Страница:
Знал бы об этом Сухов, мельком подумал Такэда, растираясь полотенцем перед зеркалом после душа. Усмехнулся — дрогнул уголками губ, стер усмешку. Знал бы танцор, в какую смертоносную историю встрял!
Тогда в парке функционеры СС, рядовые оруженосцы Сатаны, исполнители воли Синклита Четырех, убили сначала Посланника, а потом Вестника, и не вмешайся Никита… Не вмешайся меченый Сухов, неизвестно, чем бы все это обернулось. Но, видимо — судьба! Весть теперь у него. У обычного человека, физически сильного, не неумелого, духовно незащищенного, в меру Смелого, но привыкшего жить по стандарту… и не желавшего менять образ жизни. Да, он не создан для Пути Посланника, это заметно. Хоуя… кто знает? Может быть, не все так безнадежно? Силу духа можно ведь и укрепить, а способности развить, если знать — как. Во всяком случае, задатки у него есть, такого танцора днем с огнем не сыскать!
А что нужно еще, чтобы стать Мастером, кроме предельного совершенства в своем деле? Пусть даже дело это — танец…
Позавтракав — тэмпура, рис моти-гомо, охаги [8]и кофе — Такэда привычно включил в рабочей комнате, она же гостиная — жил он в двухкомнатной квартире в районе Останкино, на двенадцатом этаже, — персональный комп и выбил на клавиатуре: «Привет, Айбиэм-сан».
По экрану дисплея поползли строчки проснувшегося компьютера (фирма IBM, пятьсот мегабайт):
«Доброе утро, Наблюдатель. Какие новости?»
— Плохие, — буркнул Такэда, устраиваясь в кресле.
Полчаса он работал на компьютере, включенном в общую информационную сеть технических институтов и ВУЗов, пока не убедился во вчерашнем выводе, что поле искажений социума медленно, но неотвратимо увеличивается. Негативные изменения из сфер социальных отношений — рост преступности и наркомании, — политики — войны, конфликты, национальное обособление — и экономики — падение жизненного уровня во всех без исключения странах, даже самых развитых, — переползли в сферы медицины — СПИД, генетические заболевания, раковые, психические принимали все больший масштаб, — и культуры, где теле- и киноэкраны захлестнул поток порновидео и сцен насилия, оттеснив редкие талантливые произведения, достигшие высот искусства.
— Ясно, — пробурчал Такэда, сбрасывая файл. — Видимо, дружище, только мы с тобой и следим за Процессом Падения на Земле, никому до него больше нет дела, все живут одним днем.
Инженер ошибался. За Процессом Падения, как он говорил, или за процессом регрессии в данном хроноквантовом слое Веера Миров, следило множество глаз, в том числе не принадлежащих людям. Многие из этих существ анализировали происходящее точнее, шире и глубже, чем это делал Такэда, и не только делали выводы, но и принимали соответствующие меры.
— Ну, а как там наш танцор?
Компьютер получил новые данные о происшествиях с Никитой Суховым, две минуты «думал», наконец, изрек:
— Ситуация под контролем, причем двойным. Намечаются слабые тенденции к сползанию. Прогноз негативной линии — один к пяти.
И на том спасибо, подумал Такэда. Я тоже понял уже, что ктото его подстраховывает помимо меня. Неужели Собор заинтересовался его личностью? Или он просто отрабатывает мое сообщение?
Толя включил рацию, и в комнате тихо засвистел сигнал маяка, микропередатчики которого в виде незаметных иголочек были вколоты в одежду танцора. Компьютер, запрограммированный специально на поиск местонахождения Сухова по карте Москвы, всегда мог с точностью до десятка метров сообщить, где находится его подопечный. В данный момент Никита ехал в машине по центру города в направлении телецентра.
— Будь внимательнее, — выбил инженер на клавиатуре. Хотя комп и так делал все, что зависело от программы. Он уже дважды давал сигнал опасности, в результате чего Такэда успевал к месту очередного происшествия через считанные минуты. Правда, все-таки позже неизвестных благодетелей, успевавших прийти на помощь Сухову с удивительной точностью, раньше милиции.
Пора было заниматься ханами [9]и собираться на работу, но Тоява медлил. Что-то ему не нравилось. Появилось неприятное чувство забытой обязанности, томление, желание оглянуться. И еще показалось, что в комнате что-то изменилось.
Внутренне собираясь, Такэда скользнул взглядом по обстановке комнаты: стол, четыре стула, два кресла, книжные полки, шкаф, компьютер, принтер, сейф… две картины в стиле сэйкаку на стене, календарь… зеркало… все на месте… Зеркало!
Такэда стремительно прыгнул к шкафу, выхватил нунчаки, со свистом провел вокруг себя два круга защиты, зажал нунчаки подмышками, медленно подошел к зеркалу, в котором отражалось все, кроме самого хозяина. Зеркало слепо смотрело на инженера, и было в этом «взгляде» нечто, отчего Такэда покрылся холодным потом. Инстинкт сработал раньше, чем он сам понял, в чем дело.
Взметнулись нунчаки: правый сбил на лету выплюнутый зеркалом острый зазубренный кусок стекла, левый врезался в зеркало, еще до удара зазмеившееся трещинами. Звон, грохот, стон… стон!
Осколки стекла, кривые, как ятаганы, посыпались на пол, крепления зеркала вылетели из гнезд, рама треснула и разлетелась в щепы!
Обессиленный, чувствуя, как по телу бегут струйки пота, Такэда стоял над кучей стекла и разбитых деревянных планок и… в голове вертелось только одно слово: нашли!
Но как, почему, с чьей подачи? Или он прав — психоразведка?
Подстраховочная кампания СС? Скорее всего, так оно и есть: «печать зла» действует на всеобъекты, попавшие в поле зрения заклятия, наложенного на объект опеки. Поскольку объектом опеки в данном случае является Никита Сухов, это означает, что все его друзья, родные, знакомые находятся в «кругу устойчивого интереса» «печати». То есть всем им грозит опасность. И Ксении тоже…
— Набил тут стекла, — сказал с осуждением Такэда и сам же себе ответил. — Гомэн кудасай. [10]
В дверь позвонили.
Тоява оценивающе глянул на нунчаки, кивнул, успокаиваясь.
Внедрения готовятся заранее, вряд ли два спланированы сразу одно за другим.
За дверью стоял Сухов с заклеенной пластырем физиономией.
— Ты что, тренировался? — поинтересовался танцор, глядя на то, что минуту назад было зеркалом. Взгляд Никиты скользнул по нунчакам, потом по лицу хозяина. — Что случилось, Оямыч?
У тебя вид, будто ты ждал налоговую инспекцию.
— Собираюсь на работу, — буркнул Такэда, отступил в прихожую. То, что поизошло, называлось внедрением, но Сухову знать это пока не нужно. Если СС вцепилась, уйти от следующего «появления души» у мертвых предметов будет труднее. Как правило, никто не ждет никаких каверз от знакомых с детства вещей…
— Не обращай внимания, — добавил Толя. — Я случайно зацепил нунчаками зеркало. Сейчас умоюсь, и ты отвезешь меня в институт.
— Отвезу… а откуда ты знаешь, что я на машине?
— Бензином воняешь.
Такэда ушел умываться, а Никита, сказав ему в спину: «Да?» — прошел в комнату с компьютером, разглядывая груду зеркального стекла на полу. Один из осколков мерцал голубовато-льдистым светом и выглядел угрожающе живым, но пока танцор протирал глаза, свет исчез, осколок выпал из общей кучи и рассыпался в пыль.
Показалось, подумал Никита, озираясь.
Гостиная Такэды недвусмысленно говорила о национальности владельца квартиры: циновки-татами на полу; холодное оружие вместо традиционных кукол на всех полках, шкафах, телевизоре, компьютере, на столе и на стенах; эстампы с видами Фудзи и поединками самураев; цветы вдоль стен в специальных длинных ящичках. И множество книжных полок, повешенных на стенах таким образом, чтобы создавались традиционные японские токонома — ниши, в которых также лежали ножи, стилеты и кинжалы.
В глубине одной из ниш висел свиток с японскими иероглифами — какэмоно.
Все это Никита знал давно и тем не менее, попадая в дом Такэды, не мог не полюбоваться его убранством, своеобразной эстетикой и чистотой.
— Я есть хочу, — заявил он подошедшему сзади Толе. — И пить.
И музыку послушать, твою любимую — с шумом ветра. У тебя найдется, что перекусить?
— Обойдешься. Я всегда считал, что ты воспитан не по формуле: «хочу все сразу и сейчас». К тому же я тороплюсь.
— А я нет.
— Надо же! — голос Такэды сделался неприятным. — Оказывается, есть люди, которые никуда не спешат.
Никита внимательно посмотрел на него.
— Да что произошло, Толя? Ты явно не в себе.
— Извини. — Такэда взял себя в руки. — Поехали, по дороге расскажу.
Но в машине он молчал и думал о своем. Сухов не приставал с расспросами, это позволяло заниматься самоанализом и не раздражало. Высаживая Такэду на проспекте Черепанова, танцор сказал с неуверенностью:
— Знаешь, я решил радикально изменить ритм жизни.
Такэда оглянулся через плечо, не спеша захлопывать дверцу, ожидая продолжения.
— Хочу попробовать себя в классическом балете. Как ты думаешь, я смогу там чего-то достичь?
— Сможешь. Только это не есть радикальное изменение жизни.
Я тебе советовал, что делать.
— Я сам могу решить, что мне делать, — с прорвавшимся высокомерием произнес Никита. — И в советах не нуждаюсь.
Мне, между прочим, двадцать шесть лет, и ты мне в няньки не годишься.
— Ну-ну, — сказал Такэда, все еще медля. — И куда же ты сейчас направляешься, если не секрет?
— Мой день принадлежит мне. — Сухова несло дальше, хотя едва ли он сам понимал, почему и на кого злится.
Такэда покачал головой, лицо у него погрустнело.
— Твой день послезавтрашний, меченый. И хорошо если бы ты до него дожил. Как рука? Звезда не беспокоит?
Никита, на которого будто вылили ушат холодной воды, опомнился, глянул на правую руку: коричневый «ожог» в форме пятиконечной звезды переместился уже на предплечье. Вспомнился «удар холодом», которым ответила звезда на прикосновение, душу на мгновение защемил страх.
— Что все-таки это такое? Скажешь ты наконец или нет?
— «Зарытый» в шумах сигнал, — Толя усмехнулся, — говоря научным языком. А вообще — Весть. Когда-нибудь проявится. А может быть, и нет. Терпи. И не показывай ее никому без надобности.
Вот еще что. — Такэда поднял руку, предупреждая возражение танцора. — Бери Ксению и уезжай с ней на юг, недели на две, все равно куда. «Печать зла» действует и на нее, пока ты жив. Думаю, за тысячи километров от столицы она потеряет силу. Не могу же я все время подстраховывать обоих сразу. Звони.
Он ушел. А Никита остался сидеть в машине с ощущением, будто ему врезали по больному глазу.
В два часа дня он с недоумением разглядывал повестку в милицию, только что вынутую из почтового ящика. Прочитал еще раз: «В случае неявки взимается штраф в размере двух тысяч рублей».
Хмыкнул. Такой суммой можно было бы и пренебречь, но Сухов был законопослушным гражданином своей страны и конфликтовать с властью не хотел.
В два сорок он подкатил в райотдел милиции, осведомился у дежурного, где комната под номером одиннадцать, и зашел.
Комната оказалась небольшой, уютной, со стенами, окрашенными голубой масляной краской, по которым были развешаны плакаты с рекламой боевого самбо и фото машин производства АЗЛК. Стол, шесть стульев, сейф и книжный шкаф радовали глаз чистотой и простотой линий. Портрет Феликса Эдмундовича завершал эстетику кабинета.
За столом с работащим вентилятором сидел лысый мужчина средних лет, с лицом бледным и болезненным. Губы на этом лице почти не выделялись, зато нос поражал величиной и формой.
Покатые плечи, пухлые руки, штатский костюм (пиджак — в такую жару?!), зеленая рубашка со сползшим галстуком. Господи, в какую эпоху я попал, с недоумением думал Никита. Но вслух сказал:
— Я по поводу повестки. Видимо, здесь какая-то ошибка…
Хозяин кабинета молча взял повестку, поискал что-то в куче бумаг, вытащил три серых листа с каким-то текстом, прочитал и поднял на Никиту водянистые, без выражения, глаза. Голос у него оказался хриплым и мокрым, будто он вот-вот начнет отхаркиваться.
— Документы?
Никита протянул паспорт.
Лысый мельком взглянул на портрет владельца документа, отложил паспорт в сторону.
— Вы обвиняетесь в дебоширстве, учинении драки в уличном переходе, столкновении с машиной известного дипломата, наезде на автомашину коммерческого объединения «Валга» и нанесении побоев двум его работникам.
— Что?! — Никита не поверил своим ушам.
— Хватит на то, чтобы сесть по двум статьям на срок от трех до пяти лет. У вас есть смягчающие вину обстоятельства?
— Но это неправда! — возмутился Сухов, справившись с изумлением. — Причем тут моя вина? Я ни в чем не виноват.
— Да? — удивился сотрудник райотдела и вдруг, побагровев, заорал: — Ты мне здесь невиноватика не строй! Знаем мы таких тихих! Балетчик! Привык, небось, плевать на закон. Каждый день новая баба, машина, бары, рестораны, коньяк… Нет, скажешь? Я вас всех, танцоров, знаю, как облупленных. Живете, не считаясь…
Бац! Ладонь Никиты хлестко ударила по столу. Лысый отшатнулся, мгновенно замолчав, тупо глянул на стол, потом на руку Сухова, оценив ее размеры, мышцы. Потянулся было к кнопке звонка, но передумал.
— Прекратите истерику, — проговорил Никита тихо. — Ни фига вы не знаете, как живут танцоры. Это первое. Ни в чем я не виноват, это второе. Разговаривать я с вами буду только в присутствии адвоката, это третье. Достаточно?
— Вполне, — как ни в чем не бывало ответил лысый. — Садитесь. Уточним… э-э, некоторые детали.
Никита невольно засмеялся, махнул рукой и сел.
Дальнейший разговор протекал без инцидентов, криков и угроз, хотя старший оперуполномоченный не отличался ни умом, ни эрудицией, ни другими качествами интеллигентного человека. Был он дуб-дубом и хорошо знал только уголовный кодекс и бандитскую среду. В заключение он, перейдя на «вы», доверительно сообщил:
— Но если обвинения в ваш адрес подтвердятся, мы вас и под землей найдем. А тем более, если вы снова отмочите какой-нибудь фокус вроде драки. Так что сушите сухари.
Никита вышел молча, хотя его душил гнев, и горячее словцо готово было сорваться с губ. Однако, выйдя из райотдела, он поразмыслил и сделал вывод, что легко отделался. По рассказам бывалых людей, попать в милицию было легко, а вот выйти — очень непросто. Что-то здесь было не так. Такие обвинения и угрозы не произносят зря, а объявив — добиваются признания факта, чтобы завести уголовное дело. Найди они свидетелей — Сухову очень трудно было бы оправдаться. Но… что-то не склеилось. Или наоборот, все прошло, как надо, его решили попугать, и это удалось.
Но зачем? Зачем его пугать?
Стоп!
Сухов замедлил шаг, глядя сквозь прохожих остановившимся взглядом. Уж не является ли этот странный вызов без последствий отголоском «печати зла»?!
Никита качнул головой, отгоняя наваждение, обозвал себя в душе слабохарактерным и впечатлительным мистиком, и поспешил к метро. Через полчаса он входил в мастерскую Ксении.
Сердце вдруг забилось часто и сильно, будто он бежал. А при виде склонившейся над мольбертом художницы — она работала над пейзажем — пришло странное двойственное ощущение: его ждали и не хотели видеть одновременно! Чувство это все чаще приходило к Никите, и он даже как-то задумался о причине этой странности, но мастерская Красновой не способствовала самоанализу, мысли свернули в иное русло. — Он тихонько прошел за ее спиной в угол, где стояли столик, два кожаных кресла и вешалка, сел в кресло и принялся разглядывать профиль девушки.
На ее лицо в момент работы хотелось смотреть, не отрываясь, как на огонь костра или дождь. Когда она работала, превращалась из феи Приветливой доверчивости в фею милой сосредоточенности, и по лицу ее тихо бродили отголоски мыслей и чувств, переживаемых ею в данный момент. Наблюдая за ней, Никита терял счет времени, и был готов убить всякого, кто посягнет на это существо, способное превращать безотрадное в красивое, серость в яркую многоцветность…
Одета Ксения была в голубой комбинезон, не скрывающий блистательных форм тела. Волосы она заплела в косу, которая тяжелой короной лежала на голове, открывая длинную шею с серебряной цепочкой. В мочках ушей поблескивали серебряные сережки с сердоликом в форме листочка березы. На среднем пальце левой руки — перстень с таким же камнем. Неброско, просто, но в этой простоте крылись изысканность и утонченность, подвластные только истинному художнику — не в смысле профессии, в смысле свойств натуры.
— И долго ты намерен так сидеть? — раздался низкий голос девушки.
— А? Д-да… — промямлил застигнутый врасплох Никита.
Ксения огляйулась. В глазах улыбка, лукавые искры, приветливость, и готовность выслушать любое предложение. Повинуясь зову интуиции, Никита подошел к ней и молча поцеловал в полураскрытие пунцовые губы, ответившие на поцелуй с неожиданной нежной силой. Минута длилась долго, а тишина в мастерской была такая, что слышалось кипение крови, собравшейся в губах, сердце и руках, сжимавших девичьи плечи. Затем, снова повинуясь властному зову интуиции, Никита разжал объятия, оторвался от Ксении и отступил на шаг. Девушка смотрела на него без улыбки.
Глаза ее стали огромными, глубокими, и радость в них боролась с сомнениями.
Никита стиснул зубы, отступил еще на шаг. Снова это загадочное сомнение, что и в глазах Толи Такэды. Ах, друзья мои, приятели, в чем же вы сомневаетесь? Что вы такого видите во мне, что позволяет вам сомневаться?
— Надо же, — все тем же спокойным низким голосом произнесла девушка,
— на двадцать седьмой день знакомства ты наконец соизволил поцеловать меня. Я думала, ты смелей.
— Ну что ты, я такой неуклюжий и робкий, — пробормотал Никита.
Девушка засмеялась, и напряжение схлынуло, разрядившись смехом. Но вкус поцелуя остался на губах и в памяти. Сравнить его было не с чем, ничего подобного Никита не переживал никогда, хотя и целовал девушек прежде. Как сказал бы Толя Такэда: счастье, выпадает тому, кто его не ждет.
— Я пришел жаловаться, — продолжал танцор, с жадной радостью впитывая смех девушки и свет, исходивший от ее лица. — Понимаешь, вокруг меня что-то происходит, какие-то скрытые силы жонглируют событиями, а я лишь изредка ощущаю их присутствие.
Плюс вот это. — Танцор кивнул на руку, закатав рукав рубашки над локтем, где красовалась звезда. — Подарок судьбы. Весть, как выражается Толя.
— Болит, мешает?
— Не мешает, но… действует на нервы. — Никита вспомнил реакцию звезды. — А стоит на нее надавить и…
Знакомый холодный разряд проколол руку от звезды до шеи, вонзился в затылок, растекся парализующим холодом по всему телу, заставил дрожать пальцы и губы. Чей-то грохочуще-гулкий голос раздался, показалось, в костях тела, позвоночника, в черепе, произнес фразу на тарабарском языке, стих. И все прошло. Осталась только слабость в коленях и затихающий звон в голове.
— Что с тобой? — Никита увидел у лица испуганные глаза Ксении и обнаружил, что сидит в кресле. — Тебе плохо?
— Н-нет… все нормально… сейчас пройдет.
Ксения упорхнула куда-то и тут же принесла чашку холодного кофе.
— Пей, это взбодрит. — Посмотрела, как он пьет, отобрала чашку, положила одну ладонь на его затылок, вторую на лоб. — Теперь сиди тихо и думай о приятном.
Ладони у нее были мягкие, ласковые и в то же время сильные.
От них исходила какая-то успокаивающая, живая прохлада и приятная бодрость. Через несколько минут Никита почувствовал себя полностью окрепшим, восстановленным, отдохнувшим. Легкая нервная дрожь вокруг пятна звезды — словно по коже бродила «гусиная пупырчатость» — прошла. Страх в душе почти растаял, хотя Сухов знал, что он еще вернется. Загадка звезды угнетала, снова родилась идея сходить, к косметологу и срезать участок кожи вместе со звездой. Если ты только была гарантия, что это поможет.
— К врачу не обращался? — поинтересовалась Ксения.
Танцор отрицательно качнул головой, криво улыбнулся.
— Тебе Толя рассказывал, как она появилась?
Ксения опустила глаза, потом прямо посмотрела на него.
— Рассказывал.
— И что ты об этом думаешь?
Девушка отвернулась, прошлась по мастерской, остановилась у мольберта с пейзажем. Сказала, не глядя на гостя:
— Ник, ты попал под колесо истории, хочешь ты этого или не хочешь. С появлением Вестника мир вокруг изменился и… и многое зависит от тебя лично. Многое, — подчеркнула она, искоса глянув на Никиту, — если не все. Если захочешь, в свое время ты узнаешь подробности. Но возврата к прежней жизни не будет. И ты — в большой опасности, в очень, большой.
— Значит, ты все знаешь? — задумчиво проговорил Сухов, чувствуя, как впереди разверзается бездна.
— Не все, только то, что сказала. Тебе предстоит пройти Путь, вернее, три Пути…
— Целых три? — Никита постарался, чтобы в тоне вопроса было как можно больше иронии, но Ксения не прореагировала на это.
— Путь Меча, Путь Мысли и Путь Духа. Если только… — она помолчала,
— если тебе хватит…
— Смелости? Ну что ты, я трус.
— Великодушия, — закончила девушка.
Чувствуя, как запылали щеки, Никита встал и, не попрощавшись, вышел из мастерской. Он был взбешен, раздосадован и обижен, словно ему отвесили пощечину, хотя в глубине души сознавал, что Ксения не хотела его обижать. И все же было чертовски обидно, что в нем, таком положительном во всех отношениях, имевшем сотню великолепных качеств, наццш вдруг изъян. Великодушия, видите ли, ему не достает! Откуда это видно? И зачем оно для того Пути, или трех Путей? Путнику больше требуются сила и выносливость, а не великодушие… если, конечно, он вообще собирается куда-то идти…
Никита пожал плечами. Никуда идти он не собирался. Но от этого на душе не становилось спокойнее. Ксения знала, что он не из путешественников, вот почему во взгляде ее сквозило сомнение.
Знала она и то, что он откажется от Пути, вернее, от трех Путей.
Отсюда печаль и дистанция, которую она установила сама; поцелуй не в счет. Или как раз наоборот, поцелуй — шаг вперед?
Путь Меча…
Никита нахмурился.
Пахнет кровью. Путь Меча, Путь Мысли и Путь Духа. Но звучит!
Как это влекуще и жутко звучит… упаси меня Боже от соблазна!
Так как и ему никто из друзей не досаждал, Никита, разозлившись, решил устройте себе отдых и уехать в Подмосковье, на турбазу, минимум на неделю. А поскольку для этого нужны были деньги, пришлось идти в банк и снимать со счета.
Машина стояла в ремонте на станции техобслуживания, поэтому все вояжи приходилось выполнять или на такси, или общественным транспортом.
Сухов, вообще говоря, особых трудностей в жизни не испытывал, воспитывался в основном дедом и бабушкой и жил в достатке.
Денег он никогда не считал, ни в детстве, ни во время учебы, ни потом, устроившись на работу, поэтому был в известной мере избалован, чтобы почти никогда и ни в чем себе не отказывать. В такси он сел, не задумываясь, хотя на троллейбусе до районного сбербанка можно было добраться за двадцать минут. А когда подошло время расплачиваться (пятьсот рублей за пять км?!), обнаружилось, что танцор забыл деньги дома: злую шутку сыграла привычка ездить на машине.
Водитель, угрюмый здоровяк с лысиной на полчерепа, шутки этой не понял.
— Крутой? — буркнул он сипло. — Тогда плати штуку, я тоже крутой. — И он взялся за монтировку.
Напрасно Никита клялся, что забыл портмоне, просил подождать, пока он получит в банке деньги, предлагал в залог часы: водитель только отфыркивался и выжидательно глядел исподлобья.
Наконец Сухов выдохся и прошипел, сдерживая бешенство:
— Вези обратно, олух!
— Я тебе ща отвезу, — пообещал водитель, разворачиваясь. — Я тебя в милицию отвезу.
При слове «милиция» в мозгу танцора что-то щелкнуло. Он вспомнил вызов и разговор с инспектором, как две капли воды похожим на шофера такси. Не есть ли это звенья одной цепи?
Не сработала ли снова «печать зла», усиливающая, по словам Толи, вероятность неблагоприятного исхода любых действий Сухова.
— Стоп! — сказал он. — Я плачу.
Но водитель словно не расслышал, продолжал гнать машину в обратном направлении. И тогда Никита что есть силы дернул вверх рукоятку ручного тормоза. Машину занесло. Взвыв, заглох мотор. Шофер тупо глянул на тормоз, на пассажира, брови его полезли вверх, но Никита не дал ему времени опомниться: рванул ручку дверцы и выскочил из такси.
Квартал он бежал так, словно сдавал стометровку, ожидая криков и ругани в спину, но все было тихо. Уехал ли таксист сразу или простоял час, Никита так и не узнал. А, вбежав в здание банка, оказался свидетелем его ограбления. «Печать зла», видимо, продолжал действовать.
Четверо молодых людей в масках из чулок в «лучших» традициях голливудских боевиков уложили посетителей банка на пол и набивали деньгами сумки. Судя по ярости их главаря, добыча не была стоящей. Вооружены они были пистолетами, а черноволосый главарь — автоматом «узи», что превращало любой акт сопротивления в акт самоубийства.
Тогда в парке функционеры СС, рядовые оруженосцы Сатаны, исполнители воли Синклита Четырех, убили сначала Посланника, а потом Вестника, и не вмешайся Никита… Не вмешайся меченый Сухов, неизвестно, чем бы все это обернулось. Но, видимо — судьба! Весть теперь у него. У обычного человека, физически сильного, не неумелого, духовно незащищенного, в меру Смелого, но привыкшего жить по стандарту… и не желавшего менять образ жизни. Да, он не создан для Пути Посланника, это заметно. Хоуя… кто знает? Может быть, не все так безнадежно? Силу духа можно ведь и укрепить, а способности развить, если знать — как. Во всяком случае, задатки у него есть, такого танцора днем с огнем не сыскать!
А что нужно еще, чтобы стать Мастером, кроме предельного совершенства в своем деле? Пусть даже дело это — танец…
Позавтракав — тэмпура, рис моти-гомо, охаги [8]и кофе — Такэда привычно включил в рабочей комнате, она же гостиная — жил он в двухкомнатной квартире в районе Останкино, на двенадцатом этаже, — персональный комп и выбил на клавиатуре: «Привет, Айбиэм-сан».
По экрану дисплея поползли строчки проснувшегося компьютера (фирма IBM, пятьсот мегабайт):
«Доброе утро, Наблюдатель. Какие новости?»
— Плохие, — буркнул Такэда, устраиваясь в кресле.
Полчаса он работал на компьютере, включенном в общую информационную сеть технических институтов и ВУЗов, пока не убедился во вчерашнем выводе, что поле искажений социума медленно, но неотвратимо увеличивается. Негативные изменения из сфер социальных отношений — рост преступности и наркомании, — политики — войны, конфликты, национальное обособление — и экономики — падение жизненного уровня во всех без исключения странах, даже самых развитых, — переползли в сферы медицины — СПИД, генетические заболевания, раковые, психические принимали все больший масштаб, — и культуры, где теле- и киноэкраны захлестнул поток порновидео и сцен насилия, оттеснив редкие талантливые произведения, достигшие высот искусства.
— Ясно, — пробурчал Такэда, сбрасывая файл. — Видимо, дружище, только мы с тобой и следим за Процессом Падения на Земле, никому до него больше нет дела, все живут одним днем.
Инженер ошибался. За Процессом Падения, как он говорил, или за процессом регрессии в данном хроноквантовом слое Веера Миров, следило множество глаз, в том числе не принадлежащих людям. Многие из этих существ анализировали происходящее точнее, шире и глубже, чем это делал Такэда, и не только делали выводы, но и принимали соответствующие меры.
— Ну, а как там наш танцор?
Компьютер получил новые данные о происшествиях с Никитой Суховым, две минуты «думал», наконец, изрек:
— Ситуация под контролем, причем двойным. Намечаются слабые тенденции к сползанию. Прогноз негативной линии — один к пяти.
И на том спасибо, подумал Такэда. Я тоже понял уже, что ктото его подстраховывает помимо меня. Неужели Собор заинтересовался его личностью? Или он просто отрабатывает мое сообщение?
Толя включил рацию, и в комнате тихо засвистел сигнал маяка, микропередатчики которого в виде незаметных иголочек были вколоты в одежду танцора. Компьютер, запрограммированный специально на поиск местонахождения Сухова по карте Москвы, всегда мог с точностью до десятка метров сообщить, где находится его подопечный. В данный момент Никита ехал в машине по центру города в направлении телецентра.
— Будь внимательнее, — выбил инженер на клавиатуре. Хотя комп и так делал все, что зависело от программы. Он уже дважды давал сигнал опасности, в результате чего Такэда успевал к месту очередного происшествия через считанные минуты. Правда, все-таки позже неизвестных благодетелей, успевавших прийти на помощь Сухову с удивительной точностью, раньше милиции.
Пора было заниматься ханами [9]и собираться на работу, но Тоява медлил. Что-то ему не нравилось. Появилось неприятное чувство забытой обязанности, томление, желание оглянуться. И еще показалось, что в комнате что-то изменилось.
Внутренне собираясь, Такэда скользнул взглядом по обстановке комнаты: стол, четыре стула, два кресла, книжные полки, шкаф, компьютер, принтер, сейф… две картины в стиле сэйкаку на стене, календарь… зеркало… все на месте… Зеркало!
Такэда стремительно прыгнул к шкафу, выхватил нунчаки, со свистом провел вокруг себя два круга защиты, зажал нунчаки подмышками, медленно подошел к зеркалу, в котором отражалось все, кроме самого хозяина. Зеркало слепо смотрело на инженера, и было в этом «взгляде» нечто, отчего Такэда покрылся холодным потом. Инстинкт сработал раньше, чем он сам понял, в чем дело.
Взметнулись нунчаки: правый сбил на лету выплюнутый зеркалом острый зазубренный кусок стекла, левый врезался в зеркало, еще до удара зазмеившееся трещинами. Звон, грохот, стон… стон!
Осколки стекла, кривые, как ятаганы, посыпались на пол, крепления зеркала вылетели из гнезд, рама треснула и разлетелась в щепы!
Обессиленный, чувствуя, как по телу бегут струйки пота, Такэда стоял над кучей стекла и разбитых деревянных планок и… в голове вертелось только одно слово: нашли!
Но как, почему, с чьей подачи? Или он прав — психоразведка?
Подстраховочная кампания СС? Скорее всего, так оно и есть: «печать зла» действует на всеобъекты, попавшие в поле зрения заклятия, наложенного на объект опеки. Поскольку объектом опеки в данном случае является Никита Сухов, это означает, что все его друзья, родные, знакомые находятся в «кругу устойчивого интереса» «печати». То есть всем им грозит опасность. И Ксении тоже…
— Набил тут стекла, — сказал с осуждением Такэда и сам же себе ответил. — Гомэн кудасай. [10]
В дверь позвонили.
Тоява оценивающе глянул на нунчаки, кивнул, успокаиваясь.
Внедрения готовятся заранее, вряд ли два спланированы сразу одно за другим.
За дверью стоял Сухов с заклеенной пластырем физиономией.
— Ты что, тренировался? — поинтересовался танцор, глядя на то, что минуту назад было зеркалом. Взгляд Никиты скользнул по нунчакам, потом по лицу хозяина. — Что случилось, Оямыч?
У тебя вид, будто ты ждал налоговую инспекцию.
— Собираюсь на работу, — буркнул Такэда, отступил в прихожую. То, что поизошло, называлось внедрением, но Сухову знать это пока не нужно. Если СС вцепилась, уйти от следующего «появления души» у мертвых предметов будет труднее. Как правило, никто не ждет никаких каверз от знакомых с детства вещей…
— Не обращай внимания, — добавил Толя. — Я случайно зацепил нунчаками зеркало. Сейчас умоюсь, и ты отвезешь меня в институт.
— Отвезу… а откуда ты знаешь, что я на машине?
— Бензином воняешь.
Такэда ушел умываться, а Никита, сказав ему в спину: «Да?» — прошел в комнату с компьютером, разглядывая груду зеркального стекла на полу. Один из осколков мерцал голубовато-льдистым светом и выглядел угрожающе живым, но пока танцор протирал глаза, свет исчез, осколок выпал из общей кучи и рассыпался в пыль.
Показалось, подумал Никита, озираясь.
Гостиная Такэды недвусмысленно говорила о национальности владельца квартиры: циновки-татами на полу; холодное оружие вместо традиционных кукол на всех полках, шкафах, телевизоре, компьютере, на столе и на стенах; эстампы с видами Фудзи и поединками самураев; цветы вдоль стен в специальных длинных ящичках. И множество книжных полок, повешенных на стенах таким образом, чтобы создавались традиционные японские токонома — ниши, в которых также лежали ножи, стилеты и кинжалы.
В глубине одной из ниш висел свиток с японскими иероглифами — какэмоно.
Все это Никита знал давно и тем не менее, попадая в дом Такэды, не мог не полюбоваться его убранством, своеобразной эстетикой и чистотой.
— Я есть хочу, — заявил он подошедшему сзади Толе. — И пить.
И музыку послушать, твою любимую — с шумом ветра. У тебя найдется, что перекусить?
— Обойдешься. Я всегда считал, что ты воспитан не по формуле: «хочу все сразу и сейчас». К тому же я тороплюсь.
— А я нет.
— Надо же! — голос Такэды сделался неприятным. — Оказывается, есть люди, которые никуда не спешат.
Никита внимательно посмотрел на него.
— Да что произошло, Толя? Ты явно не в себе.
— Извини. — Такэда взял себя в руки. — Поехали, по дороге расскажу.
Но в машине он молчал и думал о своем. Сухов не приставал с расспросами, это позволяло заниматься самоанализом и не раздражало. Высаживая Такэду на проспекте Черепанова, танцор сказал с неуверенностью:
— Знаешь, я решил радикально изменить ритм жизни.
Такэда оглянулся через плечо, не спеша захлопывать дверцу, ожидая продолжения.
— Хочу попробовать себя в классическом балете. Как ты думаешь, я смогу там чего-то достичь?
— Сможешь. Только это не есть радикальное изменение жизни.
Я тебе советовал, что делать.
— Я сам могу решить, что мне делать, — с прорвавшимся высокомерием произнес Никита. — И в советах не нуждаюсь.
Мне, между прочим, двадцать шесть лет, и ты мне в няньки не годишься.
— Ну-ну, — сказал Такэда, все еще медля. — И куда же ты сейчас направляешься, если не секрет?
— Мой день принадлежит мне. — Сухова несло дальше, хотя едва ли он сам понимал, почему и на кого злится.
Такэда покачал головой, лицо у него погрустнело.
— Твой день послезавтрашний, меченый. И хорошо если бы ты до него дожил. Как рука? Звезда не беспокоит?
Никита, на которого будто вылили ушат холодной воды, опомнился, глянул на правую руку: коричневый «ожог» в форме пятиконечной звезды переместился уже на предплечье. Вспомнился «удар холодом», которым ответила звезда на прикосновение, душу на мгновение защемил страх.
— Что все-таки это такое? Скажешь ты наконец или нет?
— «Зарытый» в шумах сигнал, — Толя усмехнулся, — говоря научным языком. А вообще — Весть. Когда-нибудь проявится. А может быть, и нет. Терпи. И не показывай ее никому без надобности.
Вот еще что. — Такэда поднял руку, предупреждая возражение танцора. — Бери Ксению и уезжай с ней на юг, недели на две, все равно куда. «Печать зла» действует и на нее, пока ты жив. Думаю, за тысячи километров от столицы она потеряет силу. Не могу же я все время подстраховывать обоих сразу. Звони.
Он ушел. А Никита остался сидеть в машине с ощущением, будто ему врезали по больному глазу.
В два часа дня он с недоумением разглядывал повестку в милицию, только что вынутую из почтового ящика. Прочитал еще раз: «В случае неявки взимается штраф в размере двух тысяч рублей».
Хмыкнул. Такой суммой можно было бы и пренебречь, но Сухов был законопослушным гражданином своей страны и конфликтовать с властью не хотел.
В два сорок он подкатил в райотдел милиции, осведомился у дежурного, где комната под номером одиннадцать, и зашел.
Комната оказалась небольшой, уютной, со стенами, окрашенными голубой масляной краской, по которым были развешаны плакаты с рекламой боевого самбо и фото машин производства АЗЛК. Стол, шесть стульев, сейф и книжный шкаф радовали глаз чистотой и простотой линий. Портрет Феликса Эдмундовича завершал эстетику кабинета.
За столом с работащим вентилятором сидел лысый мужчина средних лет, с лицом бледным и болезненным. Губы на этом лице почти не выделялись, зато нос поражал величиной и формой.
Покатые плечи, пухлые руки, штатский костюм (пиджак — в такую жару?!), зеленая рубашка со сползшим галстуком. Господи, в какую эпоху я попал, с недоумением думал Никита. Но вслух сказал:
— Я по поводу повестки. Видимо, здесь какая-то ошибка…
Хозяин кабинета молча взял повестку, поискал что-то в куче бумаг, вытащил три серых листа с каким-то текстом, прочитал и поднял на Никиту водянистые, без выражения, глаза. Голос у него оказался хриплым и мокрым, будто он вот-вот начнет отхаркиваться.
— Документы?
Никита протянул паспорт.
Лысый мельком взглянул на портрет владельца документа, отложил паспорт в сторону.
— Вы обвиняетесь в дебоширстве, учинении драки в уличном переходе, столкновении с машиной известного дипломата, наезде на автомашину коммерческого объединения «Валга» и нанесении побоев двум его работникам.
— Что?! — Никита не поверил своим ушам.
— Хватит на то, чтобы сесть по двум статьям на срок от трех до пяти лет. У вас есть смягчающие вину обстоятельства?
— Но это неправда! — возмутился Сухов, справившись с изумлением. — Причем тут моя вина? Я ни в чем не виноват.
— Да? — удивился сотрудник райотдела и вдруг, побагровев, заорал: — Ты мне здесь невиноватика не строй! Знаем мы таких тихих! Балетчик! Привык, небось, плевать на закон. Каждый день новая баба, машина, бары, рестораны, коньяк… Нет, скажешь? Я вас всех, танцоров, знаю, как облупленных. Живете, не считаясь…
Бац! Ладонь Никиты хлестко ударила по столу. Лысый отшатнулся, мгновенно замолчав, тупо глянул на стол, потом на руку Сухова, оценив ее размеры, мышцы. Потянулся было к кнопке звонка, но передумал.
— Прекратите истерику, — проговорил Никита тихо. — Ни фига вы не знаете, как живут танцоры. Это первое. Ни в чем я не виноват, это второе. Разговаривать я с вами буду только в присутствии адвоката, это третье. Достаточно?
— Вполне, — как ни в чем не бывало ответил лысый. — Садитесь. Уточним… э-э, некоторые детали.
Никита невольно засмеялся, махнул рукой и сел.
Дальнейший разговор протекал без инцидентов, криков и угроз, хотя старший оперуполномоченный не отличался ни умом, ни эрудицией, ни другими качествами интеллигентного человека. Был он дуб-дубом и хорошо знал только уголовный кодекс и бандитскую среду. В заключение он, перейдя на «вы», доверительно сообщил:
— Но если обвинения в ваш адрес подтвердятся, мы вас и под землей найдем. А тем более, если вы снова отмочите какой-нибудь фокус вроде драки. Так что сушите сухари.
Никита вышел молча, хотя его душил гнев, и горячее словцо готово было сорваться с губ. Однако, выйдя из райотдела, он поразмыслил и сделал вывод, что легко отделался. По рассказам бывалых людей, попать в милицию было легко, а вот выйти — очень непросто. Что-то здесь было не так. Такие обвинения и угрозы не произносят зря, а объявив — добиваются признания факта, чтобы завести уголовное дело. Найди они свидетелей — Сухову очень трудно было бы оправдаться. Но… что-то не склеилось. Или наоборот, все прошло, как надо, его решили попугать, и это удалось.
Но зачем? Зачем его пугать?
Стоп!
Сухов замедлил шаг, глядя сквозь прохожих остановившимся взглядом. Уж не является ли этот странный вызов без последствий отголоском «печати зла»?!
Никита качнул головой, отгоняя наваждение, обозвал себя в душе слабохарактерным и впечатлительным мистиком, и поспешил к метро. Через полчаса он входил в мастерскую Ксении.
Сердце вдруг забилось часто и сильно, будто он бежал. А при виде склонившейся над мольбертом художницы — она работала над пейзажем — пришло странное двойственное ощущение: его ждали и не хотели видеть одновременно! Чувство это все чаще приходило к Никите, и он даже как-то задумался о причине этой странности, но мастерская Красновой не способствовала самоанализу, мысли свернули в иное русло. — Он тихонько прошел за ее спиной в угол, где стояли столик, два кожаных кресла и вешалка, сел в кресло и принялся разглядывать профиль девушки.
На ее лицо в момент работы хотелось смотреть, не отрываясь, как на огонь костра или дождь. Когда она работала, превращалась из феи Приветливой доверчивости в фею милой сосредоточенности, и по лицу ее тихо бродили отголоски мыслей и чувств, переживаемых ею в данный момент. Наблюдая за ней, Никита терял счет времени, и был готов убить всякого, кто посягнет на это существо, способное превращать безотрадное в красивое, серость в яркую многоцветность…
Одета Ксения была в голубой комбинезон, не скрывающий блистательных форм тела. Волосы она заплела в косу, которая тяжелой короной лежала на голове, открывая длинную шею с серебряной цепочкой. В мочках ушей поблескивали серебряные сережки с сердоликом в форме листочка березы. На среднем пальце левой руки — перстень с таким же камнем. Неброско, просто, но в этой простоте крылись изысканность и утонченность, подвластные только истинному художнику — не в смысле профессии, в смысле свойств натуры.
— И долго ты намерен так сидеть? — раздался низкий голос девушки.
— А? Д-да… — промямлил застигнутый врасплох Никита.
Ксения огляйулась. В глазах улыбка, лукавые искры, приветливость, и готовность выслушать любое предложение. Повинуясь зову интуиции, Никита подошел к ней и молча поцеловал в полураскрытие пунцовые губы, ответившие на поцелуй с неожиданной нежной силой. Минута длилась долго, а тишина в мастерской была такая, что слышалось кипение крови, собравшейся в губах, сердце и руках, сжимавших девичьи плечи. Затем, снова повинуясь властному зову интуиции, Никита разжал объятия, оторвался от Ксении и отступил на шаг. Девушка смотрела на него без улыбки.
Глаза ее стали огромными, глубокими, и радость в них боролась с сомнениями.
Никита стиснул зубы, отступил еще на шаг. Снова это загадочное сомнение, что и в глазах Толи Такэды. Ах, друзья мои, приятели, в чем же вы сомневаетесь? Что вы такого видите во мне, что позволяет вам сомневаться?
— Надо же, — все тем же спокойным низким голосом произнесла девушка,
— на двадцать седьмой день знакомства ты наконец соизволил поцеловать меня. Я думала, ты смелей.
— Ну что ты, я такой неуклюжий и робкий, — пробормотал Никита.
Девушка засмеялась, и напряжение схлынуло, разрядившись смехом. Но вкус поцелуя остался на губах и в памяти. Сравнить его было не с чем, ничего подобного Никита не переживал никогда, хотя и целовал девушек прежде. Как сказал бы Толя Такэда: счастье, выпадает тому, кто его не ждет.
— Я пришел жаловаться, — продолжал танцор, с жадной радостью впитывая смех девушки и свет, исходивший от ее лица. — Понимаешь, вокруг меня что-то происходит, какие-то скрытые силы жонглируют событиями, а я лишь изредка ощущаю их присутствие.
Плюс вот это. — Танцор кивнул на руку, закатав рукав рубашки над локтем, где красовалась звезда. — Подарок судьбы. Весть, как выражается Толя.
— Болит, мешает?
— Не мешает, но… действует на нервы. — Никита вспомнил реакцию звезды. — А стоит на нее надавить и…
Знакомый холодный разряд проколол руку от звезды до шеи, вонзился в затылок, растекся парализующим холодом по всему телу, заставил дрожать пальцы и губы. Чей-то грохочуще-гулкий голос раздался, показалось, в костях тела, позвоночника, в черепе, произнес фразу на тарабарском языке, стих. И все прошло. Осталась только слабость в коленях и затихающий звон в голове.
— Что с тобой? — Никита увидел у лица испуганные глаза Ксении и обнаружил, что сидит в кресле. — Тебе плохо?
— Н-нет… все нормально… сейчас пройдет.
Ксения упорхнула куда-то и тут же принесла чашку холодного кофе.
— Пей, это взбодрит. — Посмотрела, как он пьет, отобрала чашку, положила одну ладонь на его затылок, вторую на лоб. — Теперь сиди тихо и думай о приятном.
Ладони у нее были мягкие, ласковые и в то же время сильные.
От них исходила какая-то успокаивающая, живая прохлада и приятная бодрость. Через несколько минут Никита почувствовал себя полностью окрепшим, восстановленным, отдохнувшим. Легкая нервная дрожь вокруг пятна звезды — словно по коже бродила «гусиная пупырчатость» — прошла. Страх в душе почти растаял, хотя Сухов знал, что он еще вернется. Загадка звезды угнетала, снова родилась идея сходить, к косметологу и срезать участок кожи вместе со звездой. Если ты только была гарантия, что это поможет.
— К врачу не обращался? — поинтересовалась Ксения.
Танцор отрицательно качнул головой, криво улыбнулся.
— Тебе Толя рассказывал, как она появилась?
Ксения опустила глаза, потом прямо посмотрела на него.
— Рассказывал.
— И что ты об этом думаешь?
Девушка отвернулась, прошлась по мастерской, остановилась у мольберта с пейзажем. Сказала, не глядя на гостя:
— Ник, ты попал под колесо истории, хочешь ты этого или не хочешь. С появлением Вестника мир вокруг изменился и… и многое зависит от тебя лично. Многое, — подчеркнула она, искоса глянув на Никиту, — если не все. Если захочешь, в свое время ты узнаешь подробности. Но возврата к прежней жизни не будет. И ты — в большой опасности, в очень, большой.
— Значит, ты все знаешь? — задумчиво проговорил Сухов, чувствуя, как впереди разверзается бездна.
— Не все, только то, что сказала. Тебе предстоит пройти Путь, вернее, три Пути…
— Целых три? — Никита постарался, чтобы в тоне вопроса было как можно больше иронии, но Ксения не прореагировала на это.
— Путь Меча, Путь Мысли и Путь Духа. Если только… — она помолчала,
— если тебе хватит…
— Смелости? Ну что ты, я трус.
— Великодушия, — закончила девушка.
Чувствуя, как запылали щеки, Никита встал и, не попрощавшись, вышел из мастерской. Он был взбешен, раздосадован и обижен, словно ему отвесили пощечину, хотя в глубине души сознавал, что Ксения не хотела его обижать. И все же было чертовски обидно, что в нем, таком положительном во всех отношениях, имевшем сотню великолепных качеств, наццш вдруг изъян. Великодушия, видите ли, ему не достает! Откуда это видно? И зачем оно для того Пути, или трех Путей? Путнику больше требуются сила и выносливость, а не великодушие… если, конечно, он вообще собирается куда-то идти…
Никита пожал плечами. Никуда идти он не собирался. Но от этого на душе не становилось спокойнее. Ксения знала, что он не из путешественников, вот почему во взгляде ее сквозило сомнение.
Знала она и то, что он откажется от Пути, вернее, от трех Путей.
Отсюда печаль и дистанция, которую она установила сама; поцелуй не в счет. Или как раз наоборот, поцелуй — шаг вперед?
Путь Меча…
Никита нахмурился.
Пахнет кровью. Путь Меча, Путь Мысли и Путь Духа. Но звучит!
Как это влекуще и жутко звучит… упаси меня Боже от соблазна!
* * *
Целых два дня он общался только с соседями, с мамой и приятелями на тренировках. В театр пошел лишь затем, чтобы сообщить Кореневу окончательное решение: он переходит в балетную труппу Малого академического.Так как и ему никто из друзей не досаждал, Никита, разозлившись, решил устройте себе отдых и уехать в Подмосковье, на турбазу, минимум на неделю. А поскольку для этого нужны были деньги, пришлось идти в банк и снимать со счета.
Машина стояла в ремонте на станции техобслуживания, поэтому все вояжи приходилось выполнять или на такси, или общественным транспортом.
Сухов, вообще говоря, особых трудностей в жизни не испытывал, воспитывался в основном дедом и бабушкой и жил в достатке.
Денег он никогда не считал, ни в детстве, ни во время учебы, ни потом, устроившись на работу, поэтому был в известной мере избалован, чтобы почти никогда и ни в чем себе не отказывать. В такси он сел, не задумываясь, хотя на троллейбусе до районного сбербанка можно было добраться за двадцать минут. А когда подошло время расплачиваться (пятьсот рублей за пять км?!), обнаружилось, что танцор забыл деньги дома: злую шутку сыграла привычка ездить на машине.
Водитель, угрюмый здоровяк с лысиной на полчерепа, шутки этой не понял.
— Крутой? — буркнул он сипло. — Тогда плати штуку, я тоже крутой. — И он взялся за монтировку.
Напрасно Никита клялся, что забыл портмоне, просил подождать, пока он получит в банке деньги, предлагал в залог часы: водитель только отфыркивался и выжидательно глядел исподлобья.
Наконец Сухов выдохся и прошипел, сдерживая бешенство:
— Вези обратно, олух!
— Я тебе ща отвезу, — пообещал водитель, разворачиваясь. — Я тебя в милицию отвезу.
При слове «милиция» в мозгу танцора что-то щелкнуло. Он вспомнил вызов и разговор с инспектором, как две капли воды похожим на шофера такси. Не есть ли это звенья одной цепи?
Не сработала ли снова «печать зла», усиливающая, по словам Толи, вероятность неблагоприятного исхода любых действий Сухова.
— Стоп! — сказал он. — Я плачу.
Но водитель словно не расслышал, продолжал гнать машину в обратном направлении. И тогда Никита что есть силы дернул вверх рукоятку ручного тормоза. Машину занесло. Взвыв, заглох мотор. Шофер тупо глянул на тормоз, на пассажира, брови его полезли вверх, но Никита не дал ему времени опомниться: рванул ручку дверцы и выскочил из такси.
Квартал он бежал так, словно сдавал стометровку, ожидая криков и ругани в спину, но все было тихо. Уехал ли таксист сразу или простоял час, Никита так и не узнал. А, вбежав в здание банка, оказался свидетелем его ограбления. «Печать зла», видимо, продолжал действовать.
Четверо молодых людей в масках из чулок в «лучших» традициях голливудских боевиков уложили посетителей банка на пол и набивали деньгами сумки. Судя по ярости их главаря, добыча не была стоящей. Вооружены они были пистолетами, а черноволосый главарь — автоматом «узи», что превращало любой акт сопротивления в акт самоубийства.