Страница:
В записке подчеркивалось, что «Антисоветская» организация, для связи с которой прибыли Кобылкин и Переладов, фактически представляет небольшую группу лиц, подставленных нами специально для перехвата деятельности японской разведки в Забайкалье. То есть признавалось, что это была легеидированная разработка контрразведки Полпредства Восточно-Сибирского края.
В документе также отмечалось, что арест обоих диверсантов был произведен скрытно. Японская разведка, считая что они на свободе, перебросила 28 мая 1935 года к ним в помощь вооруженную группу из трех человек – Кустов Владимир (эмигрант, инженер, член БРП) и братья Олейниковы: Михаил и Виктор. Задержанный Виктор Олейников должен был по заданию японской военной миссии в Харбине передать письма Кобылкину и оказать ему содействие при осуществлении террористических и диверсионных актов. Его этапировали в Москву, и следствие против всех троих было продолжено.
Руководство НКВД, учитывая, что Кобылкин и Переладов являются активными агентами японской разведки и в то же время состоят членами БРП, а также то, что Кобылкин до своего выхода на советскую территорию был официальным служащим маньчжурской полиции, сочло целесообразным передать это дело в Военную Коллегию Верховного Суда СССР для слушания в открытом порядке. Прокофьев предлагал провести процесс «под углом разоблачения деятельности японских разведывательных органов на территории Маньчжоу-Гo, питающих и широко использующих участников различных белогвардейских организаций для осуществления на нашей территории террористических и диверсионных актов». Он согласовал этот вопрос с Наркоминделом, и дипломаты согласились с проведением открытого процесса, считая целесообразным проведение его в Иркутске – подальше от иностранных дипломатов и корреспондентов.
15 июля на очередном заседании опросом членов Политбюро был рассмотрен «вопрос НКВД» (пункт 30/114 – гриф «Особая папка»). Политбюро постановило: «Согласиться с передачей дела арестованных японских диверсантов Кобылкина и Переладова в Военную Коллегию Верховного Суда СССР для слушания в открытом порядке в городе Иркутске». Выписки из постановления были посланы наркому Ягоде, председателю Военной коллегии Ульриху и заместителю наркоминдела Стомонякову. Всех троих арестованных отправили обратно в Иркутск и там начали подготовку к открытому судебному процессу.
После ознакомления с этими документами возникает естественный вопрос – а была ли альтернатива? Можно ли было не арестовывать Кобылкина и Переладова, а, используя их пребывание на советской территории, организовать через них передачу дезинформации в Харбинскую военную миссию – основной центр японской военной разведки на континенте? Дать четкие ответы на эти вопросы, основанные на документах, нельзя. В распоряжении автора их нет. И ему остается строить предположения, высказывать свои версии и пытаться их обосновать.
Конечно, разработчики «Мечтателей» в Иркутске думали о создании дезинформационного канала и о том, что можно было бы передать через него за рубеж. Но в подобных серьезных вопросах решающее слово было за Москвой. Туда и обратились иркутские контрразведчики. Есть один документ, опубликованный в художественном произведении – повести «Время стрекоз». Это не ксерокопия из архива, поэтому фраза «Степень достоверности – документально» к нему не применима. Но все-таки можно его использовать. Очевидно, это письмо было отправлено в Иркутск в конце 1934 года. В нем сообщалось начальнику Управления НКВД Восточно-Сибирского края Яну Зирнису: «… В дополнение наших телеграфных указаний, подтверждаем необходимость прекращения дела „Мечтатели“, так как продолжение легенды поставило бы перед нами вопрос о том, как выполнить задание японцев о сборе военных сведений и проведении диверсий… Прекращение дела освобождает нас от необходимости давать информацию, почти на 50 процентов отвечающую действительности. При появлении на нашей территории Кобылкина и Переладова обоих арестовать».
Шел 1935-й год. Руководству нового НКВД, созданного в 1934 году, нужно было «показать товар лицом», выслужиться перед «хозяином». Поэтому сообщали ему об аресте двух шпионов и диверсантов и предлагали провести открытый процесс, чтобы были сообщения в газетах. Имело значение и то, кто в Москве выдвигал подобное предложение. Для успешного проведения легендированных разработок и серьезных дезинформационных операций нужны были люди типа М. Трилиссера и Артузова под руководством Менжинского. Прокофьев, хотя и зам наркома Ягоды, был не тем человеком, который мог вдохновиться легендированной операцией и дезинформационными разработками и отстаивать все это на самом «верху». В 1935-м, в обстановке начала репрессий, больше думали о целостности собственной шкуры, а не о пользе дела – возможность обвинения в шпионаже в пользу Японии была достаточно реальной. Так что с учетом атмосферы 1935-го можно сказать, что у операции «Мечтатели» был вполне закономерный конец и никакой альтернативы не было. В тех условиях никакое проведение легендированных и дезинформационных операций было уже невозможно.
Уголовное дело по обвинению Кобылкина, Переладова и Олейникова в шпионской и диверсионной деятельности было на редкость отлично документировано, оснащено объективными вещественными доказательствами и обеспечено полным признанием обвиняемых. На редкость – потому, что в практике подобных следственных дел не всегда бывало столь исчерпывающе полное сочетание всех видов доказательств: вещественных, документальных, свидетельских и личных признаний обвиняемых.
Бывало в иных делах, что такой наиважнейший, решающий, можно сказать классический, вид доказательств, ценных своей неоспоримой объективностью, как вещественные доказательства – был слабо представлен, либо вообще отсутствовал. Иногда случалось, что преступление на стадии наблюдения или разведки обнаружено, вскрыто. Выявлены участники шпионской сети, каналы связи и прочие существенные обстоятельства. Но для получения санкции прокуратуры (речь идет о нормальных, а не липовых судебных делах) на их арест и возбуждение против них уголовного дела оснований, то есть доказательств состава преступления, не имеется. Разведывательная информация – это негласные, тайные, неофициальные сведения, на основании которых можно знать о преступных действиях, но нельзя возбудить уголовного дела.
От подобных «сюрпризов» дело по обвинению Кобылкина, Переладова и Олейникова было надежно застраховано благодаря тщательно проведенному следствию, которое опиралось и на разведывательную информацию, полученную в результате проведения операции «Мечтатели», и на вещественные доказательства, полученные при захвате преступников.
Военная Коллегия Верховного Суда не испытывала каких-либо осложнений или трудностей при рассмотрении этого уголовного дела. Вещественных доказательств, показаний свидетелей и признаний самих подсудимых было вполне достаточно. Поэтому необходимости знакомить состав суда с разведывательными материалами операции «Мечтатели» не было. Только председательствующий был информирован в общих чертах о том, что уголовное дело – результат контрразведывательной операции и что ввиду этого некоторые лица, фамилии которых, возможно, будут называться на процессе обвиняемыми, объявлены в розыск, и материалы на них подлежат выделению в отдельное производство.
Читатель может усомниться и не поверить автору, вспомнив о множестве процессов во времена Большого Террора. Но не следует забывать, что этот процесс проходил за два года до начала массовых репрессий, хотя и после убийства Кирова. Обстановка была немного другой. Кроме того, иркутский процесс был как бы финалом разведывательной операции, проводившейся в течение нескольких лет, и все материалы операции были использованы в полной мере.
Можно считать, что для 1935 года это был уникальный случай честно проведенного следствия и процесса.
В центральных газетах «Правда», «Известия» и «Красная Звезда» были помещены краткие одинаковые сообщения ТАСС из Иркутска о ходе процесса. Оставалась надежда на местную печать. Если процесс был открытым, то подробные сообщения в местной газете должны были быть обязательно. В двух номерах «Восточно-Сибирской правды» за 3 и 4 сентября 1935 года были помещены подробные отчеты с выступлениями прокурора, обвинителя, допросами подсудимых и выдержками из приговора. Фактического материала было много, но и вопросов не меньше. О чем говорилось на закрытых заседаниях, чем вызван достаточно прозрачный камуфляж, когда вместо «военная миссия Японии» в газете говорилось о военной миссии «некоей державы»? Пришлось обратиться с вопросами к полковнику Егорову, который участвовал в подготовке процесса и присутствовал на всех судебных заседаниях. Вся надежда была на профессиональную память старого контрразведчика (беседа состоялась в 1985 году). Вот выдержки из этой беседы:
– Валентин Кронидович, были ли какие-нибудь особенности в проведении процесса?
– Примечательным атрибутом зала судебных заседаний, сразу привлекавшем внимание всех присутствующих, являлись очень удачно и наглядно представленные для общего обозрения вещественные доказательства преступной деятельности подсудимых. На специальных столиках и стендах, размещенных около судей, находились пистолеты «маузер», «астра», «роял», патроны к ним, гранаты, взрывные устройства, яды, антисоветские листовки, брошюры и другие издания, а также фальшивые паспорта, письма, советские деньги и иностранная валюта, изъятые у подсудимых при их задержании и обысках. Любой из участников процесса имел возможность по ходу дела обращаться к показу требуемого вещественного доказательства.
– Могли ли осматривать эту «выставку» зрители, сидевшие в зале?
– Каждый из присутствовавших в зале суда имел возможность не только видеть все вещественные доказательства на расстоянии, но в перерыве подойти вплотную и убедиться в неопровержимости доказательств, уличавших японских шпионов, сидевших на скамье подсудимых. Открытый судебный процесс как раз и должен был убедительно, со всей наглядностью и очевидностью показать представителям рабочих и всех трудящихся восточно-сибирской столицы враждебность капиталистического окружения, агрессивность империализма вообще, японского – в частности. И эта цель была достигнута.
– Вход в клуб во время судебного заседания был свободным?
– Чтобы избежать заполнения зала суда случайной публикой и завсегдатаями-любителями судебных тяжб, были изготовлены специальные пропуска для посещения судебного процесса, которые через завкомы и профкомы предприятий вручались рабочим и служащим.
– Чем было вызвано требование не упоминать на процессе Японию?
– Требование председателя выездной сессии Военной Коллегии Верховного Суда к сторонам и подсудимым на процессе – не называть государство, в пользу которого действовали обвиняемые, заменяя его в некоторых случаях выражением «некая иностранная держава», было отнюдь не исключительным явлением, присущим только Иркутскому процессу. Это процедурное условие применялось и в ряде других открытых судебных процессов по делам о шпионаже в других регионах страны. Возможно, это условие диктовалось требованиями главным образом судебно-дипломатической практики, когда целесообразность гласных процессов по некоторым делам о шпионаже следовало сочетать с интересами сохранения дальнейших нормальных дипломатических отношений с тем государством, которое оказалось фигурантом конкретного судебного процесса.
Думаю, что в подобных случаях представители Верховного Суда каждый раз специально консультировались с Наркоминделом. Решение, очевидно, принималось с учетом конкретной ситуации в межгосударственных отношениях с той иди иной страной на данный момент. Такая мера в какой-то степени страховала от возможных демаршей, протестов, придирок со стороны того или иного государства.
– Не помните ли Вы, о чем говорилось на закрытых заседаниях суда?
– За давностью времени я, естественно, не сохранил в памяти все детали хода Иркутского процесса, в подготовке и проведении которого мне довелось принимать непосредственное участие. Поэтому я лишен возможности с исчерпывающей полнотой ответить на этот вопрос.
Помню, например, что подробностей перехода границы Переладовым, Кобылкиным и Виктором Олейниковым на открытых заседаниях касались в общих чертах, чтобы не раскрывать тайну способов охраны границы и не давать информации о местах, использовавшихся для переправы через границу. Детали перехода границы также разбирались на закрытых заседаниях.
– «Восточно-Сибирская правда» в судебных отчетах не упоминала Японию. Но было ли ясно для присутствовавших в зале суда, о какой стране идет речь?
– Безусловно, подобная «деликатность» или форма определенного такта были весьма условны и прозрачны. На Иркутском процессе подобное условие сплошь и рядом нарушалось подсудимым Кобылкиным, у которого вместо слов «некая иностранная держава» часто невольно срывалось «некая японская военная миссия» или «некая иностранная японская держава, и Олейниковым, трудно усваивающим такие тонкости на процессе. Председателю нередко приходилось прерывать показания Кобылкина и Олейникова, делать замечания и напоминать о требовании суда не называть государство, на которое они работали. Всем присутствовавшим в зале было совершенно ясно, что „некоей державой“ является Япония.
Утром 31 августа 1935 года в зале городского профсоюзного клуба началось судебное заседание. Секретарь суда зачитывает обвинительное заключение. Вопросы к подсудимым – признают ли они себя виновными? Три вопроса и три коротких ответа – «да», «да», «да». Доказательства бесспорны, и отпираться бесполезно. Затем начался подробный допрос подсудимых. Первым допрашивали Иннокентия Кобылкина. Обязательные вопросы для любого судебного заседания: год и место рождения, социальное положение, образование, служба и Царской армии. Из коротких ответов для присутствовавших в зале вырисовывался облик матерого, опытного, непримиримого врага.
Выходец из семьи офицера Забайкальского казачьего войска. Воинское звание в царской армии – есаул. С 1917 года принимал самое активное участие в вооруженной борьбе с большевиками. Вместе с войсками генерала Каппеля бежал из России. В эмиграции – самый активный член «Русского общевоинского союза», «Братства русской правды» и других белоэмигрантских организаций. После смерти известного белого генерала Шильникова, возглавлявшего все белогвардейские организации в Маньчжурии, он фактически возглавил руководство этими организациями. В ночь на 6 мая 1935 года нелегально перешел границу и был задержан.
Под перекрестными вопросами членов суда Кобылкин признает, что его переход на советскую территорию был санкционирован военной миссией «некоего иностранного государства», которая поставила перед ним задачу собирать сведения о состоянии частей Красной Армии, взрывать военные склады и другие сооружения оборонного значения. Для этого сотрудники миссии снабдили его специальным вопросником для сбора различных сведений, а также диверсионными снарядами для подрывных актов.
Во время допроса Кобылкин признал, что он имел задание от своих хозяев развернуть подготовку к совершению террористических актов против отдельных партийных и советских руководящих работников. Кроме того, он должен был лично руководить контрреволюционной организацией в Забайкалье. «Контрреволюционная организация» была уже создана. В ее существовании Кобылкин не сомневался, и именно этой «организацией» он и должен был руководить. Но об этом на открытом процессе в присутствии сотен зрителей говорить было нельзя. Признал Кобылкин на допросе и то, что границу перешел, имея в кармане подложный паспорт на имя инженера Михаила Саловарова. Все отобранное у него при задержании было выставлено на стендах в зале суда и отпираться было бессмысленно.
С Кобылкиным все было ясно. Вопросов к нему больше не было, и суд перешел к показаниям другого подсудимого – ученика Кобылкина по Шаньдунской военной школе Евлампия Переладова, перешедшего границу также с подложным паспортом и по поручению той же военной миссии. В своих показаниях он откровенно рассказал суду о своих убеждениях, не скрывая также и убеждений своего учителя.
Еще в 1919 году он вместе с армией генерала Каппеля бежал в Китай. Пятнадцать лет он принимал самое активное участие в деятельности многих белоэмигрантских группировок и организаций, боровшихся против Советского Союза. Он старался, очень старался и сознательно, и это было подчеркнуто на суде, принял на себя ряд поручений по организации террористических актов против советских работников, и для этой цели перешел границу. Перед судьями был убежденный враг.
– На меня рассчитывали, – говорил в своих показаниях Переладов, – так как я считался идейным. Мне поручали самые серьезные дела, я пользовался доверием не только в белоэмигрантских кругах, но и среди сотрудников военной миссии иностранной державы.
Перед переходом границы с ним беседовали, его наставляли, инструктировали. Ему было поручено собирать сведения шпионского характера, поджигать объекты, уничтожать отдельных советских деятелей. Чувствуя, что выглядит неприглядно, Переладов старался смягчить свою вину, заявляя, что он не имел правильного представления о Советском Союзе и «теперь убедился, что Советская Россия не та, какой ее рисуют эмигрантам».
Потом суд приступил к допросу третьего обвиняемого – Виктора Олейникова. Военная миссия «некоей державы» поручила ему переправить на советскую территорию Кустова и своего брата Михаила Олейникова, а также оружие, письма, деньги для Кобылкина и Переладова. Это задание он получил непосредственно от секретаря военной миссии. При допросе Олейников признается, что начальник военной миссии в городе Маньчжурия просил его передать Кобылкину, который уже находился на советской территории, чтобы тот съездил на станцию Зилово и в другие места для сбора различных шпионских сведений.
Кончились допросы подсудимых, было проведено закрытое заседание суда. На следующий день 1 сентября заседание суда было посвящено прениям сторон и последнему слову подсудимых. С речью выступил военный прокурор ОКДВА Малкис. Он заявил, что подсудимые и на предварительном следствии, и на суде рассказали правду только о том, что было известно по захваченным документам и вещественным доказательствам.
Анализируя ход судебного заседания, материалы предварительного следствия и результаты допросов подсудимых, прокурор ОКДВА пришел к выводу, что контрреволюционные белогвардейские организации официально существуют на территории соседнего государства, они организуют разведывательную, террористическую и диверсионную работу против Советского Союза, отправляют на нашу территорию при прямом содействии иностранных военных миссий вооруженные банды, оружие, контрреволюционную литературу. Тесная связь белогвардейских контрреволюционных организаций и военных миссий «некоего государства» очевидна. Переброска Переладова через границу, произведенная Кобылкиным, была совершена по прямому заданию военной миссии. Именно эта миссия снабдила его оружием, деньгами, зажигательными снарядами, ядом и контрреволюционной литературой.
Следующий вывод государственного обвинения заключался в том, что военная миссия «некоего государства» в течение многих лет вела и ведет сейчас совместно с белогвардейскими организациями шпионскую, террористическую и диверсионную работу против Советского Союза. Миссия организует контрреволюционные банды и перебрасывает их на советскую территорию.
Государственный обвинитель настаивает на расстреле всех троих подсудимых. Для тех лет применительно к делам о шпионаже и диверсиях это был стандартный приговор. Шпионов и диверсантов тогда ловили не только в Забайкалье. Попадались они и на Дальнем Востоке, и в Сибири, и в центральных районах страны – контрразведчики не зря ели свой хлеб. И в 1935-м в редких и скупых сообщениях в центральных газетах говорилось о настоящих шпионах, в отличие от последующих лет, когда их «ловили» тысячами и они сидели во всех тюрьмах от Минска до Владивостока. Но уже в 1935-м для всех настоящих шпионов и диверсантов форма приговора была одна – расстрел. Исключений не было. И на Иркутском процессе ни выступления защитников, ни последние слова подсудимых ничего не могли изменить, да и сказать в свое оправдание им было нечего. Все было предрешено заранее. Столица края была расположена недалеко от границы. И тревожная обстановка, и угроза «нападения», раздуваемая властями, способствовали в какой-то мере вынесению таких суровых обвинительных приговоров. Не обо всем тогда писали газеты, не все было известно, но жители Забайкалья и Дальнего Востока прекрасно чувствовали грозовую обстановку того времени.
«Восточно-Сибирскую правду» получали и внимательно читали и анализировали сотрудники Харбинской военной миссии. И два номера с подробным отчетом об Иркутском процессе сказали им все. И то, что больше трех лет иркутские контрразведчики водили за нос японские военные миссии, и то, что контрреволюционная организация в Забайкалье, с которой у японской разведки и у белогвардейских эмигрантских организаций были связаны определенные надежды, была мнимой. Ловушка, созданная по типу ставших потом знаменитыми операциями «Трест» и «Синдикат-2», сработала. Несколько лет контрразведчики принимали на себя все усилия очень опытного противника на одном из важнейших – забайкальском – операционном направлении. Таковы были итоги операции.
Глава третья.
Токийская резидентуpa ИНО ОГПУ (30-е годы)
В документе также отмечалось, что арест обоих диверсантов был произведен скрытно. Японская разведка, считая что они на свободе, перебросила 28 мая 1935 года к ним в помощь вооруженную группу из трех человек – Кустов Владимир (эмигрант, инженер, член БРП) и братья Олейниковы: Михаил и Виктор. Задержанный Виктор Олейников должен был по заданию японской военной миссии в Харбине передать письма Кобылкину и оказать ему содействие при осуществлении террористических и диверсионных актов. Его этапировали в Москву, и следствие против всех троих было продолжено.
Руководство НКВД, учитывая, что Кобылкин и Переладов являются активными агентами японской разведки и в то же время состоят членами БРП, а также то, что Кобылкин до своего выхода на советскую территорию был официальным служащим маньчжурской полиции, сочло целесообразным передать это дело в Военную Коллегию Верховного Суда СССР для слушания в открытом порядке. Прокофьев предлагал провести процесс «под углом разоблачения деятельности японских разведывательных органов на территории Маньчжоу-Гo, питающих и широко использующих участников различных белогвардейских организаций для осуществления на нашей территории террористических и диверсионных актов». Он согласовал этот вопрос с Наркоминделом, и дипломаты согласились с проведением открытого процесса, считая целесообразным проведение его в Иркутске – подальше от иностранных дипломатов и корреспондентов.
15 июля на очередном заседании опросом членов Политбюро был рассмотрен «вопрос НКВД» (пункт 30/114 – гриф «Особая папка»). Политбюро постановило: «Согласиться с передачей дела арестованных японских диверсантов Кобылкина и Переладова в Военную Коллегию Верховного Суда СССР для слушания в открытом порядке в городе Иркутске». Выписки из постановления были посланы наркому Ягоде, председателю Военной коллегии Ульриху и заместителю наркоминдела Стомонякову. Всех троих арестованных отправили обратно в Иркутск и там начали подготовку к открытому судебному процессу.
После ознакомления с этими документами возникает естественный вопрос – а была ли альтернатива? Можно ли было не арестовывать Кобылкина и Переладова, а, используя их пребывание на советской территории, организовать через них передачу дезинформации в Харбинскую военную миссию – основной центр японской военной разведки на континенте? Дать четкие ответы на эти вопросы, основанные на документах, нельзя. В распоряжении автора их нет. И ему остается строить предположения, высказывать свои версии и пытаться их обосновать.
Конечно, разработчики «Мечтателей» в Иркутске думали о создании дезинформационного канала и о том, что можно было бы передать через него за рубеж. Но в подобных серьезных вопросах решающее слово было за Москвой. Туда и обратились иркутские контрразведчики. Есть один документ, опубликованный в художественном произведении – повести «Время стрекоз». Это не ксерокопия из архива, поэтому фраза «Степень достоверности – документально» к нему не применима. Но все-таки можно его использовать. Очевидно, это письмо было отправлено в Иркутск в конце 1934 года. В нем сообщалось начальнику Управления НКВД Восточно-Сибирского края Яну Зирнису: «… В дополнение наших телеграфных указаний, подтверждаем необходимость прекращения дела „Мечтатели“, так как продолжение легенды поставило бы перед нами вопрос о том, как выполнить задание японцев о сборе военных сведений и проведении диверсий… Прекращение дела освобождает нас от необходимости давать информацию, почти на 50 процентов отвечающую действительности. При появлении на нашей территории Кобылкина и Переладова обоих арестовать».
Шел 1935-й год. Руководству нового НКВД, созданного в 1934 году, нужно было «показать товар лицом», выслужиться перед «хозяином». Поэтому сообщали ему об аресте двух шпионов и диверсантов и предлагали провести открытый процесс, чтобы были сообщения в газетах. Имело значение и то, кто в Москве выдвигал подобное предложение. Для успешного проведения легендированных разработок и серьезных дезинформационных операций нужны были люди типа М. Трилиссера и Артузова под руководством Менжинского. Прокофьев, хотя и зам наркома Ягоды, был не тем человеком, который мог вдохновиться легендированной операцией и дезинформационными разработками и отстаивать все это на самом «верху». В 1935-м, в обстановке начала репрессий, больше думали о целостности собственной шкуры, а не о пользе дела – возможность обвинения в шпионаже в пользу Японии была достаточно реальной. Так что с учетом атмосферы 1935-го можно сказать, что у операции «Мечтатели» был вполне закономерный конец и никакой альтернативы не было. В тех условиях никакое проведение легендированных и дезинформационных операций было уже невозможно.
Уголовное дело по обвинению Кобылкина, Переладова и Олейникова в шпионской и диверсионной деятельности было на редкость отлично документировано, оснащено объективными вещественными доказательствами и обеспечено полным признанием обвиняемых. На редкость – потому, что в практике подобных следственных дел не всегда бывало столь исчерпывающе полное сочетание всех видов доказательств: вещественных, документальных, свидетельских и личных признаний обвиняемых.
Бывало в иных делах, что такой наиважнейший, решающий, можно сказать классический, вид доказательств, ценных своей неоспоримой объективностью, как вещественные доказательства – был слабо представлен, либо вообще отсутствовал. Иногда случалось, что преступление на стадии наблюдения или разведки обнаружено, вскрыто. Выявлены участники шпионской сети, каналы связи и прочие существенные обстоятельства. Но для получения санкции прокуратуры (речь идет о нормальных, а не липовых судебных делах) на их арест и возбуждение против них уголовного дела оснований, то есть доказательств состава преступления, не имеется. Разведывательная информация – это негласные, тайные, неофициальные сведения, на основании которых можно знать о преступных действиях, но нельзя возбудить уголовного дела.
От подобных «сюрпризов» дело по обвинению Кобылкина, Переладова и Олейникова было надежно застраховано благодаря тщательно проведенному следствию, которое опиралось и на разведывательную информацию, полученную в результате проведения операции «Мечтатели», и на вещественные доказательства, полученные при захвате преступников.
Военная Коллегия Верховного Суда не испытывала каких-либо осложнений или трудностей при рассмотрении этого уголовного дела. Вещественных доказательств, показаний свидетелей и признаний самих подсудимых было вполне достаточно. Поэтому необходимости знакомить состав суда с разведывательными материалами операции «Мечтатели» не было. Только председательствующий был информирован в общих чертах о том, что уголовное дело – результат контрразведывательной операции и что ввиду этого некоторые лица, фамилии которых, возможно, будут называться на процессе обвиняемыми, объявлены в розыск, и материалы на них подлежат выделению в отдельное производство.
Читатель может усомниться и не поверить автору, вспомнив о множестве процессов во времена Большого Террора. Но не следует забывать, что этот процесс проходил за два года до начала массовых репрессий, хотя и после убийства Кирова. Обстановка была немного другой. Кроме того, иркутский процесс был как бы финалом разведывательной операции, проводившейся в течение нескольких лет, и все материалы операции были использованы в полной мере.
Можно считать, что для 1935 года это был уникальный случай честно проведенного следствия и процесса.
В центральных газетах «Правда», «Известия» и «Красная Звезда» были помещены краткие одинаковые сообщения ТАСС из Иркутска о ходе процесса. Оставалась надежда на местную печать. Если процесс был открытым, то подробные сообщения в местной газете должны были быть обязательно. В двух номерах «Восточно-Сибирской правды» за 3 и 4 сентября 1935 года были помещены подробные отчеты с выступлениями прокурора, обвинителя, допросами подсудимых и выдержками из приговора. Фактического материала было много, но и вопросов не меньше. О чем говорилось на закрытых заседаниях, чем вызван достаточно прозрачный камуфляж, когда вместо «военная миссия Японии» в газете говорилось о военной миссии «некоей державы»? Пришлось обратиться с вопросами к полковнику Егорову, который участвовал в подготовке процесса и присутствовал на всех судебных заседаниях. Вся надежда была на профессиональную память старого контрразведчика (беседа состоялась в 1985 году). Вот выдержки из этой беседы:
– Валентин Кронидович, были ли какие-нибудь особенности в проведении процесса?
– Примечательным атрибутом зала судебных заседаний, сразу привлекавшем внимание всех присутствующих, являлись очень удачно и наглядно представленные для общего обозрения вещественные доказательства преступной деятельности подсудимых. На специальных столиках и стендах, размещенных около судей, находились пистолеты «маузер», «астра», «роял», патроны к ним, гранаты, взрывные устройства, яды, антисоветские листовки, брошюры и другие издания, а также фальшивые паспорта, письма, советские деньги и иностранная валюта, изъятые у подсудимых при их задержании и обысках. Любой из участников процесса имел возможность по ходу дела обращаться к показу требуемого вещественного доказательства.
– Могли ли осматривать эту «выставку» зрители, сидевшие в зале?
– Каждый из присутствовавших в зале суда имел возможность не только видеть все вещественные доказательства на расстоянии, но в перерыве подойти вплотную и убедиться в неопровержимости доказательств, уличавших японских шпионов, сидевших на скамье подсудимых. Открытый судебный процесс как раз и должен был убедительно, со всей наглядностью и очевидностью показать представителям рабочих и всех трудящихся восточно-сибирской столицы враждебность капиталистического окружения, агрессивность империализма вообще, японского – в частности. И эта цель была достигнута.
– Вход в клуб во время судебного заседания был свободным?
– Чтобы избежать заполнения зала суда случайной публикой и завсегдатаями-любителями судебных тяжб, были изготовлены специальные пропуска для посещения судебного процесса, которые через завкомы и профкомы предприятий вручались рабочим и служащим.
– Чем было вызвано требование не упоминать на процессе Японию?
– Требование председателя выездной сессии Военной Коллегии Верховного Суда к сторонам и подсудимым на процессе – не называть государство, в пользу которого действовали обвиняемые, заменяя его в некоторых случаях выражением «некая иностранная держава», было отнюдь не исключительным явлением, присущим только Иркутскому процессу. Это процедурное условие применялось и в ряде других открытых судебных процессов по делам о шпионаже в других регионах страны. Возможно, это условие диктовалось требованиями главным образом судебно-дипломатической практики, когда целесообразность гласных процессов по некоторым делам о шпионаже следовало сочетать с интересами сохранения дальнейших нормальных дипломатических отношений с тем государством, которое оказалось фигурантом конкретного судебного процесса.
Думаю, что в подобных случаях представители Верховного Суда каждый раз специально консультировались с Наркоминделом. Решение, очевидно, принималось с учетом конкретной ситуации в межгосударственных отношениях с той иди иной страной на данный момент. Такая мера в какой-то степени страховала от возможных демаршей, протестов, придирок со стороны того или иного государства.
– Не помните ли Вы, о чем говорилось на закрытых заседаниях суда?
– За давностью времени я, естественно, не сохранил в памяти все детали хода Иркутского процесса, в подготовке и проведении которого мне довелось принимать непосредственное участие. Поэтому я лишен возможности с исчерпывающей полнотой ответить на этот вопрос.
Помню, например, что подробностей перехода границы Переладовым, Кобылкиным и Виктором Олейниковым на открытых заседаниях касались в общих чертах, чтобы не раскрывать тайну способов охраны границы и не давать информации о местах, использовавшихся для переправы через границу. Детали перехода границы также разбирались на закрытых заседаниях.
– «Восточно-Сибирская правда» в судебных отчетах не упоминала Японию. Но было ли ясно для присутствовавших в зале суда, о какой стране идет речь?
– Безусловно, подобная «деликатность» или форма определенного такта были весьма условны и прозрачны. На Иркутском процессе подобное условие сплошь и рядом нарушалось подсудимым Кобылкиным, у которого вместо слов «некая иностранная держава» часто невольно срывалось «некая японская военная миссия» или «некая иностранная японская держава, и Олейниковым, трудно усваивающим такие тонкости на процессе. Председателю нередко приходилось прерывать показания Кобылкина и Олейникова, делать замечания и напоминать о требовании суда не называть государство, на которое они работали. Всем присутствовавшим в зале было совершенно ясно, что „некоей державой“ является Япония.
Утром 31 августа 1935 года в зале городского профсоюзного клуба началось судебное заседание. Секретарь суда зачитывает обвинительное заключение. Вопросы к подсудимым – признают ли они себя виновными? Три вопроса и три коротких ответа – «да», «да», «да». Доказательства бесспорны, и отпираться бесполезно. Затем начался подробный допрос подсудимых. Первым допрашивали Иннокентия Кобылкина. Обязательные вопросы для любого судебного заседания: год и место рождения, социальное положение, образование, служба и Царской армии. Из коротких ответов для присутствовавших в зале вырисовывался облик матерого, опытного, непримиримого врага.
Выходец из семьи офицера Забайкальского казачьего войска. Воинское звание в царской армии – есаул. С 1917 года принимал самое активное участие в вооруженной борьбе с большевиками. Вместе с войсками генерала Каппеля бежал из России. В эмиграции – самый активный член «Русского общевоинского союза», «Братства русской правды» и других белоэмигрантских организаций. После смерти известного белого генерала Шильникова, возглавлявшего все белогвардейские организации в Маньчжурии, он фактически возглавил руководство этими организациями. В ночь на 6 мая 1935 года нелегально перешел границу и был задержан.
Под перекрестными вопросами членов суда Кобылкин признает, что его переход на советскую территорию был санкционирован военной миссией «некоего иностранного государства», которая поставила перед ним задачу собирать сведения о состоянии частей Красной Армии, взрывать военные склады и другие сооружения оборонного значения. Для этого сотрудники миссии снабдили его специальным вопросником для сбора различных сведений, а также диверсионными снарядами для подрывных актов.
Во время допроса Кобылкин признал, что он имел задание от своих хозяев развернуть подготовку к совершению террористических актов против отдельных партийных и советских руководящих работников. Кроме того, он должен был лично руководить контрреволюционной организацией в Забайкалье. «Контрреволюционная организация» была уже создана. В ее существовании Кобылкин не сомневался, и именно этой «организацией» он и должен был руководить. Но об этом на открытом процессе в присутствии сотен зрителей говорить было нельзя. Признал Кобылкин на допросе и то, что границу перешел, имея в кармане подложный паспорт на имя инженера Михаила Саловарова. Все отобранное у него при задержании было выставлено на стендах в зале суда и отпираться было бессмысленно.
С Кобылкиным все было ясно. Вопросов к нему больше не было, и суд перешел к показаниям другого подсудимого – ученика Кобылкина по Шаньдунской военной школе Евлампия Переладова, перешедшего границу также с подложным паспортом и по поручению той же военной миссии. В своих показаниях он откровенно рассказал суду о своих убеждениях, не скрывая также и убеждений своего учителя.
Еще в 1919 году он вместе с армией генерала Каппеля бежал в Китай. Пятнадцать лет он принимал самое активное участие в деятельности многих белоэмигрантских группировок и организаций, боровшихся против Советского Союза. Он старался, очень старался и сознательно, и это было подчеркнуто на суде, принял на себя ряд поручений по организации террористических актов против советских работников, и для этой цели перешел границу. Перед судьями был убежденный враг.
– На меня рассчитывали, – говорил в своих показаниях Переладов, – так как я считался идейным. Мне поручали самые серьезные дела, я пользовался доверием не только в белоэмигрантских кругах, но и среди сотрудников военной миссии иностранной державы.
Перед переходом границы с ним беседовали, его наставляли, инструктировали. Ему было поручено собирать сведения шпионского характера, поджигать объекты, уничтожать отдельных советских деятелей. Чувствуя, что выглядит неприглядно, Переладов старался смягчить свою вину, заявляя, что он не имел правильного представления о Советском Союзе и «теперь убедился, что Советская Россия не та, какой ее рисуют эмигрантам».
Потом суд приступил к допросу третьего обвиняемого – Виктора Олейникова. Военная миссия «некоей державы» поручила ему переправить на советскую территорию Кустова и своего брата Михаила Олейникова, а также оружие, письма, деньги для Кобылкина и Переладова. Это задание он получил непосредственно от секретаря военной миссии. При допросе Олейников признается, что начальник военной миссии в городе Маньчжурия просил его передать Кобылкину, который уже находился на советской территории, чтобы тот съездил на станцию Зилово и в другие места для сбора различных шпионских сведений.
Кончились допросы подсудимых, было проведено закрытое заседание суда. На следующий день 1 сентября заседание суда было посвящено прениям сторон и последнему слову подсудимых. С речью выступил военный прокурор ОКДВА Малкис. Он заявил, что подсудимые и на предварительном следствии, и на суде рассказали правду только о том, что было известно по захваченным документам и вещественным доказательствам.
Анализируя ход судебного заседания, материалы предварительного следствия и результаты допросов подсудимых, прокурор ОКДВА пришел к выводу, что контрреволюционные белогвардейские организации официально существуют на территории соседнего государства, они организуют разведывательную, террористическую и диверсионную работу против Советского Союза, отправляют на нашу территорию при прямом содействии иностранных военных миссий вооруженные банды, оружие, контрреволюционную литературу. Тесная связь белогвардейских контрреволюционных организаций и военных миссий «некоего государства» очевидна. Переброска Переладова через границу, произведенная Кобылкиным, была совершена по прямому заданию военной миссии. Именно эта миссия снабдила его оружием, деньгами, зажигательными снарядами, ядом и контрреволюционной литературой.
Следующий вывод государственного обвинения заключался в том, что военная миссия «некоего государства» в течение многих лет вела и ведет сейчас совместно с белогвардейскими организациями шпионскую, террористическую и диверсионную работу против Советского Союза. Миссия организует контрреволюционные банды и перебрасывает их на советскую территорию.
Государственный обвинитель настаивает на расстреле всех троих подсудимых. Для тех лет применительно к делам о шпионаже и диверсиях это был стандартный приговор. Шпионов и диверсантов тогда ловили не только в Забайкалье. Попадались они и на Дальнем Востоке, и в Сибири, и в центральных районах страны – контрразведчики не зря ели свой хлеб. И в 1935-м в редких и скупых сообщениях в центральных газетах говорилось о настоящих шпионах, в отличие от последующих лет, когда их «ловили» тысячами и они сидели во всех тюрьмах от Минска до Владивостока. Но уже в 1935-м для всех настоящих шпионов и диверсантов форма приговора была одна – расстрел. Исключений не было. И на Иркутском процессе ни выступления защитников, ни последние слова подсудимых ничего не могли изменить, да и сказать в свое оправдание им было нечего. Все было предрешено заранее. Столица края была расположена недалеко от границы. И тревожная обстановка, и угроза «нападения», раздуваемая властями, способствовали в какой-то мере вынесению таких суровых обвинительных приговоров. Не обо всем тогда писали газеты, не все было известно, но жители Забайкалья и Дальнего Востока прекрасно чувствовали грозовую обстановку того времени.
«Восточно-Сибирскую правду» получали и внимательно читали и анализировали сотрудники Харбинской военной миссии. И два номера с подробным отчетом об Иркутском процессе сказали им все. И то, что больше трех лет иркутские контрразведчики водили за нос японские военные миссии, и то, что контрреволюционная организация в Забайкалье, с которой у японской разведки и у белогвардейских эмигрантских организаций были связаны определенные надежды, была мнимой. Ловушка, созданная по типу ставших потом знаменитыми операциями «Трест» и «Синдикат-2», сработала. Несколько лет контрразведчики принимали на себя все усилия очень опытного противника на одном из важнейших – забайкальском – операционном направлении. Таковы были итоги операции.
Глава третья.
1935—1937 годы. Схватка трех бульдогов под ковром (окончание)
Токийская резидентуpa ИНО ОГПУ (30-е годы)
Японская разведка активно действовала на территории Советского Союза еще в начале 1920-х. И после установления в 1925 году дипломатических отношений и обмена посольствами в Москве работали военные и военно-морские атташе империи, общаясь со своими коллегами из западных стран и получая от них некоторую информацию военно-политического характера и информацию об РККА. Военные дипломаты Финляндии, Эстонии, Латвии, Польши и Румынии, аккредитованные в Москве, не скрывали своего враждебного отношения к СССР и охотно делились имевшимися у них сведениями. Очевидно, еще тогда чувствовали потенциального союзника в далеком островном государстве. Получали японские военные дипломаты информацию и от своей агентуры в нашей стране. Было бы наивно думать, что к тому времени лихие контрразведчики из КРО выявили, уничтожили или перевербовали всех японских агентов. Но в КРО хорошо знали о деятельности сотрудников японского военного атташата и держали их под «колпаком», принимая все меры, чтобы выяснить и характер военной и политической информации, и источники ее получения.
Для этого в середине 1920-х в КРО, возглавляемом Артузовым, было создано специальное подразделение – «5-е отделение», которое специализировалось по контршпионажу против японской разведки. Под руководством Артузова и его помощника Пузицкого оперативные работники отделения Губала, Чибисов, Пудин, Маншейт, Кренгауз, а впоследствии Николаев, Калнин, Ким локализовали деятельность японских разведчиков, прикрывавшихся работой в японском посольстве, консульствах и в военном атташате, имевших дипломатические паспорта и пользовавшихся правом дипломатической неприкосновенности. Их деятельность на советской территории была взята под жесткий контроль. В результате успешной работы отделения КРО располагал итоговыми обзорными материалами самих японцев по агентурной разведке. Начальником этого отделения был назначен И. Ф. Тубала. Этот контрразведчик под руководством Артузова развернул фундаментальную работу против японской разведки в Москве и на Дальнем Востоке (в Хабаровске). К ней был привлечен и бывший заместитель Полпреда ОГПУ на Дальнем Востоке Чибисов, который хорошо знал методы работы японской разведки.
Поэтому можно считать, что КРО, а впоследствии Особый отдел (с использованием крокистов) был не только аппаратом контрразведки, ставящей задачей выявлять разведывательную сеть противника, чтобы ее ликвидировать, но и подлинным разведывательным аппаратом военно-политического профиля. При помощи своей агентуры KPO сумел получать сведения не только об агентуре противника в СССР, но и ценные материалы о деятельности и намерениях военных и политических органов Японии, генштаба, МИДа и даже самого правительства.
Для этого в середине 1920-х в КРО, возглавляемом Артузовым, было создано специальное подразделение – «5-е отделение», которое специализировалось по контршпионажу против японской разведки. Под руководством Артузова и его помощника Пузицкого оперативные работники отделения Губала, Чибисов, Пудин, Маншейт, Кренгауз, а впоследствии Николаев, Калнин, Ким локализовали деятельность японских разведчиков, прикрывавшихся работой в японском посольстве, консульствах и в военном атташате, имевших дипломатические паспорта и пользовавшихся правом дипломатической неприкосновенности. Их деятельность на советской территории была взята под жесткий контроль. В результате успешной работы отделения КРО располагал итоговыми обзорными материалами самих японцев по агентурной разведке. Начальником этого отделения был назначен И. Ф. Тубала. Этот контрразведчик под руководством Артузова развернул фундаментальную работу против японской разведки в Москве и на Дальнем Востоке (в Хабаровске). К ней был привлечен и бывший заместитель Полпреда ОГПУ на Дальнем Востоке Чибисов, который хорошо знал методы работы японской разведки.
Поэтому можно считать, что КРО, а впоследствии Особый отдел (с использованием крокистов) был не только аппаратом контрразведки, ставящей задачей выявлять разведывательную сеть противника, чтобы ее ликвидировать, но и подлинным разведывательным аппаратом военно-политического профиля. При помощи своей агентуры KPO сумел получать сведения не только об агентуре противника в СССР, но и ценные материалы о деятельности и намерениях военных и политических органов Японии, генштаба, МИДа и даже самого правительства.