Голсуорси Джон. Братство

   "Среди бурных открытий тех дней, которые, как моря, изобилующие пе-ре-се-кающимися течениями и бесчисленными волнами, обрушивались на берег, размывая скалы..."
   Остальное потонуло в шуме пронесшегося мимо автомобиля, а когда голос снова стал слышен, мистер Стоун, очевидно, диктовал уже следующий, абзац:
   "В тех местах, на тех улицах толпились тени, шурша и гудя, как рой умирающих пчел, которые, доев свой мед, снуют холодными зимними днями в поисках цветов, уже убитых морозом".
   Большая пчела, кружившая подле куста сирени, принялась теперь летать вокруг головы мистера Стоуна. Хилери увидел, что старик поднял обе руки.
   "Огромными скопищами, в тесноте, лишенные света и воздуха, они собрались вместе, эти бескровные отпечатки более высоких форм. Они лежали, как отражение листьев, которые, свободно трепыхаясь на нежном ветерке, бросают на землю слабые свои подобия. Невесомые, темные призраки, скитальцы, прикованные цепью к земле, они не надеялись попасть в Чудесный Город и не знали, откуда они пришли. Люди бросали их на тротуар и шли дальше, наступая на них. Не проникшись чувством всемирного братства, они не прижимали своих теней к груди, чтобы те спали в их сердцах. Ибо солнце еще не достигло зенита, не настал еще полдень, когда у человека не бывает тени".
   Когда слова этой лебединой песни замерли вдали, старик качнулся, задрожал и вдруг исчез из глаз, вероятно, сел. Его место у окна заняла маленькая натурщица. Увидев Хилери, она вздрогнула; потом стояла как вкопанная и глядела на него. Из глубины темной комнаты глаза ее с разлившимися зрачками казались двумя черными пятнами, попавшими из окружавшей тьмы на ее лицо, бледное, как цветок. В таком же оцепенении Хилери смотрел на нее.
   Позади него послышался голос:
   - Здравствуйте! Я, видите ли, решил немного погонять свой "Дэмайер". Это вошел в калитку мистер Пэрси, и взгляд его был устремлен на окно, в котором стояла девушка. - Как поживает ваша супруга?
   Этот резкий переход к низменной прозе вызвал в Хилери острую ярость. Он смерил взглядом мистера Пэрси от его цилиндра до штиблет с парусиновым верхом и проговорил:
   - Быть может, зайдем в дом и разыщем ее? По пути к дому мистер Пэрси сказал:
   - Это та самая молоденькая... гм... натурщица, та самая, которую я встретил тогда в студии вашей жены, да? Недурна девица.
   Хилери сжал губы.
   - Интересно, как живут такие вот девушки, - не унимался мистер Пэрси. Я думаю, у них есть и другие источники доходов, как вы полагаете, а?
   - Наверно, живут так, как положил им жить господь бог. Как и все другие люди.
   Мистер Пэрси глянул на него испытующе. Было похоже на то, что мистер Даллисон решил осадить его.
   - Ну, самю собой. Сдается мне, эта девица трудностей не встретит.
   И тут он увидел, что с "этим писакой", как с тех пор он стал называть Хилери, произошла странная перемена. Мягкий, симпатичный добряк сделался злой, как черт.
   - Моей жены, по-видимому, нет дома, - сказал Хилери. - И я тоже вынужден скоро уйти.
   Изумленный и рассерженный, мистер Пэрси сказал с величайшей простотой:
   - Прошу прощения, если я de trop {Лишний (франц.).}.
   И вскоре стало слышно, как "Дэмайер" с несколько излишним шумом уносит его прочь.
   ГЛАВА XXXII
   ЗА ВУАЛЬЮ БИАНКИ
   Но Бианка была дома. Она перехватила долгий взгляд, каким Хилери смотрел на маленькую натурщицу, потому что в это время, выйдя из студии, шла по застекленному проходу в дом. Ей, конечно, не было видно, на что Хилери так пристально смотрит, но она знала это твердо, как если бы девушка стояла прямо перед ней в темном провале раскрытого окна. Преисполненная ненависти к самой себе за то, что увидела это, Бланка вошла в свою комнату и долго лежала на кровати, прижав руки к глазам. Она привыкла к одиночеству неизбежному уделу таких натур. Но горькое одиночество этого часа даже ее одинокую "атуру повергло в отчаяние.
   Наконец она встала и привела в порядок лицо и волосы, чтобы никто не заметил ее страданий. Затем, убедившись, что Хилери в саду нет, незаметно выскользнула из дому.
   Она направилась к Хайд-парку. Шла неделя после троицына дня - ужасное время для культурного лондонца. Город, казалось, стал воплощением скучного веселья, по улицам кружились, подхваченные пыльным ветром, бумажные пакеты. Повсюду толпами двигались люди в праздничной одежде, которая не шла к ним. Этим смертельно усталым людям не дано было отдохнуть за несколько часов досуга, вырванных из вечности труда: изголодавшийся инстинкт гнал их на поиски удовольствий, к которым они стремились слишком сильно, чтобы суметь насладиться ими.
   Бианка прошла мимо старого бродяги, спавшего под деревом. Его одежда облекала его так долго и так любовно, что теперь еле держалась на нем; но на лице его было спокойствие, как маска из тончайшего воска. Забыты были все горести и страдания - он пребывал в блаженном царстве сна.
   Бианка поспешила прочь от этого зрелища безмятежного покоя. Она забрела в рощицу, почти ускользнувшую от внимания гуляющих. Тут росли липы, еще хранящие в себе свой медовый дух. Их ветви со светлыми широкими листьями, формой напоминающими сердце, раздвинулись во все стороны, как пышная юбка. Самая высокая среди них, прекрасная, веселая липка, вся нежно трепетала, как красавица, поджидающая замешкавшегося любовника. Какие радости сулила она каждым своим трепетным, покрытым прожилками листком, какие тонкие наслаждения! И вдруг солнце подхватило ее, подняло к себе, осыпало поцелуями; она испустила вздох безмерного счастья, как будто душа ее рвалась к сердцу возлюбленного.
   Между деревьями, осторожно оглядываясь, шла женщина в сиреневом платье. Она села на скамью неподалеку от Бианки и бросала из-под зонтика быстрые взгляды по сторонам.
   Вскоре Бианка увидела, кого ждала женщина. Молодой человек в лощеном цилиндре и черном сюртуке подошел к женщине и коснулся ее плеча. Теперь они сидели рядом, почти скрытые листвой, наклонившись вперед, тихонько водя по земле она зонтиком, он - тростью; были еле слышны их приглушенные голоса, почти шепот, нежный, интимный. Вот молодой человек мягко коснулся ее руки, потом локтя. Эти двое не принадлежали к праздничной толпе, они, очевидно, воспользовались вульгарным гуляньем для тайного свидания.
   Бианка торопливо двинулась прочь. Она вышла из Хайд-парка. По улицам разгуливали, держась под руку, пары, не столь тщательно скрывающие свои близкие отношения. Их вид не кольнул Бианку так больно, как вид тех влюбленных в парке, - эти, на улице, были не ее круга. Но вот она увидела на пороге большого дома двоих детишек, мальчика и девочку, - они спали в обнимку, крепко прижавшись друг к другу щеками. И опять она заспешила дальше. Во время этих долгих скитаний по улицам она прошла мимо дома, которого так страшился "Вест-министр". В воротах стояли старик и старуха они прощались на ночь, собираясь разойтись: он - на мужскую половину, она на женскую. Их беззубые рты сблизились.
   - Ну, мать, спокойной ночи.
   - Спокойной ночи, отец, спокойной ночи! Береги себя!
   И снова Бианка бежала прочь.
   Уже в десятом часу она пришла на Олд-сквер и, остановившись у дома сестры, позвонила. Сейчас ею владело лишь одно желание - отдохнуть, и притом где-нибудь не у себя дома.
   В конце длинной, с низкими потолками гостиной Стивн, в смокинге, читал вслух какую-то статью. Сесилия с сомнением поглядывала на один из его носков, на котором белело, крохотное пятнышко: это, возможно, просвечивала нога. У окна в противоположном конце комнаты Тайми и Мартин поочередно произносили друг перед другом речи. Молодые люди не двинулись с места, когда вошла Бианка, всем своим видом говоря: "Мы не признаем этих дурацких рукопожатий".
   Получив от Сесилии легкий, теплый и неуверенный поцелуй, а от Стивна вежливое, сухое рукопожатие, Бианка сделала знак, чтобы он не прерывал чтения. Он продолжал читать. Сесилия снова принялась разглядывать его носок.
   "Ах, боже мой, - думала она, - Бианка, конечно, пришла потому, что несчастлива. Вот бедняжка... И бедный Хилери... Наверное, это все опять из-за той отвратительной истории..."
   Давно изучив каждую интонацию в голосе мужа, Сесилия знала, что приход Бианки вызвал и у него то же течение мыслей; в словах, которые он читал, ей слышалось: "Я не одобряю, нет, не одобряю. Она сестра Сесси, но не будь все это ради Хилери, я бы не потерпел, чтобы в моем доме обсуждались подобные темы".
   Бианка, всегда тонко подмечавшая в других каждый оттенок чувств, видела, что она здесь не очень желанная гостья. Приподняв вуаль, она откинулась на спинку стула и как будто слушала, о чем читал Стивн, на самом же деле внутри у нее все дрожало при виде этих двух пар.
   Пары, пары - только ей это не суждено! За что? Какое преступление она совершила? Какой изъян в ее чаше, из которой никто не хочет пить? Почему она сотворена такой, что ее никто не любит? Эта мысль, самая горькая, самая трагическая из всех, не давала ей покоя.
   Статья, которую читал Стивн (в ней необыкновенно точно разъяснялось, что делать с людьми, чтобы они из людей одного сорта становились людьми другого сорта, и доказывалось, что в случае, если после этого превращения обнаружатся признаки рецидива, необходимо выяснить причину этого), не доходила до ушей Бианки, которая все задавала себе мучительный вопрос: "Почему это так со мной? Это несправедливо"; все слушала, как гордость нашептывает ей: "Ты здесь лишняя; ты везде лишняя. Не лучше ли вовсе уйти из жизни?"
   Тайми и Мартин не обращали на нее внимания. Для них она была пожилой родственницей, "дилетанткой", чей насмешливый взгляд иной раз проникал сквозь броню их молодости. Кроме того, они были слишком поглощены своим разговором, чтобы заметить, в каком она состоянии. Словесная их перестрелка длилась уже несколько дней, с тех пор как умер ребенок Хьюзов.
   - Ну хорошо, - говорил Мартин, - а что ты все-таки собираешься делать? Толку мало связывать все это со смертью младенца. Ты должна обо всем иметь твердое мнение. Нельзя браться за работу на основании одних сентиментов.
   - Ты ведь сам ходил на похороны, Мартин. И нечего прикидываться, будто тебя это совершенно не тронуло.
   Ответить на такую инсинуацию Мартин счел ниже своего достоинства.
   - Нельзя опираться на сентименты, - сказал он. - Это устарело, так же как и правосудие, которое находится в руках высшего класса: на одном глазу повязка, а другим косит. Если ты увидишь в поле умирающего осла, ты ведь не станешь посылать его в какое-нибудь "общество", как это сделал бы твой папочка. И тебе не понадобится трактат Хилери, преисполненный сочувствия ко всем и озаглавленный: "Странствия по полям. - Размышления о смерти ослов". Все, что тебе надо сделать, - это пустить в осла пулю.
   - Ты всегда нападаешь на дядю Хилери, - сказала Тайми.
   - Против самого Хилери я ничего не имею, я возражаю против людей такого типа.
   - Ну, а он возражает против людей такого типа, как ты.
   - Не скажи, - проговорил Мартин медленно. - У него для этого нет достаточной силы характера.
   Тайми вскинула подбородок и, глядя на Мартина прищуренными глазами, сказала:
   - Знаешь, мне кажется, что из всех самоуверенных людей, каких мне только приходилось встречать, ты самый худший!
   Ноздри у Мартина дрогнули.
   - Готова ты всадить пулю в осла или нет - отвечай!
   - Я вижу перед собой только одного осла, и он пока не собирается умирать.
   Мартин схватил ее за руку пониже локтя и, крепко держа, сказал:
   - Не увиливай!
   Тайми силилась высвободить руку.
   - Пусти!
   Мартин смотрел ей прямо в глаза. Щеки его залились краской.
   У Тайми лицо тоже стало цвета темной розы, как портьера, висевшая рядом.
   - Пусти!
   - Не пущу! Я заставлю тебя приобрести наконец твердые взгляды. Как ты намерена жить? Берешься ты за это в припадке сентиментальности или же серьезно решила делать дело?
   Девушка, будто загипнотизированная, перестала сопротивляться. На лице ее появилось удивительнейшее выражение - в нем были и покорность, и вызов, и боль, и радость. Так они сидели с полминуты, глядя в глаза друг другу. Услышав какой-то шорох, они обернулись и увидели, что Бианка направляется к двери. Сесилия тоже встала.
   - Бианка, в чем дело?
   Бианка открыла дверь и вышла. Сесилия быстро последовала за ней, но она не успела увидеть лица сестры, скрытого вуалью.
   В комнате мистера Стоуна неярко горела зеленая лампа, а сам он, в коричневом шерстяном халате и в комнатных туфлях, сидел на краю своей раскладной кровати.
   И вдруг ему показалось, что он не один в комнате.
   - На сегодня я работу закончил, - проговорил он. - Я жду, когда взойдет луна. Сейчас она почти полная. Отсюда мне будет виден ее лик.
   Кто-то сел на кровать рядом с ним и тихо сказал:
   - Лик женщины.
   Мистер Стоун узнал свою младшую дочь;
   - На тебе шляпа? Ты собираешься выходить, дорогая?
   - Нет, я только что вернулась и увидела, что у тебя горит свет.
   - Луна - бесплодная пустыня, - сказал мистер Стоун. - Там не знают, что такое любовь.
   - Как же ты тогда можешь смотреть на нее? - прошептала Бианка.
   Мистер Стоун поднял вверх палец.
   - Она взошла.
   Бледная луна скользнула на темное небо. Свет ее проник в сад и через открытое окно на кровать, где они сидели.
   - Если нет любви, нет и жизни, - сказала Бианка. - Разве не так, папа?
   Глаза мистера Стоуна, казалось, пили лунный свет.
   - Да, это великая истина. Что это - кровать дрожит!
   Крепко прижав руки к груди, Бианка силилась побороть беззвучные рыдания. Эта отчаянная борьба причиняла ей невыносимые муки, и мистер Стоун сидел молча, сам весь дрожа. Он не знал, что ему делать. За долгие годы, посвященные всемирному братству, его застывшее сердце позабыло, как помочь родной дочери. Он только мог коснуться ее своими худыми, дрожащими пальцами.
   Бианка, чье теплое тело он почувствовал под своей рукой, затихла, словно его беспомощность заставила ее почувствовать, что и он тоже одинок. Она крепче прижалась к отцу. Лунный свет, поборов мигающий огонек лампы, наполнил собой всю комнату. Мистер Стоун сказал:
   - Я бы хотел, чтобы была жива ее мать.
   Бианка опять разрыдалась.
   Бессознательно проделав старое, забытое движение, рука мистера Стоуна обняла дрожащее тело дочери.
   - Я не знаю, что сказать ей, - бормотал он и вдруг начал медленно раскачиваться. - Движение успокаивает.
   Луна покинула комнату. Бианка сидела так тихо, что мистер Стоун перестал раскачиваться. Его дочь больше уже не рыдает. Вдруг ее поцелуй обжег ему лоб.
   Весь дрожа от этой горестной ласки, он поднес пальцы к тому месту на лбу, куда она его поцеловала, и огляделся по сторонам.
   Но Бианки в комнате уже не было.
   ГЛАВА XXXIII
   ХИЛЕРИ РЕШАЕТ ПРОБЛЕМУ
   Чтобы понять до конца поведение Хилери и Бианки в этом "кафликте", как выразился бы "Вест-министр", необходимо принять в расчет не только их чувства, свойственные всем человеческим существам, но и ту философию брака, которой оба придерживались. По своему воспитанию и окружению они принадлежали к общественной группе, которая "в те дни" отвергла старомодные взгляды на брак. Выступая против собственнических принципов и даже своих законных прав, люди, составлявшие эту группу, оказывались тем самым поборниками неограниченной, пожалуй, слишком шумно заявляющей о себе свободы. Как все оппозиционеры, они были вынуждены, исключительно ради принципа, не соглашаться с власть имущими и с презрением и обидой смотрели на большинство, которое, в силу своего численного превосходства, объявляло свои убеждения законом, гласившим: "Это моя собственность и останется таковой навсегда". Поскольку закон все же обязывал их смотреть на мужей и жен как на собственность, они были вынуждены, даже в самых счастливых супружеских союзах, всячески остерегаться, чтобы не проникнуться отвращением к своему положению супругов. Самая законность их брака побуждала их к тому, чтобы говорить о нем с ужасом. Они были как дети, которых отправили в школу в брючках, едва доходящих до колен, и которые сознают, что не в силах ни укоротить свой рост, подогнав его к длине брючек, - ни заставить расти сами брючки. Они являли собой пример той извечной "смены одних форм другими", которую мистер Стоун назвал Жизнью. В далеком: прошлом мыслители, мечтатели и "художники-мазилы", отвергая установленные формы, тем самым намечали новые формы для закона о браке, и на основе картин, мыслей и мечтаний, не получивших признания при их жизни, он потом и сложился, - тогда, когда сами они уже обратились в ветер. А теперь закон этот, в свою очередь, стал высохшей кожурой, лишенной зерен разума, и опять мыслители, мечтатели и "художники-мазилы" отрицали его и опять оставались непризнанными.
   Вот эта непризнанная вера, этот воровской кодекс и был душой той короткой беседы, которая произошла между Хилери и Бианкой во вторник, на следующий день после того, как мистер Стоун сидел у себя на кровати и ждал, когда взойдет луна.
   Бианка сказала спокойно:
   - Я думаю на некоторое время уехать.
   - Быть может, ты предпочитаешь, чтобы уехал я?
   - Ты здесь нужен, а я - нет.
   Эти холодные и ясные, как лед, слова заключили в себе основу основ всего, и Хилери спросил:
   - Ты ведь не сейчас собираешься ехать?
   - Вероятно, в конце недели.
   Заметив, что Хилери пристально смотрит на нее, она добавила:
   - Да, мы оба с тобой выглядим не слишком хорошо.
   - Мне очень жаль.
   - Я знаю.
   И все. Но этого было достаточно, чтобы Хилери снова пришлось решать проблему.
   Основные элементы этой проблемы оставались прежними, но относительные ценности изменились. Искушения святого Антония с каждым часом становились все мучительнее. У Хилери не было принципов, которые он мог бы им противопоставить, - было только органическое отвращение к тому, чтобы причинять боль другому, и смутная догадка, что уступи он своим желаниям, и он окажется перед проблемой еще куда более сложной. Он не мог рассматривать создавшееся положение так, как это сделал бы мистер Пэрси, если бы это его жена от него отдалилась, а на пути его встала молодая девушка. Мистера Пэрси не тревожили бы ни беззащитность девушки, ни сомнения относительно их совместного будущего. Этот славный малый с его прямолинейностью думал бы только о настоящем и уж, конечно, и в мыслях не имел бы связать свою жизнь с молодой особой из низов. Заботы о жене, которая сама пожелала от него отдалиться; также, разумеется, не принимались бы им в расчет. То, что Хилери все эти вопросы волновали, свидетельствовало о его "декадентстве". А пока факты требовали практического решения.
   Он не разговаривал с маленькой натурщицей со дня похорон ребенка, но своим взглядом тогда в саду он, в сущности, сказал ей: "Ты манишь меня к единственным возможным между нами отношениям". И она своим взглядом, в сущности, ответила ему: "Делай со мной, что хочешь".
   Были и другие обстоятельства, с которыми приходилось считаться. Завтра Хьюза выпускают из тюрьмы; маленькая натурщица не перестанет ходить к мистеру Стоуну, если только не запретить ей это; мистер Стоун, по-видимому, в ней нуждается; Бианка, по сути дела, объявила, что ее выгоняют из собственного дома. Такова была ситуация, над которой ломал голову Хилери, сидя под бюстом Сократа. Долгие и тягостные раздумья все время возвращали его к мысли, что не Бианка, а он сам должен уехать из дому. Он с горечью и презрением обвинял себя за то, что не догадался сделать это давным-давно. Он обзывал себя всеми кличками, которые дал ему Мартин: "Гамлет", "дилетант", "бесхребетный". Но это, к несчастью, не очень его утешало.
   К концу дня ему был нанесен визит: держа в руке корзинку из ивовых прутьев, в кабинет вошел мистер Стоун. Он не присел, а сразу же заговорил:
   - Счастлива ли моя дочь?
   При этом неожиданном вопросе Хилери молча отошел к камину.
   - Нет, - ответил он наконец. - Боюсь, что нет.
   - Почему?
   Хилери молчал. Затем, взглянув старику в лицо, ответил:
   - Я полагаю, что по некоторым причинам она будет рада, если я на время уеду.
   - Когда?
   - В самом ближайшем времени.
   Глаза мистера Стоуна, светившиеся печалью, казалось, старались разглядеть что-то за стеной тумана.
   - Мне думается, она приходила ко мне, - сказал он. - Я даже как будто помню, что она плакала. Добры ли вы к ней?
   - Я старался.
   Лицо мистера Стоуна вдруг покраснело.
   - У вас нет детей, - проговорил ом с болезненным усилием. - Вы живете как супруги?
   Хилери отрицательно покачал головой.
   - Вы чужие друг другу?
   Хилери наклонил голову. Последовало долгое молчание. Мистер Стоун перевел взгляд на окно.
   - Без любви не может быть жизни, - проговорил он наконец и опять посмотрел на Хилери.
   - Она любит другого?
   И снова Хилери покачал головой. Когда мистер Стоун заговорил, было ясно, что он говорит про себя:
   - Не знаю, почему, но я рад этому. Вы любите другую?
   При этом вопросе брови Хилери сдвинулись.
   - Что вы называете любовью?
   Мистер Стоун не ответил. Он, очевидно, был погружен в глубокие размышления. Губы его начали шевелиться:
   - Любовью я называю забвение самого себя. Часто бывают союзы, в которых только проявляются инстинкты пола или сосредоточенность на самом себе...
   - Это верно, - прошептал Хилери.
   Мистер Стоун поднял голову - лицо у него было напряженное, растерянное.
   - Мы обсуждаем! что-то?
   - Я говорил о том, что для вашей дочери будет лучше, если я временно уеду.
   - Да, вы чужие друг другу, - сказал мистер Стоун.
   - У меня есть на совести одно дело, о котором я должен рассказать вам до того, как уехать. А потом решайте сами, сэр. Та молодая девушка, которая приходит к вам работать, больше уже не живет там, где жила прежде.
   - На той улице... - начал было мистер Стоун.
   Хилери быстро продолжал:
   - Она была вынуждена переехать, потому что муж той женщины, у которой она снимала комнату, увлекся ею. Он сидел в тюрьме и завтра выходит на свободу. Если девушка будет продолжать ходить сюда, он, конечно, сможет ее разыскать. Боюсь, что он опять начнет ее преследовать. Вы меня поняли, сэр?
   - Нет, - ответил мистер Стоун.
   - Этот человек, - терпеливо разъяснил Хилери, - жалкое, грубое существо, он был ранен в голову и не вполне отвечает за свои поступки. Он может обидеть девушку.
   - Как обидеть?
   - Он уже поранил штыком свою жену.
   - Я поговорю с ним.
   Хилери улыбнулся.
   - Боюсь, что слова тут едва ли помогут. Она должна скрыться.
   Воцарилось молчание.
   - Моя книга! - проговорил мистер Стоун.
   Хилери словно что ударило, когда он увидел, как вдруг побелело лицо старика. "Надо, чтобы он проявил силу воли, - подумал он. - Когда я уеду, она все равно сюда больше не придет".
   Но он просто не мог видеть трагические глаза мистера Стоуна и, коснувшись его рукава, сказал:
   - Быть может, сэр, она согласится на риск, если вы попросите.
   Мистер Стоун не ответил, и Хилери, не зная, что еще сказать, отошел к окну. В негустой тени, где не было ни слишком тепло, ни слишком холодно, дремала Миранда, положив мордочку на лапы и слегка оскалив белые зубы.
   Снова раздался голос мистера Стоуна:
   - Вы правы: я не могу просить ее, чтобы она так рисковала!
   - Вот она идет по саду, - сказал Хилери хрипло. - Позвать ее?
   - Да.
   Хилери знаком предложил девушке зайти.
   Она вошла, неся в руке крохотный букетик ландышей. При виде мистера Стоуна лицо у нее погасло; она стояла молча, подняв букетик к груди. Поразителен был этот переход от трепещущей надежды к мрачному унынию. На щеках у нее вспыхнули красные пятна. Она перевела взгляд с мистера Стоуна на Хилери и снова на мистера Стоуна. Оба они смотрели на нее, не отрываясь. Все трое молчали. Грудь маленькой натурщицы начала тяжело вздыматься, словно после быстрого бега.
   - Смотрите, мистер Стоун, что я вам принесла, - сказала она чуть слышно и протянула ему букетик ландышей. Но мистер Стоун не шевельнулся. - Они вам разве не нравятся?
   Глаза мистера Стоуна по-прежнему были прикованы к ее лицу.
   Хилери не вынес этого напряжения.
   - Ну как, сэр, вы сами ей скажете или мне сказать?
   Мистер Стоун заговорил:
   - Я постараюсь дописать книгу без вашей помощи. Вы не должны подвергаться риску. Я не могу допустить этого.
   Маленькая натурщица водила глазами из стороны в сторону.
   - Но мне нравится писать, когда вы диктуете, - сказала она.
   - Этот человек может вас обидеть, - сказал мистер Стоун.
   Маленькая натурщица взглянула на Хилери.
   - А мне все равно, я его не боюсь, я могу сама за себя постоять, мне это не в первый раз.
   - Я уезжаю, - проговорил Хилери тихо.
   Кинув на него отчаянный взгляд, будто спрашивая: "а я - я тоже еду?" маленькая натурщица застыла на месте.
   Чтобы прекратить мучительную сцену, Хилери подошел к мистеру Стоуну.
   - Вы будете диктовать ей сегодня, сэр?
   - Нет.
   - А завтра?
   - Нет.
   - Вы не хотели бы немного прогуляться со мной?
   Мистер Стоун наклонил голову.
   Хилери обернулся к маленькой натурщице.
   - Итак, прощайте, - сказал он.
   Она не приняла его протянутой руки. Глаза ее, глядевшие в сторону, сверкали; она закусила нижнюю губу. Потом уронила букетик, взглянула на Хилери, с усилием глотнула воздух и медленно вышла. Уходя, она наступила на упавшие ландыши.
   Хилери подобрал то, что осталось от цветов, и бросил за решетку камина. В воздухе остался запах раздавленных ландышей.
   - Теперь, сэр, мы можем отправиться на нашу прогулку, - сказал Хилери.
   Мистер Стоун с трудом двинулся к двери, и вскоре оба они молча шагали к Кенсингтонскому саду.