Головачев Василий. Вирус Тьмы, или Посланник

   - Толя, а сам ты что об этом думаешь?
   - О чем? - Такэда не поднял головы от пожелтевшей страницы манускрипта. Спокойный, сдержанный, он будто излучал прохладу, как колодец с ничем не замутненным зеркалом воды.
   - О встрече в парке... о старике... Ты сообщил в "Скорую"?
   - И в милицию тоже.
   - Ну и?..
   - Рассказал, что знал. Когда приехала "скорая", он уже не дышал. Кстати, - Такэда взглянул на Сухова поверх страницы, - глаз на его теле никаких не нашли.
   - Как это не нашли? Куда ж они делись?
   Толя молча углубился в изучение книги. Он никогда не отвечал на вопросы пожиманием плеч или другими жестами, если не знал ответа.
   Никита полежал, переваривая сказанное, потом залпом выпил стакан холодного молока.
   - Ты хочешь сказать, что нам все померещилось?
   - Не померещилось.
   - Так в чем же дело?
   Такэда перелистнул страницу, любовно пригладив книгу, снова взглянул на лежащего.
   - Чтобы делать какие-то выводы, информации недостаточно. Похоже, что он был человеком с какими-то добавочными органами чувств. Как, возможно, и те четверо, о которых ты говоришь. Но что дальше? Мы не знаем ни их координат, ни цели появления, ни причин ссоры... кстати, язык у него был вырван.
   Никита невольно пошевелил своим, словно проверяя - на месте ли.
   - О дьявол! Серьезные, видать, разборы у них были. Как ты думаешь, что он им сделал? За что они его... так?
   Такэда углубился в штудирование очередной страницы.
   - Что ты там изучаешь? - рассердился Никита. - Напился моего чая, сел в мое кресло, за мой стол с моей лампой, да еще и не разговариваешь!
   - Жлоб! - констатировал Такэда. Закрыл книгу. Улыбнулся своей обычной, сдержанной и застенчивой улыбкой. - Теперь я понимаю, почему девушки с тобой не водятся: ты заставляешь их приходить со своим чаем. Кстати, пока ты болел, они едва телефон не оборвали. А читаю я очень умную книгу: Чхве Ёнсоль, "Техника "мягкого" искусства. Хапкидо".
   - На японском?
   - На корейском!
   - О-о! Вы у нас полиглот.
   - Не ругайся.
   Никита засмеялся, но посерьезнел, заметив, что Такэда смотрит на его ладонь. Глянул на нее сам, потрогал звезду пальцем.
   - Что же это такое? Ожог?
   - Весть, - серьезно сказал Такэда.
   - Что?!
   - Весть. Но это ты поймешь позже. - Толя предостерегающе поднял руку, останавливая попытку Сухова выяснить смысл сказанного. - Я не готов ответить на твои вопросы. Как и ты - услышать правду. Отложим разговор дня на два-три.
   Сухов покачал головой, с любопытством глядя на внезапно окаменевшее лицо друга, хотел что-то спросить, но передумал. Показал на стакан.
   - Налей молока, плиз.
   - А нетути, дорогой. Ты выдул все три литра. Но если хочешь, я позвоню, и через полчаса принесут. А мы пока посмотрим "Новости", не возражаешь? - Инженер включил телевизор. - Звонить?
   - А кто это?
   - Мой друг, - уклонился от прямого ответа японец. - Живет тут неподалеку, на "Соколе". Приедет, познакомлю. - Он набрал номер: Извини, подтверждаю. Квартира двенадцать, найдешь? Ждем. - Повесил трубку. - Сейчас принесут.
   Никита с недоверием взглянул в узкие непроницаемые глаза Такэды.
   - Ты что же, заранее договорился?
   Такэда молча увеличил громкость телевизора.
   Некоторое время они слушали новости первого канала "Останкино": страны Лиги Империй, как уже негласно называли Содружество Независимых Государств, жили по своим законам, часто не совпадавшим с законами ближнего зарубежья, конфликтовали, все еще воевали, пытались строить экономику с помощью противоречий политики, но учились, работали, рожали детей, занимались спортом, слушали музыку, смотрели видео, а иногда спектакли - вживую, увлекались сексом, наркотиками - все больше и больше, боролись с тем и другим, митинговали - правда, все меньше и меньше, то есть творили историю. Национализм продолжал буйствовать, успешно развивался терроризм, росли цены. События ближнего и дальнего зарубежья тоже не внушали особого оптимизма: становление великих государств - Великой Сербии, Великого Афганистана, Таджикистана и даже Карабаха - сопровождалось невиданными, дикими братоубийственными войнами, геноцидом и массовым истреблением мирного населения. На этом сообщении Никита перестал воспринимать информацию, переключая поток сознания в другое русло. Этому научил его Такэда, потому что заметил: после телеинформационной программы у друга растет желание поубивать сначала националистов, потом политиков, а потом уничтожить толпу, вознесшую этих политиков на своих плечах к власти. История толпы не помнит, любил повторять отец Никиты, заставляя сына быть личностью, пока не добился своего: сын научился вкладывать в любое дело, чем бы ни занимался, все физические и душевные силы, заряжаться на максимальный результат, что и позволило ему не только стать мастером спорта по акробатике, а также профессиональным танцором балета, но индивидуумом с высокой степенью ответственности, как опять же говаривал его отец.
   Обо всем этом вспомнил Такэда, услышав вздох друга. И вздохнул сам. Несмотря на все лестные отзывы и собственное мнение о Никите, он сомневался в том, что танцор справится с предстоящей миссией.
   Но Вестник выбрал его!..
   - Что вздыхаешь? - Толя выключил телевизор.
   - Помнишь, как старик тянул руку? А ведь блямба у него на ладони формировалась сначала не пятиконечная. Ты знаток символики, пояснил бы. Весть! - передразнил Никита приятеля. - Что за весть? Может быть, пояснишь, какой смысл вкладываешь в это слово? Я умный, пойму.
   - Позже, умник. А формировалась эта штука действительно интересно. Круг - это начало всему, знак Вечности, а треугольник в квадрате символ соединения божественного и человеческого, небесного и земного, духовного и телесного. Вестник... м-м... старик как бы предсказал твой путь... если ты его начнешь.
   - Чушь какая-то! Идти я никуда не собираюсь.
   - В том-то и дело. Но, боюсь, тебя вынудят к этому. Все, все! Не будем об этом больше, а то подумаешь, что я немножко свихнулся на мистике.
   - Не немножко.
   - Спасибо.
   - Не за что.
   Зазвонил дверной звонок. Такэда встал.
   - Обещай мне только быть осторожным.
   - В каком смысле?
   - В любом. Обещай, это серьезно. Я не всегда смогу прийти на помощь. И объяснить смысл предупреждения пока не могу, так что принимай на веру.
   Такэда пошел открывать входную дверь, в прихожей зазвучал женский голос.
   Никита медленно натянул простыню до подбородка - он спал летом без одеяла, - пребывая в шоке. Приятель, который должен был принести молоко, оказался девушкой.
   Она вошла в гостиную вслед за Толей и остановилась, сказав: "Добрый вечер".
   - Добрый, - просипел в ответ Сухов, убивая Такэду взглядом.
   Девушка была прекрасно сложена. Не слишком высокая, но и не карманный вариант. Черты лица изящные, небольшой, правильной формы нос и прекрасные большие глаза, не то голубые, не то зеленые, глядящие без лишней томности и притворной робости, искренне и доверчиво. Лишь потом, часом позже, Никита разглядел, что одета она в скромный на первый взгляд летний костюм, в котором при более внимательном взгляде угадывался изысканный вкус и утонченность. Впрочем, удивляться этому не пришлось, девушка оказалась художницей. Звали ее Ксения, Ксения Константиновна Краснова. Такэда в шутку звал ее Три К.
   Никита не помнил, о чем они говорили, шок прошел только после ухода Ксении.
   Обычно их разговор с Толей сопровождался шутками, ироническими репликами и пикировкой - оба ценили юмор и реагировали на него одинаково, но если бы Такэда позволил себе подобное в данной ситуации, в присутствии Ксении, Никита, наверное, пришел бы в ярость. Однако Толя тонко чувствовал состояние друга, и ему хватало ума и такта поучаствовать в беседе в качестве бессловесного предмета интерьера.
   Прощались они в коридоре, пообещав звонить, если что, и Толя увел девушку, подарившую хозяину мимолетную улыбку и взгляд искоса, в котором горел огонек интереса и расположения. Обалдевший Сухов обнаружил, что одет в спортивный костюм, хотя совершенно не помнил, когда он его надевал, преодолел желание проводить гостей до остановки и вернулся домой.
   Уснул он поздно, часа в два ночи, и спал как убитый, без сновидений и тревог.
   В среду он вышел на тренировку с другими акробатами, учениками Вячеслава Сокола, и отработал почти полную норму, чувствуя удивительную легкость в теле и желание достичь новых ступеней совершенства. Правда, каким образом осуществить желание, он не знал, но смутная догадка уже брезжила в голове: использовать элементы акробатики, все эти рондаты, флик-фляки и сальто, в танце, что могло усилить его эстетическую насыщенность.
   В четверг утром планировалась репетиция труппы, и Сухов пошел на нее с каким-то сопротивлением в душе: после воскресного своего сольного выступления работать с Кореневым уже не хотелось, да и вряд ли можно было что-то добавить к тому, что он выразил на сцене, на языке танца. Многие в труппе поняли его правильно, посчитав, как и Толя Такэда, этот взрыв танцевального движения прощанием. Сам же Никита понял это лишь на репетиции, когда увидел в глазах товарищей легкое удивление, а на лице Коренева хмурый вопрос и недовольство.
   Не дорепетировав до конца, он сошел со сцены - на сей раз репетировали не в танцзале, а на сцене театра, - но не успел спуститься в костюмерную, как вдруг произошел странный инцидент: пол сцены провалился! Если бы Никита остался до конца, он упал бы на конструкцию поддержки пола с высоты трех с половиной метров. К счастью, участники репетиции отделались травмами и ушибами да поломалась музыкальная аппаратура, на чем инцидент этот был исчерпан, однако в душе Сухова осталось сосущее чувство неудовлетворения, заноза тихого раздражения, будто он что-то забыл, упустил из виду, а что именно - вспомнить не мог.
   - Бывает, - сказал Такэда, которому он позвонил на работу. - Хотя, может быть, это психоразведка.
   - Опять ты за старое? - разозлился танцор. - Твои намеки я не понимаю: или не говори загадками, или молчи.
   - Хорошо, - коротко согласился Толя. - Как твоя новая родинка на ладони, держится?
   Никита взглянул на ладонь, буркнул:
   - Держится. Но побледнела и сдвинулась к запястью. Только что чесалась здорово, я, по сути, из-за этого сошел со сцены.
   - Любопытно. А так не беспокоит?
   - Покалывает иногда... только не надо ничего плести про Весть, психоразведку и тому подобное, я сыт мистикой по горло.
   - Тогда сходи к врачу. А лучше к Три К, она тебя приглашала.
   - К... когда? То есть приглашала когда?
   - Я с ней разговаривал час назад. Сходи, посмотришь на ее работы, на них стоит посмотреть. - Такэда повесил трубку. А Никита полчаса ходил по комнатам, пил молоко, пролистал газеты, смотрел телевизор, не вдумываясь в напечатанное и показываемое с экрана, пока не понял, что давно созрел. Если о происшествии в парке он думал эпизодически, то о Ксении - почти все время, и - видит Бог! - думать о ней было приятно.
   Громкое название "Студия художественных промыслов" носил подвал в одном из старых зданий Остоженки. Мастерская Ксении Красновой занимала одно из его помещений, освещенное двумя полуокнами и самодельной люстрой из пяти лампочек. Все помещение было заставлено мольбертами, стойками, холстами и рамами, картин в нем насчитывалось ровно две: пейзаж с рекой и сосновым лесом и портрет какого-то сурового мужика с бородой и пронзительным взглядом из-под кустистых бровей.
   Ксения работала над третьей картиной - нечто в стиле "русское возрождение": на холме, по колено в траве, стоял странник с посохом в руке, с ликом святого и смотрел на сожженное до горизонта поле, над которым на фоне креста церквушки всходило солнце. Картина была почти закончена и вселяла в зрителя непередаваемое чувство печали и ожидания.
   Ксения, в аккуратном голубом халатике, под которым явно ничего не было, почувствовала гостя и оглянулась, глядя отрешенно и уходяще. Волосы ее были собраны короной в огромный узел и открывали длинную загорелую шею, тонкую, чисто классической формы и красивую. Взгляд девушки прояснился, когда в Никите узнала "больного", ради которого по просьбе Такэды везла молоко чуть ли не через весь город.
   - Никита? Вот не чаяла увидеть тебя. Проходи, не стой у порога. Как самочувствие?
   - Привет, - смущенно сказал Сухов. - Все нормально. Выжил. Вообще-то друзья зовут меня короче - Ник. Я вас не отрываю от дел?
   Ксения засмеялась, сверкнув ослепительной белизной зубов.
   - Конечно, отрываете, но пару минут я вам уделить смогу. Если хотите, встретимся вечером, поговорим не торопясь.
   - Идет. Я заеду за вами...
   - Часов в семь, не раньше.
   - Тогда покажите мне хотя бы, над чем работаете, и я ретируюсь.
   - Только в обмен.
   - В обмен? На что?
   - Толя говорил, что вы гениальный танцор, и мне хотелось бы побывать на одном из ваших шоу.
   - Он у меня еще схлопочет за "гениального", - пробормотал Никита. - Конечно, я вам достану билет на очередное представление, только не ждите чего-то сногсшибательного: программу и сценарий составляю не я и танцую под чужую музыку.
   На лице девушки последовательно отразилась целая гамма чувств: вопрос, удивление, улыбка, понимание, интерес. Как оказалось, Сухов плохо разглядел ее в прошлый раз и теперь с восторгом неожиданности наверстывал упущенное, жадно отмечая те черты, которые слагаются в термин "красота".
   Кожа у Ксении была смуглая, то ли от природы, то ли от загара (а может быть, от татаро-монгольского нашествия?), глаза зеленые, с влажным блеском, поднимающиеся уголками к вискам, брови черные, вразлет, изящный нос и тонко очерченный подбородок. И маленькие розовые ушки. "Шедевр!" - как любил говорить о таких женщинах великий знаток Коренев. У Никиты вдруг гулко забилось сердце: он испугался! Испугался того, что Толя познакомил его с Ксенией слишком поздно и у нее уже есть муж или, по крайней мере, жених. Такая красота обычно недолго бывает в свободном полете...
   - ... - сказала девушка с тихим смехом.
   - Что? - очнулся Никита, краснея. - Простите, ради Бога!
   - Так и будем стоять? - повторила Ксения. - Картины показывать уже не нужно?
   - Еще как нужно! Просто вспоминал, где это я мог вас видеть? Вы случайно не приносили молоко одному больному?
   Ксения с улыбкой пошла вперед, а Никита, как завороженный, остался стоять, глядя, с какой грацией она идет. Казалось, таких длинных и красивых ног он еще не видел. Не говоря уже об остальном. И снова страх морозной волной пробежал по коже на спине: а если она и Такэда не просто друзья?!
   - Так вы идете? - оглянулась художница, открывая дверь перегородки подвала.
   Соседнее помещение оказалось галереей, вернее, складом картин, из которых лишь часть висела на стенах в простых белых или черных рамках, а остальные были составлены пачками, лежали на столах или закреплены в станках. Но и того, что увидел Сухов, было достаточно, чтобы сделать вывод: Ксения не любитель, она была Мастером, талант которого не требовал доказательств.
   На одной стене помещения Никита узнал молодых Лермонтова и Пушкина, Петра Первого, современных писателей и артистов. На другой были закреплены пейзажи, не уступавшие по эмоциональному накалу и точности рисунка пейзажам классиков этого жанра; особенно глянулся танцору один из них: прозрачный до дна ручей, опушка леса, сосны, мостик через ручей. Этот пейзаж напоминал родину отца под Тамбовом.
   А на противоположной стене... Никита подошел и, кажется, потерял дар речи. То, что было изображено на холстах, названия не имело, э т о можно было лишь обозначить словами: смешенье тьмы и света! буйство форм и красок! магия жизни и смерти! Картины не были абстрактными, хотя на первый взгляд ничего не изображали, но они имели смысл, а главное - создавали определенный эмоциональный фон и явно впечатляли. Одна звала к столу - Никите вдруг захотелось есть и пить... Вторая навевала сон. Третья заставила тоскливо сжаться сердце, четвертая почувствовать радостный прилив сил. Пятая влекла к женщине, да так, что в душе зарождалось желание и неистовое волнение!
   - Колдовство! - хрипло проговорил Никита, вздрогнув от прикосновения девушки к плечу - ее вопроса он снова не услышал.
   - Спасибо, - серьезно ответила та, пряча лукавую усмешку в глазах; она заметила, какое действие оказала на гостя последняя картина. - К сожалению, ваше мнение отличается от мнения маститых, от которых зависит судьба молодых художников и их персональных выставок. За шесть лет работы, а я рисую с пятнадцати, мне разрешили сделать всего две выставки: в Рязанском соборе и в Благотворительном фонде, остальные, самодеятельные, в общежитиях и студиях не в счет.
   Сухов покачал головой, с трудом отрываясь от созерцания картин.
   - Это действительно колдовство. Как вам это удается? Я читал, что существуют какие-то методы инфравлияния на подсознание человека, используемые в рекламе на телевидении и в кино. Может быть, вы тоже шифруете в картинах нечто подобное?
   - Я не знаю, как это называется, просто чувствую, что должно быть изображено на холсте для создания необходимого эффекта. Мой учитель говорил, что это прорывы космической информации. Годится такое объяснение?
   Никита улыбнулся.
   - Я бы назвал это проще - прорывами таланта в неизведанное, но если вас это смущает, не буду повторяться. Однако вы меня поразили, Ксения, честное слово! Можно, я еще раз приду сюда, полюбуюсь на картины, подумаю над ними?
   - Почему бы и нет?
   - Тогда до вечера. - Никита направился вслед за художницей, оглядываясь на галерею и чувствуя сожаление, что не насмотрелся на них вдоволь. - Кстати, Ксения, как вы познакомились с Толей?
   - На улице, вечером. - Ксения оглянулась через плечо, и Никита не успел отвести взгляд от ее ног. - У гастронома на Сенной ко мне подошли ребята... м-м... очень веселые, и Толя... уговаривал их не шалить.
   Никита, представив, как это делал Такэда, фыркнул.
   Ксения тоже засмеялась. Заметив его жест, кивнула на руку с отметиной.
   - Как ладонь, не беспокоит? Очень интересная форма у ожога, вы не находите?
   Сухов взглянул на звезду, упорно сползающую к запястью, и посерьезнел: показалось, что после вопроса девушки звезда запульсировала, послав серию легких уколов, добежавших по коже руки до шеи.
   - По-моему, это не ожог. Толя говорил что-то странное, но не объясняет, что имеет в виду. Потом поговорим. Итак, в семь у входа?
   Художница кивнула, глядя на него исподлобья, испытующе, серьезно, без улыбки. Этот взгляд он и унес с собой, сохранив его в памяти до вечера.
   Дома его ждал Такэда.
   - Тебя уволили? - удивился Никита, привычно хлопая ладонью по подставленной ладони приятеля.
   - Я свободный художник, хожу на работу, когда хочу. Был у Три К?
   - Слушай, не зови ты ее больше так... технически, а?
   - Хорошо, не буду. Так ты был?
   - Только что от нее, смотрел картины.
   - В студии? Или в запаснике?
   - Ну, не знаю где, там их было много, десятка три.
   Такэда хмыкнул.
   - Надо же! Ксения не всем показывает свои работы, несмотря на приветливость и некоторую наивность. Девушка это редкостная, такую встретишь одну на миллион, учти.
   - Уже учел. - Никита сходил на кухню и принес запотевшую банку с квасом. - Мы с ней идем вечером в кафе в Москворечье.
   - Это ты решил или она?
   - Я. А что?
   - Блажен, кто верует. Она не любит ходить по вечерам в кафе, рестораны и бары. Не то воспитание, не тот характер, не те устремления. Разве что в ресторан Союза художников, да и то очень редко. Она талантливый мастер...
   - Я это понял.
   - ...и живет в своем мире, - докончил Такэда бесстрастно. - Она тебя взволновала, я вижу, но...
   - Оямович! - изумленно взглянул на друга Никита. - Ты что? Откуда этот менторский тон? Или она - твоя девушка? Так бы сразу и сказал!
   - Она мой друг. - Такэда подумал. - И ее очень легко обидеть.
   Сухов сел, не сводя пытливого взгляда с безучастно рассеянного лица Толи, глотнул квасу.
   - М-да... иногда ты меня поражаешь. Тебя еще что-то беспокоит?
   Такэда выпил свой квас, помолчал.
   - Беспокоит. Как случилось, что у вас в театре провалился потолок?
   - Сцена, а не потолок. Провалился, и все. Наверное, поддерживающие фермы проржавели. Но я как раз ушел со сцены, надоело все, да и рука зачесалась так, что спасу нет.
   Толя задумался, хмуря брови. Никита впервые увидел на лице товарища тень тревоги.
   - То, что зачесалась рука, - символично, Весть говорила. Но то, что провалилась сцена... Неужели Они решили подстраховаться? Ну-ка, расскажи еще раз, как действовали эти твои "десантники" в парке.
   - Зачем? - Сухов снова с внутренней дрожью вспомнил ледяной взгляд гиганта в пятнистом комбинезоне, его парализующее электроразрядами копье, странный голос: "Слабый. Не для Пути. Умрешь..."
   - Дело в том, что в тот вечер в парке был убит еще один человек. Тот многоглазый старик, который передал тебе Весть... - Такэда не обратил внимания на протестующий жест товарища, - вот этот самый знак в виде звезды, шел к убитому. Вестник шел к Посланнику, и их убили обоих. Не смотри на меня как на сумасшедшего, я же сказал, в свое время я тебе все объясню, а пока пусть мои слова будут для тебя китайской грамотой.
   Толя выпил еще один стакан кваса. Он был встревожен до такой степени, что его обычная невозмутимость дала сбой. И говорил он больше сам с собой, а не с приятелем, словно рассуждал вслух:
   - Хорошо, что Они тебе не поверили, иначе действовали бы по-другому, но плохо, если решили перестраховаться и оставили черное заклятие.
   - Что-что?! - Никита смотрел на друга во все глаза.
   Такэда слабо усмехнулся.
   - Вообще-то заклятие - это психологический запрет, играющий роль физического закона. А черное заклятие иногда называют печатью зла. Боюсь, ты не поверишь, даже если я попытаюсь тебе объяснить все остальное. Ладно, поживем - увидим. Не возражаешь, если у тебя еще посижу?
   Никита ничего не имел против. Он был сбит с толку, озадачен и не знал, что думать о загадочном поведении Такэды и о его более чем странных намеках. И словно в ответ на мысли хозяина пятно на ладони отозвалось тонкими уколами-подергиваниями, распространившимися волной по всей руке до плеча.
   Глава 3
   Три дня Никита выдерживал характер: Ксении не позвонил, с Кореневым не скандалил, с Такэдой разговора о загадочных "печатях зла" не заводил (хотя намек на тайну его заинтересовал всерьез), зато усиленно занимался акробатикой и готовился к демонстрации своего "фирменного" танца - чтобы предстать перед Ксенией во всем блеске профессиональной подготовки. На четвертый день позвонила мама и пожаловалась на то, что ей в очередной раз не принесли пенсию.
   Сухов уже не раз выяснял причины подобного отношения почтовых работников, выслушивал их вранье насчет того, что заходили, но дома никого не застали, просил в следующий раз звонить дольше, извинялся и шел за пенсией с матерью, но тут его терпение лопнуло. К почтальону, который разносил пенсию, он не пошел, а направился прямо к начальнику отделения связи, молодому двадцатилетнему парню. И получил хамский ответ: "Пусть сама приходит, ноги не отвалятся".
   Никита, типичное дитя постсоветского общества, давно привык к тому, что новые демократические власти полностью переняли привычки старой государственной системы работать на отказ, а не на удовлетворение человеческих потребностей, однако в быту сам редко сталкивался с социальными институтами типа милиции, почты, ЖЭО, телефонной сети, ремонтных и строительных организаций. Зато и никогда не комплексовал по поводу "развитого идиотизма" чиновников, зная, что словом доказать ничего не сможет, - чиновничья исполнительная рать реагировала только на звонок сверху, документ или грубую силу. На этот раз Никита озверел.
   Он схватил начальника почты за ремень, приподнял и бросил на стул с такой силой, что тот чуть не рассыпался.
   - В следующий раз, если снова придется идти на почту мне, разговор будет другой.
   - Разговор этот произойдет раньше! - прошипел вслед белобрысый, модно одетый - в ядовито-зеленые безразмерные штаны и кожаную безрукавку - начальник, но Сухов не обратил на реплику внимания.
   Матери он ничего не сказал, только пообещал, что все будет нормально.
   - Калиюга в разгаре, - грустно сказала все понимающая мама, погладив сына по плечу. - Все изменяется к худшему, и нет лампады впереди.
   - Калиюга - это что-то из индийской мифологии? - Никита повел мать к остановке трамвая.
   - По представлениям древних индийцев, человеческая история состоит из четырех эр: критаюги, третаюги, двапарюги и калиюги. Критаюга благой век, длилась один миллион семьсот двадцать восемь тысяч лет... Тебе интересно? - Они остановились в тени тополя.
   - Я когда-то читал, но забыл. Продолжай.
   - Третаюга длилась один миллион двести девяносто шесть тысяч лет, и эта эпоха характеризовалась уже уменьшением справедливости, хотя религиозные каноны соблюдались и люди радовались жизни. Во времена двапарюги начали преобладать зло и пороки, длилось это восемьсот шестьдесят четыре тысячи лет. Ну, а калиюга... сам видишь: добродетель в полном упадке, зло берет верх во всем мире, войны, процветание преступлений, насилия, злобы, лжи и алчности... - Мама содрогнулась. Грехопадение всегда ужасно, но в таких масштабах... Я, наверное, брюзжу?
   - Нет, ты говоришь правду. - Никита поцеловал мать в щеку. - Это все, что ты знаешь о югах?