Страница:
Голосова Евгения
Уроки актерского мастерства
Евгения Голосова
Уроки актерского мастерства
1. Объявление
I
Утром случилось то, что я так люблю - я проснулся от телефонного звонка, только вышел из странной цветастой страны моего сна, в котором я был кем-то другим; прижался ухом к трубке и сразу же услышал голос моего друга.
- Слушай, - сказал Валерка Ветер, - школа отменяется. Ромка Рукавица нашел объявление.
Я присвистнул. Этих слов было вполне достаточно, чтобы я не жалел о красивой стране сна. Жаль только, что я забыл его, не успев записать. А Валерка Ветер в это время говорил:
- Собираемся у Ромки Рукавицы, когда уйдут его родители. Понял?
- Ага, - сказал я. - А когда они уйдут?
- Где-то в девять, - взволнованно ответил Валерка Ветер, и мы еще немного поговорили о том, как бы остаться дома и в то же время не вызвать подозрений у матери. Решили сказать, что ко второму уроку. Не знаю, как его родители, но мои поверили.
II
Нас было пятеро и Тот, Кто Умер. Не один я записывал свои сны. И Генка Щелкунчик, и Валерка Ветер, и Ромка Рукавица, и Фимка Таракан - все мы пользовались каждой возможностью побыть кем-то еще. Началось это давно, а раскрылось в тот день, когда мы неохотно готовились к контрольной по химии, сидя дома у Фимки Таракана.
Но занимала нас не химия, а такая необходимая вещь, как идеальный план нашей улицы со всеми воображаемыми проходными дворами и даже одной винтовой лестницей, произвольно помещенной в левом подъезде от Ромки Рукавицы. Серьезный и ужасно дисциплинированный Фимка Таракан специально отложил план на телевизор; и в какой-то момент мы, жадно поглядывавшие на него, окончательно отвлеклись от химии, потому что увидели потрясающий мультик.
Телевизор светился красным и фиолетовым. На переднем плане вышагивало необычайно обаятельное существо, удерживающее за поводья лошадь. Оно было синее, внешне похожее на гнома с большими смешными глазами, в синем костюмчике и трогательной соломенной шляпке. Все в нем было лишнее, но очень смешное.
- Чур, это я! - крикнул Генка Щелкунчик. Всегда он так: что-нибудь скажет - и готово новое увлечение. Каждый из нас сейчас же нашел себе персонажа. Никто, конечно, не возражал, чтобы рыцарем, сидящим на коне, которого вел гном, стал Валерка Ветер. Кому же еще из нас быть рыцарем? Ромке Рукавице приглянулся тощий черный пес, несчастный, но, разумеется, добрый. Псу было суждено подружиться с гномом и рыцарем, ну, а мы представляли вражеский лагерь. Фимка Таракан ко всеобщей радости воплотился в злобного старичка типа Кащея Бессмертного, а я заделался его советником: хитрющим большеголовым зеленым монстром. Мы хохотали до слез над столкновениями героев, ставивших нас в такие отношения друг с другом, которые мы и представить себе не могли до этого. В целом идея была дурацкая: рыцарь искал какие-то там сокровища для королевской дочки; не так уж оригинально, но мультик был: замечательный.
Отцом капризной дочки оказался смешной толстяк с ослепительной улыбкой, одетый в королевские шикарные доспехи, и был он таким знакомым, что Фимка Таракан не удержался:
- Да это же Васька Кот!
Мультипликационный король был действительно вылитый Васька Кот. Так звали Того, Кто Умер. Никогда и никто из нас пятерых не сможет, не позволит, не дерзнет забыть бесконечно длинный день 19 октября, когда Васька Кот, в свое время собравший нас в неразлучную команду, разбился на мотоцикле. Мы долго не могли свыкнуться с этим и официально постановили считать Ваську Кота живым. Покупали ли мы учебники для уроков, или книжки для себя, или пластинки, или перчатки без пальцев - любые одинаковые предметы мы по прежнему брали в шести экземплярах. Даже в столовой первое время требовали шесть порций. Именно эти остывающие супы и лишние перчатки навели нас на безумную мысль, что Васьки Кота больше нет, и он стал для нас Тем, Кто Умер. Говоря о нем, мы называли его по имени, но мысленно мы обращались к нему именно так.
Васька Кот был самым сильным из нас, и нам очень не хватало его в уличных драках. По ширине плеч следующим шел я, остальные просто презирали кулачный бой и не включали в достоинства подходящие для этого качества. Генка Щелкунчик был у нас самым хорошим, не знаю почему, просто я любил его больше всех. Больше себя. Благородный и серьезный Валерка Ветер считался самым красивым, маленький рыжий Фимка Таракан - самым дисциплинированным и честным, грустноглазый Ромка Рукавица считался самым образованным, но вообще-то он был больше всех похожим на Ваську Кота, только у того напрочь отсутствовали всякие эмоциональные тормоза, а у Ромки Рукавицы они были; вероятно, благодаря его необыкновенным, замечательным родителям, воспитавшим Ромку Рукавицу таким, каким он был. Что до меня, я считался самым талантливым, но мне кажется, что на самом деле им был опять-таки Ромка Рукавица. Однако, именно мне поручили записывать все события, происходившие в нашем многосерийном мультике; я заменял героев нами самими, и на бумаге оставались наши приключения, наши путешествия, бывшие более чем реальными, потому мы все очень верили в это. Постепенно я подкорректировал даже внешность наших персонажей, почти заменив их на нас самих, но оставив в незнакомой, интересной, ярко-красочной обстановке. Итак, я написал уже целую сказку, когда мультфильм закончился.
Ошеломленные, мы накинулись на первый же попавшийся молодежный сериал, здесь было не так смешно и интересно, зато гораздо более жизненно и наглядно, даже не надо было записывать. На экране существовали люди, во многом похожие на нас, чуть отличающиеся, и мы имели полную возможность жить хоть той жизнью, хоть этой, встречаться то там, то здесь, бороться и обижаться в телевизоре с 18 до 19 часов каждый день, а мириться в школе на скучных уроках геометрии. Смутное чувство тоски появилось, когда объявили последнюю серию, и герои начали скоропалительно подходить к счастливому разрешению всех проблем, а мы - к головокружительной пустоте. Это совпало с 19 числом, с тем днем, когда мы снова поехали к Тому, Кто Умер. Отец Ромки Рукавицы на машине подвез нас до вокзала, пожелал нам глядеть веселей и совсем случайно упомянул о том объявлении. С тех пор Ромка Рукавица искал его во всех недавних газетах, а газет у них в доме было великое множество.
III
Теперь я вспомнил еще один эпизод, случившийся за три дня до раннего звонка Валерки Ветра. Мы учились в одном классе с Генкой Щелкунчиком, а Валерка Ветер, Ромка Рукавица и Фимка Таракан - в параллельном. У нас была самая разненавистная алгебра, мы ее не любили, в основном, за кабинет с партами, рассчитанными на одного. Так что Генка Щелкунчик сидел не рядом, а позади меня. Это было просто ужасно. Я не успел оглянуться, когда скрипнула дверь, а через пару минут я уже получил записку, на которой угловатыми буквами Ромки Рукавицы значилось "Стаське Критику". Так звали меня. Я спрятал записку под парту. Самые неприятные предчувствия вызывали у меня записки Валерки Ветра, потому что он не признает эпистолярный жанр и пишет сам только в том случае, если остальных нет под рукой. Но и записка Ромки Рукавицы в начале первого урока тоже не подарок. Из неровных букв я сложил слова, достроенные моим тяжелым предчувствием: "Стаська Критик, сегодня утром Гошкины ребята побили Фимку Таракана, у него синяки и рот разбит и с рукой что-то. После этого урока пойдем разбираться. Постарайся ничего не сказать Генке Щелкунчику, ты же знаешь."
Я смотрел на клетчатую бумагу, злился и скрипел зубами. Я даже стукнул кулаком по колену. Любая несправедливость выводила меня из себя, а особенно Гошкины дураки, напавшие не на меня, например, а на самого беззащитного из нас - маленького веснушчатого Фимку Таракана. Еще надо было подумать о Генке Щелкунчике. Ромка Рукавица был прав: его не следовало ввязывать в драку. Мы все об этом знали. Дело в том, что у Генки Щелкунчика была девушка. Мы все считали зазорным отвлекаться на девчонок, никогда не думали о них серьезно, никто, даже Тот, Кто Умер, а он был как раз такой, как им нравится. Если уж кому-то мы и готовы были такое простить, то, пожалуй, Валерке Ветру, потому что он казался человеком, чье время еще придет, кто будет знаменит и уважаем в будущем, он был как-то безусловно связан с тем, что должно быть потом, а не сейчас. Для нас, если можно так сказать, Валерка Ветер был олицетворением будущего. Там же были и девушки. Но никто не осмелился сказать ни слова, когда у Генки Щелкунчика появилась Люська. Все как-то сразу поняли, что именно он и достоин изящной, коротко стриженой умницы Люськи. От Генки Щелкунчика во все стороны лучами исходило тепло, надежность, бесстрашие, какая-то даже нежность, никому из нас не свойственная. Он был защитником. Защитником в буквальном смысле этого слова. Все мы, также обладающие этим качеством, обращали его сами на себя, а Генка Щелкунчик был просто создан защищать кого-то другого. Скрепя сердце, мы осознали, что этим другим должна быть именно девушка. Наивное, остроносое, внимательноглазое лицо Генки Щелкунчика заметно менялось в присутствии Люськи. Оно словно устремлялось куда-то, сосредотачивалось, будто Генка Щелкунчик смотрел сквозь стекло, желая оказаться по другую сторону. Высокий, он сначала грустно горбился, маясь тайной любовью, а потом распрямился, вытянулся струной рядом с хрупкой Люськой, готовый всегда нагнуться к ней, если нужно; готовый всегда повернуться туда, где она. Держа Люську за руку, Генка Щелкунчик становился просто другим человеком. Таким oн мне нравился еще больше. Генка Щелкунчик был моим другом. Он был самым близким и дорогим мне человеком. Самое главное, что он умел всегда быть рядом. Валерка Ветер мог полностью уйти в себя и ничего не слышать. Фимка Таракан мог стать веселым и неуемным, когда я ждал от нею тишины и его обычной серьезности. Ромка Рукавица, наконец, мог впасть в необъяснимый приступ самобичевания. И только Генка Щелкунчик всегда оставался Генкой Щелкунчиком, если кому-то был нужен именно он. И это я считал самым ценным. Видимо, Люська тоже ценила его постоянство, потому что очень часто и остро нуждалась в его присутствии. Люськин цвет был синий ясный, ровный, глубокий; во что бы она не оделась, больше всего ей шло немного немодное синее платье, взрослое, как она сама. Люська редко появлялась в нашей компании, но иногда, повинуясь только ей понятному ритму, она чувствовала огромную потребность в Генке Щелкунчике, и тогда он приводил ее с собой к нам. Я вполне понимал Люську, потому что и сам часто ощущал такую же потребность в этом человеке. Постепенно Люська стала для меня и для остальных неотъемлемой частью Генки Щелкунчика, и мы готовы были беречь ее также, как его самого, даже больше, потому что она была ему жизненно необходима. Признаюсь, мы подозревали, что для девушки очень важна внешность ее избранника, поэтому с некоторых пор мы, не сговариваясь, стали тщательно оберегать Генку Щелкунчика от драк. Я заметил, что даже в наших мультиках и сериалах нам становилось страшно, когда героев Генки Щелкунчика били по лицу. Ему не стоило драться.
Поэтому, когда Генка Щелкунчик нетерпеливо дернул меня за рукав, я еще продолжал сомневаться в том, надо ли отдавать ему записку. Потом я представил себе, как Гошка и его дураки напали на бедного Фимку Таракана и понял, что Генка Щелкунчик им бы этого не спустил. Я передал записку назад и демонстративно посмотрел в окно. Генка Щелкунчик гневно громыхнул партой, нарвавшись при этом на окрик учительницы. Он злился за двоих - на Гошкину компанию и на нас, пожелавших оставить его в стороне. Потом Генка Щелкунчик небольно ткнул меня кулаком в спину. Я тут же успокоился и понял, что был прав, когда отдал ему записку Ромки Рукавицы.
IV
Впереди шел Валерка Ветер. Почти вплотную за ним шли Генка Щелкунчик и я, немного позади нас - Ромка Рукавица. Когда Фимка Таракан не лежал дома с синяками, он шел рядом с Ромкой Рукавицей. Впереди, с Валеркой Ветром, когда-то ходил Тот, Кто Умер.
Навстречу шел давнишний враг Гошка. За ним - еще пятеро. Его команда образовалась еще в те времена, когда заводилой был Васька Кот, и мы дрались шесть на шесть.
- Будем просить, чтобы двое ушли, - сказал Ромка Рукавица.
- Не будем просить, - ответил Валерка Ветер.
- Потребуем, чтобы ушли, - предложил я.
- Не уйдут, - возразил Генка Щелкунчик.
- Будем просить, - сказал Ромка Рукавица.
- Не будем, - ответил Валерка Ветер. Ромка Рукавица спросил:
- А как же Генка Щелкунчик?
- Будем просить, - не меняя интонации сказал Валерка Ветер.
- Вы с ума сошли! - возмутился Генка Щелкунчик. - Из-за меня хотите просить пощады у этих подонков!
- Не пощады, а справедливости, - сказал я. - Пусть будет четверо на четверо.
В споре команда расслабилась, и это было неприятно. Решения так и не приняли. К счастью, Гошкины ребята вполне нас поняли, и двое из них развернулись и юркнули в подворотню. Остальные подошли вплотную и остановились.
- За что вы ударили Ефима? - сурово спросил Валерка Ветер. Я улыбнулся. В том самом мультике рыцарь Валерки Ветра всегда пытался решить дело разговором, а не дракой.
- А чего? - спросил Гошка. - Он шел мимо, мы и решили: вас всех, что ли ждать?
- Но вас же было много, - Валерка Ветер болезненно поморщился, - а он один.
- А что, вас всех, что ли, ждать ? - повторил Гошка, никогда не отличавшийся умом и разнообразием.
- Значит, будем драться, - мрачно решил Валерка Ветер. Зная, что пускать в ход положено только кулаки, мы уже успели одеть перчатки без пальцев, а Валерка Ветер, поглощенный разговором, только-только достал их из кармана. Воспользовавшись этим, стоявший слева чуть не сбил Валерку Ветра с ног. Вперед метнулся Генка Щелкунчик, синий гном, защищающий своего рыцаря. С криком налетел Ромка Рукавица. Мне все это чрезвычайно не понравилось. Валерка Ветер хоть и ходил впереди, но отнюдь не был сильным, а Ромка Рукавица вообще интеллигент по природе, пацифист, да и руки ему надо было беречь, он рисовал хорошо, а про Генку Щелкунчика и говорить нечего. Короче, мне всех было жалко, кроме себя самого, и я первым делом накинулся на самого Гошку, гада, сволочь, что же ты делаешь, падла, нападаешь на беззащитного, трус, Фимка Таракан всего-то метр пятьдесят, а ты на него, гад, да еще и не один, мразь, на вот тебе, подавись, тварь. Гошка обхватил лицо и повалился на асфальт, лежачего, понятно, не бьют, но вот у Валерки Ветра дела были совсем плохи. Я и его врага ударил по шее, тот что-то заорал про двое на одного, и я крикнул: "помоги Генке Щелкунчику", а сам стукнул его еще раз, руки не жалко, если я не смогу писать, напишет Ромка Рукавица. Вспомнив, я непроизвольно обернулся и увидел, как Ромка Рукавица колотит здоровенного парня и даже успел улыбнуться, пока мне не дали по голове, и вот тогда я озверел: на, получи, еще получи, сволочь, так тебе, за Фимку Таракана, получи, гад, вот тебе, а мне не больно, слышишь, не больно, крыса, вот тебе за нас за всех и за Того, Кто Умер. Дальше пришлось помочь Ромке Рукавице, и вроде бы все обошлось, но тут из подворотни вынырнули двое и кинулись на Валерку Ветра, а я тогда схватил Гошку, врезал ему и сказал: "А ну, забирай их, а то убью." Похоже, Гошка поверил, потому что тут же все разбежались, а мы остались относительно победившие, вот только у Валерки Ветра был серьезный кровоподтек на скуле, а я думал, что палец сломал, но потом обошлось. Ромка Рукавица порвал перчатки, и мы посмеялись над сочетанием перчаток и его прозвища, а Генка Щелкунчик предложил отдать ему пару Того, Кто Умер. Ромка Рукавица невесело улыбнулся узким ртом и, конечно, согласился. Потом мы отвели Валерку Ветра с его кровоподтеком домой, а сами, норовя одобрительно похлопать друг друга по плечу, пошли проведать Фимку Таракана.
V
Я вспомнил это потому, что даже в драке - особенно в драке - мы успевали жить второй жизнью, жизнью наших персонажей, мы воплощались в них и в самих себя, даже не замечая этого. Весной, когда закончился сериал, мы ощутили необходимость искать себе новое прибежище. Не то, чтобы нам было плохо в школе, на улице, в фотокружке или дома, просто та, другая жизнь была для нас чем-то вроде берлоги, где медведь может пережить зиму. Объявление в газете выбило нас из колеи. Мы все собрались тем самым утром у Ромки Рукавицы, покинув цветастые страны своих снов ради того, чтобы усесться на полу, образовать круг или пятиугольник и слушать, как Валерка Ветер читает (а Ромка Рукавица улыбается, потому что уже все знает): "Киностудия объявляет набор мальчиков и девочек в возрасте от 13 до 16 лет для участия в съемках художественного фильма. Ждем вас по четным числам с 10 до 19 часов. Наш адрес: Планерский бульвар, д. б0, телефон и так далее..."
Минут пять мы молчали. Ромка Рукавица победно улыбался.
- Я думаю, что это обман, - сообщил Фимка Таракан, ставший недоверчивым после недавнего нападения Гошкиных ребят.
- Почему обман? - У Генки Щелкунчика сделался такой вид, будто оазис в пустыне в сотый раз оказался миражом. Я пожалел его и сказал:
- Все равно надо проверить.
- Конечно! - крикнул Валерка Ветер, и Ромка Рукавица тоже сказал:
- Обязательно!
- А если это чепуха ? - страдальчески спросил Фимка Таракан.
- Чепуха не чепуха, только кто нас туда возьмет? Есть среди нас таланты? - сказал я.
- Да ну тебя, - ответил Фимка Таракан, постепенно становясь на сторону энтузиастов. Я еще немного поспорил с ними, чтобы окончательно закрепить его в этом положении, а остальные тем временем договаривались и передоговаривались с целью пойти поскорее, но и не пропустить контрольные, а, впрочем, что там, контрольных много, особенно в апреле, а киностудия одна. В результате еще и нашего вмешательства решили, что поедем на киностудию послезавтра, однако послезавтра мы вернулись оттуда несолоно хлебавши, потому что непонятный мужик - вахтер, сказал нам, что набора сегодня не будет и больше не ответил ни на один вопрос. Вернувшись, Фимка Таракан тут же слег с простудой. Я тоже чувствовал себя отвратительно. Все решилось благодаря звонку на киностудию отца Ромки Рукавицы,
Я всегда завидовал, что у него такой отец. Этот человек служил в МВД, был генералом, командовал внутренними войсками; уже тогда его имя звучало с экранов, а теперь он занимался внутренней политикой и вдобавок оказался неплохим писателем. Отец Ромки Рукавицы был удивительным человеком. Со временем его фамилия стала настолько известной, что Ромка Рукавица даже стеснялся. Благодаря этому и возникли когда-то наши прозвища, но теперь уже нам казалось, что так было всегда.
Так вот, его отец одержал телефонную победу и предложил нам появиться на киностудию через день и обратиться в 416 комнату непосредственно к режиссеру Павлу Приозерскому. За эти два дня я дошел до того, что, забывшись, вслух разговаривал с этим воображаемым Приозерским, пожимал ему руку, спорил с ним, убеждал, один раз даже катался с ним на бежевых "Жигулях". Генка Щелкунчик стал просто невменяемым, и Люська взволнованно сказала, что пойдет с нами, чтобы непременно увидеть, кто же такой Павел Приозерский. Имя это она произнесла с надрывом и подвыванием, и мы сразу поняли, что так говорит Генка Щелкунчик, и искренне пожалели Люську. Фимка Таракан вмиг выздоровел. Ромка Рукавица как всегда стыдился, что нам помог его отец, ну, а Валерка Ветер выглядел так, словно он вот-вот свалится с ног от счастья.
2. Киностудия
VI
Еще в первый раз я удивился, что Планерский бульвар оказался по сути не бульваром, а пустырем. Если в начале его еще стояли два-три дома, то дальше простиралась бескрайняя степь с кое-какими редкими зданиями и бездорожьем. По импровизированной улице не ходил транспорт, так что мы, все шестеро, вышли на середину. До дома номер 60 было еще идти и идти. Мы шли в таком порядке: слева направо - Фимка Таракан, я, Генка Щелкунчик, Люська в отрадном синем платье из-под пальто, Валерка Ветер и Ромка Рукавица. Ромка Рукавица любил ходить с краю или последним. Взглянув на его лицо, каждому становилось ясно, что он сочиняет стихи. У Ромки Рукавицы были опечаленные глаза настоящего поэта, только вот лицо его не дотягивало до Байрона: узкое, почти треугольное, густые и мягкие темные брови, стрижка, которая, несмотря на старания матери, оставалась модной и аккуратной первые десять минут. Ромка Рукавица сосредоточенно глядел под ноги и молчал. Так мы вышагивали по улице, вшестером, вдоль непонятных зданий, вдоль пустых промежутков, деревьев, тяжелых от апрельских почек. И, конечно, с нами шел Тот, Кто Умер. Тогда мы были счастливы, как в том мультике; вернее сходство было одно: мы не сомневались, что все закончится хорошо. Я видел, как неуверенный ветер треплет шарф моего друга Генки Щелкунчика, и как Люська поправляет его свободной рукой, а ту, другую, так боится разжать и потерять Генку Щелкунчика хотя бы на минуту. Я слышал, как Фимка Таракан пытается докричаться через всю шеренгу до Ромки Рукавицы, и как Ромка Рукавица идет, смотрит в небо, спотыкается, и ему совсем не до того. Фимка Таракан переключился тогда на Валерку Ветра, и мы продолжали вышагивать по Планерскому бульвару в направлении дома номер 60.
Огромное здание киностудии, металлическое, прямоугольное, на этот раз оказалось поприветливее. Тому же вахтеру мы хором, но нестройно, отрапортовали: "В 416-ю к Приозерскому", особенно старалась Люська. Вахтер ошеломленно пропустил нас к заветной двери и сказал: "По коридору направо, потом по лестнице, второй этаж, напротив." Желающих кроме нас не было, коридоры пустовали, обычные, холодные, канцелярские коридоры предвыходного дня - пятницы. На шикарной деревянной двери под номером 416 висела табличка "Режиссеры" - фамилия Приозерского тоже значилась тут. Нас поглотила элегантная внутренность первой комнаты - круглый стол, мягкие кресла и секретарша, раздавшая анкеты. Мои пальцы пульсировали, сжимая авторучку. Когда мы едва-едва закончили писать, секретарша сказала: "Разделитесь по трое". Я сразу же сказал, что пойду с Генкой Щелкунчиком и Люськой, будто ждал этого момента. Генка Щелкунчик кивнул, а Люська улыбнулась, мучимая хрупким апрельским насморком. Ее щеки немного блестели от крема. Мы пошли первыми. В кабинете я растерялся настолько, что готов был выбежать оттуда. Это была одна из самых трудных моих минут, меня всегда затрудняли моменты, когда необходимо было выбирать. Дело в том, что в кабинете находились двое мужчин, и один из них был невозможно похож на того, кто мне снился все эти ночи. Даже слова приходили те же. Этот Павел Приозерский моих сновидений был высоким, кудрявым, еще молодым, одетым в клетчатую рубашку и безрукавку, даже очки были на месте, даже цвет глаз, увеличенных стеклами, совпадал. Он стоял, а вот второй, сидевший за столом, был невысоким, каким-то плюгавым и, сразу видно, занудным. Он бы не задумываясь начал говорить с нами, как с детьми. Я внезапно вспотел. Я понял: если Приозерским окажется не тот, я никогда не буду сниматься здесь. Это было право автора - ведь я придумал Приозерского раньше, чем он увидел меня.
Мы поздоровались, занудный остался сидеть, а человек, тщательно обрисованный в моей сновиденческой тетради, сгреб анкеты и сказал нам:
- Давайте знакомиться. Я - режиссер, меня зовут Павел Викторович Приозерский.
Я облегченно вздохнул. Путь был свободен. Теперь я мог, хотел, мечтал, стремился сниматься в его фильме, в самой что ни на есть бессловесной эпизодической роли. Он заглянул в анкеты и спросил у Генки Щелкунчика:
- Ну, а ты Геннадий или Стас?
Генка Щелкунчик ответил, я тоже пробормотал что-то несуразное, но страх уже проходил, становилось легче, и я перемигнулся с друзьями.
- А вас, милая дама, зовут Людмила, - сказал Приозерский и посмотрел на Люську с неожиданной симпатией. Ни глазами, ни улыбкой Люська не выдала своего смущения, но сильно вцепилась в рукав Генки Щелкунчика.
- Вот и хорошо, - заключил Приозерский. - Вы, значит, вместе. Вот и снимем, как вы уходите от этого юноши.
Генка Щелкунчик очень растерялся и даже побледнел, но Люська обернулась к нему и улыбнулась так уверенно и спокойно, что Генка Щелкунчик перестал испуганно горбиться и свободно уселся на предложенный стул. Из рассказа Павла Приозерского я понял, что его фантастический фильм-эпопея называется "Стержень века" и что часть фильма уже снята, а в оставшейся части, по замыслу сценариста (и он познакомил нас с плюгавым и занудным Георгием Кимовым: как тут не вспомнить гадину Гошку) имеется множество сцен с подростками. Действие фильма происходит в далеком веке, но идея, как и в мультике, самая банальная: на фоне суперсовременных городов и страшной космической войны люди живут и чувствуют также, как сейчас; и беды у них (кроме нашествия из далекого космоса) остались вполне земными, человеческими. Дальше я не слушал. Возможность по-настоящему пожить другой жизнью, да еще в будущем, да еще и остаться в памяти всего мира такими, какими мы будем в фильме - эта возможность горела в моих глазах и полыхала отражением в глазах моего друга Генки Щелкунчика. Мы опомнились только вечером, когда мы все пришли ко мне домой, и моя сестра купила потрясающий торт с орехами по случаю того, что нас сразу же утвердили на роли - всех до одного. Не знаю, подействовал ли на это отец Ромки Рукавицы, или просто Приозерскому понадобилось множество сцен.
- Ну что? - расспрашивала моя сестра, - вы уже знаете, кого будете играть?
- Представляете, - сказал Генка Щелкунчик, до этого момента жутко стеснявшийся моей сестры, - кругом обалденная техника, совершенные машины, улицы из стекла, солнце круглый год, а тут еще ужасная война из далекого космоса, города взрываются, бьется стекло, а мне на это все наплевать, потому что от меня ушла любимая девушка.
Уроки актерского мастерства
1. Объявление
I
Утром случилось то, что я так люблю - я проснулся от телефонного звонка, только вышел из странной цветастой страны моего сна, в котором я был кем-то другим; прижался ухом к трубке и сразу же услышал голос моего друга.
- Слушай, - сказал Валерка Ветер, - школа отменяется. Ромка Рукавица нашел объявление.
Я присвистнул. Этих слов было вполне достаточно, чтобы я не жалел о красивой стране сна. Жаль только, что я забыл его, не успев записать. А Валерка Ветер в это время говорил:
- Собираемся у Ромки Рукавицы, когда уйдут его родители. Понял?
- Ага, - сказал я. - А когда они уйдут?
- Где-то в девять, - взволнованно ответил Валерка Ветер, и мы еще немного поговорили о том, как бы остаться дома и в то же время не вызвать подозрений у матери. Решили сказать, что ко второму уроку. Не знаю, как его родители, но мои поверили.
II
Нас было пятеро и Тот, Кто Умер. Не один я записывал свои сны. И Генка Щелкунчик, и Валерка Ветер, и Ромка Рукавица, и Фимка Таракан - все мы пользовались каждой возможностью побыть кем-то еще. Началось это давно, а раскрылось в тот день, когда мы неохотно готовились к контрольной по химии, сидя дома у Фимки Таракана.
Но занимала нас не химия, а такая необходимая вещь, как идеальный план нашей улицы со всеми воображаемыми проходными дворами и даже одной винтовой лестницей, произвольно помещенной в левом подъезде от Ромки Рукавицы. Серьезный и ужасно дисциплинированный Фимка Таракан специально отложил план на телевизор; и в какой-то момент мы, жадно поглядывавшие на него, окончательно отвлеклись от химии, потому что увидели потрясающий мультик.
Телевизор светился красным и фиолетовым. На переднем плане вышагивало необычайно обаятельное существо, удерживающее за поводья лошадь. Оно было синее, внешне похожее на гнома с большими смешными глазами, в синем костюмчике и трогательной соломенной шляпке. Все в нем было лишнее, но очень смешное.
- Чур, это я! - крикнул Генка Щелкунчик. Всегда он так: что-нибудь скажет - и готово новое увлечение. Каждый из нас сейчас же нашел себе персонажа. Никто, конечно, не возражал, чтобы рыцарем, сидящим на коне, которого вел гном, стал Валерка Ветер. Кому же еще из нас быть рыцарем? Ромке Рукавице приглянулся тощий черный пес, несчастный, но, разумеется, добрый. Псу было суждено подружиться с гномом и рыцарем, ну, а мы представляли вражеский лагерь. Фимка Таракан ко всеобщей радости воплотился в злобного старичка типа Кащея Бессмертного, а я заделался его советником: хитрющим большеголовым зеленым монстром. Мы хохотали до слез над столкновениями героев, ставивших нас в такие отношения друг с другом, которые мы и представить себе не могли до этого. В целом идея была дурацкая: рыцарь искал какие-то там сокровища для королевской дочки; не так уж оригинально, но мультик был: замечательный.
Отцом капризной дочки оказался смешной толстяк с ослепительной улыбкой, одетый в королевские шикарные доспехи, и был он таким знакомым, что Фимка Таракан не удержался:
- Да это же Васька Кот!
Мультипликационный король был действительно вылитый Васька Кот. Так звали Того, Кто Умер. Никогда и никто из нас пятерых не сможет, не позволит, не дерзнет забыть бесконечно длинный день 19 октября, когда Васька Кот, в свое время собравший нас в неразлучную команду, разбился на мотоцикле. Мы долго не могли свыкнуться с этим и официально постановили считать Ваську Кота живым. Покупали ли мы учебники для уроков, или книжки для себя, или пластинки, или перчатки без пальцев - любые одинаковые предметы мы по прежнему брали в шести экземплярах. Даже в столовой первое время требовали шесть порций. Именно эти остывающие супы и лишние перчатки навели нас на безумную мысль, что Васьки Кота больше нет, и он стал для нас Тем, Кто Умер. Говоря о нем, мы называли его по имени, но мысленно мы обращались к нему именно так.
Васька Кот был самым сильным из нас, и нам очень не хватало его в уличных драках. По ширине плеч следующим шел я, остальные просто презирали кулачный бой и не включали в достоинства подходящие для этого качества. Генка Щелкунчик был у нас самым хорошим, не знаю почему, просто я любил его больше всех. Больше себя. Благородный и серьезный Валерка Ветер считался самым красивым, маленький рыжий Фимка Таракан - самым дисциплинированным и честным, грустноглазый Ромка Рукавица считался самым образованным, но вообще-то он был больше всех похожим на Ваську Кота, только у того напрочь отсутствовали всякие эмоциональные тормоза, а у Ромки Рукавицы они были; вероятно, благодаря его необыкновенным, замечательным родителям, воспитавшим Ромку Рукавицу таким, каким он был. Что до меня, я считался самым талантливым, но мне кажется, что на самом деле им был опять-таки Ромка Рукавица. Однако, именно мне поручили записывать все события, происходившие в нашем многосерийном мультике; я заменял героев нами самими, и на бумаге оставались наши приключения, наши путешествия, бывшие более чем реальными, потому мы все очень верили в это. Постепенно я подкорректировал даже внешность наших персонажей, почти заменив их на нас самих, но оставив в незнакомой, интересной, ярко-красочной обстановке. Итак, я написал уже целую сказку, когда мультфильм закончился.
Ошеломленные, мы накинулись на первый же попавшийся молодежный сериал, здесь было не так смешно и интересно, зато гораздо более жизненно и наглядно, даже не надо было записывать. На экране существовали люди, во многом похожие на нас, чуть отличающиеся, и мы имели полную возможность жить хоть той жизнью, хоть этой, встречаться то там, то здесь, бороться и обижаться в телевизоре с 18 до 19 часов каждый день, а мириться в школе на скучных уроках геометрии. Смутное чувство тоски появилось, когда объявили последнюю серию, и герои начали скоропалительно подходить к счастливому разрешению всех проблем, а мы - к головокружительной пустоте. Это совпало с 19 числом, с тем днем, когда мы снова поехали к Тому, Кто Умер. Отец Ромки Рукавицы на машине подвез нас до вокзала, пожелал нам глядеть веселей и совсем случайно упомянул о том объявлении. С тех пор Ромка Рукавица искал его во всех недавних газетах, а газет у них в доме было великое множество.
III
Теперь я вспомнил еще один эпизод, случившийся за три дня до раннего звонка Валерки Ветра. Мы учились в одном классе с Генкой Щелкунчиком, а Валерка Ветер, Ромка Рукавица и Фимка Таракан - в параллельном. У нас была самая разненавистная алгебра, мы ее не любили, в основном, за кабинет с партами, рассчитанными на одного. Так что Генка Щелкунчик сидел не рядом, а позади меня. Это было просто ужасно. Я не успел оглянуться, когда скрипнула дверь, а через пару минут я уже получил записку, на которой угловатыми буквами Ромки Рукавицы значилось "Стаське Критику". Так звали меня. Я спрятал записку под парту. Самые неприятные предчувствия вызывали у меня записки Валерки Ветра, потому что он не признает эпистолярный жанр и пишет сам только в том случае, если остальных нет под рукой. Но и записка Ромки Рукавицы в начале первого урока тоже не подарок. Из неровных букв я сложил слова, достроенные моим тяжелым предчувствием: "Стаська Критик, сегодня утром Гошкины ребята побили Фимку Таракана, у него синяки и рот разбит и с рукой что-то. После этого урока пойдем разбираться. Постарайся ничего не сказать Генке Щелкунчику, ты же знаешь."
Я смотрел на клетчатую бумагу, злился и скрипел зубами. Я даже стукнул кулаком по колену. Любая несправедливость выводила меня из себя, а особенно Гошкины дураки, напавшие не на меня, например, а на самого беззащитного из нас - маленького веснушчатого Фимку Таракана. Еще надо было подумать о Генке Щелкунчике. Ромка Рукавица был прав: его не следовало ввязывать в драку. Мы все об этом знали. Дело в том, что у Генки Щелкунчика была девушка. Мы все считали зазорным отвлекаться на девчонок, никогда не думали о них серьезно, никто, даже Тот, Кто Умер, а он был как раз такой, как им нравится. Если уж кому-то мы и готовы были такое простить, то, пожалуй, Валерке Ветру, потому что он казался человеком, чье время еще придет, кто будет знаменит и уважаем в будущем, он был как-то безусловно связан с тем, что должно быть потом, а не сейчас. Для нас, если можно так сказать, Валерка Ветер был олицетворением будущего. Там же были и девушки. Но никто не осмелился сказать ни слова, когда у Генки Щелкунчика появилась Люська. Все как-то сразу поняли, что именно он и достоин изящной, коротко стриженой умницы Люськи. От Генки Щелкунчика во все стороны лучами исходило тепло, надежность, бесстрашие, какая-то даже нежность, никому из нас не свойственная. Он был защитником. Защитником в буквальном смысле этого слова. Все мы, также обладающие этим качеством, обращали его сами на себя, а Генка Щелкунчик был просто создан защищать кого-то другого. Скрепя сердце, мы осознали, что этим другим должна быть именно девушка. Наивное, остроносое, внимательноглазое лицо Генки Щелкунчика заметно менялось в присутствии Люськи. Оно словно устремлялось куда-то, сосредотачивалось, будто Генка Щелкунчик смотрел сквозь стекло, желая оказаться по другую сторону. Высокий, он сначала грустно горбился, маясь тайной любовью, а потом распрямился, вытянулся струной рядом с хрупкой Люськой, готовый всегда нагнуться к ней, если нужно; готовый всегда повернуться туда, где она. Держа Люську за руку, Генка Щелкунчик становился просто другим человеком. Таким oн мне нравился еще больше. Генка Щелкунчик был моим другом. Он был самым близким и дорогим мне человеком. Самое главное, что он умел всегда быть рядом. Валерка Ветер мог полностью уйти в себя и ничего не слышать. Фимка Таракан мог стать веселым и неуемным, когда я ждал от нею тишины и его обычной серьезности. Ромка Рукавица, наконец, мог впасть в необъяснимый приступ самобичевания. И только Генка Щелкунчик всегда оставался Генкой Щелкунчиком, если кому-то был нужен именно он. И это я считал самым ценным. Видимо, Люська тоже ценила его постоянство, потому что очень часто и остро нуждалась в его присутствии. Люськин цвет был синий ясный, ровный, глубокий; во что бы она не оделась, больше всего ей шло немного немодное синее платье, взрослое, как она сама. Люська редко появлялась в нашей компании, но иногда, повинуясь только ей понятному ритму, она чувствовала огромную потребность в Генке Щелкунчике, и тогда он приводил ее с собой к нам. Я вполне понимал Люську, потому что и сам часто ощущал такую же потребность в этом человеке. Постепенно Люська стала для меня и для остальных неотъемлемой частью Генки Щелкунчика, и мы готовы были беречь ее также, как его самого, даже больше, потому что она была ему жизненно необходима. Признаюсь, мы подозревали, что для девушки очень важна внешность ее избранника, поэтому с некоторых пор мы, не сговариваясь, стали тщательно оберегать Генку Щелкунчика от драк. Я заметил, что даже в наших мультиках и сериалах нам становилось страшно, когда героев Генки Щелкунчика били по лицу. Ему не стоило драться.
Поэтому, когда Генка Щелкунчик нетерпеливо дернул меня за рукав, я еще продолжал сомневаться в том, надо ли отдавать ему записку. Потом я представил себе, как Гошка и его дураки напали на бедного Фимку Таракана и понял, что Генка Щелкунчик им бы этого не спустил. Я передал записку назад и демонстративно посмотрел в окно. Генка Щелкунчик гневно громыхнул партой, нарвавшись при этом на окрик учительницы. Он злился за двоих - на Гошкину компанию и на нас, пожелавших оставить его в стороне. Потом Генка Щелкунчик небольно ткнул меня кулаком в спину. Я тут же успокоился и понял, что был прав, когда отдал ему записку Ромки Рукавицы.
IV
Впереди шел Валерка Ветер. Почти вплотную за ним шли Генка Щелкунчик и я, немного позади нас - Ромка Рукавица. Когда Фимка Таракан не лежал дома с синяками, он шел рядом с Ромкой Рукавицей. Впереди, с Валеркой Ветром, когда-то ходил Тот, Кто Умер.
Навстречу шел давнишний враг Гошка. За ним - еще пятеро. Его команда образовалась еще в те времена, когда заводилой был Васька Кот, и мы дрались шесть на шесть.
- Будем просить, чтобы двое ушли, - сказал Ромка Рукавица.
- Не будем просить, - ответил Валерка Ветер.
- Потребуем, чтобы ушли, - предложил я.
- Не уйдут, - возразил Генка Щелкунчик.
- Будем просить, - сказал Ромка Рукавица.
- Не будем, - ответил Валерка Ветер. Ромка Рукавица спросил:
- А как же Генка Щелкунчик?
- Будем просить, - не меняя интонации сказал Валерка Ветер.
- Вы с ума сошли! - возмутился Генка Щелкунчик. - Из-за меня хотите просить пощады у этих подонков!
- Не пощады, а справедливости, - сказал я. - Пусть будет четверо на четверо.
В споре команда расслабилась, и это было неприятно. Решения так и не приняли. К счастью, Гошкины ребята вполне нас поняли, и двое из них развернулись и юркнули в подворотню. Остальные подошли вплотную и остановились.
- За что вы ударили Ефима? - сурово спросил Валерка Ветер. Я улыбнулся. В том самом мультике рыцарь Валерки Ветра всегда пытался решить дело разговором, а не дракой.
- А чего? - спросил Гошка. - Он шел мимо, мы и решили: вас всех, что ли ждать?
- Но вас же было много, - Валерка Ветер болезненно поморщился, - а он один.
- А что, вас всех, что ли, ждать ? - повторил Гошка, никогда не отличавшийся умом и разнообразием.
- Значит, будем драться, - мрачно решил Валерка Ветер. Зная, что пускать в ход положено только кулаки, мы уже успели одеть перчатки без пальцев, а Валерка Ветер, поглощенный разговором, только-только достал их из кармана. Воспользовавшись этим, стоявший слева чуть не сбил Валерку Ветра с ног. Вперед метнулся Генка Щелкунчик, синий гном, защищающий своего рыцаря. С криком налетел Ромка Рукавица. Мне все это чрезвычайно не понравилось. Валерка Ветер хоть и ходил впереди, но отнюдь не был сильным, а Ромка Рукавица вообще интеллигент по природе, пацифист, да и руки ему надо было беречь, он рисовал хорошо, а про Генку Щелкунчика и говорить нечего. Короче, мне всех было жалко, кроме себя самого, и я первым делом накинулся на самого Гошку, гада, сволочь, что же ты делаешь, падла, нападаешь на беззащитного, трус, Фимка Таракан всего-то метр пятьдесят, а ты на него, гад, да еще и не один, мразь, на вот тебе, подавись, тварь. Гошка обхватил лицо и повалился на асфальт, лежачего, понятно, не бьют, но вот у Валерки Ветра дела были совсем плохи. Я и его врага ударил по шее, тот что-то заорал про двое на одного, и я крикнул: "помоги Генке Щелкунчику", а сам стукнул его еще раз, руки не жалко, если я не смогу писать, напишет Ромка Рукавица. Вспомнив, я непроизвольно обернулся и увидел, как Ромка Рукавица колотит здоровенного парня и даже успел улыбнуться, пока мне не дали по голове, и вот тогда я озверел: на, получи, еще получи, сволочь, так тебе, за Фимку Таракана, получи, гад, вот тебе, а мне не больно, слышишь, не больно, крыса, вот тебе за нас за всех и за Того, Кто Умер. Дальше пришлось помочь Ромке Рукавице, и вроде бы все обошлось, но тут из подворотни вынырнули двое и кинулись на Валерку Ветра, а я тогда схватил Гошку, врезал ему и сказал: "А ну, забирай их, а то убью." Похоже, Гошка поверил, потому что тут же все разбежались, а мы остались относительно победившие, вот только у Валерки Ветра был серьезный кровоподтек на скуле, а я думал, что палец сломал, но потом обошлось. Ромка Рукавица порвал перчатки, и мы посмеялись над сочетанием перчаток и его прозвища, а Генка Щелкунчик предложил отдать ему пару Того, Кто Умер. Ромка Рукавица невесело улыбнулся узким ртом и, конечно, согласился. Потом мы отвели Валерку Ветра с его кровоподтеком домой, а сами, норовя одобрительно похлопать друг друга по плечу, пошли проведать Фимку Таракана.
V
Я вспомнил это потому, что даже в драке - особенно в драке - мы успевали жить второй жизнью, жизнью наших персонажей, мы воплощались в них и в самих себя, даже не замечая этого. Весной, когда закончился сериал, мы ощутили необходимость искать себе новое прибежище. Не то, чтобы нам было плохо в школе, на улице, в фотокружке или дома, просто та, другая жизнь была для нас чем-то вроде берлоги, где медведь может пережить зиму. Объявление в газете выбило нас из колеи. Мы все собрались тем самым утром у Ромки Рукавицы, покинув цветастые страны своих снов ради того, чтобы усесться на полу, образовать круг или пятиугольник и слушать, как Валерка Ветер читает (а Ромка Рукавица улыбается, потому что уже все знает): "Киностудия объявляет набор мальчиков и девочек в возрасте от 13 до 16 лет для участия в съемках художественного фильма. Ждем вас по четным числам с 10 до 19 часов. Наш адрес: Планерский бульвар, д. б0, телефон и так далее..."
Минут пять мы молчали. Ромка Рукавица победно улыбался.
- Я думаю, что это обман, - сообщил Фимка Таракан, ставший недоверчивым после недавнего нападения Гошкиных ребят.
- Почему обман? - У Генки Щелкунчика сделался такой вид, будто оазис в пустыне в сотый раз оказался миражом. Я пожалел его и сказал:
- Все равно надо проверить.
- Конечно! - крикнул Валерка Ветер, и Ромка Рукавица тоже сказал:
- Обязательно!
- А если это чепуха ? - страдальчески спросил Фимка Таракан.
- Чепуха не чепуха, только кто нас туда возьмет? Есть среди нас таланты? - сказал я.
- Да ну тебя, - ответил Фимка Таракан, постепенно становясь на сторону энтузиастов. Я еще немного поспорил с ними, чтобы окончательно закрепить его в этом положении, а остальные тем временем договаривались и передоговаривались с целью пойти поскорее, но и не пропустить контрольные, а, впрочем, что там, контрольных много, особенно в апреле, а киностудия одна. В результате еще и нашего вмешательства решили, что поедем на киностудию послезавтра, однако послезавтра мы вернулись оттуда несолоно хлебавши, потому что непонятный мужик - вахтер, сказал нам, что набора сегодня не будет и больше не ответил ни на один вопрос. Вернувшись, Фимка Таракан тут же слег с простудой. Я тоже чувствовал себя отвратительно. Все решилось благодаря звонку на киностудию отца Ромки Рукавицы,
Я всегда завидовал, что у него такой отец. Этот человек служил в МВД, был генералом, командовал внутренними войсками; уже тогда его имя звучало с экранов, а теперь он занимался внутренней политикой и вдобавок оказался неплохим писателем. Отец Ромки Рукавицы был удивительным человеком. Со временем его фамилия стала настолько известной, что Ромка Рукавица даже стеснялся. Благодаря этому и возникли когда-то наши прозвища, но теперь уже нам казалось, что так было всегда.
Так вот, его отец одержал телефонную победу и предложил нам появиться на киностудию через день и обратиться в 416 комнату непосредственно к режиссеру Павлу Приозерскому. За эти два дня я дошел до того, что, забывшись, вслух разговаривал с этим воображаемым Приозерским, пожимал ему руку, спорил с ним, убеждал, один раз даже катался с ним на бежевых "Жигулях". Генка Щелкунчик стал просто невменяемым, и Люська взволнованно сказала, что пойдет с нами, чтобы непременно увидеть, кто же такой Павел Приозерский. Имя это она произнесла с надрывом и подвыванием, и мы сразу поняли, что так говорит Генка Щелкунчик, и искренне пожалели Люську. Фимка Таракан вмиг выздоровел. Ромка Рукавица как всегда стыдился, что нам помог его отец, ну, а Валерка Ветер выглядел так, словно он вот-вот свалится с ног от счастья.
2. Киностудия
VI
Еще в первый раз я удивился, что Планерский бульвар оказался по сути не бульваром, а пустырем. Если в начале его еще стояли два-три дома, то дальше простиралась бескрайняя степь с кое-какими редкими зданиями и бездорожьем. По импровизированной улице не ходил транспорт, так что мы, все шестеро, вышли на середину. До дома номер 60 было еще идти и идти. Мы шли в таком порядке: слева направо - Фимка Таракан, я, Генка Щелкунчик, Люська в отрадном синем платье из-под пальто, Валерка Ветер и Ромка Рукавица. Ромка Рукавица любил ходить с краю или последним. Взглянув на его лицо, каждому становилось ясно, что он сочиняет стихи. У Ромки Рукавицы были опечаленные глаза настоящего поэта, только вот лицо его не дотягивало до Байрона: узкое, почти треугольное, густые и мягкие темные брови, стрижка, которая, несмотря на старания матери, оставалась модной и аккуратной первые десять минут. Ромка Рукавица сосредоточенно глядел под ноги и молчал. Так мы вышагивали по улице, вшестером, вдоль непонятных зданий, вдоль пустых промежутков, деревьев, тяжелых от апрельских почек. И, конечно, с нами шел Тот, Кто Умер. Тогда мы были счастливы, как в том мультике; вернее сходство было одно: мы не сомневались, что все закончится хорошо. Я видел, как неуверенный ветер треплет шарф моего друга Генки Щелкунчика, и как Люська поправляет его свободной рукой, а ту, другую, так боится разжать и потерять Генку Щелкунчика хотя бы на минуту. Я слышал, как Фимка Таракан пытается докричаться через всю шеренгу до Ромки Рукавицы, и как Ромка Рукавица идет, смотрит в небо, спотыкается, и ему совсем не до того. Фимка Таракан переключился тогда на Валерку Ветра, и мы продолжали вышагивать по Планерскому бульвару в направлении дома номер 60.
Огромное здание киностудии, металлическое, прямоугольное, на этот раз оказалось поприветливее. Тому же вахтеру мы хором, но нестройно, отрапортовали: "В 416-ю к Приозерскому", особенно старалась Люська. Вахтер ошеломленно пропустил нас к заветной двери и сказал: "По коридору направо, потом по лестнице, второй этаж, напротив." Желающих кроме нас не было, коридоры пустовали, обычные, холодные, канцелярские коридоры предвыходного дня - пятницы. На шикарной деревянной двери под номером 416 висела табличка "Режиссеры" - фамилия Приозерского тоже значилась тут. Нас поглотила элегантная внутренность первой комнаты - круглый стол, мягкие кресла и секретарша, раздавшая анкеты. Мои пальцы пульсировали, сжимая авторучку. Когда мы едва-едва закончили писать, секретарша сказала: "Разделитесь по трое". Я сразу же сказал, что пойду с Генкой Щелкунчиком и Люськой, будто ждал этого момента. Генка Щелкунчик кивнул, а Люська улыбнулась, мучимая хрупким апрельским насморком. Ее щеки немного блестели от крема. Мы пошли первыми. В кабинете я растерялся настолько, что готов был выбежать оттуда. Это была одна из самых трудных моих минут, меня всегда затрудняли моменты, когда необходимо было выбирать. Дело в том, что в кабинете находились двое мужчин, и один из них был невозможно похож на того, кто мне снился все эти ночи. Даже слова приходили те же. Этот Павел Приозерский моих сновидений был высоким, кудрявым, еще молодым, одетым в клетчатую рубашку и безрукавку, даже очки были на месте, даже цвет глаз, увеличенных стеклами, совпадал. Он стоял, а вот второй, сидевший за столом, был невысоким, каким-то плюгавым и, сразу видно, занудным. Он бы не задумываясь начал говорить с нами, как с детьми. Я внезапно вспотел. Я понял: если Приозерским окажется не тот, я никогда не буду сниматься здесь. Это было право автора - ведь я придумал Приозерского раньше, чем он увидел меня.
Мы поздоровались, занудный остался сидеть, а человек, тщательно обрисованный в моей сновиденческой тетради, сгреб анкеты и сказал нам:
- Давайте знакомиться. Я - режиссер, меня зовут Павел Викторович Приозерский.
Я облегченно вздохнул. Путь был свободен. Теперь я мог, хотел, мечтал, стремился сниматься в его фильме, в самой что ни на есть бессловесной эпизодической роли. Он заглянул в анкеты и спросил у Генки Щелкунчика:
- Ну, а ты Геннадий или Стас?
Генка Щелкунчик ответил, я тоже пробормотал что-то несуразное, но страх уже проходил, становилось легче, и я перемигнулся с друзьями.
- А вас, милая дама, зовут Людмила, - сказал Приозерский и посмотрел на Люську с неожиданной симпатией. Ни глазами, ни улыбкой Люська не выдала своего смущения, но сильно вцепилась в рукав Генки Щелкунчика.
- Вот и хорошо, - заключил Приозерский. - Вы, значит, вместе. Вот и снимем, как вы уходите от этого юноши.
Генка Щелкунчик очень растерялся и даже побледнел, но Люська обернулась к нему и улыбнулась так уверенно и спокойно, что Генка Щелкунчик перестал испуганно горбиться и свободно уселся на предложенный стул. Из рассказа Павла Приозерского я понял, что его фантастический фильм-эпопея называется "Стержень века" и что часть фильма уже снята, а в оставшейся части, по замыслу сценариста (и он познакомил нас с плюгавым и занудным Георгием Кимовым: как тут не вспомнить гадину Гошку) имеется множество сцен с подростками. Действие фильма происходит в далеком веке, но идея, как и в мультике, самая банальная: на фоне суперсовременных городов и страшной космической войны люди живут и чувствуют также, как сейчас; и беды у них (кроме нашествия из далекого космоса) остались вполне земными, человеческими. Дальше я не слушал. Возможность по-настоящему пожить другой жизнью, да еще в будущем, да еще и остаться в памяти всего мира такими, какими мы будем в фильме - эта возможность горела в моих глазах и полыхала отражением в глазах моего друга Генки Щелкунчика. Мы опомнились только вечером, когда мы все пришли ко мне домой, и моя сестра купила потрясающий торт с орехами по случаю того, что нас сразу же утвердили на роли - всех до одного. Не знаю, подействовал ли на это отец Ромки Рукавицы, или просто Приозерскому понадобилось множество сцен.
- Ну что? - расспрашивала моя сестра, - вы уже знаете, кого будете играть?
- Представляете, - сказал Генка Щелкунчик, до этого момента жутко стеснявшийся моей сестры, - кругом обалденная техника, совершенные машины, улицы из стекла, солнце круглый год, а тут еще ужасная война из далекого космоса, города взрываются, бьется стекло, а мне на это все наплевать, потому что от меня ушла любимая девушка.