Искренне преданный Лоренс Монт".
   С последней мыслью Сомс был до того согласен, что уехал в Мейплдерхем и следующие два дня, чтобы успокоиться, ходил по полю и гонял палкой мяч в обществе человека, который ему совсем не нравился.

VI. МАЙКЛ ЕДЕТ В БЕТНЕЛ-ГРИН

   Чувство уныния, с которым Майкл вернулся от «первоисточника», несколько рассеялось благодаря письмам, которые он получал от самых, разнообразных лиц; писали ему большей частью люди молодые — писали сочувственно и очень серьезно. Он стал подумывать, не слишком ли в конечном счете беспечны политики-практики, напоминающие конферансье в мюзик-холле, которые изо всех сил стараются заставить публику забыть, что у нее есть вкус. И зародилось подозрение: являются ли палата и даже пресса подлинными выразителями общественного мнения? Между прочим, получил он такое письмо:
   «Солнечный, приют»
   Бетнел-Грин
   Дорогой мистер Монт,
   Я была так рада, когда прочла Вашу речь в «Таймсе». Я сейчас же купила книгу сэра Джемса Фоггарта. Мне кажется, его план великолепен. Вы не знаете, как тяжело нам, пытающимся сделать что-то для детей, — как тяжело нам сознавать, что жизнь, которую приходится вести детям по окончании школы, сводит на нет всю нашу работу. Ведь мы лучше, чем кто бы то ни было, знаем, в каких условиях живут лондонские дети.
   Многие матери, которым и самим живется несладко, все готовы сделать для своих малышей; но мы часто замечали, что, когда ребенку исполнится десять — двенадцать лет, эта любовь принимает иные формы. Мне кажется, тогда-то родители и начинают понимать, что ребенка можно использовать как работника. Там, где пахнет деньгами, нет места для бескорыстной любви. Пожалуй, это — естественно, но тем не менее очень печально, ибо заработок детей ничтожен и жизнь ребенка приносится в жертву ради нескольких шиллингов. Всей душой надеюсь, что Ваше выступление принесет плоды; но все делается так медленно, не правда ли? Хорошо бы Вам приехать сюда, посмотреть наш приют. Дети прелестны, и мы стараемся дать им побольше солнца.
   Искренне Вам преданная Нора Кэрфью".
   Сестра Бэрти Кэрфью! Но, конечно, процесса не будет, все обойдется! Благодарный за сочувствие, хватаясь за каждую возможность получше разобраться в фоггартизме, Майкл решил ехать. Быть может. Нора Кэрфью примет в свой приют детей Боддика! Он предложил Флер ехать вместе, но она побоялась занести в дом заразу, опасную для одиннадцатого баронета, и Майкл отправился один.
   Приют находился в местности, называемой Бетнел-Грин; три маленьких домика были соединены в один; три дворика, обнесенные общей стеной, превращены в площадку для игр; над входной дверью золотыми буквами было начертано: «Солнечный приют». На окнах висели веселые ситцевые занавески, стены были окрашены в кремовый цвет. В передней Майкла встретила Нора Кэрфью, высокая, стройная, темноволосая; у нее было бледное лицо и карие глаза, ясные и чистые.
   «Да, — подумал Майкл, пожимая ей руку, — вот здесь все в полном порядке. В этой душе нет темных закоулков!» " — Как хорошо, что вы приехали, мистер Монт! Я вам покажу весь дом. Вот комната для игр.
   Майкл вошел в залу — видимо, несколько маленьких комнат были соединены в одну. Шесть ребятишек в синих полотняных платьях сидели на полу и играли в какие-то игры. Когда Нора Кэрфью подошла к ним, они уцепились за ее платье. Все они, за исключением одной девочки, показались Майклу некрасивыми.
   — Вот эти живут у нас постоянно. Остальные приходят после школы. Сейчас у нас только пятьдесят человек, но все-таки очень тесно. Нужно раздобыть денег, чтобы арендовать еще два дома.
   — Какой у вас персонал?
   — Нас шесть человек; две занимаются стряпней, одна бухгалтерией, а остальные стирают, штопают, играют с детьми и исполняют всю работу по дому. Две из нас живут здесь.
   — Где же ваши арфы и венцы?
   Нора Кэрфью улыбнулась.
   — Заложены, — сказала она.
   — Как вы разрешаете вопрос религии? — спросил Майкл, озабоченный воспитанием одиннадцатого баронета.
   — В сущности — никак. Здесь нет детей старше двенадцати лет, а религиозными вопросами дети начинают интересоваться лет с четырнадцати, не раньше. Мы просто стараемся приучать детей быть веселыми и добрыми. На днях сюда приезжал мой брат. Он всегда надо мной подсмеивается, но все-таки хочет поставить в нашу пользу спектакль.
   — Какая пойдет пьеса?
   — Кажется, «Прямодушный»; брат говорит, что он уже давно предназначил эту пьесу для какого-нибудь благотворительного спектакля.
   Майкл посмотрел на нее с удивлением.
   — А вы знаете, что это за пьеса?
   — Нет. Кажется, одного из драматургов Реставрации?
   — Уичерли .
   — Ах да! — Глаза ее остались такими же ясными.
   «Бедняжка! — подумал Майкл. — Не мое дело объяснять ей, что послужит источником ее доходов, по этот Бэрти, видимо, непрочь подшутить».
   — Я должен привезти сюда жену, — сказал он, — ей понравится цвет стен и эти занавески. И еще скажите, не могли бы вы потесниться и принять двух маленьких девочек, если мы будем за них платить? Их отец безработный — я хочу дать ему работу за городом; матери нет.
   Нора Кэрфью сдвинула брови, и лицо ее выразило напряженное желание одной доброй волей преодолеть все препятствия.
   — Нужно попытаться, — сказала она. — Как-нибудь устрою. Как их зовут?
   — Фамилия Боддик, имен я не знаю. Одной — четыре года, другой — пять.
   — Дайте мне адрес, я сама к ним заеду. Если они не больны какой-нибудь заразной болезнью, мы их возьмем.
   — Вы — ангел! — сказал Майкл.
   Нора Кэрфью покраснела.
   — Вздор! — сказала она, открывая дверь в соседнюю комнату. — Вот наша столовая.
   Комната была небольшая. За пишущей машинкой сидела девушка, она подняла голову, когда вошел Майкл. Другая девушка сбивала яйца в чашке и в то же время читала томик стихов. Третья, видимо, занималась гимнастикой — она так и застыла с поднятыми руками.
   — Это мистер Монт, — сказала Нора Кэрфью, — мистер Монт, который произнес в палате ту самую прекрасную речь. Мисс Бэте, мисс Лафонтэн, мисс Бистон.
   Девушки поклонились, и та, что сбивала яйца, сказала:
   — Замечательная речь.
   Майкл тоже поклонился.
   — Боюсь, что все это впустую.
   — Ну что вы, мистер Монт, она возымеет действие.
   Вы сказали то, о чем многие думают.
   — Но знаете, — сказал Майкл, — они так глубоко прячут свои мысли!
   — Садитесь же.
   Майкл опустился на синий диван.
   — Я родилась в Южной Африке, — сказала та, которая сбивала яйца, — и знаю, что значит ждать.
   — Мой отец был в палате, — сказала девушка, занимавшаяся гимнастикой. — Ваша речь
   произвела на него глубокое впечатление. Во всяком случае, мы вам благодарны.
   Майкл переводил взгляд с одной на другую.
   — Если б вы ни во что не верили, вы не стали бы здесь работать, правда? Уж вы-то наверное не считаете, что Англия дошла до точки?
   — О боже! Конечно, нет! — сказала девушка, сидевшая за машинкой. Нужно пожить среди бедняков, чтобы это понять.
   — В сущности, я имел в виду другое, — сказал Майкл. — Я размышлял, не нависла ли над нами серьезная опасность.
   — Вы говорите о ядовитых газах?
   — Пожалуй, но это не все; тут и гибельное влияние городов и банкротство цивилизации.
   — Не знаю, — отозвалась хорошенькая брюнетка, сбивавшая яйца. — Я тоже так думала во время войны. Но ведь Европа — это не весь мир. В сущности, она большого значения не имеет. Здесь и солнце-то почти не светит.
   Майкл кивнул.
   — В конце концов если здесь, в Европе, мы сотрем друг друга с лица земли, то появится только новая пустыня величиной с Сахару, погибнут люди, слишком бедствовавшие, чтобы приспособиться к жизни, а для остального человечества наша судьба послужит уроком, не правда ли? Хорошо, что континенты далеко отстоят один от другого!
   — Весело! — воскликнула Нора Кэрфью.
   Майкл усмехнулся.
   — Я невольно заражаюсь атмосферой этого дома. Знаете, я вами восхищаюсь: вы от всего отказались, чтобы прийти сюда работать.
   — Пустяки, — сказала девушка за машинкой. — От чего было отказываться — от фокстротов? Во время войны мы привыкли работать.
   — Уж коли на то пошло, — вмешалась девушка, сбивавшая яйца, — мы вами восхищаемся гораздо больше: вы не отказываетесь от работы в парламенте.
   Снова Майкл усмехнулся.
   — Мисс Лафонтэн, вас зовут на кухню!
   Девушка, сбивавшая яйца, направилась к двери.
   — Вы умеете сбивать яйца? Я сию минуту вернусь.
   И, вручив Майклу чашку и вилку, она скрылась.
   — Какой позор! — воскликнула Нора Кэрфью. — Дайте мне!
   — Нет, — сказал Майкл, — я умею сбивать яйца, А как вы смотрите на то, что в четырнадцать лет детей придется отрывать от дома?
   — Конечно, многие будут резко возражать, — сказала девушка, сидевшая за машинкой, — скажут, что бесчеловечно, жестоко. Но еще бесчеловечнее держать детей здесь.
   — Хуже всего, — сказала Нора Кэрфью. — это вопрос о заработках детей и еще идея о вмешательстве одного класса в дела другого. Да и имперская политика сейчас не в моде.
   — Еще бы она была в моде, — проворчала гимнастка.
   — О, — сказала машинистка, — но ведь это не та имперская политика, не правда ли, мистер Монт? Это скорее стремление уравнять права доминионов и метрополии.
   Майкл кивнул.
   — Содружество наций.
   — Это не помешает маскировать подлинную цель: сохранить заработок детей, — сказала гимнастка.
   И три девушки стали подробно обсуждать вопрос, насколько заработки детей увеличивают бюджет рабочего. Майкл сбивал яйца и слушал. Он знал, сколь важен этот вопрос. Согласились на том, что дети часто зарабатывают больше, чем себе на пропитание, но что «в конечном счете это недальновидно», потому что приводит к перенаселению И безработице, и «просто стыдно» портить детям жизнь ради родителей.
   Разговор прервался, когда вошла девушка, сбивавшая яйца.
   — Дети собираются, Нора.
   Гимнастка исчезла. Нора Кэрфью сказала:
   — Ну, мистер Монт, хотите взглянуть на них?
   Майкл последовал за ней. Он думал: «Жаль, что Флер со мной не поехала!» Казалось, эти девушки действительно во что-то верили.
   Стоя в передней, Майкл смотрел, как дом наполняется детьми. Они казались странной смесью малокровия и жизнеспособности, живости и послушания. Многие выглядели старше своих лет, но были непосредственны, как щенята, и, видимо, никогда не задумывались о будущем. Казалось, каждое их движение, каждый жест мог быть последним. Почти все принесли с собой что-нибудь поесть. Они болтали и не смеялись. Их произношение оставляло желать много лучшего. Шесть-семь ребят показались Майклу хорошенькими, и почти у всех вид был добродушный. Движения их были порывисты. Они тормошили Нору Кэрфью и гимнастку, повиновались беспрекословно, ели без всякого аппетита и приставали к кошке. Майкл был очарован.
   Вместе с ними пришли четыре или пять женщин — матери, которым нужно было о чем-нибудь спросить или посоветоваться. Они тоже были в прекрасных отношениях с воспитательницами. В этом доме не было речи о классовых различиях; значение имела только человеческая личность. Майкл заметил, что дети отвечают на его улыбку, а женщины остаются серьезными, хотя Нoрe Кэрфью и девушке, занимавшейся гимнастикой, они улыбались. Интересно, поделились бы они с ним своими мыслями, если б знали о его речи?
   Нора Кэрфью проводила его до двери.
   — Не правда ли, они милые?
   — Боюсь, как бы мне не отречься от фоггартизма, если я слишком долго буду на них смотреть.
   — Что вы! Почему?
   — Видите ли, фоггартизм хочет сделать из них собственников.
   — Вы думаете, что это их испортит?
   Майкл усмехнулся.
   — С серебряной ложкой связана опасность. Вот мой вступительный взнос.
   Он вручил ей все свои деньги.
   — О мистер Монт, право же...
   — Ну так верните мне шесть пенсов, иначе мне придется идти домой пешком.
   — Какой вы добрый! Навещайте нас и, пожалуйста, не отрекайтесь от фоггартизма.
   По дороге на станцию он думал об ее глазах, а вернувшись домой, сказал Флар:
   — Ты непременно должна туда съездить и посмотреть. Чистота там изумительная, и дух бодрый. Я набрался сил. Молодец эта Нора Кэрфью.
   Флер посмотрела на него из-под опущенных ресниц.
   — Да? — сказала она. — Хорошо, съезжу.

VII. КОНТРАСТЫ

   На десяти акрах земли за рощей в Липпингхолле сквозь известь и гравий пробивалась чахлая трава; вокруг высился забор — символ собственности. Когда-то здесь пробовали держать коз, но затея не удалась, потому что в стране, не снисходившей до занятия сельским хозяйством, никто не желал пить козье молоко; с тех пор участок пустовал. Но в декабре этот уголок — бедный родственник владений сэра Лоренса Монта — подвергся энергичной эксплуатации. У самой рощи поставили дом, и целый акр земли превратили в море грязи. Сама роща поредела и приуныла от опустошительного рвения Генри Боддика и еще одного человека, в изобилии рубивших на доски лес, из которого подрядчик упорно отказывался строить сарай и курятник. Об инкубаторе пока нужно было только смутно мечтать. Вообще дело подвигалось не слишком быстро, но была надежда, что скоро после нового года куры смогут приступить к исполнению своих обязанностей. Майкл решил, что колонистам пора переселяться. Он наскреб мебели в доме отца, завез сухих продуктов, мыла и несколько керосиновых ламп, поселил Боддика в левой комнате, среднюю отвел Бергфелдам, а правую — Суэну. Он сам встретил их, когда автомобиль сэра Лоренса доставил их со станции. День был серый, холодный; с деревьев капало, из-под колес машины летели брызги. Стоя в дверях. Майкл смотрел, как они выгружаются, и думал, что никогда еще он не видал столь неприспособленных к жизни созданий. Первым вышел из машины Бергфелд, облаченный в свой единственный костюм; у него был вид безработного актера, что вполне соответствовало истине. Затем появилась миссис Бергфелд, у нее не было пальто, и она, казалось, совсем закоченела, что тоже соответствовало истине. Суэн вышел последним. Не то чтобы его изможденное лицо улыбалось, но он поглядывал по сторонам, словно говоря: «Ну и ну!»
   Боддик, очевидно, наделенный даром предвидения, ушел в рощу. «Он единственное мое утешение», — подумал Майкл. Проводив приезжих в кухню, служившую в то же время столовой, Майкл достал бутылку рома, печенье и термос с горячим кофе.
   — Мне ужасно досадно, что здесь такой беспорядок. Но, кажется, дом сухой, и одеял много. Неприятный запах от этих керосиновых ламп. Вы скоро ко всему привыкнете, мистер Суэн: ведь вы побывали на войне. Миссис Бергфелд, вы как будто озябли: налейте-ка рому в кофе; мы так делали перед атакой.
   Все налили себе рому, что возымело свое действие. У миссис Бергфелд порозовели щеки и потемнели глаза. Суэн заметил, что домик «хоть куда», а Бергфелд приготовился произнести речь. Майкл его прервал:
   — Боддик вам все объяснит и покажет. Я должен ехать: боюсь опоздать на поезд.
   Дорогой он размышлял о том, что покинул свой отряд перед самой атакой. Сегодня он должен быть на званом обеде; яркий свет, драгоценности и картины, вино и болтовня; на деньги, каких стоит такой обед, его безработные могли бы просуществовать несколько месяцев; но о них и им подобных никто не думает. Если он обратит на это внимание Флер, она скажет:
   — Мой милый мальчик, ведь это точно из романа Гэрдона Минхо, ты делаешься сентиментальным!
   И он почувствует себя дураком. Или, быть может, посмотрит на ее изящную головку и подумает: «Легкий способ разрешать проблемы, моя дорогая, но те, кто так подходит к делу, страдают недомыслием». А потом глаза его скользнут вниз по ее белой шее, и кровь у него закипит, и рассудок восстанет против такого богохульства, ибо за ним — конец счастью. Дело в том, что наряду с фоггартизмом и курами Майклу подчас приходили в голову серьезные мысли в такие минуты, когда у Флер никаких мыслей не было; и, умудренный любовью, он знал, что ее не переделаешь и надо привыкать. Обращение таких, как она, возможно только в дешевых романах. Приятно, когда эгоистка-героиня, забыв о "всех земных благах, начинает заботиться о тех, у кого их нет; но в жизни так не бывает. Хорошо еще, что Флер так изящно маскирует свой эгоизм; и с Китом... впрочем. Кит — это она сама!
   Вот почему Майкл не заговорил с Флер о своих безработных, когда ехал с ней обедать на Итон-сквер. Вместо этого он прослушал лекцию об одной высокой особе, в жилах которой текла королевская кровь, — эта особа должна была присутствовать на обеде. Он подивился осведомленности Флер."
   — Она интересуется социальными вопросами. И не забудь, Майкл, нельзя садиться, пока она не пригласит тебя сесть; и не вставай, пока она не встанет.
   Майкл усмехнулся.
   — Должно быть, там будут всякие важные птицы. Не понимаю, зачем они нас пригласили.
   Но Флер промолчала — она обдумывала свой реверанс.
   Особа королевской крови держала себя любезно, обед был великолепен, ели с золотых тарелок, блюда подавались с невероятной быстротой, что Флер приняла к сведению. Из двадцати четырех обедавших она была знакома с пятью, а остальных знала смутно, больше по иллюстрированным журналам. Там она видела их всех — они разглядывали на ипподромах скаковых лошадей, появлялись на фотоснимках со своими детьми или собаками, произносили речи о колониях или целились в летящую куропатку. Она тотчас же догадалась, почему на обед пригласили ее и Майкла. Его речь! Словно новый экземпляр в зоологическом саду, он возбуждал любопытство. Она видела, как гости посматривали в его сторону; он сидел против нее между двумя толстыми леди в жемчугах. Возбужденная и очень хорошенькая. Флер флиртовала с адмиралом, сидевшим по правую ее руку, и энергично защищала Майкла от нападок товарища министра, сидевшего слева. Адмирал был сражен, товарищ министра, по молодости лет, устоял.
   — Недостаток знания — опасная вещь, миссис Монт, — сказал он, когда настала его очередь.
   — Где-то я об этом читала, — сказала Флер. — Уж не в библии ли?
   Товарищ министра вздернул подбородок.
   — Быть может, мы, работники министерства, знаем слишком много, но, несомненно, ваш супруг знает недостаточно. Фоггартизм — забавная теория, но и только!
   — Посмотрим, — сказала Флер. — А вы что скажете, адмирал?
   — Фоггартизм? Что это такое? Какой-нибудь новый «луч смерти»? Знаете ли, миссис Монт, я вчера видел одного человека, так он — честное слово открыл луч такой силы, что проходит через трех быков и девятидюймовую кирпичную стену и поражает осла, стоящего за стеной.
   Флер искоса взглянула на своего соседа слева и, наклонившись к адмиралу, прошептала:
   — Хорошо бы, если б вы поразили осла, сидящего по левую мою руку; он в этом нуждается, а я тоньше девятидюймовой стены.
   Но адмирал не успел направить свой «луч смерти» — особа королевской крови встала из-за стола.
   В гостиной, куда перешла Флер, она некоторое время мало говорила и многое подмечала, потом к ней подошла хозяйка дома.
   — Моя дорогая, ее высочество...
   Флер, собираясь с мыслями, последовала за хозяйкой.
   Сердечным жестом белой руки ей указали место на диване. Флер села. Сердечный голос сказал:
   — Какую интересную речь произнес ваш муж! Она показалась мне такой новой и свежей.
   — Да, мэм, — ответила Флер, — но говорят, что это ни к чему не поведет.
   Улыбка скользнула по губам, не тронутым краской.
   — Возможно. Он давно в парламенте?
   — Только год.
   — А! Мне понравилось, что он выступил в защиту детей.
   — Кое-кто находит, что он проповедует новый вид рабства для детей.
   — В самом деле? А у вас есть дети?
   — Один ребенок, — сказала Флер. — И признаюсь, я бы не согласилась с ним расстаться, когда ему исполнится четырнадцать лет.
   — Да? А вы давно замужем?
   — Четыре года.
   В эту минуту кто-то привлек к себе внимание высокой особы, и она вежливо закончила — разговор. Флер показалось, что ее высочество осталась не вполне довольна ее семейной статистикой.
   Домой они возвращались в такси, медленно пробиравшемся сквозь густой туман. Флер была оживлена и взволнована, а Майкл молчал.
   — Что с тобой, Майкл?
   Тотчас же его рука легла ей на колено.
   — Прости, милочка! Но, право же, как подумаешь...
   — О чем? Ты имел успех, привлек всеобщее внимание.
   — Все это — игра. Подавай им что-нибудь новенькое!
   — Принцесса очень мило о тебе отзывалась.
   — Ой, бедняжка! Впрочем, к чему только не привыкнешь!
   Флер засмеялась. Майкл продолжал:
   — За каждую новую идею хватаются и говорят столько, что она погибает. Дальше слов дело не идет, а слова утомляют; и не успеешь оглянуться идея устарела!
   — Ну, уж это неправда, Майкл! А как же свобода торговли, равноправие женщин?
   Майкл стиснул ее колено.
   — Все женщины говорят мне: «Ах, как интересно, мистер Монт! Это так волнует!» А мужчины заявляют: «Очень любопытно, Монт! Но на практике, конечно, неосуществимо». А у меня один ответ: «В период войны осуществлялись не менее грандиозные замыслы». Боже, ну и туман!
   Действительно, они продвигались со скоростью улитки, а в окно можно было разглядеть только, как высоко, одно за другим, появлялись расплывшиеся пятна фонарей. Майкл опустил раму и высунулся.
   — Где мы?
   — А бог его знает, сэр.
   Майкл кашлянул, снова поднял раму и покрепче обнял Флер.
   — Знаешь, Уэстуотер спросил меня, читал ли я «Шпанскую мушку». Говорит, что в «Герое» появилась ругательная статья. В результате, конечно, книгу будут поспать нарасхват.
   — Говорят, очень остроумная книга.
   — Для детей не годится, взрослым ничего нового не открывает. Не понимаю, чем можно ее оправдать.
   — Талантливо написана, дорогой мой. Если на нее нападают, то ее будут и защищать.
   — Сиб Суон возмущается, говорит, что это гадость.
   — Да, но Сиб уже немного устарел.
   — Это-то верно, — задумчиво сказал Майкл. — О черт, как все быстро делается, только не в политике и не в тумане.
   Такси остановилось. Майкл снова опустил раму.
   — Я заблудился, сэр, — раздался хриплый голос шофера. — Мы должны быть неподалеку от набережной, но пусть меня повесят, если я знаю, где поворот.
   Майкл застегнул пальто и, снова подняв окно, вышел из автомобиля.
   Ночь была тихая; тишину нарушали только протяжные гудки автомобилей. Туман, холодный и едкий, проникал в легкие.
   — Я пойду рядом с вами, сейчас мы едем у самого тротуара. Ползите дальше, пока мы не въедем в реку или в полисмена.
   Такси двинулось вперед. Майкл шел рядом, нащупывая ногой край тротуара.
   Послышался голос какого-то невидимого человека:
   — Вот чертов туман!
   — Да, — сказал Майкл. — Где мы?
   — В сердце цивилизации двадцатого века.
   Майкл засмеялся и пожалел об этом: у тумана был привкус грязи.
   — Подумайте о полисменах! — продолжал голос. — Каково им стоять всю ночь напролет!
   — Да, молодцы, — ответил Майкл. — Где вы, сэр?
   — Здесь, сэр. А вы где?
   Внезапно над головой Майкла показалась мутная луна — фонарь. Такси остановилось.
   — Только бы мне учуять здание парламента! — сказал шофер. — Сейчас они там ужинают.
   — Слушайте! — воскликнул Майкл. — Пробил Большой Бэн. Это слева.
   — Нет, сзади, — сказал шофер.
   — Не может быть, а то мы были бы в реке. Разве что вы свернули в другую сторону.
   — Понятия не имею, где я свернул, — чихая, сказал шофер. — Не бывало еще такого тумана.
   — Остается одно: ехать потихоньку вперед, пока мы на что-нибудь не наткнемся.
   Такси снова тронулось, а Майкл, придерживаясь рукой за автомобиль, ногой нащупывал выступ тротуара.
   — Осторожнее! — воскликнул он вдруг. — Впереди машина!
   За этим последовал толчок.
   — Эй, вы там! — раздался голос. — Куда едете? Не видите, что ли?
   Майкл подошел к такси, ехавшему впереди них.
   — Разве можно так гнать, — сказал шофер, — подумаешь — луна светит!
   — Простите, все обошлось благополучно, — сказал Майкл. — Вы еще соображаете, в какую сторону нужно ехать?
   — Все рестораны закрыты, вот беда! Передо мной едет какой-то автомобиль; я уже три раза его задел, а толку никакого. Должно быть, шофер умер. Может быть, вы, мистер, пройдете вперед и посмотрите?
   Майкл направился было к темной массе впереди, но в эту секунду туман словно поглотил ее. Майкл пробежал несколько шагов, чтобы окликнуть шофера, споткнулся, упал и поспешно поднялся. Он пошел вдоль тротуара, но вскоре сообразил, что свернул не в ту сторону, остановился и крикнул: «Алло!» В ответ послышалось слабое: «Алло!» Откуда? Он повернул назад и снова крикнул. Никакого ответа! Как испугается Флер! Он заорал во все горло. Как эхо, долетели пять-шесть «алло». Кто-то сказал над самым его ухом:
   — Заблудились вы, что ли?
   — Да, а вы?
   — Ну ясно. Потеряли, что-нибудь?
   — Такси.
   — А что-нибудь там осталось?
   — Моя жена.
   — Ого! Ну, сегодня-то уж вам ее не найти.
   Раздался хриплый непристойный смех, и темная фигура расплылась в тумане. Майкл стоял неподвижно. «Не терять голову, — подумал он. — Вот тротуар — либо они впереди, либо сзади; а может быть, я завернул за угол». Он пошел вперед вдоль тротуара. Ничего! Вернулся назад. Ничего!