Страница:
В последние годы Уинстон Мейсл относился к Дональду не только явно покровительственно, но далее отечески. Он опекал его сколько мог. Покупал абонементы в дорогие клубы города, открывая тем самым доступ к богатой информации, без которой немыслим настоящий журналист. Мейсл не скрывал, что ему нравятся серьезный тон материалов Дональда и стиль его работы – капитальный и четкий. Нередко Мейсл в шутку называл Дональда «пресс-атташе». Он фактически своей властью дал исключительное право писать о «Манчестер Рейнджерс» лишь Роузу, сделав его, таким образом, штатным корреспондентом клуба, о котором Дональд и рассказывал в печати уже более восьми лет. Такова была воля Мейсла, вознесшая Роуза на Олимп спортивной журналистики, и Дональд знал силу этой воли.
Насколько Дональд помнил, Мейсл всего один раз обрушил на него свой гнев, когда он, не посоветовавшись, разразился нашумевшей критической статьей, высмеяв существовавший тогда в клубе принцип «пусть плохо, но выиграть». Правда, потом президент согласился с доводами Дональда, неожиданно поддержанного и Марфи. И наконец, он и никто иной дал ему щедрый денежный аванс, предложив написать книгу об истории клуба. Эти деньги позволили Роузу спокойно закончить второй роман и расплатиться со всеми долгами за маленький домик в две спальни, который он приобрел недалеко от Рейнджерс-парка.
И вот теперь этот разговор. Для Дональда было совершенно ясно, что принять процесс он не сможет никогда. А это значит, что он выступит против Мейсла и всего руководства клуба, хотя в душе Poyз надеялся, что и само руководство, несмотря на бурную подготовку, не окончательно решилось судиться с авиационной компанией.
– Мистер Мейсл, это правда, что клуб возбуждает дело против БЕА? – Этим вопросом Дональд сам начал разговор о процессе, уже не надеясь, что это сделает президент. Однако приступил к нему в неподходящую минуту и так внезапно переменил тему разговора, что Мейсл вздрогнул.
– С этим вы пришли ко мне? – вопросом на вопрос ответил он, и Дональд понял, что Мейсл мучительно ищет причину, побудившую Роуза говорить о деле, которое в общем-то его совершенно не касается. Но потом, очевидно, Мейсл прикинул что-то в уме, потому что спокойно сказал:
– Да, мы приняли такое решение на последнем заседании совета директоров, когда вы были в Риме. И я весьма сожалею, что не первый сообщил вам о нашем намерении.
– И вы можете пойти на этот процесс с чистой совестью? – резко, хотя и пытался сдержать себя, спросил Дональд.
Мейсл как будто понял, что тревожило Дональда, и теперь вновь выглядел тем же хладнокровным, уверенным Мейслом, который умел надежно укрыться за маской внешнего спокойствия.
– Конечно, – мягко ответил он, – интересы клуба дороги мне так же, как и вам, и всем, кто связан с этим славным именем «Манчестер Рейнджерс». Меня удивляет ваш вопрос!
Последнее замечание было явно направлено на то, чтобы заставить Дональда высказаться. Но, почему-то передумав, Мейсл, не дожидаясь объяснений Роуза, сказал:
– Впрочем, вам сейчас трудно, Дон, судить обо всем, что стоит за этим процессом. Нам потребовалось немало времени, чтобы подготовиться к нему. Да и сегодня еще не все готово. Ловкие ребята из «Гадюшника», к сожалению, пронюхали о процессе слишком рано. Во всяком случае, раньше, чем того бы хотелось. Я думаю, лучше пока оставить процесс в покое. Разговор о нем сложен и требует времени, которого, мне кажется, сегодня ни у вас, ни у меня нет. Вечером матч. И суббота к тому же мало удобный для работы день. Я обещаю, что постараюсь объяснить нашу точку зрения на процесс и переговорить обо всем… – Он взглянул на свой деловой календарь в плотном кожаном переплете. – Вас устроит встреча в понедельник в десять утра?
Получив утвердительный ответ Дональда, он встал, тем самым давая понять, что беседа закончена.
– Кстати, Дональд, позвоните, пожалуйста, сыну. Он от вас без ума и все время спрашивает, не вернулся ли мистер Роуз. Сейчас он на ипподроме, где-то в конюшнях, но скоро вернется домой. Право, Рандольф будет очень рад встретиться с вами. Как, впрочем, и я. – Мейсл улыбнулся Дональду неожиданно мягко, по-человечески, а не той дежурной улыбкой, которая отводилась у него для деловых встреч.
Роуз вышел из кабинета, проклиная себя за свою нерешительность.
«Единственное, и это, впрочем, немало, что я узнал, – процесс будет. Значит, будет бой…»
И сразу вся теплота улыбки Мейсла остыла для него.
«Я не могу допустить, чтобы Мейсл спекулировал именами Дункана, Дэвиса, Неда и всех, кто погиб в этой проклятой катастрофе, чтобы он наживался на памяти погибших… Мейсл прекрасно понимает, что делает, и, судя по разговору, не собирается отступать от задуманного. А что, собственно, нужно мне?! Может быть, я действительно лезу не в свое дело?»
Дональд попытался представить ход судебного процесса.
«Обвиняющая сторона перечисляет фантастические способности игроков, погибших под Мюнхеном. Пересчитывает до шиллинга все деньги, потерянные из-за срыва очередных матчей. Доказывает, что за Тейлора недоплачено столько-то и столько-то за Эвардса… Перед завсегдатаями судебных залов будут стоять гигантские цифры – продажные стоимости игроков. Грязные «пептокс» – торги из-за каждого фунта стерлингов – будут внесены в святыню правосудия! Ерунда! Суд откажется рассматривать подобное дело! Это же всемирное посмешище! Ну, конечно, суд не будет рассматривать дело!»
Последняя мысль несколько успокоила Дональда. Он начал искать всевозможные доводы в пользу своего заключения. Но потом вспомнил о Мейсле и понял, что питает тщетную надежду, – такой человек, как Мейсл, не привык заниматься пустым делом.
Сомнения терзали его до самого вечера. В служебной ложе стадиона «Манчестер Рейнджерс», бетонный квадрат которого вмещал более восьмидесяти тысяч зрителей, он появился перед самым свистком судьи.
Матч – это зримый кульминационный момент деятельности огромного делового предприятия, каким является современный футбольный клуб. Поединок игроков – лишь спектакль, которым тешат себя тысячи болельщиков, которым тешит себя и он, спортивный журналист, копаясь во внутренностях футбольного организма.
Правда, Дональд не был столь слеп, как эти толпы неосведомленных болельщиков, занятых только результатом матча, положением команды в таблице да походкой своего кумира. Он и раньше был знаком с закулисной кухней, хотя и не слишком хорошо. Но пока это не касалось его так близко, не затрагивало его чувств и взглядов, он отмахивался от многих фактов, которые отнюдь не считал соответствующими высоким принципам спортивной борьбы и гражданской честности.
Сегодня он, быть может, в первый раз вошел в раздевалку «Манчестер Рейнджерс», не испытывая ни игрового возбуждения, ни тревоги за исход матча. Такое происходит с человеком, который всю жизнь верил в святость своего дела и вдруг увидел, что годами творил неладное.
Дональд вошел тихо, без приветствий и уселся в уголке, стараясь, как всегда, послушать, что говорится в комнате, наполненной нервным ожиданием борьбы. В этой комнате, со стенами канареечного цвета, отделанными темно-коричневыми деревянными панелями, он собирал те крупицы сведений о закулисной жизни команды, которые всегда заставляли «играть» его репортажи.
Независимо от того, с кем – с сильным или слабым противником – предстояло встречаться, в этой комнате жили смех и юмор.
«И заводилой был Дункан Тейлор! – невольно подумал Роуз. – Опять Тейлор! Нет, это становится выше моих сил!» И чтобы отвлечься, начал осматривать комнату, вслушиваясь в разговор.
Глядя на развешанную по толстым деревянным крюкам одежду, Дональд мог, не опуская глаз вниз, на общую скамью, где расселась команда, угадать хозяина. Так небрежно вешает костюм только Бен Солман. Ни у кого другого нет более яркого и безвкусного галстука, чем у Ральфа Мея. Неряшливостью Солмана и безвкусицей Мея отличается вратарь Денни Прегг. И наоборот, никто так не аккуратен и не изыскан, как Роджер Камптон.
Посередине комнаты красуется нечто среднее между операционным столом и высокой двухспальной кроватью, покрытой хрустящей простынью. Дробно перебирая шипами по деревянному полу, главный тренер Элмер Бродбент топчется вокруг стола и делает массаж Бену Солману.
Крис Марфи, одетый элегантно, как на прием, – черный костюм, белая рубашка, галстук бабочкой, букетом топорщащийся из кармана носовой платок, – по очереди переходит от Бобби Нилена к Гарри Миллару и что-то шепчет на ухо каждому. В ответ получает или улыбку, или громовой раскат смеха, или возглас удивления. Марфи верен себе до конца. Сегодняшняя игра с «Челси» – предварительный дележ первого места в лиге, а он шутит, словно это обычный бенефисный матч, скажем, Денни Прегга.
Марфи каждую минуту, даже перед самым выходом на поле, действует, руководствуясь своим излюбленным законом: «Хорошим футболистом рождаются, великие же футболисты воспитываются!» И сам неустанно воспитывает. Его глаз наметан, как у первоклассного портного, который, пройдя мимо случайного встречного, может сказать, сколько сантиметров надо убрать по шву на его пиджаке.
Дональд с улыбкой смотрит, как, добродушно ворча, Марфи подходит к Туфу Беккеру. Когда Крис в отличном настроении, он шутит напропалую и при этом очень сентиментально кладет голову на плечо игроку.
Прижавшись к Туфу, Марфи воркует ему на ухо так, что слышно во всей раздевалке.
– Что, мой мальчик, трясешься? Но так будет всю твою футбольную карьеру. Работа нервов. Я-то знаю. И меня в свое время знатно трясло перед матчем. Но это нормальное явление. Это часть того, за что тебе платят деньги…
«Наш Туф», как его называют болельщики, родился всего двадцать лет назад. Он шотландец, и этим уже многое сказано. Он второй сын потомственного торгового моряка. Месяц спустя после смерти мужа Лилиан Беккер забрала сыновей и переехала в Мадевал, ибо Ливерпуль зверски бомбили немцы. Оттуда Туф и прибыл в команду. У него страшный шотландский акцент. Немало мук приходится испытать журналисту, прежде чем он возьмет интервью у Беккера. Перед репортером встают две проблемы: как Туфа вообще заставить говорить и как разобраться в его ужасном произношении, если он все-таки заговорит? Такое случается с ним весьма редко. Вот и сейчас какая-то реплика Марфи, вызвавшая общий хохот команды, на Беккера почти не подействовала – он только улыбнулся, зашнуровывая бутсу.
Дональд обратил на него внимание отнюдь не из-за его экзотического характера. Роуза в свое время поразил очень серьезный, не часто встречающийся в обстановке футбольного мира взгляд на жизнь. Забив тридцать голов в прошлом сезоне, Беккер стал отличным товаром – один из шотландских клубов предлагал за него двадцать тысяч фунтов стерлингов. Мейсл дал согласие на сделку, но Туф воспротивился, заявив, что, пока он не получит диплом инженера, он будет играть в Манчестере, даже если за него будут давать пятьдесят тысяч и он лишится полагающихся ему лично десяти процентов с этой суммы.
И Мейсл оставил Туфа в клубе. Дональда поразила эта мужская решительность, уживающаяся в Туфе с явным ребячеством – страстным коллекционированием самых модных джазовых пластинок и мечтой водить скоростные автомобили.
Судейская сирена, в гулких бетонных коридорах скорее похожая на рев заводского гудка, заставила всех встать и отправиться по местам. Команду – на поле. Марфи и тренеров – на скамейку за воротами. Дональда – в служебную ложу.
Поднимаясь туда на лифте, Дональд представил себе, как «рейнджерсы» гуськом выбегают на поле. Кто-то из команды мальчиков стоит возле выхода из тоннеля и дает каждому по пакетику жевательной резинки. «Прегг возьмет, Ральф откажется, Бен возьмет и подарит мальчику, Роджер пройдет мимо молча…»
Когда Роуз вошел в ложу, там уже сидели и Мейсл и совет директоров в полном составе.
– Дон! Дон! – закричал Рандольф Мейсл из дальнего угла. – Я занял тебе место!
Дональд благодарно помахал рукой и, извиняясь, стал пробираться к Мейслу-младшему.
– Ну, как живешь, старина! – дружески хлопнув его по плечу, спросил Роуз.
Весь зардевшись от удовольствия, отпрыск Мейслов солидно произнес:
– Скрипим помаленьку!
И, не выдержав, расхохотался. Он не скрывал, что ему приятно чувствовать себя на равных с известным журналистом.
Это был славный девятнадцатилетний парень, с которым у Роуза сложились дружеские отношения. Рандольф тянулся к Дональду. Несмотря на всю сумбурность характера, у Мейсла-младшего была одна постоянная страсть – футбол. И здесь он был, как назло, абсолютно бесталанным. Он пробовал играть на всех местах в детских и юношеских командах клуба. Из уважения к отцу его старались натаскать, но У парня хватало самокритичности и ума, чтобы понять: он в команде обуза. Поэтому Мейсл-младший довольствовался игрой только в диких командах да той атмосферой футбольной жизни, которой он мог дышать вдоволь. Отец ни разу не пытался «пристроить» сына в своем же клубе силой власти. Более того, по слухам, именно ему принадлежат слова, сказанные по адресу сына: «Лучше пусть растет великолепным шалопаем, чем бездарным футболистом».
Мейсл-младший и Роуз в какой-то мере были друзьями по несчастью. Оба неудачники в спорте: Рандольф по причине бесталанности, Дональда вышибла из спортивного седла тяжелая травма. А в свое время ему прочили славу не менее громкую, чем у Стенли Мэтьюза. И кто знает, как бы сложилась его судьба, если бы не злосчастный перелом ноги, заставивший навсегда отказаться от карьеры футболиста и взяться за перо – единственная возможность служить футболу.
Мейсл-младший тоже мечтал о карьере спортивного журналиста, словно всем неудачникам в спорте только и остается, что идти в газету. Он всегда старался сидеть в ложе рядом с Дональдом и смотреть, как тот работает. Роуз писал сразу же на машинке, по ходу матча фиксируя все перипетии игры и сопровождая их комментариями. После финального свистка ему надо было лишь вставить несколько обобщений, критических замечаний и выводов. На это уходило минут двадцать, и он спокойно отправлялся к телефону диктовать отчет в редакцию.
Дональд огляделся.
– Полный сбор, – перехватив его взгляд, заметил Рандольф.
Этим замечанием он невольно отбил у Роуза желание браться за работу. Ему всегда стоило большого труда задать первый вопрос или отпечатать первую строку на машинке. Потом он мог работать сутками, забывая о пище и отдыхе. Но начало всегда было для него мукой. В этом отношении он походил на Прегга, вратаря «рейнджерсов», который нервничал до спазмы в желудке, пока в руки не попадал мяч, а затем действовал с ледяным спокойствием. Первое прикосновение к мячу играло роль бутылки валерьяновых капель.
– Ты прав. Сегодня тесновато, – запоздало ответил Дональд.
– На стадионе все восемьдесят тысяч, не считая пары тысяч безбилетников, – авторитетно уточнил Мейсл-старший.
«Да, славный клуб! Ему есть чем гордиться! Своим президентом совета директоров, своим менаджером и, наконец, своими болельщиками. Кажется, нет в Англии другого клуба с такой обширной организацией болельщиков, которым нечего делать, черт их побери, разве только организовываться. Десять тысяч человек платят членские взносы за право носить клубный значок «Манчестер Рейнджерс»! И они не только платят членские взносы, тратятся на билеты, которые получают в первую очередь, – они выкладывают еще деньги, и немалые, на поездки вслед за клубом. На полуфинальный матч в прошлом году эта организация отправила шестьдесят автобусов с болельщиками и два специальных поезда. Штатные болельщики дают заметную прибыль клубу. Только за последние пятнадцать лет, ведя борьбу с хулиганством и надзор за порядком на трибунах, организация болельщиков «Манчестер Рейнджерс» спасла клубу несколько тысяч фунтов стерлингов. Экономия на полицейских! Вот на таких Бобби!»
Дональд поздоровался с полицейским, который уже несколько лет из матча в матч дежурит возле их ложи. Он стоит, оглядывая трибуны безразличным взглядом, будто его не касается футбольная суета. Он возвышается над всеми своей большой головой, закованной в шлем. Маленький козырек прикрывает бычью шею, губы привычно жуют ремешок, нависающий на подбородок.
«Как начать репортаж? С настроения этого полицейского? Но он выручал меня уже трижды. Пусть отдохнет. А то потребует часть гонорара, и вполне справедливо».
Роуз открыл футляр маленькой, размером в два бумажника, пишущей машинки цвета слоновой кости и заложил чистый лист. Со вздохом отбил пять ударов, открывая красную строку…
7
Насколько Дональд помнил, Мейсл всего один раз обрушил на него свой гнев, когда он, не посоветовавшись, разразился нашумевшей критической статьей, высмеяв существовавший тогда в клубе принцип «пусть плохо, но выиграть». Правда, потом президент согласился с доводами Дональда, неожиданно поддержанного и Марфи. И наконец, он и никто иной дал ему щедрый денежный аванс, предложив написать книгу об истории клуба. Эти деньги позволили Роузу спокойно закончить второй роман и расплатиться со всеми долгами за маленький домик в две спальни, который он приобрел недалеко от Рейнджерс-парка.
И вот теперь этот разговор. Для Дональда было совершенно ясно, что принять процесс он не сможет никогда. А это значит, что он выступит против Мейсла и всего руководства клуба, хотя в душе Poyз надеялся, что и само руководство, несмотря на бурную подготовку, не окончательно решилось судиться с авиационной компанией.
– Мистер Мейсл, это правда, что клуб возбуждает дело против БЕА? – Этим вопросом Дональд сам начал разговор о процессе, уже не надеясь, что это сделает президент. Однако приступил к нему в неподходящую минуту и так внезапно переменил тему разговора, что Мейсл вздрогнул.
– С этим вы пришли ко мне? – вопросом на вопрос ответил он, и Дональд понял, что Мейсл мучительно ищет причину, побудившую Роуза говорить о деле, которое в общем-то его совершенно не касается. Но потом, очевидно, Мейсл прикинул что-то в уме, потому что спокойно сказал:
– Да, мы приняли такое решение на последнем заседании совета директоров, когда вы были в Риме. И я весьма сожалею, что не первый сообщил вам о нашем намерении.
– И вы можете пойти на этот процесс с чистой совестью? – резко, хотя и пытался сдержать себя, спросил Дональд.
Мейсл как будто понял, что тревожило Дональда, и теперь вновь выглядел тем же хладнокровным, уверенным Мейслом, который умел надежно укрыться за маской внешнего спокойствия.
– Конечно, – мягко ответил он, – интересы клуба дороги мне так же, как и вам, и всем, кто связан с этим славным именем «Манчестер Рейнджерс». Меня удивляет ваш вопрос!
Последнее замечание было явно направлено на то, чтобы заставить Дональда высказаться. Но, почему-то передумав, Мейсл, не дожидаясь объяснений Роуза, сказал:
– Впрочем, вам сейчас трудно, Дон, судить обо всем, что стоит за этим процессом. Нам потребовалось немало времени, чтобы подготовиться к нему. Да и сегодня еще не все готово. Ловкие ребята из «Гадюшника», к сожалению, пронюхали о процессе слишком рано. Во всяком случае, раньше, чем того бы хотелось. Я думаю, лучше пока оставить процесс в покое. Разговор о нем сложен и требует времени, которого, мне кажется, сегодня ни у вас, ни у меня нет. Вечером матч. И суббота к тому же мало удобный для работы день. Я обещаю, что постараюсь объяснить нашу точку зрения на процесс и переговорить обо всем… – Он взглянул на свой деловой календарь в плотном кожаном переплете. – Вас устроит встреча в понедельник в десять утра?
Получив утвердительный ответ Дональда, он встал, тем самым давая понять, что беседа закончена.
– Кстати, Дональд, позвоните, пожалуйста, сыну. Он от вас без ума и все время спрашивает, не вернулся ли мистер Роуз. Сейчас он на ипподроме, где-то в конюшнях, но скоро вернется домой. Право, Рандольф будет очень рад встретиться с вами. Как, впрочем, и я. – Мейсл улыбнулся Дональду неожиданно мягко, по-человечески, а не той дежурной улыбкой, которая отводилась у него для деловых встреч.
Роуз вышел из кабинета, проклиная себя за свою нерешительность.
«Единственное, и это, впрочем, немало, что я узнал, – процесс будет. Значит, будет бой…»
И сразу вся теплота улыбки Мейсла остыла для него.
«Я не могу допустить, чтобы Мейсл спекулировал именами Дункана, Дэвиса, Неда и всех, кто погиб в этой проклятой катастрофе, чтобы он наживался на памяти погибших… Мейсл прекрасно понимает, что делает, и, судя по разговору, не собирается отступать от задуманного. А что, собственно, нужно мне?! Может быть, я действительно лезу не в свое дело?»
Дональд попытался представить ход судебного процесса.
«Обвиняющая сторона перечисляет фантастические способности игроков, погибших под Мюнхеном. Пересчитывает до шиллинга все деньги, потерянные из-за срыва очередных матчей. Доказывает, что за Тейлора недоплачено столько-то и столько-то за Эвардса… Перед завсегдатаями судебных залов будут стоять гигантские цифры – продажные стоимости игроков. Грязные «пептокс» – торги из-за каждого фунта стерлингов – будут внесены в святыню правосудия! Ерунда! Суд откажется рассматривать подобное дело! Это же всемирное посмешище! Ну, конечно, суд не будет рассматривать дело!»
Последняя мысль несколько успокоила Дональда. Он начал искать всевозможные доводы в пользу своего заключения. Но потом вспомнил о Мейсле и понял, что питает тщетную надежду, – такой человек, как Мейсл, не привык заниматься пустым делом.
Сомнения терзали его до самого вечера. В служебной ложе стадиона «Манчестер Рейнджерс», бетонный квадрат которого вмещал более восьмидесяти тысяч зрителей, он появился перед самым свистком судьи.
Матч – это зримый кульминационный момент деятельности огромного делового предприятия, каким является современный футбольный клуб. Поединок игроков – лишь спектакль, которым тешат себя тысячи болельщиков, которым тешит себя и он, спортивный журналист, копаясь во внутренностях футбольного организма.
Правда, Дональд не был столь слеп, как эти толпы неосведомленных болельщиков, занятых только результатом матча, положением команды в таблице да походкой своего кумира. Он и раньше был знаком с закулисной кухней, хотя и не слишком хорошо. Но пока это не касалось его так близко, не затрагивало его чувств и взглядов, он отмахивался от многих фактов, которые отнюдь не считал соответствующими высоким принципам спортивной борьбы и гражданской честности.
Сегодня он, быть может, в первый раз вошел в раздевалку «Манчестер Рейнджерс», не испытывая ни игрового возбуждения, ни тревоги за исход матча. Такое происходит с человеком, который всю жизнь верил в святость своего дела и вдруг увидел, что годами творил неладное.
Дональд вошел тихо, без приветствий и уселся в уголке, стараясь, как всегда, послушать, что говорится в комнате, наполненной нервным ожиданием борьбы. В этой комнате, со стенами канареечного цвета, отделанными темно-коричневыми деревянными панелями, он собирал те крупицы сведений о закулисной жизни команды, которые всегда заставляли «играть» его репортажи.
Независимо от того, с кем – с сильным или слабым противником – предстояло встречаться, в этой комнате жили смех и юмор.
«И заводилой был Дункан Тейлор! – невольно подумал Роуз. – Опять Тейлор! Нет, это становится выше моих сил!» И чтобы отвлечься, начал осматривать комнату, вслушиваясь в разговор.
Глядя на развешанную по толстым деревянным крюкам одежду, Дональд мог, не опуская глаз вниз, на общую скамью, где расселась команда, угадать хозяина. Так небрежно вешает костюм только Бен Солман. Ни у кого другого нет более яркого и безвкусного галстука, чем у Ральфа Мея. Неряшливостью Солмана и безвкусицей Мея отличается вратарь Денни Прегг. И наоборот, никто так не аккуратен и не изыскан, как Роджер Камптон.
Посередине комнаты красуется нечто среднее между операционным столом и высокой двухспальной кроватью, покрытой хрустящей простынью. Дробно перебирая шипами по деревянному полу, главный тренер Элмер Бродбент топчется вокруг стола и делает массаж Бену Солману.
Крис Марфи, одетый элегантно, как на прием, – черный костюм, белая рубашка, галстук бабочкой, букетом топорщащийся из кармана носовой платок, – по очереди переходит от Бобби Нилена к Гарри Миллару и что-то шепчет на ухо каждому. В ответ получает или улыбку, или громовой раскат смеха, или возглас удивления. Марфи верен себе до конца. Сегодняшняя игра с «Челси» – предварительный дележ первого места в лиге, а он шутит, словно это обычный бенефисный матч, скажем, Денни Прегга.
Марфи каждую минуту, даже перед самым выходом на поле, действует, руководствуясь своим излюбленным законом: «Хорошим футболистом рождаются, великие же футболисты воспитываются!» И сам неустанно воспитывает. Его глаз наметан, как у первоклассного портного, который, пройдя мимо случайного встречного, может сказать, сколько сантиметров надо убрать по шву на его пиджаке.
Дональд с улыбкой смотрит, как, добродушно ворча, Марфи подходит к Туфу Беккеру. Когда Крис в отличном настроении, он шутит напропалую и при этом очень сентиментально кладет голову на плечо игроку.
Прижавшись к Туфу, Марфи воркует ему на ухо так, что слышно во всей раздевалке.
– Что, мой мальчик, трясешься? Но так будет всю твою футбольную карьеру. Работа нервов. Я-то знаю. И меня в свое время знатно трясло перед матчем. Но это нормальное явление. Это часть того, за что тебе платят деньги…
«Наш Туф», как его называют болельщики, родился всего двадцать лет назад. Он шотландец, и этим уже многое сказано. Он второй сын потомственного торгового моряка. Месяц спустя после смерти мужа Лилиан Беккер забрала сыновей и переехала в Мадевал, ибо Ливерпуль зверски бомбили немцы. Оттуда Туф и прибыл в команду. У него страшный шотландский акцент. Немало мук приходится испытать журналисту, прежде чем он возьмет интервью у Беккера. Перед репортером встают две проблемы: как Туфа вообще заставить говорить и как разобраться в его ужасном произношении, если он все-таки заговорит? Такое случается с ним весьма редко. Вот и сейчас какая-то реплика Марфи, вызвавшая общий хохот команды, на Беккера почти не подействовала – он только улыбнулся, зашнуровывая бутсу.
Дональд обратил на него внимание отнюдь не из-за его экзотического характера. Роуза в свое время поразил очень серьезный, не часто встречающийся в обстановке футбольного мира взгляд на жизнь. Забив тридцать голов в прошлом сезоне, Беккер стал отличным товаром – один из шотландских клубов предлагал за него двадцать тысяч фунтов стерлингов. Мейсл дал согласие на сделку, но Туф воспротивился, заявив, что, пока он не получит диплом инженера, он будет играть в Манчестере, даже если за него будут давать пятьдесят тысяч и он лишится полагающихся ему лично десяти процентов с этой суммы.
И Мейсл оставил Туфа в клубе. Дональда поразила эта мужская решительность, уживающаяся в Туфе с явным ребячеством – страстным коллекционированием самых модных джазовых пластинок и мечтой водить скоростные автомобили.
Судейская сирена, в гулких бетонных коридорах скорее похожая на рев заводского гудка, заставила всех встать и отправиться по местам. Команду – на поле. Марфи и тренеров – на скамейку за воротами. Дональда – в служебную ложу.
Поднимаясь туда на лифте, Дональд представил себе, как «рейнджерсы» гуськом выбегают на поле. Кто-то из команды мальчиков стоит возле выхода из тоннеля и дает каждому по пакетику жевательной резинки. «Прегг возьмет, Ральф откажется, Бен возьмет и подарит мальчику, Роджер пройдет мимо молча…»
Когда Роуз вошел в ложу, там уже сидели и Мейсл и совет директоров в полном составе.
– Дон! Дон! – закричал Рандольф Мейсл из дальнего угла. – Я занял тебе место!
Дональд благодарно помахал рукой и, извиняясь, стал пробираться к Мейслу-младшему.
– Ну, как живешь, старина! – дружески хлопнув его по плечу, спросил Роуз.
Весь зардевшись от удовольствия, отпрыск Мейслов солидно произнес:
– Скрипим помаленьку!
И, не выдержав, расхохотался. Он не скрывал, что ему приятно чувствовать себя на равных с известным журналистом.
Это был славный девятнадцатилетний парень, с которым у Роуза сложились дружеские отношения. Рандольф тянулся к Дональду. Несмотря на всю сумбурность характера, у Мейсла-младшего была одна постоянная страсть – футбол. И здесь он был, как назло, абсолютно бесталанным. Он пробовал играть на всех местах в детских и юношеских командах клуба. Из уважения к отцу его старались натаскать, но У парня хватало самокритичности и ума, чтобы понять: он в команде обуза. Поэтому Мейсл-младший довольствовался игрой только в диких командах да той атмосферой футбольной жизни, которой он мог дышать вдоволь. Отец ни разу не пытался «пристроить» сына в своем же клубе силой власти. Более того, по слухам, именно ему принадлежат слова, сказанные по адресу сына: «Лучше пусть растет великолепным шалопаем, чем бездарным футболистом».
Мейсл-младший и Роуз в какой-то мере были друзьями по несчастью. Оба неудачники в спорте: Рандольф по причине бесталанности, Дональда вышибла из спортивного седла тяжелая травма. А в свое время ему прочили славу не менее громкую, чем у Стенли Мэтьюза. И кто знает, как бы сложилась его судьба, если бы не злосчастный перелом ноги, заставивший навсегда отказаться от карьеры футболиста и взяться за перо – единственная возможность служить футболу.
Мейсл-младший тоже мечтал о карьере спортивного журналиста, словно всем неудачникам в спорте только и остается, что идти в газету. Он всегда старался сидеть в ложе рядом с Дональдом и смотреть, как тот работает. Роуз писал сразу же на машинке, по ходу матча фиксируя все перипетии игры и сопровождая их комментариями. После финального свистка ему надо было лишь вставить несколько обобщений, критических замечаний и выводов. На это уходило минут двадцать, и он спокойно отправлялся к телефону диктовать отчет в редакцию.
Дональд огляделся.
– Полный сбор, – перехватив его взгляд, заметил Рандольф.
Этим замечанием он невольно отбил у Роуза желание браться за работу. Ему всегда стоило большого труда задать первый вопрос или отпечатать первую строку на машинке. Потом он мог работать сутками, забывая о пище и отдыхе. Но начало всегда было для него мукой. В этом отношении он походил на Прегга, вратаря «рейнджерсов», который нервничал до спазмы в желудке, пока в руки не попадал мяч, а затем действовал с ледяным спокойствием. Первое прикосновение к мячу играло роль бутылки валерьяновых капель.
– Ты прав. Сегодня тесновато, – запоздало ответил Дональд.
– На стадионе все восемьдесят тысяч, не считая пары тысяч безбилетников, – авторитетно уточнил Мейсл-старший.
«Да, славный клуб! Ему есть чем гордиться! Своим президентом совета директоров, своим менаджером и, наконец, своими болельщиками. Кажется, нет в Англии другого клуба с такой обширной организацией болельщиков, которым нечего делать, черт их побери, разве только организовываться. Десять тысяч человек платят членские взносы за право носить клубный значок «Манчестер Рейнджерс»! И они не только платят членские взносы, тратятся на билеты, которые получают в первую очередь, – они выкладывают еще деньги, и немалые, на поездки вслед за клубом. На полуфинальный матч в прошлом году эта организация отправила шестьдесят автобусов с болельщиками и два специальных поезда. Штатные болельщики дают заметную прибыль клубу. Только за последние пятнадцать лет, ведя борьбу с хулиганством и надзор за порядком на трибунах, организация болельщиков «Манчестер Рейнджерс» спасла клубу несколько тысяч фунтов стерлингов. Экономия на полицейских! Вот на таких Бобби!»
Дональд поздоровался с полицейским, который уже несколько лет из матча в матч дежурит возле их ложи. Он стоит, оглядывая трибуны безразличным взглядом, будто его не касается футбольная суета. Он возвышается над всеми своей большой головой, закованной в шлем. Маленький козырек прикрывает бычью шею, губы привычно жуют ремешок, нависающий на подбородок.
«Как начать репортаж? С настроения этого полицейского? Но он выручал меня уже трижды. Пусть отдохнет. А то потребует часть гонорара, и вполне справедливо».
Роуз открыл футляр маленькой, размером в два бумажника, пишущей машинки цвета слоновой кости и заложил чистый лист. Со вздохом отбил пять ударов, открывая красную строку…
7
Ночь прошла в тревожной дремоте.
Наутро, приготовив нехитрый холостяцкий завтрак, Роуз сел за стол, разложив перед собой блокноты с записями о мюнхенской трагедии. Он решил подготовиться к сегодняшней встрече с Мейслом. Чем больше копался в записях, чем ярче оживали страшные картины катастрофы, тем увереннее становился Дональд. Он убеждал себя – Уинстону Мейслу нечего будет сказать, когда речь зайдет не о деловой, финансовой, а о человеческой, моральной стороне судебного процесса.
Но первые же слова президента совета директоров повергли его в растерянность. Мейсл сам заговорил о человечности. Они сидели в кабинете президента, и у них была уйма времени до того момента, когда Уинстону подадут его ковбойский бифштекс.
– Я хорошо себе представляю, Дональд, ваше состояние и о чем вы передумали за последнее время, услышав о процессе. Насколько понимаю, вы против процесса. Но я надеюсь, что вы сумеете преодолеть свой односторонний, предвзятый, как мне кажется, взгляд на инициативу клуба. И согласитесь, что ничего особенно страшного, – он подчеркнул слова «особенно страшного», – в процессе нет.
И, не замечая протестующего жеста Роуза, продолжал:
– Я с удовольствием открою все карты, поскольку вы свой человек в клубе, не правда ли? – спросил он и сам же ответил: – Конечно! Поэтому я буду откровенен. Тем более что разговор полезен для вашей работы над книгой об истории клуба, которая, я знаю, уже близка к завершению.
Он сделал глубокий вдох, будто собирался нырнуть.
Дональд решил вести себя тактичнее, чем в прошлый раз, – не спорить по пустякам, а дать Мейслу высказаться. В этом его утвердил открытый, как показалось Дональду, намек, что Роуз не должен забывать, на кого он работает и что его книга о клубе уже оплачена.
Между тем Мейсл начал свою речь точно заправский оратор, предварительно взглянув на часы:
– Не мне говорить вам, нашему бывшему игроку, в каком состоянии находились дела «Манчестер Рейнджерс» после второй мировой войны. Вряд ли кто в Англии тогда предполагал, что какие-то «рейнджерсы» из Манчестера, несмотря на их славную родословную, так быстро смогут подняться из руин. И стать одним из самых знаменитых английских футбольных клубов. Так же, впрочем, как никто не подозревал, что тем ужасным февральским днем 1958 года клуб, который мог завоевать кубок европейских чемпионов, клуб, который получал многие тысячи фунтов стерлингов чистого дохода, развалится столь внезапно. И уж совсем по пальцам можно было пересчитать спортивных деятелей, да и вас, журналистов, которые бы верили, что клуб после этого воскреснет вновь.
Но они не знали могучего духа «рейнджерсов»!… – вдруг с ложным пафосом, резанувшим ухо Роуза, воскликнул Мейсл. Он и сам понял, что дал «петуха».
«Совсем как Бродбент, – неприязненно подумал Дональд. – Главного тренера хлебом не корми, дай поговорить о высокой клубной материи – «особом духе», «великом призвании»… Тот любит каждого нового парня встречать мелодраматической галиматьей вроде: «Ты, малыш, удостоился наивысшей чести в футболе – ты стал игроком нашего славного клуба. Ты должен гордиться званием «рейнджерса». Но ведь так говорит слизняк Бродбент, и это совсем не идет такому человеку, как Мейсл».
А тот, помолчав, будто молчание могло загладить неловкость последней фразы, продолжал:
– Я тоже человек, Дональд, и у меня есть свои мечты. Не скрою их от вас… Мне хотелось бы видеть наш стадион самым современным, всегда переполненным… Чтобы трибуны ревели, следя за самыми сенсационными матчами сезона… Чтобы смотрели жерла телевизионных камер… Чтобы королева была в ложе… Но жизнь слишком часто разбивает мечты. Вместо грез – суровая реальность., Деньги, а они достаются нелегко, которые я столько лет вкладывал в дела клуба, испарились в одну минуту с падением самолета… Четверть миллиона наличными… Как по-вашему, это сумма?
Он встал, прошелся до окна и вновь вернулся за свой стол.
– Вы знаете, Дональд, я во многом не похож на руководителей других клубов. Прежде всего тем, что немножко знаю футбол, и люблю его, и иду ради него на любые жертвы. Кроме собственного разорения, естественно, на которое не пойдет никто, даже святой.
Я всегда предоставлял клубу свободу и никогда не раскаивался в этом. Я никогда не возражал против телевизионных репортажей, которые удовлетворяли тщеславие моих ребят.
Я всегда считал, что найдется достаточное количество истинных ценителей футбола, которые придут посмотреть на реальные вещи, а не на жалкий телевизионный слепок с футбольного матча, которым упиваются ничтожества, сидя в мягких домашних креслах… – с усмешкой, почти незаметной, сказал Мейсл.
Роуз поуютнее устроился в кресле черной кожи с высокой резной спинкой и внимательно слушал плавную речь Уинстона Мейсла.
– Я не боюсь врагов, даже если этот враг – всесильное телевидение, даже если оно запускает руку в мой карман. Но уж если я вложил миллион в стадион, то должен вложить не меньше в команду. Такова формула дела. А тот, кто не считается с деловыми законами, всегда проигрывает. Всегда! – жестко подчеркнул он. – Поэтому я считаю себя вправе сражаться за свои же деньги, которые у меня отнимают пусть даже волей всевышнего…
Мейсл нажал кнопку и вызвал Эллен. Секретарша внесла две чашки черного кофе и поставила на стол перед каждым. Уходя, она ободряюще улыбнулась Дональду, видимо догадываясь, что разговор идет на высоких тонах.
Мейсл осторожными, мелкими глотками отхлебнул кофе и слегка отодвинул чашку.
– Хорошая игра, вы знаете, Дональд, приносит хороший доход, лишь когда она стабильна. Хорошая игра современного футбольного клуба – дело, требующее не меньших усилий организатора и финансиста, чем любое деловое начинание.
Игроков надо воспитывать или… покупать. История рождения и возвеличивания «Арсенала» рассказана уже сотни раз. Столько же раз повторялось имя Герберта Гапмена, который, скупив футбольные таланты в начале тридцатых годов, создал из них команду, заложившую основу клуба и его престижа. Если бы не было Гапмена с его деньгами, Англия никогда бы не имела «Арсенала», который за всю свою историю ни разу не спускался в розыгрыше чемпионата лиги ниже шестого места.
В последних словах Мейсла послышались нотки почти детского хвастовства. Он так явственно намекал на общность своей роли в футбольной истории с ролью Гапмена, что Дональд невольно взглянул на Мейсла с удивлением – то ли президент волнуется, капитально излагая свою точку зрения, то ли слишком заинтересован в результате разговора.
– Сейчас очень трудно гоняться за «звездами», поскольку «звезды» – это деньги. Игроки, получающие не менее двадцати пяти фунтов стерлингов в неделю, уже не особенно нуждаются в приглашениях. Когда-то «Манчестер Рейнджерс» мог предложить футболисту знаменитые бутсы старика Дас-слера и тем привлечь молодого парня. Теперь сотнями такие бутсы выбрасываются на рынок обувными фабриками. Игроки стремятся теперь сами купаться в потоке славы. И лишь капли ее скупо роняют на свой клуб. А прежде сражались за славу клуба и лишь время от времени окунались в ее живительные лучи.
Вам, Дональд, приходилось не раз слышать вопрос: «Сколько стоит футболист?» И насколько я знаю, вы принимали этот вопрос, как подобает серьезному, деловому человеку, разбирающемуся в футболе. Я далек от мысли льстить вам, Дональд, но думаю, что не скажу ничего нового, если напомню, что стоимость игрока в фунтах стерлингов целиком зависит от запросов конкретного покупающего клуба и конкретного времени.
Если мне, чтобы создать настоящий футбольный ансамбль, нужен левый край, я заплачу за него вдвое, втрое дороже, чем он стоит. Но для этого я должен… должен иметь свободные деньги… Я ударяюсь в эту область финансовых рассуждений только для того, чтобы напомнить вам одну истину. В жизни далеко не всегда можно и нужно руководствоваться чувствами и симпатиями. Я надеюсь, вы простите мне этот небольшой экскурс в область экономики. Но она, как ничто, позволяет нам видеть в критическую минуту все, что скрывается за чувствами людей, их стремлениями.
Крепкой, жилистой рукой он сжимал нож для обрезки сигар и отдельные, на его взгляд, самые важные мысли отбивал ударом кулака по деревянной крышке тяжелого старинного стола.
– Итак, переводя все на язык финансистов, игрок всегда, конечно, более выгоден клубу, чем сумма, которая за него заплачена при переходе, если ее положить в банк. Игрок, обретший стоимость, – это основной капитал клуба. И если его нет, клуб жить не может. А чтобы покупать игроков, я должен вернуть деньги, которые унесла эта проклятая катастрофа… Я никогда не позволю, чтобы «Манчестер Рейнджерс» умер, чего бы мне это ни стоило… Я думаю, что Тейлор, Уайт, Эвардс, так много раньше сделавшие для славы клуба, в эту трудную минуту поддержали бы меня.
Наутро, приготовив нехитрый холостяцкий завтрак, Роуз сел за стол, разложив перед собой блокноты с записями о мюнхенской трагедии. Он решил подготовиться к сегодняшней встрече с Мейслом. Чем больше копался в записях, чем ярче оживали страшные картины катастрофы, тем увереннее становился Дональд. Он убеждал себя – Уинстону Мейслу нечего будет сказать, когда речь зайдет не о деловой, финансовой, а о человеческой, моральной стороне судебного процесса.
Но первые же слова президента совета директоров повергли его в растерянность. Мейсл сам заговорил о человечности. Они сидели в кабинете президента, и у них была уйма времени до того момента, когда Уинстону подадут его ковбойский бифштекс.
– Я хорошо себе представляю, Дональд, ваше состояние и о чем вы передумали за последнее время, услышав о процессе. Насколько понимаю, вы против процесса. Но я надеюсь, что вы сумеете преодолеть свой односторонний, предвзятый, как мне кажется, взгляд на инициативу клуба. И согласитесь, что ничего особенно страшного, – он подчеркнул слова «особенно страшного», – в процессе нет.
И, не замечая протестующего жеста Роуза, продолжал:
– Я с удовольствием открою все карты, поскольку вы свой человек в клубе, не правда ли? – спросил он и сам же ответил: – Конечно! Поэтому я буду откровенен. Тем более что разговор полезен для вашей работы над книгой об истории клуба, которая, я знаю, уже близка к завершению.
Он сделал глубокий вдох, будто собирался нырнуть.
Дональд решил вести себя тактичнее, чем в прошлый раз, – не спорить по пустякам, а дать Мейслу высказаться. В этом его утвердил открытый, как показалось Дональду, намек, что Роуз не должен забывать, на кого он работает и что его книга о клубе уже оплачена.
Между тем Мейсл начал свою речь точно заправский оратор, предварительно взглянув на часы:
– Не мне говорить вам, нашему бывшему игроку, в каком состоянии находились дела «Манчестер Рейнджерс» после второй мировой войны. Вряд ли кто в Англии тогда предполагал, что какие-то «рейнджерсы» из Манчестера, несмотря на их славную родословную, так быстро смогут подняться из руин. И стать одним из самых знаменитых английских футбольных клубов. Так же, впрочем, как никто не подозревал, что тем ужасным февральским днем 1958 года клуб, который мог завоевать кубок европейских чемпионов, клуб, который получал многие тысячи фунтов стерлингов чистого дохода, развалится столь внезапно. И уж совсем по пальцам можно было пересчитать спортивных деятелей, да и вас, журналистов, которые бы верили, что клуб после этого воскреснет вновь.
Но они не знали могучего духа «рейнджерсов»!… – вдруг с ложным пафосом, резанувшим ухо Роуза, воскликнул Мейсл. Он и сам понял, что дал «петуха».
«Совсем как Бродбент, – неприязненно подумал Дональд. – Главного тренера хлебом не корми, дай поговорить о высокой клубной материи – «особом духе», «великом призвании»… Тот любит каждого нового парня встречать мелодраматической галиматьей вроде: «Ты, малыш, удостоился наивысшей чести в футболе – ты стал игроком нашего славного клуба. Ты должен гордиться званием «рейнджерса». Но ведь так говорит слизняк Бродбент, и это совсем не идет такому человеку, как Мейсл».
А тот, помолчав, будто молчание могло загладить неловкость последней фразы, продолжал:
– Я тоже человек, Дональд, и у меня есть свои мечты. Не скрою их от вас… Мне хотелось бы видеть наш стадион самым современным, всегда переполненным… Чтобы трибуны ревели, следя за самыми сенсационными матчами сезона… Чтобы смотрели жерла телевизионных камер… Чтобы королева была в ложе… Но жизнь слишком часто разбивает мечты. Вместо грез – суровая реальность., Деньги, а они достаются нелегко, которые я столько лет вкладывал в дела клуба, испарились в одну минуту с падением самолета… Четверть миллиона наличными… Как по-вашему, это сумма?
Он встал, прошелся до окна и вновь вернулся за свой стол.
– Вы знаете, Дональд, я во многом не похож на руководителей других клубов. Прежде всего тем, что немножко знаю футбол, и люблю его, и иду ради него на любые жертвы. Кроме собственного разорения, естественно, на которое не пойдет никто, даже святой.
Я всегда предоставлял клубу свободу и никогда не раскаивался в этом. Я никогда не возражал против телевизионных репортажей, которые удовлетворяли тщеславие моих ребят.
Я всегда считал, что найдется достаточное количество истинных ценителей футбола, которые придут посмотреть на реальные вещи, а не на жалкий телевизионный слепок с футбольного матча, которым упиваются ничтожества, сидя в мягких домашних креслах… – с усмешкой, почти незаметной, сказал Мейсл.
Роуз поуютнее устроился в кресле черной кожи с высокой резной спинкой и внимательно слушал плавную речь Уинстона Мейсла.
– Я не боюсь врагов, даже если этот враг – всесильное телевидение, даже если оно запускает руку в мой карман. Но уж если я вложил миллион в стадион, то должен вложить не меньше в команду. Такова формула дела. А тот, кто не считается с деловыми законами, всегда проигрывает. Всегда! – жестко подчеркнул он. – Поэтому я считаю себя вправе сражаться за свои же деньги, которые у меня отнимают пусть даже волей всевышнего…
Мейсл нажал кнопку и вызвал Эллен. Секретарша внесла две чашки черного кофе и поставила на стол перед каждым. Уходя, она ободряюще улыбнулась Дональду, видимо догадываясь, что разговор идет на высоких тонах.
Мейсл осторожными, мелкими глотками отхлебнул кофе и слегка отодвинул чашку.
– Хорошая игра, вы знаете, Дональд, приносит хороший доход, лишь когда она стабильна. Хорошая игра современного футбольного клуба – дело, требующее не меньших усилий организатора и финансиста, чем любое деловое начинание.
Игроков надо воспитывать или… покупать. История рождения и возвеличивания «Арсенала» рассказана уже сотни раз. Столько же раз повторялось имя Герберта Гапмена, который, скупив футбольные таланты в начале тридцатых годов, создал из них команду, заложившую основу клуба и его престижа. Если бы не было Гапмена с его деньгами, Англия никогда бы не имела «Арсенала», который за всю свою историю ни разу не спускался в розыгрыше чемпионата лиги ниже шестого места.
В последних словах Мейсла послышались нотки почти детского хвастовства. Он так явственно намекал на общность своей роли в футбольной истории с ролью Гапмена, что Дональд невольно взглянул на Мейсла с удивлением – то ли президент волнуется, капитально излагая свою точку зрения, то ли слишком заинтересован в результате разговора.
– Сейчас очень трудно гоняться за «звездами», поскольку «звезды» – это деньги. Игроки, получающие не менее двадцати пяти фунтов стерлингов в неделю, уже не особенно нуждаются в приглашениях. Когда-то «Манчестер Рейнджерс» мог предложить футболисту знаменитые бутсы старика Дас-слера и тем привлечь молодого парня. Теперь сотнями такие бутсы выбрасываются на рынок обувными фабриками. Игроки стремятся теперь сами купаться в потоке славы. И лишь капли ее скупо роняют на свой клуб. А прежде сражались за славу клуба и лишь время от времени окунались в ее живительные лучи.
Вам, Дональд, приходилось не раз слышать вопрос: «Сколько стоит футболист?» И насколько я знаю, вы принимали этот вопрос, как подобает серьезному, деловому человеку, разбирающемуся в футболе. Я далек от мысли льстить вам, Дональд, но думаю, что не скажу ничего нового, если напомню, что стоимость игрока в фунтах стерлингов целиком зависит от запросов конкретного покупающего клуба и конкретного времени.
Если мне, чтобы создать настоящий футбольный ансамбль, нужен левый край, я заплачу за него вдвое, втрое дороже, чем он стоит. Но для этого я должен… должен иметь свободные деньги… Я ударяюсь в эту область финансовых рассуждений только для того, чтобы напомнить вам одну истину. В жизни далеко не всегда можно и нужно руководствоваться чувствами и симпатиями. Я надеюсь, вы простите мне этот небольшой экскурс в область экономики. Но она, как ничто, позволяет нам видеть в критическую минуту все, что скрывается за чувствами людей, их стремлениями.
Крепкой, жилистой рукой он сжимал нож для обрезки сигар и отдельные, на его взгляд, самые важные мысли отбивал ударом кулака по деревянной крышке тяжелого старинного стола.
– Итак, переводя все на язык финансистов, игрок всегда, конечно, более выгоден клубу, чем сумма, которая за него заплачена при переходе, если ее положить в банк. Игрок, обретший стоимость, – это основной капитал клуба. И если его нет, клуб жить не может. А чтобы покупать игроков, я должен вернуть деньги, которые унесла эта проклятая катастрофа… Я никогда не позволю, чтобы «Манчестер Рейнджерс» умер, чего бы мне это ни стоило… Я думаю, что Тейлор, Уайт, Эвардс, так много раньше сделавшие для славы клуба, в эту трудную минуту поддержали бы меня.