Страница:
И еще было одно соображение, правда, появилось оно у Дуняши гораздо позже. Пожалуй, уже тогда, когда славная девочка плавно преобразовалась в не менее славную девушку.
Конечно, она не раз думала о взрослом продолжении их детских отношений. В Пифе, кроме доброты и более чем нежного отношения к Дуняше, были еще и ум, и настойчивость, и большое терпение. Как ей казалось, этого было более чем достаточно, чтобы добиться успеха во взрослой жизни.
Хотя кое-что всерьез смущало.
Например, Пиф, несомненно, был одарен математически, Петр Андреевич не зря делал на него ставку – а однажды даже попросил Дуняшу воздействовать на друга, дабы тот серьезнее относился к предоставленным ему богом возможностям. Прямо сказал: Пиф – самый талантливый из всех его учеников (надо думать, за двадцать лет преподавательской деятельности у Петра Андреевича учеников было достаточно).
Дуняша, как и обещала, поговорила с Пифом. Ответ ее удивил. Оказывается, Пиф не любил математику! Ни одной четверки за всю школу, все ловил на лету. Представлял школу на городских олимпиадах – и не любил математику!
«Как это может быть? – недоумевала Дуняша. – Впереди ж такая карьера открывается!»
Петр Андреевич много чего ей сулил, понимая, что девушке это небезразлично.
– А вот ты посуду мыть любишь? – вопросом ответил Пиф.
– Не очень, – созналась она.
– Но ведь у тебя получается, – не унимался Пиф. – Никаких интеллектуальных препятствий нет. Тебе все понятно в мытье посуды?
– Все. – Дуняша уже поняла, к чему он клонит.
– Так, может, займешься этим вопросом профессионально? Впереди целая жизнь. Станешь супермастером по мытью посуды.
– Сравнил, – вяло отбивалась она. – Науку и мытье посуды.
Но отбивалась действительно вяло, потому что главную мысль усвоила. Не все, что легко дается и хорошо оплачивается, увлекает.
Эту глубокую философскую мысль она в будущем не раз прочувствует, причем на собственной шкуре. И ей не понравится.
История бесследно не прошла, хотя и не привела к каким-то конкретным решениям.
Потом на нее наложилась еще одна история.
…Дуняша не успела додумать, как машина подъехала к закрытым воротам их поселка. Она, махом вырванная из собственных мыслей, как в первый раз, удивилась, увидев гигантскую высоту их поселкового забора. Сколько обычно высота в заборе? Полтора метра, два, у рачительных и осторожных хозяев может быть три. Здесь же верных пять, причем солидного, покрытого темно-коричневым пластиком профилированного металла. Сверху – спираль из блестящей колючей проволоки с веселеньким названием «Егоза», шипы на солнце посверкивают. Надежно защищает обитателей поселка от всех внешних воздействий.
А заодно не менее надежно отделяет некоторых его жителей от прежней жизни, прежних друзей, прежних привязанностей.
То есть прежнее ушло. А вот настоящего пока не появилось.
Машина плавно проехала КПП и неспешно двинулась по обсаженным елями внутренним дорожкам-аллеям.
А Дуняша вернулась к волновавшей ее мысли.
Пифа не только не интересовала математика, казалось, его вообще наука не интересовала. Да и карьера тоже.
Вот ранки обрабатывать ему нравилось, и шинки накладывать, и даже клизму ежику ставить.
Она не спорит: поставить ежику клизму не каждый сможет. Но не всю же жизнь возиться с клизмами и перевязками! Неужели она собирается связать свою судьбу с вечным медбратом?
А еще ей очень хотелось выбиться из нищеты.
В том, что они с мамой живут в нищете, она убедилась только в старших классах – до этого ее абсолютно все устраивало. Но вот прийти на выпускной в перешитом мамином платье – не устраивало. Девчонки дни напролет болтали о том, где, как и какое платье они к выпускному ищут. Она по понятным причинам в этих беседах не участвовала.
И если бы дело было только в платьях!
Пифа же все это, казалось, вообще не интересовало. Его будущее было предопределено. Его жизнь с бабушкой – родители Пифа погибли в автоаварии еще до того, как он пошел в школу, – была размеренна и уютна. Его отношение к Дуняше было таким же размеренным, понятным и предсказуемым.
Вот на таком фоне и высветился Марат. Второе, так сказать, пришествие. Первое было еще в четвертом классе, и он тогда звался Маратиком. Сейчас вряд ли кто так его назовет…
Машина остановилась около кованых ворот особняка. Водитель нажал кнопку инфракрасного брелока, и огромные створки мягко раскрылись.
«Мерс» въехал во внутренний двор.
– Все. Мы дома, – сказал Иван. И ухмыльнулся.
Дуняша вздохнула. Иван – умный, только недобрый. Интересно, почему он ее не любит? А еще интересно, кто ее здесь вообще любит. По крайней мере, в том смысле, в каком она это слово понимает…
Она вышла из авто и направилась к дому.
3
Конечно, она не раз думала о взрослом продолжении их детских отношений. В Пифе, кроме доброты и более чем нежного отношения к Дуняше, были еще и ум, и настойчивость, и большое терпение. Как ей казалось, этого было более чем достаточно, чтобы добиться успеха во взрослой жизни.
Хотя кое-что всерьез смущало.
Например, Пиф, несомненно, был одарен математически, Петр Андреевич не зря делал на него ставку – а однажды даже попросил Дуняшу воздействовать на друга, дабы тот серьезнее относился к предоставленным ему богом возможностям. Прямо сказал: Пиф – самый талантливый из всех его учеников (надо думать, за двадцать лет преподавательской деятельности у Петра Андреевича учеников было достаточно).
Дуняша, как и обещала, поговорила с Пифом. Ответ ее удивил. Оказывается, Пиф не любил математику! Ни одной четверки за всю школу, все ловил на лету. Представлял школу на городских олимпиадах – и не любил математику!
«Как это может быть? – недоумевала Дуняша. – Впереди ж такая карьера открывается!»
Петр Андреевич много чего ей сулил, понимая, что девушке это небезразлично.
– А вот ты посуду мыть любишь? – вопросом ответил Пиф.
– Не очень, – созналась она.
– Но ведь у тебя получается, – не унимался Пиф. – Никаких интеллектуальных препятствий нет. Тебе все понятно в мытье посуды?
– Все. – Дуняша уже поняла, к чему он клонит.
– Так, может, займешься этим вопросом профессионально? Впереди целая жизнь. Станешь супермастером по мытью посуды.
– Сравнил, – вяло отбивалась она. – Науку и мытье посуды.
Но отбивалась действительно вяло, потому что главную мысль усвоила. Не все, что легко дается и хорошо оплачивается, увлекает.
Эту глубокую философскую мысль она в будущем не раз прочувствует, причем на собственной шкуре. И ей не понравится.
История бесследно не прошла, хотя и не привела к каким-то конкретным решениям.
Потом на нее наложилась еще одна история.
…Дуняша не успела додумать, как машина подъехала к закрытым воротам их поселка. Она, махом вырванная из собственных мыслей, как в первый раз, удивилась, увидев гигантскую высоту их поселкового забора. Сколько обычно высота в заборе? Полтора метра, два, у рачительных и осторожных хозяев может быть три. Здесь же верных пять, причем солидного, покрытого темно-коричневым пластиком профилированного металла. Сверху – спираль из блестящей колючей проволоки с веселеньким названием «Егоза», шипы на солнце посверкивают. Надежно защищает обитателей поселка от всех внешних воздействий.
А заодно не менее надежно отделяет некоторых его жителей от прежней жизни, прежних друзей, прежних привязанностей.
То есть прежнее ушло. А вот настоящего пока не появилось.
Машина плавно проехала КПП и неспешно двинулась по обсаженным елями внутренним дорожкам-аллеям.
А Дуняша вернулась к волновавшей ее мысли.
Пифа не только не интересовала математика, казалось, его вообще наука не интересовала. Да и карьера тоже.
Вот ранки обрабатывать ему нравилось, и шинки накладывать, и даже клизму ежику ставить.
Она не спорит: поставить ежику клизму не каждый сможет. Но не всю же жизнь возиться с клизмами и перевязками! Неужели она собирается связать свою судьбу с вечным медбратом?
А еще ей очень хотелось выбиться из нищеты.
В том, что они с мамой живут в нищете, она убедилась только в старших классах – до этого ее абсолютно все устраивало. Но вот прийти на выпускной в перешитом мамином платье – не устраивало. Девчонки дни напролет болтали о том, где, как и какое платье они к выпускному ищут. Она по понятным причинам в этих беседах не участвовала.
И если бы дело было только в платьях!
Пифа же все это, казалось, вообще не интересовало. Его будущее было предопределено. Его жизнь с бабушкой – родители Пифа погибли в автоаварии еще до того, как он пошел в школу, – была размеренна и уютна. Его отношение к Дуняше было таким же размеренным, понятным и предсказуемым.
Вот на таком фоне и высветился Марат. Второе, так сказать, пришествие. Первое было еще в четвертом классе, и он тогда звался Маратиком. Сейчас вряд ли кто так его назовет…
Машина остановилась около кованых ворот особняка. Водитель нажал кнопку инфракрасного брелока, и огромные створки мягко раскрылись.
«Мерс» въехал во внутренний двор.
– Все. Мы дома, – сказал Иван. И ухмыльнулся.
Дуняша вздохнула. Иван – умный, только недобрый. Интересно, почему он ее не любит? А еще интересно, кто ее здесь вообще любит. По крайней мере, в том смысле, в каком она это слово понимает…
Она вышла из авто и направилась к дому.
3
Ночь прошла без происшествий.
Александр Федорович спал спокойно, позавтракал с аппетитом, так что утром Ольга Николаевна казалась веселой и оживленной.
Насчет чудес она, конечно, все понимала правильно, но они оба с мужем, по наблюдениям Пифа, старались не заглядывать в будущее. Будущего у них, по большому счету, не было, в связи с чем Богдановых абсолютно удовлетворяло настоящее. Особенно когда в указанном настоящем не было ни боли, ни физических страданий. Любовь же – присутствовала постоянно.
Наблюдая за ними, Пиф часто ловил себя на мысли, что завидует.
Казалось бы, глупо и нелогично завидовать влюбленным, обреченным в самом скором времени на бессрочную разлуку. Но Пиф испытывал именно это чувство!
Ольга Николаевна не упускала ни единой возможности, чтобы словом или ладонью приголубить своего несчастного Санечку. А тот, какой-то уже внутренне успокоенный, больше переживал за нее, чем за себя. И тоже старался если не физически, то хотя бы взглядом приласкать свою женщину.
Пиф часто размышлял по этому поводу.
Богдановы, похоже, прожили в таком блаженном состоянии почти четверть века. А большая часть человечества этого состояния вообще не испытала, прожив и дважды по столько. Так кому повезло сильнее?
Пиф пока не готов был, даже в уме, обменять свою нынешнюю жизнь на заведомо укороченное счастье с Дуняшей. Но не потому, что старался выгадать срок подольше, а скорее потому, что вообще плохо относился к подобным сделкам, пусть и умозрительным. Каждый должен пройти своей дорогой.
Подумал о Дуняше – и больше уже ни о чем не смог думать.
Когда он ее впервые увидел? Да в первом классе и увидел. Она была с двумя огромными белыми бантами, розовым ранцем на спине и с большими гладиолусами в руках, едва ли не больше ее самой. Рядом стояла ее мама, Пиф почему-то запомнил, что принял ее за девочкину бабушку. Теперь знает почему – жизнь у Валентины Викторовны получилась не самая легкая. Прямо скажем, напугала ее жизнь, до сих пор испуганная живет. И те гладиолусы наверняка ей было непросто купить первого сентября, когда бессовестные торговцы безбожно вздувают цены. Но ей так хотелось, чтоб все было как у людей. Это и сейчас ее главное движущее чувство. Видимо, так она представляет себе счастье.
Почему маленький Дима запомнил то утро – тоже понятно. Ведь девочка с белыми бантами – у нее еще и колготки были ярко-белыми – поразила будущего Пифа в самое сердце. Вся она была такая ладненькая, крепко сбитая, со светлыми волосами. И такая веселая!
Дима жил с бабушкой, которую очень любил, но особого веселья дома не было. Девчонка же прямо искрилась удовольствием от самого факта своего существования. Пиф и сейчас не понимает, как у такой мамы выросла такая дочурка.
Додумал Пиф свою мысль – и осекся: сейчас-то Дуняшу уже никак нельзя назвать хохотушкой, безоговорочно влюбленной в жизнь. Дорого заплатила та веселая девчонка за желание жить как все.
Впрочем, Пиф не склонен осуждать людей за их естественные поступки. Тем более – Дуняшу. Он будет за нее до конца и при любом раскладе. Лишь бы она согласилась принять все его жертвы…
…Снизу позвонили – пришло такси в аэропорт. Портье поднялся за чемоданами, а Пиф взялся за коляску.
Он уже привык, что здесь, в отличие от Москвы, у него, как у обслуживающего персонала, физических проблем было намного меньше. То же такси наверняка оборудовано подъемником. И с самолета больного спускали на специальном лифте, в то время как в Домодедово они вдвоем с парнем из аэропортовской обслуги тащили коляску с Александром Федоровичем по скользким ступеням обычного трапа.
Парень объяснил, что лифт вообще-то есть, только сломан. А почему с починкой не торопятся – тоже понятно. Зачем торопиться, если есть кому таскать коляски с больными?
До аэропорта доехали быстро, по отличному шоссе, вдоль скоростной монорельсовой дороги. За все недолгое пребывание в тайской столице они так и не увидели следов бушевавших здесь общественных страстей. На Востоке – как в муравейнике: развороши его – через короткое время все будет так же зализано и причесано, как и раньше.
В самолет, как и ожидал Пиф, их провели первыми и Богданова подняли на борт подъемником. Лайнер был довольно вместительный, но не такой большой, как тот, на котором они прилетели из Москвы, – кресла стояли в шесть, а не в девять рядов.
И еще одно отличие. Самолет был заполнен плотно, однако, похоже, на этом рейсе, кроме них, не было не только русских, но даже вообще европейцев. А что удивляться: внутренний, азиатский рейс. Бангкок – Манила. Две с лишним тысячи километров, в основном над морем. Азия – она большая.
После взлета Александр Федорович сразу задремал. Ольга некоторое время смотрела в окно, потом тоже закрыла глаза.
Пиф собирался последовать их примеру, как вдруг проснувшийся Богданов задал ему неожиданный вопрос:
– Ты – такой толковый парень, а сиделкой работаешь. Так плохо с деньгами?
– А разве я плохая сиделка? – не нашел что ответить растерявшийся Пиф.
– Ты отличная сиделка, – согласился-поблагодарил Богданов. – Просто масштаб не твой.
– Что вы имеете в виду? – спросил Дима, хотя уже и так понимал, что тот имеет в виду.
– Ну, ты же врач.
– Диплом пока не получил, – уточнил сторонник правды Пиф. – Только летом.
– Неважно, – отмахнулся Александр Федорович. – Готов поспорить, у тебя все пятерки в нем будут.
– Одна четверка, – все же вставил свое слово правдолюбец.
– И, скорее всего, ты в каком-нибудь студенческом научном обществе крутишься. Так, нет?
– Так, – вынужден был уже без добавок согласиться Пиф. – Я работаю с Леонидом Михайловичем Балтером.
– А кто такой Балтер?
– Ну, в российской хирургии это как… Скрябин в музыке.
– Странное сравнение, – улыбнулся Богданов. – Почему музыка? Почему не Менделеев в химии?
– Попробую объяснить, – задумался Пиф. – Менделеев – системный ученый. Он и таблицу придумал именно как систему, объединяющую ранее имевшиеся знания и дающую возможность без эксперимента получать новые.
– А твой Балтер что, отвергает системные знания?
– Нет, конечно. – Дима чуть задумался, но его непросто было запутать, тем более что размышления на эту тему были не сиюминутные, самолетные, а долгие домашние. – Просто он – поэт от хирургии. Есть хирурги, идущие от ума, а есть – от вдохновения. Хотя ум, конечно, тоже присутствует, – добавил Пиф, вспомнив прищур мудрых и жестких балтеровских глаз.
– А что дает вдохновение в хирургии? – не понял Александр Федорович.
– Многое. Например, сложные комбинированные операции, которые задумываются и производятся прямо на месте. Понимаете, даже лучшая диагностика не покажет всего того, что хирург видит на открытом операционном поле. Вы в курсе, что большинство серьезных хирургов – узкие специалисты? На Западе даже сертификаты особые на каждый вид вмешательств, и комбинированные вмешательства могут производить два, иногда – три хирурга, сменяя друг друга в одной операционной. Балтер, кстати, докторскую защитил не одну, а две. И является действительным членом аж четырех разных профессиональных ассоциаций.
– Зачем?
– Я думаю, из спортивного интереса – раз. Из скрябинского отношения к музыке – два. И из чисто прагматических соображений – три. Он – великий импровизатор и у операционного стола может себе позволить, в том числе по бюрократическим показателям, почти любое вмешательство. Если, конечно, считает его жизненно необходимым для пациента.
– Так, может, он все-таки Луи Армстронг от хирургии? – улыбнулся Богданов. – Или Элла Фитцджеральд?
– Нет, – отрицательно замотал головой Пиф. – У джазменов часто и консерваторского образования нет. А у Балтера, кроме медицинского, еще физтех.
– Ладно, понял, – не стал больше спорить собеседник. – Так ты что, тоже поэт скальпеля?
– Чего нет, того нет, – улыбнулся Пиф.
– А за что тебя тогда Балтер любит? Ведь, я так понимаю, он кого попало к себе не возьмет?
– Это точно, – с затаенной гордостью согласился будущий обладатель медицинского диплома. – Если б он объявил открытый конкурс – человек сто на место бы получилось, я думаю.
– И как же ты прошел конкурс? – Богданов был настойчивым человеком.
– Может, именно потому, что не фанатею от скальпеля. – Пиф замолчал. Вообще-то он не собирался в своих откровениях заходить так далеко, но, наткнувшись на вопрошающий взгляд пациента, все же закончил мысль: – Мне не нравится оперировать. Мне нравится выхаживать.
И, предупреждая недопонимание собеседника, вынужден был описать проблему шире.
– Понимаете, хирургическое вмешательство, даже блестящее, – лишь полдела. После него больному еще надо выжить.
Сказал – и виновато замолк.
Может, и не следовало втягивать Богданова в подобные обсуждения с учетом его личного положения. Но Александр Федорович одобрительно улыбнулся и попросил продолжить.
– Мне интересно, – сказал он.
Пришлось продолжать.
– У нас в России много блестящих хирургов. С руками, с головой – все в порядке. А потом уникально прооперированного больного везут в палату, где на него могут часами не обращать внимания. А это ж не просто – перележать сутки-двое, в этот момент пациент ввергнут в сложнейшие биохимические, да и психические, процессы, которые и определят, жить ему после операции или нет. Вот в этих процессах я и хочу участвовать. И как ученый, и как врач, и как человек.
– Теперь понял, – удовлетворенно сказал Богданов. – Примерно так я о тебе и думал. Приятно, что не ошибся.
– Вы думали о моем профессиональном предназначении? – удивился Пиф.
– Я бы хотел его изменить, – вдруг быстро и четко сказал Александр Федорович. – О личных деньгах сможешь больше вообще не заботиться, причем с сегодняшнего дня. Но дело, конечно, не в личных деньгах.
Теперь это был совсем другой Богданов. Даже глаза заблестели ярче. Еще более удивленный Светлов молчал, ожидая разъяснений.
– Ты в курсе, чем я занимался до болезни? – спросил больной.
– Не очень, – сознался Пиф.
– Примерно тем же, что и ты, – непонятно начал Богданов. – Только в бизнесе.
В ответ на немое удивление молодого эскулапа развил мысль дальше:
– Я не организовываю предприятия, не ищу нефть, не разрабатываю компьютеры. Это – дело «докторов Балтеров» от экономики. Мое же дело – организация финансовой жизнеспособности созданного бизнеса. Организация безопасных финансовых потоков и перетоков, аккумулирование средств, распределение активов по «хранилищам».
– Вывод капиталов? – улыбнулся Пиф.
– Почему же только вывод? – Александр Федорович тоже улыбался. – Иногда и ввод. Примерно с той же частотой.
– А почему вы решили, что из меня получится финансист? – Пифа все же сильно огорошило свалившееся предложение, в серьезности которого он был вполне уверен – достаточно было взглянуть на глаза Богданова.
– Во-первых, потому что ты умный, – улыбаясь, Александр Федорович начал загибать пальцы на правой руке. – Во-вторых, работоспособный, в-третьих, добрый.
– А в финансисты недобрых не берут? – рассмеялся Пиф.
– Мне не нужен недобрый, – серьезно ответил Богданов. – Я Олю на него оставляю.
Вот так.
У Пифа перехватило горло. На миг даже захотелось согласиться. Впрочем, только на миг.
– Спасибо, Александр Федорович, – сказал он. – Но у меня другая дорога. А разве у вас нет помощников? – попытался перевести разговор в другую плоскость Пиф.
– Есть. Костя, мой племянник. Хороший малый. Уже многое знает. Но…
– В чем же «но»?
Пифу жутко не хотелось просто так отказывать смертельно больному человеку. Другое дело – если его тыл прикрыт хорошим парнем, к тому же родственником.
– Стержня в нем нет, – наконец сформулировал Богданов. – Он будет хорошим вторым номером. А ты – первым. Сынуля мой подрастет – возьмешь его в дело.
– А почему вы решили, что у меня получится? Я даже, как банковский счет завести, не знаю.
– Ты пока мне просто поверь. Я людей всегда хорошо чувствовал. А сейчас вообще все обострилось.
Пока Пиф раздумывал, как ему выкрутиться из щекотливой ситуации, не обижая Богданова, тот предложил идеальное решение сам.
– Не говори ни да ни нет, – сказал он. – Просто потерпи, пока я буду вводить тебя в курс дела, ты ведь все равно не сильно занят. А я, не требуя никаких обязательств, утраиваю твою ставку. Идет?
– Идет, – согласился Пиф. – Слушать буду, мне интересно. Но без всяких утроений, иначе отказываюсь.
– Как скажешь, – не стал спорить пациент. – Деньги тебя все равно догонят. А начнем прямо сейчас.
И, не слушая возражений Пифа – он считал, что Богданову уже пора отдохнуть, – опытный финансист прочел юному эскулапу первую лекцию.
Закончил перед посадкой, и впрямь устав. Зато много успел. И про офшоры, и про международный банкинг, и про финансовые прачечные, и про ценные бумаги, и про многое-многое другое.
Самое забавное, что Пиф почти все понял, а кое-что даже записал.
Уже потом, поразмыслив, он осознал, на чем основана столь удивительная простота и доходчивость подобных лекций, – ведь речь-то шла отнюдь не об очевидных вещах.
Разобраться помог все тот же Балтер, точнее, анализ его лекций и подсказок. Основа дела – в глубочайшем знании предмета. А если к этому добавить страстное желание передать знания необходимому тебе человеку – то в итоге и получается такая вот «самолетная» во всех смыслах беседа.
А «Боинг» тем временем заходил на посадку.
Немножко заложило в ушах. Проснулась Ольга Николаевна, первым делом посмотрела на Санечку. Осталась довольна. Не видом, конечно, а блеском глаз – в его положении и такое нечасто бывало.
– Я что-то важное пропустила? – спросила она, подчиняясь кошачьей женской интуиции.
– Все в порядке, – улыбнулся Богданов, окончательно ее успокоив.
На землю Филиппин путешественники вступили примерно через полчаса.
Здесь прием был не столь организован, как в столице Таиланда. Да и сам аэропорт был не в пример проще. Однако грех жаловаться: коляска, ведомая опытной рукой Пифа, бодро выехала из кондиционированной прохлады аэропорта в горячее пекло манильского полдня.
Поражало все.
И шумная, бедновато, но ярко одетая толпа. И снующие во всех направлениях такси в виде неимоверно трескучего мотоцикла с коляской на двух пассажиров. И, конечно, джипни – выходцы из тех времен, когда Филиппины считались одним из главных непотопляемых авианосцев Соединенных Штатов Америки.
Джипни, пожалуй, заслуживают отдельного рассказа.
Основу этого средства коллективного передвижения составляет, как понятно из названия, старый армейский джип, только сильно растянутый в длину и с автобусным корпусом на вездеходном шасси.
А вот все остальное – плод безудержной фантазии множества конструкторов и самодеятельных дизайнеров. Из тысяч джипни, снующих по всем бесчисленным островам Филиппин, вряд ли удастся найти два одинаковых.
Хотя общие приметы тоже имелись, причем на всех джипни сразу.
Это обилие хрома – в виде решеток, бамперов, оконных рам и даже гигантских сигнальных дуделок. А все, что не было покрыто хромом, было покрыто чем-нибудь другим: веселенькой красочкой максимально кислотных цветов, бахромой из тряпочек, куклами и даже статуями, что весьма роднило эти нынешние корабли филиппинских дорог с прежними кораблями дорог морских.
Впрочем, дизайнерские прибабахи не главное, прежде всего джипни – средство всеобщего передвижения. Внутри имелись лавки, расположенные вдоль полуоткрытого кузова, а для входа-выхода пассажиров существовали проемы в стенках. Двери на многих машинах предусмотрены не были, что, несомненно, облегчало посадку и высадку пассажиров.
Пиф сразу вспомнил катер с тайского канала. Похоже, такой подход являлся стандартным для всей Юго-Восточной Азии.
Ольгу Николаевну же вид веселеньких джипни весьма встревожил. Великий хилер ожидал их вовсе не в Маниле, а в Багио, горной столице Лусона, главного острова Филиппин. До него еще надо было ехать и ехать. И делать это с тяжелобольным на борту в открытом рессорном полугрузовике было страшновато.
К счастью, все оказалось проще, безопаснее и приятнее. Хилер прислал за ними персональный экипаж. Дополнительная честь – за рулем престарелого голубого микроавтобуса «Мицубиси» сидел родной сын доктора, Августин.
Пиф на руках – здесь подъемником и не пахло – перенес пациента в салон и, как мог, комфортно его устроил. Обложил подушками, окна поставил в такое положение, чтобы свежий воздух шел, но без сквозняка: кондиционеры, похоже, в год выпуска этого авточуда еще не изобрели.
Удивительно, но заметно уставший Богданов также заметно и повеселел. А может, и неудивительно. В такой экзотической стране, полной джипни, джунглей и хилеров, оставалось гораздо больше пространства для чудес, чем, скажем, в прозрачной и рациональной Европе.
Наконец водитель – смуглый молодой парень, с бугрившимися на открытых руках мышцами – включил стартер. Не сразу, но дизель заработал, из выхлопной трубы вырвалась осязаемая струя темной копоти, и голубенький ветеран японского автопрома неожиданно набрал приличную скорость.
Ветер засвистел на выступающих частях, автобусик загремел и затрясся всеми своими членами.
К счастью, Пиф потрудился не зря: мягкие подушки вокруг Александра Федоровича и под Александром Федоровичем делали путешествие вполне переносимым.
Большие дома быстро исчезли. Замелькали деревни, грязноватые, но с обилием зелени. И с обязательным присутствием как минимум одного костела; эта часть страны была практически целиком католической – привет от колонизаторов-испанцев.
Потом исчезла и широкая дорога.
А потом народ как-то втянулся в монотонное путешествие – и через пару часов дремали все, кроме юного Августина.
Проснулись уже в горах.
Во-первых, стало гораздо прохладнее – Пифу пришлось закрыть большую часть форточек и окон. Во-вторых, начался серпантин. Но, слава богу, Богданов все пока переносил нормально.
Дважды останавливались по санитарным нуждам, один раз – чтобы поесть.
Доехали до окраин Багио – уже темнело.
Сам город расположен некомпактно, то появляясь, то исчезая на склонах поросших большими деревьями гор.
Хилер жил в одном из особнячков, прилепившихся к очередному склону. Но сейчас он ждал гостей в номере отельчика, где они должны будут провести первые два-три дня. После краткого периода знакомства с больным целитель планировал вывезти их на океанский берег, с другой стороны гор, если смотреть от Манилы, и там уже продолжить свои чудесные манипуляции.
Наконец приехали.
Ольга Николаевна вышла из машины первой, размяла затекшие от долгого сидения ноги. Потом Пиф с помощью Августина вынес Богданова. Его посадили на деревянный стул прямо в гостиничном дворике, а двое босоногих мальчишек поволокли их чемоданы в номер.
Тут к ним и подошел целитель.
Среднего роста смуглый человек с короткими, аккуратно постриженными черными волосами. Европейские брюки, светлая майка, оставляющая руки открытыми. Как и у сына – рельефные мышцы плеч. И пронзительные черные глаза, смотрящие прямо сквозь тебя.
– С приездом, – сказал хилер на приличном английском. – Меня зовут Николас. Я буду пытаться вам помочь.
Имя оказалось, как потом выяснилось, достаточно типичным для этой части страны. Сына хилер назвал Августином – тоже след долгого испанского владения этими территориями.
Николас пожал руку Ольге Николаевне, Пифу и Александру Федоровичу. Его ладонь была сухой и горячей. Глаза – внимательными и даже как будто сверлящими. Пожимая руку, он останавливался напротив человека. И взгляд свой останавливал на его глазах.
Даже у Пифа, представителя, так сказать, официальной медицины, появилось ощущение, что хилер сканирует его внутренние органы. А заодно и мозг вместе с мыслями. Этакий филиппинский вариант продвинутой компьютерной томографии.
– Ну, что, теперь вам надо отдохнуть. А завтра приступим к работе, – наконец сказал Николас.
Александр Федорович спал спокойно, позавтракал с аппетитом, так что утром Ольга Николаевна казалась веселой и оживленной.
Насчет чудес она, конечно, все понимала правильно, но они оба с мужем, по наблюдениям Пифа, старались не заглядывать в будущее. Будущего у них, по большому счету, не было, в связи с чем Богдановых абсолютно удовлетворяло настоящее. Особенно когда в указанном настоящем не было ни боли, ни физических страданий. Любовь же – присутствовала постоянно.
Наблюдая за ними, Пиф часто ловил себя на мысли, что завидует.
Казалось бы, глупо и нелогично завидовать влюбленным, обреченным в самом скором времени на бессрочную разлуку. Но Пиф испытывал именно это чувство!
Ольга Николаевна не упускала ни единой возможности, чтобы словом или ладонью приголубить своего несчастного Санечку. А тот, какой-то уже внутренне успокоенный, больше переживал за нее, чем за себя. И тоже старался если не физически, то хотя бы взглядом приласкать свою женщину.
Пиф часто размышлял по этому поводу.
Богдановы, похоже, прожили в таком блаженном состоянии почти четверть века. А большая часть человечества этого состояния вообще не испытала, прожив и дважды по столько. Так кому повезло сильнее?
Пиф пока не готов был, даже в уме, обменять свою нынешнюю жизнь на заведомо укороченное счастье с Дуняшей. Но не потому, что старался выгадать срок подольше, а скорее потому, что вообще плохо относился к подобным сделкам, пусть и умозрительным. Каждый должен пройти своей дорогой.
Подумал о Дуняше – и больше уже ни о чем не смог думать.
Когда он ее впервые увидел? Да в первом классе и увидел. Она была с двумя огромными белыми бантами, розовым ранцем на спине и с большими гладиолусами в руках, едва ли не больше ее самой. Рядом стояла ее мама, Пиф почему-то запомнил, что принял ее за девочкину бабушку. Теперь знает почему – жизнь у Валентины Викторовны получилась не самая легкая. Прямо скажем, напугала ее жизнь, до сих пор испуганная живет. И те гладиолусы наверняка ей было непросто купить первого сентября, когда бессовестные торговцы безбожно вздувают цены. Но ей так хотелось, чтоб все было как у людей. Это и сейчас ее главное движущее чувство. Видимо, так она представляет себе счастье.
Почему маленький Дима запомнил то утро – тоже понятно. Ведь девочка с белыми бантами – у нее еще и колготки были ярко-белыми – поразила будущего Пифа в самое сердце. Вся она была такая ладненькая, крепко сбитая, со светлыми волосами. И такая веселая!
Дима жил с бабушкой, которую очень любил, но особого веселья дома не было. Девчонка же прямо искрилась удовольствием от самого факта своего существования. Пиф и сейчас не понимает, как у такой мамы выросла такая дочурка.
Додумал Пиф свою мысль – и осекся: сейчас-то Дуняшу уже никак нельзя назвать хохотушкой, безоговорочно влюбленной в жизнь. Дорого заплатила та веселая девчонка за желание жить как все.
Впрочем, Пиф не склонен осуждать людей за их естественные поступки. Тем более – Дуняшу. Он будет за нее до конца и при любом раскладе. Лишь бы она согласилась принять все его жертвы…
…Снизу позвонили – пришло такси в аэропорт. Портье поднялся за чемоданами, а Пиф взялся за коляску.
Он уже привык, что здесь, в отличие от Москвы, у него, как у обслуживающего персонала, физических проблем было намного меньше. То же такси наверняка оборудовано подъемником. И с самолета больного спускали на специальном лифте, в то время как в Домодедово они вдвоем с парнем из аэропортовской обслуги тащили коляску с Александром Федоровичем по скользким ступеням обычного трапа.
Парень объяснил, что лифт вообще-то есть, только сломан. А почему с починкой не торопятся – тоже понятно. Зачем торопиться, если есть кому таскать коляски с больными?
До аэропорта доехали быстро, по отличному шоссе, вдоль скоростной монорельсовой дороги. За все недолгое пребывание в тайской столице они так и не увидели следов бушевавших здесь общественных страстей. На Востоке – как в муравейнике: развороши его – через короткое время все будет так же зализано и причесано, как и раньше.
В самолет, как и ожидал Пиф, их провели первыми и Богданова подняли на борт подъемником. Лайнер был довольно вместительный, но не такой большой, как тот, на котором они прилетели из Москвы, – кресла стояли в шесть, а не в девять рядов.
И еще одно отличие. Самолет был заполнен плотно, однако, похоже, на этом рейсе, кроме них, не было не только русских, но даже вообще европейцев. А что удивляться: внутренний, азиатский рейс. Бангкок – Манила. Две с лишним тысячи километров, в основном над морем. Азия – она большая.
После взлета Александр Федорович сразу задремал. Ольга некоторое время смотрела в окно, потом тоже закрыла глаза.
Пиф собирался последовать их примеру, как вдруг проснувшийся Богданов задал ему неожиданный вопрос:
– Ты – такой толковый парень, а сиделкой работаешь. Так плохо с деньгами?
– А разве я плохая сиделка? – не нашел что ответить растерявшийся Пиф.
– Ты отличная сиделка, – согласился-поблагодарил Богданов. – Просто масштаб не твой.
– Что вы имеете в виду? – спросил Дима, хотя уже и так понимал, что тот имеет в виду.
– Ну, ты же врач.
– Диплом пока не получил, – уточнил сторонник правды Пиф. – Только летом.
– Неважно, – отмахнулся Александр Федорович. – Готов поспорить, у тебя все пятерки в нем будут.
– Одна четверка, – все же вставил свое слово правдолюбец.
– И, скорее всего, ты в каком-нибудь студенческом научном обществе крутишься. Так, нет?
– Так, – вынужден был уже без добавок согласиться Пиф. – Я работаю с Леонидом Михайловичем Балтером.
– А кто такой Балтер?
– Ну, в российской хирургии это как… Скрябин в музыке.
– Странное сравнение, – улыбнулся Богданов. – Почему музыка? Почему не Менделеев в химии?
– Попробую объяснить, – задумался Пиф. – Менделеев – системный ученый. Он и таблицу придумал именно как систему, объединяющую ранее имевшиеся знания и дающую возможность без эксперимента получать новые.
– А твой Балтер что, отвергает системные знания?
– Нет, конечно. – Дима чуть задумался, но его непросто было запутать, тем более что размышления на эту тему были не сиюминутные, самолетные, а долгие домашние. – Просто он – поэт от хирургии. Есть хирурги, идущие от ума, а есть – от вдохновения. Хотя ум, конечно, тоже присутствует, – добавил Пиф, вспомнив прищур мудрых и жестких балтеровских глаз.
– А что дает вдохновение в хирургии? – не понял Александр Федорович.
– Многое. Например, сложные комбинированные операции, которые задумываются и производятся прямо на месте. Понимаете, даже лучшая диагностика не покажет всего того, что хирург видит на открытом операционном поле. Вы в курсе, что большинство серьезных хирургов – узкие специалисты? На Западе даже сертификаты особые на каждый вид вмешательств, и комбинированные вмешательства могут производить два, иногда – три хирурга, сменяя друг друга в одной операционной. Балтер, кстати, докторскую защитил не одну, а две. И является действительным членом аж четырех разных профессиональных ассоциаций.
– Зачем?
– Я думаю, из спортивного интереса – раз. Из скрябинского отношения к музыке – два. И из чисто прагматических соображений – три. Он – великий импровизатор и у операционного стола может себе позволить, в том числе по бюрократическим показателям, почти любое вмешательство. Если, конечно, считает его жизненно необходимым для пациента.
– Так, может, он все-таки Луи Армстронг от хирургии? – улыбнулся Богданов. – Или Элла Фитцджеральд?
– Нет, – отрицательно замотал головой Пиф. – У джазменов часто и консерваторского образования нет. А у Балтера, кроме медицинского, еще физтех.
– Ладно, понял, – не стал больше спорить собеседник. – Так ты что, тоже поэт скальпеля?
– Чего нет, того нет, – улыбнулся Пиф.
– А за что тебя тогда Балтер любит? Ведь, я так понимаю, он кого попало к себе не возьмет?
– Это точно, – с затаенной гордостью согласился будущий обладатель медицинского диплома. – Если б он объявил открытый конкурс – человек сто на место бы получилось, я думаю.
– И как же ты прошел конкурс? – Богданов был настойчивым человеком.
– Может, именно потому, что не фанатею от скальпеля. – Пиф замолчал. Вообще-то он не собирался в своих откровениях заходить так далеко, но, наткнувшись на вопрошающий взгляд пациента, все же закончил мысль: – Мне не нравится оперировать. Мне нравится выхаживать.
И, предупреждая недопонимание собеседника, вынужден был описать проблему шире.
– Понимаете, хирургическое вмешательство, даже блестящее, – лишь полдела. После него больному еще надо выжить.
Сказал – и виновато замолк.
Может, и не следовало втягивать Богданова в подобные обсуждения с учетом его личного положения. Но Александр Федорович одобрительно улыбнулся и попросил продолжить.
– Мне интересно, – сказал он.
Пришлось продолжать.
– У нас в России много блестящих хирургов. С руками, с головой – все в порядке. А потом уникально прооперированного больного везут в палату, где на него могут часами не обращать внимания. А это ж не просто – перележать сутки-двое, в этот момент пациент ввергнут в сложнейшие биохимические, да и психические, процессы, которые и определят, жить ему после операции или нет. Вот в этих процессах я и хочу участвовать. И как ученый, и как врач, и как человек.
– Теперь понял, – удовлетворенно сказал Богданов. – Примерно так я о тебе и думал. Приятно, что не ошибся.
– Вы думали о моем профессиональном предназначении? – удивился Пиф.
– Я бы хотел его изменить, – вдруг быстро и четко сказал Александр Федорович. – О личных деньгах сможешь больше вообще не заботиться, причем с сегодняшнего дня. Но дело, конечно, не в личных деньгах.
Теперь это был совсем другой Богданов. Даже глаза заблестели ярче. Еще более удивленный Светлов молчал, ожидая разъяснений.
– Ты в курсе, чем я занимался до болезни? – спросил больной.
– Не очень, – сознался Пиф.
– Примерно тем же, что и ты, – непонятно начал Богданов. – Только в бизнесе.
В ответ на немое удивление молодого эскулапа развил мысль дальше:
– Я не организовываю предприятия, не ищу нефть, не разрабатываю компьютеры. Это – дело «докторов Балтеров» от экономики. Мое же дело – организация финансовой жизнеспособности созданного бизнеса. Организация безопасных финансовых потоков и перетоков, аккумулирование средств, распределение активов по «хранилищам».
– Вывод капиталов? – улыбнулся Пиф.
– Почему же только вывод? – Александр Федорович тоже улыбался. – Иногда и ввод. Примерно с той же частотой.
– А почему вы решили, что из меня получится финансист? – Пифа все же сильно огорошило свалившееся предложение, в серьезности которого он был вполне уверен – достаточно было взглянуть на глаза Богданова.
– Во-первых, потому что ты умный, – улыбаясь, Александр Федорович начал загибать пальцы на правой руке. – Во-вторых, работоспособный, в-третьих, добрый.
– А в финансисты недобрых не берут? – рассмеялся Пиф.
– Мне не нужен недобрый, – серьезно ответил Богданов. – Я Олю на него оставляю.
Вот так.
У Пифа перехватило горло. На миг даже захотелось согласиться. Впрочем, только на миг.
– Спасибо, Александр Федорович, – сказал он. – Но у меня другая дорога. А разве у вас нет помощников? – попытался перевести разговор в другую плоскость Пиф.
– Есть. Костя, мой племянник. Хороший малый. Уже многое знает. Но…
– В чем же «но»?
Пифу жутко не хотелось просто так отказывать смертельно больному человеку. Другое дело – если его тыл прикрыт хорошим парнем, к тому же родственником.
– Стержня в нем нет, – наконец сформулировал Богданов. – Он будет хорошим вторым номером. А ты – первым. Сынуля мой подрастет – возьмешь его в дело.
– А почему вы решили, что у меня получится? Я даже, как банковский счет завести, не знаю.
– Ты пока мне просто поверь. Я людей всегда хорошо чувствовал. А сейчас вообще все обострилось.
Пока Пиф раздумывал, как ему выкрутиться из щекотливой ситуации, не обижая Богданова, тот предложил идеальное решение сам.
– Не говори ни да ни нет, – сказал он. – Просто потерпи, пока я буду вводить тебя в курс дела, ты ведь все равно не сильно занят. А я, не требуя никаких обязательств, утраиваю твою ставку. Идет?
– Идет, – согласился Пиф. – Слушать буду, мне интересно. Но без всяких утроений, иначе отказываюсь.
– Как скажешь, – не стал спорить пациент. – Деньги тебя все равно догонят. А начнем прямо сейчас.
И, не слушая возражений Пифа – он считал, что Богданову уже пора отдохнуть, – опытный финансист прочел юному эскулапу первую лекцию.
Закончил перед посадкой, и впрямь устав. Зато много успел. И про офшоры, и про международный банкинг, и про финансовые прачечные, и про ценные бумаги, и про многое-многое другое.
Самое забавное, что Пиф почти все понял, а кое-что даже записал.
Уже потом, поразмыслив, он осознал, на чем основана столь удивительная простота и доходчивость подобных лекций, – ведь речь-то шла отнюдь не об очевидных вещах.
Разобраться помог все тот же Балтер, точнее, анализ его лекций и подсказок. Основа дела – в глубочайшем знании предмета. А если к этому добавить страстное желание передать знания необходимому тебе человеку – то в итоге и получается такая вот «самолетная» во всех смыслах беседа.
А «Боинг» тем временем заходил на посадку.
Немножко заложило в ушах. Проснулась Ольга Николаевна, первым делом посмотрела на Санечку. Осталась довольна. Не видом, конечно, а блеском глаз – в его положении и такое нечасто бывало.
– Я что-то важное пропустила? – спросила она, подчиняясь кошачьей женской интуиции.
– Все в порядке, – улыбнулся Богданов, окончательно ее успокоив.
На землю Филиппин путешественники вступили примерно через полчаса.
Здесь прием был не столь организован, как в столице Таиланда. Да и сам аэропорт был не в пример проще. Однако грех жаловаться: коляска, ведомая опытной рукой Пифа, бодро выехала из кондиционированной прохлады аэропорта в горячее пекло манильского полдня.
Поражало все.
И шумная, бедновато, но ярко одетая толпа. И снующие во всех направлениях такси в виде неимоверно трескучего мотоцикла с коляской на двух пассажиров. И, конечно, джипни – выходцы из тех времен, когда Филиппины считались одним из главных непотопляемых авианосцев Соединенных Штатов Америки.
Джипни, пожалуй, заслуживают отдельного рассказа.
Основу этого средства коллективного передвижения составляет, как понятно из названия, старый армейский джип, только сильно растянутый в длину и с автобусным корпусом на вездеходном шасси.
А вот все остальное – плод безудержной фантазии множества конструкторов и самодеятельных дизайнеров. Из тысяч джипни, снующих по всем бесчисленным островам Филиппин, вряд ли удастся найти два одинаковых.
Хотя общие приметы тоже имелись, причем на всех джипни сразу.
Это обилие хрома – в виде решеток, бамперов, оконных рам и даже гигантских сигнальных дуделок. А все, что не было покрыто хромом, было покрыто чем-нибудь другим: веселенькой красочкой максимально кислотных цветов, бахромой из тряпочек, куклами и даже статуями, что весьма роднило эти нынешние корабли филиппинских дорог с прежними кораблями дорог морских.
Впрочем, дизайнерские прибабахи не главное, прежде всего джипни – средство всеобщего передвижения. Внутри имелись лавки, расположенные вдоль полуоткрытого кузова, а для входа-выхода пассажиров существовали проемы в стенках. Двери на многих машинах предусмотрены не были, что, несомненно, облегчало посадку и высадку пассажиров.
Пиф сразу вспомнил катер с тайского канала. Похоже, такой подход являлся стандартным для всей Юго-Восточной Азии.
Ольгу Николаевну же вид веселеньких джипни весьма встревожил. Великий хилер ожидал их вовсе не в Маниле, а в Багио, горной столице Лусона, главного острова Филиппин. До него еще надо было ехать и ехать. И делать это с тяжелобольным на борту в открытом рессорном полугрузовике было страшновато.
К счастью, все оказалось проще, безопаснее и приятнее. Хилер прислал за ними персональный экипаж. Дополнительная честь – за рулем престарелого голубого микроавтобуса «Мицубиси» сидел родной сын доктора, Августин.
Пиф на руках – здесь подъемником и не пахло – перенес пациента в салон и, как мог, комфортно его устроил. Обложил подушками, окна поставил в такое положение, чтобы свежий воздух шел, но без сквозняка: кондиционеры, похоже, в год выпуска этого авточуда еще не изобрели.
Удивительно, но заметно уставший Богданов также заметно и повеселел. А может, и неудивительно. В такой экзотической стране, полной джипни, джунглей и хилеров, оставалось гораздо больше пространства для чудес, чем, скажем, в прозрачной и рациональной Европе.
Наконец водитель – смуглый молодой парень, с бугрившимися на открытых руках мышцами – включил стартер. Не сразу, но дизель заработал, из выхлопной трубы вырвалась осязаемая струя темной копоти, и голубенький ветеран японского автопрома неожиданно набрал приличную скорость.
Ветер засвистел на выступающих частях, автобусик загремел и затрясся всеми своими членами.
К счастью, Пиф потрудился не зря: мягкие подушки вокруг Александра Федоровича и под Александром Федоровичем делали путешествие вполне переносимым.
Большие дома быстро исчезли. Замелькали деревни, грязноватые, но с обилием зелени. И с обязательным присутствием как минимум одного костела; эта часть страны была практически целиком католической – привет от колонизаторов-испанцев.
Потом исчезла и широкая дорога.
А потом народ как-то втянулся в монотонное путешествие – и через пару часов дремали все, кроме юного Августина.
Проснулись уже в горах.
Во-первых, стало гораздо прохладнее – Пифу пришлось закрыть большую часть форточек и окон. Во-вторых, начался серпантин. Но, слава богу, Богданов все пока переносил нормально.
Дважды останавливались по санитарным нуждам, один раз – чтобы поесть.
Доехали до окраин Багио – уже темнело.
Сам город расположен некомпактно, то появляясь, то исчезая на склонах поросших большими деревьями гор.
Хилер жил в одном из особнячков, прилепившихся к очередному склону. Но сейчас он ждал гостей в номере отельчика, где они должны будут провести первые два-три дня. После краткого периода знакомства с больным целитель планировал вывезти их на океанский берег, с другой стороны гор, если смотреть от Манилы, и там уже продолжить свои чудесные манипуляции.
Наконец приехали.
Ольга Николаевна вышла из машины первой, размяла затекшие от долгого сидения ноги. Потом Пиф с помощью Августина вынес Богданова. Его посадили на деревянный стул прямо в гостиничном дворике, а двое босоногих мальчишек поволокли их чемоданы в номер.
Тут к ним и подошел целитель.
Среднего роста смуглый человек с короткими, аккуратно постриженными черными волосами. Европейские брюки, светлая майка, оставляющая руки открытыми. Как и у сына – рельефные мышцы плеч. И пронзительные черные глаза, смотрящие прямо сквозь тебя.
– С приездом, – сказал хилер на приличном английском. – Меня зовут Николас. Я буду пытаться вам помочь.
Имя оказалось, как потом выяснилось, достаточно типичным для этой части страны. Сына хилер назвал Августином – тоже след долгого испанского владения этими территориями.
Николас пожал руку Ольге Николаевне, Пифу и Александру Федоровичу. Его ладонь была сухой и горячей. Глаза – внимательными и даже как будто сверлящими. Пожимая руку, он останавливался напротив человека. И взгляд свой останавливал на его глазах.
Даже у Пифа, представителя, так сказать, официальной медицины, появилось ощущение, что хилер сканирует его внутренние органы. А заодно и мозг вместе с мыслями. Этакий филиппинский вариант продвинутой компьютерной томографии.
– Ну, что, теперь вам надо отдохнуть. А завтра приступим к работе, – наконец сказал Николас.