Гор Геннадий Самойлович. Имя

Геннадий Гор
Имя

 

1

   Я убежден, что это было. Ведь это случилось очень давно, еще в детстве, а детство совсем особая страна.
   Мы только что переехали в новый кооперативный дом за Черной речкой.
   Дядя Вася сказал:
   – В этом доме творятся чудеса.
   – Какие? – спросил я.
   – А каких бы ты хотел чудес? Я не ответил, думая, что чудеса случаются только в сказках.
   – А еще что в этом доме? – спросил я.
   – В этом очень красивом доме, – сказал дядя Вася, – поселились знаменитые люди.
   – Кто?
   – Бах, Чехов, Бетховен, Николай Коперник, Александр Дюма.
   – Не могут они здесь поселиться, – сказал я.
   – В другом месте это действительно невозможно. Но в этом кооперативном доме творятся удивительные вещи, просто чудеса.
   И действительно, я видел чудо. Я увидел чудо, может быть, потому, что я его сильно хотел.
   Однажды мы поднялись с мамой на десятый этаж, где жил электромонтер. Монтера, конечно, не оказалось дома, но зато на дверях соседней квартиры мы увидели медную дощечку, на которой было выгравировано: «Художник Левитан».
   По-видимому, в этой квартире поселился однофамилец знаменитого художника.
   – Странно, – сказала мама. – Ведь в списке его не было.
   – В каком списке?
   – В списке пайщиков.
   – Но, может, он въехал позже или с кем-то поменялся?
   – Все это довольно загадочно, – сказала мама, и лицо ее стало таким, словно она решала в уме задачу.
   Мы вызвали лифт, чтобы спуститься на свой этаж. И в лифте мама сказала:
   – Какой-то ловкач.
   – Но ведь он Левитан, художник!
   – Тебе это показалось.
   Я отлично знал, что мне не показалось, но не стал возражать.
   Весь день я думал о нем, о знаменитом русском художнике. И даже раскрыл том Большой Советской Энциклопедии на букву «Л», стоявший в отцовском книжном шкафу.
   Художник Левитан был один, другого Левитана в энциклопедии не было. И он давно умер. Кто же мог оказаться на десятом этаже нашего дома?
   Этот вопрос очень смущал меня. И мне было почему-то неловко за незнакомого мне человека, оказавшегося не только Левитаном, но и художником тоже.
   Вечером пришел дядя Вася. Он был немножко навеселе и сказал:
   – В этом доме живут знаменитые люди: Бах, Бетховен, Есенин, Александр Дюма.
   – И Левитан тут живет, – добавил я, – знаменитый русский художник.
   – Это не тот Левитан, – вмешалась мама. – Ты, Вася, не знаешь, кто это такой?
   – Сотрудник худфонда. Не то художник, не то реставратор.
   – А почему он не переменил фамилию, – спросила мама, – если случайно оказался однофамильцем?
   – Фамилию легко переменить девушке. Для этого ей нужно только выйти замуж. А художнику, наверное, было лень хлопотать. Возможно, он привык к своей фамилии. И она ему полюбилась.

2

   Однажды в нашей квартире испортился мусоропровод, и мы с дядей Васей спустились в первый этаж, где жил комендант.
   Когда мы пришли, комендант брился электрической бритвой «Харьков». Увидя нас, комендант положил бритву на стол, предварительно сдув с нее остатки своей бороды, и приветливо улыбнулся нам трогательной и немножко печальной улыбкой. Это был очень красивый и очень стройный старик, немножко похожий на богатого иностранца. Таких красивых и стройных, спокойно-величавых и медлительных стариков я видел только в заграничных фильмах. И я подумал, что неудобно просить такого красивого и благородного старика, чтобы он исправил мусоропровод. Но дядя Вася не обратил внимания на благородную внешность коменданта и стал ему жаловаться на мусоропровод, а также на стену, которая треснула в непозволительно короткое время.
   Комендант внимательно слушал дядю Васю и ковырял в зубах зубочисткой. Я никогда до того не видел зубочисток, а только слышал, что они существовали в древние времена, когда люди очень любили ковыряться в зубах. Комендант слушал с благородным выражением лица, а потом заметил, что мусоропровод испортился потому, что туда бросают очень большие предметы, совсем не считаясь с законами гравитации.
   Дяде Васе очень понравилось это выражение: «с законами гравитации», свидетельствующее о том, что комендант, по-видимому, имел высшее образование, и дядя больше не стал говорить о мусоропроводе, а стал рассказывать о том, как он любит заниматься по утрам гимнастикой и как благодаря гимнастике он сохранил свое здоровье.
   Расстались мы с комендантом друзьями. Старик достал из кармана какую-то кожаную штучку, похожую на портсигар, и протянул мне и дяде по визитной карточке.
   Это очень удивило меня и дядю Васю. Ведь визитные карточки употребляли много лет назад, когда существовали зубочистки, извозчики, гувернантки, городовые и всякие другие предметы, которых ни за что не увидишь сейчас. Но когда мы вышли от коменданта и прочли, что было напечатано на визитной карточке, мы удивились еще больше. Там изящным, тонким шрифтом было напечатано: «Николай Коперник».
   – Разве он Коперник? – спросил я.
   – Комендант стал жертвой опечатки, – сказал дядя Вася. – Наборщики неправильно набрали. А старик по рассеянности не заметил. Он произвел на меня очень хорошее впечатление.
   – И на меня тоже, – согласился я. – Может, ее вернуть старику, чтобы он тоже знал, что стал жертвой опечатки?
   – Думаю, не стоит этого делать, – сказал дядя Вася.
   – Почему?
   – Мы и без того его огорчили мусоропроводом и стеной, которая дала трещину.
   – А все же как быть с визитной карточкой?
   – Не показывай ее, чтобы не подвести старика. Вот и все.
   – А как ты думаешь, – спросил я дядю Васю, – художник, живущий на десятом этаже, не мог тоже стать жертвой опечатки?
   – Не думаю. Хотя в этом доме все возможно.

3

   Для того чтобы в нашу квартиру не мог забраться вор, двери были обиты листовым железом и поставлен хитроумный заграничный замок с секретом. Этот секрет мог понадобиться, когда семья уедет на дачу, а в обычное время им не пользовались, и замок работал, как все другие замки. Он закрывал дверь от всех посторонних и подозрительных людей. Теперь, когда нет воров и подозрительных личностей, на дверях нет замков, тем более с секретом, а в то время, о котором я сейчас рассказываю, не было ни одной двери без замка и даже существовали еще цепочки, тоже чтобы хулиган или подозрительный человек не мог пройти с помощью хитрости и коварства.
   Дядя Вася с его доверчивым характером был против этого замка с секретом, но мама проявила свою обычную настойчивость, и замок врезали в дверь. Мама всегда боялась воров, и особенно тех, кто может подделать ключ к чужим дверям, но с тех пор как она поставила замок с секретом, она перестала бояться того, чего всегда боялась и ожидала.
   Однажды, когда не было дома ни дяди Васи, ни отца, мама заторопилась и нечаянно повернула ту часть замка, в которой был секрет. Дверь закрылась и теперь ни за что не хотела открыться.
   Мама попыталась открыть дверь, но замок не слушался.
   Оттого что дверь захлопнулась и не хотела выпустить нас из квартиры, мир изменился, и в первую очередь изменилась наша квартира. Она вдруг стала похожей на испортившийся лифт, застрявший между этажами, а может, даже чем-то на одиночную камеру – тюрьмы. Правда, я был в эту минуту не одинок, возле меня стояла мама, но я почему-то почувствовал одиночество. Квартира отделилась от других квартир, от улицы, от всего мира.
   Мама стала нервничать. Ей надо было идти в поликлинику к зубному врачу, а врач был нервный, издерганный торопливыми и нечуткими людьми и очень не любил, когда опаздывали.
   Она стала вертеть ту часть замка, в которой был секрет, надеясь не столько на свою ловкость, сколько на каприз случая, который сменит гнев на милость и даст возможность открыть дверь.
   – Что же делать? – подумала мама вслух. – Не могу я ждать Васю. Он, наверно, сидит в кино в самом заднем ряду и по обыкновению спит. Он может проспать и два сеанса. Что делать? Может, позвонить коменданту?
   И она позвонила.
   Через десять минут комендант стоял на площадке и вежливым, полным сдержанного благородства голосом ободрял и успокаивал нас.
   У старика был очень красивый, мелодичный голос, и нам с мамой казалось, что там стоит не старик, а, наоборот, юноша.
   Своим мелодичным и очень свежим, молодым голосом он скрашивал наши неприятные минуты, и квартира уже не казалась мне похожей на остановившийся лифт.
   Мама сказала старику через обитую железом дверь:
   – Нам очень приятно беседовать с вами через преграду, но было бы еще лучше, если бы вы открыли дверь и зашли к нам в квартиру.
   Старик любезно ответил, что он ни о чем сейчас так не мечтает, как о том, чтобы открылась коварная дверь. Но есть только два способа ее открыть – позвать слесаря или обождать, когда приедет кто-нибудь из домашних с ключом и попытается открыть дверь снаружи.
   Мама, внимательно выслушав коменданта, сказала:
   – А не могли бы вы спуститься вниз на… улицу? Я выйду на балкон и брошу вам вниз ключ. Может, вам удастся открыть дверь до прихода мужа или брата.
   Старик выразил свое согласие тем же мелодичным, доброжелательным голосом.
   Мы вышли на балкон и увидели, что внизу уже стоит комендант, очень красивый, похожий на иностранца старик, смотрит на нас и улыбается нам трогательно и печально. Мама подумала немножко, а потом бросила ключ, и он упал к ногам этого величавого старца, бывшего красавца. Затем бывший красавец поднял ключ и величавыми, торжественными шагами вошел в дом. Он мигом поднялся в наш этаж, сунул ключ в замочную скважину и, слушая советы мамы, повернул ключ столько раз, сколько полагалось, не меньше и не больше. Дверь открылась.
   Комендант вошел радостный, сияющий, изящно поклонился, достал из бокового кармана кожаную штучку, похожую на портсигар, и протянул мне и маме по визитной карточке. Потом незаметно исчез.
   На визитной карточке изящным шрифтом было напечатано: «Александр Дюма-сын».
   Я не поверил своим глазам. Мама тоже не поверила и побежала в спальню за очками.
   – Да, – сказала она. – Александр Дюма-сын. Что это значит?
   – В прошлый раз он был Коперником. А сейчас он уже Дюма и сын. Не стал ли он опять жертвой опечатки?
   Мама рассердилась и порвала визитную карточку. А я спрятал свою в карман, где хранилась прежняя. Теперь две визитные карточки с двумя именами одного и того же лица лежали у меня в кармане.

4

   Вечером за ужином отец сказал маме, мне и дяде Васе:
   – Он не Дюма-сын и не Коперник.
   – – А кто?
   – Бывший артист, игравший в детских пьесах преимущественно роль доброго волшебника.
   – Но ведь жизнь – это не сцена! Почему он продолжает играть?
   – Но он же играет роль доброго человека. И пусть себе играет.
   – Этого нельзя допускать, – сказала мама строго. – Ведь он комендант, а не волшебник.
   – Он хочет быть и тем и другим, – сказал дядя Вася, – и комендантом, и добрым волшебником. По наивности он не представляет себе, как трудно совмещать эти обязанности.
   – Хорошо, – стала возражать мама, – сегодня он только Дюма-сын, а завтра он скажет, что он Лев Толстой и даже сам поэт Евгений Евтушенко.
   – Не скажет.
   – А я уверена – скажет.
   – Ну и пусть говорит. Ему все равно никто не поверит. Но все-таки приятно, когда в твоем доме комендант – добрый волшебник.
   – Сегодня он добрый, – сказала мама, – а завтра может стать злым. Это часто бывает. Не на сцене, конечно, а в жизни.
   – В жизни все случается, – сказал отец.
   Потом, как это часто бывает у взрослых, разговор перешел на другую тему. Стали говорить о стене, которая слишком скоро дала трещину, а потом вспомнили итальянский фильм «Затмение».
   Дядя Вася стал защищать эту картину, Как только что защищал коменданта.
   Я тоже был почему-то на стороне коменданта и картины «Затмение», хотя я ее и не видел. И я подумал, что, судя по тому как мама нападала на коменданта и на кинокартину, между картиной и комендантом была какая-то не совсем понятная для меня связь.

5

   Новый кооперативный дом оказался очень далеко от той школы, где я раньше учился, и мне пришлось поступить в другую.
   Моим соседом по парте был Мишка Авдеев. Он тоже жил в нашем кооперативном доме и был сыном электромонтера, к которому мы с мамой много раз поднимались, но никогда не могли застать дома.
   Мишка спросил меня:
   – А ты знаешь, кто с нами рядом живет.
   – Кто?
   – Левитан.
   – Так это ведь не тот, – возразил я.
   – В том-то и дело, что тот, – сказал Мишка зловещим голосом.
   – Тот давно умер, – сказал я.
   – Знаю.
   – А раз знаешь, зачем же говоришь?
   – А что же мне, молчать, что ли? Разве я виноват, что он рядом с нами живет? Я не напрашивался к нему в соседи, и мой отец тоже.
   – Левитан жил в девятнадцатом веке, а ты живешь сейчас. Вы не можете быть соседями, – возразил я.
   – Вот оно что! Мы не можем! – обиделся Мишка. – Мы не можем, а ты можешь?
   – Я тоже не могу.
   – Ну и черт с тобой, – сказал Мишка. – Ты недостоин жить рядом с великим человеком.
   – Во-первых, он не великий.
   – Это Левитан не великий? А кто же тогда великий?
   Мишкины слова меня огорчили и заставили задуматься. Может, я действительно недостоин жить рядом с великими и знаменитыми людьми? Но потом я решил:
   это не Левитан. Красивый старик тоже выдавал себя за Коперника и Дюма-сына. А кем оказался? Бывшим волшебником, но не настоящим, а только исполнявшим эту роль на сцене.
   Возможно, что этот Мишкин сосед повесил дощечку, что он Левитан, чтобы его никто не беспокоил, особенно школьники, которые приходят собирать утиль и бумагу. От этих школьников просто не было отбоя. Они все время звонили или стучали, требуя бумагу. А я думаю, дело не в бумаге, – им просто понравилось кататься на лифте с первого до двенадцатого этажа. И какой-нибудь угрюмый, не желавший, чтобы ему мешали, человек повесил объявление, что он Левитан. И действительно, кто отважится звонить к знаменитому человеку?
   Когда я сказал об этом Мишке Авдееву, он рассмеялся:
   – Наоборот, к Левитану каждый захочет позвонить. чтобы узнать, действительно ли он тот самый художник-Особенно если есть такой удобный предлог, как сбор бумаги и утиля.
   – И звонят?
   – Еще как! В день по десять раз.
   – А он?
   – Он ничего. Добрый. Приветливый. Никого не ругает, хотя, наверно, устал открывать и закрывать дверь.
   – А чем он занимается?
   – Чем? – хмыкнул Мишка. – Старинные картины реставрирует для музеев. Иногда делает и копии. Я видел одну – не отличишь.
   Меня немножко смутили слова Авдеева. Раз делает копии, значит, уже не Левитан. Да и вообще копии – это картины, которые что-то услышали и повторяют, как попугай, не понимая того, что они заучили. Это мне дядя Вася сказал на Невском в антикварном магазине, где на стенах висят картины в шикарных золотых рамах. Дядя Вася сказал, что хотя эти картины и дорого оценены, но им грош цена, потому что они копии.
   Я тогда еще не совсем понимал, что такое копия и почему она ценится гораздо меньше, чем оригинал, если она сделана добросовестно, точно и ничуть не хуже оригинала. Но дядя Вася спросил:
   – Как по-твоему, попугай – добросовестная птица?
   – Вполне, – ответил я.
   – Так и копия. Она может быть добросовестнее оригинала. А что толку?
   Я, разумеется, все понял. И с тех пор, приходя в чужую квартиру и видя на стене картину, я всегда спрашиваю – копия это или оригинал. И я оцениваю ее уже смотря по ответу. Раз копия, значит, это не картина, а попугай.
   Но несмотря на то что живший рядом с Мишкой художник писал копии, мне все-таки хотелось с ним познакомиться. Правда, знакомство пришлось немножко отложить. Произошел один довольно досадный случай, который меня огорчил. На стене в столовой, где висел портрет композитора Рубинштейна, мама обнаружила трещину и вызвала по телефону коменданта.
   Комендант сразу же пришел, вежливо и величаво поздоровался с нами. Мама провела его в столовую и показала трещину на стене, там, где висел портрет.
   Комендант стал рассматривать портрет композитора Рубинштейна, а потом сказал мне и моей маме очень приятным, интеллигентным голосом о том, что любит музыку и имеет постоянный абонемент в филармонию.
   Мама выслушала эти красивые, интеллигентные слова, а потом снова напомнила о трещине и даже показала на нее пальцем.
   Комендант улыбнулся понимающей и очень печальной улыбкой, потом взглянул, но не на трещину, а снова на портрет и сказал, что он пришлет мастера с цементом и стене вернется ее прежний вид.
   – Ну что ж, – сказала мама, – ждали вас, теперь подождем мастера.
   Величавый старик поклонился и достал иэ кармана кожаную штучку, а затем протянул мне и моей маме по визитной карточке.
   Мы посмотрели оба на карточки, и мама прочла вслух:
   – Леонид Андреев. Писатель. Она очень рассердилась, порвала карточку и стала стыдить старика:
   – Никакой вы не Андреев, а тем более не Дюма-сын. Вы просто самозванец, и вас когда-нибудь привлекут к уголовной ответственности.
   Старик улыбнулся и сочувственно посмотрел на мок» маму. Он смотрел на нее с таким видом, словно знал то, чего она не знала и никогда не узнает. Возможно. он знал, что один и тот же человек может быть Коперником, Дюма-сыном, Леонидом Андреевым и простым комендантом в новом кооперативном доме. Может, он открыл эту закономерность, оказавшуюся пока не известной никому из ученых, а тем более моей маме, которая была домашней хозяйкой.
   Эта мысль пришла мне в голову, когда я смотрел на спокойное и улыбающееся лицо этого удивительного человека, резко отличавшегося от всех людей, каких я знал.
   – Так кто же вы наконец, – спросила мама, – Коперник, Дюма или Леонид Андреев?
   – А кем, по-вашему, я должен быть?
   – Самим собой, особенно если вы комендант и вам доверен дом со всем его хозяйством.
   – Не понимаю, – сказал величавый старик вежливым и приятным голосом, – разве хозяйство и дом пострадают, если я себя выдам за тех, с кем я имею внутреннее сходство?
   – Вы так думаете?
   – Да.
   – А я думаю иначе. Я не могу быть спокойна. когда дом отдан в руки человеку, способному себя выдать за Александра Дюма. А если испортится водопровод, паровое отопление или случится какая-нибудь другая неприятность, разве я могу надеяться на вас?
   – – Почему нет?
   – Вы еще спрашиваете? Это и так всем ясно. Вы несерьезный, легкомысленный, а может быть, больной, человек. Вам надо лечиться.
   – От чего?
   – Не знаю, как называется ваша болезнь. Вы самозванец.
   – Но я не выдаю себя за вашего брата или за члена Союза художников Левитана, который живет в десятом этаже. Я выдаю себя за тех, кого нет, да и то в шутку.
   – А зачем вы так шутите?
   – Я бы объяснил, но вряд ли вы поймете.
   – Почему же? Я имею незаконченное высшее образование, – сказала мама.
   – Тут даже законченное не поможет. Надо иметь другой склад ума. Выдавая себя в шутку за какую-нибудь знаменитость, я хочу понять сущность имени. Имя – что это такое? Его магия, его обаяние, его власть над людьми. И многое другое, чего вам, к сожалению, не понять. Спиноза сказал: «Не смеяться, не плакать, не проклинать, а понимать». Спиноза был не совсем прав. Чтобы понимать, надо смеяться. А вы не умеете. Долгие годы я работал артистом. Играл доброго волшебника. Разве в том, что на моей визитной карточке стоит доброе, но чужое имя, есть что-нибудь злое, нехорошее? Разве это не удивительно?
   – Мне не смешно, – сказала мама. – А только досадно.
   Комендант поклонился и ушел. А ровно через час пришел мастер с цементом, снял портрет композитора Рубинштейна и стал ремонтировать стену.
   – Вот видишь, – сказал я маме, – визитные карточки не помешали коменданту сдержать свое слово.
   – И все равно, – возразила мама. – Я не могу быть спокойна. Возможно, что он даже философ. Но мы не привыкли, чтоб управхозы и коменданты были философами. Нам этого не надо.

6

   Моя мама не любила ничего загадочного и таинственного, и поэтому она не ждала ничего хорошего от нашего коменданта.
   Его симпатичная внешность ей казалась подозрительной. И она даже стала жалеть, что мы переехали в этот кооперативный дом за Черной речкой, а не обождали еще полгодика или год, когда построят новые, еще более красивые дома на том месте, где уже засыпали часть Финского залива и посадили деревья. Она просто не могла видеть этого коменданта и заявила отцу и дяде Васе, что даже его боится.
   – Чего его бояться? – сказал отец. – Он совершенно безобиден и безопасен. Здоровье его тоже проверяла комиссия, когда поступила жалоба на его странные поступки.
   Мама сказала отцу, что комиссия отнеслась к делу халатно и, конечно, ошиблась.
   Я очень опасался, что она тоже напишет жалобу и бедного красивого старика снова направят на комиссию, где его снова будут осматривать врачи и строго допрашивать, где он заказывает свои визитные карточки и на каком основании он печатает на этих карточках вместо своего имени имена исключительно знаменитых и даже великих людей.
   Моя мама жалобу не подала, но добилась на общем собрании жильцов-пайщиков, чтобы старику поставили на вид и указали на недопустимость его поступков, вошедших в противоречие с законами человеческой жизни.
   Но хватит о коменданте и о моей матери. Пора перейти к главному лицу, а именно к Левитану. Сначала к тому, чьи картины висят в Русском музее, а потом уж к соседу Мишки Авдеева.
   В Русский музей нас повела преподавательница родного языка Варвара Архиповна, Она считала себя большим знатоком живописи, и только мы с ней вошли в тот зал, где висят картины Левитана, как она стала нам объяснять;
   – Знаменитый русский художник пытался изобразить… Он хотел отобразить… Он ставил своей целью… Левитан хотел… Он сделал попытку…
   И от ее слов в большом, высоком зале сразу стало как в классе, все сделалось обыкновенным и знакомым, словно мы здесь бывали уже сотни раз.
   Мишка Авдеев усмехнулся и сказал:
   – Мне тот Левитан даже больше нравится, чем этот.
   – Какой?
   – Тот, что живет в нашем доме.
   – Да тот же не Левитан. А какой-нибудь потомок или случайный однофамилец. Он ненастоящий. Мишка Авдеев обиделся:
   – Еще неизвестно, какой настоящий. По-моему, тот «рисует не хуже.
   Я подошел к одной картине и стал ее рассматривать.
   На картине были изображены березки и речка, а также облака, и мне сразу стало немножко грустно, словно я тут же стоял на берегу речки возле березок, а надо было уезжать домой, в город, а уезжать очень не хотелось.
   Варвара Архиповна сказала, показывая на картину:
   – Знаменитый художник пытался… Он раз и навсегда поставил перед собой цель и всю жизнь добивался…
   Потом она стала хвалить березки, небо и особенно речку, но речка стала обыкновенной, и картина словно полиняла от ее слов.
   Я думал: если Варвара Архиповна сделает паузу – вернется ли в картину то, что в ней было до того, как учительница стала все подробно излагать и объяснять. Но Варвара Архиповна не сделала паузы или хотя бы короткой передышки, а продолжала объяснять:
   – Знаменитый художник очень любил природу, и он всегда добивался… Он хотел… А потом он заболел и вскоре умер, – сказала в заключение учительница.
   – Умер? – не согласился Мишка. – Это еще вопрос.
   – А ты откуда знаешь? – спросил я.
   – Еще бы я не знал. Он живет с нами на одном этаже.
   – Там живет другой, а не этот.
   – Это еще надо проверить, – сказал с таинственным видом Мишка. – Может, как раз именно этот.
   До чего был Авдеев самолюбивый и гордый человек! Себя и свой этаж он ставил выше интересов человечества и хотел мне доказать, что именно рядом с ним живет знаменитый художник.

7

   Я позвонил раз и еще раз.
   Открыл мне дверь пожилой человек с усталым лицом. Лицо этого человека и особенно черная бородка и большие задумчивые глаза показались мне знакомыми. Я где-то видел раньше этого человека. Где? Может, на лестнице, может, на улице или на странице книги?
   – Ты к кому, мальчик? – спросил он.
   – Я вообще так, ни к кому. У вас есть бумага или утиль?
   – Сейчас нету. Вчера все отдал.
   Он уже хотел запереть дверь, но тогда я спросил:
   – А вы, дяденька, действительно Левитан?
   – Да, Левитан, – ответил он задумчиво. – Хочешь зайти? Ну что ж, проходи.
   Я прошел с ним ь комнату и оказался как в Русском музее. На стенах висели те же картины. И даже «Золотая осень» висела.
   Я еще раз посмотрел и убедился: картины те же самые, что в музее.
   – Как они сюда попали? – спросил я. – Может, по случаю ремонта у вас временно повесили? Человек улыбнулся:
   – Это, мальчик, копии. Я реставратор и копиист.
   – Копии? А Мишка Авдеев утверждает, что скорее там копии, а здесь настоящие.
   – Какой Мишка Авдеев?
   – Сын монтера. Ваш сосед.
   – Сосед? Тогда другое дело. Соседи всегда все знают. Они даже знают больше, чем мы сами знаем о себе.
   Я стал рассматривать картины и вспомнил слова дяди Васи, что копии – это попугаи. Я вспомнил это и покраснел, словно художник уже догадался, о Чем я сейчас думаю. Он, по-видимому, действительно догадался и сказал:
   – Эти картины не просто повторение, мальчик, это продолжение того, что было сделано в другом веке.
   – Мишка утверждает, что вы из того века.