Голованов Ярослав. Контакт

пункт, не лучше - не хуже других.
Зуев и космонавты примостились в уголке. Академик упрямо твердит свое:
- ...Мы должны действовать наверняка, но для того, чтобы действовать
наверняка, мы мало знаем. Я понимаю ваше нетерпение, желание активных
действий, Господи, какой я ни старый человек, я все понимаю, и не надо
меня агитировать. Но ни я, ни один человек на Земле ничего определенного
вам сейчас не скажет. Поэтому работайте, прошу вас, по старому графику. Не
прошу, я требую, чтобы вы работали по старому графику. Что у вас там?
"Атлантида"? Вот извольте работать на "Атлантиде". Кстати, эта лазерная
антенна, которую мы туда отправили, - вещь совершенно новая и тонкая.
Научитесь ее монтировать и работать с ней. Она очень может нам
понадобиться... И не бойтесь, о вас не забудут...
- Извините, Илья Ильич, но я вас совершенно отказываюсь понимать, -
вдруг взрывается Лежава. - Произошло поистине фантастическое событие,
космическое чудо, а вы не хотите даже на день сокращать программу
марсианских испытаний! Только что мы провели двое суток в тренажере,
имитируя отказ теплоэлементов, при одновременном аварийном выключении всех
солнечных батарей. Кому это все надо, когда рядом с нашей планетой висит
космическая радиолампа, которая, может быть, предвещает выход человечества
в другой мир, другую галактику, другое измерение...
- Именно поэтому, - жестко прервал его Зуев, - вы должны быть готовы к
немедленным действиям, а чтобы быть готовым, надо не ждать, не томиться, а
работать. Надо быть в форме. А мы тем временем попытаемся кое-что
разузнать...
- Вы ничего не разузнаете до тех пор, пока не пошлете к излучателю
человека, - парирует Леннон. - Нужно верить в разум и добрую волю тех, кто
прислал сюда этот гигантский динамик.
- Ах, "верить в разум"! - встрепенулся академик. - Да мы с вами,
господа хорошие, на одной планете живем, и друг на друга, как две капли
воды, похожи, а с каким трудом "верить в разум" научились, Вспомните...
хотя вы молодые, вы не помните. А я помню 72-й год, свою первую поездку в
Хьюстон. Так что не будем о других галактиках говорить! Ну, в общем, вот
так... - Голос Зуева стал на минуту официальным и чужим. - Как член
международной Специальной комиссии и как председатель
Советско-американского комитета заявляю вам официально: до тех пор, пока
хоть некоторая ясность не наступит, ничего в вашей подготовке мы ни
менять, ни форсировать не будем. Ни-че-го, - раздельно произнес он. - А
сейчас давайте спускаться вниз, мне уже пора... Да не грустите вы -
поверьте, у меня чутье, - без вас здесь дело все-таки не обойдется... - Он
хитро подмигнул космонавтам...
На экране телевизора видят космонавты, как поплыла вверх к люку
челночного корабля коробочка лифта.
- Зачем он летит? - спрашивает молчавший до сей поры Стейнберг. - Он не
доверяет своим сотрудникам на орбитальной станции?
- Человек, которому Зуев не доверяет, не смог бы проработать на орбите
и одного часа, - спокойно отвечает Седов. - Но Зуев не пустит "Гагарина"
даже до Луны без того, чтобы сам он не проверил каждую кнопку, вне
зависимости от того, существуют пришельцы, или не существуют. Зуев - это
Зуев. Это невозможно объяснить. У него нет в жизни ничего, кроме
"Гагарина", как до этого не было ничего, кроме "Мира", а до "Мира" ничего,
кроме "Звезды", а до "Звезды" - "Салюта", а до "Салюта" - "Союза"...
По трансляции разнесся голос:
- Объявляется готовность один час. Повторяю: часовая готовность. Начать
эвакуацию старта...
По ракете стекал, клубясь, белый туман кислородных паров.



31 августа, воскресенье. Москва.

Кухня в квартире Александра Матвеевича Седова. Пожалуй, только в
воскресенье удается позавтракать всей семье вместе.
- Вера! Как ты сидишь? - раздраженно говорит отец. - Где твои ноги?
Сядь прямо. Почему мы об этом столько говорим?
Девочка усаживается за столом, исподлобья глядя на сердитого отца. Жена
Александра Матвеевича молча наливает ему кофе.
- Что за моду взяли у нас на почте! - снова язвительно и капризно
говорит Седов. - Девять часов - газет нет!
- А ты радио послушай, - примирительно говорит жена.
- Ну при чем здесь радио?
Девочка тихо сползает с табуретки и уходит.
- Что нужно сказать маме? - кричит ей вслед отец.
- Спасибо, - тихо доносится из коридора.
- Ну что ты, Саша? - ласково говорит жена. - Ну мы тут при чем?
Плохо Седову, муторно, стыдно. Права Вероника, кругом права. И подло
это - срывать на них свое нетерпение. Да, действительно, не те уже у тебя
нервы, Александр Матвеевич, что раньше. И, может быть, прав Зорин со своей
командой, когда не хочет тебя в космос пускать. А то и там вот этак
начнешь психовать. Ну ладно, ждать недолго осталось... Сегодня все
выяснится...
Седов ловит руку жены и говорит уже совсем другим, покорным и усталым
голосом:
- Ты знаешь, что меня больше всего раздражает? То, что они всегда
изображают из себя самых загруженных людей, я это давно заметил. Комиссия
заседает в воскресенье! Все надеются, что их за усердие похвалят... Они
необыкновенные мастера имитации бурной деятельности. Сколько показухи! Ты
бы на космодроме посмотрела: марлевые намордники, таблички "Рукопожатия
отменены", необыкновенная озабоченность на лицах. Ты думаешь, только наши
такие? Американцы еще хуже! Космонавты идут по коридору, так сирену
включают, и люди встречные разбегаются, как от чумных. И сегодня:
"Комиссия"! Право же, это не проблема - списать Седова на свалку или дать
старику попрыгать еще немного... Надоело, Вероника, ох, как все надоело!
Знаю, знаю все, что ты скажешь. Да, я уже налетался, я все уже знаю, все
видел, но именно поэтому мне необходимо быть там! Я там нужен, понимаешь?
Эти клистирники не могут понять грандиозности случившегося! Ведь от того,
как все там... - он ткнул пальцем в люстру, - ...повернется, зависит,
может быть, будущее всех нас!
- Но если ты будешь сейчас лезть на стенку, ничего не изменится и
пользы не будет никому. Правда, Саня, милый, успокойся, а?
- Ладно. Я спокоен. Я спокоен, как сфинкс, как камень, как Стейнберг! Я
спокойно беру дочку и спокойно еду с ней... в зоопарк, как полагается
примерному отцу в воскресенье. Веруша, хочешь поехать в зоопарк? - кричит
он в коридор.
Девочка, как все дети, тонко чувствующая обстановку, не хлопает
восторженно в ладоши, а вопросительно смотрит на мать. Та улыбается.
Наконец поняв, что ее не разыгрывают, девочка кричит: "Ура!"
- И не жди нас до обеда. - Седов целует жену и выходит из комнаты.
Вероника, улыбаясь, смотрит им вслед, но когда дверь за ними
захлопывается, она устало садится на стул и плачет.



31 августа, воскресенье. Космос.

Голубая Земля внизу. Над Европой облачно, но очень четко через ясное
сухое небо просвечивает желтым Аравийский полуостров. Зеленеющий клин
Индии ткнулся в зыбкое, дрожащее бликами пространство океана, а к северу
круто уходят за размытый горизонт шоколадно-белые Гималаи. Зуев смотрит на
Землю из иллюминатора межпланетного космического корабля "Гагарин",
пришвартованного к одному из причалов орбитальной станции "МИР-4". Молча
отплывает от иллюминатора...
Очередная телепередача с борта орбитальной станции. У микрофона - Зуев.
- Мы не только не смогли вступить в контакт с космическим объектом, но,
как и раньше, не уверены ни в одном его физическом параметре.
Единственное, что его по-прежнему характеризует, - это постоянное,
неподвижное, узконаправленное мощное радиоизлучение. Широкая полоса
радиопомех движется по земному шару по мере его вращения. Хорошо, что
теперь мы точно знаем, где в данный момент оно проходит. Вот сейчас,
например, радиолуч накрыл восточную часть США от Атлантики до примерно
Миссисипи, всю Кубу, республики Центральной Америки, Эквадор, западные
районы Колумбии и Перу, острова у побережья Чили, а на севере - великие
американские озера и центр Канады. Эта полоса движется на запад со
скоростью земного времени...



31 августа, воскресенье. Москва.

Среди вольер нового зоологического парка на юге Москвы гуляет Седов с
дочкой, тщетно заставляя себя заинтересоваться, отвлечься от мысли о
проклятой комиссии, на которой, как ни высокопарно это звучит, решалась
его судьба.
- Пап, а почему у гусей ножки красные? - спрашивает Верочка. - У них
ножки всегда зябнут, да?
- Что? - Александр Матвеевич не слышал и не понял вопроса. - Что?
Красные? Очевидно, зябнут... Я думаю так...
- Так ведь тепло...
- Да, вроде тепло... Кто их знает, гусей...
Многие посетители зоопарка узнают его, приветливо улыбаются,
здороваются, другие просто шепчутся, скосив на него глаза. Народу в
зоопарке немного, несмотря на воскресный день. Подходит мальчик, просит
автограф. За ним - еще и еще.
- Извините, товарищи, но я тоже отдыхаю, - говорит Седов ворчливо и
быстро уходит.
Шагают молча по пустынной аллейке.
- Пап, - спрашивает Верочка, - а почему ты раньше всем расписывался, а
теперь нет?
- Потому что раньше я был космонавтом.
- А теперь?
- А теперь... - Он смотрит на часы. - А теперь не знаю, кто я. Может
быть, просто отставной генерал...



31 августа, воскресенье. Дно Черного моря.

В домике космонавтов продолжается бесплодный, тягучий, изматывающий
душу спор, который, то затихая, то разгораясь вновь, идет уже недели три.
- ...Все это прекрасно, но я задам вам вопрос, который мне задал мой
отец и на который я не мог ответить: почему именно нам оказана честь
посещения высшим разумом? - горячится Леннон. - Чем мы замечательны?
- Мы замечательны тем, что мы существуем, - говорит Лежава.
- Слушай, Анзор, если ты все знаешь, объясни мне, почему они исследуют
нас так долго? - спрашивает Раздолин. - Не пора ли им составить о нас
какое-то мнение и наконец решить, стоило ли вообще сюда лететь? Если это
туристический экспресс, то где, черт возьми, сами туристы?
- Правильно, - кивает Леннон. - Можете ли вы себе представить, чтобы
земляне пролетели миллионы, миллиарды, а возможно, и миллионы миллиардов
километров и не попытались поговорить с существами, которых они обнаружили
по прибытии к месту назначения?
- Не горячись, Майкл, они, может, и пытаются как раз поговорить с
тобой, - спокойно замечает Лежава.
- Ну так что угодно можно напридумывать, - разводит руками Раздолин.
- Совершенно верно, - Лежава невозмутим. - Ты прав абсолютно:
напридумывать можно что угодно.



31 августа, воскресенье. Москва.

Пап, а почему, интересно, крокодилы всегда спят? - удивляется Верочка.
- Спят? Крокодилы? - переспрашивает Седов. - А ведь верно! Делать им
нечего, дочка, вот и спят, забот не знают. - Он опять смотрит на часы,
оглядывается вокруг и говорит почему-то шепотом: - Верочка, давай поедем
кататься на велосипеде! Ведь ты любишь кататься на велосипеде? - И, не
дожидаясь ответа, Александр Матвеевич начинает пробираться к выходу из
террариума. Он почти бежит по зоопарку. Прямо возле ворот им попадается
свободное такси.
- Пап, это мы на велосипеде торопимся кататься?
- На велосипеде, доченька, на велосипеде...
Московские таксисты - люди начитанные, разносторонние и дерзкие. Шофер
сразу узнал знаменитого космонавта, ему не терпится начать разговор, и
единственное, что его сдерживает до поры, - на редкость сосредоточенное
лицо необыкновенного пассажира. Наконец шофер не выдерживает:
- В Институт космической медицины?
- Нет, мы едем кататься на велосипеде, - громко отвечает Верочка.
Седов молчит. Он как будто даже и не слышал вопроса.
- Да, задали эти марсиане работы, - как бы сам с собой распевно
разговаривает шофер. - Ведь надо же, что вытворяют, гады!
- А что, собственно говоря, вытворяют? - Седов отвернулся от окна и с
интересом посмотрел на водителя. - Есть новости?
- Мне один пассажир рассказывал, - шофер продолжает разговор с
радостным оживлением, - он тоже, между прочим, как и вы, где-то по
космосу, как я понял, работает, - так он говорил, что это с Марса
космический корабль, а марсиане сами - вроде больших пауков, в общем,
гадость какая-то. Они вот сейчас нас изучают, а как закончат изучать, так
и начнут...
- Что начнут? - спрашивает Верочка.
- Порабощать народы Земли, - уверенно говорит шофер. - Это у них в
институте на закрытом собрании официально объявили. Солидный человек,
врать не должен, - полувопросительно заканчивает шофер.
- Однако ж врет, - говорит Седов и снова отворачивается к окну.
Машина остановилась у проходной, рядом с которой блестит вывеска
"Институт космической медицины".
Через минуту Седов с дочкой уже сидят в приемной директора ИКМ. Верочка
ведет себя смирно, хотя ей очень скучно. Александр Матвеевич неотрывно
смотрит на кожаную дверь, за которой сейчас заседает комиссия.
- Пап, а когда мы будем кататься на велосипеде? - тихонько спрашивает
Верочка.
- Сейчас пойдем, дочка... Мы спустимся в зал, - говорит Седов
секретарше. - Если что, позовите меня, пожалуйста.
- Конечно, конечно, Александр Матвеевич...
Вот он - зал, в котором Седов провел столько часов и один и вместе с
друзьями... Верочка с интересом бродит среди холодно поблескивающих
снарядов, увидела велоэргометр и с криком: "Велосипед, велосипед!" -
быстро уселась на него и стала весело вертеть педали. "Проклятый
велосипед", - думает Седов. Сколько километров накрутил он в этом зале...
Нет ни одного предмета здесь, глядя на который он не вспомнил бы всегда
одно и то же: напряжение, выдержка, собранность, предельное усилие тела и
духа, сладость расслабления и снова - напряжение... В этом зале
человеческие сердца выработали столько энергии, сколько, наверное,
установи тут генераторы, и то не получишь... Черт побери! А ведь вполне
возможно, что он сейчас в последний раз пришел сюда... Пришел прощаться...
- Ну, поздравляю, дорогой, а ты боялся! Я же говорил... - Этими словами
Андрей Леонидович Зорин прерывает мысли Седова.
Седов долго молча смотрит на врача, потом подходит к параллельным
качелям - снаряду с виду невинному, но едва ли не самому тяжелому, толкает
доску. Стоит и улыбается, глядя на ее четкое, как у часового маятника,
движение.



9 сентября, вторник. Дно Черного моря.

Уже первые признаки осени в Крыму: золото солнца освещает поблекшую
зелень парков. Но краски увядающего Крыма сейчас, увы, не для космонавтов.
Подводный дом уже не впервые применялся для космических тренировок. Сюда,
на крымское дно, приезжали строители больших орбитальных станций -
космические монтажники. Здесь тренировались все, кому предстояло работать
в открытом космосе, и, хотя в программе будущего полета такой выход
допускался лишь в исключительной - так называемой нештатной - ситуации,
Зуев на своем настоял, и Самарин отправил космонавтов на недельку в
"Атлантиду" - так называлась подводная лаборатория. Сегодня в
кают-компании "Атлантиды" остались Раздолин и Стейнберг. Остальные - "на
выходе", как записал Раздолин в бортовом журнале. В одних плавках он сидит
у большого иллюминатора, внимательно наблюдая за всем происходящим под
водой. В руках - микрофон ультразвуковой подводной связи. Раздолин видит
круто бегущую вниз песчаную отмель, по которой, перегоняя друг друга,
прыгают веселые солнечные зайчики. Скачут они и по блестящей крутобокой
металлической панели, имитирующей внешнюю оболочку "Гагарина". В программе
сегодняшних тренировок - установка специальной наружной антенны лазерной
связи, ее решено срочно смонтировать на "Гагарине", ибо это была
единственно возможная аппаратура связи, которая не боялась помех "Протея"
- так в последнее время журналисты окрестили мифический излучатель.
Три человека с аквалангами за плечами медленно кружатся в пестром свете
солнечных бликов, стараясь закрепить на панели нечто, напоминающее до поры
сложенный зонт. Зонт разворачивают "ручкой вверх", стараясь попасть
опрокинутой "шишкой" в замок на панели, но это не удается, потому что один
из акванавтов отпускает "ручку", и зонт медленно валится набок. Двое
плавающих у дна стремятся подхватить его, но в это время "шишка"
выскальзывает из панельного замка.
- Нет, - спокойно говорит Раздолин, глядя на всю эту возню за
иллюминатором. - Так дело не пойдет. Алан, заводи в замок, а Майкл с
Анзором придерживайте легонько сверху. Но легонько, не надо дергать...
Начали!
Зонтик опять поднимают и начинают заводить на прежнее место.
- Вот так, - комментирует Раздолин. - Майкл! Не дави! Ты же им мешаешь!
Только придерживай, Анзор, сейчас на тебя упадет. Не отпускайте сверху,
пока Алан не замкнет растяжку. Алан, давай... Молодец. Майкл может
отпустить, а ты, Анзор, держи. Хорошо... Ну, вот и все... Крепите...
Позади Раздолина у электрической плиты орудует дежурный по подводному
дому Джон Стейнберг. Он тоже в плавках, но этот "костюм-минимум" дополнен
белым крахмальным фартуком. На электрической плите в большой сковородке
шипит сало, краснеют помидоры, а Стейнберг колет в сковородку яйца.
- Ты сам придумал такую яичницу? - не оглядываясь, спрашивает
Стейнберг.
- Это украинцы без меня придумали лет за пятьсот до моего рождения, -
отвечает Раздолин, глядя в иллюминатор.
В иллюминатор видно, как огромный сложенный зонтик начинает
раскрываться под водой, подобно цветку. Внутренняя поверхность поднятой
вверх чаши оказывается зеркально блестящей, и тени маленьких волн, бегущих
где-то высоко над ней, отражаются в солнечной сфере - лазерного приемника,
рождая причудливую игру света.
- Мне очень нравится русская кухня, - удовлетворенно оглядывая
сковородку, говорит Стейнберг. - Мне только хлеб у вас не нравится.
- Ну, ты и сказал! - оборачивается Раздолин.
Из динамика на стене голос Редфорда:
- Не понял. Повтори.
Раздолин в микрофон:
- Это я не вам. У вас все в порядке. Крепите - и домой. Есть хочется.
Голос Леннона:
- Джон, конечно, спит?
Стейнберг подходит к Раздолину и громко говорит в микрофон:
- За этот выпад ты получишь свою порцию отдельно.
- Не понял.
- Поймешь.
- Хватит разговаривать. Я отключаюсь, - говорит Раздолин.
На ручке микрофона гаснет маленькая красная кнопочка. Стейнберг берет
прозрачный полиэтиленовый мешочек, кладет в него яйцо, кусочек украинского
сала, помидор и клочок бумаги, на котором пишет по-английски: "Для мистера
Леннона", - затягивает мешочек веревочкой и опускает в воду входного
колодца. Раздолин весело наблюдает за ним. Встает, потягивается, потом
говорит:
- Значит, говоришь, хлеб? Но ведь американский хлеб по вкусу - вата.
- Почему вата? - обиженно спрашивает Стейнберг.
- Ну, хорошо. Не вата. Пенопласт, - поправляется Раздолин.
- Ты ничего не понимаешь, - говорит Джон.
- Я понимаю, старина, что мы с тобой патриоты, - смеясь, говорит
Раздолин, похлопывая Стейнберга по плечу. - И это замечательно! - Он
молчит, потом продолжает медленно и серьезно: - Как счастлива была бы наша
планета, если бы мы спорили только о вкусе хлеба...
- У нас все, - докладывает динамик на стене голосом Редфорда.
Раздолин бросает взгляд на круглые стенные электрические часы с резко
бегущей большой секундной стрелкой, подходит к микрофону - вспыхнула
красная кнопка - и говорит, обернувшись к иллюминатору:
- Молодцы, Девятнадцать минут. Это уже не сорок три.
Один из космонавтов смотрит на ручные часы, и динамик возражает
несколько обиженным голосом Лежа вы:
- Не, девятнадцать, а семнадцать. Я точно засекал.
- Пусть так, - соглашается Раздолин. - Все. Отбой. Всем на обед.
Тихо шевеля ластами, тройка плывет к подводному дому...



9 сентября, вторник. Космос.

Сеанс связи с орбитальной станцией "МИР-4". У микрофона - японский
профессор Ятаки, один из спутников Зуева по космическому путешествию.
- По уточненным данным подтверждается гипотеза, высказанная за
несколько часов до нашего старта уважаемым профессором Ленноном: размеры
излучателя действительно не превышают в миделе [мидель - среднее
поперечное сечение судна, дирижабля, крыла самолета или ракеты] 30
квадратных метров, - говорит японец. - Для межзвездного пилотируемого
космического корабля подобные размеры представляются невероятно скромными,
если не сказать фантастическими. Точное, в пределах одной сотой процента,
расположение излучателя в той точке пространства, где взаимно
нейтрализуются силы притяжения Земли и Луны, говорит о высокой
чувствительности гравитационной аппаратуры и стремлении к оптимизации
траектории. Такое впечатление, что на излучателе тщательно экономят
энергию за счет траектории и одновременно излучают ее столько, сколько с
трудом могут выработать все электростанции Земли. Но самая большая загадка
для нас сегодня: почему он такой маленький? По всем расчетам, он не может
быть таким маленьким. Мы могли бы попытаться дать какое-то толкование
излучателю, если бы он был хотя бы в сто раз больше, а еще лучше - в
тысячу. Но сейчас...



9 сентября, вторник. Дно Черного моря.

Подводный дом "Атлантида". За столом, вокруг яичницы - гордости
Стейнберга - и прочих земных яств разместились космонавты в трусах и
мягких махровых пляжных рубашках. Спор, разумеется, продолжается:
- Если ты прав, - горячо говорит Лежава Леннону, - то объясни, зачем мы
возимся с этой лазерной системой?
- Затем, что наши радиосигналы "Протей" будет глушить, - говорит
Раздолин, отрезая себе добрый ломоть консервированной ветчины.
- Но если мы полетим к Марсу, она не должна нам мешать! - замечает
Редфорд. - Объясни ему, Майкл, ты же астроном.
- Достаточно "Протею" переместиться по его сегодняшней орбите на 15
градусов, и они будут глушить нас по всей нашей траектории, не говоря о
том, что Земля не всегда сможет выйти на связь с нами, - холодно говорит
Леннон. - Да о чем ты говоришь! Если они захотят, с излучателями такой
мощности они пикнуть нам не дадут ни вблизи Земли, ни у Марса.
- Говорите, что хотите, а я уверен, что мы полетим к нему навстречу, -
мотает головой Раздолин.
- Я не знаток русского языка, - замечает Стейнберг, - но об одном и том
же вы говорите, то "он", то "она", то "они".
- О, как много я отдал бы, чтобы узнать, кто же это "он" - пилотируемый
корабль или "она" - автоматическая станция! - восклицает Лежава.
- А если это "оно"? - смеется Раздолин. - Нечто третье, ни на что не
похожее?
Редфорд встает из-за стола, отходит к телевизору и включает только
изображение. Красные и белые футболисты бесшумно резвятся на зеленом поле.
- Хочу проверить часы, - не оборачиваясь, объясняет Редфорд.
Резкий скачек на экране телевизора, изображение запрыгало, пошло рябью.
Все смотрят на часы над пультом подводного дома.
- Все точно, - спокойно говорит Редфорд и возвращается к столу.
- Поразительно! Как будто ничего не произошло. Все уже привыкли к тому,
что телевизор не должен работать, - говорит Лежава. - Иногда мне кажется,
что эти "марсиане" были всегда.
- Приспособляемость к обстоятельствам не слабость, а сила человеческого
рода, - говорит Стейнберг. - А потом люди верят, что пришельцами
занимаются разные ученые, которые не дадут их в обиду. Мы уже много знаем,
а завтра будем знать еще больше...
- А послезавтра еще больше, - одними губами улыбается Леннон. - О, как
я ненавижу бюрократов! Конгресс не может договориться с НАСА, НАСА не
хочет принимать решений без сенатской комиссии по космосу, комиссия
согласовывает свои выводы с астронавтическим комитетом палаты
представителей...
- А в результате? - перебивает его спокойный голос Редфорда.
- А в результате мы наслаждаемся жизнью, а "Протей" летает, -
раздраженно заключает Леннон.
- И, кстати, это уже мало кого волнует, - грустно говорит Редфорд. -
Интереса к "Протею" хватило на неделю, А если бы не помехи радиосвязи, о
нем бы вообще не вспоминали. 90 процентов людей не могут даже представить
себе масштаб случившегося "Протей" в принципе не мешает делать бизнес,
почему же он должен волновать людей? А вот твоему бизнесу он мешает, и ты
волнуешься. - Он оборачивается к Леннону. - И бизнесу Джона он тоже
мешает, и Джон тоже волнуется...
- Ну при чем здесь бизнес, Алан? - поморщился Раздолин. - "Протей" -
проблема не экономическая и не техническая, а мировоззренческая. Мы верим,
что Вселенная бесконечна, что она познаваема и что за правду по-прежнему
стоит отдать жизнь, а уж тем более частицу материального благополучия.
Пусть на один легковой автомобиль меньше, но на один сантиметр к правде
ближе!
- Единственно, чего нам не хватало, - криво усмехнулся Стейнберг, - это
политических дискуссий.
- Ох, не могу! - закричал вдруг Лежава. - Не могу больше! До чего же
мне надоели эти разговоры! Что мы обсуждаем? Сколько это будет
продолжаться? Вместо того, чтобы действовать, мы все говорим, говорим...
- Что ты хочешь? - перебивает его Леннон. - Мы сказали Зуеву, что хотим
лететь к излучателю, мы говорили с Кэтуэем... Решать им...
- Да почему решать им?! - снова взрывается Лежава. - Мы поговорили и
успокоились. Ты что, не знаешь Кэтуэя? А Зуев твой любимый снова упрятал
нас на дно морское, чтобы мы у него в ногах не путались. Сидим, едим, в
шахматы играем, телевизор смотрим! Прямо Дом ветеранов сцены... Мне не
нужна имитация невесомости, понимаешь? Я в невесомости два месяца прожил!
И антенну эту дурацкую я в настоящей невесомости один могу смонтировать за
десять минут!
- Ну-ну-ну, - улыбается Редфорд.
- Больше всего меня возмущает то, что мы живем, как будто ничего не
изменилось. Последствия этого события могут быть страшнее, чем все наши
войны, вместе взятые.
- Ты не допускаешь, что это событие может принести всем нам величайшее
благо? - перебивает Леннон.
- Допускаю. В любом варианте речь идет о перевороте в судьбе земной