Нора подняла голову:
- Что случилось, дама?
Миссис Пендайс секунду не знала, что сказать. Потом спокойно проговорила:
- Ничего, дорогая. Жарко сегодня с утра, не правда ли? Надо взять нюхательной соли.
И она пошла к двери, дряхлый Рой следовал за ней по пятам. Спаньель Джон, перед самым носом которого хозяин захлопнул дверь, воспользовался случаем и выбежал первый. Нора и Би отодвинули тарелки.
- Я не могу есть, - сказала Би. - Ужасно, когда не знаешь, что происходит.
Нора ответила:
- Просто невыносимо! Ну почему мы не родились мужчинами? Что фокстерьеры, что мы с тобой: хоть умри, никто ничего нам не расскажет!
Миссис Пендайс пошла не к себе в комнату, а в библиотеку. Ее муж сидел за столом, глядя на письмо Джорджа. В руке у него было перо, но он не писал.
- Хорэс, - тихо окликнула его жена, - Джон пришел к тебе!
Мистер Пендайс ничего не ответил, но опустил вниз левую руку. Спаньель Джон ткнулся в нее носом и принялся лизать ее.
- Позволь мне прочесть письмо.
Мистер Пендайс протянул письмо, не сказав ни слова. Миссис Пендайс благодарно положила руку ему на плечо. Его необычное молчание тронуло ее. Он ничего не заметил, уставившись на перо, будто удивляясь, почему оно само не пишет ответа. Затем отшвырнул его в сторону, а взгляд его говорил: "Ты родила на свет этого молодца, полюбуйся, что получилось!"
Он все эти дни думал и точно определил слабые стороны в характере своего сына. За эту неделю он утвердился в мысли, что, если бы не жена, Джордж был бы весь в него. С его уст были готовы сорваться слова упрека, но замерли. Неуверенность, что жена согласится с ним, сознание того, что она жалеет сына, тайная гордость, которую он испытал, читая слова: "А Белью скажите от меня, чтобы он убирался ко всем чертям", - все это вместе с мыслью, никогда не покидавшей его: "Честь семьи, усадьба", заставило его промолчать. Он повернулся к столу и взялся за перо.
Миссис Пендайс успела три раза перечитать письмо и невольно спрятала его у себя на груди. Оно было адресовано не ей, но Хорэс, несомненно, знал его наизусть, а в гневе мог и порвать. Письмо, которое они так ждали, не сказало ей ничего нового. Рука ее соскользнула с плеча мужа, и она больше не подняла ее. Она стояла, сплетая и расплетая пальцы, а солнечный свет, падая сквозь узкое окно, ласкал всю ее фигуру, искрился в волосах. Солнечный луч зажигал крохотные озерца то в ее глазах, отчего в них яснее виднелись тревога и печаль, то на изящном медальоне из стали, который носили еще ее мать и бабка - но теперь в нем хранился локон Джорджа, а не их сыновей; на бриллиантовых перстнях и браслете из аметистов и жемчуга (миссис Пендайс носила украшения, потому что любила красивые вещи). Ее платье, руки, волосы, согретые солнцем, источали тонкий аромат лаванды. Кто-то скребся за дверью библиотеки - "милые собачки" догадались, что хозяйка не у себя. Лавандовый запах коснулся и обоняния мистера Пендайса, еще усилив его раздраженность. Раздражало его и молчание жены. Однако ему не приходило в голову, что его собственное молчание угнетающе действует на миссис Пендайс. Он отложил перо.
- Я не могу писать, когда ты стоишь у маня над душой, Марджори!
Миссис Пендайс отошла, так что солнечный свет больше не падал на нее.
- Джордж пишет, что он принимает меры. Что это означает, Хорэс, как ты думаешь?
Услыхав от жены вопрос, который занимал и его, он наконец не выдержал:
- Я не желаю больше оставаться в неведении! Я сам поеду в Лондон и поговорю с ним!
Он уехал с поездом в 10.20, обещав вернуться с шестичасовым.
В восьмом часу того же вечера двуколка, запряженная пегой кобылой с белой звездой на лбу, подъехала к станции Уорстед Скайнес, и мальчишка-грум осадил лошадь у кассы. Коляска мистера Пендайса, подъехавшая чуть позже, заняла место позади двуколки. За минуту до поезда подкатил шарабан лорда Куорримена, запряженный парой вороных, объехал коляску мистера Пендайса и двуколку и встал впереди. Поодаль от этого ряда нарядных экипажей ждали поезд станционный извозчик и две фермерские повозки. В этой расстановке был свой смысл и целесообразность, как будто само провидение определяло места. Провидение только в одном ошиблось - поместив напротив кассы двуколку капитана Белью, а не шарабан лорда Куорримена, так чтобы соседом мистера Пендайса оказался именно он.
Первым из вагона вышел мистер Пендайс и, раздраженно глянув на двуколку, проследовал к своему экипажу. Лорд Куорримен появился вторым. Его массивная голова с загорелым, покрытым редкими волосами затылком, незаметно переходящим в шею, была увенчана серым цилиндром. Полы его серого сюртука были квадратные, и такими же квадратными были носки его сапог.
- Здравствуйте, Пендайс! - крикнул он дружески. - Я не видел вас на перроне. Как поживает миссис Пендайс?
Мистер Пендайс обернулся, чтобы ответить, и встретил взгляд маленьких горящих глаз капитана Белью, подошедшего третьим. Они не поздоровались, и Белью, вскочив в свою двуколку, резко дернул вожжи, объехал повозки фермеров и понесся с бешеной быстротой. Его грум бросился со всех ног вдогонку, уцепился и вспрыгнул на запятки. Шарабан лорда Куорримена подвинулся на освободившееся место, и недосмотр провидения был исправлен.
- Этот Белью совсем сумасшедший. Вы видаетесь с ним?
- Нет, и не имею особого желания, - ответил мистер Пендайс. - По мне пусть он лучше уберется куда-нибудь из наших мест.
Лорд Куорримен улыбнулся.
- Там, где есть охота, подобные субъекты не редкость. На всякую свору непременно находится один такой. Где сейчас его жена? Красивая женщина. Много огня, а?
Мистеру Пендайсу показалось, что лорд Куорримен смотрит на него понимающим взглядом, и, пробормотав: "Может быть!", - он полез в коляску.
Лорд Куорримен ласково глядел на своих лошадей. Он не принадлежал к тем людям, что ломают головы над вечными вопросами бытия: как? отчего? зачем? Всеблагой господь создал его лордом Куоррименом, создал его старшего сына лордом Куонтоком; всеблагой господь создал гаддесдонских гончих - помилуйте, чего же еще?
Воротившись домой, мистер Пендайс прошел в свою туалетную. В углу возле ванны лежал спаньель Джон в окружении целого полчища домашних туфель хозяина, - так ему легче было переносить разлуку. Его темно-коричневые глаза глядели на дверь, поблескивая серпом белка. Он подбежал к сквайру, виляя хвостом, с туфлей в зубах, и взгляд его ясно говорил: "О хозяин! Где ты пропадал? Почему тебя так долго не было? Я жду тебя весь день с половины одиннадцатого!"
От сердца мистера Пендайса на секунду отлегло.
- Джон! - ласково позвал он собаку и принялся переодеваться к обеду.
Миссис Пендайс вошла, когда ее муж завязывал свой белый галстук. Она срезала в сврем саду первый розовый бутон; она сделала это потому, что ей было жалко мужа и хотелось сделать ему приятное, но главное потому, что это позволило ей тотчас же пойти к нему в туалетную.
- Вот тебе бутоньерка, Хорэс. Ты видел его?
- Нет.
Этого ответа она боялась больше всего. Она не верила, что их встреча чему-нибудь поможет - весь день ее пробирала дрожь, когда она воображала себе эту встречу; но теперь, когда она узнала, что Хорэс не видел сына, она поняла по тому, как сжалось сердце, что любой исход был бы лучше, чем неизвестность. Она долго ждала, чтобы он заговорил, и, наконец, не выдержав, воскликнула:
- Расскажи мне, Хорэс, что было в Лондоне? Мистер Пендайс желчно взглянул на жену.
- Рассказывать нечего. Я поехал к нему в клуб. Он больше не живет на старой квартире. Прождал его весь день. Наконец оставил записку, чтобы он завтра приехал сюда. Послал за Парамором, пригласил и его в Уорстед Скайнес. Я положу этому конец!
Миссис Пендайс посмотрела в окно: все та же заросшая кустами ограда, те же рощи, шпиль над церковью, кровли фермерских домиков - все, что столько лет составляло ее мир.
- Джордж не приедет, - сказала она.
- Джордж сделает то, что я ему велю.
Миссис Пендайс покачала головой: материнским чутьем она знала, что права.
Мистер Пендайс бросил застегивать жилет.
- Пусть Джордж не забывается. Он в полной зависимости от меня.
И он перестал хмуриться, как будто в этих словах открылась ему вся суть создавшегося положения, весь смысл системы, управляющей жизнью его сына. На миссис Пендайс эти слова оказали странное действие. Они поразили ее ужасом. Точно она увидела хлыст, занесенный над голой спиной ее сына, точно перед ним в холодную ночь захлопнули дверь. Но, кроме ужаса, было еще более мучительное и горькое чувство, как будто пригрозили хлыстом ей самой, осмелились выказать непочтение тому в ее душе, что было для нее дороже жизни, что было в ее крови, что накапливалось столетиями и вошло в самую ее плоть, что никто еще никогда не оскорблял. В ту же секунду в ее голове молнией пронеслась до смешного практическая мысль: "У меня есть собственные триста фунтов в год". Потом это сложное чувство пропало, как пропадают во сне внезапно возникшие кошмарные видения, оставляя после себя глухую боль в душе, причина которой исчезла из памяти.
- Гонг, Хорэс! - сказала миссис Пендайс. - У нас сегодня обедает Сесил Тарп. Я пригласила Бартеров, но бедняжка Роза чувствует себя неважно. Теперь уже совсем скоро. Ожидают 15 июня.
Мистер Пендайс взял у жены свой фрак и сунул руки в рукава на атласной подкладке.
- Если бы я мог заставить своих фермеров обзаводиться такими большими семьями, - сказал он, - у меня бы не было нехватки рабочих рук. Но эти люди очень упрямы, все делают по-своему. Подай мне одеколон, Марджори!
Миссис Пендайс побрызгала из флакончика в плетеном футляре на платок мужа.
- У тебя усталые глаза, дорогой, - сказала она, - голова болит?
ГЛАВА VIII
ВОЕННЫЙ СОВЕТ В УОРСТЕД СКАЙНЕСЕ
На следующий вечер, когда ожидался приезд сына и мистера Парамора, сквайр, облокотившись на обеденный стол и подавшись вперед, говорил:
- Что вы на это скажете, Бартер? Я сейчас обращаюсь к вам" как к человеку, знающему жизнь.
Священник, нагнувшись к рюмке с портвейном и пригубив, ответил:
- Эту женщину ничто не может оправдать. Я всегда считал, что у нее дурные наклонности.
Мистер Пендайс продолжал:
- Наша семья не знала скандалов. При мысли об этом меня бросает в дрожь, Бартер.
Священник что-то промычал в, ответ. Он столько лет был знаком со сквайром, что чувствовал к нему какую-то привязанность.
Мистер Пендайс говорил:
- Наш род - от отца к сыну, от отца к сыну - насчитывает сотни лет. Для меня это такой удар, Бартер!
Священник опять издал звук, похожий на мычание.
- Что будут думать соседи? - продолжал сквайр, - и особенно фермеры. Это беспокоит меня больше всего. Многие еще помнят моего дорогого отца, хотя нельзя сказать, чтобы они его очень любили. Нет, это невыносимо.
Наконец священник заговорил:
- Полно, Пендайс, может быть, до этого не дойдет. - Он казался несколько смущенным, а в глубине его светлых глаз притаилось даже нечто вроде раскаяния. - Как отнеслась к этому миссис Пендайс?
Сквайр первый раз за весь вечер поднял глаза на Бартера.
- От женщин разве добьешься толку? Чем ждать от женщины дельного совета, так уж лучше разом! выпить всю эту бутыль, чтобы разыгралась подагра.
Священник допил свою рюмку.
- Я вызвал сюда Джорджа и своего поверенного, - продолжал сквайр. - Они вот-вот будут.
Мистер Бартер отодвинул стул, заложив ногу на ногу, обхватил руками правое колено, а затем, подавшись вперед, устремил взгляд из-под нависших бровей на мистера Пендайса. В этой позе ему лучше всего думалось.
А мистер Пендайс все говорил:
- Сколько труда я вложил в эту усадьбу с тех пор, как она перешла ко мне! Я, как мог, старался следовать традициям отцов; возможно, я не всегда был таким рачительным хозяином, каким бы хотел, но я всегда помнил слова отца: "Я уже стар, Хорри, теперь усадьба на твоих руках".
Он закашлялся.
Минуту оба молчали, только тикали часы. Спаньель Джон неслышно выполз из-под буфета и привалился к хозяйским ногам, глубоко вздохнув от удовольствия. Мистер Пендайс глянул вниз.
- Отяжелел мой Джон, отяжелел.
Тон его голоса давал понять, что он хотел бы, чтобы его приступ откровенности был предан забвению. И священник всей душой одобрил это желание.
- Превосходный портвейн, - сказал он.
Мистер Пендайс опять наполнил рюмку священника.
- Запамятовал, знакомы ли вы с Парамором. Он старше вас. В Хэрроу учился со мной.
Священник долго не отрывался от рюмки.
- Я боюсь быть лишним, - наконец проговорил он, - пожалуй, мне лучше пойти домой.
Сквайр протянул руку, протестуя:
- Нет, нет, Бартер, останьтесь. Вы для нас свой человек. Я решил действовать. Я не могу больше выносить эту неопределенность. Сегодня будет и кузен Марджори - Виджил, ее опекун. Я послал ему телеграмму. Вы знаете Виджила? Он был в Хэрроу одновременно с вами.
Священник покраснел, нижняя губа выпятилась. Он почуял врага, и ничто теперь не заставило бы его покинуть Уорстед Скайнес. И убеждение в том, что он поступил правильно, слегка поколебленное исповедью Хорэса, укрепилось мгновенно, как только уха его коснулось это имя.
- Да, я знаю его.
- Мы сегодня все и обсудим, - сказал мистер Пендайс, - здесь, за этим портвейном. А вот уже и подъехал кто-то. Джон, встань!
Спаньель Джон тяжело поднялся, взглянул презрительно на мистера Бартера и снова лег на ногу хозяина.
- Вставай, Джон! - приказал опять мистер Пендайс.
Спаньель Джон вздохнул.
"Если я встану, ты уйдешь, и снова для меня начнется неопределенность", - казалось, говорил он.
Мистер Пендайс освободил ногу, встал и пошел к двери. Не дойдя, оборотился и вернулся к столу.
- Бартер, - проговорил он, - я не о себе думаю, не о себе... Наш род из поколения в поколение живет на этой земле. Это мой долг. - В его лице была чуть заметная перекошенность, как будто она, отражала некоторую непоследовательность его философии; глаза его смотрели печально, и покоя в них не было.
Священник, не спуская глаз с двери - оттуда каждую минуту мог появиться его враг, - тоже подумал:
"И я не думаю о себе! Я уверен, что я поступил правильно. Я пастырь этого прихода. Это мой долг".
Спаньель Джон пролаял три раза - по числу вошедших. Это были миссис Пендайс, мистер Парамор и Грегори Виджил.
- А где Джордж? - спросил сквайр, но никто не ответил.
Священник, вернувшийся на свое место, рассматривал золотой крестик, который вынул из жилетного кармана. Мистер Парамор взял вазочку и стал нюхать розу. Грегори подошел к окну.
Когда до сознания мастера Пендайса дошло, что сын его не приехал, он подошел к двери и отворил ее.
- Марджори, будь добра, уведи Джона, - сказал он. - Джон!
Спаньель, увидев распахнутую дверь и поняв, что это означает, лег на спину.
Миссис Пендайс посмотрела на мужа, и в глазах ее были слова, которые она, как истинная леди, не умела произнести.
"Я должна остаться. Позволь мне не уходить. Это мое право. Не отсылай меня прочь". Вот что говорили ее глаза, и то же самое говорили глаза спаньеля, лежавшего на спине (он знал: так его трудно сдвинуть с места).
Мистер Пендайс ногой перевернул его.
- Вставай, Джон! Марджори, будь добра, уведи отсюда Джона.
Миссис Пендайс вспыхнула, но не сделала ни шагу.
- Джон, иди со своей хозяйкой, - сказал мистер Пендайс. Спаньель завилял опущенным хвостом. Мистер Пендайс ногой чуть-чуть придавил его хвост. - Это не женское дело.
Миссис Пендайс наклонилась к спаньелю.
- Идем, Джон, - сказала она.
Спаньель Джон, показывая белки глаз, упирался, так что ошейник налезал ему на морду; наконец его вывели. Мистер Пендайс затворил дверь.
- Хотите портвейну, Виджил? Вино сорок седьмого года. Мой отец заложил его в пятьдесят шестом, за год перед своей смертью. Сам я пить его не могу и я, знаете ли, заложил две бочки в год Юбилея {"Юбилей" королевы Виктории, в 1887 году праздновавшей пятидесятилетие своего царствования.}. Наливайте себе, Парамор. Виджил, садитесь рядом с Парамором. Вы знакомы с мистером Бартером?
Лица Грегори и священника стали очень красными.
- Мы все здесь бывшие воспитанники Хэрроу, - продолжал мистер Пендайс, и, неожиданно повернувшись к мистеру Парамору, добавил:
- Ну, так что же?
Точно так же, как вокруг наследственного принципа стоят Государство, Церковь, Закон, Филантропия, вокруг обеденного стола в Уорстед Скайнесе расположились сейчас сквайр, священник, мистер Парамор и Грегори Виджил, и никто из них не хотел начать разговор первым. Наконец мистер Парамор, вынув из кармана письмо Белью и ответ Джорджа, сколотые вместе и мирно терпящие соседство друг друга, вернул их сквайру:
- Дело, как я понимаю, обстоит следующим образом: Джордж отказывается с ней порвать, но он готов защищаться и отрицать все. Он ожидает, что я буду действовать именно в этом духе.
Взяв со стола вазочку, мистер Парамор опять принялся нюхать розу.
Мистер Пендайс нарушил молчание.
- Как джентльмен, - начал он резким от волнения голосом, - он, я полагаю, должен...
Грегори, натянуто улыбаясь, докончил:
- Лгать.
Мистер Пендайс мгновенно возразил:
- Дело не в этом, Виджил. Джордж вел себя возмутительно. Я не защищаю его, но если эта женщина хочет все отрицать, Джордж не может вести себя подло, - во всяком случае, меня воспитали в таких правилах.
Грегори подпер рукой голову.
- Вся система никуда не годится... - начал он.
Мистер Парамор вмешался:
- Давайте придерживаться фактов. Они и без системы достаточно неприятны.
Первый раз открыл рот священник:
- Я не знаю, что вы имеете в виду под системой, но, по-моему, оба они, и этот мужчина и эта женщина, виноваты в том...
Грегори перебил его дрожащим от гнева голосом:
- Будьте так добры не называть миссис Белью "эта женщина"...
Священник вспыхнул:
- Как же прикажете называть ее?..
Мистер Пендайс голосом, которому несчастье придавало некоторое достоинство, проговорил:
- Господа, дело идет о чести моего дома.
Наступило еще более долгое молчание - глаза мистера Парамора переходили с одного лица на другое, и губы, над розой, растянулись в улыбку.
- Я полагаю, Пендайс, - наконец начал он, - вы пригласили меня сюда, чтобы выслушать мое мнение. Так вот, не доводите дела до суда. Если в вашей власти что-нибудь сделать, делайте. Если в вас говорит гордость, заставьте ее замолчать. Если вам мешает честность, забудьте ее. Между деликатностью и законом о разводе нет ни одной точки соприкосновения; между правдой и нашим законом о разводе нет ничего общего. Я повторяю: не доводите дела до суда. Пострадают все: и безвинный и виноватый; только безвинный пострадает больше, и никто не выиграет. Я пришел к такому выводу по зрелому размышлению. В иных обстоятельствах я, возможно, и посоветовал бы что-нибудь иное. Но в этом случае, я повторяю, никто не выиграет. Надо сделать так, чтобы дело не дошло до суда. Не давайте пищи праздным языкам. Послушайтесь моего совета, напишите еще раз Джорджу, потребуйте с него обещание. Если он опять откажется, что ж, возьмемся тогда за Белью, попытаемся его припугнуть.
Мистер Пендайс слушал, не проронив ни слова: у него с давних пор сложилась привычка не перебивать мистера Парамора. Когда же Парамор кончил, сквайр поднял голову и сказал:
- Это все козни рыжего негодяя! Не понимаю, Виджил, для чего вы затеяли все это. Вы, верно, и навели его как-нибудь на след.
Сквайр желчно поглядел на Грегори. Мистер Бартер тоже взглянул на него, - в его взгляде был вызов и вместе некоторая пристыженность.
Грегори, смотревший перед тем, на свою нетронутую рюмку, поднял голову, - лицо его было красно. Голосом, дрожащим от негодования и гнева, он заговорил, обращаясь к Парамору и стараясь избегать взгляда священника:
- Джордж не имеет права бросить женщину, которая доверилась ему; это будет подло, если хотите. Не мешайте им, пусть они живут вместе честно и открыто, пока не смогут стать мужем и женой. Почему вы все говорите так, будто вы озабочены только положением мужчины? Мы с вами должны защитить женщину!
Священник первый обрел дар речи.
- То, что вы говорите, сущая безнравственность, - произнес он почти добродушно.
Мистер Пендайс встал.
- Стать ее мужем! - воскликнул он. - Да как вы... ведь хуже, страшнее этого... мы только думаем, как избежать этого! Мы на этой земле... отец сын... отец - сын... из поколения в поколение.
- Тем более стыдно, - кричал Грегори, - что вы, потомок этого благородного рода, не можете встать на защиту женщины!
Мистер Парамор досадливо пожал плечами, взывая к его здравому смыслу:
- Во всем нужна золотая середина. Вы уверены, что миссис Белью нуждается в защите? Если нуждается, я с вами согласен. Только так ли это?
- Я даю слово, - ответил Грегори.
Минуту мистер Парамор сидел, подперев рукой голову.
- Мне очень жаль, - наконец сказал он, - но я руководствуюсь своим собственным впечатлением.
Сквайр поднял голову:
- Если дела обернутся наихудшим образом, могу ли я лишить Джорджа наследства - нашего родового поместья?
- Нет.
- Что? Нет... это... это... никуда не годится.
- Надо быть последовательным.
Сквайр глянул на него недоверчиво, затем быстро проговорил:
- Если я ничего не оставлю ему, кроме поместья, он скоро окажется нищим. Прошу прощения, господа. У вас у всех пустые рюмки! Я вовсе потерял голову.
Священник налил себе вина.
- До сих пор я не сказал ни слова, - начал он. - Я считал, что это не мое дело. Мое убеждение таково: слишком много разводов в наши дни. Пусть эта женщина возвращается к своему мужу, и пусть он объяснит ей, как она перед ним виновата. - Его голос и взгляд посуровели. - И пусть они, как подобает христианам, простят друг друга. Вы говорите, - обратился он к Грегори, - о защите женщины. Вот так в наши дни прокладывает себе дорогу безнравственность. Я решительно поднимаю свой голос против подобной сентиментальности. Поднимал и всегда буду поднимать.
Грегори вскочил на ноги.
- Я как-то сказал вам, что вы поступили непорядочно. Я повторяю это опять.
Мистер Бартер встал, наклонившись над столом, лицо его побагровело. Он в упор посмотрел на Грегори, не имея сил выговорить ни слова.
- Один из нас, - сказал он, заикаясь от волнения, - должен покинуть эту комнату!
Грегори хотел было что-то возразить, но, резко повернувшись, вышел на террасу и исчез.
- До свидания, Пендайс, я тоже ухожу, - сказал священник.
Сквайр пожал протянутую руку, на его лице было недоумение и грусть. Когда мистер Бартер вышел, в комнате воцарилось молчание. Сквайр вздохнул.
- Как бы мне хотелось быть сейчас в Оксенхэме, Парамор! Как я мог покинуть свое старое гнездо! Вот и пришла расплата. И зачем только было посылать Джорджа в Итон?
Мистер Парамор глубже уткнул нос в вазу. В этих словах его старого приятеля заключался его "символ веры": "Верую в отца моего, и в его отца, и в отца его отца, собирателей и хранителей нашего поместья, и верую в себя, сына моего и сына моего сына. И верую, что им создали страну и сохранили ее такую, какая она есть. Верую в закрытые школы и особенно в ту школу, где я учился. Верую в равных мне по общественному положению, в мою усадьбу, верую в порядок, который есть и пребудет во веки веков. Аминь".
Мистер Пендайс продолжал:
- Я не пуританин, Парамор; я понимаю, что Джорджу есть какое-то оправдание; я даже и не против этой женщины; она, пожалуй, слишком хороша для Белью. Да, она, несомненно, слишком хороша для этого мерзавца! Но Джорджу жениться на ней - значит погубить себя. Вспомните леди Розу. Одни только чудаки, считающие звезды, вроде Виджила, не понимают этого. Это конец! Изгнание из общества! Только подумайте, подумайте о моем внуке! Нет, Парамор... нет... нет! Черт побери!
Сквайр закрыл глаза рукой.
Мистер Парамор, хоть у него и не было собственного сына, ответил с искренним сочувствием:
- Успокойтесь, успокойтесь, Пендайс. Увидите, до этого не дойдет.
- Одному богу известно, Парамор, до чего все это может дойти! Нервы мои сдают! Вы же знаете, если их разведут, Джордж будет обязан жениться на ней.
Мистер Парамор на это ничего не ответил и только сжал губы.
- Ваш бедный пес скулит, - сказал он. И, не дождавшись позволения, отворил дверь.
В комнату вошли миссис Пендайс и спаньель, Джон. Сквайр взглянул на них и нахмурился. Спаньель Джон, шумно дыша от радости, терся о его ноги. "Я испытал такие муки, хозяин, - казалось, говорил он, - мне не перенести еще одной разлуки в ближайшее время!"
Миссис Пендайс стояла молча, и мистер Парамор обратился к ней:
- Вы, миссис Пендайс, больше всех нас могли бы повлиять и на Джорджа и на этого Белью... мне кажется, даже на его жену!
Мистер Пендайс не выдержал:
- Не думайте, что я стану унижаться перед этим негодяем Белью!
Мистер Парамор посмотрел на него, как смотрит врач на больного, когда ставит диагноз. Но лицо сквайра в седых бакенбардах и усах, чуть перекошенное влево, с глазами, как у лебедя, решительным подбородком и покатым лбом выражало только то, что и должно было выражать лицо всякого сельского помещика, когда он высказывает подобную мысль.
Миссис Пендайс воскликнула:
- Ах, как бы мне хотелось увидеть сына!
Она так мечтала о встрече с ним, что ни о чем другом сейчас уже не могла и думать.
- Увидеть сына! - воскликнул сквайр. - Ты так и будешь его баловать, пока он не опозорит нас всех!
Миссис Пендайс перевела взгляд с мужа на его поверенного. Волнение окрасило ей щеки непривычным румянцем, губы подергивались, будто она вот-вот что-то скажет.
- Что случилось, дама?
Миссис Пендайс секунду не знала, что сказать. Потом спокойно проговорила:
- Ничего, дорогая. Жарко сегодня с утра, не правда ли? Надо взять нюхательной соли.
И она пошла к двери, дряхлый Рой следовал за ней по пятам. Спаньель Джон, перед самым носом которого хозяин захлопнул дверь, воспользовался случаем и выбежал первый. Нора и Би отодвинули тарелки.
- Я не могу есть, - сказала Би. - Ужасно, когда не знаешь, что происходит.
Нора ответила:
- Просто невыносимо! Ну почему мы не родились мужчинами? Что фокстерьеры, что мы с тобой: хоть умри, никто ничего нам не расскажет!
Миссис Пендайс пошла не к себе в комнату, а в библиотеку. Ее муж сидел за столом, глядя на письмо Джорджа. В руке у него было перо, но он не писал.
- Хорэс, - тихо окликнула его жена, - Джон пришел к тебе!
Мистер Пендайс ничего не ответил, но опустил вниз левую руку. Спаньель Джон ткнулся в нее носом и принялся лизать ее.
- Позволь мне прочесть письмо.
Мистер Пендайс протянул письмо, не сказав ни слова. Миссис Пендайс благодарно положила руку ему на плечо. Его необычное молчание тронуло ее. Он ничего не заметил, уставившись на перо, будто удивляясь, почему оно само не пишет ответа. Затем отшвырнул его в сторону, а взгляд его говорил: "Ты родила на свет этого молодца, полюбуйся, что получилось!"
Он все эти дни думал и точно определил слабые стороны в характере своего сына. За эту неделю он утвердился в мысли, что, если бы не жена, Джордж был бы весь в него. С его уст были готовы сорваться слова упрека, но замерли. Неуверенность, что жена согласится с ним, сознание того, что она жалеет сына, тайная гордость, которую он испытал, читая слова: "А Белью скажите от меня, чтобы он убирался ко всем чертям", - все это вместе с мыслью, никогда не покидавшей его: "Честь семьи, усадьба", заставило его промолчать. Он повернулся к столу и взялся за перо.
Миссис Пендайс успела три раза перечитать письмо и невольно спрятала его у себя на груди. Оно было адресовано не ей, но Хорэс, несомненно, знал его наизусть, а в гневе мог и порвать. Письмо, которое они так ждали, не сказало ей ничего нового. Рука ее соскользнула с плеча мужа, и она больше не подняла ее. Она стояла, сплетая и расплетая пальцы, а солнечный свет, падая сквозь узкое окно, ласкал всю ее фигуру, искрился в волосах. Солнечный луч зажигал крохотные озерца то в ее глазах, отчего в них яснее виднелись тревога и печаль, то на изящном медальоне из стали, который носили еще ее мать и бабка - но теперь в нем хранился локон Джорджа, а не их сыновей; на бриллиантовых перстнях и браслете из аметистов и жемчуга (миссис Пендайс носила украшения, потому что любила красивые вещи). Ее платье, руки, волосы, согретые солнцем, источали тонкий аромат лаванды. Кто-то скребся за дверью библиотеки - "милые собачки" догадались, что хозяйка не у себя. Лавандовый запах коснулся и обоняния мистера Пендайса, еще усилив его раздраженность. Раздражало его и молчание жены. Однако ему не приходило в голову, что его собственное молчание угнетающе действует на миссис Пендайс. Он отложил перо.
- Я не могу писать, когда ты стоишь у маня над душой, Марджори!
Миссис Пендайс отошла, так что солнечный свет больше не падал на нее.
- Джордж пишет, что он принимает меры. Что это означает, Хорэс, как ты думаешь?
Услыхав от жены вопрос, который занимал и его, он наконец не выдержал:
- Я не желаю больше оставаться в неведении! Я сам поеду в Лондон и поговорю с ним!
Он уехал с поездом в 10.20, обещав вернуться с шестичасовым.
В восьмом часу того же вечера двуколка, запряженная пегой кобылой с белой звездой на лбу, подъехала к станции Уорстед Скайнес, и мальчишка-грум осадил лошадь у кассы. Коляска мистера Пендайса, подъехавшая чуть позже, заняла место позади двуколки. За минуту до поезда подкатил шарабан лорда Куорримена, запряженный парой вороных, объехал коляску мистера Пендайса и двуколку и встал впереди. Поодаль от этого ряда нарядных экипажей ждали поезд станционный извозчик и две фермерские повозки. В этой расстановке был свой смысл и целесообразность, как будто само провидение определяло места. Провидение только в одном ошиблось - поместив напротив кассы двуколку капитана Белью, а не шарабан лорда Куорримена, так чтобы соседом мистера Пендайса оказался именно он.
Первым из вагона вышел мистер Пендайс и, раздраженно глянув на двуколку, проследовал к своему экипажу. Лорд Куорримен появился вторым. Его массивная голова с загорелым, покрытым редкими волосами затылком, незаметно переходящим в шею, была увенчана серым цилиндром. Полы его серого сюртука были квадратные, и такими же квадратными были носки его сапог.
- Здравствуйте, Пендайс! - крикнул он дружески. - Я не видел вас на перроне. Как поживает миссис Пендайс?
Мистер Пендайс обернулся, чтобы ответить, и встретил взгляд маленьких горящих глаз капитана Белью, подошедшего третьим. Они не поздоровались, и Белью, вскочив в свою двуколку, резко дернул вожжи, объехал повозки фермеров и понесся с бешеной быстротой. Его грум бросился со всех ног вдогонку, уцепился и вспрыгнул на запятки. Шарабан лорда Куорримена подвинулся на освободившееся место, и недосмотр провидения был исправлен.
- Этот Белью совсем сумасшедший. Вы видаетесь с ним?
- Нет, и не имею особого желания, - ответил мистер Пендайс. - По мне пусть он лучше уберется куда-нибудь из наших мест.
Лорд Куорримен улыбнулся.
- Там, где есть охота, подобные субъекты не редкость. На всякую свору непременно находится один такой. Где сейчас его жена? Красивая женщина. Много огня, а?
Мистеру Пендайсу показалось, что лорд Куорримен смотрит на него понимающим взглядом, и, пробормотав: "Может быть!", - он полез в коляску.
Лорд Куорримен ласково глядел на своих лошадей. Он не принадлежал к тем людям, что ломают головы над вечными вопросами бытия: как? отчего? зачем? Всеблагой господь создал его лордом Куоррименом, создал его старшего сына лордом Куонтоком; всеблагой господь создал гаддесдонских гончих - помилуйте, чего же еще?
Воротившись домой, мистер Пендайс прошел в свою туалетную. В углу возле ванны лежал спаньель Джон в окружении целого полчища домашних туфель хозяина, - так ему легче было переносить разлуку. Его темно-коричневые глаза глядели на дверь, поблескивая серпом белка. Он подбежал к сквайру, виляя хвостом, с туфлей в зубах, и взгляд его ясно говорил: "О хозяин! Где ты пропадал? Почему тебя так долго не было? Я жду тебя весь день с половины одиннадцатого!"
От сердца мистера Пендайса на секунду отлегло.
- Джон! - ласково позвал он собаку и принялся переодеваться к обеду.
Миссис Пендайс вошла, когда ее муж завязывал свой белый галстук. Она срезала в сврем саду первый розовый бутон; она сделала это потому, что ей было жалко мужа и хотелось сделать ему приятное, но главное потому, что это позволило ей тотчас же пойти к нему в туалетную.
- Вот тебе бутоньерка, Хорэс. Ты видел его?
- Нет.
Этого ответа она боялась больше всего. Она не верила, что их встреча чему-нибудь поможет - весь день ее пробирала дрожь, когда она воображала себе эту встречу; но теперь, когда она узнала, что Хорэс не видел сына, она поняла по тому, как сжалось сердце, что любой исход был бы лучше, чем неизвестность. Она долго ждала, чтобы он заговорил, и, наконец, не выдержав, воскликнула:
- Расскажи мне, Хорэс, что было в Лондоне? Мистер Пендайс желчно взглянул на жену.
- Рассказывать нечего. Я поехал к нему в клуб. Он больше не живет на старой квартире. Прождал его весь день. Наконец оставил записку, чтобы он завтра приехал сюда. Послал за Парамором, пригласил и его в Уорстед Скайнес. Я положу этому конец!
Миссис Пендайс посмотрела в окно: все та же заросшая кустами ограда, те же рощи, шпиль над церковью, кровли фермерских домиков - все, что столько лет составляло ее мир.
- Джордж не приедет, - сказала она.
- Джордж сделает то, что я ему велю.
Миссис Пендайс покачала головой: материнским чутьем она знала, что права.
Мистер Пендайс бросил застегивать жилет.
- Пусть Джордж не забывается. Он в полной зависимости от меня.
И он перестал хмуриться, как будто в этих словах открылась ему вся суть создавшегося положения, весь смысл системы, управляющей жизнью его сына. На миссис Пендайс эти слова оказали странное действие. Они поразили ее ужасом. Точно она увидела хлыст, занесенный над голой спиной ее сына, точно перед ним в холодную ночь захлопнули дверь. Но, кроме ужаса, было еще более мучительное и горькое чувство, как будто пригрозили хлыстом ей самой, осмелились выказать непочтение тому в ее душе, что было для нее дороже жизни, что было в ее крови, что накапливалось столетиями и вошло в самую ее плоть, что никто еще никогда не оскорблял. В ту же секунду в ее голове молнией пронеслась до смешного практическая мысль: "У меня есть собственные триста фунтов в год". Потом это сложное чувство пропало, как пропадают во сне внезапно возникшие кошмарные видения, оставляя после себя глухую боль в душе, причина которой исчезла из памяти.
- Гонг, Хорэс! - сказала миссис Пендайс. - У нас сегодня обедает Сесил Тарп. Я пригласила Бартеров, но бедняжка Роза чувствует себя неважно. Теперь уже совсем скоро. Ожидают 15 июня.
Мистер Пендайс взял у жены свой фрак и сунул руки в рукава на атласной подкладке.
- Если бы я мог заставить своих фермеров обзаводиться такими большими семьями, - сказал он, - у меня бы не было нехватки рабочих рук. Но эти люди очень упрямы, все делают по-своему. Подай мне одеколон, Марджори!
Миссис Пендайс побрызгала из флакончика в плетеном футляре на платок мужа.
- У тебя усталые глаза, дорогой, - сказала она, - голова болит?
ГЛАВА VIII
ВОЕННЫЙ СОВЕТ В УОРСТЕД СКАЙНЕСЕ
На следующий вечер, когда ожидался приезд сына и мистера Парамора, сквайр, облокотившись на обеденный стол и подавшись вперед, говорил:
- Что вы на это скажете, Бартер? Я сейчас обращаюсь к вам" как к человеку, знающему жизнь.
Священник, нагнувшись к рюмке с портвейном и пригубив, ответил:
- Эту женщину ничто не может оправдать. Я всегда считал, что у нее дурные наклонности.
Мистер Пендайс продолжал:
- Наша семья не знала скандалов. При мысли об этом меня бросает в дрожь, Бартер.
Священник что-то промычал в, ответ. Он столько лет был знаком со сквайром, что чувствовал к нему какую-то привязанность.
Мистер Пендайс говорил:
- Наш род - от отца к сыну, от отца к сыну - насчитывает сотни лет. Для меня это такой удар, Бартер!
Священник опять издал звук, похожий на мычание.
- Что будут думать соседи? - продолжал сквайр, - и особенно фермеры. Это беспокоит меня больше всего. Многие еще помнят моего дорогого отца, хотя нельзя сказать, чтобы они его очень любили. Нет, это невыносимо.
Наконец священник заговорил:
- Полно, Пендайс, может быть, до этого не дойдет. - Он казался несколько смущенным, а в глубине его светлых глаз притаилось даже нечто вроде раскаяния. - Как отнеслась к этому миссис Пендайс?
Сквайр первый раз за весь вечер поднял глаза на Бартера.
- От женщин разве добьешься толку? Чем ждать от женщины дельного совета, так уж лучше разом! выпить всю эту бутыль, чтобы разыгралась подагра.
Священник допил свою рюмку.
- Я вызвал сюда Джорджа и своего поверенного, - продолжал сквайр. - Они вот-вот будут.
Мистер Бартер отодвинул стул, заложив ногу на ногу, обхватил руками правое колено, а затем, подавшись вперед, устремил взгляд из-под нависших бровей на мистера Пендайса. В этой позе ему лучше всего думалось.
А мистер Пендайс все говорил:
- Сколько труда я вложил в эту усадьбу с тех пор, как она перешла ко мне! Я, как мог, старался следовать традициям отцов; возможно, я не всегда был таким рачительным хозяином, каким бы хотел, но я всегда помнил слова отца: "Я уже стар, Хорри, теперь усадьба на твоих руках".
Он закашлялся.
Минуту оба молчали, только тикали часы. Спаньель Джон неслышно выполз из-под буфета и привалился к хозяйским ногам, глубоко вздохнув от удовольствия. Мистер Пендайс глянул вниз.
- Отяжелел мой Джон, отяжелел.
Тон его голоса давал понять, что он хотел бы, чтобы его приступ откровенности был предан забвению. И священник всей душой одобрил это желание.
- Превосходный портвейн, - сказал он.
Мистер Пендайс опять наполнил рюмку священника.
- Запамятовал, знакомы ли вы с Парамором. Он старше вас. В Хэрроу учился со мной.
Священник долго не отрывался от рюмки.
- Я боюсь быть лишним, - наконец проговорил он, - пожалуй, мне лучше пойти домой.
Сквайр протянул руку, протестуя:
- Нет, нет, Бартер, останьтесь. Вы для нас свой человек. Я решил действовать. Я не могу больше выносить эту неопределенность. Сегодня будет и кузен Марджори - Виджил, ее опекун. Я послал ему телеграмму. Вы знаете Виджила? Он был в Хэрроу одновременно с вами.
Священник покраснел, нижняя губа выпятилась. Он почуял врага, и ничто теперь не заставило бы его покинуть Уорстед Скайнес. И убеждение в том, что он поступил правильно, слегка поколебленное исповедью Хорэса, укрепилось мгновенно, как только уха его коснулось это имя.
- Да, я знаю его.
- Мы сегодня все и обсудим, - сказал мистер Пендайс, - здесь, за этим портвейном. А вот уже и подъехал кто-то. Джон, встань!
Спаньель Джон тяжело поднялся, взглянул презрительно на мистера Бартера и снова лег на ногу хозяина.
- Вставай, Джон! - приказал опять мистер Пендайс.
Спаньель Джон вздохнул.
"Если я встану, ты уйдешь, и снова для меня начнется неопределенность", - казалось, говорил он.
Мистер Пендайс освободил ногу, встал и пошел к двери. Не дойдя, оборотился и вернулся к столу.
- Бартер, - проговорил он, - я не о себе думаю, не о себе... Наш род из поколения в поколение живет на этой земле. Это мой долг. - В его лице была чуть заметная перекошенность, как будто она, отражала некоторую непоследовательность его философии; глаза его смотрели печально, и покоя в них не было.
Священник, не спуская глаз с двери - оттуда каждую минуту мог появиться его враг, - тоже подумал:
"И я не думаю о себе! Я уверен, что я поступил правильно. Я пастырь этого прихода. Это мой долг".
Спаньель Джон пролаял три раза - по числу вошедших. Это были миссис Пендайс, мистер Парамор и Грегори Виджил.
- А где Джордж? - спросил сквайр, но никто не ответил.
Священник, вернувшийся на свое место, рассматривал золотой крестик, который вынул из жилетного кармана. Мистер Парамор взял вазочку и стал нюхать розу. Грегори подошел к окну.
Когда до сознания мастера Пендайса дошло, что сын его не приехал, он подошел к двери и отворил ее.
- Марджори, будь добра, уведи Джона, - сказал он. - Джон!
Спаньель, увидев распахнутую дверь и поняв, что это означает, лег на спину.
Миссис Пендайс посмотрела на мужа, и в глазах ее были слова, которые она, как истинная леди, не умела произнести.
"Я должна остаться. Позволь мне не уходить. Это мое право. Не отсылай меня прочь". Вот что говорили ее глаза, и то же самое говорили глаза спаньеля, лежавшего на спине (он знал: так его трудно сдвинуть с места).
Мистер Пендайс ногой перевернул его.
- Вставай, Джон! Марджори, будь добра, уведи отсюда Джона.
Миссис Пендайс вспыхнула, но не сделала ни шагу.
- Джон, иди со своей хозяйкой, - сказал мистер Пендайс. Спаньель завилял опущенным хвостом. Мистер Пендайс ногой чуть-чуть придавил его хвост. - Это не женское дело.
Миссис Пендайс наклонилась к спаньелю.
- Идем, Джон, - сказала она.
Спаньель Джон, показывая белки глаз, упирался, так что ошейник налезал ему на морду; наконец его вывели. Мистер Пендайс затворил дверь.
- Хотите портвейну, Виджил? Вино сорок седьмого года. Мой отец заложил его в пятьдесят шестом, за год перед своей смертью. Сам я пить его не могу и я, знаете ли, заложил две бочки в год Юбилея {"Юбилей" королевы Виктории, в 1887 году праздновавшей пятидесятилетие своего царствования.}. Наливайте себе, Парамор. Виджил, садитесь рядом с Парамором. Вы знакомы с мистером Бартером?
Лица Грегори и священника стали очень красными.
- Мы все здесь бывшие воспитанники Хэрроу, - продолжал мистер Пендайс, и, неожиданно повернувшись к мистеру Парамору, добавил:
- Ну, так что же?
Точно так же, как вокруг наследственного принципа стоят Государство, Церковь, Закон, Филантропия, вокруг обеденного стола в Уорстед Скайнесе расположились сейчас сквайр, священник, мистер Парамор и Грегори Виджил, и никто из них не хотел начать разговор первым. Наконец мистер Парамор, вынув из кармана письмо Белью и ответ Джорджа, сколотые вместе и мирно терпящие соседство друг друга, вернул их сквайру:
- Дело, как я понимаю, обстоит следующим образом: Джордж отказывается с ней порвать, но он готов защищаться и отрицать все. Он ожидает, что я буду действовать именно в этом духе.
Взяв со стола вазочку, мистер Парамор опять принялся нюхать розу.
Мистер Пендайс нарушил молчание.
- Как джентльмен, - начал он резким от волнения голосом, - он, я полагаю, должен...
Грегори, натянуто улыбаясь, докончил:
- Лгать.
Мистер Пендайс мгновенно возразил:
- Дело не в этом, Виджил. Джордж вел себя возмутительно. Я не защищаю его, но если эта женщина хочет все отрицать, Джордж не может вести себя подло, - во всяком случае, меня воспитали в таких правилах.
Грегори подпер рукой голову.
- Вся система никуда не годится... - начал он.
Мистер Парамор вмешался:
- Давайте придерживаться фактов. Они и без системы достаточно неприятны.
Первый раз открыл рот священник:
- Я не знаю, что вы имеете в виду под системой, но, по-моему, оба они, и этот мужчина и эта женщина, виноваты в том...
Грегори перебил его дрожащим от гнева голосом:
- Будьте так добры не называть миссис Белью "эта женщина"...
Священник вспыхнул:
- Как же прикажете называть ее?..
Мистер Пендайс голосом, которому несчастье придавало некоторое достоинство, проговорил:
- Господа, дело идет о чести моего дома.
Наступило еще более долгое молчание - глаза мистера Парамора переходили с одного лица на другое, и губы, над розой, растянулись в улыбку.
- Я полагаю, Пендайс, - наконец начал он, - вы пригласили меня сюда, чтобы выслушать мое мнение. Так вот, не доводите дела до суда. Если в вашей власти что-нибудь сделать, делайте. Если в вас говорит гордость, заставьте ее замолчать. Если вам мешает честность, забудьте ее. Между деликатностью и законом о разводе нет ни одной точки соприкосновения; между правдой и нашим законом о разводе нет ничего общего. Я повторяю: не доводите дела до суда. Пострадают все: и безвинный и виноватый; только безвинный пострадает больше, и никто не выиграет. Я пришел к такому выводу по зрелому размышлению. В иных обстоятельствах я, возможно, и посоветовал бы что-нибудь иное. Но в этом случае, я повторяю, никто не выиграет. Надо сделать так, чтобы дело не дошло до суда. Не давайте пищи праздным языкам. Послушайтесь моего совета, напишите еще раз Джорджу, потребуйте с него обещание. Если он опять откажется, что ж, возьмемся тогда за Белью, попытаемся его припугнуть.
Мистер Пендайс слушал, не проронив ни слова: у него с давних пор сложилась привычка не перебивать мистера Парамора. Когда же Парамор кончил, сквайр поднял голову и сказал:
- Это все козни рыжего негодяя! Не понимаю, Виджил, для чего вы затеяли все это. Вы, верно, и навели его как-нибудь на след.
Сквайр желчно поглядел на Грегори. Мистер Бартер тоже взглянул на него, - в его взгляде был вызов и вместе некоторая пристыженность.
Грегори, смотревший перед тем, на свою нетронутую рюмку, поднял голову, - лицо его было красно. Голосом, дрожащим от негодования и гнева, он заговорил, обращаясь к Парамору и стараясь избегать взгляда священника:
- Джордж не имеет права бросить женщину, которая доверилась ему; это будет подло, если хотите. Не мешайте им, пусть они живут вместе честно и открыто, пока не смогут стать мужем и женой. Почему вы все говорите так, будто вы озабочены только положением мужчины? Мы с вами должны защитить женщину!
Священник первый обрел дар речи.
- То, что вы говорите, сущая безнравственность, - произнес он почти добродушно.
Мистер Пендайс встал.
- Стать ее мужем! - воскликнул он. - Да как вы... ведь хуже, страшнее этого... мы только думаем, как избежать этого! Мы на этой земле... отец сын... отец - сын... из поколения в поколение.
- Тем более стыдно, - кричал Грегори, - что вы, потомок этого благородного рода, не можете встать на защиту женщины!
Мистер Парамор досадливо пожал плечами, взывая к его здравому смыслу:
- Во всем нужна золотая середина. Вы уверены, что миссис Белью нуждается в защите? Если нуждается, я с вами согласен. Только так ли это?
- Я даю слово, - ответил Грегори.
Минуту мистер Парамор сидел, подперев рукой голову.
- Мне очень жаль, - наконец сказал он, - но я руководствуюсь своим собственным впечатлением.
Сквайр поднял голову:
- Если дела обернутся наихудшим образом, могу ли я лишить Джорджа наследства - нашего родового поместья?
- Нет.
- Что? Нет... это... это... никуда не годится.
- Надо быть последовательным.
Сквайр глянул на него недоверчиво, затем быстро проговорил:
- Если я ничего не оставлю ему, кроме поместья, он скоро окажется нищим. Прошу прощения, господа. У вас у всех пустые рюмки! Я вовсе потерял голову.
Священник налил себе вина.
- До сих пор я не сказал ни слова, - начал он. - Я считал, что это не мое дело. Мое убеждение таково: слишком много разводов в наши дни. Пусть эта женщина возвращается к своему мужу, и пусть он объяснит ей, как она перед ним виновата. - Его голос и взгляд посуровели. - И пусть они, как подобает христианам, простят друг друга. Вы говорите, - обратился он к Грегори, - о защите женщины. Вот так в наши дни прокладывает себе дорогу безнравственность. Я решительно поднимаю свой голос против подобной сентиментальности. Поднимал и всегда буду поднимать.
Грегори вскочил на ноги.
- Я как-то сказал вам, что вы поступили непорядочно. Я повторяю это опять.
Мистер Бартер встал, наклонившись над столом, лицо его побагровело. Он в упор посмотрел на Грегори, не имея сил выговорить ни слова.
- Один из нас, - сказал он, заикаясь от волнения, - должен покинуть эту комнату!
Грегори хотел было что-то возразить, но, резко повернувшись, вышел на террасу и исчез.
- До свидания, Пендайс, я тоже ухожу, - сказал священник.
Сквайр пожал протянутую руку, на его лице было недоумение и грусть. Когда мистер Бартер вышел, в комнате воцарилось молчание. Сквайр вздохнул.
- Как бы мне хотелось быть сейчас в Оксенхэме, Парамор! Как я мог покинуть свое старое гнездо! Вот и пришла расплата. И зачем только было посылать Джорджа в Итон?
Мистер Парамор глубже уткнул нос в вазу. В этих словах его старого приятеля заключался его "символ веры": "Верую в отца моего, и в его отца, и в отца его отца, собирателей и хранителей нашего поместья, и верую в себя, сына моего и сына моего сына. И верую, что им создали страну и сохранили ее такую, какая она есть. Верую в закрытые школы и особенно в ту школу, где я учился. Верую в равных мне по общественному положению, в мою усадьбу, верую в порядок, который есть и пребудет во веки веков. Аминь".
Мистер Пендайс продолжал:
- Я не пуританин, Парамор; я понимаю, что Джорджу есть какое-то оправдание; я даже и не против этой женщины; она, пожалуй, слишком хороша для Белью. Да, она, несомненно, слишком хороша для этого мерзавца! Но Джорджу жениться на ней - значит погубить себя. Вспомните леди Розу. Одни только чудаки, считающие звезды, вроде Виджила, не понимают этого. Это конец! Изгнание из общества! Только подумайте, подумайте о моем внуке! Нет, Парамор... нет... нет! Черт побери!
Сквайр закрыл глаза рукой.
Мистер Парамор, хоть у него и не было собственного сына, ответил с искренним сочувствием:
- Успокойтесь, успокойтесь, Пендайс. Увидите, до этого не дойдет.
- Одному богу известно, Парамор, до чего все это может дойти! Нервы мои сдают! Вы же знаете, если их разведут, Джордж будет обязан жениться на ней.
Мистер Парамор на это ничего не ответил и только сжал губы.
- Ваш бедный пес скулит, - сказал он. И, не дождавшись позволения, отворил дверь.
В комнату вошли миссис Пендайс и спаньель, Джон. Сквайр взглянул на них и нахмурился. Спаньель Джон, шумно дыша от радости, терся о его ноги. "Я испытал такие муки, хозяин, - казалось, говорил он, - мне не перенести еще одной разлуки в ближайшее время!"
Миссис Пендайс стояла молча, и мистер Парамор обратился к ней:
- Вы, миссис Пендайс, больше всех нас могли бы повлиять и на Джорджа и на этого Белью... мне кажется, даже на его жену!
Мистер Пендайс не выдержал:
- Не думайте, что я стану унижаться перед этим негодяем Белью!
Мистер Парамор посмотрел на него, как смотрит врач на больного, когда ставит диагноз. Но лицо сквайра в седых бакенбардах и усах, чуть перекошенное влево, с глазами, как у лебедя, решительным подбородком и покатым лбом выражало только то, что и должно было выражать лицо всякого сельского помещика, когда он высказывает подобную мысль.
Миссис Пендайс воскликнула:
- Ах, как бы мне хотелось увидеть сына!
Она так мечтала о встрече с ним, что ни о чем другом сейчас уже не могла и думать.
- Увидеть сына! - воскликнул сквайр. - Ты так и будешь его баловать, пока он не опозорит нас всех!
Миссис Пендайс перевела взгляд с мужа на его поверенного. Волнение окрасило ей щеки непривычным румянцем, губы подергивались, будто она вот-вот что-то скажет.