Вчера еще Дюймовочка играла лепестком.
   Пойду искать к садовникам, пойду искать к цветочницам,
   В окно приманку выставлю с пленительным цветком.
   Песенка сначала показалась мне подходящей, но судя по тому, что сообщил нам Генка Щелкунчик, Люську не надо было искать так уж далеко.
   - Вы его знаете, - сказал Генка Щелкунчик.
   - Это серьезно? - спросил Валерка Ветер, необычно бледный и растерянный.
   - Да, - отозвался Генка Щелкунчик, откликнулся, словно издалека. Я видел, он был совсем не с нами, он был там, где Люська.
   - Кто? - спросил Фимка Таракан.
   Генка Щелкунчик говорил очень спокойно, только губы почти не шевелились.
   - Помните Самохина из класса Бориса Львовича?
   - Ну, - сказал я. Похоже, я вспомнил первым. Самохин был элегантным юношей на два класса старше нас. В этом году он закончил школу. У Самохина были длинные волосы и еще, говорят, он неплохо умел рисовать.
   - А! - отреагировал Ромка Рукавица. - Знаю. Патлатый такой.
   - Значок еще на воротнике, - вспомнил Фимка Таракан. Лично я никакого значка у Самохина не замечал. И потом, мне пришла в голову мысль поважнее.
   - И давно он ей нравится? - спросил я как можно деликатнее, но все равно Валерка Ветер показал мне кулак, а Ромка Рукавица состроил злую гримасу. Я рассердился. Можно было подумать, что я меньше всех любил Генку Щелкунчика. Я пояснил, пользуясь тем, что Генка Щелкунчик еще не выбрался из ничего:
   - Нет, но они же не могли познакомиться только что? Люська сказала тебе, когда это началось?
   Я почувствовал, что Валерка Ветер вот-вот влепит мне пощечину. Генка Щелкунчик сказал:
   - Помнишь, мы были на их выпускном вечере? Дискотеку помнишь? - он смотрел на меня прозрачными ласковыми глазами. - Они там познакомились, а потом случайно встретились в автобусе...
   Теперь и на Ромку Рукавицу что-то нашло. Он добавил:
   - И Самохин сказал ей: мы с вами где-то встречались. А Люська ему: интересно, где?
   - Да, наверное, - согласился Генка Щелкунчик. Согласился просто, не чувствуя, что каждый из нас готов взорваться от напряжения. - Я думал, она не поверит...
   - Чему? - спросил Валерка Ветер.
   - Кому? - предположил я.
   - Приозерскому. Да, Приозерскому. А она ему поверила, согласилась, что должна от меня уйти. Он ее загипнотизировал.
   - Кто, Приозерский? - обозлился Ромка Рукавица. - А может, Самохин?
   В общем-то, я понимал настроение Ромки Рукавицы. Он пытался объяснить нам то же, что понял я - Люська чужая, и она не должна быть поводом для такого горя. Она просто недостойна сильных чувств. Я-то понимал, но ведь дело было не в Люське, а в Генке Щелкунчике.
   - Она в него влюблена, - сообщил Генка Щелкунчик. Я не был уверен, что он обращался к кому-то из нас. Он думал только о Люське, Дюймовочка исчезла, ее больше нельзя было носить в кармане, она больше не засыпала в сердцевине самого большого тюльпана, а на подоконнике остались следы ее крохотных ножек, две маленькие капли води и ничего больше.
   - Она говорит, что он будет художником, - продолжал Генка Щелкунчик. -Она говорит, что у него талант. Что он очень умный. Я убью его.
   - Убей лучше меня, - предложил Ромка Рукавица. Видимо, по привычке.
   - Дурак, - сказал Валерка Ветер. Ромка Рукавица вздрогнул.
   - Конечно, - ответил он, - ты у нас умный. Тебе-то хватило ума отказаться от роли, вот и повезло. А мы все тут остались в дураках. ,
   - Да ты же первый посоветовал мне отказаться, - вспылил Валерка Ветер. - Если бы ты мог, ты бы один снимался .в этом фильме, а нас бы близко не подпустил!
   Теперь и я озверел. Я знал, что Валерка Ветер не прав. Я крикнул:
   - Перестань! Ты не знаешь, что говоришь! Ты сам завидуешь нам всем, потому что у нас это было, а у тебя нет!
   - А ну-ка повтори, - побледнел Валерка Ветер.
   - Вы что думаете, - встрял Фимка Таракан, - вы думаете, что Приозерский может нас поссорить? Забудьте о нем. Все закончилось, у него больше нет над нами власти.
   - Оказывается, есть, - сказал я, потому что вспомнил причину ссоры и снова посмотрел на Генку Щелкунчика. Всеми забытый, он, кажется, не слышал нас. Согнувшись так, что нос уткнулся в коленки, Генка Щелкунчик плакал. Я зажмурился и разжал кулаки.
   XV
   Дальше стало еще хуже. Медленно подступило 19 ноября. С каждым днем во мне все сильнее прорастал побег, посаженный Павлом Приозерским. Я помнил, что я предатель. И я бессознательно искал случая предать. Памяти становилось тесно. Именно 19 ноября она заявила о себе.
   - Встречаемся в четыре, - сказал Ромка Рукавица.
   - А раньше вы никак не можете? - спросил Генка Щелкунчик. Он был все в том же свитере цвета Люськиного ухода, в одном и том же свитере с того самого дня.
   - Никак, - поморщился Валерка Ветер, - у нас шестым уроком алгебра. Не уйти. А потом еще домой надо забежать.
   - А зачем нам вообще ехать? - спросил я. - Неужели Ваське Коту поможет то, что мы каждый год ездим к нему на кладбище?
   - Ты что? - удивился Фимка Таракан.
   - Я ничего, - ответил я. - А только прошло много времени, и мы уже взрослые люди. Если кому-то из нас захочется навестить Ваську Кота, то он сядет в электричку и поедет на кладбище один. Один посидит и поговорит с ним. А наше паломничество стало меня просто раздражать. Я замолчал. Внутри, в гортани, возникло некое чувство удовлетворения, приятное щекотание, которое оставили сказанные слова. Не то, чтобы я делал все это специально, но мне очень нужно было предать. Кого бы то ни было, и даже самого Ваську Кота.
   - Ты, может быть, не помнишь, - начал Валерка Ветер, - ты, наверное, просто забыл, что всех нас познакомил Васька Кот. Ты, видимо, забыл, что мы шесть лет учились в разных классах и даже не смотрели друг на друга. Ты, наверное, не подумал о том, что мы бы до сих пор проходили друг мимо друга в коридорах школы, если бы не Васька Кот. И теперь ты хочешь бросить его одного, да, ты хочешь, чтобы он лежал там один среди покойников, и чтобы мы о нем потихоньку забыли!
   - Кому надо, тот не забудет, - сказал я. - Но превращать походы на кладбище в ритуал тоже не годится.
   - Ну ты, ты хотя бы не начинай! - крикнул Ромка Рукавица. Он всегда понимал быстрее всех.
   - Что не начинай? - я изобразил удивление.
   - Мне тоже хочется играть в это дальше, - сказал Ромка Рукавица, - мне только одного и надо - опять разыграть эту историю, только и слышу, что голос Приозерского, но нам нужно найти другое занятие, в конце концов это всего лишь фильм, и мы были только актерами.
   Я понимал, конечно же, я все понимал, но что же я мог поделать? Мне было плохо, потому что школа и все остальное, что было здесь, не выдерживало никакого сравнения с владениями Павла Приозерского; разве я виноват, что настоящее хуже выдуманного? И тем более я не виновен в том, что раньше нас таких было пятеро, а становилось только трое, потому что Фимка Таракан и Валерка Ветер понемногу стали переходить в настоящее, оно начинало их интересовать, вот что я хочу сказать; они уходили, а мы втроем оставались здесь. И больше всего я волновался из-за того, что я был наиболее защищен в цветастой стране моих снов, а Генка Щелкунчик и Ромка Рукавица словно подверглись шокотерапии, они доверились терапевту Приозерскому, и я боялся за них, потому что стал сильнее их, но был от них дальше. И Люська первой пошла навстречу новой иллюзии, что ни говори, а она оказалась еще впечатлительнее нас и сейчас, наверное, все глубже увязала в том, что создал для нее всемогущий Павел Приозерский. Во мне назревал бунт. Я решил сопротивляться. Первым моим движением против течения было, разумеется, согласие и примирение с моими друзьями. Мы вместе поехали навестить Того, Кто Умер. Но чувство внутренней тесноты не прошло и даже не спряталось; нет, я знал, чтo когда-то вырвется наружу это слово: предатель.
   Потом наступило затишье. Генка Щелкунчик спрятался от наших взглядов с помощью козырька забавной клетчатой кепки, Ромка Рукавица сделал вид, что чрезвычайно увлекся рефератом по истории, я стал рано ложиться спать, Валерка Ветер поссорился с отцом, и тот посадил его под домашний арест, а Фимка Таракан понравился одной девчонке. Смешно, но он сразу сделался главным лицом в нашей компании. Особенно привлекало нас то, что сам Фимка Таракан относился к ее чувствам совершенно индифферентно. Знакомство произошло в воскресенье, когда Фимка Таракан делил с матерью визит вежливости к приятельнице. Дочка этой самой приятельницы начала объявляться очень часто. То она приносила журналы для мамы Фимки Таракана, то учебники для него самого, и каждый раз вплетала в волосы разные ленточки. Это-то и счел решающим фактором наш понятливый Ромка Рукавица. Я же думал об одном: как бы не относился Фимка Таракан к этой девчонке, его отношение лежало за пределами наших вторых и третьих жизней; иными словами, они оба, он и она, находились здесь, в реальности. Вот что было для меня решающим, а никакие не ленточки. Придя к такому выводу, я первым начал уговаривать Фимку Таракана обратить на нее внимание. Не то, чтобы меня это сильно интересовало, но, видимо, я хотел окончательно вытолкнуть Фимку Таракана из мира наших фантазий, а точнее, я стремился поскорее предать этот мир. Ведь предатели не могут ограничиться чем лопало, им нужно предать самое дорогое. Такова их сущность, уж я-то побыл в этой шкуре достаточно, я знаю.
   Вообще-то, я завидовал Фимке Таракану. Павел Приозерский не заставил его почувствовать себя нищим. Фимка Таракан выдержал испытание фильмом. Осмыслив все это, я усилил натиск, и через пару недель Фимка Таракан пригласил свою поклонницу в кино. Каждый из нас всерьез переживал за него, а мне больше всего хотелось побежать к кинотеатру и караулить его у входа, но я как никто другой знал, что Фимка Таракан уже не такой маленький, как раньше.
   XVI
   Родители Ромки Рукавицы куда-то уехали на выходные, и мы ждали Фимку Таракана, удобно расположившись в мягких креслах. Никто из нас не стремился к комфорту, но кресла были подходящим предлогом, чтобы не сидеть на полу. Фимка Таракан не возвращался, хотя сеанс закончился уже час назад.
   - Может быть, порвалась пленка? - спросил Генка Щелкунчик своим обычным тусклым голосом.
   - Дурак, они остались на второй сеанс, - усмехнулся Ромка Рукавица.
   - Или они долго прощаются, - предположил Валерка Ветер. Я кинул на него выразительный взгляд. Все мы знали, что Генка Щелкунчик часами простаивал в Люськином подъезде, не в силах расстаться с ней. К счастью, взрыва воспоминаний не последовало, но я со всей ясностью понял, что очень многое будет теперь напоминать нам о Люське. Оказывается, она много значила для нас всех, вот что было открытием. Не знаю, куда бы завели меня мысли, если бы не раздался звонок. Ромка Рукавица впустил покрасневшего и серьезного Фимку Таракана, смотревшегося в галстуке очень даже солидно, несмотря на его несолидный рост.
   - Чего так долго? - спросил Ромка Рукавица.
   - Как чего? - так же солидно ответил Финка Таракан. - Я ее домой проводил. Ну, и капризные эти девчонки...
   Я скривил улыбку. Вправду сказать, никому из нас и в голову не пришло, что Фимка Таракан мог провожать девчонку домой.
   - Ну как? - поинтересовался я.
   Фимка Таракан не успел ответить. Генка Щелкунчик, бледный и остроносый, стащил с себя свитер Люськиного ухода и бросил его в нашу сторону, предназначая, видимо, Фимке Таракану.
   - На, забери! Пусть она будет с тобой! Я никогда больше ее не увижу, понимаете, никогда, вы будете водить в кино своих Люсек, а я больше никогда не увижу ее! Вы все бросите меня, как она, и моя жизнь понесется вхолостую, будь проклят Приозерский, ведь он не придумал, как мне быть дальше, я навсегда останусь здесь, в том месте, где она меня бросила, будь это хоть какой угодно век! Я же знаю, вы женитесь на своих Люськах, она мне говорила, что мы поженимся, вот и с вами это случится, целых четыре Люськи на нашу компанию, а я все время буду один, а потом еще Новый год, боже мой, Приозерский покажет фильм, и я снова увижу, как Люська уходит, весь мир увидит, все люди, и это останется еще на много лет - один только момент обо мне, только момент, когда Люська уходит. Пусть, мне все равно, но зачем Приозерский все это сделал, ведь он же знал, что у меня нет ничего дороже Люськи!
   Генка Щелкунчик долго и страшно плакал, и было понятно, что это только начало, что он не успокоится, а наоборот, взорвется снова. Фимка Таракан так и стоял у порога, прижимая к себе свитер, а Ромка Рукавица пошел в кабинет отца и вскоре вернулся с лицом пепельного цвета, а в руке у него был пистолет. Я уже говорил, отец у Ромки Рукавицы - генерал. В тот момент я подумал, что мы снова в павильоне у Приозерского - настолько знаком, сто раз отрепетирован был жест Ромки Рукавицы, протягивающего пистолет Генке Щелкунчику.
   - Убей меня, тебе станет легче, - сказал Ромка Рукавица скорее для приличия, прекрасно зная, что мы уже выучили его слова.
   - Вы что здесь, рехнулись? - встрепенулся Фимка Таракан.
   - Убей меня, - настаивал Ромка Рукавица.
   - Идиоты, - пробормотал Фимка Таракан.
   - Тебе станет легче, - повторял Ромка Рукавица. Генка Щелкунчик встретился с ним бессмысленным взглядом.
   - Да хватит вам, - сказал Фимка Таракан.
   - Убей меня, - возразил Ромка Рукавица.
   - Идиоты, - повторил Фимка Таракан и хлопнул дверью. Внутри нас сорвалась какая-то пружина. Генка Щелкунчик протянул руку. Мы смотрели, завороженные.
   - Тебе станет легче, - сказал Ромка Рукавица, - убей меня.
   Это было не на экране. Ромка Рукавица отступил на два шага, к стене. По лицу Генки Щелкунчика лились слезы. Мы с Валеркой Ветром замерли. Ромка Рукавица приглашающе кивнул головой: ну, давай. На моих глазах происходило немыслимое, мой друг Генка Щелкунчик выстрелил в моего друга Ромку Рукавицу, и Ромка Рукавица как-то по киношному пополз по стене, оседая, а потом свалился на пол, и, словно по совету Приозерского, почувствовал себя мертвым. Мой друг Генка Щелкунчик выстрелил в моего друга Ромку Рукавицу, и у того в глазах осталось согласие, тот кивок: ну, давай. Генка Щелкунчик выпустил из рук пистолет, слезы лились, не переставая, а на полу лежал Ромка Рукавица.
   Я обернулся. Валерка Ветер дотронулся до моей руки.
   - Бежим, - сказал я.
   Вдвоем мы скатились вниз по лестнице и помчались не зная куда. Минут через десять бежать стало невозможно из-за воды, заливающей лицо - дождь? слезы? Мы сбавили темп, и перед нами предстал узкий поворот. Позади мы услышали смех Гошки. Наш враг торжественно вышел из подворотни, с ним было пятеро, как обычно. Вода высохла. Дело было ясное. Одна драка у нас уже состоялась после Павла Приозерского, мы вышли победителями, и я совсем забыл, что Гошка со своей командой тоже повзрослели на полгода и стали самыми настоящими бандитами.
   - Какая встреча, - заметил Гошка.
   - И всего двое, - сообщил один из его друзей. Резким ударом я разбил ему подбородок и рванулся вперед. Почему-то я понял, что сегодняшний день так просто не закончится. Позади крикнул Валерка Ветер, и я обернулся. Он тоже успел сцепиться с кем-то, и его схватили. Я приготовился выручать его, но увидел неожиданное. До этого мы дрались на кулаках, а сейчас ко мне подбирался Гошка, и держал в руке ножик. Такой же был и у подонка, державшего Валерку Ветра. У меня оставалось преимущество в несколько шагов, я мог убежать, но еще был Валерка Ветер, и против него - два ножа. В тот момент я понял, почему до сих пор еще никого не предал. Я стал предателем, потому что хотел жить, а жизнь пока не ставила меня перед таким выбором.
   - Подойди поближе, - подзуживал Гошка. Валерку Ветра тащили в подъезд, нужно было вмешаться.
   - Гады! - выкрикнул я, и побежал прочь, подальше от пистолета и ножей, подальше от смерти, бежал по пустой улице, спотыкаясь и несколько раз падая, нащупывая что-то в кармане и извлекая оттуда небольшой стеклянный шарик Васьки Кота, Тот, Кто Умер подарил мне его два года назад, я сжал в руке блестящий предмет, но услышал позади шум и с перепугу выронил его. Шарик мгновенно покрылся трещинами и покатился по улице впереди меня, разбилась, разорвалась связь между мной и Тем, Кто Умер, вот я уже обогнал треснувший шарик и продолжал бежать, уже закончились улицы и наступил пустырь, а я все бежал с нарастающим чувством смертельного одиночества, а потом я упал и, ударившись лицом об обломки асфальта, наконец-то почувствовал себя предателем.