Страница:
Сэр Джон, пристально взглянув на нее, идет к Хьюберту.
Сэр Джон. Не теряй бодрости, мальчик мой. Родина прежде всего!
Они крепко жмут друг другу руки. Кэтрин отшатнулась от двери. С террасы
вбегает запыхавшийся Стил.
Стил. Мистер Мор вернулся?
Кэтрин. Нет. Он выступал?
Стил. Да.
Кэтрин. Против войны?
Стил. Да.
Сэр Джон. Как? После того как я...
Сэр Джон стоит неподвижно, выпрямившись, затем поворачивается и выходит
прямо в переднюю. По знаку Кэтрин Хьюберт следует за ним.
Кэтрин. Итак, мистер Стил...
Стил (все еще с трудом переводя дыхание и волнуясь). Мы были здесь, но
ему как-то удалось ускользнуть от меня. Он, должно быть, отправился прямо в
парламент. Я помчался туда, но когда я попал на галерею, он уже начал
говорить. Все ожидали чего-то особенного: такой тишины я никогда раньше не
слышал. Он завладел их вниманием с первых же слов: мертвая тишина, каждое
слово было отчетливо слышно. На некоторых он произвел впечатление. Но все
время в тишине чувствовалось что-то... вроде бурлящего подводного течения. А
затем Шеррат, - кажется, он, - начал... и видно было, как в них нарастал
гнев; но мистер Мор подавлял их своим спокойствием! Какое самообладание! В
жизни я не видел ничего подобного. Затем по всей палате пронесся шепот, что
военные действия начались. И тут произошел взрыв, полное смятение, - его
прямо готовы были убить. Кто-то стал тянуть его за фалды, чтобы он сел, но
он отшвырнул его и продолжал говорить. Потом он внезапно оборвал речь и
вышел. Шум мгновенно стих. Все продолжалось не больше пяти минут. Это было
величественно, миссис Мор, как поток лавы из вулкана... Он один только и
сохранял хладнокровие. Я ни за что на свете не хотел бы пропустить это
зрелище. Это было просто великолепно!
Мор появляется на террасе позади Стила.
Кэтрин. Спокойной ночи, мистер Стил.
Стил (вздрогнув). О! Спокойной ночи! (Выходит в переднюю.)
Кэтрин подбирает с пола туфельки Олив и стоит, прижимая их к груди. Мор
входит.
Кэтрин. Значит, ты успокоил свою совесть! Я не думала, что ты нанесешь
мне такой удар.
Мор не отвечает, он все еще во власти только что пережитого. Кэтрин подходит
ближе к нему.
Я не предам своей родины, я с нею телом и душой, Стивен, предупреждаю тебя.
Они стоят, молча глядя друг на друга. Лакей Генри входит из передней.
Генри. Это письма, сэр, из палаты общин.
Кэтрин (беря их). Сейчас, Генри, вы сможете здесь убрать.
Генри уходит.
Мор. Вскрой их!
Кэтрин открывает их одно за другим и роняет на стол.
Ну? Что там?
Кэтрин. То, что и следовало ожидать. Трое твоих лучших друзей. Это
только начало.
Мор. Берегись толпы! (Смеется.) Я должен написать шефу.
Кэтрин делает порывистое движение по направлению к нему, затем спокойно идет
к бюро, садится и берет перо.
Кэтрин. Давай я напишу черновик. (Ждет.) Ну?
Мор (диктует). "Пятнадцатое июля. Дорогой сэр Чарлз! После моей
сегодняшней речи, в которой я высказал свои самые непоколебимые
убеждения..."
Кэтрин оборачивается и бросает на него пристальный взгляд, но он смотрит
прямо перед собою, и с легким жестом отчаяния она продолжает писать.
"...у меня нет иного выхода, как подать в отставку с поста заместителя
министра. Мои взгляды и убеждения в этом вопросе могут быть ошибочными, но
я, безусловно, прав, оставаясь верным своим принципам. Я полагаю, что нет
необходимости подробно вдаваться в анализ причин, которые..."
Занавес
Несколько дней спустя. Утро. Сквозь открытые окна столовой струится
солнечный свет. На столе разбросаны газеты. Элен сидит за столом, устремив
вперед неподвижный взор. По улице пробегает мальчишка-газетчик, выкрикивая
последние новости. Услышав его крики, она встает и выходит на террасу. Из
передней входит Хьюберт. Он сразу направляется к террасе и увлекает Элен
назад в комнату.
Элен. Это правда... то, что они кричат?
Хьюберт. Да. Такого и ожидать было трудно... Они застигли наших на
перевале. Даже нельзя было развернуть орудия. Начало скверное.
Элен. О Хьюберт!
Хьюберт. Девочка моя дорогая!
Элен поднимает к нему лицо. Он целует ее. Затем она быстро отходит к окну,
потому что дверь из передней открылась и входит лакей Генри, а за ним Рефорд
и его невеста.
Генри. Подождите здесь, пожалуйста, я доложу миссис Мор. (Заметив
Хьюберта.) Прошу прощения, сэр!
Хьюберт. Ничего, Генри. (Очень спокойно.) А! Рефорд!
Генри уходит.
Так, значит, вы привели ее сюда. Вот и хорошо! Моя сестра позаботится о ней,
не беспокойтесь! У нас все сложено? Ровно в три часа!
Рефорд (солдат с широким лицом, одетый в хаки; чувствуется, что это
человек, любящий пошутить, но сейчас он явно не в шутливом настроении). Все
в порядке, сэр. Все готово.
Элен выходит из ниши и спокойно смотрит на Рефорда и на девушку, которые
стоят, неловко переминаясь.
Элен (спокойно). Берегите его, Рефорд.
Хьюберт. Мы оба будем беречь друг друга, верно, Рефорд?
Элен. Давно вы обручены?
Девушка (хорошенькая, робкая). Шесть месяцев. (Внезапно начинает
плакать.)
Элен. Не надо! Он скоро вернется цел и невредим.
Рефорд. Я рассчитаюсь с ними за это. (Ей, тихо.) Не реви! Не реви!
Элен. Да! Не плачьте, пожалуйста!
У нее самой дрожат губы, и она выходит на террасу. Хьюберт за ней. Рефорд и
девушка остаются там, где стояли; они чувствуют себя здесь совершенно чужими
и поэтому растеряны; она старается подавить рыдания.
Рефорд. Перестань же, Нэнси, не то мне придется увести тебя домой. Это
глупо, раз уж мы пришли сюда. Ты так разревелась, будто я уже убит.
Смотри-ка, ты заставила леди уйти из комнаты!
Она берет себя в руки, и в это мгновение открывается дверь, входит Кэтрин в
сопровождении Олив, которая разглядывает Рефорда со страхом и
любопытством, и няни, которая сохраняет спокойствие, несмотря на заплаканные
глаза.
Кэтрин. Мой брат уже сказал мне; я рада, что вы привели ее.
Рефорд. Так точно, мэм. Она малость расстроилась из-за того, что я
должен уехать.
Кэтрин. Да, да! Но ведь это ради нашей родины, не так ли?
Девушка. Рефорд все время твердит мне то же самое. Ну, а он должен
ехать, так что не стоит его зря огорчать. И я, конечно, успокаиваю его,
говорю, что со мной ничего не случится.
Няня (не отрывая глаз от лица сына). Конечно, ничего с тобой не
случится.
Девушка. Рефорд говорит, что у него будет легче на душе, раз вы
согласились немного, ну, как бы присмотреть за мной. Он такой горячий, я
очень боюсь за него.
Кэтрин. У всех у нас кто-нибудь уезжает. Вы поедете в порт? Мы должны
отправить их в хорошем настроении, правда?
Олив. Может быть, ему дадут медаль.
Кэтрин. Олив!
Няня. Уж он-то не станет отлынивать, как эти антипатриоты, противники
войны.
Кэтрин (быстро). Позвольте... ах, да, у меня есть ваш адрес.
(Протягивает Рефорду руку.) Мы позаботимся о ней.
Олив (громким шепотом). Отдать ему мои тянучки?
Кэтрин. Как хочешь, дорогая. (Рефорду.) Помните, берегите моего брата и
себя, а мы позаботимся о ней.
Рефорд. Слушаюсь, мэм.
Он бросает печальный взгляд на девушку, как будто этот разговор не принес
ему того, что он ожидал. Она делает небольшой реверанс. Рефорд отдает
честь.
Олив (взяв с бюро сверток, сует ему в руки). Они очень питательные.
Рефорд. Благодарю вас, мисс.
Затем, подталкивая друг друга и смущаясь от неумения скрыть свои чувства и
соблюсти этикет, они выходят, предводительствуемые няней.
Кэтрин. Бедняжки!
Олив. А что такое антипатриот, мамочка?
Кэтрин (берет газету). Это просто глупое прозвище, дорогая. Перестань
болтать.
Олив. Но ответь мне только на один малю-юсенький вопрос.
Кэтрин. Ну, что?
Олив. Папа тоже антипатриот?
Кэтрин. Олив! Что тебе говорили об этой войне?
Олив. Они не хотят нас слушаться. Значит, мы должны побить их и
отобрать их страну. И мы так и сделаем, правда?
Кэтрин. Да. Но папа не хочет, чтобы мы это делали: он считает это
несправедливым и так прямо и говорит. Все на него очень сердиты.
Олив. А почему несправедливым? Ведь наша страна меньше, чем их?
Кэтрин. Нет.
Олив. О! В книжках по истории наша страна всегда самая маленькая. И мы
всегда побеждаем. Вот за что я люблю историю. А ты за кого, мамуся: за нас
или за них?
Кэтрин. За нас.
Олив. Тогда и я буду за нас. Как жаль, что папа не за нас.
Кэтрин вздрагивает.
У него будут всякие неприятности из-за этого?
Кэтрин. Думаю, что да, Олив.
Олив. Значит, мы должны быть особенно ласковы с ним.
Кэтрин. Если сможем.
Олив. Я смогу. Я это чувствую.
Элен и Хьюберт показались на террасе. Увидя Кэтрин c ребенком, Элен проходит
мимо двери, а Хьюберт входит в комнату.
(Увидев его, тихо.) Дядя Хьюберт сегодня едет на фронт? (Кэтрин кивает.) А
дедушка нет?
Кэтрин. Нет, дорогая.
Олив. Значит, им повезло, верно, мамочка? А то бы дедушка им задал!..
Хьюберт подходит к ним. Присутствие ребенка заставляет его взять себя в
руки.
Хьюберт. Ну, сестричка, пора прощаться. (К Олив.) Что привезти тебе,
цыпленок?
Олив. А разве на фронте есть магазины? Я думала, что там все кругом
опасно.
Хьюберт. Ни капельки.
Олив (разочарованно). О!
Кэтрин. А теперь, милочка, обними дядю как следует.
Пока Олив обнимает Хьюберта, Кэтрин успевает совладать с собой.
Мысленно мы с папой всегда будем с тобой. До свидания, Хью!
Они не осмелились поцеловаться, и Хьюберт выходит, чопорный и прямой. В
дверях он сталкивается со Стилом, на которого не обращает ни малейшего
внимания. Стил колеблется и хочет уйти обратно.
Войдите, мистер Стил.
Стил. Депутация от избирательного округа Толмин должна скоро прибыть,
миссис Мор. Сейчас двенадцать часов.
Олив (скатав шарик из газеты, лукаво). Мистер Стил, ловите.
Она бросает шарик, и Стил молча ловит его.
Кэтрин. Милочка, иди, пожалуйста, наверх.
Олив. Можно мне почитать там у окна, мамочка? Тогда я увижу, как будут
проходить солдаты.
Кэтрин. Нет. Ты можешь ненадолго выйти на террасу, а затем пойдешь
наверх.
Олив неохотно выходит на террасу.
Стил. Ужасные новости сегодня в газетах. Все этот перевал. Вы видели?
(Читает газету.) "Мы не желаем иметь ничего общего с бредовыми речами
выродка, который в такой момент бесчестит свою страну. Член парламента от
избирательного округа Толмин заслужил презрение всех стойких патриотов..."
(Берет вторую газету.) "...Существует определенный тип политических
деятелей, которые даже во вред себе не могут устоять перед искушением
саморекламы. Но в момент национального кризиса мы наденем на этих людей
намордник, как на собак, подозреваемых в бешенстве..." Все, как один,
ополчились на него.
Кэтрин. Меня гораздо больше беспокоят те, кто привык швырять грязью в
родную страну, а теперь превозносит Стивена как героя! Вам известно, что он
задумал?
Стил. Увы, да! Мы должны заставить его отказаться от мысли выступать
повсюду с антивоенными лекциями, миссис Мор, мы просто обязаны это сделать.
Кэтрин (прислушиваясь). Делегация прибыла. Пойдите за ним, мистер Стил.
Он в своем кабинете в палате общин.
Стил выходит, а Кэтрин стоит, не зная, что делать. На мгновение он снова
открывает дверь, чтобы впустить делегацию; затем удаляется. Входят четыре
джентльмена, всем своим видом показывая, что они пришли по важному делу.
Первый и самый живописный из них, Джеймс Хоум, худой, высокий человек с
седой бородой, густой шевелюрой, хмурыми бровями и полузастенчивыми,
полудерзкими манерами, то грубый, то чересчур вежливый, один из тех, кто еще
не вхож в высшее общество, однако втайне весьма высокого мнения о себе. Он
одет в светлый шерстяной костюм, красный шелковый галстук пропущен сквозь
кольцо. Вслед за ним идет Марк Уэйс, круглолицый человек средних лет, с
гладкими темными волосами и с едва намеченными бакенбардами, у него привычка
постоянно потирать руки, как будто он что-то продает высокочтимому
покупателю. Он довольно плотного сложения, одет в черный костюм, с массивной
золотой цепочкой на жилете. За ним шествует Чарлз Шелдер, адвокат. Это
человек лет пятидесяти, с лысой яйцеобразной головой, в золотом пенсне. У
него маленькие бачки, кожа нездорового, желтоватого оттенка, довольно
добродушное, но настороженное и недоверчивое выражение лица, а когда он
говорит, то как будто пережевывает пищу. Это впечатление возникает от его
резко выдающейся вперед верхней губы. Замыкает шествие Уильям Бэннинг,
широкоплечий, энергичный человек, пробивший себе дорогу из низов. Ему можно
дать от пятидесяти до шестидесяти лет, у него седые усы, румяное лицо
сельского жителя и живые карие глаза.
Кэтрин. Здравствуйте, мистер Хоум!
Xоум (целуя ей руку несколько подчеркнуто, как бы для того, чтобы
продемонстрировать свою неподвластность женским чарам). Миссис Мор! Мы
совсем не ожидали... Мы считаем за честь...
Уэйс. Как вы поживаете, сударыня?
Кэтрин. А вы, мистер Уэйс?
Уэйс. Благодарю вас, сударыня, превосходно!
Шелдер. Как ваше здоровье, миссис Мор?
Кэтрин. Очень хорошо, спасибо, мистер Шелдер.
Бэннинг (говорит с явно провинциальным акцентом). Вот повод-то для
встречи с вами не ахти какой удачный, мэм.
Кэтрин. К сожалению, да, мистер Бэннинг. Прошу вас, джентльмены. (Видя,
что раньше нее они не усядутся, садится за стол.)
Все постепенно рассаживаются. Каждый член делегации по-своему старается
уклониться от прямого разговора на волнующую всех тему, а Кэтрин столь же
упорно стремится заставить их заговорить об этом.
Мой муж вернется через несколько минут. Он здесь рядом, в палате общин.
Шелдер (который занимает более высокое положение в обществе и лучше
образован, чем остальные). Вы живете в прелестном месте, миссис Мор! Так
близко к... э... центру... как бы сказать... притяжения, а?
Кэтрин. Я читала отчет о вашем втором собрании в Толмине.
Бэннинг. Дело плохо, миссис Мор, дело плохо. Нечего и скрывать это. Его
речь - просто какое-то помешательство. Да-с, вот что это такое! Нелегко
будет это уладить. И как только вы ему позволили, а? Я уверен, что вы-то не
разделяете этих взглядов.
Он смотрит на нее, но вместо ответа она только крепче сжимает губы.
Я скажу вам, больше всего поразило меня, да и всех избирателей тоже, что
когда он выступал с этой речью, он уже знал, что наши войска перешли
границу.
Кэтрин. Не все ли равно, знал он или не знал!
Xоум. Но это же запрещенный прием - удар в живот. Вот мое мнение! Вы уж
извините меня!..
Бэннинг. Пока война не началась, миссис Мор, каждый, конечно, может
говорить что ему угодно, но после! Это уже значит выступить против своей
родины! Да-с, его речь произвела сильное впечатление, знаете ли, сильное
впечатление.
Кэтрин. Он уже давно решил выступить. Просто по роковому стечению
обстоятельств в этот момент пришло известие о том, что война уже началась.
Пауза.
Бэннинг. Ну, я полагаю, все это верно. Но нам сейчас нужно одно - чтобы
это не повторилось.
Xоум. Конечно, его взгляды весьма благородны и все такое, но надо же
принимать во внимание и людское стадо, вы уж извините меня!
Шелдер. Мы пришли сюда, преисполненные самых дружеских чувств, миссис
Мор, но вы сами понимаете: это уже никуда не годится!
Уэйс. Мы сумеем его урезонить! Вот увидите, сумеем!
Бэннинг. Нам, пожалуй, лучше не упоминать о том, что он знал о начале
военных действий!
При этих словах с террасы входит Мор. Все встают.
Мор. Добрый день, джентльмены! (Подходит к столу, не пожимая никому
руки.)
Бэннинг. Так как же, мистер Мор? Вы совершили прискорбную ошибку, сэр.
Я говорю вам это прямо в лицо.
Мор. Не вы один, Бэннинг. Садитесь, пожалуйста, зачем вы встали?
Все постепенно снова усаживаются, а Мор садится в кресло Кэтрин. Она одна
остается стоять, прислонившись к стене у портьеры, и наблюдает за
выражением лиц присутствующих.
Бэннинг. Вы утренние телеграммы видели? Говорю вам, мистер Мор, - еще
одна такая неудача на фронте, и вас попросту сметут с лица земли. И тут уж
ничего не поделаешь. Такова природа человека.
Мор. В таком случае не отказывайте и мне в праве быть человеком. Когда
я выступил вчера вечером, это мне тоже кое-чего стоило! (Показывает на свое
сердце.)
Бэннинг. Уж больно внезапный поворот, - вы ведь ничего такого не
говорили, когда выступали у нас на выборах в мае.
Мор. Будьте справедливы и припомните, что даже тогда я был против нашей
политики. Три недели тяжелой внутренней борьбы - вот чего стоило мне решение
выступить с этой речью. К таким решениям, Бэннинг, приходишь очень медленно.
Шелдер. Вопрос совести?
Мор. Да, Шелдер, даже в политике приходится иногда думать о совести.
Шелдер. Ну, видите ли, наши идеалы, естественно, не могут быть такими
высокими, как ваши!
Мор улыбается. Кэтрин, которая подошла было к мужу, снова отходит от него,
как бы испытывая облегчение от этого проблеска сердечности. Уэйс потирает
руки.
Бэннинг. Вы забываете одну вещь, сэр. Мы послали вас в парламент как
своего представителя; но вы не найдете и шести избирателей, которые
уполномочили бы вас выступить с такой речью.
Мор. Мне очень жаль, но я не могу идти против своих убеждений, Бэннинг.
Шелдер. Что там говорится насчет пророка в своем отечестве?
Бэннинг. Э, нам сейчас не до шуток. Мистер Мор, я никогда не видел,
чтоб люди так волновались. На обоих собраниях все были решительно настроены
против вас. В избирательный комитет идут потоки писем. И некоторые из них от
очень достойных людей - ваших хороших друзей, мистер Мор.
Шелдер. Ну, ладно, ладно! Еще не поздно поправить дело. Дайте нам
возможность вернуться и заверить их, что вы больше этого не повторите.
Мор. Это что же, приказ надеть намордник?
Бэннинг (без обиняков). Примерно так!
Мор. Отказаться от своих принципов, чтобы сохранить местечко в
парламенте! Тогда действительно меня вправе будут называть выродком. (Слегка
касается газет на столе.)
Кэтрин делает порывистое и горестное движение, но затем принимает прежнюю
позу, прислонившись к стене.
Бэннинг. Ну, ну! Я знаю. Но мы и не просим вас брать свои слова назад,
мы только хотим, чтобы вы в будущем вели себя более осмотрительно.
Мор. Заговор молчания! А потом будут говорить, что банда газетчиков
затравила меня и принудила к этому!
Бэннинг. О вас этого не скажут.
Шелдер. Дорогой Мор, вы уже начинаете спускаться со своих высот до
нашего обывательского уровня. С вашими принципами вам следовало бы плевать
на то, что говорят люди.
Mор. А я не плюю. Но и не могу предать того, в чем я вижу достоинство и
мужество настоящего общественного деятеля. А если господствующим
предрассудкам будет дано право подчинять себе высказывания политических
деятелей, тогда - прощай Англия!
Бэннинг. Ну что вы, что вы! Я ведь не говорю, что ваша точка зрения
была лишена здравого смысла до качала военных действий. Мне и самому никогда
не нравилась наша политика в этом вопросе. Но сейчас льется кровь наших
ребят, и это совершенно меняет дело. Не думаю, конечно, чтобы я там
понадобился, но сам я готов пойти в любой момент. Мы все готовы пойти в
любой момент. И пока мы не поколотим этих горцев, мы не можем допустить,
чтобы человек, который представляет нас в парламенте, нес всякую чушь. Вот и
вся недолга.
Мор. Я понимаю ваши чувства, Бэннинг. Я подам в отставку. Я не могу и
не хочу занимать пост, на котором я нежелателен.
Бэннинг. Нет, нет, нет! Не делайте этого! (Волнуясь, начинает говорить
все более неправильно.) Ну, сболтнули разок и - хватит! Вот те раз! Да вы
уже девять лет с нами - в дождь и в ведро - все одно.
Шелдер. Мы не хотим потерять вас, Мор. Ну, не надо! Дайте нам обещание,
и дело с концом!
Мор. Я не даю пустых обещаний. Вы просите от меня слишком многого.
Пауза. Все четверо смотрят на Мора.
Шелдер. У правительства достаточно серьезных оснований для той
политики, которую оно проводит.
Мор. Всегда легко найти серьезные основания для того, чтобы
расправиться с тем, кто слабее.
Шел дер. Дорогой Мор, как вы можете ратовать за этих мерзавцев, за
каких-то угонщиков скота?
Мор. Лучше угонять скот, чем загонять в подполье свободу!
Шелдер. Послушайте, единственное, чего мы добиваемся, - это, чтобы вы
не разъезжали по стране, выступая с такими речами.
Мор. Но именно это я и считаю себя обязанным делать!
Опять все в немом ужасе уставились на Мора.
Xоум. К нам-то вы носа не покажете, вы уж извините меня!
Уэйс. Ну, знаете, сэр...
Шелдер. Время крестовых походов прошло, Мор.
Мор. Вы так думаете?
Бэннинг. Да нет, не в том дело, но мы не хотим расставаться с вами,
мистер Мор. Это тяжело, очень тяжело после трех избирательных кампаний. Ну,
взгляните вы на все это попросту, по-человечески! Разве можно порочить свою
родину теперь, после этого ужасного побоища на перевале? Подумайте хотя бы о
своей жене! Я знаю, что полк, в котором служит ее брат, сегодня отбывает. Ну
посудите сами, что она должна испытывать!
Мор отходит к нише. Члены делегации обмениваются взглядами.
Мор (оборачиваясь). Стараться заткнуть мне рот таким способом - это уже
слишком.
Бэннинг. Мы только хотим уберечь вас от греха.
Mор. Я девять лет занимал свое место в парламенте в качестве вашего
избранника, как вы говорите - и в дождь и в ведро. Вы все ко мне всегда
хорошо относились. И я был всей душой предан своей работе, Бэннинг. Я вовсе
не хочу в сорок лет закончить свою политическую карьеру.
Шелдер. Совершенно верно, и мы не хотим, чтобы у вас были такого рода
неприятности.
Бэннинг. Совсем уж не по-дружески было бы создавать у вас неправильное
впечатление о том, какие чувства к вам питают. Сейчас вам остается только
одно, мистер Мор: помолчать, пока не уймутся страсти. Если уж таковы ваши
взгляды. Ох, и язык же у вас!.. Но вспомните, что вы ведь и нам кое-чем
обязаны. Вы большой человек, и взгляды у вас должны быть как у большого
человека.
Мор. Я и стремлюсь к этому по мере сил.
Xоум. А в чем, собственно, заключаются ваши взгляды? Вы уж извините,
что я задаю этот вопрос.
Мор (поворачиваясь к нему). Мистер Хоум, великая держава, подобная
нашей, должна свято хранить самые высокие и благородные идеалы человечества.
Разве несколько случаев нарушения законности могут служить оправданием того,
что у этого маленького народца отнимают свободу?
Бэннинг. Отнимают свободу? Это уж вы перехватили!
Мор. Ага, Бэннинг, вот мы и подошли к самой сути дела. В глубине души
никто из вас не сочувствует этому, вы против того, чтобы порабощать другой
народ, будь то силой или обманом. А ведь вы отлично знаете, что мы вторглись
туда, чтобы остаться надолго, как уже делали это с другими странами, как все
великие державы делают с другими странами, если они маленькие и слабые. На
днях премьер-министр произнес следующие слова: "Если нас теперь принуждают
проливать кровь и тратить деньги, мы должны сделать так, чтобы нас больше
никогда к этому не принудили". Это может означать только одно - призыв
проглотить эту страну.
Шелдер. Ну что же, откровенно говоря, это было бы не так уж плохо.
Xоум. Не нужна нам их проклятая страна, нас просто вынудили принять
такие меры.
Мор. Нет, нас никто не вынуждал.
Шелдер. Дорогой Мор, что такое вообще цивилизация, как не логически
неизбежное заглатывание низших человеческих формаций более высокими и
совершенными? Разве здесь не происходит то же самое?
Мор. Тут мы никогда не поймем друг друга, Шелдер, даже если будем
спорить целый день. Но дело не в том, кто из нас прав - вы или я, а дело вот
в чем: что должен делать тот, кто всем сердцем убежден в своей правоте?
Ответьте мне, пожалуйста.
Некоторое время царит молчание.
Бэннинг (просто). Я все время думаю об этих беднягах, о наших
несчастных солдатах на перевале.
Мор. Они у меня перед глазами, так же как и у вас, Бэннинг! Но
вообразите себе такую картину: в нашем собственном графстве, допустим,
где-нибудь в Черной Долине... тысяча бедняг-иностранцев, мертвых и
умирающих... и уже вороны вьются над ними. В нашей собственной стране, в
нашей родной долине - в нашей, нашей поруганной, оскверненной. Разве вы
стали бы горевать о них, называть их "несчастными"? Нет, для вас это будут
захватчики, вторгшиеся на чужую землю, вороватые псы! Убить их, уничтожить
их! Вот как вы бы к этому отнеслись, и я тоже.
Страстность этих слов потрясает и берет за живое сильнее всяких логических
доводов. Все молчат.
Ну вот, видите! В чем же тут разница? Мне не настолько чужды человеческие
чувства, чтобы мне тоже не хотелось стереть позорное пятно катастрофы на
перевале! Но что было, то было, и несмотря на все мои добрые чувства к вам,
несмотря на все мои честолюбивые стремления, - а они занимают далеко не
последнее место (очень тихо), - несмотря на мучения моей жены, я должен от
всего этого отрешиться и возвысить голос против войны.
Бэннинг (говорит медленно и как бы советуясь взглядом с остальными).
Мистер Мор, никого на свете я так не уважаю, как вас. Я не знаю, что они там
скажут, когда мы вернемся, но я лично чувствую, что я больше не в силах
принуждать вас отказаться от своих убеждений.
Шелдер. Мы не отрицаем, что по-своему вы правы.
Уэйс. Да, безусловно.
Шелдер. Я полагаю, что каждый должен иметь возможность свободно
Сэр Джон. Не теряй бодрости, мальчик мой. Родина прежде всего!
Они крепко жмут друг другу руки. Кэтрин отшатнулась от двери. С террасы
вбегает запыхавшийся Стил.
Стил. Мистер Мор вернулся?
Кэтрин. Нет. Он выступал?
Стил. Да.
Кэтрин. Против войны?
Стил. Да.
Сэр Джон. Как? После того как я...
Сэр Джон стоит неподвижно, выпрямившись, затем поворачивается и выходит
прямо в переднюю. По знаку Кэтрин Хьюберт следует за ним.
Кэтрин. Итак, мистер Стил...
Стил (все еще с трудом переводя дыхание и волнуясь). Мы были здесь, но
ему как-то удалось ускользнуть от меня. Он, должно быть, отправился прямо в
парламент. Я помчался туда, но когда я попал на галерею, он уже начал
говорить. Все ожидали чего-то особенного: такой тишины я никогда раньше не
слышал. Он завладел их вниманием с первых же слов: мертвая тишина, каждое
слово было отчетливо слышно. На некоторых он произвел впечатление. Но все
время в тишине чувствовалось что-то... вроде бурлящего подводного течения. А
затем Шеррат, - кажется, он, - начал... и видно было, как в них нарастал
гнев; но мистер Мор подавлял их своим спокойствием! Какое самообладание! В
жизни я не видел ничего подобного. Затем по всей палате пронесся шепот, что
военные действия начались. И тут произошел взрыв, полное смятение, - его
прямо готовы были убить. Кто-то стал тянуть его за фалды, чтобы он сел, но
он отшвырнул его и продолжал говорить. Потом он внезапно оборвал речь и
вышел. Шум мгновенно стих. Все продолжалось не больше пяти минут. Это было
величественно, миссис Мор, как поток лавы из вулкана... Он один только и
сохранял хладнокровие. Я ни за что на свете не хотел бы пропустить это
зрелище. Это было просто великолепно!
Мор появляется на террасе позади Стила.
Кэтрин. Спокойной ночи, мистер Стил.
Стил (вздрогнув). О! Спокойной ночи! (Выходит в переднюю.)
Кэтрин подбирает с пола туфельки Олив и стоит, прижимая их к груди. Мор
входит.
Кэтрин. Значит, ты успокоил свою совесть! Я не думала, что ты нанесешь
мне такой удар.
Мор не отвечает, он все еще во власти только что пережитого. Кэтрин подходит
ближе к нему.
Я не предам своей родины, я с нею телом и душой, Стивен, предупреждаю тебя.
Они стоят, молча глядя друг на друга. Лакей Генри входит из передней.
Генри. Это письма, сэр, из палаты общин.
Кэтрин (беря их). Сейчас, Генри, вы сможете здесь убрать.
Генри уходит.
Мор. Вскрой их!
Кэтрин открывает их одно за другим и роняет на стол.
Ну? Что там?
Кэтрин. То, что и следовало ожидать. Трое твоих лучших друзей. Это
только начало.
Мор. Берегись толпы! (Смеется.) Я должен написать шефу.
Кэтрин делает порывистое движение по направлению к нему, затем спокойно идет
к бюро, садится и берет перо.
Кэтрин. Давай я напишу черновик. (Ждет.) Ну?
Мор (диктует). "Пятнадцатое июля. Дорогой сэр Чарлз! После моей
сегодняшней речи, в которой я высказал свои самые непоколебимые
убеждения..."
Кэтрин оборачивается и бросает на него пристальный взгляд, но он смотрит
прямо перед собою, и с легким жестом отчаяния она продолжает писать.
"...у меня нет иного выхода, как подать в отставку с поста заместителя
министра. Мои взгляды и убеждения в этом вопросе могут быть ошибочными, но
я, безусловно, прав, оставаясь верным своим принципам. Я полагаю, что нет
необходимости подробно вдаваться в анализ причин, которые..."
Занавес
Несколько дней спустя. Утро. Сквозь открытые окна столовой струится
солнечный свет. На столе разбросаны газеты. Элен сидит за столом, устремив
вперед неподвижный взор. По улице пробегает мальчишка-газетчик, выкрикивая
последние новости. Услышав его крики, она встает и выходит на террасу. Из
передней входит Хьюберт. Он сразу направляется к террасе и увлекает Элен
назад в комнату.
Элен. Это правда... то, что они кричат?
Хьюберт. Да. Такого и ожидать было трудно... Они застигли наших на
перевале. Даже нельзя было развернуть орудия. Начало скверное.
Элен. О Хьюберт!
Хьюберт. Девочка моя дорогая!
Элен поднимает к нему лицо. Он целует ее. Затем она быстро отходит к окну,
потому что дверь из передней открылась и входит лакей Генри, а за ним Рефорд
и его невеста.
Генри. Подождите здесь, пожалуйста, я доложу миссис Мор. (Заметив
Хьюберта.) Прошу прощения, сэр!
Хьюберт. Ничего, Генри. (Очень спокойно.) А! Рефорд!
Генри уходит.
Так, значит, вы привели ее сюда. Вот и хорошо! Моя сестра позаботится о ней,
не беспокойтесь! У нас все сложено? Ровно в три часа!
Рефорд (солдат с широким лицом, одетый в хаки; чувствуется, что это
человек, любящий пошутить, но сейчас он явно не в шутливом настроении). Все
в порядке, сэр. Все готово.
Элен выходит из ниши и спокойно смотрит на Рефорда и на девушку, которые
стоят, неловко переминаясь.
Элен (спокойно). Берегите его, Рефорд.
Хьюберт. Мы оба будем беречь друг друга, верно, Рефорд?
Элен. Давно вы обручены?
Девушка (хорошенькая, робкая). Шесть месяцев. (Внезапно начинает
плакать.)
Элен. Не надо! Он скоро вернется цел и невредим.
Рефорд. Я рассчитаюсь с ними за это. (Ей, тихо.) Не реви! Не реви!
Элен. Да! Не плачьте, пожалуйста!
У нее самой дрожат губы, и она выходит на террасу. Хьюберт за ней. Рефорд и
девушка остаются там, где стояли; они чувствуют себя здесь совершенно чужими
и поэтому растеряны; она старается подавить рыдания.
Рефорд. Перестань же, Нэнси, не то мне придется увести тебя домой. Это
глупо, раз уж мы пришли сюда. Ты так разревелась, будто я уже убит.
Смотри-ка, ты заставила леди уйти из комнаты!
Она берет себя в руки, и в это мгновение открывается дверь, входит Кэтрин в
сопровождении Олив, которая разглядывает Рефорда со страхом и
любопытством, и няни, которая сохраняет спокойствие, несмотря на заплаканные
глаза.
Кэтрин. Мой брат уже сказал мне; я рада, что вы привели ее.
Рефорд. Так точно, мэм. Она малость расстроилась из-за того, что я
должен уехать.
Кэтрин. Да, да! Но ведь это ради нашей родины, не так ли?
Девушка. Рефорд все время твердит мне то же самое. Ну, а он должен
ехать, так что не стоит его зря огорчать. И я, конечно, успокаиваю его,
говорю, что со мной ничего не случится.
Няня (не отрывая глаз от лица сына). Конечно, ничего с тобой не
случится.
Девушка. Рефорд говорит, что у него будет легче на душе, раз вы
согласились немного, ну, как бы присмотреть за мной. Он такой горячий, я
очень боюсь за него.
Кэтрин. У всех у нас кто-нибудь уезжает. Вы поедете в порт? Мы должны
отправить их в хорошем настроении, правда?
Олив. Может быть, ему дадут медаль.
Кэтрин. Олив!
Няня. Уж он-то не станет отлынивать, как эти антипатриоты, противники
войны.
Кэтрин (быстро). Позвольте... ах, да, у меня есть ваш адрес.
(Протягивает Рефорду руку.) Мы позаботимся о ней.
Олив (громким шепотом). Отдать ему мои тянучки?
Кэтрин. Как хочешь, дорогая. (Рефорду.) Помните, берегите моего брата и
себя, а мы позаботимся о ней.
Рефорд. Слушаюсь, мэм.
Он бросает печальный взгляд на девушку, как будто этот разговор не принес
ему того, что он ожидал. Она делает небольшой реверанс. Рефорд отдает
честь.
Олив (взяв с бюро сверток, сует ему в руки). Они очень питательные.
Рефорд. Благодарю вас, мисс.
Затем, подталкивая друг друга и смущаясь от неумения скрыть свои чувства и
соблюсти этикет, они выходят, предводительствуемые няней.
Кэтрин. Бедняжки!
Олив. А что такое антипатриот, мамочка?
Кэтрин (берет газету). Это просто глупое прозвище, дорогая. Перестань
болтать.
Олив. Но ответь мне только на один малю-юсенький вопрос.
Кэтрин. Ну, что?
Олив. Папа тоже антипатриот?
Кэтрин. Олив! Что тебе говорили об этой войне?
Олив. Они не хотят нас слушаться. Значит, мы должны побить их и
отобрать их страну. И мы так и сделаем, правда?
Кэтрин. Да. Но папа не хочет, чтобы мы это делали: он считает это
несправедливым и так прямо и говорит. Все на него очень сердиты.
Олив. А почему несправедливым? Ведь наша страна меньше, чем их?
Кэтрин. Нет.
Олив. О! В книжках по истории наша страна всегда самая маленькая. И мы
всегда побеждаем. Вот за что я люблю историю. А ты за кого, мамуся: за нас
или за них?
Кэтрин. За нас.
Олив. Тогда и я буду за нас. Как жаль, что папа не за нас.
Кэтрин вздрагивает.
У него будут всякие неприятности из-за этого?
Кэтрин. Думаю, что да, Олив.
Олив. Значит, мы должны быть особенно ласковы с ним.
Кэтрин. Если сможем.
Олив. Я смогу. Я это чувствую.
Элен и Хьюберт показались на террасе. Увидя Кэтрин c ребенком, Элен проходит
мимо двери, а Хьюберт входит в комнату.
(Увидев его, тихо.) Дядя Хьюберт сегодня едет на фронт? (Кэтрин кивает.) А
дедушка нет?
Кэтрин. Нет, дорогая.
Олив. Значит, им повезло, верно, мамочка? А то бы дедушка им задал!..
Хьюберт подходит к ним. Присутствие ребенка заставляет его взять себя в
руки.
Хьюберт. Ну, сестричка, пора прощаться. (К Олив.) Что привезти тебе,
цыпленок?
Олив. А разве на фронте есть магазины? Я думала, что там все кругом
опасно.
Хьюберт. Ни капельки.
Олив (разочарованно). О!
Кэтрин. А теперь, милочка, обними дядю как следует.
Пока Олив обнимает Хьюберта, Кэтрин успевает совладать с собой.
Мысленно мы с папой всегда будем с тобой. До свидания, Хью!
Они не осмелились поцеловаться, и Хьюберт выходит, чопорный и прямой. В
дверях он сталкивается со Стилом, на которого не обращает ни малейшего
внимания. Стил колеблется и хочет уйти обратно.
Войдите, мистер Стил.
Стил. Депутация от избирательного округа Толмин должна скоро прибыть,
миссис Мор. Сейчас двенадцать часов.
Олив (скатав шарик из газеты, лукаво). Мистер Стил, ловите.
Она бросает шарик, и Стил молча ловит его.
Кэтрин. Милочка, иди, пожалуйста, наверх.
Олив. Можно мне почитать там у окна, мамочка? Тогда я увижу, как будут
проходить солдаты.
Кэтрин. Нет. Ты можешь ненадолго выйти на террасу, а затем пойдешь
наверх.
Олив неохотно выходит на террасу.
Стил. Ужасные новости сегодня в газетах. Все этот перевал. Вы видели?
(Читает газету.) "Мы не желаем иметь ничего общего с бредовыми речами
выродка, который в такой момент бесчестит свою страну. Член парламента от
избирательного округа Толмин заслужил презрение всех стойких патриотов..."
(Берет вторую газету.) "...Существует определенный тип политических
деятелей, которые даже во вред себе не могут устоять перед искушением
саморекламы. Но в момент национального кризиса мы наденем на этих людей
намордник, как на собак, подозреваемых в бешенстве..." Все, как один,
ополчились на него.
Кэтрин. Меня гораздо больше беспокоят те, кто привык швырять грязью в
родную страну, а теперь превозносит Стивена как героя! Вам известно, что он
задумал?
Стил. Увы, да! Мы должны заставить его отказаться от мысли выступать
повсюду с антивоенными лекциями, миссис Мор, мы просто обязаны это сделать.
Кэтрин (прислушиваясь). Делегация прибыла. Пойдите за ним, мистер Стил.
Он в своем кабинете в палате общин.
Стил выходит, а Кэтрин стоит, не зная, что делать. На мгновение он снова
открывает дверь, чтобы впустить делегацию; затем удаляется. Входят четыре
джентльмена, всем своим видом показывая, что они пришли по важному делу.
Первый и самый живописный из них, Джеймс Хоум, худой, высокий человек с
седой бородой, густой шевелюрой, хмурыми бровями и полузастенчивыми,
полудерзкими манерами, то грубый, то чересчур вежливый, один из тех, кто еще
не вхож в высшее общество, однако втайне весьма высокого мнения о себе. Он
одет в светлый шерстяной костюм, красный шелковый галстук пропущен сквозь
кольцо. Вслед за ним идет Марк Уэйс, круглолицый человек средних лет, с
гладкими темными волосами и с едва намеченными бакенбардами, у него привычка
постоянно потирать руки, как будто он что-то продает высокочтимому
покупателю. Он довольно плотного сложения, одет в черный костюм, с массивной
золотой цепочкой на жилете. За ним шествует Чарлз Шелдер, адвокат. Это
человек лет пятидесяти, с лысой яйцеобразной головой, в золотом пенсне. У
него маленькие бачки, кожа нездорового, желтоватого оттенка, довольно
добродушное, но настороженное и недоверчивое выражение лица, а когда он
говорит, то как будто пережевывает пищу. Это впечатление возникает от его
резко выдающейся вперед верхней губы. Замыкает шествие Уильям Бэннинг,
широкоплечий, энергичный человек, пробивший себе дорогу из низов. Ему можно
дать от пятидесяти до шестидесяти лет, у него седые усы, румяное лицо
сельского жителя и живые карие глаза.
Кэтрин. Здравствуйте, мистер Хоум!
Xоум (целуя ей руку несколько подчеркнуто, как бы для того, чтобы
продемонстрировать свою неподвластность женским чарам). Миссис Мор! Мы
совсем не ожидали... Мы считаем за честь...
Уэйс. Как вы поживаете, сударыня?
Кэтрин. А вы, мистер Уэйс?
Уэйс. Благодарю вас, сударыня, превосходно!
Шелдер. Как ваше здоровье, миссис Мор?
Кэтрин. Очень хорошо, спасибо, мистер Шелдер.
Бэннинг (говорит с явно провинциальным акцентом). Вот повод-то для
встречи с вами не ахти какой удачный, мэм.
Кэтрин. К сожалению, да, мистер Бэннинг. Прошу вас, джентльмены. (Видя,
что раньше нее они не усядутся, садится за стол.)
Все постепенно рассаживаются. Каждый член делегации по-своему старается
уклониться от прямого разговора на волнующую всех тему, а Кэтрин столь же
упорно стремится заставить их заговорить об этом.
Мой муж вернется через несколько минут. Он здесь рядом, в палате общин.
Шелдер (который занимает более высокое положение в обществе и лучше
образован, чем остальные). Вы живете в прелестном месте, миссис Мор! Так
близко к... э... центру... как бы сказать... притяжения, а?
Кэтрин. Я читала отчет о вашем втором собрании в Толмине.
Бэннинг. Дело плохо, миссис Мор, дело плохо. Нечего и скрывать это. Его
речь - просто какое-то помешательство. Да-с, вот что это такое! Нелегко
будет это уладить. И как только вы ему позволили, а? Я уверен, что вы-то не
разделяете этих взглядов.
Он смотрит на нее, но вместо ответа она только крепче сжимает губы.
Я скажу вам, больше всего поразило меня, да и всех избирателей тоже, что
когда он выступал с этой речью, он уже знал, что наши войска перешли
границу.
Кэтрин. Не все ли равно, знал он или не знал!
Xоум. Но это же запрещенный прием - удар в живот. Вот мое мнение! Вы уж
извините меня!..
Бэннинг. Пока война не началась, миссис Мор, каждый, конечно, может
говорить что ему угодно, но после! Это уже значит выступить против своей
родины! Да-с, его речь произвела сильное впечатление, знаете ли, сильное
впечатление.
Кэтрин. Он уже давно решил выступить. Просто по роковому стечению
обстоятельств в этот момент пришло известие о том, что война уже началась.
Пауза.
Бэннинг. Ну, я полагаю, все это верно. Но нам сейчас нужно одно - чтобы
это не повторилось.
Xоум. Конечно, его взгляды весьма благородны и все такое, но надо же
принимать во внимание и людское стадо, вы уж извините меня!
Шелдер. Мы пришли сюда, преисполненные самых дружеских чувств, миссис
Мор, но вы сами понимаете: это уже никуда не годится!
Уэйс. Мы сумеем его урезонить! Вот увидите, сумеем!
Бэннинг. Нам, пожалуй, лучше не упоминать о том, что он знал о начале
военных действий!
При этих словах с террасы входит Мор. Все встают.
Мор. Добрый день, джентльмены! (Подходит к столу, не пожимая никому
руки.)
Бэннинг. Так как же, мистер Мор? Вы совершили прискорбную ошибку, сэр.
Я говорю вам это прямо в лицо.
Мор. Не вы один, Бэннинг. Садитесь, пожалуйста, зачем вы встали?
Все постепенно снова усаживаются, а Мор садится в кресло Кэтрин. Она одна
остается стоять, прислонившись к стене у портьеры, и наблюдает за
выражением лиц присутствующих.
Бэннинг. Вы утренние телеграммы видели? Говорю вам, мистер Мор, - еще
одна такая неудача на фронте, и вас попросту сметут с лица земли. И тут уж
ничего не поделаешь. Такова природа человека.
Мор. В таком случае не отказывайте и мне в праве быть человеком. Когда
я выступил вчера вечером, это мне тоже кое-чего стоило! (Показывает на свое
сердце.)
Бэннинг. Уж больно внезапный поворот, - вы ведь ничего такого не
говорили, когда выступали у нас на выборах в мае.
Мор. Будьте справедливы и припомните, что даже тогда я был против нашей
политики. Три недели тяжелой внутренней борьбы - вот чего стоило мне решение
выступить с этой речью. К таким решениям, Бэннинг, приходишь очень медленно.
Шелдер. Вопрос совести?
Мор. Да, Шелдер, даже в политике приходится иногда думать о совести.
Шелдер. Ну, видите ли, наши идеалы, естественно, не могут быть такими
высокими, как ваши!
Мор улыбается. Кэтрин, которая подошла было к мужу, снова отходит от него,
как бы испытывая облегчение от этого проблеска сердечности. Уэйс потирает
руки.
Бэннинг. Вы забываете одну вещь, сэр. Мы послали вас в парламент как
своего представителя; но вы не найдете и шести избирателей, которые
уполномочили бы вас выступить с такой речью.
Мор. Мне очень жаль, но я не могу идти против своих убеждений, Бэннинг.
Шелдер. Что там говорится насчет пророка в своем отечестве?
Бэннинг. Э, нам сейчас не до шуток. Мистер Мор, я никогда не видел,
чтоб люди так волновались. На обоих собраниях все были решительно настроены
против вас. В избирательный комитет идут потоки писем. И некоторые из них от
очень достойных людей - ваших хороших друзей, мистер Мор.
Шелдер. Ну, ладно, ладно! Еще не поздно поправить дело. Дайте нам
возможность вернуться и заверить их, что вы больше этого не повторите.
Мор. Это что же, приказ надеть намордник?
Бэннинг (без обиняков). Примерно так!
Мор. Отказаться от своих принципов, чтобы сохранить местечко в
парламенте! Тогда действительно меня вправе будут называть выродком. (Слегка
касается газет на столе.)
Кэтрин делает порывистое и горестное движение, но затем принимает прежнюю
позу, прислонившись к стене.
Бэннинг. Ну, ну! Я знаю. Но мы и не просим вас брать свои слова назад,
мы только хотим, чтобы вы в будущем вели себя более осмотрительно.
Мор. Заговор молчания! А потом будут говорить, что банда газетчиков
затравила меня и принудила к этому!
Бэннинг. О вас этого не скажут.
Шелдер. Дорогой Мор, вы уже начинаете спускаться со своих высот до
нашего обывательского уровня. С вашими принципами вам следовало бы плевать
на то, что говорят люди.
Mор. А я не плюю. Но и не могу предать того, в чем я вижу достоинство и
мужество настоящего общественного деятеля. А если господствующим
предрассудкам будет дано право подчинять себе высказывания политических
деятелей, тогда - прощай Англия!
Бэннинг. Ну что вы, что вы! Я ведь не говорю, что ваша точка зрения
была лишена здравого смысла до качала военных действий. Мне и самому никогда
не нравилась наша политика в этом вопросе. Но сейчас льется кровь наших
ребят, и это совершенно меняет дело. Не думаю, конечно, чтобы я там
понадобился, но сам я готов пойти в любой момент. Мы все готовы пойти в
любой момент. И пока мы не поколотим этих горцев, мы не можем допустить,
чтобы человек, который представляет нас в парламенте, нес всякую чушь. Вот и
вся недолга.
Мор. Я понимаю ваши чувства, Бэннинг. Я подам в отставку. Я не могу и
не хочу занимать пост, на котором я нежелателен.
Бэннинг. Нет, нет, нет! Не делайте этого! (Волнуясь, начинает говорить
все более неправильно.) Ну, сболтнули разок и - хватит! Вот те раз! Да вы
уже девять лет с нами - в дождь и в ведро - все одно.
Шелдер. Мы не хотим потерять вас, Мор. Ну, не надо! Дайте нам обещание,
и дело с концом!
Мор. Я не даю пустых обещаний. Вы просите от меня слишком многого.
Пауза. Все четверо смотрят на Мора.
Шелдер. У правительства достаточно серьезных оснований для той
политики, которую оно проводит.
Мор. Всегда легко найти серьезные основания для того, чтобы
расправиться с тем, кто слабее.
Шел дер. Дорогой Мор, как вы можете ратовать за этих мерзавцев, за
каких-то угонщиков скота?
Мор. Лучше угонять скот, чем загонять в подполье свободу!
Шелдер. Послушайте, единственное, чего мы добиваемся, - это, чтобы вы
не разъезжали по стране, выступая с такими речами.
Мор. Но именно это я и считаю себя обязанным делать!
Опять все в немом ужасе уставились на Мора.
Xоум. К нам-то вы носа не покажете, вы уж извините меня!
Уэйс. Ну, знаете, сэр...
Шелдер. Время крестовых походов прошло, Мор.
Мор. Вы так думаете?
Бэннинг. Да нет, не в том дело, но мы не хотим расставаться с вами,
мистер Мор. Это тяжело, очень тяжело после трех избирательных кампаний. Ну,
взгляните вы на все это попросту, по-человечески! Разве можно порочить свою
родину теперь, после этого ужасного побоища на перевале? Подумайте хотя бы о
своей жене! Я знаю, что полк, в котором служит ее брат, сегодня отбывает. Ну
посудите сами, что она должна испытывать!
Мор отходит к нише. Члены делегации обмениваются взглядами.
Мор (оборачиваясь). Стараться заткнуть мне рот таким способом - это уже
слишком.
Бэннинг. Мы только хотим уберечь вас от греха.
Mор. Я девять лет занимал свое место в парламенте в качестве вашего
избранника, как вы говорите - и в дождь и в ведро. Вы все ко мне всегда
хорошо относились. И я был всей душой предан своей работе, Бэннинг. Я вовсе
не хочу в сорок лет закончить свою политическую карьеру.
Шелдер. Совершенно верно, и мы не хотим, чтобы у вас были такого рода
неприятности.
Бэннинг. Совсем уж не по-дружески было бы создавать у вас неправильное
впечатление о том, какие чувства к вам питают. Сейчас вам остается только
одно, мистер Мор: помолчать, пока не уймутся страсти. Если уж таковы ваши
взгляды. Ох, и язык же у вас!.. Но вспомните, что вы ведь и нам кое-чем
обязаны. Вы большой человек, и взгляды у вас должны быть как у большого
человека.
Мор. Я и стремлюсь к этому по мере сил.
Xоум. А в чем, собственно, заключаются ваши взгляды? Вы уж извините,
что я задаю этот вопрос.
Мор (поворачиваясь к нему). Мистер Хоум, великая держава, подобная
нашей, должна свято хранить самые высокие и благородные идеалы человечества.
Разве несколько случаев нарушения законности могут служить оправданием того,
что у этого маленького народца отнимают свободу?
Бэннинг. Отнимают свободу? Это уж вы перехватили!
Мор. Ага, Бэннинг, вот мы и подошли к самой сути дела. В глубине души
никто из вас не сочувствует этому, вы против того, чтобы порабощать другой
народ, будь то силой или обманом. А ведь вы отлично знаете, что мы вторглись
туда, чтобы остаться надолго, как уже делали это с другими странами, как все
великие державы делают с другими странами, если они маленькие и слабые. На
днях премьер-министр произнес следующие слова: "Если нас теперь принуждают
проливать кровь и тратить деньги, мы должны сделать так, чтобы нас больше
никогда к этому не принудили". Это может означать только одно - призыв
проглотить эту страну.
Шелдер. Ну что же, откровенно говоря, это было бы не так уж плохо.
Xоум. Не нужна нам их проклятая страна, нас просто вынудили принять
такие меры.
Мор. Нет, нас никто не вынуждал.
Шелдер. Дорогой Мор, что такое вообще цивилизация, как не логически
неизбежное заглатывание низших человеческих формаций более высокими и
совершенными? Разве здесь не происходит то же самое?
Мор. Тут мы никогда не поймем друг друга, Шелдер, даже если будем
спорить целый день. Но дело не в том, кто из нас прав - вы или я, а дело вот
в чем: что должен делать тот, кто всем сердцем убежден в своей правоте?
Ответьте мне, пожалуйста.
Некоторое время царит молчание.
Бэннинг (просто). Я все время думаю об этих беднягах, о наших
несчастных солдатах на перевале.
Мор. Они у меня перед глазами, так же как и у вас, Бэннинг! Но
вообразите себе такую картину: в нашем собственном графстве, допустим,
где-нибудь в Черной Долине... тысяча бедняг-иностранцев, мертвых и
умирающих... и уже вороны вьются над ними. В нашей собственной стране, в
нашей родной долине - в нашей, нашей поруганной, оскверненной. Разве вы
стали бы горевать о них, называть их "несчастными"? Нет, для вас это будут
захватчики, вторгшиеся на чужую землю, вороватые псы! Убить их, уничтожить
их! Вот как вы бы к этому отнеслись, и я тоже.
Страстность этих слов потрясает и берет за живое сильнее всяких логических
доводов. Все молчат.
Ну вот, видите! В чем же тут разница? Мне не настолько чужды человеческие
чувства, чтобы мне тоже не хотелось стереть позорное пятно катастрофы на
перевале! Но что было, то было, и несмотря на все мои добрые чувства к вам,
несмотря на все мои честолюбивые стремления, - а они занимают далеко не
последнее место (очень тихо), - несмотря на мучения моей жены, я должен от
всего этого отрешиться и возвысить голос против войны.
Бэннинг (говорит медленно и как бы советуясь взглядом с остальными).
Мистер Мор, никого на свете я так не уважаю, как вас. Я не знаю, что они там
скажут, когда мы вернемся, но я лично чувствую, что я больше не в силах
принуждать вас отказаться от своих убеждений.
Шелдер. Мы не отрицаем, что по-своему вы правы.
Уэйс. Да, безусловно.
Шелдер. Я полагаю, что каждый должен иметь возможность свободно