Страница:
Драма в четырех действиях
----------------------------------------------------------------------------
Переводы с английского под редакцией Т. Озерской.
Перевод Б. Б. Томашевского
Джон Голсуорси. Собрание сочинений в шестнадцати томах. Т. 15.
Библиотека "Огонек".
М., "Правда", 1962
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Стивен Мор, член парламента.
Кэтрин, его жена.
Олив, их маленькая дочь.
Настоятель Стауэрского собора, дядя Кэтрин.
Генерал сэр Джон Джулиан, ее отец.
Капитан Хьюберт Джулиан, ее брат.
Элен, его жена.
Эдуард Мендип, редактор газеты "Парфенон".
Аллен Стил, секретарь Мора.
Джеймс Xоум, архитектор |
Чарлз Шелдер, адвокат } депутация избирателей Мора.
Марк Уэис, книготорговец |
Уильям Бэннинг, фабрикант |
Няня.
Рефорд, ее сын, вестовой Хьюберта.
Невеста Рефорда.
Генри, лакей.
Швейцар.
Несколько джентльменов в черных костюмах.
Студент.
Девушка.
Толпа горожан.
Действие первое. Столовая в лондонском доме Мора. Вечер.
Действие второе. Там же. Утро.
Действие третье.
Картина первая. Переулок в окрестностях Лондона, куда выходит задний
фасад небольшого театра. Картина вторая. Спальня Кэтрин.
Действие четвертое. Столовая в доме Мора. Вторая половина дня. Эпилог.
Одна из лондонских площадей. На рассвете.
Между первым и вторым действиями проходит несколько дней. Между вторым и
третьим действиями - три месяца. Первая и вторая картины третьего действия
происходят немедленно одна за другой. Между третьим и четвертым действиями
проходит несколько часов. Между четвертым действием и заключительной
картиной проходит неопределенный промежуток времени.
Июльский вечер. Половина десятого. Столовая, освещенная канделябрами,
отделанная ярко-синими обоями и убранная коврами и портьерами того же цвета.
Высокие стеклянные двери между колоннами открыты; они выходят на широкую
террасу, за которой видны во тьме силуэты деревьев, а вдали - очертания
освещенных домов. С одной стороны "фонарь" (глубокий выступ комнаты или ниша
с окном), наполовину прикрытый задернутыми портьерами. Напротив него дверь,
ведущая в переднюю. За овальным палисандровым столом, уставленным серебром,
цветами, фруктами и бутылками вина, сидят шесть человек. Они только что
кончили обедать. Спиной к "фонарю" сидит Стивен Мор, хозяин дома, человек
лет сорока; у него приятное лицо, обаятельная улыбка и глаза мечтателя.
Справа от него - сэр Джон Джулиан, старый солдат; у него загорелое лицо с
тонкими чертами и седые усы. Справа от сэра Джона его брат, настоятель
Стауэрского собора, высокий, смуглый священник аскетического вида; далее -
справа - Кэтрин; она наклонилась вперед и положила локти на стол; подперев
подбородок ладонями, она пристально смотрит через стол на своего мужа;
справа от нее сидит Эдуард Meндип, бледный человек лет сорока пяти, почти
совсем лысый, у него красивый лоб и на резко очерченных губах играет широкая
улыбка, так что видны его зубы; между ним и Мором - Элен Джулиан,
хорошенькая темноволосая молодая женщина, погруженная в собственные мысли.
Когда поднимается занавес, слышны голоса людей, горячо спорящих между собою.
Настоятель. Я с тобой не согласен, Стивен, абсолютно и полностью не
согласен.
Мор. Ну что ж, я тут ничего не могу поделать.
Мендип. Вспомни одну из недавних войн, Стивен! Разве твои рыцарские
взгляды принесли тогда какую-нибудь пользу? И то, на что смотрели сквозь
пальцы, когда ты был молодым и мало кому известным членом парламента, на
заместителя министра может навлечь анафему. Ты не вправе себе это
позволить...
Mор. Я не вправе позволить себе следовать призыву совести? Вот это
новость, Мендип.
Мендип. Даже самые высокие идеалы могут быть неуместными, мой друг.
Настоятель. Правительство имеет здесь дело с диким народом, не
признающим никаких законов, и я думаю, что питать к нему сочувствие или
жалость нет никакого смысла.
Мор. Их тоже сотворил господь, настоятель.
Мендип. В этом я сомневаюсь.
Настоятель. Они оказались вероломными. Мы имеем право покарать их.
Мор. Если я подойду и ударю беспомощного человека, а он в ответ на это
ударит меня, разве я имею право карать его?
Сэр Джон. Не мы явились зачинщиками.
Мор. Как? А наши миссионеры и наша торговля?
Настоятель. Вот это действительно новость. На благодеяния цивилизации
они станут отвечать насилиями и убийством, а ты будешь подыскивать
оправдания? Разве ты забыл Глэйва и Морлинсона?
Сэр Джон. Верно. А несчастный Грум и его жена?
Мор. Они отправились в дикую страну, зная, что тамошние племена
настроены против них, и действовали там по собственной инициативе. Какое
дело всему нашему народу до злоключений отдельных авантюристов?
Сэр Джон. Но мы не можем равнодушно смотреть на то, как расправляются с
нашими соотечественниками.
Настоятель. Разве устанавливаемые нами порядки не являются
благодеянием, Стивен?
Мор. Иногда да. Но я всем сердцем отвергаю мнение, будто наше
владычество может облагодетельствовать такой народ, как этот, народ,
принадлежащий к особой расе и отличающийся от нас, как свет от тьмы, по
цвету кожи, по религии, по всему. Мы можем только извратить их здоровые
инстинкты.
Настоятель. Вот эта точка зрения для меня совершенно непостижима.
Meндип. Если развить твою философию до логического конца, Стивен, то
она приведет к застою. Только на небе есть неизменные звезды, на земле их
нет. Нации не могут жить изолированно, не вмешиваясь в дела других наций.
Мор. Во всяком случае, большие нации могли бы не вмешиваться в дела
малых.
Mендип. Если бы они не вмешивались, то не было бы больших наций.
Дорогой мой, мы знаем, что малые нации - это твой конек. Но министерский
пост должен был бы хоть немного утихомирить тебя.
Сэр Джон. Я служил своей родине пятьдесят лет и утверждаю, что она ни в
чем не преступила законов справедливости.
Mор. Я тоже надеюсь прослужить ей пятьдесят лет, сэр Джон, но я
заявляю, что сейчас она действует несправедливо.
Mендип. Бывают моменты, когда таких вещей просто нельзя говорить!
Mор. И все-таки я выступлю. И не далее как сегодня вечером, Мендип.
Мендип. В палате общин?
Мор кивает.
Кэтрин. Стивен!
Мендип. Миссис Мор, вы не должны допускать этого. Это - сумасшествие!
Мор (вставая). Можете завтра сообщить об этом читателям, Мендип.
Посвятите моему выступлению передовую статью в своем "Парфеноне".
Мендип. Политическое безумие! Человек, занимающий такой пост, как ты,
не имеет права давать волю своим чувствам накануне серьезных событий!
Mор. Я никогда не скрывал своих чувств. Я против этой войны и против
тех захватнических актов, к которым, как все мы знаем, она приведет.
Мендип. Дорогой мой! Не будь донкихотом. Война вот-вот начнется, и
никакие твои усилия не смогут предотвратить ее.
Элен. Нет, не может быть!
Mендип. Боюсь, что так, миссис Хьюберт.
Сэр Джон. В этом нет сомнения, Элен.
Meндип (Мору). Значит, ты собираешься воевать с ветряными мельницами?
Мор кивает.
Мендип. C'est magnifique! {Вот это великолепно! (франц.).}
Mор. Я делаю это не ради дешевой популярности.
Mендип. Но именно так ты ее и добьешься!
Мор. Что ж! Хотя бы даже такой ценой, но я должен иногда говорить
правду.
Сэр Джон. То, что ты собираешься говорить, неправда.
Mендип. Чем величественнее правда, тем огромнее клевета и тем сильнее
она ранит.
Настоятель (пытаясь успокоить и примирить спорящих). Мой дорогой
Стивен, даже если бы ты был прав в своих исходных построениях, - с чем я,
впрочем, не могу согласиться, - безусловно, бывает время, когда совесть
одного человека должна покориться общему настроению, чувству всей страны.
Речь идет о нашей национальной чести.
Сэр Джон. Прекрасно сказано, Джеймс!
Мор. Нации - плохие судьи в вопросах собственной чести, настоятель!
Настоятель. Таких мнений я разделять не могу!
Мор. Естественно. Они недостаточно осмотрительны.
Кэтрин (останавливая настоятеля). Дядя Джеймс! Прошу вас!
Мор внимательно смотрит на нее.
Сэр Джон. Значит, ты собираешься стать во главе группы смутьянов,
погубить свою карьеру и заставить меня краснеть за то, что ты мой зять?
Мор. Разве человек должен исповедовать только те убеждения, которые
пользуются всеобщим признанием? Вы сами достаточно часто подставляли себя
под выстрелы, сэр Джон.
Сэр Джон. Но я никогда не подставлял себя под выстрелы своих
соотечественников... Помни: твоя речь будет опубликована во всех иностранных
газетах; будь уверен, они ухватятся за все, что может быть использовано
против нас. Как вам это нравится: саморазоблачение перед другими
государствами!
Мор. Вы все-таки признаете, что это будет саморазоблачением?
Сэр Джон. Я? Нет, сэр.
Настоятель. Создавшемуся в тех краях положению надо положить конец раз
и навсегда. Оно стало уже невыносимым. Ну, а ты, Кэтрин, почему ты не
поддерживаешь нас?
Мор. Моя страна, права она или нет! Пусть она виновата, все равно будь
верен своей стране.
Mендип. Это еще вопрос.
Катрин поднимается с места. Настоятель тоже встает.
Настоятель (тихо). Quem Deus vult perdere!.. {Начало латинской
поговорки: "Quem Deus perdere vult, prius dementat" ("Кого бог хочет
покарать, того он сперва лишает разума").}
Сэр Джон. Это не патриотично!
Мор. Я не желаю поддерживать тиранию и насилие!
Кэтрин. Отец вовсе не поддерживает тирании. И никто из нас ее не
поддерживает, Стивен.
Входит Хьюберт Джулиан, высокий человек с военной выправкой.
Элен. Хьюберт! (Встает и идет к нему.)
Они тихо беседуют у двери.
Сэр Джон. Так объясни нам, ради бога, чего ты хочешь? По чистой
совести, мы терпели достаточно долго.
Мор. Сэр Джон, мы, великие державы, должны изменить свою политику в
отношении слабых наций. Даже собаки могут служить нам примером,- посмотрите,
как ведет себя большая собака с маленькой.
Mендип. Нет, нет, все это не так просто.
Mор. Я не вижу причин, Мендип, почему бы благородству не стать основой
отношений между нациями - хотя бы в такой степени, как у собак!
Мендип. Мой дорогой друг, неужели ты хочешь сделаться жалким
отщепенцем, борцом за безнадежное дело?
Мор. Это - дело не безнадежное.
Mендип. Правое оно или неправое, но это - самое безнадежное дело на
свете. Никогда еще слово "патриотизм" не возбуждало толпу так, как сейчас.
Берегись толпы, Стивен, берегись толпы!
Mор. И только потому, что господствующее настроение идет вразрез с
моими взглядами, я, политический деятель, должен отказаться от своих
убеждений?! Дело не в том, прав я или не прав, Мендип, а в том, что вы все
заставляете меня трусливо отмежеваться от своих взглядов только потому, что
они не популярны.
Настоятель. Боюсь, мне пора идти. (К Кэтрин.) Спокойной ночи, моя
дорогая! А! Хьюберт! (Здоровается с Хьюбертом.) Мистер Мендип, нам по пути.
Хотите, я подвезу вас?
Мендип. Благодарю вас. Доброй ночи, миссис Мор. Остановите его! Он себя
губит. (Выходит вместе с настоятелем.)
Кэтрин берет Элен под руку и уводит ее из комнаты. Хьюберт остается стоять у
двери.
Сэр Джон. Я знал, что по многим вопросам ты придерживаешься весьма
крайних взглядов, Стивен, но я никогда не думал, что муж моей дочери
окажется пораженцем, готовым отстаивать мир любой ценой.
Мор. Я вовсе не таков! Но уж если драться, то я предпочитаю драться с
кем-нибудь, кто не слабее и не меньше меня!
Сэр Джон. Ну что ж! Мне остается молить бога, чтобы ты очнулся от
своего безумия, прежде чем выступишь с этой речью. Мне пора к себе, в
военное министерство. До свидания, Хьюберт.
Хьюберт. До свидания, отец.
Сэр Джон выходит.
(Стоит неподвижно, явно удрученный.) У нас уже получен приказ.
Мор. Что ты говоришь?! Когда же вы отплываете?
Хьюберт. Немедленно.
Мор. Бедная Элен!
Хьюберт. Еще и года не прошло, как мы поженились. Не повезло нам!
Мор сочувственно притрагивается к его плечу.
Ну что ж! Придется спрятать свои чувства в карман. Послушай, Стивен, не
выступай с этой речью! Подумай о Кэтрин, ведь ее отец в военном
министерстве, а я ухожу на войну, а Ральф и старина Джордж уже там! Ты
войдешь в раж и наговоришь бог знает чего!
Mор. Я обязан выступить, Хьюберт.
Хьюберт. Нет, нет! Придержи свои страсти хоть на сегодняшний вечер!
Ведь через несколько часов все начнется.
Мор отворачивается от него.
Если тебе наплевать на то, что ты губишь собственную карьеру, то по крайней
мере не заставляй Кэтрин разрываться надвое!
Мор. Но ты же не увиливаешь от своего долга ради своей жены.
Хьюберт. Ну вот что я тебе скажу! Ты, я вижу, готов мчаться напролом,
не разбирая пути, и потому разобьешься. Там затевается не какой-нибудь
пикник! Нам могут всыпать по первое число. Вот увидишь, какие тут страсти
разгорятся, когда там, в горах, перережут два-три наших отряда. Это ужасная
страна. У горцев современное оружие, и они дерутся, как черти! Брось это
дело, слышишь, Стивен!
Мор. Надо же иногда чем-то рисковать, Хьюберт, даже в моей профессии!
Входит Кэтрин.
Хьюберт. Но это безнадежно, старина, абсолютно безнадежно.
Мор отворачивается к окну. Хьюберт повернулся к сестре, потом, сделав жест в
сторону Мора, как бы предоставляя дальнейшее ей, выходит.
Кэтрин. Стивен! Неужели ты действительно хочешь выступить с этой речью?
Он кивает.
Я прошу тебя не делать этого.
Мор. Ты ведь знаешь мои убеждения.
Кэтрин. Но ведь это наша родина. Мы не можем отделять себя от нее. Ты
ничего не остановишь, только вызовешь к себе всеобщую ненависть. Мне этого
не перенести.
Mор. Я уже говорил тебе, Кэт, кто-то должен возвысить голос. Две или
три военные неудачи - а они, несомненно, будут - и вся страна придет в
ярость и обезумеет. И еще один маленький народ перестанет существовать.
Кэтрин. Если ты веришь в свою страну, ты должен верить: чем больше у
нее владений, чем больше могущества, тем лучше это будет для всех.
Мор. Ты в этом убеждена?
Кэтрин. Да.
Mор. Я готов уважать твое мнение. Я даже понимаю его. Но... я не могу
присоединиться к нему.
Кэтрин. Но, Стивен, твоя речь будет призывом, на который откликнутся
всякие сумасброды, все, кто затаил злобу на родную страну. Они сделают тебя
своим знаменем.
Мор улыбается.
Да, да! И ты упустишь возможность стать членом кабинета, тебе придется,
может быть, даже подать в отставку и уйти из парламента.
Мор. Собаки лают - ветер носит!
Кэтрин. Нет, нет! Ведь если ты берешься за какое-нибудь дело, ты всегда
доводишь его до конца; а что хорошего может получиться на этот раз?
Мор. По крайней мере история не скажет: "И они совершили это без
единого протеста со стороны своих общественных деятелей!"
Кэтрин. Есть многие другие, кто...
Мор. Поэты?
Кэтрин. Ты помнишь тот день во время нашего медового месяца, когда мы
поднимались на Бен-Лоуэрс? Ты лежал, уткнувшись лицом в вереск, и говорил,
что тебе кажется, будто ты целуешь любимую женщину. В небе звенел жаворонок,
и ты сказал, что это голос великой любви. Холмы были в синей дымке. И
поэтому мы решили отделать эту комнату в синих тонах: ведь это цвет нашей
страны! {Синий цвет считается национальным цветом Англии.} Ты же любишь ее!
Мор. Люблю, конечно, люблю!
Кэтрин. Ты сделал бы это для меня... тогда!
Мор. А разве ты стала бы просить меня об этом, Кэт... тогда?
Кэтрин. Да. Это наша страна. О Стивен, подумай о том, что это значит
для меня, когда Хьюберт и другие наши мальчики отправляются туда - на войну!
А бедная Элен, а отец? Я прошу тебя не выступать с этой речью!
Мор. Кэт! Это нечестно. Неужели ты хочешь, чтобы я чувствовал себя
последним подлецом?
Кэтрин (задыхаясь). Я... я... почти уверена, что ты будешь подлецом,
если выступишь! (Смотрит на него, испуганная собственными словами.)
В это время лакей Генри является убрать со стола, и она говорит очень тихо.
Я умоляю тебя не делать этого!
Он не отвечает, и она уходит.
Mор (к Генри). Потом, Генри, немного позже, пожалуйста!
Генри уходит. Мор продолжает стоять, глядя на стол, затем поднимает руку к
шее, как будто воротничок его душит, наливает в бокал воды и пьет. На
улице за окном остановились два уличных музыканта с арфой и скрипкой; издав
несколько нестройных звуков, они начинают играть. Мор идет к окну и
откидывает занавеску. Спустя минуту он возвращается к столу и берет конспект
своей речи. Он мучительно думает, не зная, на что решиться.
Будешь подлецом!.. (Как будто хочет разорвать свой конспект. Затем, приняв
другое решение, начинает перелистывать его и тихо говорит про себя. Его
голос постепенно становится все громче, и он произносит перед пустой
комнатой конец своей будущей речи.) Мы привыкли называть нашу страну борцом
за свободу, противником насилия. Неужели эта слава вся в прошлом? Разве не
стоит пожертвовать нашим мелочным достоинством ради того, чтобы не класть
еще один камень на могилу этой славы; не разыгрывать перед всевидящим взором
истории еще один эпизод национального цинизма? Мы готовимся силой навязать
нашу волю и нашу власть народу, который всегда был свободен, который любит
свою страну и ценит свою независимость так же, как и мы. И сегодня я не мог
сидеть здесь молча и ждать, когда это начнется. Раз мы бережно и заботливо
относимся к нашей стране, мы должны так же относиться и к другим странам. Я
люблю свою страну, потому я и подымаю свой голос. Пусть народ, против
которого мы собираемся выступить, и обладает воинственным духом, но ему ни
за что не устоять против нас. А война против такого народа, какой бы она ни
казалась притягательной сейчас, в момент ослепления, в будущем грозит
катастрофой. Великое сердце человечества всегда бьется сочувственно к
слабому. Мы как раз и ополчились против этого великого сердца человечества.
Мы следуем своей политике во имя справедливости и цивилизации; но
справедливость впоследствии осудит нас, а цивилизация предаст нас проклятию!
Пока он говорил, снаружи, на террасе, промелькнула маленькая фигурка; она
мчится туда, где звучит музыка, но, услышав голос Мора, вдруг
останавливается в открытых дверях и прислушивается. Это темноволосая,
черноглазая девочка в синем халатике.
Музыканты, доиграв свою мелодию, умолкают.
В наплыве чувств Мор слишком сильно сжимает в руке бокал, стекло ломается,
осколки падают в умывальную чашку для рук.
Девочка вбегает в комнату.
Олив!
Олив. С кем ты здесь говорил, папочка?
Мор (удивленно глядя на нее). Так, моя милочка, на ветер!
Олив. Но ветра сейчас нет!
Мор. Тогда каким же ветром занесло тебя сюда?
Олив (загадочно). Не ветром, а музыкой. А это ветер разбил бокал или он
сломался в твоей руке?
Мор. Вот что, моя маленькая фея, марш наверх, а то няня поймает тебя на
месте преступления. Ну, живо!
Олив. Ой нет, папочка! (Возбужденно и доверчиво.) Ты знаешь, сегодня,
наверное, что-то случится!
Мор. Вот тут ты не ошибаешься!
Олив (потянув к себе, заставляет его нагнуться и шепчет). Я должна
пробраться назад незамеченной. Ш-ш!.. (Внезапно бежит к окну и закутывается
в одну из портьер.)
Входит молодой человек с запиской в руке.
Мор. А, это вы, Стил!
Музыканты опять начинают играть.
Стил. От сэра Джона с нарочным из военного министерства.
Мор (читает записку). "Началось!"
Он стоит задумавшись, с запиской в руке, а Стил с беспокойством глядит ни
него. Это смуглый, бледный молодой человек с худым лицом и главами,
которые говорят о том, что он способен привязываться к людям и страдать
вместе с ними.
Стил. Я рад, что уже началось, сэр. Было бы очень жаль, если бы вы
выступили с этой речью.
Мор. И ты, Стил?
Стил. Я хочу сказать, что если война действительно началась...
Мор, Понятно. (Рвет записку.) А об этом помалкивайте.
Стил. Я вам еще нужен?
Мор вынимает из внутреннего кармана бумаги и швыряет их на бюро.
Мор. Ответьте на них.
Стил (идет к бюро). Фезерби был просто омерзителен. (Начинает писать.)
Мор снова охвачен внутренней борьбой.
Ни малейшего представления о том, что существует две стороны вопроса.
Мор бросает на него быстрый взгляд, украдкой подходит к обеденному столу и
берет свои заметки. Сунув их под мышку, он возвращается к двери на террасу и
там останавливается в нерешительности.
Вот вершина его красноречия (подражая): "Мы должны наконец показать
Наглости, что Достоинство не дремлет!"
Мор (выходит на террасу). Какой прелестный тихий вечер!
Стил. Это ответ больничному комитету "Коттедж-Госпитал". Написать, что
вы будете у них председательствовать?
Мор. Нет.
Стил пишет. Затем он поднимает глаза и видит, что Мора нет в комнате. Он
идет к стеклянной двери, смотрит направо и налево, возвращается к бюро и
уже хочет снова сесть, как вдруг новая мысль заставляет его в испуге
остановиться. Он снова идет к двери. Затем, схватив шляпу, поспешно выходит
через террасу. Когда он скрывается, из передней входит Кэтрин. Выглянув на
террасу, она идет к окну; некоторое время стоит там и прислушивается, затем
с беспокойством возвращается. Олив, тихонько подкравшись к ней из-за
занавески, обнимает ее за талию.
Кэтрин. Ах, доченька! Как ты напугала меня! Что ты тут делаешь,
маленькая шалунья!
Олив. Я уже все объяснила папе. Ведь второй раз повторять не нужно,
правда?
Кэтрин. Где папа?
Олив. Он ушел.
Кэтрин. Когда?
Олив. Да вот только что, а мистер Стил побежал за ним, как кролик.
Музыка умолкает.
Ну, ясно: им не заплатили.
Кэтрин. А теперь - моментально наверх! Не могу понять, как ты здесь
очутилась.
Олив. А я могу. (Заискивающим тоном.) Если ты заплатишь им, мамочка,
они наверняка сыграют еще.
Кэтрин. Ну, дай им вот это. Но только еще одну - не больше!
Она дает Олив монету, та бежит с ней к окну; открывает боковое стекло и
кричит музыкантам.
Олив. Ловите! И, пожалуйста, сыграйте еще одну песенку! (Возвращается
от окна и, видя, что мать погружена в свои мысли, ластится к ней.) У тебя
что-нибудь болит?
Кэтрин. У меня все болит, дорогая!
Олив. О!
Музыканты заиграли танец.
О! Мамочка! Я буду танцевать! (Сбрасывает с себя синие туфельки и начинает
танцевать и прыгать.)
Хьюберт входит из передней. С минуту он стоит, наблюдает за своей
племянницей, а Кэтрин глядит на него.
Хьюберт. Стивен ушел!
Кэтрин. Знаю... Остановись же, Олив!
Олив. А вы умеете так танцевать, дядя?
Хьюберт. Да, мой цыпленочек, еще как!
Кэтрин. Хватит, Олив!
Музыканты внезапно оборвали мелодию на середине такта. С улицы доносятся
отдаленные выкрики.
Олив. Слушай, дядя! Какой странный шум!
Хьюберт и Кэтрин внимательно прислушиваются, а Олив пристально смотрит на
них. Хьюберт идет к окну. Звуки слышны все ближе. Доносятся слова:
"Покупайте газеты! Война! Наши войска перешли границу! Жестокие бои!
Покупайте газеты!"
Кэтрин (сдавленным голосом). Да! Вот оно!
Уличные крики слышны с разных сторон, причем можно отчетливо различить два
голоса: "Война! Кому газеты?! Жестокие бои на границе! Покупайте газеты!"
Закрой окно! Не могу слышать эти исступленные крики.
Хьюберт закрывает окно, в это время из передней входит няня. Это пожилая
женщина, по-матерински решительная. Она устремляет на Олив строгий взгляд,
но тут до нее доносятся уличные крики.
Няня. О! Неужели началось?
Хьюберт отходит от окна.
Ваш полк уже отправляется, мистер Хьюберт?
Хьюберт. Да, нянечка.
Няня. О боже мой! Что будет с моим мальчиком!
Кэтрин (делает ей знаки, показывая на Олив, которая стоит с широко
раскрытыми глазами). Няня!
Хьюберт. Я не дам его в обиду, няня!
Няня. А он-то как раз жениться собрался. Да и вы еще и года не прошло,
как женаты. Ах, мистер Хьюберт, вы уж в самом деле поберегите и себя и его:
оба такие отчаянные!
Хьюберт. Я-то нет, няня!
Няня пристально смотрит ему в лицо, затем пальцем манит к себе Олив.
Олив (улавливая вокруг себя что-то новое в настроении взрослых, покорно
идет к ней). Спокойной ночи, дядя! Няня, ты знаешь, почему мне нужно было
спуститься вниз? (Горячим шепотом.) Это секрет! (Выходит с няней в переднюю,
и слышно, как она говорит.) Расскажи мне все про войну!
Хьюберт (подавляя волнение; с нарочитой грубоватостью). Мы отплываем в
пятницу, Кэт. Ты уж позаботься об Элен, сестричка.
Кэт. О! Как бы я хотела... Почему... женщины... не могут сражаться?
Хьюберт. Да, нелегко тебе со Стивеном и с его взглядами. Но раз война
уже началась, он быстро опомнится.
Кэтрин качает головой, затем внезапно бросается к нему на шею и горячо
обнимает его. И все подавлявшиеся ею чувства как будто нашли себе выход в
этом объятии.
Дверь из передней открывается, и снаружи слышен голос сэра Джона: "Хорошо, я
найду ее!"
Кэтрин. Отец!
Входит сэр Джон.
Сэр Джон. Стивен получил мою записку? Я послал ее сразу же, как приехал
в военное министерство.
Кэтрин. Наверно, получил. (Замечает разорванную записку на столе.) Ну,
конечно, да.
Сэр Джон. Газетчики уже выкрикивают последние новости. Слава богу, что
я успел удержать его от этой безумной речи.
Кэтрин. Вы уверены в этом?
Сэр Джон. А как же? Неужели он окажется таким феноменальным ослом?
Кэтрин. Боюсь, что да. (Идет к двери на террасу.) Скоро мы все узнаем.
----------------------------------------------------------------------------
Переводы с английского под редакцией Т. Озерской.
Перевод Б. Б. Томашевского
Джон Голсуорси. Собрание сочинений в шестнадцати томах. Т. 15.
Библиотека "Огонек".
М., "Правда", 1962
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
Стивен Мор, член парламента.
Кэтрин, его жена.
Олив, их маленькая дочь.
Настоятель Стауэрского собора, дядя Кэтрин.
Генерал сэр Джон Джулиан, ее отец.
Капитан Хьюберт Джулиан, ее брат.
Элен, его жена.
Эдуард Мендип, редактор газеты "Парфенон".
Аллен Стил, секретарь Мора.
Джеймс Xоум, архитектор |
Чарлз Шелдер, адвокат } депутация избирателей Мора.
Марк Уэис, книготорговец |
Уильям Бэннинг, фабрикант |
Няня.
Рефорд, ее сын, вестовой Хьюберта.
Невеста Рефорда.
Генри, лакей.
Швейцар.
Несколько джентльменов в черных костюмах.
Студент.
Девушка.
Толпа горожан.
Действие первое. Столовая в лондонском доме Мора. Вечер.
Действие второе. Там же. Утро.
Действие третье.
Картина первая. Переулок в окрестностях Лондона, куда выходит задний
фасад небольшого театра. Картина вторая. Спальня Кэтрин.
Действие четвертое. Столовая в доме Мора. Вторая половина дня. Эпилог.
Одна из лондонских площадей. На рассвете.
Между первым и вторым действиями проходит несколько дней. Между вторым и
третьим действиями - три месяца. Первая и вторая картины третьего действия
происходят немедленно одна за другой. Между третьим и четвертым действиями
проходит несколько часов. Между четвертым действием и заключительной
картиной проходит неопределенный промежуток времени.
Июльский вечер. Половина десятого. Столовая, освещенная канделябрами,
отделанная ярко-синими обоями и убранная коврами и портьерами того же цвета.
Высокие стеклянные двери между колоннами открыты; они выходят на широкую
террасу, за которой видны во тьме силуэты деревьев, а вдали - очертания
освещенных домов. С одной стороны "фонарь" (глубокий выступ комнаты или ниша
с окном), наполовину прикрытый задернутыми портьерами. Напротив него дверь,
ведущая в переднюю. За овальным палисандровым столом, уставленным серебром,
цветами, фруктами и бутылками вина, сидят шесть человек. Они только что
кончили обедать. Спиной к "фонарю" сидит Стивен Мор, хозяин дома, человек
лет сорока; у него приятное лицо, обаятельная улыбка и глаза мечтателя.
Справа от него - сэр Джон Джулиан, старый солдат; у него загорелое лицо с
тонкими чертами и седые усы. Справа от сэра Джона его брат, настоятель
Стауэрского собора, высокий, смуглый священник аскетического вида; далее -
справа - Кэтрин; она наклонилась вперед и положила локти на стол; подперев
подбородок ладонями, она пристально смотрит через стол на своего мужа;
справа от нее сидит Эдуард Meндип, бледный человек лет сорока пяти, почти
совсем лысый, у него красивый лоб и на резко очерченных губах играет широкая
улыбка, так что видны его зубы; между ним и Мором - Элен Джулиан,
хорошенькая темноволосая молодая женщина, погруженная в собственные мысли.
Когда поднимается занавес, слышны голоса людей, горячо спорящих между собою.
Настоятель. Я с тобой не согласен, Стивен, абсолютно и полностью не
согласен.
Мор. Ну что ж, я тут ничего не могу поделать.
Мендип. Вспомни одну из недавних войн, Стивен! Разве твои рыцарские
взгляды принесли тогда какую-нибудь пользу? И то, на что смотрели сквозь
пальцы, когда ты был молодым и мало кому известным членом парламента, на
заместителя министра может навлечь анафему. Ты не вправе себе это
позволить...
Mор. Я не вправе позволить себе следовать призыву совести? Вот это
новость, Мендип.
Мендип. Даже самые высокие идеалы могут быть неуместными, мой друг.
Настоятель. Правительство имеет здесь дело с диким народом, не
признающим никаких законов, и я думаю, что питать к нему сочувствие или
жалость нет никакого смысла.
Мор. Их тоже сотворил господь, настоятель.
Мендип. В этом я сомневаюсь.
Настоятель. Они оказались вероломными. Мы имеем право покарать их.
Мор. Если я подойду и ударю беспомощного человека, а он в ответ на это
ударит меня, разве я имею право карать его?
Сэр Джон. Не мы явились зачинщиками.
Мор. Как? А наши миссионеры и наша торговля?
Настоятель. Вот это действительно новость. На благодеяния цивилизации
они станут отвечать насилиями и убийством, а ты будешь подыскивать
оправдания? Разве ты забыл Глэйва и Морлинсона?
Сэр Джон. Верно. А несчастный Грум и его жена?
Мор. Они отправились в дикую страну, зная, что тамошние племена
настроены против них, и действовали там по собственной инициативе. Какое
дело всему нашему народу до злоключений отдельных авантюристов?
Сэр Джон. Но мы не можем равнодушно смотреть на то, как расправляются с
нашими соотечественниками.
Настоятель. Разве устанавливаемые нами порядки не являются
благодеянием, Стивен?
Мор. Иногда да. Но я всем сердцем отвергаю мнение, будто наше
владычество может облагодетельствовать такой народ, как этот, народ,
принадлежащий к особой расе и отличающийся от нас, как свет от тьмы, по
цвету кожи, по религии, по всему. Мы можем только извратить их здоровые
инстинкты.
Настоятель. Вот эта точка зрения для меня совершенно непостижима.
Meндип. Если развить твою философию до логического конца, Стивен, то
она приведет к застою. Только на небе есть неизменные звезды, на земле их
нет. Нации не могут жить изолированно, не вмешиваясь в дела других наций.
Мор. Во всяком случае, большие нации могли бы не вмешиваться в дела
малых.
Mендип. Если бы они не вмешивались, то не было бы больших наций.
Дорогой мой, мы знаем, что малые нации - это твой конек. Но министерский
пост должен был бы хоть немного утихомирить тебя.
Сэр Джон. Я служил своей родине пятьдесят лет и утверждаю, что она ни в
чем не преступила законов справедливости.
Mор. Я тоже надеюсь прослужить ей пятьдесят лет, сэр Джон, но я
заявляю, что сейчас она действует несправедливо.
Mендип. Бывают моменты, когда таких вещей просто нельзя говорить!
Mор. И все-таки я выступлю. И не далее как сегодня вечером, Мендип.
Мендип. В палате общин?
Мор кивает.
Кэтрин. Стивен!
Мендип. Миссис Мор, вы не должны допускать этого. Это - сумасшествие!
Мор (вставая). Можете завтра сообщить об этом читателям, Мендип.
Посвятите моему выступлению передовую статью в своем "Парфеноне".
Мендип. Политическое безумие! Человек, занимающий такой пост, как ты,
не имеет права давать волю своим чувствам накануне серьезных событий!
Mор. Я никогда не скрывал своих чувств. Я против этой войны и против
тех захватнических актов, к которым, как все мы знаем, она приведет.
Мендип. Дорогой мой! Не будь донкихотом. Война вот-вот начнется, и
никакие твои усилия не смогут предотвратить ее.
Элен. Нет, не может быть!
Mендип. Боюсь, что так, миссис Хьюберт.
Сэр Джон. В этом нет сомнения, Элен.
Meндип (Мору). Значит, ты собираешься воевать с ветряными мельницами?
Мор кивает.
Мендип. C'est magnifique! {Вот это великолепно! (франц.).}
Mор. Я делаю это не ради дешевой популярности.
Mендип. Но именно так ты ее и добьешься!
Мор. Что ж! Хотя бы даже такой ценой, но я должен иногда говорить
правду.
Сэр Джон. То, что ты собираешься говорить, неправда.
Mендип. Чем величественнее правда, тем огромнее клевета и тем сильнее
она ранит.
Настоятель (пытаясь успокоить и примирить спорящих). Мой дорогой
Стивен, даже если бы ты был прав в своих исходных построениях, - с чем я,
впрочем, не могу согласиться, - безусловно, бывает время, когда совесть
одного человека должна покориться общему настроению, чувству всей страны.
Речь идет о нашей национальной чести.
Сэр Джон. Прекрасно сказано, Джеймс!
Мор. Нации - плохие судьи в вопросах собственной чести, настоятель!
Настоятель. Таких мнений я разделять не могу!
Мор. Естественно. Они недостаточно осмотрительны.
Кэтрин (останавливая настоятеля). Дядя Джеймс! Прошу вас!
Мор внимательно смотрит на нее.
Сэр Джон. Значит, ты собираешься стать во главе группы смутьянов,
погубить свою карьеру и заставить меня краснеть за то, что ты мой зять?
Мор. Разве человек должен исповедовать только те убеждения, которые
пользуются всеобщим признанием? Вы сами достаточно часто подставляли себя
под выстрелы, сэр Джон.
Сэр Джон. Но я никогда не подставлял себя под выстрелы своих
соотечественников... Помни: твоя речь будет опубликована во всех иностранных
газетах; будь уверен, они ухватятся за все, что может быть использовано
против нас. Как вам это нравится: саморазоблачение перед другими
государствами!
Мор. Вы все-таки признаете, что это будет саморазоблачением?
Сэр Джон. Я? Нет, сэр.
Настоятель. Создавшемуся в тех краях положению надо положить конец раз
и навсегда. Оно стало уже невыносимым. Ну, а ты, Кэтрин, почему ты не
поддерживаешь нас?
Мор. Моя страна, права она или нет! Пусть она виновата, все равно будь
верен своей стране.
Mендип. Это еще вопрос.
Катрин поднимается с места. Настоятель тоже встает.
Настоятель (тихо). Quem Deus vult perdere!.. {Начало латинской
поговорки: "Quem Deus perdere vult, prius dementat" ("Кого бог хочет
покарать, того он сперва лишает разума").}
Сэр Джон. Это не патриотично!
Мор. Я не желаю поддерживать тиранию и насилие!
Кэтрин. Отец вовсе не поддерживает тирании. И никто из нас ее не
поддерживает, Стивен.
Входит Хьюберт Джулиан, высокий человек с военной выправкой.
Элен. Хьюберт! (Встает и идет к нему.)
Они тихо беседуют у двери.
Сэр Джон. Так объясни нам, ради бога, чего ты хочешь? По чистой
совести, мы терпели достаточно долго.
Мор. Сэр Джон, мы, великие державы, должны изменить свою политику в
отношении слабых наций. Даже собаки могут служить нам примером,- посмотрите,
как ведет себя большая собака с маленькой.
Mендип. Нет, нет, все это не так просто.
Mор. Я не вижу причин, Мендип, почему бы благородству не стать основой
отношений между нациями - хотя бы в такой степени, как у собак!
Мендип. Мой дорогой друг, неужели ты хочешь сделаться жалким
отщепенцем, борцом за безнадежное дело?
Мор. Это - дело не безнадежное.
Mендип. Правое оно или неправое, но это - самое безнадежное дело на
свете. Никогда еще слово "патриотизм" не возбуждало толпу так, как сейчас.
Берегись толпы, Стивен, берегись толпы!
Mор. И только потому, что господствующее настроение идет вразрез с
моими взглядами, я, политический деятель, должен отказаться от своих
убеждений?! Дело не в том, прав я или не прав, Мендип, а в том, что вы все
заставляете меня трусливо отмежеваться от своих взглядов только потому, что
они не популярны.
Настоятель. Боюсь, мне пора идти. (К Кэтрин.) Спокойной ночи, моя
дорогая! А! Хьюберт! (Здоровается с Хьюбертом.) Мистер Мендип, нам по пути.
Хотите, я подвезу вас?
Мендип. Благодарю вас. Доброй ночи, миссис Мор. Остановите его! Он себя
губит. (Выходит вместе с настоятелем.)
Кэтрин берет Элен под руку и уводит ее из комнаты. Хьюберт остается стоять у
двери.
Сэр Джон. Я знал, что по многим вопросам ты придерживаешься весьма
крайних взглядов, Стивен, но я никогда не думал, что муж моей дочери
окажется пораженцем, готовым отстаивать мир любой ценой.
Мор. Я вовсе не таков! Но уж если драться, то я предпочитаю драться с
кем-нибудь, кто не слабее и не меньше меня!
Сэр Джон. Ну что ж! Мне остается молить бога, чтобы ты очнулся от
своего безумия, прежде чем выступишь с этой речью. Мне пора к себе, в
военное министерство. До свидания, Хьюберт.
Хьюберт. До свидания, отец.
Сэр Джон выходит.
(Стоит неподвижно, явно удрученный.) У нас уже получен приказ.
Мор. Что ты говоришь?! Когда же вы отплываете?
Хьюберт. Немедленно.
Мор. Бедная Элен!
Хьюберт. Еще и года не прошло, как мы поженились. Не повезло нам!
Мор сочувственно притрагивается к его плечу.
Ну что ж! Придется спрятать свои чувства в карман. Послушай, Стивен, не
выступай с этой речью! Подумай о Кэтрин, ведь ее отец в военном
министерстве, а я ухожу на войну, а Ральф и старина Джордж уже там! Ты
войдешь в раж и наговоришь бог знает чего!
Mор. Я обязан выступить, Хьюберт.
Хьюберт. Нет, нет! Придержи свои страсти хоть на сегодняшний вечер!
Ведь через несколько часов все начнется.
Мор отворачивается от него.
Если тебе наплевать на то, что ты губишь собственную карьеру, то по крайней
мере не заставляй Кэтрин разрываться надвое!
Мор. Но ты же не увиливаешь от своего долга ради своей жены.
Хьюберт. Ну вот что я тебе скажу! Ты, я вижу, готов мчаться напролом,
не разбирая пути, и потому разобьешься. Там затевается не какой-нибудь
пикник! Нам могут всыпать по первое число. Вот увидишь, какие тут страсти
разгорятся, когда там, в горах, перережут два-три наших отряда. Это ужасная
страна. У горцев современное оружие, и они дерутся, как черти! Брось это
дело, слышишь, Стивен!
Мор. Надо же иногда чем-то рисковать, Хьюберт, даже в моей профессии!
Входит Кэтрин.
Хьюберт. Но это безнадежно, старина, абсолютно безнадежно.
Мор отворачивается к окну. Хьюберт повернулся к сестре, потом, сделав жест в
сторону Мора, как бы предоставляя дальнейшее ей, выходит.
Кэтрин. Стивен! Неужели ты действительно хочешь выступить с этой речью?
Он кивает.
Я прошу тебя не делать этого.
Мор. Ты ведь знаешь мои убеждения.
Кэтрин. Но ведь это наша родина. Мы не можем отделять себя от нее. Ты
ничего не остановишь, только вызовешь к себе всеобщую ненависть. Мне этого
не перенести.
Mор. Я уже говорил тебе, Кэт, кто-то должен возвысить голос. Две или
три военные неудачи - а они, несомненно, будут - и вся страна придет в
ярость и обезумеет. И еще один маленький народ перестанет существовать.
Кэтрин. Если ты веришь в свою страну, ты должен верить: чем больше у
нее владений, чем больше могущества, тем лучше это будет для всех.
Мор. Ты в этом убеждена?
Кэтрин. Да.
Mор. Я готов уважать твое мнение. Я даже понимаю его. Но... я не могу
присоединиться к нему.
Кэтрин. Но, Стивен, твоя речь будет призывом, на который откликнутся
всякие сумасброды, все, кто затаил злобу на родную страну. Они сделают тебя
своим знаменем.
Мор улыбается.
Да, да! И ты упустишь возможность стать членом кабинета, тебе придется,
может быть, даже подать в отставку и уйти из парламента.
Мор. Собаки лают - ветер носит!
Кэтрин. Нет, нет! Ведь если ты берешься за какое-нибудь дело, ты всегда
доводишь его до конца; а что хорошего может получиться на этот раз?
Мор. По крайней мере история не скажет: "И они совершили это без
единого протеста со стороны своих общественных деятелей!"
Кэтрин. Есть многие другие, кто...
Мор. Поэты?
Кэтрин. Ты помнишь тот день во время нашего медового месяца, когда мы
поднимались на Бен-Лоуэрс? Ты лежал, уткнувшись лицом в вереск, и говорил,
что тебе кажется, будто ты целуешь любимую женщину. В небе звенел жаворонок,
и ты сказал, что это голос великой любви. Холмы были в синей дымке. И
поэтому мы решили отделать эту комнату в синих тонах: ведь это цвет нашей
страны! {Синий цвет считается национальным цветом Англии.} Ты же любишь ее!
Мор. Люблю, конечно, люблю!
Кэтрин. Ты сделал бы это для меня... тогда!
Мор. А разве ты стала бы просить меня об этом, Кэт... тогда?
Кэтрин. Да. Это наша страна. О Стивен, подумай о том, что это значит
для меня, когда Хьюберт и другие наши мальчики отправляются туда - на войну!
А бедная Элен, а отец? Я прошу тебя не выступать с этой речью!
Мор. Кэт! Это нечестно. Неужели ты хочешь, чтобы я чувствовал себя
последним подлецом?
Кэтрин (задыхаясь). Я... я... почти уверена, что ты будешь подлецом,
если выступишь! (Смотрит на него, испуганная собственными словами.)
В это время лакей Генри является убрать со стола, и она говорит очень тихо.
Я умоляю тебя не делать этого!
Он не отвечает, и она уходит.
Mор (к Генри). Потом, Генри, немного позже, пожалуйста!
Генри уходит. Мор продолжает стоять, глядя на стол, затем поднимает руку к
шее, как будто воротничок его душит, наливает в бокал воды и пьет. На
улице за окном остановились два уличных музыканта с арфой и скрипкой; издав
несколько нестройных звуков, они начинают играть. Мор идет к окну и
откидывает занавеску. Спустя минуту он возвращается к столу и берет конспект
своей речи. Он мучительно думает, не зная, на что решиться.
Будешь подлецом!.. (Как будто хочет разорвать свой конспект. Затем, приняв
другое решение, начинает перелистывать его и тихо говорит про себя. Его
голос постепенно становится все громче, и он произносит перед пустой
комнатой конец своей будущей речи.) Мы привыкли называть нашу страну борцом
за свободу, противником насилия. Неужели эта слава вся в прошлом? Разве не
стоит пожертвовать нашим мелочным достоинством ради того, чтобы не класть
еще один камень на могилу этой славы; не разыгрывать перед всевидящим взором
истории еще один эпизод национального цинизма? Мы готовимся силой навязать
нашу волю и нашу власть народу, который всегда был свободен, который любит
свою страну и ценит свою независимость так же, как и мы. И сегодня я не мог
сидеть здесь молча и ждать, когда это начнется. Раз мы бережно и заботливо
относимся к нашей стране, мы должны так же относиться и к другим странам. Я
люблю свою страну, потому я и подымаю свой голос. Пусть народ, против
которого мы собираемся выступить, и обладает воинственным духом, но ему ни
за что не устоять против нас. А война против такого народа, какой бы она ни
казалась притягательной сейчас, в момент ослепления, в будущем грозит
катастрофой. Великое сердце человечества всегда бьется сочувственно к
слабому. Мы как раз и ополчились против этого великого сердца человечества.
Мы следуем своей политике во имя справедливости и цивилизации; но
справедливость впоследствии осудит нас, а цивилизация предаст нас проклятию!
Пока он говорил, снаружи, на террасе, промелькнула маленькая фигурка; она
мчится туда, где звучит музыка, но, услышав голос Мора, вдруг
останавливается в открытых дверях и прислушивается. Это темноволосая,
черноглазая девочка в синем халатике.
Музыканты, доиграв свою мелодию, умолкают.
В наплыве чувств Мор слишком сильно сжимает в руке бокал, стекло ломается,
осколки падают в умывальную чашку для рук.
Девочка вбегает в комнату.
Олив!
Олив. С кем ты здесь говорил, папочка?
Мор (удивленно глядя на нее). Так, моя милочка, на ветер!
Олив. Но ветра сейчас нет!
Мор. Тогда каким же ветром занесло тебя сюда?
Олив (загадочно). Не ветром, а музыкой. А это ветер разбил бокал или он
сломался в твоей руке?
Мор. Вот что, моя маленькая фея, марш наверх, а то няня поймает тебя на
месте преступления. Ну, живо!
Олив. Ой нет, папочка! (Возбужденно и доверчиво.) Ты знаешь, сегодня,
наверное, что-то случится!
Мор. Вот тут ты не ошибаешься!
Олив (потянув к себе, заставляет его нагнуться и шепчет). Я должна
пробраться назад незамеченной. Ш-ш!.. (Внезапно бежит к окну и закутывается
в одну из портьер.)
Входит молодой человек с запиской в руке.
Мор. А, это вы, Стил!
Музыканты опять начинают играть.
Стил. От сэра Джона с нарочным из военного министерства.
Мор (читает записку). "Началось!"
Он стоит задумавшись, с запиской в руке, а Стил с беспокойством глядит ни
него. Это смуглый, бледный молодой человек с худым лицом и главами,
которые говорят о том, что он способен привязываться к людям и страдать
вместе с ними.
Стил. Я рад, что уже началось, сэр. Было бы очень жаль, если бы вы
выступили с этой речью.
Мор. И ты, Стил?
Стил. Я хочу сказать, что если война действительно началась...
Мор, Понятно. (Рвет записку.) А об этом помалкивайте.
Стил. Я вам еще нужен?
Мор вынимает из внутреннего кармана бумаги и швыряет их на бюро.
Мор. Ответьте на них.
Стил (идет к бюро). Фезерби был просто омерзителен. (Начинает писать.)
Мор снова охвачен внутренней борьбой.
Ни малейшего представления о том, что существует две стороны вопроса.
Мор бросает на него быстрый взгляд, украдкой подходит к обеденному столу и
берет свои заметки. Сунув их под мышку, он возвращается к двери на террасу и
там останавливается в нерешительности.
Вот вершина его красноречия (подражая): "Мы должны наконец показать
Наглости, что Достоинство не дремлет!"
Мор (выходит на террасу). Какой прелестный тихий вечер!
Стил. Это ответ больничному комитету "Коттедж-Госпитал". Написать, что
вы будете у них председательствовать?
Мор. Нет.
Стил пишет. Затем он поднимает глаза и видит, что Мора нет в комнате. Он
идет к стеклянной двери, смотрит направо и налево, возвращается к бюро и
уже хочет снова сесть, как вдруг новая мысль заставляет его в испуге
остановиться. Он снова идет к двери. Затем, схватив шляпу, поспешно выходит
через террасу. Когда он скрывается, из передней входит Кэтрин. Выглянув на
террасу, она идет к окну; некоторое время стоит там и прислушивается, затем
с беспокойством возвращается. Олив, тихонько подкравшись к ней из-за
занавески, обнимает ее за талию.
Кэтрин. Ах, доченька! Как ты напугала меня! Что ты тут делаешь,
маленькая шалунья!
Олив. Я уже все объяснила папе. Ведь второй раз повторять не нужно,
правда?
Кэтрин. Где папа?
Олив. Он ушел.
Кэтрин. Когда?
Олив. Да вот только что, а мистер Стил побежал за ним, как кролик.
Музыка умолкает.
Ну, ясно: им не заплатили.
Кэтрин. А теперь - моментально наверх! Не могу понять, как ты здесь
очутилась.
Олив. А я могу. (Заискивающим тоном.) Если ты заплатишь им, мамочка,
они наверняка сыграют еще.
Кэтрин. Ну, дай им вот это. Но только еще одну - не больше!
Она дает Олив монету, та бежит с ней к окну; открывает боковое стекло и
кричит музыкантам.
Олив. Ловите! И, пожалуйста, сыграйте еще одну песенку! (Возвращается
от окна и, видя, что мать погружена в свои мысли, ластится к ней.) У тебя
что-нибудь болит?
Кэтрин. У меня все болит, дорогая!
Олив. О!
Музыканты заиграли танец.
О! Мамочка! Я буду танцевать! (Сбрасывает с себя синие туфельки и начинает
танцевать и прыгать.)
Хьюберт входит из передней. С минуту он стоит, наблюдает за своей
племянницей, а Кэтрин глядит на него.
Хьюберт. Стивен ушел!
Кэтрин. Знаю... Остановись же, Олив!
Олив. А вы умеете так танцевать, дядя?
Хьюберт. Да, мой цыпленочек, еще как!
Кэтрин. Хватит, Олив!
Музыканты внезапно оборвали мелодию на середине такта. С улицы доносятся
отдаленные выкрики.
Олив. Слушай, дядя! Какой странный шум!
Хьюберт и Кэтрин внимательно прислушиваются, а Олив пристально смотрит на
них. Хьюберт идет к окну. Звуки слышны все ближе. Доносятся слова:
"Покупайте газеты! Война! Наши войска перешли границу! Жестокие бои!
Покупайте газеты!"
Кэтрин (сдавленным голосом). Да! Вот оно!
Уличные крики слышны с разных сторон, причем можно отчетливо различить два
голоса: "Война! Кому газеты?! Жестокие бои на границе! Покупайте газеты!"
Закрой окно! Не могу слышать эти исступленные крики.
Хьюберт закрывает окно, в это время из передней входит няня. Это пожилая
женщина, по-матерински решительная. Она устремляет на Олив строгий взгляд,
но тут до нее доносятся уличные крики.
Няня. О! Неужели началось?
Хьюберт отходит от окна.
Ваш полк уже отправляется, мистер Хьюберт?
Хьюберт. Да, нянечка.
Няня. О боже мой! Что будет с моим мальчиком!
Кэтрин (делает ей знаки, показывая на Олив, которая стоит с широко
раскрытыми глазами). Няня!
Хьюберт. Я не дам его в обиду, няня!
Няня. А он-то как раз жениться собрался. Да и вы еще и года не прошло,
как женаты. Ах, мистер Хьюберт, вы уж в самом деле поберегите и себя и его:
оба такие отчаянные!
Хьюберт. Я-то нет, няня!
Няня пристально смотрит ему в лицо, затем пальцем манит к себе Олив.
Олив (улавливая вокруг себя что-то новое в настроении взрослых, покорно
идет к ней). Спокойной ночи, дядя! Няня, ты знаешь, почему мне нужно было
спуститься вниз? (Горячим шепотом.) Это секрет! (Выходит с няней в переднюю,
и слышно, как она говорит.) Расскажи мне все про войну!
Хьюберт (подавляя волнение; с нарочитой грубоватостью). Мы отплываем в
пятницу, Кэт. Ты уж позаботься об Элен, сестричка.
Кэт. О! Как бы я хотела... Почему... женщины... не могут сражаться?
Хьюберт. Да, нелегко тебе со Стивеном и с его взглядами. Но раз война
уже началась, он быстро опомнится.
Кэтрин качает головой, затем внезапно бросается к нему на шею и горячо
обнимает его. И все подавлявшиеся ею чувства как будто нашли себе выход в
этом объятии.
Дверь из передней открывается, и снаружи слышен голос сэра Джона: "Хорошо, я
найду ее!"
Кэтрин. Отец!
Входит сэр Джон.
Сэр Джон. Стивен получил мою записку? Я послал ее сразу же, как приехал
в военное министерство.
Кэтрин. Наверно, получил. (Замечает разорванную записку на столе.) Ну,
конечно, да.
Сэр Джон. Газетчики уже выкрикивают последние новости. Слава богу, что
я успел удержать его от этой безумной речи.
Кэтрин. Вы уверены в этом?
Сэр Джон. А как же? Неужели он окажется таким феноменальным ослом?
Кэтрин. Боюсь, что да. (Идет к двери на террасу.) Скоро мы все узнаем.