— Скорее! — Амулет жалит сердце сердитой пчелой. Трясущиеся руки не попадают в рукава. — С ним беда!
— Он здесь, у конюшни. Случись что, тревогу поднял бы внешний круг.
Темная тень сползает по белой стене, мерцая в свете луны фиолетовыми искрами…
— Серый!!!
— Стой! Вот ведь пакость… Серому твоему не помочь, а еще один труп мне без надобности. И так уж…
С ядовитым шипением клок фиолетового тумана поднимается над скорчившимся телом и медленно, пульсируя и противно колышась, поднимается в небо.
— Хвала Господу, — выдыхает капитан. И, набрав полную грудь воздуха, орет: — Тревога!
— Серый… очнись, Серый!
— Эй, ты не слыхал, что ли? Тревога! Вильчаки!
— Вильчаки, — тупо повторяет Лека. И спрашивает с внезапным ожесточением: — Разве не все равно, где именно я их встречу?
— Забыл, сопляк, с кем говоришь? Ты ж у меня все лето конюшню чистить будешь!
— Ну и ладно! — Амулет стынет, все сильнее холодит кожу, сейчас Серому еще можно помочь, но скоро, очень скоро будет поздно. А может, и сейчас не получится…
Чары братства… дружба и кровь, и общее причастие… желание и вера… хватит ли?
— Серый! — Лека держит побратима за руки — и течет в него охвативший Серегу смертный холод. Не согреть…
— А, к Нечистому в задницу, — в сердцах плюет капитан. — Сопляк… Эй, на стенах, что там?!
Некогда тормошить оглушенного потерей новобранца. Славный парень, да и дружок его погибший тоже… жалко. Но что ты за воин, если над ухом орут: «Тревога», а ты сидишь — чучело чучелом! — над безнадежно мертвым телом. Пусть только выживет… терять друзей каждый учится сам, а вдолбить уважение к порядку — дело капитана.
«Серый… живи, пожалуйста. Пожалуйста, Господи! Я всю силу свою готов отдать до капли, всю, я выдержу, только помоги, Господи, помоги вернуть Сереге жизнь, ведь это в Твоей силе… в Твоей воле… Господи, пожалуйста… пусть живет… Серый, мой друг и брат! Господи… умоляю!»
Дикий вой режет уши. Вильчаки. Серый стоял на посту с коротким копьем, и Лека осторожно вынимает его из холодных пальцев побратима. «Пожалуйста, Господи…»
Темнее ночи черная тень прыгает, целя в горло. Лека наугад принимает волчью тушу на копье, мимоходом порадовавшись ватнику, валится на землю рядом с Серым. В боковом перекате выхватывает левой рукой нож. Зря оборотням приписывают бессмертие. Может, они и впрямь живучи и век их дольше века людей, но убить оборотня не сложнее, чем обычного человека — или обычного волка. Лека успевает найти ножом горловую вену, и не помогает оборотню жесткая густая шерсть.
Лека освобождается из-под привалившей его туши как раз вовремя, чтобы подставить рукав под нацеленный к горлу бросок врага. И, ощущая всем существом своим рвущие кожу и мясо клыки, ожидая вот-вот услышать хруст собственных костей под волчьими зубами, успевает вогнать нож в неосторожно открывшееся горло вильчака. Выдергивает искромсанную руку из смыкающейся в агонии пасти, оставляя между зубами грязные клочья ваты. Хватает копье. И поражается нахлынувшему чувству полноты жизни, радостному осознанию силы, переполнившей его до краев и готовой выплеснуться.
А потом слабеет. Он не сразу это понимает — занят следующим оборотнем. Волк мельтешит перед глазами, перетекая из одного кусочка ночи в другой, волк собирается прорваться к Серому…
— Дайте огня! — орет кто-то диким голосом. — Факелов!
Вильчак мешкает лишний миг; Лека, сжав зубы, бьет без замаха, на авось: лишь бы успеть. Копье вонзается в оказавшийся неожиданно близким бок, волк рвется, древко выворачивается из потных ладоней; и тут вдруг слабеют ноги, и Лека садится на землю, удивляясь заглушившему яростные звуки ночного боя звону — тонкому, пронзительному звону не в ушах даже, а где-то в затылке. Он не успевает испугаться. Не раз потом гадал, чем кончилась бы та ночь, успей он испугаться. Но он теряет сознание, так и не попытавшись удержаться на краю тьмы.
— Новобранец Валерий, ты пренебрег действиями, предписанными тебе по тревоге. Проще говоря, наплевал на приказ командира. Мне вообще-то очень интересно, ты знаешь хоть, что для новобранца обычная награда за такие выкрутасы — смерть? А?
— Знаю.
— Ну и?…
— Тогда я не думал об этом.
— Да? Не думал? Ну, это не тянет на смягчающее обстоятельство.
— А если бы и думал, — Лека коротко выдыхает, — мне тогда было все равно.
— А сейчас? Новобранец Валерий, почему мне кажется, что тебе и сейчас все равно?
— После драки кулаками не машут, капитан. Что было, то было. Я признаю свою вину.
— Попробовал бы ты не признать! А я хочу знать, новобранец, о чем ты все-таки думал?
— Я был нужен Серому.
— Ты заставе нужен был, сопляк! На нас оборотни перли!
— Простите, капитан, но мне кажется, что я тогда… — Лека запинается, глядит прямо на капитана и опускает голову.
— Ты хочешь чем-то оправдаться?
— Нет.
Над заставой висит тишина. Долго… так, по крайней мере, кажется кое-кому из стоящих в ожидании под палящим полуденным солнцем.
— Почему же? — невинно интересуется капитан.
— Капитан, вы и сами знаете все, что я мог бы сказать.
— Что правда, то правда, — ухмыляется капитан. — Знаю и признаю перед всеми. Если бы не ты, вильчаки застигли бы нас врасплох. И ты сумел в одиночку завалить двоих, а третьего оставалось только добить. Неплохо для сопляка вроде тебя, Лека! И Сергий… не думал я, что такое бывает в жизни, а не в старинных байках. После всего этого твоя дерзость не тянет на смерть. Плети разве что… да ведь ты, обормот, и так на ногах еле стоишь!
Лека вскидывает голову — и натыкается взглядом на широкую улыбку капитана.
— Так что неделя тебе на поправку, а потом — конюшню чистить. Я тебя, сопляка, научу, что такое военный порядок.
О-ей, весело думает Лека… правильно говаривал отец Ерема, что история имеет свойство повторяться!
ОРДА
Время поджимает. Я думаю об этом постоянно: время. Я слишком много его отдал за то, что не расскажет о Смутных временах. За собственное удовольствие, за радость взглянуть на мир глазами Серого. Но — впервые не чувствую я вины, впервые не раскаиваюсь в любопытстве. Если б не оно, не любопытство мое, — не узнали бы мы о чуде Господнем. О настоящем, подлинном, истинном чуде.
Пусть — время. Можно поторопиться. Можно смотреть чаще — с некоторых пор это отнимает все меньше и меньше сил. И видения становятся длиннее… а что это как не знак — я все делаю правильно.
Но — время. Я должен думать о дознании. И я снова беру Лекин шнурок, «серебряную траву» королевы Нины… Могла ли она думать, что ее амулет станет защитой сыну ее падчерицы?
Мне нужно познакомиться с принцем Валерием. Так почему не выбрать для этого заставу?
Ночь, черное небо, и черная степь, и яркие, чистые, радостные звезды. Душистый ветер, неторопливый шаг лошадей, тявканье степной лисички и далекий крик совы. Пофыркивает кобыла Минека, позвякивают стремена, поскрипывает под Лекой седло. Дозор. От заставы к Сухоярке, потом, по широкой дуге, к Лисьей балке — проверить водопой.
Три дня, как на Сухоярке разбила лагерь семья Вечерней Совы. Дети Совы держат руку короля Андрия. Но застава присматривает за временными соседями: все-таки кочевники одной крови с Ордой.
Стойбище галдит не переставая. Визжит малышня, блеют овцы, ржут кони, вопят охотники, вернувшись с добычей. Женщины хозяйничают шумно, с перебранками. Вечерами вождь сидит со стариками: не то советуются, не то просто разговоры разговаривают. Кузнец допоздна правит ножи и кривые сабли. Трутся около воинов неугомонные мальчишки.
Едут по другому берегу дозорные. Они в своем праве, однако открыто следить за друзьями — оскорбление из тех, какие не прощаются. Они просто едут мимо.
— Минек, а кочевье надолго здесь? — Принц Валерий и сам прекрасно знает все тонкости кочевания: сколько Вагрик рассказывал о степной жизни! Но парню из столицы вроде как неоткуда это знать. И Лека задает вопросы.
— Навряд ли. К полной луне, верно, дальше двинутся. — Минек отвечает степенно, взвешивая слова. — Сушь идет, понял?
— Сухоярка высохнет вся?
— Ручеек останется. Самое опасное время.
— Ордынцы приходят только в сушь?
— Только. Но лучше ты забудь об этом. Ждать их надо всегда, так-то, малый.
— Почему тогда нас только двое?
— Дозор против Орды всяко не выстоит. Уж лучше заставе двоих потерять, чем десяток.
— Так, значит, мы просто «неизбежные потери»?
— Выручат, — усмехается возмущению новобранца Минек. — Ордынцы сразу не прикончат.
— Я слышал. — Лека знобко передергивает плечами. Да, он прекрасно знает, как убивают в Степи, Вагрик рассказывал и об этом. — Не знаю, стоит ли мир с халифатом таких соседей.
— А уж это, малый, не нашего ума дело. Мы — застава.
— Застава, — повторяет Лека. — Как сигнальный пост…
Сигнальный пост, задача которого — не остановить врага, а отправить своим весть. И, может быть, ненадолго задержать нападающих. Ровно настолько, чтобы успел подняться по тревоге ближний гарнизон.
— Дрейфишь, малый?
— Не без того, — честно отвечает Лека.
— Ну, эт ничего. Которые орут, что не боятся, те-то и ломаются. — Ветеран замолкает, слушает гвалт кочевья. Лека досадливо морщится: что интересного услышишь с другого берега! Минек, видно, на интересное и не рассчитывает: через пару минут он возвращается к разговору. — Иль тебе, как благородному, просто врать зазорно?
— Слушай, Минек, что вы все на мое благородство удивляетесь? Или для вас новость, что даже княжеский сын должен отслужить свое новобранцем?
— Сам-то ты, чай, не княжеский?
— Не-а. — Лека тихо фыркает.
— Вот и не знаешь, как княжьи сыновья служат, — назидательно поясняет Минек. — Или видал?
— Да как-то не присматривался, — признается Лека.
— Княжий сын, начнем с того, не на заставу служить послан будет, а в столичный гарнизон либо при отцовском отряде. Задания давать ему станут такие, чтоб почету поболе, а опасности не через край. А уж трибунал над ним устроить да все лето вместо отдыха навоз грести присудить, — Минек усмехается в усы, — да того капитана, что княжьего сына эдак прищучит, вмиг из капитанов разжалуют. Да и другие благородные, из тех, что попроще родом, тоже в столице либо при больших отрядах состоят. Там-то служба веселая, не с нами сравнивать. Ты, Валерий, не обижайся, коли не так скажу… ну не бывает такого, чтобы благородный юноша да на заставе отслуживал! А тыне чинишься, нос от наших рож не воротишь и за Серого — вона как… Мы уж думали, аль отец твой вовсе в немилости?
— С отцом порядок, — улыбается Лека. — Просто он у меня с принципами. Положено отслужить — так отслужи всерьез. И у Сереги такой же.
Костры стойбища остаются за спиной. Вновь обнимают дозорных привычные звуки ночной степи, и только кони тревожно фыркают: видно, учуяли запах крови и свежих шкур в летящем над Сухояркой ветре.
— Прости, малый, коль, что не так сказал. Людей-то на заставе — раз-два, да и обчелся, и каждого как облупленного знаешь. Вот и любопытно о новичках посудачить.
Арканы падают на плечи внезапно, словно ниоткуда. Дозорные и ножей выхватить не успевают, как оказываются сдернуты с седел и накрепко стянуты. Всадники на низкорослых злых конях налетают с визгом, окружают галдящей толпой…
— Ордынцы!
— Они что, видели нас? — запоздало удивляется Лека.
— А то! — в голос отвечает Минек. — Ты на глаза на ихние глянь.
Глаза ордынцев взблескивают во тьме светящейся зеленью. До пленников им пока нет дела. Лека с беспомощной злостью следит, как степняки радостно ощупывают их коней: славная добыча, свежая кровь в табун; слушает, как лает на своих вождь, напоминая о порядке — а до порядка ли, когда всем охота подержать в руках знаменитые северные луки, оценить сталь палашей…
— Малый, плохо дело, — шепчет Минек. — Я сигнал подать не успел.
Лека рвет руку из пут — тщетно. Никак не дотянуться… сигнальный амулет болтается на поясе бесполезным украшением, а рассчитывать, что ордынцы прельстятся золотым блеском и оторвут… нет, глупо. Не бывает такого везения.
— Мы ж не вернемся, поймут.
— Поздно. Коней уже выгонят. Так бы до подмоги отсиделись, а то на Лисьей бой принимать…
Постой, думает Лека, но ведь на Лисьей, у водопоя, все подготовлено для засады… балда, мало ведь врага туда навести, надо, чтоб свои подошли… раньше… а десяток охраны при табуне что сделает — только погибнет зря, ослабив заставу.
— Будет сигнал, — выдыхает сквозь зубы Лека. — Подыграй только.
— Как?!
— Серега почует. Амулеты… надо только, чтоб за меня взялись… сразу.
Минек замирает на миг… кивает:
— Может выйти. Им ждать некогда. Только вот что! Играй труса, понял? Расколись.
— Зачем… так?
— Дубина! Чтоб тебя взяли водопой показать. Кругом поведешь, тогда успеют… понял?
— Да, — через силу отвечает Лека.
— Сразу не сдавайся, не поверят. И не ври… сильно. У них тоже глаза есть, и считать умеют.
Минек замолкает: дошел черед и до пленников. С них стаскивают пояса и доспехи — ну вот, теперь сигнальные амулеты уходят безвозвратно, — и заново стягивают руки. Им приходится бежать за конями ордынцев, под визг и гиканье, и совсем скоро пленники видят кочевье вблизи.
Дети Совы смешались с ордынцами, кажется, в одно большое племя. Вместе едят плов, детишки бегают от костра к костру, привычно суетятся женщины. Это не набег, растерянно думает Лека. Не на кочевье набег! Эти степняки со скальпами врагов на уздечках косматых злых коней — свои здесь. Может, их даже ждали?
Вождь ордынцев сидит у одного костра с вождем семьи Вечерней Совы. Пьют из одной чашки, в очередь берут щепотью плов с глиняного блюда.
— Плохо, — почти беззвучно шепчет Минек. — Вместе на заставу двинут.
Вожди вместе подходят к пленникам. Как близнецы, растерянно думает Лека. У обоих острый прищур глаз, хищные движения, и одеты одинаково — пестрые ватные куртки, кожаные штаны, высокие жесткие сапоги. Только у кочевника вплетены в косы совиные перья, а у ордынца — золотые солнечные амулеты.
Ордынец придирчиво разглядывает пленников. Лека косится на Минека: тот отвечает ордынцу равнодушным взглядом. Никаким, сквозь, в никуда… Лека тоже так умеет, и так и надо… но не сейчас. Нужен сигнал, напоминает себе Лека. Шумно втягивает воздух сквозь зубы, словно ненароком встречается с вождем взглядом — и поспешно опускает глаза. Вождь скалится в довольной усмешке: раскусил, кто в паре пленников слабак. Кладет узкую ладонь Леке на грудь, над сердцем. И произносит, старательно выговаривая слова чужого языка:
— Ты рассказать мне — застава.
Лека растерянно оглядывается на Минека. Играть труса? Ответный взгляд ветерана неумолимо яростен.
— Ты говорить, — приказывает ордынец.
— Застава тебя схрумкает и косточки выплюнет, — огрызается Лека. Так, наверное, ответил бы Юрка. Пряча страх за неуместной наглостью. Сам Лека предпочел бы промолчать. Хорошо, что был с ними когда-то Юрка. Не приходится гадать, как должен вести себя трус.
Вождь улыбается. Поднимает руку, медленно, треплет пленника по волосам. Хорошо, быстро думает Лека, я начал правильно. Сейчас он прикидывает, какая из доступных ему угроз скорее сломает меня.
Поразмыслив, ордынец выхватывает из-за пояса нож. Одобрительно качает головой. И, присев на корточки у костра, окунает лезвие в огонь.
— Ты рассказать. Все. Копья, кони. Дорога. Охрана. Водопой. Все, все рассказать.
Короткий, слегка изогнутый клинок в языках пламени… Лека не может отвести взгляд. И не должен, наверное? Он ведь взаправду боится, вот и нечего скрывать страх.
— Говорить! — Вождь поднимается на ноги, смотрит Леке в глаза. — Копья?
— На твою долю хватит!
— Копья? — повторяет ордынец, хищно оскалившись. И прижимает раскаленное лезвие к щеке дерзкого пленника. — Ты говорить, падаль!
Лека невольно дергается, уходя от ожога. Вождь кочевников, скалясь, хватает его за волосы.
— Ты скажешь моему брату! Сколько копий, сколько коней?
Я не должен молчать сейчас, отчаянно думает Лека, это неправильно, как-то надо по-другому, не терпеть молча! Но кричать… нет, нет! Не может же он, в самом деле, визжать под пыткой, позабыв совсем остатки гордости!
— Держись, парень! — Неприкрытый приказ в голосе Минека помогает опомниться. Не до гордости! Он играет труса — и сейчас испортит всю игру. Юрка уже плакал бы в голос, размазывая сопли.
Больно… глаза полны слез… эх, Лека, ты играешь труса, но плачешь ты по-настоящему!
— Он скажет, — говорит ордынец кочевнику, и лающие звуки чужой речи вдруг напоминают Леке об ивах на берегу Кудрявки. — Быстро скажет.
Да, соглашается про себя Лека. Скажу. Как доволен ты, вождь, встретив труса, как веришь ты в свою власть, снова раскаляя нож, как сыто щуришься, глядя в огонь… как я тебя ненавижу! Тебя, и себя, каким ты меня видишь, и Минека, приказавшего мне стать трусом! Господи, меня ведь не от боли мутит… Держись, парень! Держись, принц! Заставь его поверить. Табун при десятке охраны в Лисьей… и надо знать, как подойти, чтобы успеть раньше и не оставить следов. Я понимаю, да! Так надо. Но почему именно я?..
— Говорить!
Чуть ниже первого ожога. Теперь Лека вскрикивает. Ноги подкашиваются. Кочевник держит за волосы, не дает шевельнуть головой, но и упасть не дает… Оскал ордынца заслоняет мир и колышется, плывет перед глазами…
— Говорить! Копий?
Говорить?
— Т-три сотни, — с трудом размыкает губы Лека. Заведомая, наглая ложь.
Вождь смеется. Снова окунает клинок в огонь. И держит долго. Так долго, что Лека пугается всерьез. А вынув клинок, вождь берется левой рукой за пояс пленника и шепчет:
— Правду, падаль! Быстро!
— Молчи! — гневно кричит Минек.
Спасибо, вяло думает Лека. Спасибо, Минек. И выкрикивает в ответ:
— Сам молчи! Полста копий, полета! Коней по два! Хватит, слышишь, хватит! Я скажу, скажу!
— Предатель, — орет Минек. — Дерьмо, погань трусливая!
И хохот вокруг…
— Охрана?
— Караул на стенах! И ловушки вокруг!
— Ловушки?
— Ямы дерниной прикрыты, с кольями… — Лека всхлипывает. Господи, до чего тошно! — И «ежи» в траве. Один только проход, к воротам.
— Водопой?
— На Лисью балку гоняем. Десяток в охранении…
— Правда? — вкрадчиво переспрашивает кочевник. — Десяток? И проход покажешь?
— Покажу, — обреченно шепчет сломавшийся пленник. — Утром только… недавно я здесь, заплутаю ночью.
— Утром, — презрительно скалится ордынец, — чтобы твои увидели?
— Не увидят… там балкой пройти можно, вербы прикроют… выйдем с другого берега… в камыши…
— Хорошо! — Ордынец презрительно отталкивает пленника, садится к костру. — Хорошо, брат мой. Эти земли будут твоими.
Лека падает… садится, мотает головой… оглядывается на Минека. Лицо ветерана расплывается, сквозь слезы не видно… Хорошо, что можно не скрывать слез. Если он останется жив, сможет ли вспомнить спокойно, каково это — играть предателя?
Я рассеянно тру щеку. Больно было — сохрани Господь! Но Лека стерпел — а с ним и я. Наверное, у меня тоже глаза полны слез. И хорошо, что Серж не видит меня сейчас. Хорошо, что как раз сегодня подошла его очередь стоять у ворот… и что ко мне не приставили кого другого… и что придет он не раньше, чем через пару часов.
Вот она, значит, — служба на южной границе…
Я тру щеку и думаю: о заставе, о Серже, и главное — о том, надолго ли еще хватит мне сил. Пожалуй, хватит… Глотнув воды, я беру со стола амулет Серого.
— Что? — спрашивает Ясек.
Я мотаю головой. Черт его знает, что из сна вырвало. Только сердце колотится часто-часто, не хватает воздуха, и тело просит движения — любого, лишь бы сбросить внезапное напряжение.
Вскочил. Перевел дыхание. Ясек нашаривает штаны, сон ушел из его глаз мгновенно, сменился привычной внимательной сосредоточенностью. А я стою, но в глазах ночь, и кажется — бегу. Через силу, в отчаянии…
— Лека?
Тревожный толчок в сердце вместо ответа. Что с ним? Что с тобой, Лека?
Злая боль обжигает щеку. И длится, длится…
— Что? — зло кричит Ясек. — Что, Серый?
Нас обступают, мы перебудили всех, оказывается.
— Его схватили, — шепчу я. — И пытают.
Ясек тащит меня куда-то, я не очень-то соображаю, куда, потому что снова — боль, и я занят болью, я принимаю ее в себя — Леке нужнее, наверное, силы.
— Капитан!
— Что случилось? Сережка? Что с ним, Ясек?
— Амулет, капитан! Их амулеты! Пытают Леку…
Капитан отводит мою руку от лица, касается щеки:
— Сережа, с тобой все в порядке. Очнись. Ты нужен здесь.
Я растерянно моргаю. Мы в комнате капитана, сам капитан одет и при оружии, Ясек в одних штанах, а я так и вовсе…
— Ясек, поднимай парней. Пришли ко мне Афанасия. Принеси Серегину одежду. А ты, Серега, рассказывай. На, выпей.
Я пью, расплескивая, тепловатую воду. Руки трясутся. Так… вдохнуть — выдохнуть… глубже… еще глубже.
— Что рассказывать, капитан? Проснулся, вот и все. Мы ведь не мысли читаем друг у друга, просто чувствуем. Сначала была тревога… нет, не тревога! Не знаю…
— Ты понял, что с Валерой что-то не так?
— Да! А потом… — Я касаюсь щеки и невольно разглядываю ладонь. Чистая. — Потом как обожгло. Больно, аж в глазах потемнело. Сейчас легче.
— Потому что я тебя отвлек?
— Не только. Мне кажется, его сейчас не трогают.
— Сережа, ты ведь его чувствуешь? Что именно? Страх, тревога, злость?
Я вслушиваюсь в ощущения, пытаюсь нащупать Леку по тонкой ниточке чар братства. Страх и тревога есть, но они — мои. А на том конце…
— Я не пойму, капитан… не понимаю. Он не боится совсем, но он… будто ждет чего-то — ну, тяжелого, что ли… противного, вот! Ему выть сейчас хочется. Капитан, что мы делать будем?
— Что ж там стряслось? — бормочет капитан. — Ведь не тот парень, чтоб сломаться…
— Ни за что, — говорю я. — Головой готов ответить.
— Может, исхитрился на Лисью навести? — спрашивает Афоня. С ним вместе прибежали два других десятника и лейтенант.
— А толку? Нас там нет. Да теперь уж и не будет. Он ведь должен Серегин амулет в расчет принять?
— Там ловушки, — говорит Афоня. — Уж что я о Леке в первый черед подумаю — что решит хоть так ордынцев ослабить. Чтоб нам меньше досталось. Так что или даем сигнал в крепость и ждем за стенами, или тишком выдвигаемся на Лисью в засаду. Зуб даю, парень их с балки туда подведет. Да еще и время до свету протянет.
И погибнет, если там будет пусто, думаю я. А если нет… наверное, тоже?
Ясек подает мне одежду. Торопливо натягиваю штаны, рубаху, сапоги, пристраиваю потайные ножи, застегиваю пряжки тяжелой куртки…
— Сережа, а где они, ты не чувствуешь?
— Нет, капитан.
— Что думаешь, Толик?
— Что думать, — фыркает лейтенант. — На крепость надеяться… Может, там сейчас не знают, кому вперед помогать? Знать бы точно, что на Лисью пойдут, — так и думать нечего. А ну как мы на Лисью, а Орда — на заставу?
— Капитан, я могу в разведку, — предлагаю я. — Или вовсе ненароком к ним попасться… и на Лисью навести, чтоб уж точно. Наврать, что на заставе нынче из гарнизона сотня ночевала, так, небось, не сунутся.
— Сейчас! — Капитан ожег меня взглядом, сулящим, по меньшей мере, десяток внеочередных дежурств. — Ты мне здесь нужен со своим амулетом.
— Зачем? — нахально возражаю я. — Вам я только и скажу, жив он или нет, что от этого изменится? А там… вдруг…
— Какое «вдруг»! — взрывается капитан. — Легче станет твоему Леке, когда тебя тоже пытать начнут?
— Не легче, — признаю я. — А только почему они должны меня пытать? И так ведь все расскажу. А может, я Леке помочь успею? Может, мы вообще сбежим!
— Сергий, я тебя на стенах оставлю! И потом так с тобой поговорю…
— Говорите, только не оставляйте! Капитан, вы же знаете, мы братья, вы знаете, что он для меня сделал! Заставе все равно, кто где, а ему… ему, может, моя помощь до зарезу нужна!
— Да брось, пусть едет! — Афоня примирительно трогает капитана за плечо. — С него в засаде толку не будет, изведется весь. Молодо-зелено, что взять… а ведь придумал хорошо. Так уж точно Орду прижмем.
— Давайте я с ним поеду, — суется Ясек. — Пригляжу за мальчишкой. Опять же — дозоры у нас парные, к чему лишние вопросы…
Лейтенант коротко смеется:
— Ну и новобранцы к нам подвалили! Братство святого Карела, а не новобранцы. Не поедешь! Каждый человек на счету, а я тебя в бою видел.
— И не спорь! — Капитан досадливо морщится. — Некогда спорить. Один поедет, гонцом… Можем же мы к соседям гонца послать? Значит, так… Орда, конечно, тебя перехватит. Не скажу, что это верная гибель, ордынцы пленников зазря не убивают. Военная добыча как-никак, домой вернутся, продать можно. Так что выручим. Если раньше не нарвешься по дурости по своей. Правило первое: наткнешься на засаду — разворачивайся и драпай. Ты понял, Сережка? Не за палаш хвататься, а драпать! Задача — добраться до Лисьей балки с погоней на хвосте. Только не быстрее нас чтобы… ну, хоть на полчаса позже рассвета!
— Он здесь, у конюшни. Случись что, тревогу поднял бы внешний круг.
Темная тень сползает по белой стене, мерцая в свете луны фиолетовыми искрами…
— Серый!!!
— Стой! Вот ведь пакость… Серому твоему не помочь, а еще один труп мне без надобности. И так уж…
С ядовитым шипением клок фиолетового тумана поднимается над скорчившимся телом и медленно, пульсируя и противно колышась, поднимается в небо.
— Хвала Господу, — выдыхает капитан. И, набрав полную грудь воздуха, орет: — Тревога!
— Серый… очнись, Серый!
— Эй, ты не слыхал, что ли? Тревога! Вильчаки!
— Вильчаки, — тупо повторяет Лека. И спрашивает с внезапным ожесточением: — Разве не все равно, где именно я их встречу?
— Забыл, сопляк, с кем говоришь? Ты ж у меня все лето конюшню чистить будешь!
— Ну и ладно! — Амулет стынет, все сильнее холодит кожу, сейчас Серому еще можно помочь, но скоро, очень скоро будет поздно. А может, и сейчас не получится…
Чары братства… дружба и кровь, и общее причастие… желание и вера… хватит ли?
— Серый! — Лека держит побратима за руки — и течет в него охвативший Серегу смертный холод. Не согреть…
— А, к Нечистому в задницу, — в сердцах плюет капитан. — Сопляк… Эй, на стенах, что там?!
Некогда тормошить оглушенного потерей новобранца. Славный парень, да и дружок его погибший тоже… жалко. Но что ты за воин, если над ухом орут: «Тревога», а ты сидишь — чучело чучелом! — над безнадежно мертвым телом. Пусть только выживет… терять друзей каждый учится сам, а вдолбить уважение к порядку — дело капитана.
«Серый… живи, пожалуйста. Пожалуйста, Господи! Я всю силу свою готов отдать до капли, всю, я выдержу, только помоги, Господи, помоги вернуть Сереге жизнь, ведь это в Твоей силе… в Твоей воле… Господи, пожалуйста… пусть живет… Серый, мой друг и брат! Господи… умоляю!»
Дикий вой режет уши. Вильчаки. Серый стоял на посту с коротким копьем, и Лека осторожно вынимает его из холодных пальцев побратима. «Пожалуйста, Господи…»
Темнее ночи черная тень прыгает, целя в горло. Лека наугад принимает волчью тушу на копье, мимоходом порадовавшись ватнику, валится на землю рядом с Серым. В боковом перекате выхватывает левой рукой нож. Зря оборотням приписывают бессмертие. Может, они и впрямь живучи и век их дольше века людей, но убить оборотня не сложнее, чем обычного человека — или обычного волка. Лека успевает найти ножом горловую вену, и не помогает оборотню жесткая густая шерсть.
Лека освобождается из-под привалившей его туши как раз вовремя, чтобы подставить рукав под нацеленный к горлу бросок врага. И, ощущая всем существом своим рвущие кожу и мясо клыки, ожидая вот-вот услышать хруст собственных костей под волчьими зубами, успевает вогнать нож в неосторожно открывшееся горло вильчака. Выдергивает искромсанную руку из смыкающейся в агонии пасти, оставляя между зубами грязные клочья ваты. Хватает копье. И поражается нахлынувшему чувству полноты жизни, радостному осознанию силы, переполнившей его до краев и готовой выплеснуться.
А потом слабеет. Он не сразу это понимает — занят следующим оборотнем. Волк мельтешит перед глазами, перетекая из одного кусочка ночи в другой, волк собирается прорваться к Серому…
— Дайте огня! — орет кто-то диким голосом. — Факелов!
Вильчак мешкает лишний миг; Лека, сжав зубы, бьет без замаха, на авось: лишь бы успеть. Копье вонзается в оказавшийся неожиданно близким бок, волк рвется, древко выворачивается из потных ладоней; и тут вдруг слабеют ноги, и Лека садится на землю, удивляясь заглушившему яростные звуки ночного боя звону — тонкому, пронзительному звону не в ушах даже, а где-то в затылке. Он не успевает испугаться. Не раз потом гадал, чем кончилась бы та ночь, успей он испугаться. Но он теряет сознание, так и не попытавшись удержаться на краю тьмы.
— Новобранец Валерий, ты пренебрег действиями, предписанными тебе по тревоге. Проще говоря, наплевал на приказ командира. Мне вообще-то очень интересно, ты знаешь хоть, что для новобранца обычная награда за такие выкрутасы — смерть? А?
— Знаю.
— Ну и?…
— Тогда я не думал об этом.
— Да? Не думал? Ну, это не тянет на смягчающее обстоятельство.
— А если бы и думал, — Лека коротко выдыхает, — мне тогда было все равно.
— А сейчас? Новобранец Валерий, почему мне кажется, что тебе и сейчас все равно?
— После драки кулаками не машут, капитан. Что было, то было. Я признаю свою вину.
— Попробовал бы ты не признать! А я хочу знать, новобранец, о чем ты все-таки думал?
— Я был нужен Серому.
— Ты заставе нужен был, сопляк! На нас оборотни перли!
— Простите, капитан, но мне кажется, что я тогда… — Лека запинается, глядит прямо на капитана и опускает голову.
— Ты хочешь чем-то оправдаться?
— Нет.
Над заставой висит тишина. Долго… так, по крайней мере, кажется кое-кому из стоящих в ожидании под палящим полуденным солнцем.
— Почему же? — невинно интересуется капитан.
— Капитан, вы и сами знаете все, что я мог бы сказать.
— Что правда, то правда, — ухмыляется капитан. — Знаю и признаю перед всеми. Если бы не ты, вильчаки застигли бы нас врасплох. И ты сумел в одиночку завалить двоих, а третьего оставалось только добить. Неплохо для сопляка вроде тебя, Лека! И Сергий… не думал я, что такое бывает в жизни, а не в старинных байках. После всего этого твоя дерзость не тянет на смерть. Плети разве что… да ведь ты, обормот, и так на ногах еле стоишь!
Лека вскидывает голову — и натыкается взглядом на широкую улыбку капитана.
— Так что неделя тебе на поправку, а потом — конюшню чистить. Я тебя, сопляка, научу, что такое военный порядок.
О-ей, весело думает Лека… правильно говаривал отец Ерема, что история имеет свойство повторяться!
ОРДА
1. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене
Время поджимает. Я думаю об этом постоянно: время. Я слишком много его отдал за то, что не расскажет о Смутных временах. За собственное удовольствие, за радость взглянуть на мир глазами Серого. Но — впервые не чувствую я вины, впервые не раскаиваюсь в любопытстве. Если б не оно, не любопытство мое, — не узнали бы мы о чуде Господнем. О настоящем, подлинном, истинном чуде.
Пусть — время. Можно поторопиться. Можно смотреть чаще — с некоторых пор это отнимает все меньше и меньше сил. И видения становятся длиннее… а что это как не знак — я все делаю правильно.
Но — время. Я должен думать о дознании. И я снова беру Лекин шнурок, «серебряную траву» королевы Нины… Могла ли она думать, что ее амулет станет защитой сыну ее падчерицы?
Мне нужно познакомиться с принцем Валерием. Так почему не выбрать для этого заставу?
2. Лека, воин Двенадцати Земель
Ночь, черное небо, и черная степь, и яркие, чистые, радостные звезды. Душистый ветер, неторопливый шаг лошадей, тявканье степной лисички и далекий крик совы. Пофыркивает кобыла Минека, позвякивают стремена, поскрипывает под Лекой седло. Дозор. От заставы к Сухоярке, потом, по широкой дуге, к Лисьей балке — проверить водопой.
Три дня, как на Сухоярке разбила лагерь семья Вечерней Совы. Дети Совы держат руку короля Андрия. Но застава присматривает за временными соседями: все-таки кочевники одной крови с Ордой.
Стойбище галдит не переставая. Визжит малышня, блеют овцы, ржут кони, вопят охотники, вернувшись с добычей. Женщины хозяйничают шумно, с перебранками. Вечерами вождь сидит со стариками: не то советуются, не то просто разговоры разговаривают. Кузнец допоздна правит ножи и кривые сабли. Трутся около воинов неугомонные мальчишки.
Едут по другому берегу дозорные. Они в своем праве, однако открыто следить за друзьями — оскорбление из тех, какие не прощаются. Они просто едут мимо.
— Минек, а кочевье надолго здесь? — Принц Валерий и сам прекрасно знает все тонкости кочевания: сколько Вагрик рассказывал о степной жизни! Но парню из столицы вроде как неоткуда это знать. И Лека задает вопросы.
— Навряд ли. К полной луне, верно, дальше двинутся. — Минек отвечает степенно, взвешивая слова. — Сушь идет, понял?
— Сухоярка высохнет вся?
— Ручеек останется. Самое опасное время.
— Ордынцы приходят только в сушь?
— Только. Но лучше ты забудь об этом. Ждать их надо всегда, так-то, малый.
— Почему тогда нас только двое?
— Дозор против Орды всяко не выстоит. Уж лучше заставе двоих потерять, чем десяток.
— Так, значит, мы просто «неизбежные потери»?
— Выручат, — усмехается возмущению новобранца Минек. — Ордынцы сразу не прикончат.
— Я слышал. — Лека знобко передергивает плечами. Да, он прекрасно знает, как убивают в Степи, Вагрик рассказывал и об этом. — Не знаю, стоит ли мир с халифатом таких соседей.
— А уж это, малый, не нашего ума дело. Мы — застава.
— Застава, — повторяет Лека. — Как сигнальный пост…
Сигнальный пост, задача которого — не остановить врага, а отправить своим весть. И, может быть, ненадолго задержать нападающих. Ровно настолько, чтобы успел подняться по тревоге ближний гарнизон.
— Дрейфишь, малый?
— Не без того, — честно отвечает Лека.
— Ну, эт ничего. Которые орут, что не боятся, те-то и ломаются. — Ветеран замолкает, слушает гвалт кочевья. Лека досадливо морщится: что интересного услышишь с другого берега! Минек, видно, на интересное и не рассчитывает: через пару минут он возвращается к разговору. — Иль тебе, как благородному, просто врать зазорно?
— Слушай, Минек, что вы все на мое благородство удивляетесь? Или для вас новость, что даже княжеский сын должен отслужить свое новобранцем?
— Сам-то ты, чай, не княжеский?
— Не-а. — Лека тихо фыркает.
— Вот и не знаешь, как княжьи сыновья служат, — назидательно поясняет Минек. — Или видал?
— Да как-то не присматривался, — признается Лека.
— Княжий сын, начнем с того, не на заставу служить послан будет, а в столичный гарнизон либо при отцовском отряде. Задания давать ему станут такие, чтоб почету поболе, а опасности не через край. А уж трибунал над ним устроить да все лето вместо отдыха навоз грести присудить, — Минек усмехается в усы, — да того капитана, что княжьего сына эдак прищучит, вмиг из капитанов разжалуют. Да и другие благородные, из тех, что попроще родом, тоже в столице либо при больших отрядах состоят. Там-то служба веселая, не с нами сравнивать. Ты, Валерий, не обижайся, коли не так скажу… ну не бывает такого, чтобы благородный юноша да на заставе отслуживал! А тыне чинишься, нос от наших рож не воротишь и за Серого — вона как… Мы уж думали, аль отец твой вовсе в немилости?
— С отцом порядок, — улыбается Лека. — Просто он у меня с принципами. Положено отслужить — так отслужи всерьез. И у Сереги такой же.
Костры стойбища остаются за спиной. Вновь обнимают дозорных привычные звуки ночной степи, и только кони тревожно фыркают: видно, учуяли запах крови и свежих шкур в летящем над Сухояркой ветре.
— Прости, малый, коль, что не так сказал. Людей-то на заставе — раз-два, да и обчелся, и каждого как облупленного знаешь. Вот и любопытно о новичках посудачить.
Арканы падают на плечи внезапно, словно ниоткуда. Дозорные и ножей выхватить не успевают, как оказываются сдернуты с седел и накрепко стянуты. Всадники на низкорослых злых конях налетают с визгом, окружают галдящей толпой…
— Ордынцы!
— Они что, видели нас? — запоздало удивляется Лека.
— А то! — в голос отвечает Минек. — Ты на глаза на ихние глянь.
Глаза ордынцев взблескивают во тьме светящейся зеленью. До пленников им пока нет дела. Лека с беспомощной злостью следит, как степняки радостно ощупывают их коней: славная добыча, свежая кровь в табун; слушает, как лает на своих вождь, напоминая о порядке — а до порядка ли, когда всем охота подержать в руках знаменитые северные луки, оценить сталь палашей…
— Малый, плохо дело, — шепчет Минек. — Я сигнал подать не успел.
Лека рвет руку из пут — тщетно. Никак не дотянуться… сигнальный амулет болтается на поясе бесполезным украшением, а рассчитывать, что ордынцы прельстятся золотым блеском и оторвут… нет, глупо. Не бывает такого везения.
— Мы ж не вернемся, поймут.
— Поздно. Коней уже выгонят. Так бы до подмоги отсиделись, а то на Лисьей бой принимать…
Постой, думает Лека, но ведь на Лисьей, у водопоя, все подготовлено для засады… балда, мало ведь врага туда навести, надо, чтоб свои подошли… раньше… а десяток охраны при табуне что сделает — только погибнет зря, ослабив заставу.
— Будет сигнал, — выдыхает сквозь зубы Лека. — Подыграй только.
— Как?!
— Серега почует. Амулеты… надо только, чтоб за меня взялись… сразу.
Минек замирает на миг… кивает:
— Может выйти. Им ждать некогда. Только вот что! Играй труса, понял? Расколись.
— Зачем… так?
— Дубина! Чтоб тебя взяли водопой показать. Кругом поведешь, тогда успеют… понял?
— Да, — через силу отвечает Лека.
— Сразу не сдавайся, не поверят. И не ври… сильно. У них тоже глаза есть, и считать умеют.
Минек замолкает: дошел черед и до пленников. С них стаскивают пояса и доспехи — ну вот, теперь сигнальные амулеты уходят безвозвратно, — и заново стягивают руки. Им приходится бежать за конями ордынцев, под визг и гиканье, и совсем скоро пленники видят кочевье вблизи.
Дети Совы смешались с ордынцами, кажется, в одно большое племя. Вместе едят плов, детишки бегают от костра к костру, привычно суетятся женщины. Это не набег, растерянно думает Лека. Не на кочевье набег! Эти степняки со скальпами врагов на уздечках косматых злых коней — свои здесь. Может, их даже ждали?
Вождь ордынцев сидит у одного костра с вождем семьи Вечерней Совы. Пьют из одной чашки, в очередь берут щепотью плов с глиняного блюда.
— Плохо, — почти беззвучно шепчет Минек. — Вместе на заставу двинут.
Вожди вместе подходят к пленникам. Как близнецы, растерянно думает Лека. У обоих острый прищур глаз, хищные движения, и одеты одинаково — пестрые ватные куртки, кожаные штаны, высокие жесткие сапоги. Только у кочевника вплетены в косы совиные перья, а у ордынца — золотые солнечные амулеты.
Ордынец придирчиво разглядывает пленников. Лека косится на Минека: тот отвечает ордынцу равнодушным взглядом. Никаким, сквозь, в никуда… Лека тоже так умеет, и так и надо… но не сейчас. Нужен сигнал, напоминает себе Лека. Шумно втягивает воздух сквозь зубы, словно ненароком встречается с вождем взглядом — и поспешно опускает глаза. Вождь скалится в довольной усмешке: раскусил, кто в паре пленников слабак. Кладет узкую ладонь Леке на грудь, над сердцем. И произносит, старательно выговаривая слова чужого языка:
— Ты рассказать мне — застава.
Лека растерянно оглядывается на Минека. Играть труса? Ответный взгляд ветерана неумолимо яростен.
— Ты говорить, — приказывает ордынец.
— Застава тебя схрумкает и косточки выплюнет, — огрызается Лека. Так, наверное, ответил бы Юрка. Пряча страх за неуместной наглостью. Сам Лека предпочел бы промолчать. Хорошо, что был с ними когда-то Юрка. Не приходится гадать, как должен вести себя трус.
Вождь улыбается. Поднимает руку, медленно, треплет пленника по волосам. Хорошо, быстро думает Лека, я начал правильно. Сейчас он прикидывает, какая из доступных ему угроз скорее сломает меня.
Поразмыслив, ордынец выхватывает из-за пояса нож. Одобрительно качает головой. И, присев на корточки у костра, окунает лезвие в огонь.
— Ты рассказать. Все. Копья, кони. Дорога. Охрана. Водопой. Все, все рассказать.
Короткий, слегка изогнутый клинок в языках пламени… Лека не может отвести взгляд. И не должен, наверное? Он ведь взаправду боится, вот и нечего скрывать страх.
— Говорить! — Вождь поднимается на ноги, смотрит Леке в глаза. — Копья?
— На твою долю хватит!
— Копья? — повторяет ордынец, хищно оскалившись. И прижимает раскаленное лезвие к щеке дерзкого пленника. — Ты говорить, падаль!
Лека невольно дергается, уходя от ожога. Вождь кочевников, скалясь, хватает его за волосы.
— Ты скажешь моему брату! Сколько копий, сколько коней?
Я не должен молчать сейчас, отчаянно думает Лека, это неправильно, как-то надо по-другому, не терпеть молча! Но кричать… нет, нет! Не может же он, в самом деле, визжать под пыткой, позабыв совсем остатки гордости!
— Держись, парень! — Неприкрытый приказ в голосе Минека помогает опомниться. Не до гордости! Он играет труса — и сейчас испортит всю игру. Юрка уже плакал бы в голос, размазывая сопли.
Больно… глаза полны слез… эх, Лека, ты играешь труса, но плачешь ты по-настоящему!
— Он скажет, — говорит ордынец кочевнику, и лающие звуки чужой речи вдруг напоминают Леке об ивах на берегу Кудрявки. — Быстро скажет.
Да, соглашается про себя Лека. Скажу. Как доволен ты, вождь, встретив труса, как веришь ты в свою власть, снова раскаляя нож, как сыто щуришься, глядя в огонь… как я тебя ненавижу! Тебя, и себя, каким ты меня видишь, и Минека, приказавшего мне стать трусом! Господи, меня ведь не от боли мутит… Держись, парень! Держись, принц! Заставь его поверить. Табун при десятке охраны в Лисьей… и надо знать, как подойти, чтобы успеть раньше и не оставить следов. Я понимаю, да! Так надо. Но почему именно я?..
— Говорить!
Чуть ниже первого ожога. Теперь Лека вскрикивает. Ноги подкашиваются. Кочевник держит за волосы, не дает шевельнуть головой, но и упасть не дает… Оскал ордынца заслоняет мир и колышется, плывет перед глазами…
— Говорить! Копий?
Говорить?
— Т-три сотни, — с трудом размыкает губы Лека. Заведомая, наглая ложь.
Вождь смеется. Снова окунает клинок в огонь. И держит долго. Так долго, что Лека пугается всерьез. А вынув клинок, вождь берется левой рукой за пояс пленника и шепчет:
— Правду, падаль! Быстро!
— Молчи! — гневно кричит Минек.
Спасибо, вяло думает Лека. Спасибо, Минек. И выкрикивает в ответ:
— Сам молчи! Полста копий, полета! Коней по два! Хватит, слышишь, хватит! Я скажу, скажу!
— Предатель, — орет Минек. — Дерьмо, погань трусливая!
И хохот вокруг…
— Охрана?
— Караул на стенах! И ловушки вокруг!
— Ловушки?
— Ямы дерниной прикрыты, с кольями… — Лека всхлипывает. Господи, до чего тошно! — И «ежи» в траве. Один только проход, к воротам.
— Водопой?
— На Лисью балку гоняем. Десяток в охранении…
— Правда? — вкрадчиво переспрашивает кочевник. — Десяток? И проход покажешь?
— Покажу, — обреченно шепчет сломавшийся пленник. — Утром только… недавно я здесь, заплутаю ночью.
— Утром, — презрительно скалится ордынец, — чтобы твои увидели?
— Не увидят… там балкой пройти можно, вербы прикроют… выйдем с другого берега… в камыши…
— Хорошо! — Ордынец презрительно отталкивает пленника, садится к костру. — Хорошо, брат мой. Эти земли будут твоими.
Лека падает… садится, мотает головой… оглядывается на Минека. Лицо ветерана расплывается, сквозь слезы не видно… Хорошо, что можно не скрывать слез. Если он останется жив, сможет ли вспомнить спокойно, каково это — играть предателя?
3. Смиренный Анже, послушник монастыря Софии Предстоящей, что в Корварене
Я рассеянно тру щеку. Больно было — сохрани Господь! Но Лека стерпел — а с ним и я. Наверное, у меня тоже глаза полны слез. И хорошо, что Серж не видит меня сейчас. Хорошо, что как раз сегодня подошла его очередь стоять у ворот… и что ко мне не приставили кого другого… и что придет он не раньше, чем через пару часов.
Вот она, значит, — служба на южной границе…
Я тру щеку и думаю: о заставе, о Серже, и главное — о том, надолго ли еще хватит мне сил. Пожалуй, хватит… Глотнув воды, я беру со стола амулет Серого.
4. Серега, воин Двенадцати Земель
— Что? — спрашивает Ясек.
Я мотаю головой. Черт его знает, что из сна вырвало. Только сердце колотится часто-часто, не хватает воздуха, и тело просит движения — любого, лишь бы сбросить внезапное напряжение.
Вскочил. Перевел дыхание. Ясек нашаривает штаны, сон ушел из его глаз мгновенно, сменился привычной внимательной сосредоточенностью. А я стою, но в глазах ночь, и кажется — бегу. Через силу, в отчаянии…
— Лека?
Тревожный толчок в сердце вместо ответа. Что с ним? Что с тобой, Лека?
Злая боль обжигает щеку. И длится, длится…
— Что? — зло кричит Ясек. — Что, Серый?
Нас обступают, мы перебудили всех, оказывается.
— Его схватили, — шепчу я. — И пытают.
Ясек тащит меня куда-то, я не очень-то соображаю, куда, потому что снова — боль, и я занят болью, я принимаю ее в себя — Леке нужнее, наверное, силы.
— Капитан!
— Что случилось? Сережка? Что с ним, Ясек?
— Амулет, капитан! Их амулеты! Пытают Леку…
Капитан отводит мою руку от лица, касается щеки:
— Сережа, с тобой все в порядке. Очнись. Ты нужен здесь.
Я растерянно моргаю. Мы в комнате капитана, сам капитан одет и при оружии, Ясек в одних штанах, а я так и вовсе…
— Ясек, поднимай парней. Пришли ко мне Афанасия. Принеси Серегину одежду. А ты, Серега, рассказывай. На, выпей.
Я пью, расплескивая, тепловатую воду. Руки трясутся. Так… вдохнуть — выдохнуть… глубже… еще глубже.
— Что рассказывать, капитан? Проснулся, вот и все. Мы ведь не мысли читаем друг у друга, просто чувствуем. Сначала была тревога… нет, не тревога! Не знаю…
— Ты понял, что с Валерой что-то не так?
— Да! А потом… — Я касаюсь щеки и невольно разглядываю ладонь. Чистая. — Потом как обожгло. Больно, аж в глазах потемнело. Сейчас легче.
— Потому что я тебя отвлек?
— Не только. Мне кажется, его сейчас не трогают.
— Сережа, ты ведь его чувствуешь? Что именно? Страх, тревога, злость?
Я вслушиваюсь в ощущения, пытаюсь нащупать Леку по тонкой ниточке чар братства. Страх и тревога есть, но они — мои. А на том конце…
— Я не пойму, капитан… не понимаю. Он не боится совсем, но он… будто ждет чего-то — ну, тяжелого, что ли… противного, вот! Ему выть сейчас хочется. Капитан, что мы делать будем?
— Что ж там стряслось? — бормочет капитан. — Ведь не тот парень, чтоб сломаться…
— Ни за что, — говорю я. — Головой готов ответить.
— Может, исхитрился на Лисью навести? — спрашивает Афоня. С ним вместе прибежали два других десятника и лейтенант.
— А толку? Нас там нет. Да теперь уж и не будет. Он ведь должен Серегин амулет в расчет принять?
— Там ловушки, — говорит Афоня. — Уж что я о Леке в первый черед подумаю — что решит хоть так ордынцев ослабить. Чтоб нам меньше досталось. Так что или даем сигнал в крепость и ждем за стенами, или тишком выдвигаемся на Лисью в засаду. Зуб даю, парень их с балки туда подведет. Да еще и время до свету протянет.
И погибнет, если там будет пусто, думаю я. А если нет… наверное, тоже?
Ясек подает мне одежду. Торопливо натягиваю штаны, рубаху, сапоги, пристраиваю потайные ножи, застегиваю пряжки тяжелой куртки…
— Сережа, а где они, ты не чувствуешь?
— Нет, капитан.
— Что думаешь, Толик?
— Что думать, — фыркает лейтенант. — На крепость надеяться… Может, там сейчас не знают, кому вперед помогать? Знать бы точно, что на Лисью пойдут, — так и думать нечего. А ну как мы на Лисью, а Орда — на заставу?
— Капитан, я могу в разведку, — предлагаю я. — Или вовсе ненароком к ним попасться… и на Лисью навести, чтоб уж точно. Наврать, что на заставе нынче из гарнизона сотня ночевала, так, небось, не сунутся.
— Сейчас! — Капитан ожег меня взглядом, сулящим, по меньшей мере, десяток внеочередных дежурств. — Ты мне здесь нужен со своим амулетом.
— Зачем? — нахально возражаю я. — Вам я только и скажу, жив он или нет, что от этого изменится? А там… вдруг…
— Какое «вдруг»! — взрывается капитан. — Легче станет твоему Леке, когда тебя тоже пытать начнут?
— Не легче, — признаю я. — А только почему они должны меня пытать? И так ведь все расскажу. А может, я Леке помочь успею? Может, мы вообще сбежим!
— Сергий, я тебя на стенах оставлю! И потом так с тобой поговорю…
— Говорите, только не оставляйте! Капитан, вы же знаете, мы братья, вы знаете, что он для меня сделал! Заставе все равно, кто где, а ему… ему, может, моя помощь до зарезу нужна!
— Да брось, пусть едет! — Афоня примирительно трогает капитана за плечо. — С него в засаде толку не будет, изведется весь. Молодо-зелено, что взять… а ведь придумал хорошо. Так уж точно Орду прижмем.
— Давайте я с ним поеду, — суется Ясек. — Пригляжу за мальчишкой. Опять же — дозоры у нас парные, к чему лишние вопросы…
Лейтенант коротко смеется:
— Ну и новобранцы к нам подвалили! Братство святого Карела, а не новобранцы. Не поедешь! Каждый человек на счету, а я тебя в бою видел.
— И не спорь! — Капитан досадливо морщится. — Некогда спорить. Один поедет, гонцом… Можем же мы к соседям гонца послать? Значит, так… Орда, конечно, тебя перехватит. Не скажу, что это верная гибель, ордынцы пленников зазря не убивают. Военная добыча как-никак, домой вернутся, продать можно. Так что выручим. Если раньше не нарвешься по дурости по своей. Правило первое: наткнешься на засаду — разворачивайся и драпай. Ты понял, Сережка? Не за палаш хвататься, а драпать! Задача — добраться до Лисьей балки с погоней на хвосте. Только не быстрее нас чтобы… ну, хоть на полчаса позже рассвета!