Страница:
Вот почему совет директоров решил возбудить судебный процесс против авиакомпании, хотя, может быть, это и получит некоторую дурную окраску, если мы не примем соответствующих мер. Надеемся, что вы, Дональд, поможете нам со своей стороны, «На языке военных это называется ультиматум. Не уверен, хитрая лиса, что ты добьешься своего».
– Спасибо за откровенность, мистер Мейсл. Единственное, чем я могу отплатить вам сейчас, – взаимной откровенностью.
Прежде всего я не могу принять этого процесса как друг Тейлора и других погибших, как человек, отдавший футболу силы, здоровье и только по воле судьбы не отдавший свою жизнь так же, как они. Простите меня за столь грубоватый довод, но вы вряд ли обрадовались бы, узнав, что кто-то после вашей смерти судился, пытаясь доказать, будто при жизни Уинстон Мейсл стоил на два шиллинга или на сто тысяч – это не играет роли – дороже, чем ему заплатили за вашу смерть.
Мейсл спокойно перенес удар, занятый обрезкой сигары, полдюжины которых он выкуривал за день.
– Я не могу принять этот процесс еще и потому, что был там, на заснеженном поле Мюнхенского аэродрома, когда из разбитой машины доставали исковерканные тела ребят. Неужели и вы считаете, что побывавшие в мюнхенской катастрофе и играющие сегодня согласятся выступить на этом процессе? А ведь вам не обойтись без свидетелей. Согласится ли на это Марфи?! Вы спросили его?!
– Возможно, Марфи и не согласится. Ведь он, как и каждый человек, имеет право на собственную точку зрения…
– Однако сделаете все, чтобы победила ваша?!
– Только потому, что оставляю и за другими право защищать свои взгляды! – решительно закончил Мейсл, давая понять, что подобная перепалка ему не нравится и ни к чему не приведет.
Дональд и сам понимал это, но не мог удержаться. «Черт возьми, если я буду психовать по пустякам, дела мои дрянь! Взвинченные нервы – плохой союзник в споре».
– И к тому же, мистер Мейсл, не могу согласиться с вашим экономическим расчетом. Вы, конечно, не забыли, что в успешно прошедшую кампанию по сбору средств и оказанию посильной помощи нашему клубу вложена и доля моего труда. Со своей стороны, хотелось тоже кое-что напомнить вам. В те дни, когда совершенно незнакомые люди из многих стран мира вместе со своими соболезнованиями присылали деньги в фонд помощи пострадавшему клубу, наша касса пополнилась значительной суммой. Склонен думать, она вполне покрыла иск, который дирекция выставляет сегодня.
Ни один мускул не дрогнул на лице Мейсла при этом косвенном обвинении в нечистоплотности затеянной им игры.
– Лорд-мэр Манчестера может сказать точно, сколько тысяч фунтов стерлингов собрали и передали клубу газеты, бизнесмены и тысячи мелких безвестных жертвователей-болельщиков. Сколько монет упало в копилки, выставленные тогда владельцами почти всех магазинов Манчестера! Только Ассоциация свободных промоутеров, если мне не изменяет память, прислала чек на тысячу фунтов стерлингов. Бесплатный переход из Ливерпуля центра нападения сборной Англии можно также рассматривать как подарок, по самым скромным подсчетам, в двадцать тысяч фунтов. А сколько стоит монопольное право клуба покупать любых игроков в середине сезона, любезно предоставленное правлением футбольной лиги и ассоциации?!
Я бы прибавил сюда восемнадцатифунтовую коробку шоколада, отправленную городским магистратом в Мюнхен для сестер, ухаживавших за пострадавшими игроками «Манчестер Рейнджерс».
Мейсл, внимательно, даже почтительно слушая Дональда, больше ни разу не подал виду, как неприятны ему эти слова.
– Вы говорите о падении престижа… Я не вижу, чтобы он особенно упал, и о удовольствием признаю в этом вашу огромную заслугу. Что вы называете падением престижа?! Призыв президента Белградского футбольного клуба считать команду «Манчестер Рейнджерс» почетным обладателем кубка европейских чемпионов 1958 года? Или те двадцать пять тысяч сочувственных телеграмм и пятнадцать тысяч новых членов клуба, вставших под его знамена за последние три года? Те десятки заявок от зарубежных команд с приглашением на товарищеские игры, принесшие столько денег кассе клуба?!
Что же дает вам право начинать неслыханный по своему цинизму процесс?! Думаю, после него даже одиннадцать Томми Лаутонов и Стенли Мэтьюзов будут не в состоянии восстановить престиж клуба в глазах всего спортивного мира.
– Вы многое преувеличиваете в этом деле, Дональд. Поверьте моему опыту и возрасту – самой большой ошибкой человека является односторонний взгляд на вещи. Я, кажется, уже повторяюсь. Я говорил вам это сегодня. Но мне очень хочется, чтобы вы стали выше минутных настроений. Я собирался попросить вас вести дела прессы в связи с процессом…
– Ну, знаете… – Дональд даже привстал с кресла, но Мейсл легким, повелительным движением руки усадил его на место.
– …Но теперь передумал. Не потому, что перестал доверять вам, Дональд. Я всегда относился к вам по-отечески, и мое отношение не изменилось после нашей беседы. Мне даже нравится ваша горячность. Просто я не намерен ломать ваши взгляды, Дональд, и насиловать вашу волю. Не сомневаюсь, что со временем, а оно у нас есть, поскольку дело лишь готовится, вы поймете и поддержите решение клуба, честь которого вам дорога, так же как и мне. Посоветуйтесь с кем-нибудь. Например, с Марфи. Знаю, что вы очень высоко цените его познания в футболе. Могу вам сказать больше – я очень ценю и его жизненный опыт.
Мейсл позвонил. Цокая каблуками, вошла Эллен.
– Мою машину, пожалуйста.
– Ждет у подъезда.
– Спасибо, – ласково кивнул Мейсл и широко развел руками, как бы извиняясь перед Дональдом – дескать, должен ехать. – А пока, очевидно, нам не о чем спорить, Дональд. Если у вас будут какие-то сомнения – к вашим услугам. Надеюсь, что и вы не в претензии ко мне после сегодняшней беседы, исключая, конечно, принципиальные разногласия по вопросу о процессе, – смеясь, закончил Мейсл. И от этого смеха маленькие, старящие его красивое лицо морщинки разбежались вокруг глаз.
8
9
– Спасибо за откровенность, мистер Мейсл. Единственное, чем я могу отплатить вам сейчас, – взаимной откровенностью.
Прежде всего я не могу принять этого процесса как друг Тейлора и других погибших, как человек, отдавший футболу силы, здоровье и только по воле судьбы не отдавший свою жизнь так же, как они. Простите меня за столь грубоватый довод, но вы вряд ли обрадовались бы, узнав, что кто-то после вашей смерти судился, пытаясь доказать, будто при жизни Уинстон Мейсл стоил на два шиллинга или на сто тысяч – это не играет роли – дороже, чем ему заплатили за вашу смерть.
Мейсл спокойно перенес удар, занятый обрезкой сигары, полдюжины которых он выкуривал за день.
– Я не могу принять этот процесс еще и потому, что был там, на заснеженном поле Мюнхенского аэродрома, когда из разбитой машины доставали исковерканные тела ребят. Неужели и вы считаете, что побывавшие в мюнхенской катастрофе и играющие сегодня согласятся выступить на этом процессе? А ведь вам не обойтись без свидетелей. Согласится ли на это Марфи?! Вы спросили его?!
– Возможно, Марфи и не согласится. Ведь он, как и каждый человек, имеет право на собственную точку зрения…
– Однако сделаете все, чтобы победила ваша?!
– Только потому, что оставляю и за другими право защищать свои взгляды! – решительно закончил Мейсл, давая понять, что подобная перепалка ему не нравится и ни к чему не приведет.
Дональд и сам понимал это, но не мог удержаться. «Черт возьми, если я буду психовать по пустякам, дела мои дрянь! Взвинченные нервы – плохой союзник в споре».
– И к тому же, мистер Мейсл, не могу согласиться с вашим экономическим расчетом. Вы, конечно, не забыли, что в успешно прошедшую кампанию по сбору средств и оказанию посильной помощи нашему клубу вложена и доля моего труда. Со своей стороны, хотелось тоже кое-что напомнить вам. В те дни, когда совершенно незнакомые люди из многих стран мира вместе со своими соболезнованиями присылали деньги в фонд помощи пострадавшему клубу, наша касса пополнилась значительной суммой. Склонен думать, она вполне покрыла иск, который дирекция выставляет сегодня.
Ни один мускул не дрогнул на лице Мейсла при этом косвенном обвинении в нечистоплотности затеянной им игры.
– Лорд-мэр Манчестера может сказать точно, сколько тысяч фунтов стерлингов собрали и передали клубу газеты, бизнесмены и тысячи мелких безвестных жертвователей-болельщиков. Сколько монет упало в копилки, выставленные тогда владельцами почти всех магазинов Манчестера! Только Ассоциация свободных промоутеров, если мне не изменяет память, прислала чек на тысячу фунтов стерлингов. Бесплатный переход из Ливерпуля центра нападения сборной Англии можно также рассматривать как подарок, по самым скромным подсчетам, в двадцать тысяч фунтов. А сколько стоит монопольное право клуба покупать любых игроков в середине сезона, любезно предоставленное правлением футбольной лиги и ассоциации?!
Я бы прибавил сюда восемнадцатифунтовую коробку шоколада, отправленную городским магистратом в Мюнхен для сестер, ухаживавших за пострадавшими игроками «Манчестер Рейнджерс».
Мейсл, внимательно, даже почтительно слушая Дональда, больше ни разу не подал виду, как неприятны ему эти слова.
– Вы говорите о падении престижа… Я не вижу, чтобы он особенно упал, и о удовольствием признаю в этом вашу огромную заслугу. Что вы называете падением престижа?! Призыв президента Белградского футбольного клуба считать команду «Манчестер Рейнджерс» почетным обладателем кубка европейских чемпионов 1958 года? Или те двадцать пять тысяч сочувственных телеграмм и пятнадцать тысяч новых членов клуба, вставших под его знамена за последние три года? Те десятки заявок от зарубежных команд с приглашением на товарищеские игры, принесшие столько денег кассе клуба?!
Что же дает вам право начинать неслыханный по своему цинизму процесс?! Думаю, после него даже одиннадцать Томми Лаутонов и Стенли Мэтьюзов будут не в состоянии восстановить престиж клуба в глазах всего спортивного мира.
– Вы многое преувеличиваете в этом деле, Дональд. Поверьте моему опыту и возрасту – самой большой ошибкой человека является односторонний взгляд на вещи. Я, кажется, уже повторяюсь. Я говорил вам это сегодня. Но мне очень хочется, чтобы вы стали выше минутных настроений. Я собирался попросить вас вести дела прессы в связи с процессом…
– Ну, знаете… – Дональд даже привстал с кресла, но Мейсл легким, повелительным движением руки усадил его на место.
– …Но теперь передумал. Не потому, что перестал доверять вам, Дональд. Я всегда относился к вам по-отечески, и мое отношение не изменилось после нашей беседы. Мне даже нравится ваша горячность. Просто я не намерен ломать ваши взгляды, Дональд, и насиловать вашу волю. Не сомневаюсь, что со временем, а оно у нас есть, поскольку дело лишь готовится, вы поймете и поддержите решение клуба, честь которого вам дорога, так же как и мне. Посоветуйтесь с кем-нибудь. Например, с Марфи. Знаю, что вы очень высоко цените его познания в футболе. Могу вам сказать больше – я очень ценю и его жизненный опыт.
Мейсл позвонил. Цокая каблуками, вошла Эллен.
– Мою машину, пожалуйста.
– Ждет у подъезда.
– Спасибо, – ласково кивнул Мейсл и широко развел руками, как бы извиняясь перед Дональдом – дескать, должен ехать. – А пока, очевидно, нам не о чем спорить, Дональд. Если у вас будут какие-то сомнения – к вашим услугам. Надеюсь, что и вы не в претензии ко мне после сегодняшней беседы, исключая, конечно, принципиальные разногласия по вопросу о процессе, – смеясь, закончил Мейсл. И от этого смеха маленькие, старящие его красивое лицо морщинки разбежались вокруг глаз.
8
Сидя с друзьями в «Гадюшнике», Дональд тянул пиво. Он старался избавиться от неприятных мыслей после утреннего разговора с Уинстоном Мейслом.
«Гадюшник» был довольно оригинальной таверной, расположенной в живописном подвале старинного здания. Однако, насколько помнили старожилы, она стала популярной среди пишущей братии лишь после того, как была названа «Гадюшником».
Официально таверна называлась громко – «Крокодилом», что также не менее точно определяло состав постоянных посетителей. Небольшой крокодильчик, кованный из черненого металла, держал в зубах старинный, такого же металла фонарь, светивший тусклым теплым огоньком, вызывавшим невольное желание подойти и раздуть его. Тяжелая дверь из дерева, потемневшего от дождей и ветров, никогда не закрывалась. Таверна работала круглые сутки.
Это был своего рода пресс-клуб городских журналистов, где можно было получить любую информацию – касающуюся ли последних запусков русских ракет в космос или достоинств нового средства, обезболивающего роды.
Длинная стрелообразная лестница в сорок одну ступеньку вонзалась прямо в центральный зал. Эта лестница поставляла богатый материал для бесконечных анекдотов, так как для одних она становилась тяжкой дорогой вверх по причине обильного возлияния, а для других опасной слаломной трассой – все по той же причине. Нередко такой скоростной спуск приводил в госпиталь, благо находящийся в трех минутах ходьбы от таверны.
Сбросив мокрые плащи в небольшой, залитой мерцающим светом газового фонаря нише гардероба, посетители попадали в центральный зал, предварительно вновь выйдя на лестницу. Такой крутой поворот влево, в нишу, было не под силу выполнить многим прибывшим в таверну уже навеселе. Кому удавалось проделать все эти далеко не сложные маневры, оказывались под мрачными сводами зала, который по упорным, но, как обычно, непроверенным слухам некогда служил комнатой пыток.
Обстановка, во всяком случае, не разубеждала посетителя. Со стен свисали тяжелые, источенные временем кольца, к которым, возможно, приковывали пытаемого. С потолка в двух местах, подобно клювам хищных птиц, глядели черные крючья непонятного назначения. Обрывки цепей сохранились почти на каждой массивной колонке, сложенной из аккуратных кроваво-красных тонких кирпичиков. Светильники на семь свечей представляли собой подделку под старину – три свечи были электрическими и горели днем. Вечером над массивными дубовыми столами, лавками, деревянной посудой и прочим реквизитом старины горели четыре другие свечи каждого светильника, уже настоящие. Все это поддерживало в таверне «добрый старый дух», о котором столько пишется и говорится в последнее время.
По мнению завсегдатаев, свет свечей хоть и портил зрение, но зато располагал к работе. Половина всех газетных материалов писалась в этой таверне, как и треть всей сенсационной информации, которой живут газеты, рождалась здесь же, за кружкой эля.
В «Гадюшнике» пили, ели, работали, бездельничали и творили гадости коллегам. Возможно, поэтому таверна и называлась столь грубо и звонко. Так или иначе, но не один талантливый журналист бесславно закончил свою многообещавшую карьеру за столиком под этими средневековыми сводами.
Хозяин таверны до сих пор исполнял по совместительству обязанности шеф-повара, хотя доходы таверны давно позволяли ему не показываться на кухне. Идя навстречу пожеланиям посетителей, он купил пять отличных американских пишущих машинок и сделал из кладовки уютную рабочую комнату, где можно было отстучать материалы и передать их в редакцию.
Между рабочей комнатой и центральным залом шла целая анфилада небольших зальчиков. Под каждым столом стояло по телефонному аппарату, и многие умудрялись диктовать материал, не прерывая ужина. За трапезой мило болтали по телефону с любовницей, если не было денег или желания пригласить ее за свой столик.
Каждый зал имел своих постоянных посетителей. В третьем, к слову, располагались обычно судебные хроникеры и всегда пахло полицией и судейскими париками. Шестой зал оккупировали экономисты, люди солидные, спорившие всегда без крика и излишнего шума, с чувством собственного достоинства. Второй зал отводился репортерам, редко забегавшим больше чем на минутку – пропустить стаканчик. Зал напоминал проходной двор. Спортивные журналисты собирались в пятом. Крик, всегда стоявший в нем, с лихвой восполнял недостаток шума у экономистов. Центральный зал служил для приема гостей, которых завсегдатаи хотели избавить от нудных и неинтересных для несведущего профессиональных разговоров. Не возбранялось, конечно, экономисту зайти, например, в спортивный зал и потрепаться о шансах «Манчестер Рейнджерс» в приближающейся субботней игре.
Дональд бывал здесь очень редко, за что пишущая братия его недолюбливала. Возможно, примешивалось чувство зависти. Некоторые усматривали спесивость и зазнайство в нежелании посидеть за бутылкой вместе с ними.
Между собой они называли его Метеором, то ли за редкое появление на небосводе «Гадюшника», то ли за мобильность, с которой он работал. Такое рвение было непонятно многим.
За столом с Дональдом сидели два его давнишних приятеля – Тони Гарднер из «Ивнинг ньюс» и Гарри Дженкинс из «Кроникл». Один был консерватором и работал в лейбористской газете, другой – лейбористом, сотрудничая в консервативной. Когда Дональд пришел в таверну, оба встретили его приветливо и удивленно.
– Рад видеть тебя в этой клоаке! Садись, Метеор, выпей. А то все работаешь, хочешь быть умником! – проворчал Дженкинс, пододвигая свободную рюмку.
– С чего ты взял? Может быть, я давно хочу стать таким же дураком, как ты! – беззлобно огрызнулся Дональд, усаживаясь на лавку.
Гарднер вместо приветствия просто сказал:
– Хорошо, что ты пришел, Дон. У нас как раз не хватает четвертого для бриджа. – И, перехватив недоуменный взгляд Роуза, искавшего глазами еще одного партнера, пояснил: – Его величество Саймон Тиссон обещал прибыть с минуты на минуту. Но тебе вести бухгалтерию…
Сколько ни собирались они за партией бриджа у кого-нибудь из четверых, вести записи заставляли Дональда – остальные трое были отъявленными спорщиками. С пеной у рта они разбирали сыгранные партии даже после того, как заканчивались следующие. В результате забывали делать записи и путали расчет.
Они сидели втроем, ожидая Тиссона. Это был энергичный, жизнерадостный человек, весельчак и забияка, у которого ни один день не обходился без приключений. Он умел их находить, не затрачивая никакого труда, словно приключения сами охотились за ним. Он смело впутывался в рискованные предприятия и из самых трудных положений всегда выходил сухим.
Тиссон был на пять лет старше Дональда и, возможно, поэтому относился к нему покровительственно, вечно поучая, что в устах легкомысленного Саймона выглядело смешно.
Когда-то Тиссон занимался боксом, подписал профессиональный контракт и два года дрался на рингах Англии и континента. Пока однажды заезжая знаменитость зверски не избила его в пятнадцатираундовом бою. После нокаута Саймон больше трех месяцев провалялся на больничной койке. Думали, не выживет, настолько сильным оказалось сотрясение мозга. Газеты тогда много писали о скандальной истории. Обвиняли организатора матча в бесчеловечности, судейство – в нечестности и предвзятости. Три месяца, которые Тиссон пролежал в больнице, и были для него главной «школой» журнализма. Тиссон часто и удачно начал выступать в газетах. Сначала с рассказами о своей карьере, а потом о боксе вообще. Когда он, по его словам, «выкарабкался из могилы», ему открылась прямая дорога в спортивную прессу.
Надо ли говорить, что Саймон был завсегдатаем «Гадюшника». Даже членом то ли организационного комитета таверны, то ли комитета содействия. Что именно входило в функции этого комитета, не знал никто, в том числе и его члены.
Приглушенный общим шумом, откуда-то из репортерского зала донесся взрыв хохота. Потягивая пиво, Гарднер заметил:
– Идет Тиссон…
Гарри Дженкинс молчаливо кивнул в знак согласия. Дональд пожал плечами: «С чего вы взяли?» Но в это мгновение в зал действительно ворвался Саймон Тиссон.
Сделав притворно радостное лицо, он воскликнул:
– Дональд Роуз! Святой папа спортивной журналистики изволил явиться в нашу скромную обитель?!
Стараясь скрыть смущение, Дональд примирительно протянул:
– Ладно чудить… Мы ждем тебя уже полчаса… Потирая руки, Тиссон уселся за стол. Достал из кармана и разорвал два пакета с новыми картами. Пока, он перебирал колоду, выбрасывая «джокера» и запасные карты, Дональд, прищурив глаза, рассматривал его.
Они не виделись с полгода, но Саймон, несмотря на свой буйный образ жизни, нисколько не изменился. Все тот же симпатичный парень с большими губами, черными, сверкающими от бриолина волосами, взбитыми над лбом в аккуратный хохолок. Дональда всегда удивляло, как умудрялся он из своих непослушных, жестких волос делать такую кокетливую прическу.
Тиссон, несмотря на свой возраст, выглядел почти мальчишкой. Не верилось, что это один из ведущих журналистов «Санди таймс», активный сотрудник «Дейли мейл», автор пяти скороспелых, но пользовавшихся успехом романов, да еще корреспондент нескольких европейских газет.
Открыли по карте – Роузу выпало играть с Тиссоном. Дональд обрадовался: Саймон великолепно играл в бридж – хладнокровно и грамотно.
Раздавая карты, Гарри как бы между прочим спросил:
– Мейсл собирается судиться с БЕА? Дела печати, конечно, вести будешь ты?
Роуз поморщился. И это не укрылось от Тиссона. Обращаясь к Гарри, он проворчал:
– Ты знаешь, мне совершенно не по душе эта грязная игра уважаемого Мейсла на крови погибших. Но мы так редко собираемся вместе, что пусть он провалится со своими тысячами фунтов! Лучше давайте поговорим о наших деньгах. Лично я намерен сейчас подзаработать кое-что на Марчи.
Мельком заглянув в карты, Дженкинс сказал:
– Пики… Это тот Марчи, который два года играл за какой-то итальянский клуб?
– Да. Одна французская газета заказала мне материал – впечатления Марчи об итальянском футболе…
– Я – пас!
– Трефы…
– Пас…
– Пас. Не густо для начала…
– К утру пойдет карта. Во всяком случае, не раньше, чем я поведаю вам мнение нашего соотечественника о конкурирующей футбольной державе.
Так, обмениваясь репликами и сбрасывая карты, все краем уха слушали Саймона.
– Италия подействовала на Марчи двояко – он стал хуже играть и больше философствовать. Считает, что футболом в Италии занимаются по самым различным причинам, не имеющим никакого отношения к спорту. Владельцы клубов, как правило, ничего не понимают в футболе, жаждут лишь мгновенного успеха и бросают на ветер огромные деньги. Все это порождает азарт. Идет настоящая охота на «звезд», и безостановочно крутится хоровод менаджеров.
Рассказывая, Тиссон мешал карты по-своему. Отработанным жестом, не глядя на колоду, делил ее надвое. Потом, сдвинув углы, с громким треском вставлял одну половину в другую. И сдавал, разметывая карты почти неуловимым движением кисти.
– Семь червей.
– Пас.
– Восемь пик.
– Контра.
– Пас.
– Пас.
Тиссон бросил карты и, глядя, как играет Дональд, готовил следующую колоду.
– Марчи признался, – Саймон многозначительно подмигнул, – что обилие хорошеньких женщин в Италии весьма сказывается на уровне спортивного мастерства…
Дженкинс перебил:
– Лучше скажи, как чувствовал себя Марчи, играя за чужую страну. И что в его представлении «честь своего клуба»?
Тиссон пожал плечами:
– Трудно говорить о какой-то чести, когда уподобляешься актеру, меняющему концертные залы каждую неделю. К тому же итальянский футбол из рук вон плох. Да и откуда ему быть хорошим, когда игроки в командах меняются от месяца к месяцу, как и тренеры? Менаджера не считают за человека. Игроки, наплевав на всякий режим, каждый вечер проводят с женщинами. Потом жалуются, что ничего не могут делать на тренировках. И ссылаются на усталость в воскресной игре…
Тиссон умолк, небрежно бросив: «Шлем!», словно речь шла о простой семерной игре.
Дональд открыл карты и с наслаждением следил, как Саймон блестяще выкручивался из положения. У него была отнюдь не безупречная карта для того, чтобы забрать все взятки. Но он играл артистически и, воспользовавшись оплошностью Дженкинса, сделал «шлем». Молча начал готовить вторую колоду, с ухмылкой слушая перепалку Гарднера с Дженкинсом. Дональд знал, что Тони теперь долго не простит партнеру зевка.
За соседним столом расшумелась подвыпившая компания. Входили и выходили, непременно здороваясь или прощаясь с Тиссоном, незнакомые Дональду люди. И ему было так хорошо сейчас, так беззаботно, что он даже не спрашивал у Тиссона, кто эти люди. Роуз отдыхал за картами так же, как некоторые отдыхают, играя в шахматы. Только бридж он считал игрой более интеллектуальной и спортивной, чем шахматы.
Все тревоги скрылись за цветными прямоугольниками карт, и, казалось, сейчас у него не было более серьезной проблемы в жизни, чем вовремя скинуть семерку и не спасовать, когда надо было повышать ставку.
Они засиделись допоздна. Тепло прокуренного зала клонило ко сну, и, чтобы взбодриться, Роуз потягивал холодный кофе из маленькой турецкой чашечки, вставленной в золоченую металлическую оправу. И не было ни Мейсла, ни Мюнхена, ни надвигающегося, как черная тень, судебного процесса.
Поэтому Дональд с недоумением посмотрел на Гарднера, который вдруг вновь заговорил о «Манчестер Рейнджерс».
– Послушай, Дон, а ты и впрямь считаешь, что клуб в тяжелом состоянии и без этого четвертьмиллионного допинга не выживет?
– Чепуха! Такая же чепуха, как мнение некоторых, будто неудачи английского футбола на международной арене объясняются слишком долгим национальным турниром. Что же касается «Манчестер Рейнджерс», то он трижды с 1950 года выигрывал чемпионат лиги и вполне может это сделать четвертый раз. В кассе клуба тоже далеко до дна. Просто кое-кого не удовлетворяет личный счет в банке…
– Я тоже так думаю, – добавил Гарри. – «рейнджерсы» скоро заставят забыть, что в истории клуба есть веха, делящая ее на два периода: «до Мюнхена» и «после Мюнхена». Мне понравилась последняя игра с «Челси». Ребята отлично использовали длинный пас, шли по прямой на ворота и били при малейшей возможности. Меньше движений – больше сюрпризов! Характер старика Марфи в стиле команды! Да, он настоящий представитель менаджерской элиты! И тем более непонятно, как он согласился на такое темное дело, как процесс с авиакомпанией!
Дональд почувствовал, как легкость и беззаботность, которыми он упивался эти часы за бриджем, оставляют его. И действительность, сегодняшняя и завтрашняя, наступает на него, овладевает его мыслями.
– Черт с ним, с процессом! Это не самый большой грех нашего футбола. Еще не забылось страшное поражение от венгров в 1953 году. Кто мне ответит, когда мы научим наших игроков сборной играть под прессингом? Когда перестанем ставить на международные матчи футболистов, не показавших себя в играх против местных фаворитов? И наконец, когда у нас появятся приличные судьи? – Тиссон выручил еще раз, вновь переведя разговор на другую тему.
Дональд благодарно улыбнулся ему.
– На все твои вопросы могу дать один ответ. Ничего не изменишь, пока не будет уничтожена существующая система джентльменов-администраторов от спорта. Это самый страшный анахронизм наших дней. Старые хрычи, судящие о футболе с логарифмической линейкой в руках, губят не только сборную…
– Старик Гарднер прав… Я уже писал, что они слишком заняты подготовкой к будущим битвам и не готовятся к битвам настоящим. Отсюда идет ставка на молодежь, которая далеко не всегда себя оправдывает… – проворчал Дональд.
– Ну, это еще надо обсудить, – возразил Саймон.
– Охотно, – ответил Дональд. – Согласен здесь же, пиво за твой счет. А пока раздавай карты. Языком заработали, а про руки забыли.
Расставляя карты по местам, Дональд не удержался, чтобы не продолжить спор.
– Без молодежи, разумеется, нельзя. Но и ставка только на молодежь – глупость. Молодые не становятся великими, играя между собой. Они растут, лишь играя с великими. Любому сосунку, кроме наших уважаемых джентльменов-администраторов, ясно, что на поле последнее слово не за возрастом, а за классом игры.
– Перед Мюнхеном мы почти создали хорошую национальную сборную. Не суждено… – вздохнул Саймон, прихлопнув верную взятку Дженкинса.
Расправившись с соперниками, он самодовольно потер руки.
При упоминании о Мюнхене Дональд подумал: «Ну, вот и Саймон туда же! Надо уходить, пока они мне душу не вымотали!»
Он начал прощаться.
Тиссон решил посидеть еще. Дженкинс и Гарднер поддержали его. Получив свой выигрыш за последнюю партию, Дональд встал. Тиссон, передавая карты Гарднеру, сказал:
– Спрячь, пригодятся. На днях к тебе нагрянем… Ты составишь нам компанию, Дон?
– Не знаю… Наверно, придется ехать с «рейнджерсами» в Шотландию. Да и работы до дьявола.
Во всяком случае, я тебе позвоню, а ты позванивай мне. Между прочим, я хотел бы с тобой посоветоваться…
– Скажи пожалуйста! Неужели я еще могу тебе помочь советом?!
– Я этого не говорил. Но попробую проверить. Шагая к своей маленькой «волво», оставленной за углом на площади, Роуз подумал, что вечер прошел не так уж плохо и осталось лишь хорошенько выспаться…
«Гадюшник» был довольно оригинальной таверной, расположенной в живописном подвале старинного здания. Однако, насколько помнили старожилы, она стала популярной среди пишущей братии лишь после того, как была названа «Гадюшником».
Официально таверна называлась громко – «Крокодилом», что также не менее точно определяло состав постоянных посетителей. Небольшой крокодильчик, кованный из черненого металла, держал в зубах старинный, такого же металла фонарь, светивший тусклым теплым огоньком, вызывавшим невольное желание подойти и раздуть его. Тяжелая дверь из дерева, потемневшего от дождей и ветров, никогда не закрывалась. Таверна работала круглые сутки.
Это был своего рода пресс-клуб городских журналистов, где можно было получить любую информацию – касающуюся ли последних запусков русских ракет в космос или достоинств нового средства, обезболивающего роды.
Длинная стрелообразная лестница в сорок одну ступеньку вонзалась прямо в центральный зал. Эта лестница поставляла богатый материал для бесконечных анекдотов, так как для одних она становилась тяжкой дорогой вверх по причине обильного возлияния, а для других опасной слаломной трассой – все по той же причине. Нередко такой скоростной спуск приводил в госпиталь, благо находящийся в трех минутах ходьбы от таверны.
Сбросив мокрые плащи в небольшой, залитой мерцающим светом газового фонаря нише гардероба, посетители попадали в центральный зал, предварительно вновь выйдя на лестницу. Такой крутой поворот влево, в нишу, было не под силу выполнить многим прибывшим в таверну уже навеселе. Кому удавалось проделать все эти далеко не сложные маневры, оказывались под мрачными сводами зала, который по упорным, но, как обычно, непроверенным слухам некогда служил комнатой пыток.
Обстановка, во всяком случае, не разубеждала посетителя. Со стен свисали тяжелые, источенные временем кольца, к которым, возможно, приковывали пытаемого. С потолка в двух местах, подобно клювам хищных птиц, глядели черные крючья непонятного назначения. Обрывки цепей сохранились почти на каждой массивной колонке, сложенной из аккуратных кроваво-красных тонких кирпичиков. Светильники на семь свечей представляли собой подделку под старину – три свечи были электрическими и горели днем. Вечером над массивными дубовыми столами, лавками, деревянной посудой и прочим реквизитом старины горели четыре другие свечи каждого светильника, уже настоящие. Все это поддерживало в таверне «добрый старый дух», о котором столько пишется и говорится в последнее время.
По мнению завсегдатаев, свет свечей хоть и портил зрение, но зато располагал к работе. Половина всех газетных материалов писалась в этой таверне, как и треть всей сенсационной информации, которой живут газеты, рождалась здесь же, за кружкой эля.
В «Гадюшнике» пили, ели, работали, бездельничали и творили гадости коллегам. Возможно, поэтому таверна и называлась столь грубо и звонко. Так или иначе, но не один талантливый журналист бесславно закончил свою многообещавшую карьеру за столиком под этими средневековыми сводами.
Хозяин таверны до сих пор исполнял по совместительству обязанности шеф-повара, хотя доходы таверны давно позволяли ему не показываться на кухне. Идя навстречу пожеланиям посетителей, он купил пять отличных американских пишущих машинок и сделал из кладовки уютную рабочую комнату, где можно было отстучать материалы и передать их в редакцию.
Между рабочей комнатой и центральным залом шла целая анфилада небольших зальчиков. Под каждым столом стояло по телефонному аппарату, и многие умудрялись диктовать материал, не прерывая ужина. За трапезой мило болтали по телефону с любовницей, если не было денег или желания пригласить ее за свой столик.
Каждый зал имел своих постоянных посетителей. В третьем, к слову, располагались обычно судебные хроникеры и всегда пахло полицией и судейскими париками. Шестой зал оккупировали экономисты, люди солидные, спорившие всегда без крика и излишнего шума, с чувством собственного достоинства. Второй зал отводился репортерам, редко забегавшим больше чем на минутку – пропустить стаканчик. Зал напоминал проходной двор. Спортивные журналисты собирались в пятом. Крик, всегда стоявший в нем, с лихвой восполнял недостаток шума у экономистов. Центральный зал служил для приема гостей, которых завсегдатаи хотели избавить от нудных и неинтересных для несведущего профессиональных разговоров. Не возбранялось, конечно, экономисту зайти, например, в спортивный зал и потрепаться о шансах «Манчестер Рейнджерс» в приближающейся субботней игре.
Дональд бывал здесь очень редко, за что пишущая братия его недолюбливала. Возможно, примешивалось чувство зависти. Некоторые усматривали спесивость и зазнайство в нежелании посидеть за бутылкой вместе с ними.
Между собой они называли его Метеором, то ли за редкое появление на небосводе «Гадюшника», то ли за мобильность, с которой он работал. Такое рвение было непонятно многим.
За столом с Дональдом сидели два его давнишних приятеля – Тони Гарднер из «Ивнинг ньюс» и Гарри Дженкинс из «Кроникл». Один был консерватором и работал в лейбористской газете, другой – лейбористом, сотрудничая в консервативной. Когда Дональд пришел в таверну, оба встретили его приветливо и удивленно.
– Рад видеть тебя в этой клоаке! Садись, Метеор, выпей. А то все работаешь, хочешь быть умником! – проворчал Дженкинс, пододвигая свободную рюмку.
– С чего ты взял? Может быть, я давно хочу стать таким же дураком, как ты! – беззлобно огрызнулся Дональд, усаживаясь на лавку.
Гарднер вместо приветствия просто сказал:
– Хорошо, что ты пришел, Дон. У нас как раз не хватает четвертого для бриджа. – И, перехватив недоуменный взгляд Роуза, искавшего глазами еще одного партнера, пояснил: – Его величество Саймон Тиссон обещал прибыть с минуты на минуту. Но тебе вести бухгалтерию…
Сколько ни собирались они за партией бриджа у кого-нибудь из четверых, вести записи заставляли Дональда – остальные трое были отъявленными спорщиками. С пеной у рта они разбирали сыгранные партии даже после того, как заканчивались следующие. В результате забывали делать записи и путали расчет.
Они сидели втроем, ожидая Тиссона. Это был энергичный, жизнерадостный человек, весельчак и забияка, у которого ни один день не обходился без приключений. Он умел их находить, не затрачивая никакого труда, словно приключения сами охотились за ним. Он смело впутывался в рискованные предприятия и из самых трудных положений всегда выходил сухим.
Тиссон был на пять лет старше Дональда и, возможно, поэтому относился к нему покровительственно, вечно поучая, что в устах легкомысленного Саймона выглядело смешно.
Когда-то Тиссон занимался боксом, подписал профессиональный контракт и два года дрался на рингах Англии и континента. Пока однажды заезжая знаменитость зверски не избила его в пятнадцатираундовом бою. После нокаута Саймон больше трех месяцев провалялся на больничной койке. Думали, не выживет, настолько сильным оказалось сотрясение мозга. Газеты тогда много писали о скандальной истории. Обвиняли организатора матча в бесчеловечности, судейство – в нечестности и предвзятости. Три месяца, которые Тиссон пролежал в больнице, и были для него главной «школой» журнализма. Тиссон часто и удачно начал выступать в газетах. Сначала с рассказами о своей карьере, а потом о боксе вообще. Когда он, по его словам, «выкарабкался из могилы», ему открылась прямая дорога в спортивную прессу.
Надо ли говорить, что Саймон был завсегдатаем «Гадюшника». Даже членом то ли организационного комитета таверны, то ли комитета содействия. Что именно входило в функции этого комитета, не знал никто, в том числе и его члены.
Приглушенный общим шумом, откуда-то из репортерского зала донесся взрыв хохота. Потягивая пиво, Гарднер заметил:
– Идет Тиссон…
Гарри Дженкинс молчаливо кивнул в знак согласия. Дональд пожал плечами: «С чего вы взяли?» Но в это мгновение в зал действительно ворвался Саймон Тиссон.
Сделав притворно радостное лицо, он воскликнул:
– Дональд Роуз! Святой папа спортивной журналистики изволил явиться в нашу скромную обитель?!
Стараясь скрыть смущение, Дональд примирительно протянул:
– Ладно чудить… Мы ждем тебя уже полчаса… Потирая руки, Тиссон уселся за стол. Достал из кармана и разорвал два пакета с новыми картами. Пока, он перебирал колоду, выбрасывая «джокера» и запасные карты, Дональд, прищурив глаза, рассматривал его.
Они не виделись с полгода, но Саймон, несмотря на свой буйный образ жизни, нисколько не изменился. Все тот же симпатичный парень с большими губами, черными, сверкающими от бриолина волосами, взбитыми над лбом в аккуратный хохолок. Дональда всегда удивляло, как умудрялся он из своих непослушных, жестких волос делать такую кокетливую прическу.
Тиссон, несмотря на свой возраст, выглядел почти мальчишкой. Не верилось, что это один из ведущих журналистов «Санди таймс», активный сотрудник «Дейли мейл», автор пяти скороспелых, но пользовавшихся успехом романов, да еще корреспондент нескольких европейских газет.
Открыли по карте – Роузу выпало играть с Тиссоном. Дональд обрадовался: Саймон великолепно играл в бридж – хладнокровно и грамотно.
Раздавая карты, Гарри как бы между прочим спросил:
– Мейсл собирается судиться с БЕА? Дела печати, конечно, вести будешь ты?
Роуз поморщился. И это не укрылось от Тиссона. Обращаясь к Гарри, он проворчал:
– Ты знаешь, мне совершенно не по душе эта грязная игра уважаемого Мейсла на крови погибших. Но мы так редко собираемся вместе, что пусть он провалится со своими тысячами фунтов! Лучше давайте поговорим о наших деньгах. Лично я намерен сейчас подзаработать кое-что на Марчи.
Мельком заглянув в карты, Дженкинс сказал:
– Пики… Это тот Марчи, который два года играл за какой-то итальянский клуб?
– Да. Одна французская газета заказала мне материал – впечатления Марчи об итальянском футболе…
– Я – пас!
– Трефы…
– Пас…
– Пас. Не густо для начала…
– К утру пойдет карта. Во всяком случае, не раньше, чем я поведаю вам мнение нашего соотечественника о конкурирующей футбольной державе.
Так, обмениваясь репликами и сбрасывая карты, все краем уха слушали Саймона.
– Италия подействовала на Марчи двояко – он стал хуже играть и больше философствовать. Считает, что футболом в Италии занимаются по самым различным причинам, не имеющим никакого отношения к спорту. Владельцы клубов, как правило, ничего не понимают в футболе, жаждут лишь мгновенного успеха и бросают на ветер огромные деньги. Все это порождает азарт. Идет настоящая охота на «звезд», и безостановочно крутится хоровод менаджеров.
Рассказывая, Тиссон мешал карты по-своему. Отработанным жестом, не глядя на колоду, делил ее надвое. Потом, сдвинув углы, с громким треском вставлял одну половину в другую. И сдавал, разметывая карты почти неуловимым движением кисти.
– Семь червей.
– Пас.
– Восемь пик.
– Контра.
– Пас.
– Пас.
Тиссон бросил карты и, глядя, как играет Дональд, готовил следующую колоду.
– Марчи признался, – Саймон многозначительно подмигнул, – что обилие хорошеньких женщин в Италии весьма сказывается на уровне спортивного мастерства…
Дженкинс перебил:
– Лучше скажи, как чувствовал себя Марчи, играя за чужую страну. И что в его представлении «честь своего клуба»?
Тиссон пожал плечами:
– Трудно говорить о какой-то чести, когда уподобляешься актеру, меняющему концертные залы каждую неделю. К тому же итальянский футбол из рук вон плох. Да и откуда ему быть хорошим, когда игроки в командах меняются от месяца к месяцу, как и тренеры? Менаджера не считают за человека. Игроки, наплевав на всякий режим, каждый вечер проводят с женщинами. Потом жалуются, что ничего не могут делать на тренировках. И ссылаются на усталость в воскресной игре…
Тиссон умолк, небрежно бросив: «Шлем!», словно речь шла о простой семерной игре.
Дональд открыл карты и с наслаждением следил, как Саймон блестяще выкручивался из положения. У него была отнюдь не безупречная карта для того, чтобы забрать все взятки. Но он играл артистически и, воспользовавшись оплошностью Дженкинса, сделал «шлем». Молча начал готовить вторую колоду, с ухмылкой слушая перепалку Гарднера с Дженкинсом. Дональд знал, что Тони теперь долго не простит партнеру зевка.
За соседним столом расшумелась подвыпившая компания. Входили и выходили, непременно здороваясь или прощаясь с Тиссоном, незнакомые Дональду люди. И ему было так хорошо сейчас, так беззаботно, что он даже не спрашивал у Тиссона, кто эти люди. Роуз отдыхал за картами так же, как некоторые отдыхают, играя в шахматы. Только бридж он считал игрой более интеллектуальной и спортивной, чем шахматы.
Все тревоги скрылись за цветными прямоугольниками карт, и, казалось, сейчас у него не было более серьезной проблемы в жизни, чем вовремя скинуть семерку и не спасовать, когда надо было повышать ставку.
Они засиделись допоздна. Тепло прокуренного зала клонило ко сну, и, чтобы взбодриться, Роуз потягивал холодный кофе из маленькой турецкой чашечки, вставленной в золоченую металлическую оправу. И не было ни Мейсла, ни Мюнхена, ни надвигающегося, как черная тень, судебного процесса.
Поэтому Дональд с недоумением посмотрел на Гарднера, который вдруг вновь заговорил о «Манчестер Рейнджерс».
– Послушай, Дон, а ты и впрямь считаешь, что клуб в тяжелом состоянии и без этого четвертьмиллионного допинга не выживет?
– Чепуха! Такая же чепуха, как мнение некоторых, будто неудачи английского футбола на международной арене объясняются слишком долгим национальным турниром. Что же касается «Манчестер Рейнджерс», то он трижды с 1950 года выигрывал чемпионат лиги и вполне может это сделать четвертый раз. В кассе клуба тоже далеко до дна. Просто кое-кого не удовлетворяет личный счет в банке…
– Я тоже так думаю, – добавил Гарри. – «рейнджерсы» скоро заставят забыть, что в истории клуба есть веха, делящая ее на два периода: «до Мюнхена» и «после Мюнхена». Мне понравилась последняя игра с «Челси». Ребята отлично использовали длинный пас, шли по прямой на ворота и били при малейшей возможности. Меньше движений – больше сюрпризов! Характер старика Марфи в стиле команды! Да, он настоящий представитель менаджерской элиты! И тем более непонятно, как он согласился на такое темное дело, как процесс с авиакомпанией!
Дональд почувствовал, как легкость и беззаботность, которыми он упивался эти часы за бриджем, оставляют его. И действительность, сегодняшняя и завтрашняя, наступает на него, овладевает его мыслями.
– Черт с ним, с процессом! Это не самый большой грех нашего футбола. Еще не забылось страшное поражение от венгров в 1953 году. Кто мне ответит, когда мы научим наших игроков сборной играть под прессингом? Когда перестанем ставить на международные матчи футболистов, не показавших себя в играх против местных фаворитов? И наконец, когда у нас появятся приличные судьи? – Тиссон выручил еще раз, вновь переведя разговор на другую тему.
Дональд благодарно улыбнулся ему.
– На все твои вопросы могу дать один ответ. Ничего не изменишь, пока не будет уничтожена существующая система джентльменов-администраторов от спорта. Это самый страшный анахронизм наших дней. Старые хрычи, судящие о футболе с логарифмической линейкой в руках, губят не только сборную…
– Старик Гарднер прав… Я уже писал, что они слишком заняты подготовкой к будущим битвам и не готовятся к битвам настоящим. Отсюда идет ставка на молодежь, которая далеко не всегда себя оправдывает… – проворчал Дональд.
– Ну, это еще надо обсудить, – возразил Саймон.
– Охотно, – ответил Дональд. – Согласен здесь же, пиво за твой счет. А пока раздавай карты. Языком заработали, а про руки забыли.
Расставляя карты по местам, Дональд не удержался, чтобы не продолжить спор.
– Без молодежи, разумеется, нельзя. Но и ставка только на молодежь – глупость. Молодые не становятся великими, играя между собой. Они растут, лишь играя с великими. Любому сосунку, кроме наших уважаемых джентльменов-администраторов, ясно, что на поле последнее слово не за возрастом, а за классом игры.
– Перед Мюнхеном мы почти создали хорошую национальную сборную. Не суждено… – вздохнул Саймон, прихлопнув верную взятку Дженкинса.
Расправившись с соперниками, он самодовольно потер руки.
При упоминании о Мюнхене Дональд подумал: «Ну, вот и Саймон туда же! Надо уходить, пока они мне душу не вымотали!»
Он начал прощаться.
Тиссон решил посидеть еще. Дженкинс и Гарднер поддержали его. Получив свой выигрыш за последнюю партию, Дональд встал. Тиссон, передавая карты Гарднеру, сказал:
– Спрячь, пригодятся. На днях к тебе нагрянем… Ты составишь нам компанию, Дон?
– Не знаю… Наверно, придется ехать с «рейнджерсами» в Шотландию. Да и работы до дьявола.
Во всяком случае, я тебе позвоню, а ты позванивай мне. Между прочим, я хотел бы с тобой посоветоваться…
– Скажи пожалуйста! Неужели я еще могу тебе помочь советом?!
– Я этого не говорил. Но попробую проверить. Шагая к своей маленькой «волво», оставленной за углом на площади, Роуз подумал, что вечер прошел не так уж плохо и осталось лишь хорошенько выспаться…
9
Вечерним поездом «Манчестер Рейнджерс» выехала в Шотландию. Вместе с ней отправился и Дональд.
Он любил поездки с командой. Они приносили тот жизненный материал, без которого, по убеждению Дональда, нельзя написать даже газетного репортажа.
Если сложить все километры, пройденные командой за время после мюнхенской катастрофы, получалось, что спортивное бродяжничество занимало существенное место в жизни манчестерских парней. Две трети проехали поездом. Передвижение самолетом было ограничено решением руководства лиги, которое поддерживал и Уинстон Мейсл. Марфи не возражал. Он считал, что разумно проведенное время в поезде отнюдь не сказывается порочно на самочувствии игроков, Правда, лига не очень строго следила за выполнением своего решения. Однако после мюнхенской катастрофы в футбольных кругах стали поговаривать о категорическом запрещении перелетов на внутреннем чемпионате. Хитрые спортивные политики не столько боролись за безопасность передвижения команд, сколько отмежевывались от несчастных случаев.
«Поэтому лига скорее всего не поддержит претензии клуба к авиационной компании, откажется хотя бы официально», – подумал как-то Дональд, прикидывая шансы в будущем процессе.
Стоместный вагон был закуплен целиком. Кроме команды, менаджера, двух тренеров, врача-терапевта и врача-хирурга, сапожника Дасслера и массажиста, здесь же ехали директора клуба, руководители общества содействия клубу, председатель совета болельщиков, журналисты.
В составе команды ребята разные – и по темпераменту, и по характеру, и по взглядам. Но общей, разумеется, кроме футбола, страстью, объединявшей их, была джазовая музыка. Куда бы ни ехали, они тащили с собой любимые пластинки и крутили их с утра до вечера. В короткие свободные минуты рыскали по магазинам, добывая новинки. Роуз знал, что человек десять коллекционируют пластинки всерьез и готовы отдать за «уникальную лепешку» бешеные деньги.
Он любил поездки с командой. Они приносили тот жизненный материал, без которого, по убеждению Дональда, нельзя написать даже газетного репортажа.
Если сложить все километры, пройденные командой за время после мюнхенской катастрофы, получалось, что спортивное бродяжничество занимало существенное место в жизни манчестерских парней. Две трети проехали поездом. Передвижение самолетом было ограничено решением руководства лиги, которое поддерживал и Уинстон Мейсл. Марфи не возражал. Он считал, что разумно проведенное время в поезде отнюдь не сказывается порочно на самочувствии игроков, Правда, лига не очень строго следила за выполнением своего решения. Однако после мюнхенской катастрофы в футбольных кругах стали поговаривать о категорическом запрещении перелетов на внутреннем чемпионате. Хитрые спортивные политики не столько боролись за безопасность передвижения команд, сколько отмежевывались от несчастных случаев.
«Поэтому лига скорее всего не поддержит претензии клуба к авиационной компании, откажется хотя бы официально», – подумал как-то Дональд, прикидывая шансы в будущем процессе.
Стоместный вагон был закуплен целиком. Кроме команды, менаджера, двух тренеров, врача-терапевта и врача-хирурга, сапожника Дасслера и массажиста, здесь же ехали директора клуба, руководители общества содействия клубу, председатель совета болельщиков, журналисты.
В составе команды ребята разные – и по темпераменту, и по характеру, и по взглядам. Но общей, разумеется, кроме футбола, страстью, объединявшей их, была джазовая музыка. Куда бы ни ехали, они тащили с собой любимые пластинки и крутили их с утра до вечера. В короткие свободные минуты рыскали по магазинам, добывая новинки. Роуз знал, что человек десять коллекционируют пластинки всерьез и готовы отдать за «уникальную лепешку» бешеные деньги.