Голованов Ярослав. Контакт

цивилизации, это вы понимаете?
- Послушай, Анзор, в чем мы перед тобой провинились, что ты на нас
кричишь? - с нарочитым спокойствием спрашивает Стейнберг.
- Ты провинился в том, что лопаешь яичницу с украинским салом, вместо
того чтобы лететь к излучателю! - отрезал Лежава.
- Это ты ее лопаешь, - невозмутимо замечает Стейнберг, - а я ее жарю...
Редфорд подходит к полке, перебирает какие-то бумаги и, взяв один
листок, возвращается к столу.
- Давайте-ка, ребята, обсудим, - говорит он задумчиво. - Я вот тут
кое-что набросал...
Все оборачиваются к нему.
- Что это такое? - спрашивает Леннон.
- Это набросок программы полета к излучателю. Самый общий,
разумеется...
- Э, нет, обсуждать давайте все вместе!
На этот веселый, добродушный голос мгновенно оборачиваются все, словно
их током ударило. В шлюзовом люке подводного дома из воды торчит
человеческая голова, лицо скрыто маской для ныряния. Тишина в доме такая,
что слышно, как скрипит мокрая резина, когда человек стягивает маску.
- Саш, это ты? - шепотом спрашивает Раздолин.
- Я, - с улыбкой отвечает Седов.
Редфорд закрывает глаза и, набрав полные легкие воздуха, кричит, что
было сил:
- Ур-ра! Саша вернулся! Ура!
Пять веселых полуодетых людей мнут и тискают мокрого Седова.
- Ну, рассказывай: все в порядке?
- Новости какие-нибудь привез?
- Новости дозревают, - улыбается Седов.
Резко звонит телефон.
Раздолин снимает трубку.
- "Атлантида" слушает... Саша, тебя. - Он протягивает трубку Седову.
- Седов. Да... Спасибо. Прибыл благополучно. Да, по-моему, неплохо
встретили. - Он косится на друзей. - Понял... А повестка дня? Ах, вот оно
что! - восклицает он радостно. - Спасибо... Конечно, конечно... До
свидания.
Он кладет трубку и, молча улыбаясь, оглядывает обступивших его
космонавтов.
- Ну?! - не выдерживает Раздолен.
- Новости дозрели, - говорит Седов. - В 12 часов в четверг
советско-американское совещание. Будет обсуждаться вопрос об изменении
программы нашего полета. Вот так, Алан... - Седов оборачивается к
Редфорду. - Кончилась ваша курортная жизнь!



11 сентября, четверг. Крым.

Три одинаковых автомобиля спешат по горной дороге к белому красавцу
дворцу, башенки и арки которого прячутся среди деревьев парка.
В одной из машин Леннон, обернувшись к Раздолину, сидящему сзади,
говорит:
- Я сегодня слушал американское радио. Знаете, как называют нашу
сегодняшнюю встречу? Вторая ялтинская конференция!
- Кстати, - Раздолин кивает в окно, - в этом дворце жил президент
Рузвельт...
Помолчали.
- А им, пожалуй, было легче, - медленно говорит Леннон.
- Почему?
- Все было понятно. Был конкретный враг. Ясна была цель.
- Ну, не легче. Все-таки была война.
- А ты уверен, что завтра не начнется такая драка, по сравнению с
которой все прошлые - детские игрушки?
- Уверен, - твердо говорит Раздолин.
- Почему?
- Потому что я коммунист, а следовательно, оптимист. Общественное
сознание может в какой-то мере отставать от уровня развития техники, но
очень большим этот разрыв быть, я уверен, не может.
- При чем тут общественное сознание?
- То, что там летает, - Лежава ткнул пальцем в небо, - не может сделать
кто-то один. Одному это и не нужно. Их много. Следовательно, понятие
общественного сознания справедливо и для них.
Во второй машине - Седов и Стейнберг.
- Саша, - говорит Джон и сразу замолкает, потому что это вырвалось у
него непроизвольно: он никогда не называл своего командира вот так, просто
по имени. И Седов тоже сразу понял, что Джон напряжен, и обернулся к нему
просто и ласково, будто и не заметил ничего. - Ты знаешь, - Стейнберг
сглотнул, что-то мешало ему говорить, - это я тогда заварил всю кашу... Ну
тогда, когда мы ходили к Зуеву... Я после много думал об этом... Все уже
забыли этот случай, а я все помнил. И вот я хотел... захотел, чтобы ты
знал...
- Спасибо, Джон. - Седов положил ему руку на плечо. - Я все понял. Все
понял, как надо, спасибо.
Машины останавливаются у подъезда дворца. На ступеньках космонавтов
встречают генерал-полковник Самарин, Зуев, вернувшиеся вместе с ним с
орбиты профессора Ятаки и Делонг, руководитель американской части
программы "Марс" Майкл Кэтуэй. Шутки, рукопожатия, дружеские похлопывания
по плечу. С террасы смотрят несколько телекамер, снуют фотокорреспонденты.
- Послы Нептуна прибыли, можно начинать, - говорит кто-то громко за их
спиной.
Все тронулись вверх по лестнице...
Светлая просторная зала. Зеркала делают ее еще просторнее. Ветер
шевелит белые шелковые занавески на распахнутых окнах. Большой круглый
стол, в центре которого два флажка: советский и американский. Космонавты
разделились на этот раз: слева сидят американцы, справа - представители
СССР.
- Господа, товарищи! - поднялся Зуев. - Мы собрались здесь, чтобы
обсудить возможность изменения программы полета космического корабля
"Гагарин" в связи с непредвиденными и всем хорошо известными
обстоятельствами. На этом изменении настаивает экипаж. Я знаю, что есть
доводы против. Прошу высказываться.
Слово просит Кэтуэй. Он улыбнулся сидящим вокруг стола и заговорил
по-русски, но с сильным акцентом:
- Кажется, у русских есть такая поговорка: за двумя зайцами побежишь,
ни одного не схватишь. Так? Очень хорошая поговорка. Почему я против
полета к непонятному излучателю и настаиваю на полете к Марсу? В первом
случае у нас есть программа, которую мы разрабатывали вместе много лет. Мы
знаем, куда и зачем летим. Наш корабль предназначен именно для такой, а не
иной задачи: это корабль с многолетними ресурсами. Мы имеем идеальный
экипаж, собранный и подготовленный именно для выполнения задач марсианской
экспедиции. В составе этого экипажа наряду с навигаторами и техниками мы
имеем биолога, физика и геолога. Наконец, наступает великое противостояние
Марса, а следующего великого противостояния, надо ждать 16 лет. Все это не
позволяет менять программу. Уже несколько лет все человечество ждет
экспедиции на Марс... Во втором случае, - продолжает Кэтуэй, - мы не имеем
никакой программы. Мы не знаем, как близко от излучателя мы должны
остановиться, не знаем, а что, собственно, мы должны предпринимать.
Корабль не предназначен для такого полета, не имеет средств для разведки в
открытом космосе. Его экипаж не подготовлен для подобной работы, выход в
открытый космос является для него нештатной программой. Согласитесь, что
для подобной космической разведки нам нужен совершенно другой экипаж, в
который было бы неразумно включать столь уважаемых специалистов, как
астрофизик Майкл Леннон и геолог Юрий Раздолин. Что будут делать они в
таком полете? Наконец, мы совершенно не знаем, как поведет себя излучатель
и что с ним произойдет через несколько минут. Мы заседаем, а он, может,
уже улетел. - Кэтуэй сел и опять широко улыбнулся всем людям за столом.
- Самое парадоксальное, что он кругом прав, - говорит, наклоняясь к
Раздолину, Седов. - Но надо с ним спорить...
Седов просит слова. Встает, вытягивается, как по стойке "смирно". Чуть
бледен - видно, что волнуется и борется с волнением. Говорит отрывисто,
сглатывает:
- Товарищи, господа! Я военный человек и выполню приказ, который мне
будет отдан. Я командир корабля и поведу его туда, куда потребует
программа. Но от себя и от имени моих товарищей - тех, кто рядом со мной,
и тех, кто сидит напротив, - я хочу сказать несколько слов. Мы понимаем,
что такое полет на Марс. Мы понимаем, что мы, члены этого экипажа, уже
никогда не увидим Марса, о котором многие из нас мечтали долгие годы. То,
что для вас называется изменением программы, для нас означает итог жизни.
Но мы понимаем также, что привязанный к Солнцу Марс никуда не денется.
Пройдут годы, и наши дети исполнят то, что задумали мы, и сделают это,
наверное, лучше нас. Но ни дети, ни внуки, ни все грядущие поколения
никогда не простят нам, если сегодня мы сделаем вид, что ничего не слышим
и ничего не видим. Мистер Кэтуэй прав во всем. Действительно, может быть,
пока мы тут заседаем, излучатель уже улетел. Что почувствуете вы, если это
случится? Облегчение? Ведь все опять будет по-прежнему... Нет! Чувство
необыкновенной утраты и, если хотите, даже стыда за всех нас, за нашу
нерешительности, недоверчивость и подозрительность, за все то, что так
часто мешало нам на Земле и что теперь мы, увы, переносим в космос... Я
убедительно прошу изменить программу полета "Гагарина" и разрешить нашему
экипажу - всему нашему экипажу, без замен, - провести разведку
космического излучателя.
Седов садится. И вдруг в тишине - одинокие аплодисменты. Все
оборачиваются. Редфорд аплодирует Седову. К нему присоединяются все
космонавты, а за ними - и другие участники совещания.



30 октября, четверг. Космос.

Отсек связи орбитальной станции "МИР-4". У передающей телевизионной
камеры - оператор в голубом комбинезоне. Ноги - в "стременах" на полу,
удерживающих его от вращения в невесомости. Седов, паря в невесомости,
старается закрепиться там, где указывает ему оператор. Он сосредоточен и
несколько даже досадует на неудобства невесомости. И говорить он начинает
без разбега, без предисловий:
- Прошу простить меня за краткость: мы должны садиться в корабль
через... - он смотрит на часы, - двадцать девять минут. Мы собирались
лететь к Марсу, как вы знаете. Наш путь изменился, но он не стал легче. Из
тысячи пунктов прежней программы у нынешней остался только один: понять. Я
хочу верить, что нам это удастся. Наш экипаж шлет привет Земле. До
свидания.
Он медленно поплыл к переходному люку...
Зуев нажал несколько кнопок на своем пульте в маленьком рабочем
кабинете и сказал торопливо и озабоченно:
- Соедините меня с Седовым, только побыстрей.
Но, когда на пульте зажегся транспарантик "Говорите", тон Ильи Ильича
стал совсем иным, веселым, даже беспечным.
- Александр Матвеевич! Ты что такой невеселый был по телевизору? -
звонко заговорил динамик голосом Зуева в шлюзовой камере орбитальной
станции.
Седов здесь один. Он проверяет показатели на маленьких нагрудных щитках
ранцевых ракетных двигателей перед тем, как положить их в мягкие ложа
контейнеров. Откладывает ракетный ранец и говорит спокойно, точно так же,
как только что говорил по телевидению:
- А что же веселиться, Илья Ильич? Дело-то ведь страшное...
Пауза: ответ неожиданный.
- То есть в каком смысле страшное? - наконец спрашивает Зуев.
- В самом прямом смысле. Ответственности страшно. За всю Землю
ответственность на нас... - спокойно отвечает Седов.
Опять пауза. Потом Зуев говорит уже не тем веселым, бодряческим тоном,
а медленно, с твердой убежденностью в голосе:
- Ты прав, Александр Матвеевич. И я рад, что ты это понимаешь и сказал
мне это.



30 октября, четверг. Земля - Космос.

Черная бездна с россыпью немигающих звезд. Глубокая тень причала
орбитальной станции, у которой стоит "Гагарин", заметна только потому, что
в тени звезд нет. Только цепочка огней на борту космического корабля
светится рядом с иллюминаторами станции. Вдруг цепочка эта дрогнула и тихо
двинулась вперед. И весь причудливый, странный гигант начал выползать из
черной тени, ослепительно сверкая под лучами солнца. Он отчаливал медленно
и величественно, как отходит от пирса большой океанский лайнер Никаких
огненных струй, привычных для ракет, стартующих с Земли, никакого грома -
безмолвие. Внутри "Гагарина" слышался, правда, тонкий; высокий свист
магнитоплазменных двигателей - незнакомая нам, жителям 70-х годов XX века,
мелодия орбитального старта межпланетного корабля. "Гагарин" начал свой
путь к тайне.


Командный отсек. Довольно тесное помещение с большим, выгнувшимся дугой
пультом, против которого три кресла. Посередине сидит Седов, справа от
него Редфорд, слева - Стейнберг. Седов крепко держит в правой руке
штурвал, похожий на рубильник, и медленно ведет его от себя. В
иллюминаторах - край орбитальной станции на фоне расплывчатого
бело-голубого диска Земли. Из динамика, незаметного среди множества
приборов на пульте, - ровный, спокойный голос Зуева:
- "Гагарин", я двадцатый. Очень хорошо, "Гагарин". Мягко, плавно. 28-й
двигатель не включайте, а то он своей струей может развернуть "МИР-4". Не
беспокойте их. А угол по рысканью выберете, когда подальше отойдете. В
общем, действуйте по штатной программе.
- Вас поняли, двадцатый, - отвечает Седов. - Угол 26 минут. Начнем его
выбирать при отходе на 20 километров... У нас все в порядке, все параметры
в норме. - И вдруг добавляет взволнованно и восхищенно: - Илья Ильич! Вот
это действительно корабль! Такая громадина, а как слушается!
- А кто делал? - задористо говорит Зуев.
Голос Стейнберга: - Я третий. Десятая минута полета, замечаний по
плазме нет.
Голос Лежавы: - Я четвертый. Замечаний по СЖО нет.
Голос Леннона: - Я шестой. На десятую минуту расстояние до станции 8434
метра.
- Я второй, - говорит Редфорд. - Принято по десятой минуте.
Радость, даже восторг сдерживаются тревожной напряженностью,
ежесекундной готовностью прийти не помощь. В принципе "Гагарин" может
управляться одним человеком, может управляться электронным мозгом, который
поведет его строго по программе, а в случае каких-либо отклонений
проанализирует причины их возникновения и мгновенно, несравненно быстрее,
чем любой, самый опытный пилот, найдет наиэффективнейший путь к устранению
любых неполадок. Но сейчас их руки на пульте корабля, сейчас, когда он
делает первые шаги, они словно поддерживают его. Внимательно следит Седов
за тем, как бьется магнитоплазменное сердце. Раздолин помогает ему за
дублирующим пультом управления в главной физической лаборатории. Люк,
сейчас задраенный, соединяет физическую лабораторию со шлюзовой камерой,
отсюда же через переходный отсек можно попасть в "Мэйфлауэр" - посадочный
модуль, маленький кораблик, который должен был сеете на Марс.
За пультом СЖО (системы жизнеобеспечения) - Анзор Лежава. Белую
госпитальную чистоту биомедицинского комплекса приятно разнообразит зелень
маленьких оранжерей. Среди них - клетки с подопытными мышами и морскими
свинками, многие из которых, уже освоившись с невесомостью, сидят на
решетках потолка или смешно кувыркаются. В стальных зажимах укреплены
шарообразные аквариумы с рыбками, и газовые пузырьки нагнетаемого в них
воздуха не стремятся, как обычно, с веселым журчанием вверх, а кружатся
серебристым хороводом.
Майкл Леннон, контролирующий работу автоматического штурмана, находится
в обсерватории "Гагарина", которая отличается от других помещений большими
размерами иллюминаторов и приборами, словно пронзающими ее стены. Леннон
сидит - как бы точнее сказать? - на боковой стене, если считать, что
кресло Лежавы укреплено на полу. Ведь в "Гагарине", предназначавшемся
только для транспланетных перелетов, собранном на орбите искусственного
спутника и не ведающем, что такое тяжесть, а значит, и такие понятия, как
"верх" и "низ", некоторые рабочие места, входы и выходы расположены, по
нашим земным представлениям, весьма странным образом. Земная жизнь
приводит, естественно, к плоскостной архитектуре: невозможно, скажем, жить
в комнате со скошенным полом. В земных коридорах двери идут направо и
налево. В "Гагарине" шесть кают экипажа расположены вокруг широкой трубы -
коридора. Если все космонавты пристегнутся к своим постелям, окажется, что
каждый из них по отношению к кому-то другому спит "вниз головой"... Смысл
прямоугольной планировки теряется в этом мире. Поэтому большая
кают-компания имеет идеальную для невесомости форму - шара. Единственная
магнитная ножка кресел, двигаясь по внутренней поверхности шара-комнаты,
может занимать в ней любое место. Поэтому в своей обсерватории Леннон
работает сидя "на стене".


"Гагарин" лег не курс к таинственному излучателю. Седов откинулся а
кресле, потер кулаками глаза, потом тронул кнопку внутренней связи и
сказал весело:
- Экипажу перейти на автоматический режим. Спасибо за работу. Вахтенный
в командном отсеке - Стейнберг. Остальных прошу на обед...
Из разных отсеков и лабораторий в шаровую кают-компанию "сплываются" к
столу космонавты. По дороге они достают из встроенных в стену
холодильников пакеты и тубы с едой, опускают их для подогрева в углубления
на столе.
Раздолин включает электромагнит стола, тем самым закрепляя на нем
вилки, фольгу туб и пакетиков.
- Из всех человеческих свобод самой большой борьбы за себя требует
свобода мысли, - говорит Редфорд, отсасывая из тубы гороховый суп. - Нам,
летящим к "Протею", так же трудно представить себе иную психологию, иную
логику, как несколько лет назад конструкторам трудно было представить, что
комната-шар - самое удобное помещение для жизни в невесомости.
- Но почему ты говоришь все время об иной логике и иной психологии? -
возражает Раздолин. - А если все у них так же, как у нас?
- А если все, как у нас, - отвечает за Редфорда Седов, - какого же
черта они прилетели и гудят во все тяжкие? Если бы ты полетел на другую
планету, ты бы разве гудел так?
- Ребята, - перебивает всех Лежава, - а может быть, это гудение -
все-таки какой-то рассказ, какая-то информация?
- Но ведь этот англичанин, - отзывается Седов, - забыл его фамилию...
- Когуэлл, - подсказывает Леннон.
- Да, да, Когуэлл. Ведь он же доказал, что никакой модуляции ни по
частотам, ни по мощности нет. Представь толстую книгу без единой буквы -
чистые листы. Вот это и будет сборник их рассказов.
- А я убежден, что в этой монотонности закодировано что-то, - не
соглашается Лежава. - Иначе надо признать...
Биолога перебивает голос Стейнберга из динамика внутренней связи:
- Командир! Я третий. Получается, что мы стоим, а в то же время мы
вроде летим... Ничего не понимаю...
Люди в кают-компании замолкли. Седов нажимает одну из кнопок на столе и
говорит:
- Я первый. То есть как стоим? Как мы сможем стоять?!
- Ну, получается, что мы не летим вперед, - говорит Стейнберг
нерешительно.
- А куда же мы летим? - спрашивает Редфорд.
- Куда-то летим, но не навстречу ему, - недоумевает Стейнберг.
- Погоди, сейчас разберемся...
Они дружно и быстро ныряют в широкий люк, ведущий в командный отсек.
- Мы летели навстречу излучателю, и он был нашим главным пеленгом. Чем
мы ближе, тем он слышней - это понятно, - объясняет Стейнберг, когда все
космонавты собрались перед пультом. - Вот смещение по частотам за счет
нашего движения.
- Эффект Допплера, - говорит Седов.
- Он самый, - продолжает Джон. - Уровень рос. - Он нажимает кнопку, и
на одном из маленьких экранов появляется яркая зеленая линия, медленно и
ровно текущая в гору. - Вот что было. Потом получилось вот что... -
Стейнберг нажал еще одну кнопку, и линия прекратила свой подъем, некоторое
время шла ровно, а потом начала медленно и полого ползти вниз. -
Получается, что мы вот тут остановились, - Джон ткнул пальцем в график, -
а потом полетели куда-то в сторону от излучателя.
- Что показывает земной лазерный пеленг? - быстро спросил Редфорд.
- Что мы уходим от Земли точно по штатной программе. - Стейнберг кивнул
на другой экран.
- Все понятно, - вдруг говорит Леннон, всплывая над спинками кресел. -
Ответ единственный, но я отказываюсь в это верить! Ребята, неужели это
правда?!


Зал центра управления полетами ИКИАНа. На большом, во всю стену экране
горит схема; Земля, Луна, пульсирующая красная звездочка излучателя и
белый кружочек, медленно ползущий навстречу к нему, - "Гагарин". Прыгают
цифры на световых табло: "Полетное время", "Время Москвы", "Время
Хьюстона", "Мировое время".
За рядами пультов - сменные дежурные. У пульта с табличкой "Технический
руководитель полета" - Илья Ильич Зуев. Он повесил пиджак на спинку
кресла, рукава белой рубашки закатаны по локоть, пуговка на шее
расстегнута, и узел галстука приспущен. Вид у Зуева усталый, глаза
покраснели, видно, что он уже много часов провел за этим пультом. Илья
Ильич задумчиво отхлебывает черный кофе из маленькой чашечки, стоящей
прямо на пульте. В зале атмосфера сонная, все идет по плану, и, как это
всегда случается, если все идет нормально, напряжение первых часов полета
"Гагарина" сменилось некоторой апатией. Поэтому неожиданный громкий и
молодой голос звучит особенно резко:
- Внимание двадцатому, двадцать шестому и тридцать первому! Я сто
седьмой. Обсерватория в Голдстоне докладывает: с 17:25:43 по мировому
времени началось падение мощности сигнала излучателя со скоростью 183,3
киловатта в минуту. Падение стабильно продолжается уже четвертую минуту.
Зуев буквально подпрыгнул:
- Внимание сто седьмому! Запросите Голдстон: наблюдается ли смещение
координат излучателя?
- Принято.
- Ну, дела! - выдохнул Зуев. - Неужели улетают?! Именно сейчас! Черт
возьми! Но с какой же скоростью надо лететь, чтобы в минуту терять 183
киловатта? Это же уму непостижимо! Стояли, стояли и вдруг рванули!
- Я сто седьмой. Координаты излучателя не изменились. Данные Голдстона
подтвердили Паломар и обсерватория в Каракасе.
- Принято, - радостно сказал Зуев. - Спасибо, сто седьмой! Внимание
сороковому! При программной скорости "Гагарина" и постоянном падении
мощности излучателя какой будет мощность в момент подхода? Жду.
Зуев тронул клавишу на пульте и сказал негромки по-английски в
маленький микрофон:
- Кэтуэй! Это я! Как тебе нравится?! Они замолкают! Ты представляешь?
- Надо сообщить ребятам, - отвечает с маленького экрана на пульте Зуева
Кэтуэй.
- Уверен, что они уже заметили это!
- Успокой их.
- Сейчас, только получу прогноз.
- Внимание двадцатому! Я сороковой При заданных условиях и расчетной
скорости "Гагарина" на расстоянии ста метров от излучателя мощность будет
равна нулю.
Зуев снова подпрыгнул:
- Они таким образом дают нам режим причаливания! Черт побери, ну,
дела!!!
Все в зале пришло в какое-то озабоченно-радостное движение. Уже и тени
прошлой апатии здесь нет. Сообщение о том, что излучатель, так неизменно и
бесстрастно работавший все эти сумасшедшие недели, замолкает, всколыхнуло
всех.
- Внимание на циркуляре! Внимание всем службам! "Гагарин", я двадцатый!
Внимание, "Гагарин"!
- Двадцатый, я "Гагарин", слушаем вас, - раздается голос Седова.
- Началось падение мощности излучателя. С 17:25:43, повторяю: с
17:25:43 мощность падает на 183,3 киловатта в минуту. По нашим расчетам,
когда вы подлетите к нему, он должен замолчать совсем. Как поняли меня?
- Все поняли. Мы это раньше поняли, У нас шестой отличился, все сразу
усек.
- Мои поздравления шестому. Ребята! А ведь, похоже, вас заметили,
следят за вами и понимают, что вы летите к ним. Вы понимаете, как это
важно?! - Зуев в окружении молодых инженеров и ученых Центра. Он очень
взволнован. Обнимает за плечи двух стоящих рядом с ним операторов и
говорит, почти кричит; - Поймите, поймите, ребята! Возможно, мы переживаем
сейчас поворотный момент в истории человечества! Запомните эти минуты! Все
запомните: всех этих людей, погоду, кто в чем одет, как кофе пили,
запомните! Запишите в дневники! Ведь потомки, дети, внуки наши, спросят
нас: а как это все было?..


- Все, - говорит Седов, обернувшись к друзьям, окружившим его в
командном отсеке. - На сегодня хватит приключений. Вахта Раздолина.
Остальным всем спать. Завтра у нас трудный день.
Космонавты плывут к выходу. Редфорд задерживается, смотрит в
иллюминатор и, не оборачиваясь, говорит задумчиво Раздолину:
- Посмотри, какая необыкновенная Луна сегодня... И вообще, Юра, как
много в этом мире всякой красоты...



31 октября, пятница. Земля-Космос.

Утро. Впрочем, какое утро?! Просто начало следующего рабочего дня на
командном пункте "Гагарина". А начался день с новых загадок.
- Ничего не понимаю, - говорит Седов Редфорду. - Ведь солнечные лучи
должны сейчас освещать "Протей", а вместо этого видна какая-то темная
непонятная глыба.
В черной бездне неба по затененным звездам угадывается некий темный
продолговатый предмет, без каких-либо выступов, острых углов, надстроек,
антенн, без всех разнообразных больших и малых деталей, уже привычных для
космических кораблей земляк. Этот темный предмет очень медленно
приближается, чуть разворачиваясь.
- "Гагарин"! Почему вы молчите? Рассказывайте же наконец, что там у
вас, - раздраженно говорит Зуев.
Стоящий у его пульта генерал Самарин кладет руку на плечо академика:
- Илья Ильич, не торопи их...
- Трудно что-нибудь определенное сказать, - отзывается Раздолин. -
Темное тело, цвет определить не могу. Форма тоже неопределенная.
Неправильный эллипсоид. Ну, попросту сказать, какая-то картофелина, Илья
Ильич...
- Мне не нужны ваши "картофелины"! - раздраженно кричит Зуев. - Вы за 2
километра от объекта и не можете ничего путного сообщить! Вы можете хотя
бы сказать толково, как он выглядит? Как он ориентирован? Что значит
темный? Он не может быть темный!
- Но он действительно темный... - пробует возразить Раздолин. - Мы
видим просто силуэт...
- Илья Ильич! - резко перебивает геолога Седов. - Я прошу, чтобы Земля
оставила нас в покое! Дайте нам самим разобраться. Мы ничего не можем вам
сообщить просто потому, что ничего не видим сами.
- Но ведь солнце должно освещать его... - уже мягче пробует возразить
Зуев.
- Должно. А оно не освещает! - почти кричит Седов. - Не желает
освещать, и все тут! Нет ничего, темный ком за иллюминатором, понимаете?!
- Хорошо, - сухо говорит Зуев. - Я не задаю вопросов. Сами ведите
репортаж.
Леннон просматривает расчеты, только что законченные бортовым