Почесали врачи в затылках резиновыми перчатками и написали справку: такой-то умер вроде как от гипертонии.
   В загсе эту справку почитали, тоже в затылках почесали и выписали свидетельство. И там, где причина смерти — написали специально неразборчивым почерком: «вроде как гипертония».
   Смешно даже читать такое, ей-богу.
   Хорошо, что свидетельство это так никто из загса не забрал. Оно там до сих пор лежит в архиве. И все в нём есть — и номер, и печать, и фамилия даже какая-то.
   Откуда они её взяли — эту фамилию? У него и фамилии-то никакой не было. Так, просто один человек.

Кепка

   Один человек купил себе в магазине кепку. Надел её тут же себе на голову и пошёл домой. олько замечает он, что все люди на него оборачиваются и ласково так улыбаются.
   Человек, конечно, тут же заволновался. Люди, они просто так никогда ласково не улыбаются. Только если у тебя спина краской измазанная или ширинка расстегнутая.
   Проверил он потихоньку ширинку — нет, всё нормально на этот раз. Может быть, думает, они на кепку улыбаются? Тоже непонятно. Ладно бы, она была какая-нибудь зелёная с красными драконами. Да нет — серенькая, в мелкий рубчик. Ну и ладно, подумал человек, пусть себе улыбаются. Может быть, они над штанами моими смеются. Штаны у него и правда не очень хорошие были.
   Идёт он себе домой, как вдруг подходит к нему женщина и говорит. Я, говорит, когда увидела, какой вы замечательный, так желаю, не сходя с места, вам отдаться прямо здесь, на мостовой.
   Ну, зачем же на мостовой, удивился человек. Пойдемте лучше ко мне в гости. Я, например, чаю купил недавно.
   Пришли они к нему домой. Человек кепку снял и повесил на вешалку.
   А женщина как закричит. Как ваше фамилие, кричит. Вы как меня сюда заманили, у меня даже муж есть. Не иначе, кричит, вы надо мной надругаться задумали.
   И, хотя её никто и не удерживал, она всё равно вырвалась и убежала вниз по лестнице.
   А человек пожал плечами и стал телевизор смотреть. Только никак у него из головы эта женщина не выходит.
   Посмотрел он ещё телевизор и понял, что кепка эта не простая. Её когда наденешь, то все сразу видят, какой ты на самом деле замечательный. А без кепки не видят. Плевать они хотели.
   Посмотрел он ещё телевизор.
   Ну и что, думает, буду я в этой кепке ходить, а потом она свалится, и все закричат «а как ваше фамилие». Не хочу я никого обманывать, думает.
   Встал он тогда, взял кепку с вешалки, выбросил её в мусорное ведро, а ведро во двор в бак вынес, не поленился.
   Пришел домой и опять стал смотреть телевизор. А сам все про кепку думает.
   Можно, например, думает, пришить к кепке лямочки и завязать на подбородке. И никто меня, такого замечательного, ни в чём не заподозрит и не спросит, почему я в кепке купаюсь. Я же никого обманывать не собираюсь. Я же и в самом деле замечательный, только никто этого никогда не замечает, потому что штаны у меня не очень хорошие. Или ещё почему-нибудь. Зря, думает, я эту кепку выкинул.
   Вскочил он, побежал во двор, а мусорные баки, оказывается, уже увезли. Три месяца не увозили, а тут за пять минут подъехали и увезли неизвестно куда.
   Вернулся человек домой, лёг на свой диван и, конечно же, не умер.
   Так и живет он до сих пор, телевизор смотрит. И никто не знает, какой он на самом деле замечательный.
   Да нет, конечно же, всё было не так.
   Кто же станет такую кепку выкидывать? с ней же огромные тыщи зарабатывать можно.
   Этот человек пришил к своей кепке тесёмки и завязал покрепче под подбородком.
   И действительно — все у него теперь есть. И жена, и любовницы три штуки зачем-то, и квартира, и мебели откуда-то полный дом привезли. Кепка, конечно, грязная стала, воняет. Только никто не обращает на это внимания.
   Соберутся, бывало, у него двести человек гостей и пляшут до утра. А человек этот сидит на диване, телевизор смотрит. И всё время думает.
   А что, думает, случится, если я сейчас тесемки развяжу?
   А я так думаю, что ничего такого особенного уже не случится.

Троллейбус

   С одним водителем приключилась такая незадача: от него уехал его собственный троллейбус.
   Водитель вышел на перекрестке, когда у троллейбуса слетели рога, а какой-то рычажок выключить забыл. Или сломалось что-то, это не важно. Важно, что когда он поставил рога на место, троллейбус взвыл и уехал.
   Пассажиры делали водителю какие-то знаки в заднее окно, потом троллейбус затерялся в толпе грузовиков, а водитель всё стоял неподвижно и смотрел ему вслед.
   «Ну вот… И троллейбус…» — сказал он наконец, вздохнул и пошел в рюмочную.
   Там он заказал стакан водки, выпил, поднял воротник тулупа и, ссутулившись, пошел домой.

Пистолет

1
 
   Иван Иванович купил себе на базаре пистолет.
   Вообще-то сначала он хотел купить луку. Потому что макароны без лука — это совсем одно блюдо, а макароны с луком, если его поджарить на постном масле, совсем другое. Иван Иванович любил питаться разнообразно.
   Только в овощном магазине ему что-то такое вместо луку насыпали, что даже Иван Иванович на них обиделся и пошёл на базар.
   А там к нему возьми да пристань какой-то цыган. А может, и не цыган, но борода рыжая из ушей по всему телу растёт. Купи, говорит, пистолет, от сердца отрываю. Иван Иванович отказывался-отказывался, но цыган этот показал ему какой-то ножик из-под тулупа. Пришлось купить. А на лук и денег не осталось совсем.
   Пришел Иван Иванович к себе домой и сел на табуретку думать — как бы с этим пистолетом поступить. Наконец придумал и положил его в кастрюлю, а кастрюлю поставил на антресоль, которая ещё от строителей недоделанная осталась.
   Только среди ночи начал кто-то ему в двери кулаком стучать. Вскочил Иван Иванович, открыл — а там милиция стоит, сердитая. Ну-ка, говорит, показывайте, кого прячете. А кого прятать-то? От Ивана Ивановича как жена десять лет назад ушла, так больше никто и не приходил.
   Так ему милиция и поверила.
   Весь дом перерыла, но зато нашла в холодильнике какой-то кусок мяса, очень подозрительный. Иван Иванович и сам, когда принёс его из куриного магазина, долго рассматривал — очень уж волосы из него удивительные росли. Милиция тут же стала кричать, что нужно, мол, искать голову от этого куска, и полезла на табуретку, чтобы проверить антресоль. Но табуретка, наверное, была не очень хорошая, потому что милиция с неё свалилась и расквасила себе всю морду.
   Обиделась тогда милиция на Ивана Ивановича и ушла куда-то к себе в отделение. А Иван Иванович глаз распухший пальцем вывихнутым потрогал и решил, что надо бы пистолет куда-нибудь получше перепрятать.
 
2
 
   И опять спать лёг.
   А когда постучали в двери, Иван Иванович даже ничуть не удивился. Уж если десять лет никого не было, то потом обязательно будут всю ночь в дверь барабанить.
   Открыл Иван Иванович дверь, а там тёща его бывшая стоит. И мужчина с ней какой-то.
   «Здравствуй, — говорит, — Ванька».
   «Здравствуйте, — отвечает Иван Иванович, — Пелагея Матвеевна». А сам думает, что может и не Матвеевна. Может, Михайловна. Сколько лет прошло.
   «Дурак ты, Ванька, — говорит тёща. — Как был всю жизнь дурак, так дурак и остался. Какая я тебе Пелагея Матвеевна. Тем более что Васильевна. Я ведь жена твоя бывшая».
   Присмотрелся Иван Иванович — и правда жена. Только на тёщу очень похожая десять лет назад. Интересно, думает Иван Иванович, а на кого сейчас теща похожа? Неужели на жену?
   Пока он всё это думал, та уже давно зашла и стала по квартире ходить. Она, ещё когда с Иваном Ивановичем жила, тоже, бывало, домой неделю не ходит, а потом вернётся и давай по всем углам заглядывать. Принесёт с кухни помаду и страшным голосом спрашивает: «Это что такое?» Ну что тут ответишь? Помада, она и есть помада.
   Только на этот раз она ничего не нашла. Богато, говорит, живёшь. Чаем бы хоть попоил. А мужчина её уже на табуретке уселся, серьезный. Муж, наверное, новый. Хотя, какой он новый? Плешивый весь какой-то. Вот пиджак на нем — да, пиджак новый. Сидит и молчит. Непонятно только — стесняется или брезгует.
   Его Иван Иванович тоже вспомнил. Он у них однажды полгода жил. Тоже всё молчал. Иван Иванович даже не знал, как его зовут. Ему ещё жена в комнате на полу стелила. Давно это было.
   Пока Иван Иванович всё это вспоминал, заходит вдруг жена на кухню, а в руке у неё пистолет. Оказывается, она за пять минут уже опять свои порядки навела и решила стол разложить. Места ей мало, что ли?
   Ты что, говорит, застрелиться решил?
   Иван Иванович даже руками развел. Про цыгана ей рассказывать, что ли?
   Да так, говорит, сам не знаю, откуда взялся.
   Ну, тогда, говорит жена, ни к чему он тебе, ещё стрельнешь в кого-нибудь. И спрятала пистолет к себе в сумочку.
   Иван Иванович чуть не подпрыгнул от радости. Слава Богу, думает, пусть забирает. Ни к чему он мне, этот пистолет.
   Напоил он их чаем. Хотел было мяса сварить, но жена, оказывается, его уже выбросила в мусорное ведро. Ну, выбросила и выбросила. Иван Иванович не стал с ней спорить. Он и раньше-то не очень спорил, а теперь и вовсе разучился.
   Проснулся он рано утром на кухне, собрал газеты с полу. Выходит в коридор — а дверь настежь открыта. Ушла, значит, жена с мужчиной своим.
   Закрыл Иван Иванович дверь и пошел в комнату, матрас свернуть. Опять в двери стучат.
   Вот ведь, думает Иван Иванович.
   Открыл двери, а там цыган давешний стоит и головой качает. Что же ты, говорит, такой-сякой, пистолет кому попало отдаёшь? На, говорит, держи, и больше никому. Последнее мое тебе предупреждение. И ушел.
   Иван Иванович долго ещё потом в дверях стоял. То на пистолет посмотрит, то в подъезд. Пусто в подъезде, тихо. Только помада чья-то на ступеньке валяется раздавленная.
 
3
 
   Вернулся Иван Иванович назад в комнату, положил пистолет прямо посреди стола и на табуретку сел. Сидит, ждет.
   Только в дверь никто больше не стучит.
   Встал Иван Иванович с табуретки, выглянул в подъезд — тихо. Борщом только очень пахнет.
   Запер он дверь и опять сел. Вдруг слышит шаги чьи-то на лестнице. Вскочил Иван Иванович, к двери подошел, послушал — да нет, мимо кто-то прошел.
   Снова сел Иван Иванович на табуретку. Посидел немного, потом пошел в окно выглянуть. И как раз вовремя — подъехала к подъезду машина, открылись у нее все четыре двери, и вышли четыре мужчины в пальто, все одинаковые. И в подъезд зашли. Побежал Иван Иванович, из квартиры выглянул, прислушался — тихо.
   И борщом пахнет так, что даже страшно становится.
 
4
 
   В понедельник утром Иван Иванович проснулся, послушал радио и пошел на службу. А пистолет так и оставил на столе лежать.
   Зато по дороге на службу произошло с Иваном Ивановичем странное происшествие. Как только он залез в троллейбус, все люди побежали к дверям, чтобы на улицу выйти. Так торопились, что даже одну старушку убили. Старушка сама кричала: «Ой, убили, люди добрые!»
   Иван Иванович посмеялся над старушкой и подумал, что сзади, наверное, ещё один троллейбус, пустой, поэтому все туда и побежали. А ему зачем куда-то бежать? Ему и в этом троллейбусе места хватает. Тем более что на каждой остановке люди вроде как к троллейбусу подбегут и начнут лезть друг другу по головам, а потом как бы передумают и назад пятятся. Те, которые ещё не передумали, сзади напирают, кричат друг на друга. В общем, шуму много, а троллейбус постоит-постоит и дальше пустой едет.
   Очень удивительные они, эти люди. Раньше Иван Иванович сильно на них удивлялся, а потом ничего, привык.
   Так он и доехал до самой службы.
   А больше в этот день с ним ничего не случилось. С Иваном Ивановичем вообще редко что случалось. Пистолет только этот.
   Вернулся Иван Иванович вечером домой, открыл дверь, зашёл.
   А пистолета на столе нет.
 
5
 
   Сначала Иван Иванович подумал, что его ограбили. Потом посмотрел вокруг — всё на месте. И стол, и матрас, и табуретка тоже на месте. Радио на стене висит.
   Пошёл он тогда к двери. Там вокруг замка фанерка была такая, чтобы он не вываливался. Нет, фанерка на месте и гвоздями прибита.
   Никто, значит, дверь не ломал, а то как бы её снаружи приколачивать?
   Подошёл Иван Иванович к окну, вниз посмотрел — даже страшно подумать. Восьмой всё-таки этаж. А лифт уже который год не работает. Как дом построили, так и не работает.
   Нет, ничего Ивану Ивановичу не стало понятно. Попил он чаю, радио послушал и спать собрался.
   Развернул он матрас, а в нём пистолет лежит. Ну что с ним поделать, а?
   Положил Иван Иванович пистолет назад на стол. Вдруг в дверь как забарабанят! Испугался Иван Иванович, схватил пистолет со стола и завернул назад в матрас. Подошёл к двери, послушал — тихо. Открыл — нет никого.
   Пришлось Ивану Ивановичу и эту ночь на газетах спать. Оно бы ничего, матрас, он тоже не очень мягкий, только вот шуршат эти газеты. Да и странно было бы, кабы не шуршали. Газеты все-таки.
 
6
 
   А ночью Иван Иванович проснулся от страшной стрельбы. Кричит кто-то на неизвестном языке и палит во что ни попадя. Или, может, один палит, а другой кричит. Поди разберись.
   Сначала Иван Иванович сильно испугался, а потом вспомнил, что у него внизу живёт один сосед. Ему ночью специальное кино показывают для тех, кому утром на службу не надо идти. Тем, которым на службу, им другое кино вечером показывают — постановку какую-нибудь, или балет, или новости разные.
   А у Ивана Ивановича и вовсе никакого телевизора не было. Поэтому он не стал на соседа обижаться и опять заснул.
   Утром он проснулся, умылся и пошёл посмотреть, как там пистолет поживает. Развернул матрас — лежит, живой-здоровый и тёплый даже.
   Оно и понятно — если бы Иван Иванович всю ночь в матрас завернутый проспал, он бы тоже теплый был. Это вам не на газетах спать.
 
7
 
   Вышел Иван Иванович на улицу, пришёл на остановку, а там уже совсем что-то непонятное творится. Во-первых, темно, хоть глаз выколи, а во-вторых, ни одного живого человека.
   И ветер дует.
   Постоял Иван Иванович совсем даже недолго, а уже троллейбус подходит.
   Обрадовался он, зашёл. Смотрит, а троллейбус опять совсем пустой, только один человек впереди сидит, в шляпе, а из-под шляпы волосы рыжие во все стороны торчат. Ну, Иван Иванович, понятное дело, не стал бежать этому человеку в лицо заглядывать. Он, как раз наоборот, сел потихоньку сзади и стал смотреть в окошко.
   А за окном темно совсем, даже окна в домах не светятся. И троллейбус мчится со страшной скоростью без всяких остановок. А куда едет? Ничего не понятно.
   Ивану Ивановичу, чтобы до службы доехать, нужно три раза повернуть, чтобы у троллейбуса хоть один раз рога с проводов слетели.
   А тут едет он все прямо и прямо. Хотя, может быть, Иван Иванович так из-за этого рыжего разволновался, что и не заметил. Может быть, и так.
   Но рога ни разу не слетали, это точно. Потому что Ивану Ивановичу, ещё когда он сел, показалось, что за рулем и водителя-то никакого нет. Если бы рога слетели, водитель бы вышел, и Иван Иванович сразу бы понял, что ошибался. Только никто никуда не выходил.
   А троллейбус всё едет и едет. У них в городе и улиц таких длинных не было. Да Бог с ними, с улицами, а вот водитель — это другое дело.
   Тут пассажир впереди встает и идёт к Ивану Ивановичу. Идет и за сиденья хватается, потому что троллейбус очень сильно из стороны в сторону качается.
   И улыбается золотыми зубами.
   Подошёл он, достал из кармана пистолет, тот самый, прижал его Ивану Ивановичу к зубам и выстрелил.
   Очень это больно, когда все зубы вылетают.
 
8
 
   Сидит Иван Иванович на матрасе и за зубы держится.
   Потом уже понял, что приснилось это ему всё. Интересно, думает Иван Иванович, а жена тоже приснилась? А про то, что цыган приходил? А вдруг и пистолет приснился? Как же это узнать? Не спросишь ведь никого.
   Думал-думал Иван Иванович и придумал. Нужно в холодильнике посмотреть. Если кусок мяса там лежит, значит, жена приснилась. А если жена приснилась, то очень может быть, что и всё остальное тоже.
   Хотя, кто его знает. Но лучше бы, чтобы приснилось.
   Пошел Иван Иванович на кухню, холодильник открыл. Смотрит — а мясо на месте. То самое, с волосами.
   И пистолет рядом лежит, весь льдом покрытый.
 
9
 
   Проще всего, конечно, подумать, что Иван Иванович взял, да и сошел с ума. Ну, с ума-то сойти — дело нехитрое. А пистолет? Лежит он в морозильнике, и всё тут. Номер на нём кто-то напильником спиливал, да так и бросил.
   Ивана Ивановича можно, конечно, отправить в сумасшедший дом. А пистолет куда? В милицию?
   Много эта милиция в цыганах понимает.
   Уже потом, кстати сказать, проверила милиция этого цыгана, когда он на базаре сову вареную продавал. Ну и что? Выяснилось, что он вовсе не цыган, а француз. Французы, они, оказывается, тоже рыжие бывают.
   Пожала милиция плечами и отпустила цыгана восвояси. Нельзя же, в самом деле, сажать француза в тюрьму только за то, что он совой вареной торгует.
 
10
 
   Поэтому пусть всё будет как есть.
   Пистолет лежит в холодильнике, а Иван Иванович сидит на табуретке и слушает радио. По радио как раз передают какие-то новости.
   У них, на радио, всегда есть разные новости. Да оно и не удивительно. Много чего на свете случается.

Фокусник

   Один фокусник выкинул такую штуку: взял и распилил ножовкой живую женщину.
   Он вышел на арену и спросил, кого распилить ножовкой? Эта женщина из второго ряда и выскочила. Может, клюкнула лишнего, а может, из деревни приехала — не знала она, что пилят всегда только специальных подставных женщин, которым всё как с гуся вода.
   Ну и распилил её фокусник напополам, всю арену кровищей залил, сам весь перемазался, как свинья. Женщина сначала орала, а потом ничего, затихла.
   Допилил он её, раскланялся и собрался за кулисы уйти. А публика ногами топает: требует женщину обратно. Фокусник руками разводит: «Как же я вам её обратно отдам, если у вас на глазах только что её распилил? Я же фокусник, а не волшебник!»
   Тут одна старуха как закричит, что мало того, что крупа в магазине каждый день дорожает, так ещё и живых людей при всём честном народе среди бела дня ножовками пилят, да ещё деньги с них за это дерут!
   Набросилась публика на фокусника, чтобы его на части разорвать, но, к счастью, милиция его спасла и в тюрьму посадила.
   Стали в тюрьме выяснять — может быть, это сумасшедший фокусник? Привели к нему доктора, тот его молоточком постучал, про папу-маму расспросил — нет, совершенно нормальный! Такого нормального не каждый день и на улице-то встретишь.
   «Зачем, — спрашивает доктор, — вы живую женщину распилили?» — «А как же ещё? — удивляется фокусник. — Я же при всех пообещал, что распилю, мне что, перед людьми позориться? Давши слово — держись!»
   В общем, взяли этого фокусника и расстреляли, раз он не сумасшедший.
   А за что расстреляли, спрашивается? Он же с ножовкой за этой женщиной не гонялся, она сама к нему пришла.

Колечко

   Как-то раз одна женщина забыла у одного мужчины на комоде колечко.
   Мужчина это колечко нашёл и тут же напялил на мизинец: интересно ему было — налезет ли? Налезло.
   Только хлоп — и нету мужчины, пропал. Ни рук, ни ног, ни мизинца того, на который надевал колечко. И непонятно: как его теперь снимать, да и снимать тоже нечем.
   Повисел мужчина немного в воздухе. Ну, думает, сейчас прискачет ко мне с ледяным мечом Ангел Чорный на Коне Бледном.
   Нет, никто не скачет.
   Ещё немного повисел. Тут подул из окна сквозняк, и выдуло мужчину через дверные щели на лестничную площадку. А там как раз соседи только что рыбу пожарили. Перемешался мужчина с рыбным воздухом — вот и нет человека.
   А ведь собирался он всю зиму заклеить окно. Купил даже на базаре специальные полоски, якобы липкие, но они не прилипли нихуя: отвалились и скрючились. Ну и ладно, подумал мужчина, в следующую зиму заклею.
   Нет! Обязательно, обязательно нужно заклеивать окна. Даже если кажется, что будто бы скоро весна, всё равно нужно.
   А самое главное — ни за что нельзя трогать женских колечек: один только Чорт знает, что там наши женщины на пальцах носят.

Город-3

   Только не надо на меня кричать.
   Да, я разрушил этот город. Сам придумал, сам разрушил. Мой город — что хочу, то и делаю. Одним городом больше, одним меньше.
   Всё равно вы не знаете ни одного обвинения, о котором я бы уже не подумал.
   Никакого плана не было. Всё сочинялось на ходу.
   Собака задирала ногу, и вырастало дерево с русалкой на самой толстой ветке, а другая ветка, плавно изгибаясь, заканчивалась удавленником. И всё это мимо, мимо, как декорация, призванная изображать движение повозки в бездарно драматическом театре моего самого первого и неудачного города. Я тогда ещё ничего не разрушал сам и поэтому, выхватив из рёберной части толстомясой империи солидный кусок, сделал свой первый город столицей этой грудинки, нагнав туда подневольных переселенцев в шелковых шарфах с сотовыми телефонами, от всей души ненавидевших это пыльное образование с морозами в августе и комарами в январе. А уже эти переселенцы сами позвали разноцветных турков, которые и не оставили от того города камня на камне. Не то ещё две тысячи лет я спотыкался бы на одной и той же кочке, родной и тошнотворной, как детсадовское какао.
   А этот город был уже третьим. Мне казалось, что я чему-то научился на первых двух.
   Я старался. Придумал медленный снег на трамвайных путях, а самих трамваев нарочно придумывать не стал, они сами потом откуда-то появились, от какой-то моей же незаметной подлости, а может, на стене начеркал какую-нибудь каббалистическую загогулину, не знаю… Эти трамваи невозможно было выследить и уничтожить, потому что появлялись они только один раз, в пять часов утра, грохоча чугунными колесами и разрушая мой дом тогда, когда не открыть глаз и не оторвать головы, когда ночь уже кончена, а утро ещё неизвестно, настанет ли.
   Посреди города я сочинил дерево, ветки которого на этот раз были слишком тонкими, и поэтому бледная русалка с бесцветными глазами уже не сидела на них, а тянулась к нескончаемой черешне под неусыпным надзором матушки в халате с одной пуговицей на все случаи жизни. Однажды я напустил на город небольшой потоп, который затушил в нем все огни, кроме моей неотвратимой свечки, и русалка, впервые в жизни оторвавшись от черешни, пришла посмотреть ко мне в окно.
   Еще в первом городе я узнал о шарообразности этого мира. Помню, как я смотрел в спину уходящему навсегда человеку, наблюдая, как сначала исчезают его ноги, потом плечи, голова… И вдруг я понял, что он никуда не уйдет, а будет появляться из-за спины снова и снова, до скончания времен. Поэтому свой третий город я окружил горами. Нет, не для того, чтобы защититься ими от все возрастающего числа ушедших людей, на самом деле эти горы были всего лишь оптической иллюзией, я проверял — сколько ни иди, они отодвигаются всё дальше и дальше, как радуга. Но, во всяком случае, они хотя бы закрывали отвратительную в своей непрерывности линию горизонта.
   Я потихоньку обживал свое новое пространство, размечая улицы и кварталы желтыми каракулями на снегу и пеплом, сыпавшимся с измятых сигарет.
   Но уже тогда город стал вести себя неправильно. Однажды я проснулся ночью на совершенно незнакомой улице, до того темной и прямой, что она просто не могла бы прийти мне в голову. На ней жили кашляющие от злобы собаки, и когда она всё же закончилась, я снова увидел ненавистную линию горизонта, из-за которой выползала на бесконечную помойку алюминиевая луна. Крекс, фекс, пеке. Я порылся в карманах, да где там… Папа Карло опять остался без новой куртки.
   Из города в разные стороны уходили рельсы, и, отправившись по ним путешествовать, в самом конце я обнаружил своего высохшего предшественника с неестественно настоящими ногтями на чёрных перебинтованных ногах и покрытый мелкими трещинами портрет дамы с глазами русалки, смотрящей на свечку в моём окне.
   А на обратном пути меня подкараулил и схватил невзаправдашний горбун в белом халате. Он смешивал в пробирках волшебные жидкости и разрешил мне подуть в стеклянную трубочку, чтобы жидкость в пробирке задымилась и окрасилась в рубиновый цвет, ух ты!
   Очевидная банальность горбуна предлагала усомниться в его реальности, и я ушел от него, уже не помню как, позволив ему пытать до скончания времен усталых путников с рюкзаками, полными жухлых трав. Это была чужая территория, там я был не хозяин.
   Но пока я путешествовал по рельсам, город усомнился уже в моём существовании. Возможно, виной тому была та же самая банальность, на которую с идиотской настойчивостью указывали зеркало в затоптанной прихожей и черный бюстгальтер, третий месяц сохнущий на трубе в ванной.
   Город торопливо переделывал придуманных мной людей, он задавил машиной счастливую бабушку с белым платочком, плясавшую возле пивного ларька, замусорил все улицы и перегородил их троллейбусами со сваренными коротким замыканием рогами. Он населил город близнецами-милиционерами, которые размножались простым делением. Я сам однажды видел — стоял на углу сержант, потоптался как-то странно, глядь — а их уже двое. И лица у них одинаковые, и звания, и фамилии даже.
   И прохожие, которых я придумывал, чтобы было не скучно ходить по улицам, стали какими-то пыльными и застиранными. Их по утрам вывозили древними растрескавшимися автобусами из каких-то хранилищ на краю города и туда же свозили по вечерам, сваливая как попало, вперемешку с прохудившимися молочными пакетами.