Горчев Дмитрий. План спасения

   Включает компьютер. На экране желудочно-кишечный тракт.
   Дочь. Вот смотри: пережёванная пища попадает в желудок (на экране — булькающая в желудке отвратительная масса), проходит через кишечник, и получается вот ЭТО.
   Мать. ИЫК! (Тошнит прямо в пельмени.)
   Дочь (радостно). Вот видишь!
   Выбрасывает кастрюлю с пельменями в мусорное ведро и открывает шкаф. Весь шкаф забит зубной пастой. Дочь берёт два тюбика и выдавливает в тарелки.
   Дочь. Здоровые дёсны — раз, здоровые зубы — два и стройная фигура — три!
   С аппетитом едят.
   Мать (облизывая белым языком ложку). Ша-шам.
   Дочь. Правильно! И великолепный мятный вкус! (Берёт с полки бутылку шампуня.)
   Дочь. Ну, я пошла. На месяц там тебе пасты хватит, потом получишь пенсию — купишь ещё. Пока.
   Уходит в ванную комнату. Через некоторое время оттуда слышны громкие стоны. Мать, воровато оглядываясь, достаёт из мусорного ведра кастрюлю и промывает пельмени под струёй воды из крана. Затем начинает их пожирать, жадно чавкая. Внезапно с громким звуком включается компьютер. Мать вздрагивает и, громко икнув, медленно валится на пол. Наполовину пережёванный пельмень выскакивает из её рта. Из ванной по-прежнему слышны стоны. Мать открывает глаза и начинает с трудом ползти на боку в сторону ванной, оставляя за собой извилистый белый след. Подползает к двери и начинает скрестись в неё, мыча и обламывая ногти.
   Дочь (задыхаясь). Я больше не могу… Я сейчас умру.. Ещё! Ещё! Да, вот здесь! Да! Да!!…
   М а т ь с громким стуком роняет голову на пол. Медленно темнеет. По-прежнему слышны стоны из ванной. Хлопает входная дверь. Над кухонным столом загорается лампа. В круге света стоит Папа. Он, не глядя, смахивает всё со стола и ставит посередине пакет с яблочным соком. Некоторое время он сидит, опустив голову, затем смотрит прямо на зрителя и начинает медленно говорить.
   Папа. Вот вы думаете… Вы думаете, что я ебанулся на этом соке… Что я всех вас уже заебал с этим соком… Вы думаете, что я старый идиотский болван… Да, вы правы, конечно, — я действительно старый идиотский болван.
   Вынимает изо рта вставную челюсть, кряхтя, взбирается на стол. Стоя на четвереньках, растягивает пальцами рот до ушей, высовывает язык и страшно вращает глазами.
   Затем слезает со стола, вставляет назад челюсть и снова садится на стул.
   Папа. Да, вот такой он, на самом деле, ваш дедушка. Да, он — ебанутый болван. Но… но понимаете, когда вокруг вот это всё… (Не оборачиваясь показывает пальцем на тело Матери возле ванной комнаты, прислушивается к стонам Дочери.) Людям… им ведь нужно… Им нужно верить… Верить в то, что где-то на свете есть такое место, где яблочки не поливают всякой дрянью. Им нужна просто Надежда, понимаете? И я, старый ебанутый болван…
   Снова вынимает изо рта челюсть, собирается влезть на стол, но вдруг, безнадёжно махнув рукой, садится обратно на стул и теряет к зрителям всякий интерес. Долго сидит неподвижно, с провалившимся ртом и потухшими глазами, не слыша стонов. Мать на полу начинает ворочаться. Затем медленно встаёт и, качаясь на негнущихся ногах, подходит к Отцу сзади и кладёт ему на плечо руку с обломанными ногтями. Правый глаз её вытек.
   Медленно гаснет свет, наступает полная темнота. Видна лишь светящаяся щель в двери ванной.
   Дочь. Да! Да!! ДА!!!

Прохожий и Милиционер

   Милиционер. Извините, пожалуйста, будьте добры ваш телефончик.
   Прохожий. А? Что? В чем дело?
   Милиционер. Ничего-ничего, не волнуйтесь — просто плановая проверка.
   Прохожий достаёт из кармана мобильный телефон и с неудовольствием отдаёт его Милиционеру. Тот берёт телефон и внимательно рассматривает.
   Милиционер. А почему в кармане носите? Положено на левой груди в чехольчике.
   Прохожий. Неудобно на груди, мешает.
   Милиционер (наставительно). Мешает-не мешает, а предписано на груди — значит, на груди. В следующий раз будем штрафовать.
   Прохожий (злобно). Ага, штрафуйте.
   Милиционер.А что телефончик-то такой старый?
   Прохожий. Меня устраивает.
   Милиционер.С первого января все должны перейти на новую модель — старые считаются недействительными.
   Прохожий. Вот первого января и перейду.
   Милиционер. Ну и зря! В декабре новый телефон знаете сколько будет стоить? А очереди? Хотите продам вам совсем задёшево совершенно новый? Шестнадцать миллионов цветов, звонок девяносто ватт на канал…
   Прохожий. Спасибо, извините, я не при деньгах сейчас.
   Милиционер. Ну как знаете…
   Прикладывает дубинку к левому уху Прохожего. На дубинке загораются синий огонёк и номер. Милиционер вставляет телефон в небольшой аппарат с экраном. Сличает номера.
   Милиционер. Ну что ж, Дмитрий Анатольевич, всё верно — аппарат действительно ваш.
   Прохожий.А чей ещё?
   Милиционер. Ну, знаете, всякое бывает. Муж по ошибке взял телефон жены или, скажем, любовницы…
   Подмигивает Прохожему. Тот угрюмо смотрит в землю. Милиционер щёлкает кнопками аппарата.
   Милиционер. Простите, Дмитрий Анатольевич, а что вы две недели назад делали в Токсово?
   Прохожий. В Токсово? Э… А! В Токсово — грибы, конечно, собирал. Год выдался урожайный, знаете ли.
   Милиционер (задумчиво). Грибы, значит… И много ли набрали?
   Прохожий. Ну.. Изрядно.
   Милиционер. Изрядно? А вот спутниковая съёмка показывает полпакета сыроежек.
   Прохожий (возмущённо). Неправда! Там был один красный и ещё один белый. Только их не видно — они на дне.
   Милиционер. Понятненько, понятненько… Вы не волнуйтесь так. Вы гражданин Казахстана?
   Прохожий. Да. А что — в этом есть что-то преступное?
   Милиционер. И вы, конечно же, не знаете, что в Токсово расположен артиллерийский полигон? А также места массовых захоронений?
   Прохожий. В первый раз слышу.
   Милиционер (саркастически). Ах да! Вы же сын диких степей, грамоте не обучены, институтов не кончали. Но очки, однако, надели.
   Прохожий. Позвольте, вы…
   Милиционер продолжает что-то внимательно рассматривать на экране. Вдруг лицо его наливается кровью.
   Милиционер. А ЭТО что?!!
   Прохожий подходит ближе, смотрит на экран, конфузится.
   Прохожий. Простите, прихватило… Мне, знаете, там в один момент показалось, что я заблудился… Так страшно стало…
   Милиционер (сдавленным голосом). Так ты, сволочь, СРАТЬ сюда приехал? В мою Россию — СРАТЬ? Под берёзки наши и тополя?
   Прохожий. Извините, я же…
   Милиционер с трудом берёт себя в руки. Вынимает из нагрудного кармана носовой платок и тщательно вытирает красное лицо. Затем что-то набирает на клавиатуре, вынимает из аппарата телефон и протягивает его Прохожему.
   Милиционер. Прошу. Я записал вам предупреждение. Ещё один подобный случай — и вы будете арестованы.
   Прохожий. Я могу идти?
   Милиционер (сухо). Телефон — на грудь, как предписано. Теперь идите.
   Когда Прохожий удаляется метров на двадцать, Милиционер поворачивает на аппарате тумблер. Раздаётся громкий хлопок. Прохожий медленно оседает. Милиционер нажимает на аппарате кнопку, справа раздвигаются ворота, и оттуда выезжает уборочная машина. С подножки спрыгивают два дворника в оранжевых жилетах и упаковывают труп Прохожего в чёрный полиэтиленовый мешок. Машина замывает небольшое пятно крови на асфальте. Остальные прохожие идут по своим делам, не проявляя особого интереса.
   Милиционер (удовлетворённо). Вот теперь порядочек.
   Некоторое время стоит в задумчивости. Лицо его мрачнеет.
   Милиционер (горько). И всё равно — срали и срать будут!

Время летать!

Картина первая

 
   Раннее утро. Просторная прихожая. Раскрывается дверь спальни, и в прихожую выходит Вероника — женщина лет двадцати пяти. Она внимательно осматривает себя в висящем в прихожей зеркале, потягивается и уходит в кухню. Оттуда слышны голоса.Мужской голос. Доброе утро, любимая. Вероника. Милый! Как ты хорош в этом галстуке!
   Слышен звук поцелуя. Некоторое время стоит тишина, затем слышны всё усиливающиеся мужские и женские стоны, звук упавшей на пол чашки, стоны переходят в крики, сопровождаемые глухими ударами о стену. Затем всё стихает.
   Мужской голос. Любимая, так трудно от тебя уходить, но у меня назначена очень важная встреча.
   Вероника. Милый! Милый! Мне было так с тобой хорошо! Возвращайся скорее!
   В прихожую выходит Муж. Он поправляет перед зеркалом галстук и несколько сбившуюся причёску и торопливо уходит, плохо закрыв входную дверь. Из кухни появляется освещенная солнцем совершенно обнажённая Вероника. Она ещё раз внимательно осматривает себя
   в зеркале и скрывается в ванной. Слышен шум воды. Раздаётся осторожный стук в дверь. Затем дверь медленно открывается, и в прихожую заглядывает Сантехник — мужчина неопределённого возраста в синей спецовке, с чемоданчиком.
   Сантехник. Хозяева, это вы соседей заливаете? (Прислушивается.) Эй, хозяева!
   Слышит шум воды из ванной и решительно направляется туда. Открывает дверь и замирает на пороге.
   Вероника (томно). Входите, молодой человек.
   Сантехник нерешительно входит и прикрывает за собой дверь. Слышен громкий всплеск, бульканье, кашель, затем громкие сладострастные крики.
   Полуоткрытая дверь в квартиру открывается шире, и входит соседка с нижнего этажа Алла Андреевна — женщина очень крупного сложения, с горящим взором, в бордовом халате.
   Алла Андреевна. Викочка! К вам сантехник не приходил?
   Прислушивается к крикам, затем осторожно подходит к двери ванной и заглядывает в щель. Дверь внезапно распахивается, и чья-то рука втаскивает Аллу Андреев-н у внутрь. Крики становятся ещё громче. Через некоторое время из ванной выкатывается бесформенный клубок тел, из которого торчит мокрая нога в ботинке, и укатывается в гостиную.
   В квартиру входит Семён Борисович — пенсионер со второго этажа, с газетой «Завтра» в руках.
   Семён Борисович (возмущённо). Извините, что за шум, я не понимаю! Вы мне мешаете слушать радиопостановку!
   Осматривается. Проводит пальцем по стене и внимательно его осматривает. Затем заглядывает в гостиную и некоторое время молча наблюдает за происходящим. Затем решительно скручивает газету в трубочку и исчезает в гостиной. Крики ещё более усиливаются, если это возможно. Теперь к ним присоединяется голос Семёна Борисовича.
   Семён Борисович. А вот так?! Вот так вам нравится?! А так?! А ещё?! Ну вот вам тогда ещё!
   В прихожую, гремя бутылками в тележке, боязливо входит Бомж.
   Бомж. Убивают, что ли, кого?
   Заглядывает в гостиную и в ужасе отшатывается. Некоторое время стоит в задумчивости, затем решительно идёт на кухню и возвращается оттуда с литровой бутылкой виски. Бомж делает большой глоток из горлышка, аккуратно завинчивает бутылку и прячет её за пазуху. Широко распахнув дверь, входит в гостиную и стоит, засунув руки в карманы, возле копошащихся на полу тел. Затем презрительно плюёт на ближайшую спину и, взяв тележку, уходит, оставив входную дверь нараспашку.
   Не говоря ни слова через прихожую марширует ученик Серёжа с горном и барабаном и скрывается в гостиной.
   Последними проходят Цыганы с медведем на цепи. Крики из гостиной становятся невыносимыми.
 

Картина вторая

 
   Закатный свет освещает гостиную. Вероника, раскинув ноги в стороны лежит на полу. Кроме неё никого в гостиной нет. Вероника открывает глаза, широко улыбается, легко встаёт и идёт к лоджии. Лужи на полу приятно холодят её разгорячённые ступни. Она выходит на лоджию. Солнце уже опустилось за горизонт, но по-прежнему светло. Вдалеке на середину реки из-под разведённого моста выплывает яхта под алыми парусами. Многочисленные зрители на набережной машут руками. Вероника. Белые ночи! Это же белые ночи! (Вспрыгивает на ограждение лоджии.) Подождите! Подождите! Я лечу к вам! (Летит.)
 

Картина третья

 
   Старший лейтенант Пилипенко ходит согнувшись вокруг тела Вероники, что-то собирая к себе в ладонь. Затем пересчитывает, шевеля губами.
   Старший лейтенант Пилипенко. Ага, тридцать два. Все на месте. (Берёт с ладони один зуб и рассматривает на свет.) Вот же, блядь, зубы-то какие! А тут, блядь, работаешь-работаешь, в говне этом ковыряешься, а в поликлинику и сходить некогда.
   Некоторое время с неудовольствием двигает языком у себя во рту, затем ссыпает зубы Вероники в прозрачный пакетик и начинает составлять протокол.
 

Конец

О важном и не важном

О влюблённых

   Любовь — это очень прекрасное чувство.
   Когда человек влюблённый, это чувство захватывает его целиком, без остатка. Он запросто продаст Родину, отца родного, мать-старушку; он украдёт, зарежет, подожжёт, и даже сам не сообразит, чего наделал.
   Со стороны влюблённые производят неприятное впечатление.
   Оставишь их одних на пять минут, кофе поставишь, вернёшься — а они уже на пол свалились. Или сидят, но рожи красные, глаза выпученные и языки мокрые. И сопят.
   Влюблённые вообще много сопят, чмокают и хлюпают. Из них всё время что-то течёт. Если влюблённых сдуру положить спать на новую простыню, они её так изгваздают, что только выбросить.
   Если влюблённый один, то у него есть Предмет Любви.
   Если Предмет Любви по легкомыслию впустит такого влюблённого хотя бы на пять сантиметров внутрь, он тут же там располагается, как маршал Рокоссовский в немецком городе, вводит комендантский час и расстрел на месте, берёт под контроль внутреннюю секрецию и месячный цикл. При этом он редко оставляет потомство, потому что всё время спрашивает: «Тебе хорошо? А как тебе хорошо? Как в прошлый раз или по-другому? А как по-другому?»
   Зато когда влюблённого оттуда прогоняют, он немедленно режет вены и выпрыгивает в окошко. Звонит через два часа в жопу пьяный и посылает нахуй. Через две минуты опять звонит, просит прощения и плачет. Такие влюблённые вообще много плачут, шмыгают носом, и голос у них срывается.
   Одинокого влюблённого на улице видно за километр: голова у него трясётся, потому что газом травился, но выжил; идёт он раскорякой, потому что в окошко прыгал, но за сучок зацепился и мошонку порвал. А на вены его вообще лучше не смотреть — фарш магазинный, а не вены. Но при этом бодрый: глаза горят, облизывается, потому что как раз идёт Выяснять Отношения. Он перед этим всю ночь Предмету Страсти звонил по телефону, двадцать четыре раза по сто двенадцать гудков, а теперь торопится в дверь тарабанить, чтобы задавать Вопросы. Вопросы у него такие: «Ты думаешь, я ничего не понимаю?», «Почему ты не хочешь меня понять?» и «Что с тобой происходит?».
   Ещё он говорит: «Если я тебе надоел, то ты так и скажи» и «Я могу уйти хоть сейчас, но мне небезразлична твоя судьба». Ответов он никаких не слушает, потому что и так их все знает.
   А ещё иногда он напишет стишок и всем показывает, стыда у них вообще никакого нет.
   В целом же влюблённые — милые и полезные существа. О них слагают песни и пишут книги. Чучело влюблённого с телефонной трубкой в руке легко может украсить экспозицию любого краеведческого музея, хоть в Бугульме, хоть в Абакане.
   И если вам незнакомо это самое прекрасное из чувств, вас это не украшает.
   К сожалению, вы — примитивное убогое существо, мало чем отличающееся от виноградной улитки или древесного гриба. На вас даже смотреть противно, не то что разговаривать.
   До свидания.

События

   Проснулся под утро попить тёплой воды из-под крана. Как-то зелено.
   Выглянул в окошко: снег. Светится. Вот же, блядь, погодка, а? Май месяц называется. Я думаю, это всё потому,
   что в космос летают, сволочи, озоновые дыры пробивают. Надо запретить летать в космос, они же ещё, знаете, говно выбрасывают, которое втроём за полгода насерут, а оно потом нам на головы валится. Говно, оно в атмосфере не горит и в воде не тонет, на то оно и говно.
   По радио передали, что курс доллара семь копеек за сто. А у меня никаких долларов всё равно не осталось.
   Посреди площади сидит милиционер и плачет. Наверное, с ума сошёл. Это бывает. С милиционерами реже, чем со всеми остальными, но тоже бывает. Они ведь почти люди, мало ли что там у них разладиться может — свисток потерял или ещё что-нибудь.
   Африка утонула. Раскололась на четыре части, три утонули, а четвёртая улетела и ёбнулась в Австралию. Австралия вдребезги. Негров ни одного живого не осталось, ни единого. Даже те, которые в Америке жили, все умерли. Кто стоял, кто сидел, кто в баскетбол играл — хлоп, и нету. Умерли. Одни зубы на полулежат. Жалко, конечно, они весёлые были, всё пели, плясали, в ладоши хлопали.
   В Москве нефть нашлась. Много. По пояс. Все перемазались, как свиньи, грязные, воняют, липкие, глаза бы на этих москвичей не смотрели. Теперь зато никто там не курит и свет не включает: ёбнет потому что.
   Президент повесился.
   Пришёл утром весёлый, шутил, потом попросил в кабинет стакан чаю с лимоном, принесли, а он уже холодный, чай-то. Потарабанил пальцами по столу и повесился. Хороший был президент, совсем почти новый, ещё служил бы и служил. Вот оно как бывает.
   Я на работу пришёл — никто не здоровается. Поработал, приношу. Деньги, говорю, давайте. «Это что?» — спрашивают. «Работа», — отвечаю. «Какая работа?» — «Вот, вот и вот», — показываю. «Зачем?» — спрашивают. «Чтобы красиво было, вот звёздочки, видите — тут и тут». — «А ты кто? — спрашивают. — Мы тебя в первый раз видим, а ну пошёл нахуй отсюда».
 
   Ну нахуй и нахуй, как будто меня никто раньше не посылал. Денег не дали, конечно. Да на них всё равно ничего хорошего не купишь — во всех магазинах одни гвозди отравленные продают. В продуктовом, в книжном, в рыбном — гвозди. Где-то нахваливают, дескать, сильно хорошо отравленные, а другие морду воротят, мол, хочешь бери, хочешь не бери, насрать нам.
   Ну и мне насрать. Пошёл домой, спать лёг.
   Проснулся утром — тепло, снег растаял, одни лужи зелёные.
   Включил радио. Доллар починили: что-то купили, что-то продали и спасли. Тысячу рублей он теперь стоит.
   Африка местами всплыла, местами подсыпали, чтобы карту не перерисовывать. Австралию бросили как есть — от неё всё равно никакого толку не было.
   Нашли одного негра — он пьяный в холодильнике заснул, из него теперь остальных негров обратно наделают.
   Нефть из Москвы через метро назад в Сибирь вытекла. Отмываются. Бензином, водкой, шампунем, у кого что в доме есть.
   Президента нового привели, точно такого же, у них там ещё много есть, оказывается.
   Я пришёл на работу, пожали руку, спросили про здоровье, деток. Денег опять не дали. Не помним, говорят, ничего не помним, как отрезало.
   В магазины всё обратно привезли. Гвоздей — ни за какие деньги не купишь. Ни отравленных, ни простых, но разбираются потихоньку.
   Нихуя-то в этой жизни не происходит.
   Ни-ху-я.

Дикая жизнь Гондваны

   Люди, на самом деле, ничего не умеют — совершенно ничего, даже самых простых штук, которые любой червяк
   умеет, или таракан, или, я не знаю, вообще какая-нибудь идиотская инфузория-туфелька.
   Например, люди не умеют есть, пить и продолжать свой род.
   Вот, допустим, собрались люди пожарить на полянке мясо, которое они называют шашлык, хотя за такой шашлык их засмеёт любой младенец кавказской национальности. Ну хорошо, так и быть — пусть это будет шашлык.
   Для этого людям необходимы следующие предметы: автомобиль, мангал, шампуры, уголь, водка, бумага, спички, соль, крутые яйца, кастрюля, дети, бабы, коврик, покрывальце, помидоры, полотенце, кетчуп и ещё около пятисот предметов. По дороге к такому месту, где можно жарить этот будто бы шашлык, люди вдруг с ужасом обнаруживают, что забыли взять вилки и штопор.
   А между прочим, место, в котором люди обычно жарят шашлык, никогда не располагается ближе пятидесяти километров от места, в котором эти люди живут в остальное время.
   Тогда они возвращаются домой, берут вилки и штопор, после чего у них в автомобиле кончается бензин.
   Люди наливают в автомобиль бензин, выходят на полянку, но тут же начинается дождь, а зонтиков они уже совсем наверняка не взяли.
   И вот сидят люди, злые и голодные, в своём вонючем автомобиле, и нюхают тот самый бензин, который только что в него с таким трудом залили, а рядом с автомобилем мокрая собака чавкает чем-то давно умершим, и совершенно при этом счастлива.
   Или вот сидел человек, сидел и вдруг решил продолжить свой род.
   Таракан в таких случаях просто оглядывается вокруг и, если мимо проходит другой таракан, он тут же на него вспрыгивает и без всяких затей продолжает свой род. Или не продолжает, если это, предположим, мужской таракан, — ошибки случаются со всяким. Или, возможно, он его сначала нюхает, а потом вспрыгивает — это всё лишние подробности, нам они не интересные.
   Человеку для того же самого необходимы: кровать, набор постельного белья, махровый халат, тапочки, ванна, мочалка, зубная паста, бритва, ужин при свечах и запасная зубная щётка. И то ещё неизвестно — продолжится род или не продолжится, и вообще чем всё это кончится.
   Муж-приехал-из-командировки — это ещё не самое худшее, честное слово.
   А ведь когда-то давным-давно люди умели всё.
   К зиме они выращивали на себе перья, сбивались в стаи и летели через Океан к волшебному материку Гон-двана, где всегда светит солнце.
   Там они откладывали в песок яйца и забывали про них тут же нахуй, и скакали голые по деревьям, пока не нападала на них Тоска по Родине, и тогда они отращивали у себя жабры, сбивались в косяки и плыли назад через Океан метать икру в Великих Сибирских Реках. А их пучеглазые дети сами по себе вылуплялись из яиц. И каждое пучеглазое дитё само выбирало, что ему на себе отращивать: перья или щупальца, ноги или клешни, четыре глаза, два хвоста, восемь ног или вообще всё сразу, чтобы выползти в таком виде на скалу, поблистать немного на солнце да издохнуть от полной неприспособленности к окружающей жизни.
   Но пришёл к людям однажды некий мудак — не то прометей, не то Бог Ра, сам при этом из себя редкостное чучело. И нарисовало им это чучело образец, как нужно Правильно выглядеть: две руки, две ноги, посередине Хуй. Сверху голова, а примерно посредине головы — нос. Женщина приблизительно такая же, в основных деталях, несколько только подробностей отличаются и Хуя вовсе никакого нет.
   И послушались люди чучела, и начали стараться быть похожими на то, что им нарисовали. Но ничего у них, конечно, не вышло, потому что как ни старайся, а всё равно ноги колесом, нос кривой и брюхо висит.
   Загрустили люди, задумались, а от задумчивости, как всем известно, ничего хорошего не выходит. Вот и повыпадали у людей перья, засохли у людей жабры и отвалились у людей хвосты.
   И подул холодный ветер, и волшебный материк Гон-двана раскололся весь и утонул нахуй, или, может быть, получились из него Африка и Америка — никто уже этого не помнит. И остальные все животные тоже стали Как Положено: кому велено чирикать — те не мурлыкали, а сидели на мокрых ветках, шмыгая клювами. И люди тоже сидели в своих шалашах, стучали зубами от холода и кормили сморщенными сиськами вечно орущих своих младенцев.
   И всё-всё на свете люди с тех пор забыли. Ездят они с тех пор в разных железных и деревянных тележках, летают в железной трубе, спят в коробке, умирают в другую коробку.
   Только перед тем как родиться, им ещё разрешают побыть немного рыбкой и птичкой, но они и этого потом не помнят.

Немного Фашызма

   Есть мы и есть они.
   Они сразу знают, как нужно, а мы это узнаём, когда нам дадут хороших пиздюлей. Или учительница на нас так накричит, что мы поймём, что так нельзя себя вести.
   Потом мы, когда поймём, как правильно, то, может быть, у нас иногда будет правильнее, чем у них, и мы даже будем на них покрикивать, но это редко. Нет, впрочем, вообще не бывает, чтобы мы мастером на производстве или в тюрьме авторитетом.
   А ещё мы боимся после одиннадцати громко кричать, а они включают в шесть часов утра электродрель.
 
   Мы, блядь, разные. Когда мы сидим за одним столом, нам друг задруга неудобно, потому что говорим не то, не так и не тем голосом, и лучше бы ушли уже кто-нибудь нахуй.
   Если они молодцы, то мы мудаки, и наоборот.
   Их женщины никогда с нами не ебутся, а если напьются пьяные и поебутся, то потом очень нами недовольные. Наши женщины точно с ними время от времени ебутся, но от этого уже вообще всех тошнит.
   Мы хорошо все друг друга различаем. Когда мы уходим, они говорят «ну наконец-то». А мы сразу за дверью прислоняемся к стене и говорим «ой блядь!».
   Нам нужно как-то научиться делать так, чтобы они не приходили, и им тоже нужно навсегда понять, что мы им нахуй не нужные и пользы от нас никакой.
   Тогда мы будем друг друга все любить или хотя бы вспоминать иногда с удовольствием.

Общая Теория Поля

   Когда-то однажды давно физик Эйнштейн, которого сейчас если кто и помнит, то только по рекламе пива, решил изобрести Общую Теорию Поля.
   Казалось бы, решил и решил, нам-то что за дело: все эти физики-математики за последние несколько тысяч лет наизобретали невозможное количество совершенно никому не нужной Хуйни. Ну, вспомнить хотя бы секанс-косеканс и так никогда никому и не пригодившуюся в жизни теорему Пифагора. Но вся эта Хуйня хотя бы не вредная: лучше пусть уж наши дети её изучают, чем пи-писки друг другу показывать.