Страница:
Сама хозяйка возилась в пристройке-кухне, заваривая успокоительные травы. Она не задала ни единого вопроса. Если понадобится ее помощь, муж сам скажет.
Заплаканная гостья сидела рядом с Кринашем на заднем крыльце, куда увел ее хозяин, чтоб на холодном ветерке скорее погасли разгоряченные щеки.
– Когда в Хашуэри проснулся Дар, все в замке были в восторге. Как же! В потомке Первого Медведя пробудилась чародейная сила! – Ульфейя поджала губы, помолчала немного и закончила почти враждебно: – Все радовались. Кроме меня. Я как раз поняла, что жду ребенка. Я и раньше была ему не пара, а уж для Истинного Мага…
В голосе молодой женщины зазвенели опасные нотки. Не сорвалась бы на истерику! Кринаш спросил нарочито сдержанным тоном:
– А какой Дар у высокородного господина?
– Охранный. В детстве озорничал: проведет ладошкой над порогом – и полдня никто не может в комнату войти. Никто не знал, что это его проделки, а я не выдавала. И еще он хорошо чувствует чужую магию.
Ульфейя помолчала. Кринаш не торопил ее, слушая шум ветра в сосновых ветвях по ту сторону высокого частокола.
– Я не сказала ему… так и не сказала! Хотела, чтобы он сам… не ради ребенка, а ради меня! И Хашуэри поговорил с родителями. Тут такое началось – ой!..
Кринаш сочувственно кивнул. Это для простолюдинов вроде него Дети Рода – высокая знать. Но не для Детей Кланов, потомков двенадцати великих магов. Ясно-понятно, что родители Хашуэри не пришли в восторг от признаний сыночка!
– Отец тоже рассердился, грозил увезти меня из замка. Тогда Хашуэри пришел ко мне ночью. Сказал, что родители против нашего брака. Но он знает, как заставить старших с собой считаться. Ему известно, где достать древний талисман – ни у одного мага нет подобного! Когда в его руках окажется такое могущество, все узнают, кто такой Хашуэри Горячая Кровь из Клана Медведя! Никто не посмеет с ним спорить, даже родители. И он сам выберет жену. Так что я должна перестать реветь и спокойно ждать его возвращения.
Слезы все-таки прорвались наружу. Ульфейя закрыла лицо руками, плечи ее вздрагивали. Кринаш не утешал женщину: она справится со слабостью сама. Для нее важно выговориться.
Взяла себя в руки, продолжила глуховато:
– Он не вернулся. Просто исчез, и никто ничего не знает. Обращались даже к ясновидящей из-за Лунных гор. Но и грайанка ничего толком не сказала. Даже не почувствовала, жив или в Бездну ушел…
Приоткрылась дверь: Дагерта принесла травяной отвар. Муж быстро обернулся, коротко махнул рукой. Дагерта понятливо исчезла.
Ничего не заметив, Ульфейя продолжала:
– Полгода назад я родила девочку. Перед родами отец увез меня в Фатимир. Дом, деньги, служанки… Но родители на внучку даже не глянули. А она такая славная девочка, глазки ясные, умненькие…
Губы молодой матери задрожали, она заговорила быстрее, словно стараясь, чтобы слова обогнали слезы:
– А недавно приехал отец: нашел мне жениха. Сын его старого друга. Говорит, за мной такое приданое – на трех невест хватит. А я знаю, у отца больших денег не было.
– Клан Медведя, – кивнул Кринаш.
– Я почти согласилась, но оказалось, что жениху не нужна моя девочка. Отец сказал: не дадим ей пропасть… но она же останется без имени! Отребье… Это же ужас какой – всю жизнь прожить Отребьем! Ты только представь себе…
– Я-то как раз представляю, – негромко и ровно отозвался Кринаш. – Я это тридцать девять лет очень хорошо представлял. Сам не так давно именем обзавелся.
Глаза Ульфейи расширились. До нее только сейчас дошло, как представился им хозяин, отогнав троллей.
Кринаш из Семейства Кринаш. Первый в своем Семействе. Основатель.
Женщина с новым интересом обернулась к собеседнику:
– Но как же ты… как удалось?..
– Твоей девочке так не удастся… Шесть лет назад я на поле боя спас жизнь королю Нуртору. За это он позволил мне основать Семейство. Но ты же понимаешь: на всех бедолаг из Отребья не наберешься погибающих королей!
– Ничего не скажешь, повезло тебе, – вздохнула Ульфейя.
– Да уж… – смущенно отозвался Кринаш. – Ясно-понятно. Это ведь только богам дозволено быть Безымянными.
Оба замолчали. Задумались о мире, который хуже чем жесток – равнодушен к тем, у кого нет имени. Просто не признает их существования.
Наконец Ульфейя мрачно продолжила:
– Я никому, даже отцу, не сказала, что на мне вина похуже, чем… чем… Словом, это по моей вине пропал Хашуэри.
– По твоей вине, госпожа? Почему?
– Вот! – На ладони ее лежал уже знакомый Кринашу камень на кожаном ремешке. – Я с ним теперь не расстаюсь. А на подоконнике оставила, чтоб высох ремешок, он же в воду угодил… Эта вещь когда-то принадлежала Первому Медведю.
У Кринаша перехватило дыхание. Он – в прошлом отчаянный наемник, а теперь властный и бесстрашный хозяин постоялого двора – содрогнулся, глядя на серый камешек.
Двенадцать магов. Основатели Кланов. Избранники богов. Их сила живет в крови потомков, иногда проявляя себя и даря миру новых Истинных Чародеев.
– Камень называется Серый Оберег, – объяснила Ульфейя. – Он передается от отца к сыну. Когда попадает к Истинному Чародею – увеличивает его силу.
– Тогда почему?..
Кринаш запнулся. Догадался, в чем вина этой девочки.
– Когда Хашуэри прощался со мной, я почти сломила себя, готова была сказать ему… Но он был таким гордым! Таким самовлюбленным! Так жил предвкушением подвига! Когда он уходил, я… – Дочь Рода запнулась, подбирая слова. – Я взяла камень. Думала: он заметит пропажу, мы вместе будем искать Оберег. С него слетит клановая спесь, и тогда…
Женщина замолчала, зябко повела плечиками под шалью и прихлопнула на руке злого осеннего комара.
– Пусть госпожа подождет, – бормотнул Кринаш. Встал, приоткрыл дверь в трапезную: что-то тихо там стало. – Дагерта, все уже разошлись?
– Намаялись, рано спать легли, – отозвалась жена.
– Неужто все наверху разместились? Много ж народу было!
– Фержен посулил матросам хорошую плату, чтоб до утра с ним «Шуструю красотку» охраняли. Костры разведут, будут спать по очереди. А остальные в комнатах улеглись.
Кринаш удивленно покрутил головой – вроде бы недолго он с постоялицей болтает, а гляди ж ты! – и обернулся к Ульфейе:
– Не угодно ли госпоже перебраться к огню? А то комары, и холодно уже…
У очага гостья немного расслабилась и рассказала о муках совести, изводивших ее после исчезновения любимого. И о том, как однажды, наплакавшись в постели, заснула с Оберегом в руке.
– Во сне я видела мир глазами Хашуэри. Он был совершенно неподвижен, но спокоен, словно привык к этому. Вряд ли связан или закован в кандалы – пожалуй, парализован, причем давно, успел с этим смириться. Должно быть, сидел у окна. Не заметила ни подоконника, ни ставней, но помню сад за окном. Именно сад, не лес: вперемежку с обычными деревьями росли странные, заморские, я такие видела на картинках в книге.
Женщина бросила взгляд на хозяина: не ухмыляется ли? Нет, серьезен.
– Наутро надела Оберег на шею и впервые почувствовала, что он пытается говорить со мной. Не словами, молча зовет куда-то, манит. Иду в одну сторону – радуется, я это чувствую. Пойду обратно – огорчается так, что мне самой реветь хочется. И я не выдержала. Надела дорожную одежду, взяла деньги, бросила малышку на служанок. Отцу написала, что если о девочке не будут заботиться, пока не вернусь, то я всю семью с последнего костра прокляну! И отправилась в путь – куда повел камешек. Сюда.
Кринаш протянул широкие ладони к огню.
– Моя госпожа слышала про «сход деревьев»? – негромко спросил он.
Ульфейя удивленно сдвинула тонкие бровки, припоминая.
– Но это же… детская сказка!
И посерьезнела, глянула неласково: мол, на какую ерунду мы перевели разговор!
Кринаш не смутился, продолжил серьезно:
– Рассказывают, что однажды всем деревьям на свете приснилось, что сошлись они и толкуют о делах своих извечных. От этого сна появилось на земле место, где встречаются деревья – и те, что в наших лесах растут, и всякие заморские. Захотят – и отправятся на свой сход. Людям кажется, что яблоня в саду шумит ветвями, а на самом деле она рядом с пальмами да соснами думает свою неспешную древесную думу. А уж о чем они промеж собой договариваются – о том нам, людям, лучше не гадать…
– Бред какой-то.
– А еще говорят, – упрямо продолжил хозяин, – что растет в чародейном лесу вечное дерево. Ему столько лет, сколько нашему миру. Большое, могучее, корни землю насквозь пронизали. А под корой, в древесине спрятан талисман, который древнее нашего мира. Такой огромной силы, что сравнить не с чем. И названия у него нет: когда он возник, некому было дать ему имя. Смельчак, который железом вырубит талисман из ствола вечного дерева, получит власть над землей и всем, что растет из нее.
Темные омуты глаз распахнулись на побелевшем лице женщины:
– Хашуэри?..
– Очень может быть. Ведь это в наших краях – ну, место где встречаются деревья.
– Хашуэри! Да, он о таком и мечтал. И мог бы почувствовать талисман сквозь кору… Ох, дурачок, дурачок мой! Ну, Серая Старуха ему нашептала!.. – Женщина закачала головой, словно от зубной боли. Но тут же опомнилась, с достоинством выпрямилась и спросила: – А с чего ты взял, что эти чудеса где-то здесь?
– Уж знаю! – вздохнул хозяин. – Как раз с постоялым двором история вышла…
Он плеснул себе вина, отпил глоток и степенно начал рассказывать:
– Тогда я только-только со службой распрощался. Деньги были, и хорошие. Махну, думаю, в столицу, поосмотрюсь… А только не добрался я до Джангаша. Плыл на «Шустрой красотке» – да-да, на этой самой, что лежит с пробоиной на мелководье. Причалили мы к этой пристани. Постоялый двор уже тогда здесь был, только содержался не в таком порядке.
Кринаш с законной гордостью крепкого хозяина обвел взглядом трапезную, сделал еще глоток из кружки и продолжил:
– Хозяином был невзрачный человечишка. Имя кое-какое имелось, да никто имени не помнит, а звали все этого недотепу Сорокой – ясно-понятно, не за молчаливость. Тарахтел, как колесо на каменистой дороге. А тут подвернулся бродячий певец, спел про хоровод деревьев. Хозяин и пошел бренчать, что знает, как в это самое место пробраться. Есть, мол, в лесу овраг, а в его песчаной стене – лаз, корнями да ветками заплетенный… Он, дескать, там побывал и вечное дерево видел. Ну, только что сам там корнями не пророс, уж до того бывалый человек! Его на смех подняли. Он горячится, по столу кулаком стучит – разошелся, как новобранец в кабаке. Я, мол, готов об заклад биться: пойду туда и ветку принесу с пальмы или еще какого дерева почуднее! Нашлись насмешники, ударили с ним по рукам. И ушел Сорока в лес, благо до ночи далеко было.
– И принес ветку?
– Он-то принес, да нам уже не до того было. Нам лишь бы ноги унести с постоялого двора, такое вокруг началось! Из стен полезли побеги, сразу набухли и полопались почки, зеленью брызнуло. Да что там бревна стен – даже столы ветвями покрылись! Чтоб мне прогореть, если вру! Мы и пожитки побросали, едва успели попрыгать в двери да окна, как дом в чащу превратился. А во дворе-то!.. Изгородь успела такими сучьями обрасти, что мы по ним наружу карабкались – ворота наглухо ветки заплели! А обернешься – еще веселее на душе: земля прямо кипит, так из нее молодые всходы рвутся! Спрыгнули мы с изгороди. Смотрим – стоит Сорока перед бывшими воротами. Глядит на буйное свое хозяйство и говорит этак задумчиво: «А я ветку принес…» Ясно-понятно, человек переволновался, но и я не железный! Плюнул наземь и отвечаю: «А тебе, распротак перетак, веток здесь мало?!»
Ульфейя хохотнула нервным смешком, но глаза остались серьезно-напряженными.
– Этот Сорока оказался упорным парнем, – продолжил Кринаш мрачно. – Раздобыл в деревне топор и до темноты прорубался в ворота. Он ветви рубит, дровосек хренов, а они сызнова вырастают. Наконец кто-то надоумил его влезть по сучьям на забор и глянуть, что внутри делается. Влез. Глянул. Махнул рукой и отступился. Ночь мы все провели у костров. Тогда я и решил рискнуть: предложил хозяину купить у него постоялый двор – как он есть, во всей красе. Торговались до утра, к рассвету ударили по рукам. Честно скажу: цену я дал позорную. Так платить разве что погорельцу за пепелище! Впрочем, то, что я купил, было не лучше пепелища. Составили договор, капитан «Шустрой красотки» свидетелем подписался. Все надо мной смеялись: мол, буду среди леса дровами торговать! А я под их смешки расспросил Сороку, как пройти в тот волшебный овраг.
Ульфейя глядела перед собой неподвижным взглядом кошки, следящей за воробьем. И не упускала ни единого слова из рассказа хозяина.
– Топор я не взял. Да что топор – все железо с себя снял, даже пряжки с сапог!
– И ты был… там?
– Был… Дурак этот Сорока! С такой силой шутки шутить вздумал! Я там не то что ветки ломать – по сторонам пялиться не смел, а ведь я не трус! Правду говорят: дурням страх неведом… это я про Сороку, ясно-понятно.
– И что… правду люди про это место говорят?
– Вроде того. Деревья… кружатся, как живые… Не это главное! Стоял я там один на один с могуществом, против которого не потрепыхаешься! Я не требовал – просил! Клялся, что никогда не подниму топор на живое дерево, на дрова у меня будет идти сухостой. Обещал, что мужиков из соседней деревни тряхну как следует, чтоб с лесом бережнее были.
– Ты сдержал слово?
– Сам не валю живые деревья. А если соседи в счет долга подбрасывают дровишек, не придираюсь, где и как нарублены. Я за чужой грех не ответчик… Так вот, когда я вернулся, побеги успели завянуть, высохнуть и рассыпаться трухой. А стены и ограда стояли как ни в чем не бывало. Всего-то работы было, что выгребать да жечь древесный мусор. Прежний хозяин после этого вроде рехнулся, на метле по двору скакал. И то сказать, такое подворье уступил почитай что задаром! Но потом Сорока опомнился и убрался из здешних краев…
Кринаш остро, испытующе глянул в бледное лицо гостьи.
– Заболтались мы, пора спать… Я к чему речь веду: надо госпоже отступиться от этой затеи. Место такое, что и без оружия не сунешься, а с оружием тем более. Тамошние хозяева издали чуют железо. И жениха госпожа не выручит, и сама погибнет, Хозяйке Зла на радость… Эй, Дагерта! Проводи гостью в комнату. Да и я пойду спать, пожалуй. Денек хлопотный выдался.
Деревянные ступени заскрипели под хозяйскими шагами.
Ульфейя не пошевелилась, словно не заметила ухода Кринаша. Ее глаза не отрывались от багровых углей очага.
С железом нельзя идти на поиски любимого. А с огнем?
Кринаш проснулся, словно от толчка. Тихо. Темно. Только полоска лунного света скользит между ставнями. В углу, в дубовой люльке тихо спит маленькая Дагвенчи. Еще недавно это место занимал Нурнаш, но теперь он торжественно выселен из родительской спальни: большой уже! Как тогда гордился сынишка и как переживала Дагерта: а вдруг ее кровиночке дурной сон приснится? Кто успокоит и утешит, если мамы рядом нет?
Сыну четвертый год. Дочурке скоро годик. Есть о ком думать заботливому отцу. Так почему в голове неотвязно кружится мысль о чужом ребенке? О девочке, которую Кринаш никогда в жизни не видел и не увидит?
О девочке, которой суждено вырасти Отребьем.
А что может сделать Кринаш? Ах, жалко девочку? Всех не пережалеешь! Его-то самого много жалели?
Дыхание лежащей рядом Дагерты чуть изменилось. Не спит. Муж проснулся, и она проснулась. Почувствовала.
Хорошая у него жена. Повезло.
– Ты госпожу сама в спальню проводила или Недотепку послала? – спросил Кринаш.
– Сама, – ответила Дагерта, словно продолжая начатый с вечера разговор. – И приглядела, чтоб улеглась. Даже горшок углей насыпала, постель согреть, а то она жаловалась, что ноги зябнут.
Кринаш рывком сел на постели.
– Угли, да? Ну-ка, жена, сходи глянь, все ли там в порядке! – Чуть помолчав, добавил: – Как бы госпожа нам пожару не учинила!
Требование было странным, но Дагерта и бровью не повела. Молча встала, набросила поверх рубахи длинный платок с кистями и вышла за порог. А Кринаш, словно зная, с какой вестью вернется жена, принялся одеваться.
Он уже натягивал сапоги, когда в дверях появилась взволнованная Дагерта:
– Ее нет…
– А горшок с углями? – глухо спросил Кринаш, сдергивая с подколенных ремней железные пряжки.
– Нету…
Кринаш завязал ремни узлом и, не сказав жене ни слова, вышел из комнаты.
Хозяин пинком разбудил нерадивого сторожа. Молчун вскочил, ошалело заозирался – и рухнул на колени, поняв, как серьезно провинился.
Раньше двор оставался без охраны: засовы на воротах и калитке снаружи не откроешь, а изнутри ночью в лес выйти – такие дурни на постоялый двор не забредают!
Но с прошлой зимы Кринаш все чаще приказывал рабам нести караул во дворе. У него, мол, на душе неспокойно, так пусть полночи один по двору побродит, полночи – другой. И хотя Молчуна и Верзилу не радовала необходимость после полного трудов дня зевать и глазеть на звезды, ни один из них не считал хозяйский приказ блажью. И не потому, что Кринаш, как правило, на следующий день позволял им немного вздремнуть. Нет, рабы поняли: у их господина звериное чутье на опасность.
Чего стоил хотя бы случай, когда прибывший с мирными путниками сообщник разбойников ночью пытался отворить ворота своим дружкам из шайки Хвата. Или повторная – через две ночи – попытка разбойников проникнуть на постоялый двор, забросив на частокол привязанные к веревкам крючья.
Ну, разбойники-то ладно, они получили по ушам и окончательно усвоили: Кринаша злить – что медведя в берлоге ногами пинать. А вот неведомая Подгорная Тварь, летучая такая, вроде пузыря со щупальцами, что спустилась с ночного неба на двор – ох, и вспоминать не хочется! Еле прогнали ее факелами.
И вот теперь – калитка открыта. Забегай или заползай любая хищная дрянь!
Не поднимая глаз, провинившийся раб ожидал вспышки хозяйского гнева.
Но Кринашу было не до него. Он окинул взглядом двор. Подошел к ивовому плетню вокруг огородика. Одним движением вырвал из земли угловой кол, не обращая внимания на то, что рухнула им же сплетенная ограда. Взвесил кол на руке – тяжелый, острый!
– Хоть меч возьми! – простонала с крыльца Дагерта. Платок упал с ее плеч, и высокая костлявая фигура в длинной белой рубахе походила в темноте на привидение.
– Нельзя, – отозвался Кринаш, – они железо чуют… Ступай в дом, а то холодно.
Дагерта не двинулась с места.
– Иди в дом! – строже сказал муж. – Грудь застудишь, а тебе маленькую кормить.
Женщина поспешно подобрала шаль, набросила на плечи, но с крыльца не ушла. Так и не отвела взгляда от мужа, который направился к калитке. Проходя мимо Молчуна, все еще стоящего на коленях, хозяин задержался, обернулся к дому:
– Собаку надо завести, вот что! Давно бы нам, жена, догадаться! А то и двух, позлее да погорластее. Вернусь – решим… А ты, лежебока, закрой за мной калитку на засов.
Женщина вспомнила, как однажды гроза застала их с Хашуэри вдали от замка. Она испугалась тогда, закричала. Казалось, молнии прицельно бьют именно в нее. Хашуэри засмеялся и сказал: «Ах ты, птичье сердечко!» Прижал ее к груди, закутал в плащ с головой – и сразу страх прошел. Пусть плащ был плохой защитой от тугих струй ливня, пусть гром грохотал над самой головой – Ульфейя была в самом безопасном месте на свете!
Сейчас Оберег уверенно вел ее к Хашуэри. Любимый ждет где-то за черным лесом. Он засмеется, скажет: «Ах ты, птичье сердечко!» И все будет хорошо, и беда отступит…
Горшок с углями, закутанный в плащ, не жег руки, а грел, словно она несла ребенка. Маленькую девочку, которой так нужен отец…
Ульфейя двигалась не задумываясь: ныряла под нависшие ветви, перелезала через упавшие стволы, раздвигала тяжелую сырую листву. Серый камень гнал ее сквозь чащобу, властно указывал путь в сплетении стволов, коряг, зарослей папоротника, густых кустов. Оберег пульсировал на груди в одном ритме с сердцем, и барышня, которая ни разу в жизни не была ночью в лесу, шла со сноровкой разбойника или лесовика. Даже горшок с углями не заставлял ее идти медленнее.
Внезапно женщина остановилась… прислушалась… прижалась к стволу кряжистого граба, едва не рассыпав угли.
Кто-то преследовал ее по ветвям – нагло, шумно, не заботясь о том, чтобы остаться незамеченным.
До сих пор звуки ночного леса – уханье совы, предсмертный крик зазевавшегося зайца, шум ветра в ветвях – скользили мимо ушей женщины, подчинившейся чарам Оберега. Но теперь она тревожно вслушивалась в мягкие, тяжелые прыжки, в хруст сучьев. Рысь не станет так шуметь. Наверное, это одна из Подгорных Тварей, которыми ее всю дорогу пугал капитан «Шустрой красотки». Или какая-то магическая нежить.
Серый Оберег, каменюка глупая, мучительно пульсировал, нестерпимо звал вперед, словно шептал: «Уже рядом! Не стой же!» Может, рискнуть, броситься наутек? Кринаш говорил: лаз в стене оврага… Юркнуть туда, забиться, спастись…
На волосы посыпались кусочки коры. Что-то большое возилось в ветвях.
Мир вокруг стал для Ульфейи совершенно беззвучным. Ничто не мешало ей слышать, как шуршит по коре сухая чешуя.
Из ветвей вытянулось что-то темное, похожее на толстую змею, и закачалось возле лица Ульфейи. Словно завороженная птица, глядела женщина, как растягивается ей навстречу пасть, окаймленная зубами, будто расцветает диковинный, страшный цветок.
Вверху с хрустом надломилась ветка под тяжестью твари.
Безглазая змея дернулась, это вывело женщину из оцепенения. Пронзительно завизжав, Ульфейя швырнула горшок с углями в хищную пасть и бросилась бежать.
Позади бушевали свирепые звуки – смесь шипения с хрипом. Лес примолк, внимая чужой, иномирной ярости. Ульфейе казалось, что гадина давится углями прямо над ее плечом. Ничего не видя перед собой, беглянка налетела на песчаную стену, в панике зашарила по ней и, разбросав в стороны корни и ветви, юркнула туда, куда звал ее Оберег.
По глазам ударил солнечный свет, вокруг плеснулась яркая, пышная зелень.
Женщина не успела удивиться тому, что ночь внезапно сменилась днем. Не успела порадоваться спасению от неведомого хищника. Не успела осознать, что достигла цели своего отчаянного странствия.
Потому что по плечам скользнули тугие зеленые веревки лиан. Прижали руки к телу, сковав движения. Оплели, опутали лодыжки.
И тут же на груди пленницы перестал пульсировать Оберег. Серый камень привел госпожу к господину.
Кто бы мог подумать: женщина проходит галерею, спускается по скрипучей лестнице, выходит во двор, отворяет калитку – засов, между прочим, тяжелый! В трапезной никого, хотя обычно на скамьях спит больше народу, чем в комнатах. И Молчун задрых во дворе. Ну, все как нарочно Хозяйка Зла подстроила!
А не она ли подстроила легкий хруст в кустах слева? Не ветер это, ох, не ветер! И не вспугнутая птица! Медведь? Росомаха? Или, храни Безымянные, какой-нибудь поганый гость из Подгорного Мира?
Страха не было, только злость. На себя, дурака. Дома среди ночи не сиделось, с женой и детишками! Понесло в лес выручать чужую паршивку!
Ладно, отругать себя можно и потом. Сейчас важнее темный силуэт, что на мгновение мелькнул меж стволов. И то, что треск – легкий, еле слышный – доносится теперь сзади. Кто ж это обошел его, зажал в клещи?
Фигура вроде человечья, но это, ясно-понятно, не разбойники. С чего бы разбойникам рыскать в темном лесу? Какая им тут добыча? Такие идиоты, как Кринаш, не каждую ночь попадаются!
Но эти морды, кем бы они ни были, нарвались на матерого наемника! Он знает, что паника и попытка удрать с поля боя опаснее, чем честная драка грудь на грудь. Да и далеко он ушел от дома, к оврагу пробиваться ближе.
Кринаш обмотал левую руку плащом (так можно отбить нож) и двинулся дальше, держа наготове дубовый кол.
Отличное, кстати, оружие! Сработало не хуже меча, когда из мрака на Кринаша молча обрушилось что-то тяжелое и свирепое. Сволочь луна именно в этот момент спряталась в тучу, поэтому Кринаш не разглядел толком, кого встретил колом. Угодил удачно: враг издал короткий всхлип, грузная туша осела у ног человека, обдав его запахом гнилой тины.
Кринаш перепрыгнул через недвижного противника, соображая, в какой стороне овраг. Тут слева навалился второй мерзавец, сбил с ног, клыки лязгнули у шеи. Кринаш, защищаясь, вскинул левую руку, и второй удар клыков пришелся по плащу. Зубы врага завязли в сукне, он дернулся – сильный, зараза! За это мгновение Кринаш успел удобнее перехватить кол, со всей силы оттолкнулся ногами и, вывернувшись из-под противника, хрястнул его наугад. И тут же длинные лапы, вскинувшись человеку на плечи, мощно стиснули, притянули ближе к врагу.
Луна бросила луч, высветила чудовищную морду с круглыми, темными, без белков глазами. Пасть твари была забита плащом Кринаша, враг яростно жевал сукно. Верхняя челюсть была неподвижна, а нижняя ходила вправо-влево, как пила.
В памяти отчаянно взметнулось слышанное когда-то… Это же Подгорный Людоед! Верная смерть! Он сильнее человека, и меч не берет его шкуру, и…
Заплаканная гостья сидела рядом с Кринашем на заднем крыльце, куда увел ее хозяин, чтоб на холодном ветерке скорее погасли разгоряченные щеки.
– Когда в Хашуэри проснулся Дар, все в замке были в восторге. Как же! В потомке Первого Медведя пробудилась чародейная сила! – Ульфейя поджала губы, помолчала немного и закончила почти враждебно: – Все радовались. Кроме меня. Я как раз поняла, что жду ребенка. Я и раньше была ему не пара, а уж для Истинного Мага…
В голосе молодой женщины зазвенели опасные нотки. Не сорвалась бы на истерику! Кринаш спросил нарочито сдержанным тоном:
– А какой Дар у высокородного господина?
– Охранный. В детстве озорничал: проведет ладошкой над порогом – и полдня никто не может в комнату войти. Никто не знал, что это его проделки, а я не выдавала. И еще он хорошо чувствует чужую магию.
Ульфейя помолчала. Кринаш не торопил ее, слушая шум ветра в сосновых ветвях по ту сторону высокого частокола.
– Я не сказала ему… так и не сказала! Хотела, чтобы он сам… не ради ребенка, а ради меня! И Хашуэри поговорил с родителями. Тут такое началось – ой!..
Кринаш сочувственно кивнул. Это для простолюдинов вроде него Дети Рода – высокая знать. Но не для Детей Кланов, потомков двенадцати великих магов. Ясно-понятно, что родители Хашуэри не пришли в восторг от признаний сыночка!
– Отец тоже рассердился, грозил увезти меня из замка. Тогда Хашуэри пришел ко мне ночью. Сказал, что родители против нашего брака. Но он знает, как заставить старших с собой считаться. Ему известно, где достать древний талисман – ни у одного мага нет подобного! Когда в его руках окажется такое могущество, все узнают, кто такой Хашуэри Горячая Кровь из Клана Медведя! Никто не посмеет с ним спорить, даже родители. И он сам выберет жену. Так что я должна перестать реветь и спокойно ждать его возвращения.
Слезы все-таки прорвались наружу. Ульфейя закрыла лицо руками, плечи ее вздрагивали. Кринаш не утешал женщину: она справится со слабостью сама. Для нее важно выговориться.
Взяла себя в руки, продолжила глуховато:
– Он не вернулся. Просто исчез, и никто ничего не знает. Обращались даже к ясновидящей из-за Лунных гор. Но и грайанка ничего толком не сказала. Даже не почувствовала, жив или в Бездну ушел…
Приоткрылась дверь: Дагерта принесла травяной отвар. Муж быстро обернулся, коротко махнул рукой. Дагерта понятливо исчезла.
Ничего не заметив, Ульфейя продолжала:
– Полгода назад я родила девочку. Перед родами отец увез меня в Фатимир. Дом, деньги, служанки… Но родители на внучку даже не глянули. А она такая славная девочка, глазки ясные, умненькие…
Губы молодой матери задрожали, она заговорила быстрее, словно стараясь, чтобы слова обогнали слезы:
– А недавно приехал отец: нашел мне жениха. Сын его старого друга. Говорит, за мной такое приданое – на трех невест хватит. А я знаю, у отца больших денег не было.
– Клан Медведя, – кивнул Кринаш.
– Я почти согласилась, но оказалось, что жениху не нужна моя девочка. Отец сказал: не дадим ей пропасть… но она же останется без имени! Отребье… Это же ужас какой – всю жизнь прожить Отребьем! Ты только представь себе…
– Я-то как раз представляю, – негромко и ровно отозвался Кринаш. – Я это тридцать девять лет очень хорошо представлял. Сам не так давно именем обзавелся.
Глаза Ульфейи расширились. До нее только сейчас дошло, как представился им хозяин, отогнав троллей.
Кринаш из Семейства Кринаш. Первый в своем Семействе. Основатель.
Женщина с новым интересом обернулась к собеседнику:
– Но как же ты… как удалось?..
– Твоей девочке так не удастся… Шесть лет назад я на поле боя спас жизнь королю Нуртору. За это он позволил мне основать Семейство. Но ты же понимаешь: на всех бедолаг из Отребья не наберешься погибающих королей!
– Ничего не скажешь, повезло тебе, – вздохнула Ульфейя.
– Да уж… – смущенно отозвался Кринаш. – Ясно-понятно. Это ведь только богам дозволено быть Безымянными.
Оба замолчали. Задумались о мире, который хуже чем жесток – равнодушен к тем, у кого нет имени. Просто не признает их существования.
Наконец Ульфейя мрачно продолжила:
– Я никому, даже отцу, не сказала, что на мне вина похуже, чем… чем… Словом, это по моей вине пропал Хашуэри.
– По твоей вине, госпожа? Почему?
– Вот! – На ладони ее лежал уже знакомый Кринашу камень на кожаном ремешке. – Я с ним теперь не расстаюсь. А на подоконнике оставила, чтоб высох ремешок, он же в воду угодил… Эта вещь когда-то принадлежала Первому Медведю.
У Кринаша перехватило дыхание. Он – в прошлом отчаянный наемник, а теперь властный и бесстрашный хозяин постоялого двора – содрогнулся, глядя на серый камешек.
Двенадцать магов. Основатели Кланов. Избранники богов. Их сила живет в крови потомков, иногда проявляя себя и даря миру новых Истинных Чародеев.
– Камень называется Серый Оберег, – объяснила Ульфейя. – Он передается от отца к сыну. Когда попадает к Истинному Чародею – увеличивает его силу.
– Тогда почему?..
Кринаш запнулся. Догадался, в чем вина этой девочки.
– Когда Хашуэри прощался со мной, я почти сломила себя, готова была сказать ему… Но он был таким гордым! Таким самовлюбленным! Так жил предвкушением подвига! Когда он уходил, я… – Дочь Рода запнулась, подбирая слова. – Я взяла камень. Думала: он заметит пропажу, мы вместе будем искать Оберег. С него слетит клановая спесь, и тогда…
Женщина замолчала, зябко повела плечиками под шалью и прихлопнула на руке злого осеннего комара.
– Пусть госпожа подождет, – бормотнул Кринаш. Встал, приоткрыл дверь в трапезную: что-то тихо там стало. – Дагерта, все уже разошлись?
– Намаялись, рано спать легли, – отозвалась жена.
– Неужто все наверху разместились? Много ж народу было!
– Фержен посулил матросам хорошую плату, чтоб до утра с ним «Шуструю красотку» охраняли. Костры разведут, будут спать по очереди. А остальные в комнатах улеглись.
Кринаш удивленно покрутил головой – вроде бы недолго он с постоялицей болтает, а гляди ж ты! – и обернулся к Ульфейе:
– Не угодно ли госпоже перебраться к огню? А то комары, и холодно уже…
У очага гостья немного расслабилась и рассказала о муках совести, изводивших ее после исчезновения любимого. И о том, как однажды, наплакавшись в постели, заснула с Оберегом в руке.
– Во сне я видела мир глазами Хашуэри. Он был совершенно неподвижен, но спокоен, словно привык к этому. Вряд ли связан или закован в кандалы – пожалуй, парализован, причем давно, успел с этим смириться. Должно быть, сидел у окна. Не заметила ни подоконника, ни ставней, но помню сад за окном. Именно сад, не лес: вперемежку с обычными деревьями росли странные, заморские, я такие видела на картинках в книге.
Женщина бросила взгляд на хозяина: не ухмыляется ли? Нет, серьезен.
– Наутро надела Оберег на шею и впервые почувствовала, что он пытается говорить со мной. Не словами, молча зовет куда-то, манит. Иду в одну сторону – радуется, я это чувствую. Пойду обратно – огорчается так, что мне самой реветь хочется. И я не выдержала. Надела дорожную одежду, взяла деньги, бросила малышку на служанок. Отцу написала, что если о девочке не будут заботиться, пока не вернусь, то я всю семью с последнего костра прокляну! И отправилась в путь – куда повел камешек. Сюда.
Кринаш протянул широкие ладони к огню.
– Моя госпожа слышала про «сход деревьев»? – негромко спросил он.
Ульфейя удивленно сдвинула тонкие бровки, припоминая.
– Но это же… детская сказка!
И посерьезнела, глянула неласково: мол, на какую ерунду мы перевели разговор!
Кринаш не смутился, продолжил серьезно:
– Рассказывают, что однажды всем деревьям на свете приснилось, что сошлись они и толкуют о делах своих извечных. От этого сна появилось на земле место, где встречаются деревья – и те, что в наших лесах растут, и всякие заморские. Захотят – и отправятся на свой сход. Людям кажется, что яблоня в саду шумит ветвями, а на самом деле она рядом с пальмами да соснами думает свою неспешную древесную думу. А уж о чем они промеж собой договариваются – о том нам, людям, лучше не гадать…
– Бред какой-то.
– А еще говорят, – упрямо продолжил хозяин, – что растет в чародейном лесу вечное дерево. Ему столько лет, сколько нашему миру. Большое, могучее, корни землю насквозь пронизали. А под корой, в древесине спрятан талисман, который древнее нашего мира. Такой огромной силы, что сравнить не с чем. И названия у него нет: когда он возник, некому было дать ему имя. Смельчак, который железом вырубит талисман из ствола вечного дерева, получит власть над землей и всем, что растет из нее.
Темные омуты глаз распахнулись на побелевшем лице женщины:
– Хашуэри?..
– Очень может быть. Ведь это в наших краях – ну, место где встречаются деревья.
– Хашуэри! Да, он о таком и мечтал. И мог бы почувствовать талисман сквозь кору… Ох, дурачок, дурачок мой! Ну, Серая Старуха ему нашептала!.. – Женщина закачала головой, словно от зубной боли. Но тут же опомнилась, с достоинством выпрямилась и спросила: – А с чего ты взял, что эти чудеса где-то здесь?
– Уж знаю! – вздохнул хозяин. – Как раз с постоялым двором история вышла…
Он плеснул себе вина, отпил глоток и степенно начал рассказывать:
– Тогда я только-только со службой распрощался. Деньги были, и хорошие. Махну, думаю, в столицу, поосмотрюсь… А только не добрался я до Джангаша. Плыл на «Шустрой красотке» – да-да, на этой самой, что лежит с пробоиной на мелководье. Причалили мы к этой пристани. Постоялый двор уже тогда здесь был, только содержался не в таком порядке.
Кринаш с законной гордостью крепкого хозяина обвел взглядом трапезную, сделал еще глоток из кружки и продолжил:
– Хозяином был невзрачный человечишка. Имя кое-какое имелось, да никто имени не помнит, а звали все этого недотепу Сорокой – ясно-понятно, не за молчаливость. Тарахтел, как колесо на каменистой дороге. А тут подвернулся бродячий певец, спел про хоровод деревьев. Хозяин и пошел бренчать, что знает, как в это самое место пробраться. Есть, мол, в лесу овраг, а в его песчаной стене – лаз, корнями да ветками заплетенный… Он, дескать, там побывал и вечное дерево видел. Ну, только что сам там корнями не пророс, уж до того бывалый человек! Его на смех подняли. Он горячится, по столу кулаком стучит – разошелся, как новобранец в кабаке. Я, мол, готов об заклад биться: пойду туда и ветку принесу с пальмы или еще какого дерева почуднее! Нашлись насмешники, ударили с ним по рукам. И ушел Сорока в лес, благо до ночи далеко было.
– И принес ветку?
– Он-то принес, да нам уже не до того было. Нам лишь бы ноги унести с постоялого двора, такое вокруг началось! Из стен полезли побеги, сразу набухли и полопались почки, зеленью брызнуло. Да что там бревна стен – даже столы ветвями покрылись! Чтоб мне прогореть, если вру! Мы и пожитки побросали, едва успели попрыгать в двери да окна, как дом в чащу превратился. А во дворе-то!.. Изгородь успела такими сучьями обрасти, что мы по ним наружу карабкались – ворота наглухо ветки заплели! А обернешься – еще веселее на душе: земля прямо кипит, так из нее молодые всходы рвутся! Спрыгнули мы с изгороди. Смотрим – стоит Сорока перед бывшими воротами. Глядит на буйное свое хозяйство и говорит этак задумчиво: «А я ветку принес…» Ясно-понятно, человек переволновался, но и я не железный! Плюнул наземь и отвечаю: «А тебе, распротак перетак, веток здесь мало?!»
Ульфейя хохотнула нервным смешком, но глаза остались серьезно-напряженными.
– Этот Сорока оказался упорным парнем, – продолжил Кринаш мрачно. – Раздобыл в деревне топор и до темноты прорубался в ворота. Он ветви рубит, дровосек хренов, а они сызнова вырастают. Наконец кто-то надоумил его влезть по сучьям на забор и глянуть, что внутри делается. Влез. Глянул. Махнул рукой и отступился. Ночь мы все провели у костров. Тогда я и решил рискнуть: предложил хозяину купить у него постоялый двор – как он есть, во всей красе. Торговались до утра, к рассвету ударили по рукам. Честно скажу: цену я дал позорную. Так платить разве что погорельцу за пепелище! Впрочем, то, что я купил, было не лучше пепелища. Составили договор, капитан «Шустрой красотки» свидетелем подписался. Все надо мной смеялись: мол, буду среди леса дровами торговать! А я под их смешки расспросил Сороку, как пройти в тот волшебный овраг.
Ульфейя глядела перед собой неподвижным взглядом кошки, следящей за воробьем. И не упускала ни единого слова из рассказа хозяина.
– Топор я не взял. Да что топор – все железо с себя снял, даже пряжки с сапог!
– И ты был… там?
– Был… Дурак этот Сорока! С такой силой шутки шутить вздумал! Я там не то что ветки ломать – по сторонам пялиться не смел, а ведь я не трус! Правду говорят: дурням страх неведом… это я про Сороку, ясно-понятно.
– И что… правду люди про это место говорят?
– Вроде того. Деревья… кружатся, как живые… Не это главное! Стоял я там один на один с могуществом, против которого не потрепыхаешься! Я не требовал – просил! Клялся, что никогда не подниму топор на живое дерево, на дрова у меня будет идти сухостой. Обещал, что мужиков из соседней деревни тряхну как следует, чтоб с лесом бережнее были.
– Ты сдержал слово?
– Сам не валю живые деревья. А если соседи в счет долга подбрасывают дровишек, не придираюсь, где и как нарублены. Я за чужой грех не ответчик… Так вот, когда я вернулся, побеги успели завянуть, высохнуть и рассыпаться трухой. А стены и ограда стояли как ни в чем не бывало. Всего-то работы было, что выгребать да жечь древесный мусор. Прежний хозяин после этого вроде рехнулся, на метле по двору скакал. И то сказать, такое подворье уступил почитай что задаром! Но потом Сорока опомнился и убрался из здешних краев…
Кринаш остро, испытующе глянул в бледное лицо гостьи.
– Заболтались мы, пора спать… Я к чему речь веду: надо госпоже отступиться от этой затеи. Место такое, что и без оружия не сунешься, а с оружием тем более. Тамошние хозяева издали чуют железо. И жениха госпожа не выручит, и сама погибнет, Хозяйке Зла на радость… Эй, Дагерта! Проводи гостью в комнату. Да и я пойду спать, пожалуй. Денек хлопотный выдался.
Деревянные ступени заскрипели под хозяйскими шагами.
Ульфейя не пошевелилась, словно не заметила ухода Кринаша. Ее глаза не отрывались от багровых углей очага.
С железом нельзя идти на поиски любимого. А с огнем?
Кринаш проснулся, словно от толчка. Тихо. Темно. Только полоска лунного света скользит между ставнями. В углу, в дубовой люльке тихо спит маленькая Дагвенчи. Еще недавно это место занимал Нурнаш, но теперь он торжественно выселен из родительской спальни: большой уже! Как тогда гордился сынишка и как переживала Дагерта: а вдруг ее кровиночке дурной сон приснится? Кто успокоит и утешит, если мамы рядом нет?
Сыну четвертый год. Дочурке скоро годик. Есть о ком думать заботливому отцу. Так почему в голове неотвязно кружится мысль о чужом ребенке? О девочке, которую Кринаш никогда в жизни не видел и не увидит?
О девочке, которой суждено вырасти Отребьем.
А что может сделать Кринаш? Ах, жалко девочку? Всех не пережалеешь! Его-то самого много жалели?
Дыхание лежащей рядом Дагерты чуть изменилось. Не спит. Муж проснулся, и она проснулась. Почувствовала.
Хорошая у него жена. Повезло.
– Ты госпожу сама в спальню проводила или Недотепку послала? – спросил Кринаш.
– Сама, – ответила Дагерта, словно продолжая начатый с вечера разговор. – И приглядела, чтоб улеглась. Даже горшок углей насыпала, постель согреть, а то она жаловалась, что ноги зябнут.
Кринаш рывком сел на постели.
– Угли, да? Ну-ка, жена, сходи глянь, все ли там в порядке! – Чуть помолчав, добавил: – Как бы госпожа нам пожару не учинила!
Требование было странным, но Дагерта и бровью не повела. Молча встала, набросила поверх рубахи длинный платок с кистями и вышла за порог. А Кринаш, словно зная, с какой вестью вернется жена, принялся одеваться.
Он уже натягивал сапоги, когда в дверях появилась взволнованная Дагерта:
– Ее нет…
– А горшок с углями? – глухо спросил Кринаш, сдергивая с подколенных ремней железные пряжки.
– Нету…
Кринаш завязал ремни узлом и, не сказав жене ни слова, вышел из комнаты.
* * *
Безобразие! Калитка распахнута настежь! А Молчун, зараза, дрыхнет под навесом у поленницы!Хозяин пинком разбудил нерадивого сторожа. Молчун вскочил, ошалело заозирался – и рухнул на колени, поняв, как серьезно провинился.
Раньше двор оставался без охраны: засовы на воротах и калитке снаружи не откроешь, а изнутри ночью в лес выйти – такие дурни на постоялый двор не забредают!
Но с прошлой зимы Кринаш все чаще приказывал рабам нести караул во дворе. У него, мол, на душе неспокойно, так пусть полночи один по двору побродит, полночи – другой. И хотя Молчуна и Верзилу не радовала необходимость после полного трудов дня зевать и глазеть на звезды, ни один из них не считал хозяйский приказ блажью. И не потому, что Кринаш, как правило, на следующий день позволял им немного вздремнуть. Нет, рабы поняли: у их господина звериное чутье на опасность.
Чего стоил хотя бы случай, когда прибывший с мирными путниками сообщник разбойников ночью пытался отворить ворота своим дружкам из шайки Хвата. Или повторная – через две ночи – попытка разбойников проникнуть на постоялый двор, забросив на частокол привязанные к веревкам крючья.
Ну, разбойники-то ладно, они получили по ушам и окончательно усвоили: Кринаша злить – что медведя в берлоге ногами пинать. А вот неведомая Подгорная Тварь, летучая такая, вроде пузыря со щупальцами, что спустилась с ночного неба на двор – ох, и вспоминать не хочется! Еле прогнали ее факелами.
И вот теперь – калитка открыта. Забегай или заползай любая хищная дрянь!
Не поднимая глаз, провинившийся раб ожидал вспышки хозяйского гнева.
Но Кринашу было не до него. Он окинул взглядом двор. Подошел к ивовому плетню вокруг огородика. Одним движением вырвал из земли угловой кол, не обращая внимания на то, что рухнула им же сплетенная ограда. Взвесил кол на руке – тяжелый, острый!
– Хоть меч возьми! – простонала с крыльца Дагерта. Платок упал с ее плеч, и высокая костлявая фигура в длинной белой рубахе походила в темноте на привидение.
– Нельзя, – отозвался Кринаш, – они железо чуют… Ступай в дом, а то холодно.
Дагерта не двинулась с места.
– Иди в дом! – строже сказал муж. – Грудь застудишь, а тебе маленькую кормить.
Женщина поспешно подобрала шаль, набросила на плечи, но с крыльца не ушла. Так и не отвела взгляда от мужа, который направился к калитке. Проходя мимо Молчуна, все еще стоящего на коленях, хозяин задержался, обернулся к дому:
– Собаку надо завести, вот что! Давно бы нам, жена, догадаться! А то и двух, позлее да погорластее. Вернусь – решим… А ты, лежебока, закрой за мной калитку на засов.
* * *
Было темно, однако древесные кроны над головой Ульфейи не казались сплошным черным пологом. Они походили на грузные, набухшие тучи. Какая гроза обрушится из них, какие молнии ударят?Женщина вспомнила, как однажды гроза застала их с Хашуэри вдали от замка. Она испугалась тогда, закричала. Казалось, молнии прицельно бьют именно в нее. Хашуэри засмеялся и сказал: «Ах ты, птичье сердечко!» Прижал ее к груди, закутал в плащ с головой – и сразу страх прошел. Пусть плащ был плохой защитой от тугих струй ливня, пусть гром грохотал над самой головой – Ульфейя была в самом безопасном месте на свете!
Сейчас Оберег уверенно вел ее к Хашуэри. Любимый ждет где-то за черным лесом. Он засмеется, скажет: «Ах ты, птичье сердечко!» И все будет хорошо, и беда отступит…
Горшок с углями, закутанный в плащ, не жег руки, а грел, словно она несла ребенка. Маленькую девочку, которой так нужен отец…
Ульфейя двигалась не задумываясь: ныряла под нависшие ветви, перелезала через упавшие стволы, раздвигала тяжелую сырую листву. Серый камень гнал ее сквозь чащобу, властно указывал путь в сплетении стволов, коряг, зарослей папоротника, густых кустов. Оберег пульсировал на груди в одном ритме с сердцем, и барышня, которая ни разу в жизни не была ночью в лесу, шла со сноровкой разбойника или лесовика. Даже горшок с углями не заставлял ее идти медленнее.
Внезапно женщина остановилась… прислушалась… прижалась к стволу кряжистого граба, едва не рассыпав угли.
Кто-то преследовал ее по ветвям – нагло, шумно, не заботясь о том, чтобы остаться незамеченным.
До сих пор звуки ночного леса – уханье совы, предсмертный крик зазевавшегося зайца, шум ветра в ветвях – скользили мимо ушей женщины, подчинившейся чарам Оберега. Но теперь она тревожно вслушивалась в мягкие, тяжелые прыжки, в хруст сучьев. Рысь не станет так шуметь. Наверное, это одна из Подгорных Тварей, которыми ее всю дорогу пугал капитан «Шустрой красотки». Или какая-то магическая нежить.
Серый Оберег, каменюка глупая, мучительно пульсировал, нестерпимо звал вперед, словно шептал: «Уже рядом! Не стой же!» Может, рискнуть, броситься наутек? Кринаш говорил: лаз в стене оврага… Юркнуть туда, забиться, спастись…
На волосы посыпались кусочки коры. Что-то большое возилось в ветвях.
Мир вокруг стал для Ульфейи совершенно беззвучным. Ничто не мешало ей слышать, как шуршит по коре сухая чешуя.
Из ветвей вытянулось что-то темное, похожее на толстую змею, и закачалось возле лица Ульфейи. Словно завороженная птица, глядела женщина, как растягивается ей навстречу пасть, окаймленная зубами, будто расцветает диковинный, страшный цветок.
Вверху с хрустом надломилась ветка под тяжестью твари.
Безглазая змея дернулась, это вывело женщину из оцепенения. Пронзительно завизжав, Ульфейя швырнула горшок с углями в хищную пасть и бросилась бежать.
Позади бушевали свирепые звуки – смесь шипения с хрипом. Лес примолк, внимая чужой, иномирной ярости. Ульфейе казалось, что гадина давится углями прямо над ее плечом. Ничего не видя перед собой, беглянка налетела на песчаную стену, в панике зашарила по ней и, разбросав в стороны корни и ветви, юркнула туда, куда звал ее Оберег.
По глазам ударил солнечный свет, вокруг плеснулась яркая, пышная зелень.
Женщина не успела удивиться тому, что ночь внезапно сменилась днем. Не успела порадоваться спасению от неведомого хищника. Не успела осознать, что достигла цели своего отчаянного странствия.
Потому что по плечам скользнули тугие зеленые веревки лиан. Прижали руки к телу, сковав движения. Оплели, опутали лодыжки.
И тут же на груди пленницы перестал пульсировать Оберег. Серый камень привел госпожу к господину.
* * *
Нужна собака! Ясно-понятно, еще как нужна! Давно пора завести!Кто бы мог подумать: женщина проходит галерею, спускается по скрипучей лестнице, выходит во двор, отворяет калитку – засов, между прочим, тяжелый! В трапезной никого, хотя обычно на скамьях спит больше народу, чем в комнатах. И Молчун задрых во дворе. Ну, все как нарочно Хозяйка Зла подстроила!
А не она ли подстроила легкий хруст в кустах слева? Не ветер это, ох, не ветер! И не вспугнутая птица! Медведь? Росомаха? Или, храни Безымянные, какой-нибудь поганый гость из Подгорного Мира?
Страха не было, только злость. На себя, дурака. Дома среди ночи не сиделось, с женой и детишками! Понесло в лес выручать чужую паршивку!
Ладно, отругать себя можно и потом. Сейчас важнее темный силуэт, что на мгновение мелькнул меж стволов. И то, что треск – легкий, еле слышный – доносится теперь сзади. Кто ж это обошел его, зажал в клещи?
Фигура вроде человечья, но это, ясно-понятно, не разбойники. С чего бы разбойникам рыскать в темном лесу? Какая им тут добыча? Такие идиоты, как Кринаш, не каждую ночь попадаются!
Но эти морды, кем бы они ни были, нарвались на матерого наемника! Он знает, что паника и попытка удрать с поля боя опаснее, чем честная драка грудь на грудь. Да и далеко он ушел от дома, к оврагу пробиваться ближе.
Кринаш обмотал левую руку плащом (так можно отбить нож) и двинулся дальше, держа наготове дубовый кол.
Отличное, кстати, оружие! Сработало не хуже меча, когда из мрака на Кринаша молча обрушилось что-то тяжелое и свирепое. Сволочь луна именно в этот момент спряталась в тучу, поэтому Кринаш не разглядел толком, кого встретил колом. Угодил удачно: враг издал короткий всхлип, грузная туша осела у ног человека, обдав его запахом гнилой тины.
Кринаш перепрыгнул через недвижного противника, соображая, в какой стороне овраг. Тут слева навалился второй мерзавец, сбил с ног, клыки лязгнули у шеи. Кринаш, защищаясь, вскинул левую руку, и второй удар клыков пришелся по плащу. Зубы врага завязли в сукне, он дернулся – сильный, зараза! За это мгновение Кринаш успел удобнее перехватить кол, со всей силы оттолкнулся ногами и, вывернувшись из-под противника, хрястнул его наугад. И тут же длинные лапы, вскинувшись человеку на плечи, мощно стиснули, притянули ближе к врагу.
Луна бросила луч, высветила чудовищную морду с круглыми, темными, без белков глазами. Пасть твари была забита плащом Кринаша, враг яростно жевал сукно. Верхняя челюсть была неподвижна, а нижняя ходила вправо-влево, как пила.
В памяти отчаянно взметнулось слышанное когда-то… Это же Подгорный Людоед! Верная смерть! Он сильнее человека, и меч не берет его шкуру, и…