Голотвина Ольга. Привычное проклятие

   И у него на шее должны быть жабры!
   Не размышляя, Кринаш повернул кол в руке и воткнул его сбоку в шею врага.
   Людоед издал то ли вздох, то ли стон. Обмяк. Челюсти перестали терзать плащ.
   Кринаш дернулся из объятий чудовища – и снова рухнул на скользкое мертвое тело. Спину обожгла боль. Когти! Эта падаль вцепилась ему в спину, но выручила куртка из толстой бычьей кожи, старая боевая подруга.
   Кое-как он выполз из куртки, которую Людоед держал воистину мертвой хваткой. Спина, спасибо Безликим, вроде бы только оцарапана.
   Луна уже светила вовсю – вернулась, трусиха, когда драка закончилась.
   Победитель, словно завороженный, глядел на неподвижную голую тварь с белесо-серой шкурой – длиннорукую, узкоплечую, с крохотной узкой головенкой. А какой огромной казалась эта башка, когда Кринаш в нее почитай что носом ткнулся!..
   Вот это да! Ай да Кринаш! Подгорного Людоеда один на один завалить – великий подвиг, а уж двоих… Везенье! Чистое везенье! Кому рассказать – ни за что не поверят. А стало быть, не надо и рассказывать. Поверила бы разве что Дагерта, но жене про всякие страхи знать как раз незачем.
   В темноте что-то завозилось, ломая кусты. Очнулся второй Людоед! Ну-ка, ходу отсюда! Бывалый наемник всегда сообразит, когда пора смываться!
   Так, в какой стороне овраг?
   А ни в какой! Вот он, дорогой! Вот старый вяз, накренившийся над песчаным склоном. Вот пятно переплетенных ветвей и корней, укрывающих лаз…
   Хлынувший навстречу солнечный свет и неистовая зелень не удивили Кринаша. Глаза сразу отыскали в пляшущем лиственном мареве женскую фигурку, скрученную лианами.
   Закутавшись в платок и подобрав босые ноги под подол длинной рубахи, Дагерта сидела на крыльце. Молилась? Шла вслед за мужем сквозь черную чащу? Взор ее был недвижен и бесслезен.
   Молчун маялся, не зная, чем помочь хозяйке. Он не мог даже сказать ей утешающего слова… проклятая немота!
   А утешить хотелось. Он ведь помнил, как заботливо выхаживала эта суровая с виду женщина его и Верзилу, когда Кринаш по дешевке купил их у надсмотрщиков в каменоломне. Он тогда подыхал от воспаления легких, а Верзила, строптивая душа, был забит до того, что превратился в кусок мяса. Даже надсмотрщики, уж на что сволочной народ, честно предупредили Кринаша: выбрасываешь, мол, свои деньги! А тот рискнул и после уймы трудов получил двух рабов: один немой, другой с отшибленной памятью…
   А теперь он, Молчун, проспал беду! Из-за него Кринаш может погибнуть!
   Измученный угрызениями совести, бедняга пошел в дом – проверить, все ли в порядке. И от самой лестницы услышал сверху писк.
   Это говорить он не может, а слух отличный! Кто другой бы решил – котенок замяукал… Какой там котенок! Дагвенчи проснулась, пробует голосишко. Попищит немного, а потом как заорет на весь дом! Есть захотела.
   Вовремя, маленькая! Очень вовремя! Ты сейчас нужна своей матери!
   Молчун бегом поднялся наверх, вынул малышку из колыбели, вынес на крыльцо и положил на руки Дагерте. А сам с устрашающе бдительным видом зашагал вдоль ограды – не лезут ли какие злодеи?
   На сумрачном лице женщины мелькнула тень улыбки. Развязав ворот рубахи, Дагерта принялась кормить дочурку.

* * *

   Какое оружие, зачем? Что из жалких человеческих выдумок могло бы повредить этому древнему, загадочному, могучему миру?
   Кринаш труса не праздновал, но и дураком не был. Понимал, когда надо требовать, а когда не стыдно и просить. И не стучал лбом в крепостные ворота, раз нет под рукой тарана.
   – Я не враг, – негромко, словно пробуя голос, сказал он в танцующее кружево ветвей и листьев. – Я уже был здесь однажды.
   При звуках голоса все вокруг изменилось – словно взвихрилось зеленое пламя. Стена деревьев поднялась, закрыв солнце, и надвинулась на Кринаша. Навалились запахи – жаркие, влажные, душные, сильнее всего пахло тлением, гниением. Сомкнулись стволы, переплелись жадные ветви, смешалась жирная плотная листва. Лианы хищно потянулись к непрошеному гостю, оплели сапоги, поползли выше – к груди.
   Кринаш даже не двинулся, чтобы защититься.
   – Я не враг, – повторил он громче. – Я дал вам слово – и держу его!
   Это было не совсем правдой, но сейчас Кринаш искренне верил, что во всех деталях соблюдал уговор, заключенный шесть лет назад на этом самом месте.
   Стена неведомого южного леса подернулась маревом и исчезла. Вместе с ней исчезла и оплетенная лианами полубесчувственная Ульфейя. Пронзительный ветер хлестнул по плечам, прикрытым окровавленными лохмотьями рубахи. Кринаш поежился, узнав места, куда его заносило в юности и куда он совсем не желал возвращаться.
   Граница Силурана и Уртхавена. Чахлый лесок – из тех, что сопротивляются буранам и метелям, гуляющим по уртхавенской тундре. Сейчас он не был заметен снегом. Уродливые, кривые деревца даже покрывала желтоватая листва. Но какими жалкими, старообразными выглядели эти деревья с высохшими верхушками!
   Протянув к человеку изломанные сучья, поросшие бородатым лишайником, лес словно говорил с ненавистью: «Уходи! Спасайся! Тебя не убили – радуйся и этому, как радуемся мы каждому дню, вырванному у ветра и стужи!»
   Кринаш не сразу смог заговорить.
   – Не могу я уйти! Отпустите и девчушку тоже, она-то вам ничего не сделала!
   Словно морозный узор – только не белый, а бурозеленый – затянул все перед глазами… и вот Кринаш в ухоженном, красивом парке с ровно подстриженными купами кустов. А на фоне изящной решетки – стройное деревце с большими белыми цветами. Молочные чаши лепестков источают аромат, крепкий, кружащий голову. Вместе с этим ароматом Кринаш уловил надменную брезгливость – словно знатная дама глядит на нищего, который нагло забрел на посыпанную желтым чистым песком аллею.
   – Отпустите ее! – не дал себя смутить Кринаш. – Она всего-навсего разыскивает любимого!
   Дрогнули жесткие блестящие листья – словно красавица повела плечиками. И тут же изысканный парк исчез.
   Кринаш стоял посреди странного… леса? Никакого подлеска – только выгоревшая на солнце трава. И что-то вроде рощицы редко стоящих высоких деревьев. С белесых стволов лентами отслаивалась кора. Листья не шуршали на ветру – не было ветра, было лишь палящее солнце и полный неподвижного жара воздух.
   Да эти кроны не отбрасывают тени, в смятении сообразил Кринаш. Что это – деревья или призраки деревьев? Где ж такое растет?
   И вдруг отчетливо, словно получив ответ на свой вопрос, он понял: эта роща никогда не видела человека. Он – первый. И он не понравился роще. Стволы источали неприязнь, сухую и горячую, как все вокруг.
   – Эта девочка… – заставил себя продолжить Кринаш. – Отпустите ее… вместе с ее другом. Он не хотел плохого, просто еще очень молод и…
   Горячее марево сгустилось меж белесых стволов, потемнело, стало весомым, реальным. Человек очутился перед гигантским деревом. Бесформенное, оплывшее, оно походило на башню. Могучие ветви не были украшены ни единым листом, но дерево не было мертвым. Кринашу был слышен гул бегущего под корой сока – или это шумела кровь в его ушах?
   Так вот оно, вечное дерево…
   До чего же глупый мальчишка этот Хашуэри! Посягнуть на это спокойное величие, на эту древнюю власть!..
   – Те двое… – превозмог себя Кринаш, удивляясь тому, как дико и хрипло звучит голос. – Они не хотели дурного. Ну, пойми… они – как молодые побеги. Поросль рвется к свету и не соображает, где ее угораздило прорасти. Они…
   Кринаш замолчал. Есть предел человеческой стойкости.
   Перед кем он осмелился вякать о молодой поросли?
   Человек успел толчками вдохнуть и выдохнуть воздух – и тут пришел ответ.
   Пришел?.. Обрушился! Накатил! Налетел беззвучным вихрем!
   Все горе и вся боль деревьев ударили в беззащитное человеческое сердце.
   Мертвое молчание пней на вырубке. Смертный ужас, дымной тучей сгустившийся над лесным пожаром. Тупое отчаяние бревна, гниющего на берегу по вине нерадивого плотогона. Все страдание тех, кто не мог защититься от железа и огня.
   Кринаш пошатнулся. К лицу тянулись обрубленные, опаленные, искалеченные сучья…
   Вдруг эти мучительные образы поплыли в стороны. Их раздвинул ветвями молоденький тополек. Стройный, гибкий, туго перевязанный детским пояском с красными кисточками.
   И тут же отступила тревога. Душа расправилась и зашелестела, как тополиная листва на легком ветерке.
   «И все?! – потрясенно думал Кринаш, глядя, как уходит в густой клубящийся туман замшелый ствол вечного дерева. – Такой пустяк – и человек снова прощен за все, что натворил? Да сколько же в них терпения и милосердия…»
   Он без удивления обнаружил себя в бесконечном, тянущемся вдаль саду. Стройными рядами застыли деревья. Словно ждут чего-то.
   Рядом с Кринашем на мягкой траве сидела освобожденная от пут Ульфейя. Прикусив губку, она серьезно глядела по сторонам.
   – Они превратили Хашуэри в дерево, – без тени сомнения сказал Кринаш.
   – И мы должны его найти, – кивнула женщина.
   Оно и просто… А как прикажете искать превращенного человека среди этих зарослей?
   – Госпоже поможет Серый Оберег? – с надеждой спросил Кринаш.
   – Нет. Здесь он мертв. Но я все равно разыщу Хашуэри.
   Женщина поднялась на ноги, спокойно и уверенно двинулась от ствола к стволу. Иногда она поднимала руку и легко касалась ветвей.
   Кринаш недоуменно пожал плечами и с кривой усмешкой огляделся.
   Вот стоят рядышком две яблони, старая и молодая, словно мать и дочь. Молодая вся в бело-розовых цветах, ветви старой прогибаются от огромных яблок. Цветы и плоды рядом, надо же! Впрочем, ведь это сон, который видят яблони… Ладно, а где возлюбленный Ульфейи? Может, этот красавец клен? Или незнакомое дерево с рыхлой кроной из кривых ветвей, мохнатых от хвои? Или разлапистая, низкая, словно вставшая на колени ель?
   Женский вскрик заставил Кринаша обернуться.
   Ульфейя, задохнувшись от волнения, указывала рукой в гущу листвы. В два прыжка Кринаш оказался рядом с ней и сразу понял, что потрясло его юную союзницу. Невысокое стройное деревце ничем, казалось бы, не отличалось от своих «соседей», но…
   Странная ветвь отходила от одного из сучьев! Светлая, совсем лишенная коры, гладкая, словно отполированная ладонями, она тем не менее покрыта была тонкими зелеными побегами. А увенчивал ее нелепый «плод» – проржавевший кусок железа, в котором с трудом можно было угадать очертания большого топора.
   Секира! Длинная секира, приросшая к дереву и пустившая побеги!
   Ульфейя, внезапно оробев, обернулась к своему спутнику. Но Кринаш молчал.
   Всхлипнув, женщина сорвала с шеи оберег и повесила на ветку дерева.
   От корней поползли вверх полосы тумана, окутали ствол и ветви.
   Когда марево рассеялось, возле ствола недвижно стоял юноша с тонкими чертами лица и кротким, мудрым взглядом старца. Он держал секиру, рукоять которой была покрыта мелкими тонкими веточками.
   Ульфейя не бросилась к возлюбленному. Наоборот, сделала движение, словно хотела спрятаться за широкое плечо своего спутника, – таким изменившимся предстал перед ней Хашуэри.
   Юноша тоже не ринулся обнимать любимую. Он поднял руку, взглянул на ладонь, словно видел ее впервые. Сорвал с зазеленевшего топорища ржавый кусок железа и отшвырнул прочь – так узник отбрасывает опостылевшие кандалы, в кровь натершие запястья.
   Тут же мгновенное отвращение исчезло с лица Хашуэри, и со спокойной, ясной улыбкой он обернулся к Ульфейе.

* * *

   – Мне ко многому придется привыкать заново. – Хашуэри задумчиво покачивал в руке наполовину опустевший кубок. – До сих пор не могу забыть ощущение, когда сквозь тебя струится древесный сок. Не как кровь в жилах, а… нет, не могу объяснить.
   Они сидели за столом, врытым в землю у крыльца. Почему-то не хотелось идти в дом. Ясная холодная ночь светлела, становилась легкой и прозрачной. Облака разошлись, и невесомая луна парила в небесах, словно сорвавшийся с неведомой ветви серебристый лист.
   Мужчины пили вино вдвоем. Ульфейя, которая стойко держалась весь путь до постоялого двора (кстати, путь легкий и быстрый), при виде ограды – вот она, безопасность! – навзрыд расплакалась. Дагерта чуть ли не силой влила ей в рот успокоительный отвар и увела в комнату, где измученная женщина сразу уснула.
   Хозяйка сновала между столом и кухней, выставляя перед возвратившимся супругом и спасенным Сыном Клана все, что можно быстро состряпать в такую рань. Она не улыбалась. Хотя муж и набросил на плечи новый плащ, Дагерта не могла забыть его изодранную спину. Кринаш сказал: «Ерунда, царапины!» Но жену он не убедил. Ей больше всего хотелось, чтобы пирушка поскорее закончилась и можно было промыть эти самые «ерунда, царапины» целебным настоем.
   – Я очень благодарен тебе и Ульфейе, – негромко говорил тем временем Сын Клана. – Даже не знаю, как выразить мою…
   – Да просто, – подсказал Кринаш, во хмелю растерявший почтительность. – Буду премного доволен, если мне заплатят за плащ и куртку. Хорошая была, из буйволовой кожи.
   – Куртка? – не сразу понял Хашуэри. – Да, конечно, конечно! Боюсь, я отвык думать о житейских мелочах, пока здесь произрастал. Зато многому и научился у деревьев: терпению, уменью жить неспешно и спокойно. А магия… думаю, моя сила возросла. И волшебным посохом я обзавелся. – Он с улыбкой погладил прислоненную к столу рукоять секиры в мелких веточках.
   – А листья не завяли! – с опаской покосился на колдовскую штуковину Кринаш.
   – И не завянут, я уверен. Может, к зиме пожелтеют и упадут, но по весне веточки зазеленеют снова. Это чары, которые посох впитал из земли. Ах, какие у вас удивительные места! Повсюду дремлет магия, древняя, как мир!
   – Что дремлет, так это ладно, пусть бы до конца дней дремала. Вот как она перестает дрыхнуть – ох, весело всем приходится! А еще поблизости прохудилась Грань Миров. Лезут к нам такие чудища, что во сне увидишь – подушкой не отмашешься!
   – Вроде тех, что напали на вас с Ульфейей?
   – И похуже есть. Заходил летом Подгорный Охотник. Сказал: в лесу появились ящеры.
   – Это что-то вроде драконов?
   – Того Охотника послушать, так выходит, что опасней. Потому что умные, вроде людей, даже разговаривают. Есть у них сильные колдуны, могут перекинуться в кого угодно, даже в человека. Будет такой ящерок с тобой разговаривать, а ты и не поймешь, что это Подгорная Тварь.
   – Да правда ли это? Ты сам видел этих ящеров?
   – Врать не буду, не приходилось. И век бы их не видеть! Зато залетали на двор такие… с крыльями, со щупальцами…
   – Интересно бы здесь пожить, осмотреться… Но надо спешить домой. У меня дочь до сих пор без имени.
   – Ну, ясно-понятно! А уж родня-то как обрадуется! Не просто сын отыскался – чародей вернулся в Клан. Госпожа говорила – охранные чары…
   – Да. Еще чувствую чужую магию, даже слабые следы. Это могут многие Дети Клана, но у меня это с детства. Поведу, бывало, вот так ладонями… – Хашуэри вытянул руки перед собой и легко развел в стороны, словно раздвигая высокую траву. Вдруг лицо его утратило беспечность. – Ладонями… Хозяин, а ты знаешь, что на твой двор наложено проклятие?
   Ответом было ошарашенное молчание.
   – Старое, – рассуждал вслух Хашуэри. – Цепкое. Долго набиралось силы, как зерно, что в земле ждет своего срока, а потом прорастает. Это стряслось года три назад… нет, пять!
   – Пять? – призадумался Кринаш. – Это я только-только женился, рабов еще не купил. Кто ж мне так удружить мог? – Он замолк, припоминая, а затем ухмыльнулся. – Ох, не иначе как Гульда порезвилась!
   – Гульда?
   – Есть такая старая чума. То ли вправду ведьма, то ли просто ищет, чем у дураков поживиться. Где живет – неизвестно. Шляется от деревни к деревне. То пропадет надолго, то вдруг опять ее демоны принесут. И не просит милостыню, а требует, нахально так!
   – Странное имя. Какой отец назовет так свою дочь – Дерзкая Речь?
   – Во-во, и я думаю, что кличка. И Семейства своего не называет. Мужики ее боятся, как лесного пожара. А меня не запугаешь бабьими угрозами. Нужно тебе что, так попроси учтиво, а не грози, что порчу наведешь! Да и не похожа на нищенку: сама толстая, одежа добротная. Слово за слово – поругались мы… ух, сильна лаяться! Не сдержался, пихнул ее, да сил не рассчитал. Мы на берегу стояли, она в реку и плюхнулась. Выбралась – да как пошла честить меня и все мое хозяйство! Я – за палку. Она заткнулась и убралась.
   – Зря смеешься, хозяин. Эти деревенские ведьмы – как старые лисы: много уловок знают. Толковые служанки Хозяйки Зла. Припомни-ка: что она говорила?
   Когда-то Кринаш не придал значения угрозам старухи. Но сейчас встревоженно нахмурился, припоминая. Перед глазами встало круглое обрюзгшее лицо, обрамленное седыми патлами. Рот оскалился в злой ухмылке, которая выглядела жутковато: у Гульды не было верхних зубов, кроме двух, которые напоминали клыки вампира.
   – Все не упомню. Кричала: «Чтоб у твоего порога сошлись все дороги – и по каждой прикатила неурядица! Чтоб вся твоя жизнь – вбок, да вкривь, да наперекор да под откос!» И еще: «Чтоб на твой двор ворохом валились чужие невзгоды, а ты б замаялся их перебирать!» Вот дура, а? Оно мне надо – в чужие дела лезть!
   – Сегодня же влез!
   – Ну, сегодня… это ж другое!
   Оба замолчали, призадумались. Помрачневшая Дагерта села на крыльцо. Разговор этот ей совсем не нравился.
   Постоялый двор просыпался. Чумазая Недотепка с деревянным ведром поплелась к Тагизарне по воду. Из пристройки показались Верзила и Молчун и, не дожидаясь, пока их накормят, принялись изображать бурную деятельность. Верзила, подхватив топор, начал сноровисто колоть дрова. Молчун скрылся в козьем загончике, который Дагерта гордо именовала хлевом. Оба разом поняли: у хозяйки не то настроение, чтобы торопить ее с завтраком и вообще соваться ей под руку.
   – Еще вот что говорила, – вспомнил Кринаш. – «Чтоб у тебя три гостьи загостились: Суматоха, Сумятица да Неразбериха!»
   – Лучше бы тебе со старухой помириться.
   – А мы помирились. Она с тех пор много раз заходила: ворчит, ругается, еды требует и норовит стянуть, что плохо лежит… Нет, где уж Гульде проклятия накладывать! Навидался я таких, пока по свету бродил. Бабы как бабы, только хитрей да ленивее других, работать не хотят… Видать, гостил у меня маг, а я ему чем-то не угодил.
   – А господин может снять проклятие? – Дагерта была так расстроена, что осмелилась вмешаться в беседу мужа с Сыном Клана.
   – Нет, хозяюшка, этого не умею. Хочешь – заговорю ограду, чтоб ни твари из-за Грани, ни здешние колдовские существа не смели войти во двор без позволения твоего мужа? Ни из-под земли, ни с неба…
   Дагерта выразительно закивала. Кринаш с интересом поднял голову.
   Хашуэри поднял свой зеленеющий посох. Лицо стало отрешенным, взор застыл на чем-то, недоступном глазам обычных людей.
   Узкие полосы золотистого света скользнули по земле вдоль ограды, зазмеились, заструились все дальше и дальше – и вдруг над подворьем встал, чуть колыхаясь, купол света. Он не слепил глаза, он был легким и прозрачным, его нежные переливы ласкали, как прикосновение материнской руки, сулили защиту и покой.
   Из окон в изумлении глядели проснувшиеся гости.
   Верзила, выронив топор, запрокинул голову в небо.
   Дагерта потрясенно вскинула руки к щекам.
   Молчун тихо стоял на пороге хлева. На его тонком, умном лице играли отсветы магического огня.
   Из сарая выбрался бродячий художник с сеном в волосах – этот не просто глядел, а впитывал в себя дивную красоту, что просияла над постоялым двором.
   Все кончилось быстро. Световые стены опали, исчезли, растворились в воздухе. И стало видно, что над лесом поднимается солнце.
   И еще стало видно, что перед воротами торчит перепуганная Недотепка с ведром.
   – Что встала? – прикрикнул на нее хозяин. – Неси воду на кухню!
   – Да-а, – прохныкала девчонка, заходя во двор и указывая пальцем на ограду. – А чего оно светится?
   Кринаш пригляделся. По земле вдоль ограды тянулась тоненькая золотистая полоска.
   – Это так теперь и будет, – проследил его взгляд Хашуэри. – И без твоей воли не войдет сюда ни Подгорная Тварь, ни оборотень, ни упырь, ни лесовик. Вот только против магов чары не действуют.
   – Слыхала? – грозно обернулся Кринаш к Недотепке. – Так оно теперь и будет светиться! А ты так и будешь ходить! Боишься – закрой глаза и иди не глядя!
   Девчушка понятливо закивала, с готовностью зажмурилась, сделала несколько шагов – и грохнулась наземь, выронив ведро.
   – Ох, дурочка, да сейчас-то зачем глаза закрывать? – пожурила ее Дагерта, бросив укоризненный взгляд на мужа. – Всю юбку изгваздала! Беги на кухню, просушись.

* * *

   Солнце клонилось к закату.
   У пристани стоял большой, с низкой осадкой корабль «Речная лилия». Он поднимался вверх, к истокам Тагизарны, и остановился здесь на ночлег.
   – Очень удачно, – глядя на корабль, сказал Хашуэри хозяину. – На рассвете и отплывем домой. Хочется скорее увидеть дочку. Пожалуй, в память о том, что произошло, я назову ее Ульки Серебряное Деревце. Ты не против, дорогая? – обернулся он к Ульфейе.
   Та степенно кивнула. За день женщина успокоилась, привела в порядок одежду и теперь держалась с достоинством, приличествующим будущей супруге Сына Клана.
   Внезапно в чинную беседу ворвался возбужденный крик:
   – Идемте! Скорее, пока солнце не село! Поглядите! Все поглядите! Я ее все-таки… я ее нарисовал!
   Художник, сияющий, взъерошенный, как воробей, размахивал руками в воротах.
   Кринаш заинтересованно направился к нему. Следом потянулись все, кто был во дворе: Дагерта, рабы, гости.
   Художник работал за оградой, чтоб не мешали любопытные зеваки. Еще утром Верзила помог ему перетащить туда огромный щит, сколоченный из гладких досок.
   – Вот она! Я так быстро еще никогда не работал! Издали смотрите, она же большая!
   Все замерли в очарованном молчании, только тихо ахнула Ульфейя да потрясенно ругнулся капитан «Речной лилии».
   Картина была прекрасна, как сновидение ребенка под тихую колыбельную песню.
   Со щита, улыбаясь, смотрел чародей. Он не был похож на Хашуэри. Таких чародеев представляешь себе в детстве: седобородый, ясноглазый, с веселыми морщинками у глаз, в мантии со звездами. Как сказал однажды маленький Нурнаш, «волшебный волшебник». Правой рукой он вздымал украшенный самоцветами посох, а на левой ладони держал крошечный постоялый двор, тщательно прорисованный во всех деталях. Над маленькими постройками реял купол золотистого света.
   Лицо мага было мудрым и добрым. Самоцветы в навершии посоха таинственно мерцали, храня неведомые чары. Золотой свет проливался над игрушечными крышами с такой неизъяснимой красотой, что перехватывало горло. Это была сама сказка, явившая себя среди бела дня и застывшая перед глазами людей.
   А внизу было крупно выведено: «Посох чародея».
   – Ух ты! – выдохнула наконец Дагерта.
   – Вот это скипетр! – негромко сказала Ульфейя жениху. – Не то что твое помело!
   – Ты всегда будешь ревновать меня к моей магии? – с понимающей улыбкой шепнул в ответ Хашуэри.
   – Всегда, – убежденно кивнула Ульфейя и обернулась к художнику. – Ну, если уж это тебе не шедевр…
   Живописец тоже вспомнил вчерашний разговор.
   – Да! – вскинул он руки к груди. – Я понял! Вдохновение делает возвышенным все, даже трактирную вывеску. Потому что вдохновение – это сопричастность чуду и…
   – А почему название другое? – придирчиво перебил хозяин. – Я же хотел «У Кринаша»!
   Художник оскорбился: он должен думать о таких пустяках? У него вдохновение!
   Все, даже Дагерта, начали уговаривать Кринаша быть снисходительнее. Не переделывать же чудесную вывеску из-за такой мелочи! Вон как красиво посверкивают буквы среди звезд на мантии волшебника! А что до названия, так на реке все и так знают имя хозяина самого лучшего постоялого двора!
   Кринаш огрызался и гневался до тех пор, пока не почувствовал, что его настойчиво дергают за штанину.
   – Пап! – зазвенел снизу возмущенный голосишко. – Ну, что ты заладил: у Кринаша, у Кринаша… А у меня?
   – Вот! – засмеялся Хашуэри. – Забыл ты, что здесь молодой хозяин подрастает. Придет пора ему принять дело в свои руки – вы что, название менять будете?
   Кринаш подхватил сына на руки и расхохотался:
   – Ладно, сдаюсь!
   – Когда парень вырастет, – с сожалением сказал капитан «Речной лилии», – эту красотищу так и так менять придется. Ее же ветер будет бить, снег, дождь…
   Все разом замолчали, осознав, как непрочна представшая их взорам красота. Художник не побледнел даже, а позеленел, словно уже увидел свой шедевр истерзанным дождями.
   Дагерта спросила робко:
   – А не поможет ли высокородный господин? Если можно не пропускать в ворота тварей, то почему нельзя сделать… ну, чтоб не подпускать к картине дождинки-снежинки и прочий ветер? Это ведь тоже охрана!
   Лицо молодого мага стало отрешенным – как утром, когда он творил чары.
   – Охрана… гм, почему я раньше не сообразил? Богатая идея, сулит многое, если обдумать. Кринаш, у тебя очень умная жена. А с картиной – да, должно получиться!
   Он направился к вывеске, на ходу взмахнув ветвистым посохом.
   – Краски не просохли! – в ужасе взвизгнул художник и метнулся следом, но Кринаш перехватил его, не дал помешать магу.
   Золотистые змейки опоясали щит, бросая отсвет на картину. Теперь от нее и вовсе трудно было оторвать взгляд.