– Здравствуйте, ребята! Здравствуйте, доктор! Это лично вам, – шепнула она. – Все в сборе? Стройся!
С палками и пустыми корзинами мы отправились за грибами. Километров через пять подошли к лесу. Белые стволы берез от самой опушки уходили в нескончаемую глубину леса. Мы свернули с тропинки и по мокрой от росы траве приблизились к березам.
– Нашел! – на весь лес крикнул Витя Перец и поднял руку с двумя маленькими, на толстых ножках оранжевоголовыми подосиновиками.
Все бросились к нему и окружили его.
– Условились, – скомандовала Люся, – ни подберезовиков, ни подосиновиков не брать! Только белые!
Эти два грибочка были прехорошенькие. И все же Перец без сожаления нанизал их на палочку и забросил за макушки деревьев.
– Кажется, белый, – радостно прошептала Галя.
Я было собрался бежать глядеть, как вдруг заметил под перьями папоротника темно-коричневую шапочку. Быстро нагнулся и сорвал великолепный боровик. Я с наслаждением оглядел белую и чистую губку на изнанке, чуть желтый, словно разлинованный в клетку, крепкий, толстый, как рука, корень, осторожно погладил бархатистую темную шапочку, ощутил запах, чуть кисловатый и пряный. Но мне что-то не хотелось кричать: «Нашел!» Нет, потихоньку, чтобы никто не увидел, я стал шарить возле пенька, под мохом, в зарослях папоротника и черники и заметил, что хвоя на земле в одном месте словно приподнялась. Я тронул пальцами эту небольшую припухлость и вдруг ощутил что-то твердое. Встав на колени, я осторожно отогнул хвойное одеяло и увидел в своей первозданной нетронутости круглую, никогда не знавшую солнца шляпку нежно-песочного цвета. Этот маленький толстенький грибочек, честное слово, чем-то смахивал на Соню… И тут только я победно закричал: «Белый!»
Ребята сперва искали грибы довольно бестолково, суетились все вместе. Как кто находил, так неистово кричал: «Белый!» Все к нему сбегались и теряли драгоценные минуты.
Нет, я искал иначе. Мне теперь некогда было любоваться березами, солнцем, свежей травой – мои глаза рыскали под кустами орешника, в лиловых зарослях вереска, среди блестящей листвы брусники. Я осторожно приподнимал ветки елок, раздвигал траву и искал, искал до самозабвения темные или светлые шапочки. Впрочем, считать найденные грибы я не забывал.
И ребята переменили тактику. Правее и левее меня, изредка перекликаясь и посвистывая, они также лихорадочно и спешно искали. Корзинки начали заметно тяжелеть. У меня было пятьдесят два белых, у Сони – тридцать.
Прошли насквозь березовый лес и вступили в мелкий сосняк. Маслят тут было бесчисленное множество, но эти грибы считались второго сорта, да к тому же они были сплошь червивые. Мы их презрительно поддавали ногами. Но, если раскопать бугорок, выпиравший из прошлогодней бурой хвои, можно было найти приземистый розовый рыжик с капелькой воды в углублении посреди шляпки.
Набрав порядочно рыжиков, мы переправились через заржавленное болото, поросшее худосочными березками и сосенками, вышли на дорогу и сели отдохнуть. Тут только мы заметили дневную жару и мокрые ноги, вспомнили про усталость и почувствовали, что голодны. Пора было возвращаться домой.
Глава четырнадцатая
Золотой Бор – это конечный пункт железнодорожной ветки. Здешние вагоны больше похожи на зеленые коробки с маленькими окошками. Тридцать километров до главной магистрали поезд тащится целых два часа.
Груза у нас порядочно: пять корзин грибов, заботливо прикрытых березовыми ветками, несколько банок варенья, свежие фрукты, геологические образцы; да еще у каждого авоська или сумка с продуктами на дорогу – пирогами, пышками, помидорами, яблоками, яйцами…
Нас провожают Елена Ивановна и восхищенные мамаши.
Десять минут до отправления поезда, пора садиться в вагон. Магдалина Харитоновна пересчитывает ребят.
– А где же Витя Перцов?
– Перец, Перец, где ты?
– Странно, куда он мог запропаститься? – удивляется Елена Ивановна.
Выясняется – мальчики видели его, когда рано утром он как угорелый промчался через базарную площадь. А сейчас уже два часа дня.
– Ну вот, если он не явится, значит, один билет лишний! – восклицает Магдалина Харитоновна.
– Что-нибудь с ним случилось? – спрашиваю я.
– Вообще-то он не такой, чтобы пропасть, – недоумевает Люся.
Все шумно вскакивают в вагон, сразу же открывают окна, выглядывают из них, толкая один другого. Смотреть на своих родителей и на станцию из окна вагона очень интересно, а тут еще Перца надо не пропустить.
Проходит к паровозу дежурный по станции в красной фуражке.
Пронзительный свисток, потом гудок, вагоны лязгают и со стоном, со скрипом дергаются с места.
Мамы машут платочками и что-то неслышное, но, наверное, очень важное пытаются внушить своим отъезжающим деткам.
Метров через двести асфальтовое шоссе на Москву пересекает железнодорожные пути.
– Перец! Перец! – вскрикивает кто-то.
Я расталкиваю толпящихся у окна ребят и вижу: вдали по асфальту несется во весь дух его щуплая фигурка.
– Перец! Перец! Быстрее, быстрее!
Поезд набирает скорость. Наш вагон минует переезд, а Перец бежит, бежит. Все высовываются из окон…
– Сумасшедший! Он меня погубит! – Магдалина Харитоновна молитвенно всплескивает руками.
– Вскочил! Молодец! Ура!
Перец каким-то чудом цепляется за подножку заднего вагона и через две минуты, торжествующий, потный, уже стоит среди нас. Задорно блестят его черные, похожие на смородины глаза.
– В каком он виде! Доктор, доктор, скорее! – кричит Магдалина Харитоновна.
Я подбегаю.
Ах ты! Аптечку-то я позабыл!
У Вити кожа на правой руке от кисти до локтя здорово содрана. Кровь каплет на пол. Необходимо срочно залить йодом и перевязать. Йод, я знаю, мальчишкам не очень нравится, но надо хоть бинты где-то достать.
Девочки наперебой предлагают галстуки, платочки. Соня вытаскивает свое полотенце и раздирает его на ленты.
Я делаю Вите перевязку. Все сосредоточенно следят за движениями моих рук. Впереди всех – Соня. Лицо ее выражает горячее сочувствие, она готова великодушно отдать все, что имеет, лишь бы раненый перестал страдать.
Чувствуя себя героем, Витя садится на лавку, самоуверенно оглядывает всех, вдруг вспыхивает и съеживается в комочек. Он в рваных штанах, босиком, а ноги чернее угля – верно, целый месяц не мыл.
Соня морщит брови.
– Приедешь к нам, получишь рубашку, галстук, тапочки, а сейчас до Москвы терпи. Папа, а как же штаны?
Да, уж тут Соня помочь не в состоянии, а в Мишиных он утонет.
Что же случилось с Витей? Почему он чуть не опоздал?
Еще с вечера мать выгладила ему брюки и галстук. Он нацепил на рубашку пять значков, до блеска начистил гуталином ботинки, и все это сейчас без всякого порядка разложено в его комнате.
Он большой охотник до голубей: трех самцов и двух голубок держит в курятнике, кормит их, чистит им клетки, иногда выпускает… Какой-то Колька Свистун задолжал ему за голубей порядочную сумму. А в Москву-то ехать – на мороженое, на газировку деньги ведь нужны. Ранним утром отправился Перец к Свистуну за долгом и, к ужасу своему, узнал, что тот еще на рассвете ушел за орехами. Недолго думая Перец устремился в лес, разыскал Свистуна, притащил его домой, получил долг и, не забегая к себе на квартиру, помчался на станцию.
Поезд идет медленно. Вагоны кряхтят, стонут, стучат, покачиваются. Ребята облепили окна. Каждая железнодорожная будка, каждый стог сена или развесистое дерево вызывают у них радостные восклицания. Едем все больше березовым лесом. Я стою у окна и вдыхаю полной грудью свежий, бодрящий лесной запах. Солнечные блики играют на белых стволах берез, на яркой зелени листвы, на ровной скошенной траве.
Наконец подъезжаем к конечному пункту железнодорожной ветки, отправляем родителям Перцовым телеграмму, чтобы не беспокоились о своем сорванце-сыне, и идем на московский автобус. Ехать по шоссе будет еще интереснее, чем по железной дороге.
Автобус подходит совсем пустой. Все рассаживаются на мягкие сиденья у окошек.
До Москвы далеко – сто двадцать километров.
Путешествовать по гладкому асфальтовому шоссе одно удовольствие: проносятся встречные машины, и легковые и грузовые; деревни сменяются полями, поля – лесом; какая-то фабрика, санаторий, совхоз, а дорогу вперед видно далеко-далеко; серой блестящей линейкой прорезает шоссе леса и поля, то поднимается в гору, то спускается к речке.
Все смотрят в окна не отрываясь. Мелькают черные с белым километровые столбы с цифрами. До Москвы – сто километров! До Москвы – девяносто километров… пятьдесят!
Скорее, скорее! Почему так медленно? Мы обгоняем солидные грузовики, но нас обгоняют легковые – серые и коричневые обтекаемые «Победы», черные изящные «ЗИЛы», разноцветные «Волги». Несколько секунд едет рядом юркий «Москвич» кофейного цвета.
В «Москвиче» возле шофера – бородатый профессорского вида пожилой дядя, сзади – толстая профессорша с кудрявым маленьким мальчиком. Отстает, отстает «Москвич»! Профессор злится, трясет головой, мальчик-кудрявчик машет рукой и улыбается. Ура, обогнали «Москвича»!
Скорее, скорее! А машин, и встречных и попутных, все больше, приходится замедлять ход. Проезжаем мимо громадных кружевных мачт высоковольтной линии электропередачи; едем мимо завода с невиданными блестящими металлическими башнями. А какие высокие и красивые дома пошли! Иные только еще строятся. Бывалые москвички Соня и Галя объясняют, как высокие журавли – подъемные краны поднимают отдельные куски готовых стен.
До Москвы – сорок километров! Остановка! Красный светофор. Придется нам обождать. Вон сколько автомашин впереди. Справа вливается такое же гладкое шоссе.
Кофейный «Москвич» становится рядом, профессор усмехается в бороду, профессорша что-то объясняет кудрявому мальчику, а тот серьезно уставился на нас и кивает головой. Зажегся сперва желтый, потом зеленый огонь, противный «Москвич» разом трогается и перед самым нашим носом обгоняет нас.
До Москвы – тридцать километров! Сбоку мчится электричка, переполненная пассажирами, и кричит тоненьким простуженным голосом.
До Москвы – двадцать километров! Сколько же машин навстречу и скольких обгоняем мы! В Москву везут кирпич, капусту, мешки с мукой, живых коров… Из Москвы едут машины со станками, с ящиками, пустые самосвалы, тяжелые бензовозы; промчался на мотоцикле милиционер; а сколько людей едет в обе стороны в автобусах, грузовиках, легковых!..
До Москвы – десять километров! . – Смотрите, смотрите! – показывает в окно Соня.
Далеко-далеко на фоне розовой зари пронзает небо хрустальный сказочный шпиль розового тридцатидвухэтажного здания университета.
А справа и слева – дома в шесть, восемь, двенадцать этажей. Это сама Москва. Автобус едет медленнее. Улица небывалой ширины, как река в Золотом Бору. Машин и людей на улице великое множество. Магазины с большими цветными вывесками, плакаты, объявления… Время от времени автобус останавливается, и тогда поперек улицы двигаются в два-три ряда нескончаемые вереницы автомашин.
Заметно стемнело. Сотни тысяч, миллионы огней, белых, красных, зеленых, – на улицах, в окнах, на вывесках – горят, переливаются, сверкают…
Наконец въезжаем на площадь и останавливаемся возле большого серого здания с огненно-красной буквой «М» под крышей. Это станция метро.
– Ура! Приехали!
– Дети, только строем! Если отстанете – погибнете! – кричит Магдалина Харитоновна.
Ребята присмирели, идеально послушны, сразу становятся в два ряда и идут следом за Люсей. Магдалина Харитоновна замыкает шествие.
Все с восхищением оглядывают станцию метро. Какой высокий потолок! Сколько белых колонн! Перед эскалатором – самодвижущейся лестницей-чудесницей – все невольно останавливаются: вроде бы страшно скатываться куда-то в пропасть… Но другие-то спускаются и при этом спокойненько разговаривают.
Поехали и мы. Внизу столько света! Лампы в матово-белых, похожих на лилии абажурах; мраморные колонны с бронзовыми украшениями… Никому не верится, что дворец запрятан глубоко под землю.
«Группа юных туристов-пионеров из Золотого Бора, недавно посетившая наш город…» – так начиналась заметка. Далее подробно рассказывалось, как нашли кинжал мы и как нашла «марсианка». Заканчивалась заметка следующими строчками:
«Редакция газеты от имени граждан города Любца выражает глубокую благодарность золотоборским пионерам и технику-топографу Екатерине Веселовской. В беседе с нашим корреспондентом заведующий Любецким краеведческим музеем сообщил, что он надеется в скором времени порадовать читателей нашей газеты новыми интересными сведениями, связанными как с расшифровкой письма, так и с найденными кинжалами».
«Здравствуйте, дорогие! – писал Номер Первый. – Посылаю вам газетную вырезку. Заведите специальный альбом и наклейте эту вырезку на первой странице. Очень хочу, чтобы с этого похода в Любец началась ваша настоящая изыскательская деятельность. Не знаете ли вы, в Золотом Бору или в Москве сейчас находится тот симпатичный доктор со своей курносой дочкой? Он меня очень любезно приглашал к себе в гости, а я как раз собираюсь ехать в Москву в командировку за расшифрованным текстом того таинственного письма. Обещаю все время держать вас в курсе событий. Пишу эти строчки, а сердце у самого так и прыгает от нетерпения. Мечтаю посетить в Москве художника Иллариона – изыскателя Номер Шестой. Майкл передает вам свой пламенный собачий привет. Желаю всего наилучшего. Ваш Номер Первый».
Когда я пришел в Дом пионеров, то застал ребят в большом возбуждении, все бегали, суетились. Я узнал, что они собираются в Москву.
Мне тоже очень хотелось отправиться на три-четыре дня. И не только из-за портрета. Надо же проведать свою жену и немного подбодрить бедного, истомленного предстоящими экзаменами Мишу.
Ответ Номеру Первому писали коллективный: дескать, очень хотим встретиться с вами в Москве.
В конце письма я приписал, что в такие-то дни буду очень рад увидеть его в своей квартире.
Адрес на конверте пришлось написать несколько необычный:
«Гор. Любец, Музей, Номеру Первому». Никто из нас не знал ни фамилии, ни даже имени-отчества непоседливого старичка.
Мы сели обсуждать подробности поездки на целых три дня в Москву. Не только поиски портрета и расшифровка письма интересовали нас. Большинство ребят никогда не бывало в столице. Я вызвался быть главным советчиком, даже будущим проводником. Метро, Кремль, Выставка достижений народного хозяйства, Зоопарк, Центральный парк культуры и отдыха, новое здание университета и просто ходьба по московским улицам… Все было так захватывающе интересно!
Наши увлекательные разговоры о Москве прервала Магдалина Харитоновна:
– Вас очень просит директор.
Елена Ивановна сидела за письменным столом, справа и слева от нее разместились Магдалина Харитоновна и Люся.
Я присел на стул напротив. Все трое изучающе-внимательно разглядывали меня. Елена Ивановна чуть улыбалась, две ее соседки смотрели чересчур серьезно. Мне что-то сделалось не по себе.
– Доктор, вы не могли бы нам помочь? Мы в большом затруднении.
Елена Ивановна пояснила, что золотоборские пионеры – все дети текстильщиков, рабочих и служащих местной фабрики. В Москве имеется такая же фабрика. Раньше каждый год здешние юные туристы летом ездили в Москву и останавливались в фабричном клубе. По плану летних экскурсий, еще весной составленному Еленой Ивановной и Магдалиной Харитоновной, как раз наступило время отправляться ребятам в Москву. И Елена Ивановна написала письмо заведующему клубом той московской фабрики с просьбой разрешить приехать.
Сегодня наконец пришел ответ. Елена Ивановна протянула мне бумажку на фирменном бланке.
ДИРЕКТОРУ ЗОЛОТОБОРСКОГО ДОМА ПИОНЕРОВ– Как будут огорчены бедные «таковые»! – посочувствовал я, отдавая эту скверную бумажку. – Значит, из-за этого ремонта лопается вся поездка? – спросил я.
НАСТОЯЩИМ СООБЩАЕМ. ЧТО КЛУБ НАШПП ФАБРИКИ ПОСТАВЛЕН НА РЕМОНТ СОГЛАСНО УКАЗАННОЙ ВЫШЕ ПРИЧИНЕ, РАЗМЕСТИТЬ ТУРИСТОВ-ПИОНЕРОВ МЫ В ДАННЫЙ МОМЕНТ НЕ ИМЕЕМ НИКАКОЙ ВОЗМОЖНОСТИ, ПО ПРОШЕСТВИИ ДВУХ НЕДЕЛЬ ПРЕДЛАГАЕМ ВАМ СОЗВОНИТЬСЯ С НАМИ, II ТОГДА, В СЛУЧАЕ ОКОНЧАНИЯ РЕМОНТА, ВОПРОС О РАЗМЕЩЕНИИ ТАКОВЫХ. ВЕРОЯТНО, БУДЕТ РАЗРЕШЕН ПОЛОЖИТЕЛЬНО,
Зав клубом (непонятная закорючка вместо подписи)
– Самое ужасное, что не будет выполнен наш летний план! – вздохнула Магдалина Харитоновна.
– Просто ребят жалко до невозможности, и, я чувствую, портрет найдут без нас! – горячилась Люся. – Какие же мы тогда изыскатели?
Все три руководительницы продолжали глядеть на меня. Почему они так на меня смотрят? Черные глаза Елены Ивановны буквально меня гипнотизировали.
– Скажите, доктор, а у вас нет какого-нибудь знакомого завклубом, или директора школы, или управдома? Или, возможно, при вашей поликлинике… Или еще где-нибудь?.. – Елена Ивановна смолкла.
– А если… – начал я и запнулся.
– Что «если»? – переспросила Люся.
– Да просто у меня на квартире, у нас две комнаты… – сказал я и тут же испугался своих слов.
Елена Ивановна вопросительно подняла тонкие брови.
– Нет, нет! – замахала руками Магдалина Харитоновна. – Это невозможно, мы вас так стесним!
– Ваша жена вряд ли на это согласится, – задумчиво сказала Елена Ивановна, – но, может быть, она даст нам дельный совет.
– Давайте вызовем Москву, и я позвоню к себе на квартиру, – предложил я.
Елена Ивановна сняла телефонную трубку.
Пока дожидались междугородного разговора, я похвалился своей прекрасной московской квартирой и милейшими соседями – Тычинкой и Газелью.
И вдруг Елена Ивановна испытующе посмотрела на меня и спросила:
– А если действительно, в самом-самом… крайнем случае, хоть на одну ночь, ну просто на полу… Ребята весь день будут ходить по Москве и, право, вас не так уж стеснят. Словом, скажите откровенно, что привезти вашей жене особенно приятное?
И тут меня осенила мысль о третьем изыскательском поручении, которое я еще и не начинал выполнять; грибы, их сушка, маринование, ягоды, фрукты, варка варенья.
И я рассказал, чем наверняка можно усластить мою хозяйственную супругу.
– Только-то! – Люся подпрыгнула на стуле.
– Это же мой конек! – воскликнула Магдалина Харитоновна.
Оказывается, Магдалина Харитоновна была самая большая специалистка в Золотом Бору по варке варенья, а Люся была такая же специалистка по сбору грибов и знала самые заповедные грибные места.
– Смотрите! – Люся подбежала к окну. – Небо на западе совсем очистилось. После этих дождей белые так и полезут. Завтра же всем отрядом – за грибами!
– У каждого золотоборского гражданина имеется великолепный фруктовый сад. Хотите центнер? – спросила меня Магдалина Харитоновна, сняла очки и попыталась очаровательно улыбнуться.
– Какой центнер? – не понял я.
– То есть сто килограммов любых фруктов, от вот такой дыни до малюсенькой смородины. – Магдалина Харитоновна красноречиво показала на пальцах. – Ребята завтра же нанесут. Вы давайте сахар, а варить буду я сама и никого не подпущу, а то еще пенки слижут.
– Что вы, что вы! Хватит килограмма три разных сортов варенья. – Я даже испугался, поняв, что переборщил с этим центнером.
– Ну, там видно будет, – загадочно ответила Магдалина Харитоновна и подмигнула Люсе.
Резкий телефонный звонок прервал нашу беседу. Я взял трубку и издалека, будто со дна глубочайшего колодца, услышал голос своей жены.
– Ты послушай! – завопил я. – Послезавтра приезжаю, везу очень много варенья и грибов и гостей везу, но не очень много… юных пионеров…
Я замолчал, прислушиваясь. В трубке так неприятно затрещало, словно мне в ухо заползла гусеница, и жена ответила что-то вроде «трум-тум-тум», а потом спросила: «Сколько?» Но чего сколько – грибов, варенья или пионеров, – я не понял и потому выдумал самый фантастический ответ на все возможные варианты вопросов:
– Варенья – десять банок, грибов – пять корзин, а ребят… ребят… – Я силился подсчитать: да, да, Галя отправится к своим родителям, захватит обоих дядюшек. Верно, и у других есть в Москве родные… – Человек двенадцать пионеров с двумя руководительницами. Хорошо? – закричал я.
А в телефоне снова невыносимо затрещало, и на этот раз уже не из колодца, а из бездонной шахты я услышал сперва «спасибо», а через некоторое время – «пожалуйста».
– Что – спасибо? Что – пожалуйста? – завопил я. Трум-тум-тум!.. И деревянный голос телефонистки:
– Заканчивайте разговор, пять минут истекло. Я положил трубку.
– Ну что? – нетерпеливо спросили все трое.
– Жена сказала: «За грибы и варенье – спасибо, и вообще… – не совсем уверенно добавил я, – пожалуйста, буду рада».
– Ну вот и прекрасно! – улыбнулась Елена Ивановна. – Какая ваша жена милая, отзывчивая женщина!
– Магдалина Харитоновна! – воскликнула Люся. – Действуйте! Вы – на своем фронте, я – на своем. Договоримся: к четырем часам утра ребята – к вам на квартиру с фруктами и ягодами. Доктор, а вы – с корзиной с Соней. Магдалина Харитоновна, вы варите варенье, а мы – в атаку на грибы.
– Только, пожалуйста, не так уж много, – попросил я. Но на мою просьбу, кажется, никто не обратил внимания. Я возвращался домой вместе с Люсей.
– Доктор, – спросила она, – а вы не боитесь? Мы не помешаем вашему Мише готовиться к экзаменам?
Я схватился за голову. Как я мог забыть, что в эти дни решается судьба моего сына?! «А хорошо ли я услышал мамин ответ?» – с ужасом усомнился я. Но отступать было уже поздно.
* * *
За буйной сиреневой зарослью в тихоньком переулочке спрятался домик Магдалины Харитоновны. Восходящее солнце сотнями тонких косых лучей пронизывало кусты. Пар поднимался от мокрой железной крыши, алмазики росы блестели в листочках манжеток, на метелках мятлика, на колосках пырея…Еще не было и четырех утра, когда я и Соня, в шароварах и куртках, невыспавшиеся, взъерошенные, дрожащие от холода, подошли с двумя пустыми плетеными корзинками и с увесистыми мешками сахарного песку.
Магдалина Харитоновна, важная, надменная, варила на крыльце варенье. Она сдвинула вместе три керосинки и поставила на них огромный, ослепительно блестевший медный таз, напоминавший щит римского легионера. Как древнеримская жрица, она священнодействовала; тоненькие струйки пара поднимались над «треножником», запах был божественный, ни с чем не сравнимый.
Увидев меня, она милостиво разрешила мне подняться на крыльцо и заглянуть в розовую жидкость, клокотавшую в тазу. Соня получила столовую ложку пенки.
– Слива ренклод, своего сада, – гордо объявила Магдалина Харитоновна. – Давайте скорее сахар. Учтите, килограмм шестьсот граммов я положила своего, потом рассчитаемся.
Стали подходить мальчики и девочки, такие же заспанные, в такой же походной форме, как и мы, с такими же корзинками. Но их корзинки были совсем не пустые.
Напрасно я сказал, что мне нужно варенье. Мне просто сделалось неудобно. В корзинах ребят были самые разнообразные фрукты и ягоды. Видно, сегодня до рассвета сорвал Витя Перец эти еще влажные светло-восковые, с красными прожилками яблоки. Такие же свежие, нетронутые были мелкие темно-пунцовые яблоки близнецов. Витя Большой явился с целой корзиной крупной, как вишня, черной смородины. Володя притащил сливовую падалицу, уже начавшую гнить, с живыми муравьями.
Магдалина Харитоновна, стоя на крыльце, принимала корзины, нюхала, трясла, хмурилась или улыбалась и сортировала продукцию, а через минуту поворачивалась к нам спиной и помешивала священное снадобье. Подошла запыхавшаяся Люся с чудесной оранжево-полосатой дыней.
– Здравствуйте, ребята! Здравствуйте, доктор! Это лично вам, – шепнула она. – Все в сборе? Стройся!
С палками и пустыми корзинами мы отправились за грибами. Километров через пять подошли к лесу. Белые стволы берез от самой опушки уходили в нескончаемую глубину леса. Мы свернули с тропинки и по мокрой от росы траве приблизились к березам.
– Нашел! – на весь лес крикнул Витя Перец и поднял руку с двумя маленькими, на толстых ножках оранжевоголовыми подосиновиками.
Все бросились к нему и окружили его.
– Условились, – скомандовала Люся, – ни подберезовиков, ни подосиновиков не брать! Только белые!
Эти два грибочка были прехорошенькие. И все же Перец без сожаления нанизал их на палочку и забросил за макушки деревьев.
– Кажется, белый, – радостно прошептала Галя.
Я было собрался бежать глядеть, как вдруг заметил под перьями папоротника темно-коричневую шапочку. Быстро нагнулся и сорвал великолепный боровик. Я с наслаждением оглядел белую и чистую губку на изнанке, чуть желтый, словно разлинованный в клетку, крепкий, толстый, как рука, корень, осторожно погладил бархатистую темную шапочку, ощутил запах, чуть кисловатый и пряный. Но мне что-то не хотелось кричать: «Нашел!» Нет, потихоньку, чтобы никто не увидел, я стал шарить возле пенька, под мохом, в зарослях папоротника и черники и заметил, что хвоя на земле в одном месте словно приподнялась. Я тронул пальцами эту небольшую припухлость и вдруг ощутил что-то твердое. Встав на колени, я осторожно отогнул хвойное одеяло и увидел в своей первозданной нетронутости круглую, никогда не знавшую солнца шляпку нежно-песочного цвета. Этот маленький толстенький грибочек, честное слово, чем-то смахивал на Соню… И тут только я победно закричал: «Белый!»
Ребята сперва искали грибы довольно бестолково, суетились все вместе. Как кто находил, так неистово кричал: «Белый!» Все к нему сбегались и теряли драгоценные минуты.
Нет, я искал иначе. Мне теперь некогда было любоваться березами, солнцем, свежей травой – мои глаза рыскали под кустами орешника, в лиловых зарослях вереска, среди блестящей листвы брусники. Я осторожно приподнимал ветки елок, раздвигал траву и искал, искал до самозабвения темные или светлые шапочки. Впрочем, считать найденные грибы я не забывал.
И ребята переменили тактику. Правее и левее меня, изредка перекликаясь и посвистывая, они также лихорадочно и спешно искали. Корзинки начали заметно тяжелеть. У меня было пятьдесят два белых, у Сони – тридцать.
Прошли насквозь березовый лес и вступили в мелкий сосняк. Маслят тут было бесчисленное множество, но эти грибы считались второго сорта, да к тому же они были сплошь червивые. Мы их презрительно поддавали ногами. Но, если раскопать бугорок, выпиравший из прошлогодней бурой хвои, можно было найти приземистый розовый рыжик с капелькой воды в углублении посреди шляпки.
Набрав порядочно рыжиков, мы переправились через заржавленное болото, поросшее худосочными березками и сосенками, вышли на дорогу и сели отдохнуть. Тут только мы заметили дневную жару и мокрые ноги, вспомнили про усталость и почувствовали, что голодны. Пора было возвращаться домой.
Глава четырнадцатая
В этой главе ничего не преувеличено. На самом деле все произошло именно так, как написано
Какие они все нарядные! Мальчики боятся шагнуть и неподвижны, словно часовые. Складки на их брюках будто вычерчены рейсфедером, начищенные гуталином туфли сияют, как солнце. У всех мальчиков и девочек алые галстуки и совершенно безупречной белизны рубашки или блузки с короткими рукавами. У девочек синие юбки и белые носки. У Люси новое штапельное платье и новая шелковая цветная косынка. Но самый элегантный – это, конечно, Володя-Индюшонок. Даже его всегдашний вихор, смазанный чем-то сильно пахучим, теперь старательно приглажен, а его небесно-дымчатые коверкотовые брюки просто верх совершенства. Да как же им всем не быть нарядными! Мы стоим на платформе железнодорожной станции. Сейчас будем садиться в поезд, поедем на три дня в Москву.Золотой Бор – это конечный пункт железнодорожной ветки. Здешние вагоны больше похожи на зеленые коробки с маленькими окошками. Тридцать километров до главной магистрали поезд тащится целых два часа.
Груза у нас порядочно: пять корзин грибов, заботливо прикрытых березовыми ветками, несколько банок варенья, свежие фрукты, геологические образцы; да еще у каждого авоська или сумка с продуктами на дорогу – пирогами, пышками, помидорами, яблоками, яйцами…
Нас провожают Елена Ивановна и восхищенные мамаши.
Десять минут до отправления поезда, пора садиться в вагон. Магдалина Харитоновна пересчитывает ребят.
– А где же Витя Перцов?
– Перец, Перец, где ты?
– Странно, куда он мог запропаститься? – удивляется Елена Ивановна.
Выясняется – мальчики видели его, когда рано утром он как угорелый промчался через базарную площадь. А сейчас уже два часа дня.
– Ну вот, если он не явится, значит, один билет лишний! – восклицает Магдалина Харитоновна.
– Что-нибудь с ним случилось? – спрашиваю я.
– Вообще-то он не такой, чтобы пропасть, – недоумевает Люся.
Все шумно вскакивают в вагон, сразу же открывают окна, выглядывают из них, толкая один другого. Смотреть на своих родителей и на станцию из окна вагона очень интересно, а тут еще Перца надо не пропустить.
Проходит к паровозу дежурный по станции в красной фуражке.
Пронзительный свисток, потом гудок, вагоны лязгают и со стоном, со скрипом дергаются с места.
Мамы машут платочками и что-то неслышное, но, наверное, очень важное пытаются внушить своим отъезжающим деткам.
Метров через двести асфальтовое шоссе на Москву пересекает железнодорожные пути.
– Перец! Перец! – вскрикивает кто-то.
Я расталкиваю толпящихся у окна ребят и вижу: вдали по асфальту несется во весь дух его щуплая фигурка.
– Перец! Перец! Быстрее, быстрее!
Поезд набирает скорость. Наш вагон минует переезд, а Перец бежит, бежит. Все высовываются из окон…
– Сумасшедший! Он меня погубит! – Магдалина Харитоновна молитвенно всплескивает руками.
– Вскочил! Молодец! Ура!
Перец каким-то чудом цепляется за подножку заднего вагона и через две минуты, торжествующий, потный, уже стоит среди нас. Задорно блестят его черные, похожие на смородины глаза.
– В каком он виде! Доктор, доктор, скорее! – кричит Магдалина Харитоновна.
Я подбегаю.
Ах ты! Аптечку-то я позабыл!
У Вити кожа на правой руке от кисти до локтя здорово содрана. Кровь каплет на пол. Необходимо срочно залить йодом и перевязать. Йод, я знаю, мальчишкам не очень нравится, но надо хоть бинты где-то достать.
Девочки наперебой предлагают галстуки, платочки. Соня вытаскивает свое полотенце и раздирает его на ленты.
Я делаю Вите перевязку. Все сосредоточенно следят за движениями моих рук. Впереди всех – Соня. Лицо ее выражает горячее сочувствие, она готова великодушно отдать все, что имеет, лишь бы раненый перестал страдать.
Соня морщит брови.
– Приедешь к нам, получишь рубашку, галстук, тапочки, а сейчас до Москвы терпи. Папа, а как же штаны?
Да, уж тут Соня помочь не в состоянии, а в Мишиных он утонет.
Что же случилось с Витей? Почему он чуть не опоздал?
Еще с вечера мать выгладила ему брюки и галстук. Он нацепил на рубашку пять значков, до блеска начистил гуталином ботинки, и все это сейчас без всякого порядка разложено в его комнате.
Он большой охотник до голубей: трех самцов и двух голубок держит в курятнике, кормит их, чистит им клетки, иногда выпускает… Какой-то Колька Свистун задолжал ему за голубей порядочную сумму. А в Москву-то ехать – на мороженое, на газировку деньги ведь нужны. Ранним утром отправился Перец к Свистуну за долгом и, к ужасу своему, узнал, что тот еще на рассвете ушел за орехами. Недолго думая Перец устремился в лес, разыскал Свистуна, притащил его домой, получил долг и, не забегая к себе на квартиру, помчался на станцию.
Поезд идет медленно. Вагоны кряхтят, стонут, стучат, покачиваются. Ребята облепили окна. Каждая железнодорожная будка, каждый стог сена или развесистое дерево вызывают у них радостные восклицания. Едем все больше березовым лесом. Я стою у окна и вдыхаю полной грудью свежий, бодрящий лесной запах. Солнечные блики играют на белых стволах берез, на яркой зелени листвы, на ровной скошенной траве.
Наконец подъезжаем к конечному пункту железнодорожной ветки, отправляем родителям Перцовым телеграмму, чтобы не беспокоились о своем сорванце-сыне, и идем на московский автобус. Ехать по шоссе будет еще интереснее, чем по железной дороге.
Автобус подходит совсем пустой. Все рассаживаются на мягкие сиденья у окошек.
До Москвы далеко – сто двадцать километров.
Путешествовать по гладкому асфальтовому шоссе одно удовольствие: проносятся встречные машины, и легковые и грузовые; деревни сменяются полями, поля – лесом; какая-то фабрика, санаторий, совхоз, а дорогу вперед видно далеко-далеко; серой блестящей линейкой прорезает шоссе леса и поля, то поднимается в гору, то спускается к речке.
Все смотрят в окна не отрываясь. Мелькают черные с белым километровые столбы с цифрами. До Москвы – сто километров! До Москвы – девяносто километров… пятьдесят!
Скорее, скорее! Почему так медленно? Мы обгоняем солидные грузовики, но нас обгоняют легковые – серые и коричневые обтекаемые «Победы», черные изящные «ЗИЛы», разноцветные «Волги». Несколько секунд едет рядом юркий «Москвич» кофейного цвета.
В «Москвиче» возле шофера – бородатый профессорского вида пожилой дядя, сзади – толстая профессорша с кудрявым маленьким мальчиком. Отстает, отстает «Москвич»! Профессор злится, трясет головой, мальчик-кудрявчик машет рукой и улыбается. Ура, обогнали «Москвича»!
Скорее, скорее! А машин, и встречных и попутных, все больше, приходится замедлять ход. Проезжаем мимо громадных кружевных мачт высоковольтной линии электропередачи; едем мимо завода с невиданными блестящими металлическими башнями. А какие высокие и красивые дома пошли! Иные только еще строятся. Бывалые москвички Соня и Галя объясняют, как высокие журавли – подъемные краны поднимают отдельные куски готовых стен.
До Москвы – сорок километров! Остановка! Красный светофор. Придется нам обождать. Вон сколько автомашин впереди. Справа вливается такое же гладкое шоссе.
Кофейный «Москвич» становится рядом, профессор усмехается в бороду, профессорша что-то объясняет кудрявому мальчику, а тот серьезно уставился на нас и кивает головой. Зажегся сперва желтый, потом зеленый огонь, противный «Москвич» разом трогается и перед самым нашим носом обгоняет нас.
До Москвы – тридцать километров! Сбоку мчится электричка, переполненная пассажирами, и кричит тоненьким простуженным голосом.
До Москвы – двадцать километров! Сколько же машин навстречу и скольких обгоняем мы! В Москву везут кирпич, капусту, мешки с мукой, живых коров… Из Москвы едут машины со станками, с ящиками, пустые самосвалы, тяжелые бензовозы; промчался на мотоцикле милиционер; а сколько людей едет в обе стороны в автобусах, грузовиках, легковых!..
До Москвы – десять километров! . – Смотрите, смотрите! – показывает в окно Соня.
Далеко-далеко на фоне розовой зари пронзает небо хрустальный сказочный шпиль розового тридцатидвухэтажного здания университета.
А справа и слева – дома в шесть, восемь, двенадцать этажей. Это сама Москва. Автобус едет медленнее. Улица небывалой ширины, как река в Золотом Бору. Машин и людей на улице великое множество. Магазины с большими цветными вывесками, плакаты, объявления… Время от времени автобус останавливается, и тогда поперек улицы двигаются в два-три ряда нескончаемые вереницы автомашин.
Заметно стемнело. Сотни тысяч, миллионы огней, белых, красных, зеленых, – на улицах, в окнах, на вывесках – горят, переливаются, сверкают…
Наконец въезжаем на площадь и останавливаемся возле большого серого здания с огненно-красной буквой «М» под крышей. Это станция метро.
– Ура! Приехали!
– Дети, только строем! Если отстанете – погибнете! – кричит Магдалина Харитоновна.
Ребята присмирели, идеально послушны, сразу становятся в два ряда и идут следом за Люсей. Магдалина Харитоновна замыкает шествие.
Все с восхищением оглядывают станцию метро. Какой высокий потолок! Сколько белых колонн! Перед эскалатором – самодвижущейся лестницей-чудесницей – все невольно останавливаются: вроде бы страшно скатываться куда-то в пропасть… Но другие-то спускаются и при этом спокойненько разговаривают.
Поехали и мы. Внизу столько света! Лампы в матово-белых, похожих на лилии абажурах; мраморные колонны с бронзовыми украшениями… Никому не верится, что дворец запрятан глубоко под землю.