- Твое поместье и ты, вельможа,
   Вы в чем-то друг на друга похожи...
   Далее в державинском духе про ВЕСЕЛЬЕ-НОВОСЕЛЬЕ, а в конце было:
   И после водки-лихоманки
   Как свежи ласки поселянки,
   То бишь жены...
   Тут и настиг нас шашлык, который поставил жирную точку в застолье. И вдруг упал стокилограммовый банкир: ножки пластмассового кресла разошлись под ним на шпагат. Он захохотал, чтобы не показаться смешным, а жена Геныча и ее сестра стали включать телевизор в надежде урвать пару песен, кажется, Пугачевой.
   - Эй, вы, домохозяйки! - закричал на них Геннадий. - Выключить!
   - Да мы всего на пять минуточек...
   - Слушайте, домохозяйки, я сказал - выключить и молчать!
   Он был уже взвинчен едой и питьем до такой степени, чтобы пуститься в рыболовные и охотничьи воспоминания. Где-то далеко-далеко, в другом конце замка, дети долбили кокосовый орех: звуки были такие, будто никак не могли взломать сейф.
   - ...две лодки скованы одной цепью. И одна перевернулась! - трагически вскричал Геннадий, вскочив на пружинистые стальные ноги. - Дети, что вы там долбите?
   - Папа, мы не можем расколоть кокос.
   Замгубернатора - а певец с гитарой им и был - быстро нашел слабое место в скорлупе и ловко вскрыл орех. Геннадий продолжил свою героическую симфонию:
   - Двоих из перевернутой лодки к нам затащили! Вода до бортов, темно уже... Грести нельзя - та лодка, как якорь, держит.
   - Наверное, вы спаслись, - задумчиво предположил я.
   Геннадий гневно сверкнул глазами.
   - Я пилкой для ногтей полчаса пилил цепь! А может, и больше. Ну, нож у меня швейцарский - пилка в нем есть. - Протяжно-усталой интонацией на трех последних словах он дал понять, что опять победил.
   Тут банкир с женой прервали свое улыбчивое молчание и предложили выпить за спасение. И мы сделали это. В этот миг Гена вдруг заорал на весь стол - посреди еще не исчезнувшего хрустального звона:
   - Если мужик не охотится, не рыбачит, в крайнем случае - не путешествует, он вообще не мужик!
   "Сердце-лев, укрощаю тебя!" Я сказал примирительно:
   - Но путешествовать можно и внутри себя - там ведь бесконечные просторы.
   Гена - как последний аргумент - выложил на стол мастерски свитый из жил кулак, потом - еще кулак, затем в сомнении разжал оба:
   - Миш, если мы начнем спорить, у меня лексикона не хватит, и ты меня переспоришь. А в таких случаях - кулаки у меня вон какие! И еще есть два ружья.
   Ну тут Нинико кинулась, в меру своего умения, страстно меня защищать. Она собирала в пучки воздух, пахнущий шашлыком, и бросала в Геннадия:
   - У нас тоже есть кулаки, только не на рыбалке, а в жизни приходится их применять. Один раз наркоман напал, тут недавно знакомый дочери напился и вломился. И всех надо уронить, связать... Это тебе не то что с пушкой против беззащитного медведя! Настоящий мужчина уже должен защищать природу, а не губить.
   Мечта Рубенса вдруг подавилась чем-то и закашляла. Пришлось мне научить ее - поднять одну руку высоко и дышать через нос сильно. Помогло. В это время с тишиной случилось что-то неблагополучное: она стала затекать в открытые уши и распирать оттуда. Глаза Геныча начали перебирать гостей, а мозг - варианты решения. Он дернул несколько раз перепонкой под челюстью и остановился на ответе:
   - Да на эти рыбалки с нами ездят и из администрации областной, и вообще там многие вопросы решаются. Вы думаете, нам рыба нужна?
   Все шумно выдохнули, заговорили, отплевываясь от жирной тишины. Хозяева, пошептавшись, включили лазерный проигрыватель и первыми стали танцевать с таким счастливым видом, будто их снимал какой-то невидимый Спилберг. Другие пары тоже вскочили. Замгубернатора со своей бурной женой делали роковые жесты и движения, положенные на танго. Он взвинчивал себя до какого-то мачо, взвихряя, как гряду облаков, над скульптурными ногами жены невообразимое платье. И только умный взгляд за очками сигналил нам: этот самец, как вы понимаете, ну не совсем я, так сейчас нужно.
   Организм компании осумковывал нас с Нинико и выталкивал. Мы включили режим самодостаточности... А почему так тихо? Оказалось, что все уже спустились во многажды обещанную сауну, а мы одни сидим на диване приятных бегемотных кондиций.
   - Генка хотел нас унизить! - баррикадно выкрикнула Нинико.
   - Брось! За столом сидели и другие мужики. Зачем ему нас унижать? Его дочь ведь у тебя будет учиться...
   - Но мы бедные, а они богатые.
   - В чем виновато богатство? Вспомни, как ты ехала в командировку в Москву и у тебя заболел зуб! Коммерсант из твоего купе дал тебе так просто сто долларов на лечение, потому что в Москве дорого очень... Геннадий всегда был такой, а деньги все выявили.
   Ну бывают богатые и покруче Геннадия. Кратко я передал жене рассказ Бориса Штерна о его капитанских проблемах: у него даже наручники для новых русских есть!
   Напьются, дерутся между собой и часто падают за борт. Рулевому полный разворот! А в это время другой пьяный лезет в рубку объясняться в любви капитану. "В наручники его - и в каюту!" Третий начинает бросать спасательные пробковые круги, когда уже сто метров отделяют упавшего от парохода. "В наручники! Очнется - опохмелить!" Потом вопрос: как ловить по всей Каме эти пробковые круги, они очень дорогие. Если круг вынесло на мелководье, надо шлюпку спускать.
   - Тогда давай их жалеть! - загорелась в противоположную сторону моя жена. - Ведь легче верблюду сквозь игольное ушко, чем...
   - Мадам, - оборвал я ее, - надеюсь, вы сохраните этот пыл до супружеского ложа?
   - Ты же знаешь, как я не люблю твои многозначительные пошлости! - Аж вся зашлась бедная жена. - Эх, Геныч, Геныч, говорил: как в общаге, стихи Ахматовой при свечах, а сам!.. Ладно, пойдем взглянем на сауну.
   Мы побрели сквозь замок, натыкаясь на аквариумы, скульптуры, забредая в тупики, где стояли снаряды для кача. Проходя мимо камина, услышали голос попугая: "Петруша - орел". Плеск и праздные крики становились все яснее...
   Утром мы заспались. Оказалось, что все уже разъехались на своих машинах. Хозяева ходили в разных направлениях, взгляды их недоумевали: когда же вы удалитесь? Нинико сердито шептала мне: унизили нас, дура я поехала, обещали, что привезут и увезут!
   А у меня только радость разыгрывалась с каждой секундой. Сейчас ведь мы выберемся из этого кокона довольства и никогда их больше не увидим. Никогда! Какое хорошее слово!
   Геннадий вдруг бодро, злобно скрылся на кухне, где булькнул и крякнул. После чего к нам вышел совсем другой человек - Геныч.
   - Один секунд, счас я вас увезу!
   По мере того как стопка, видимо, водки, расходилась по телу, его взор нежно заструился во все стороны.
   В гардеробе висел привинченный высоко телевизор - там шел какой-то старинный фильм про забастовку (в стиле неореализма - черно-белый, немой). Судя по плакату "Это наша земля!", действие происходило в России.
   - Прокопыч, - пристально глядя на экран, позвал Гена своего охранника-садовода-столяра-мастера-на-все-руки, - пока я увожу гостей, ты переговори вон с тем, в светлой куртке. Скажи, что я им пристань отремонтирую.
   Ну, конечно, это был не Феллини, а камера показывала, что происходит за воротами "имения". Когда мы выезжали, то услышали крики:
   - Всё незаконно! Это наша земля! Ваши фейерверки не дают нам спать!
   Молодцеватый жрец СМИ колдовал с телекамерой, ловя самый зубодробительный фокус. Гена сказал устало:
   - В первый раз эти заозерцы такой шабаш устроили - тоже мне, антиглобалисты доморощенные... Дураки! Сейчас такое время - рынок, заработать можно, если все силы бросить, как я.
   - А человек и не должен всего себя бросать в рынок, - не утерпел я. Он же не товар.
   Жена пихала меня в бок: молчи, а то не довезут. Геннадий притормозил мы подумали, что в самом деле высадит в гневе, но оказалось - красный свет на светофоре.
   - Не отвлекай водителя, - задушенным голосом сказала Нинико.
   И я проглотил все остальное, что хотел сказать. Антиглобалисты не правы, что витрины крушат. Крушить ничего нельзя! Но они правы в понимании: превращение мира в одну систему предлагает им все вещи мира, а взамен забирает всего человека. Должны же быть дружеское общение, искусство... Глобализация отвлекает от главных проблем. Кому это понравится?
   - Как же все нелепо! - говорила жена, поднимаясь со мной по нашей лестнице, пахнувшей бомжом.
   Я не знал, что она имеет в виду: бомжа, вечеринку или антиглобалистов. На всякий случай продолжил о последних:
   - Силен архетип инициации! Эти демонстрации словно кричат монополиям: вы добились всего - мы, протестуя, равны вам стали! Подростковое поведение... В армии дедовщина - тоже пережиток инициации. Иногда это нужно.
   - Например?
   - Например, экзамены - тоже инициация ведь... Но никакие монополии-правительства не будут думать, как людям сохранить в себе человеческое. Как внутри себя выгородить территорию человека - от рынка, это каждый сам должен придумать.
   - Знаю - на коленке... Но журналисты могут разъяснять! - бурно загорелась Нинико. - Я вот своих студентов к этому призову!
   Узнаю свою жену: ей лишь бы к чему-нибудь призывать - и вперед.
   Дома мы сели сразу на диван, друг к другу прижались, жена - просто так, простодушно, а я - лелея коварные самцовские мечты. Верблюд из оранжевого поролона, предназначенный для внука, смотрел на нас условно выпученными глазами с укором: когда вы меня ребенку-то отвезете?
   - Дома лучше, - сказала Нинико и вздохнула: - Только бы холодильник не перегорел - ему уже девятнадцать лет! Накопить на новый мы никак не сможем.
   Вдруг охватил меня стыд не стыд, а нечто вроде раскаяния. Мне-то легче сохранять себя, в сторожах я, видите ли, самость берегу - читаю, думаю, а жена крутится, экономит, пытаясь нас прокормить на эти гроши...
   Какая глобализация?! В России совсем другие проблемы - первобытного общества. Вон по ТВ пугают, что все трубы зимой могут лопнуть - прогнили, мол. И уже лопались на Кислотных дачах: у нас тогда неделю ночевала подруга дочери, спасаясь от мороза.
   Ночью ноющие боли не давали спать - да, не хватило сустава до конца жизни! Эта протоплазма словно уже не моя. Но ведь так нельзя думать. Просто Геныч выходил из меня неохотно...
   С утра Нинико закричала:
   - Уже сильно хромаешь - куплю тебе палочку... Но ты ее сразу потеряешь. Ладно, куплю другую, третью!
   - Девятую, десятую.
   - Да, десятую! И ничего тут такого.
   В ночь на понедельник установилась ясная погода, и сустав мой притих, не выступал с трибуны, но выспаться опять не удалось. В два часа ночи за окном сработала автоугонка, видимо, от бродячей собаки, долго уговаривала жестяным голосом: "Отойдите от машины!", а уж потом заладила: ути-ути-ути; потом: утеньки-путеньки. Я думал: поутенькает-попутенькает, и хозяин услышит, но ничего подобного. Изнемогая, автоугонка, как марсианский пришелец, умоляла хозяина, чтоб он пришел и прекратил ее мучения: "Улю-улю, шарах-шандарах, звездец!" Мы позвонили в милицию: они потребовали списать номер машины.
   Я оделся и пошел. Хотелось эту "ауди" поджечь, взорвать, изрешетить от бедра, но она так жалобно зажмуривала горящие фары и снова их зажигала... В общем, я только пнул ее один раз в колесо и списал номер. Милиция быстро прогнала его по своим компьютерным сетям и радостно сообщила нам, где живет владелица этой машины, судебный исполнитель такая-то. Мол, утром вы приносите жалобу, уж мы дадим ей ход.
   А до утра что нам делать? Одна дочь принялась читать Акафист святой Ксении Петербургской, а другая - первый том "Братьев Карамазовых". К утру Нинико заплакала: вчера хотела купить внуку в секонд-хэнде игрушки... Братец Кролик очень понравился - такой большой и мягкий, можно обнимать. Ути-ути, улю-улю! И, как всегда, денег не хватило. Зарплата жены давно проедена, а мне повысили немного в синагоге, но уже два дня как задерживают.
   - Если не дадут сегодня, приведу слова из Библии: заплати работнику до захода солнца! - поклялся я жене и положил в карман маленькую иконку святого Михаила, а на голову надел белую кипу - надо день как-то просветлять все-таки.
   Александр Сендерецкий показал мне, какой он оставил вопль в книге сторожевых записей: "Вот что я вам хочу сказать, коллеги! Этот хомяк водоплавающий когда-нибудь насытится или нет? Ясно, почему он не разрешает нам досматривать сумки поваров - потому что если повара сумками, то начальство - машинами и пароходами..." Старому военному хотелось порядка и не хватало адреналинового взбадривания, к которому он привык в МВД, в тревожной группе, вот и шел все время на обострение. Говорил многозначительно директору:
   "Много же у меня есть знакомых в налоговой полиции! Скажите, а ведь ОБХСС была неплохая советская служба?"
   А Борис Штерн в ответ только милостиво улыбался как начальник в силе человеку, который уже вряд ли поднимется до его уровня.
   На днях Сендерецкий в книге черновых записей охраны составил список гостей на свой юбилей, где против многих фамилий было проставлено: майор, подполковник в отставке с женой и так далее. И только против штатских не стояло ничего - они были наказаны пустотой незаписи за свою праздную, неудачную, то есть гражданскую, жизнь.
   - Пришел вчера один, Роман, ходячий позор еврейского народа, напился! Ты, Миша, пьяный ведь в церковь не приходишь?.. Я его не впускаю, так он на меня еще полез! Тогда я его ребром ладони в кадык. А Ромка очнулся и начал меня поливать. Ну я взял нашу ментовскую дубинку и так его (непечатное слово) - иди к родителям, похвастайся! А что, милицию вызывать? Не буду я позорить евреев! - с намеком рассказал мне Сендерецкий: мол, и ты не вызывай никогда милицию.
   Этот день проплыл как-то перекошенно. Возьмем с утра: старики долго не расходились после молитвы, ожидая момента перевыборов главы общины.
   - Директор - дурак...
   - Он, как русский, везде пролазит!
   Быстро эти жужжания взвинтились до таких звуков, что если отвернуться, то покажется: резня уже началась. И лишь трое стариков сидели с кротко-измученным видом, подперев щеки и глядя на мятущихся: ну и ну, хорошо, что стены у синагоги толстые, а то бы подумали, что здесь новая иудейская война. Ицик, почувствовав приближение астмы, стал бороться с ней привычным средством - достал "Беломор" и с патрицианской раскованностью засмолил. Тут от общего плотного кома криков отслоились два в сторону курящего:
   - Опять засмердел!
   - Специально сел под табличку "У нас не курят!" - И тут же была предложена условная фигура исправления: - Взять бы тебя под руки да скинуть с лестницы, чтобы ты не дымить в священное место! - От волнения возникли ошибки в согласовании слов.
   - Пошел ты, щенок! - спокойно куря, ответил Ицик.
   - Я на тебя ребе пожалуюсь!
   - Да кто ты против нас с ребе? - величаво вразумил его старый солдат. - Ты что - не видел, что ребе со мной советуется все время?
   В это время появился директор и с ходу отчитал меня, морщась от криков и дыма: мол, ты кто, охранник или нянька, почему все время здесь курят?!
   - Я не могу делать замечания фронтовику, - тихо ответил я, но уже не решился напомнить про зарплату.
   Перевыборы - это что? Жертвоприношение старого вождя (духам удачи) и возведение нового на высшее место, чтоб всё вокруг обновилось и заплодоносило. Поскольку старый-новый вождь оказался в одном лице, то и отношение к нему было двойственное: и как к жертве, и как к светоносному предводителю.
   - Все-таки столовая при тебе, Борис, стала хорошая! - сказал Ицик.
   - Погодите, я еще благотворительную столовую открою, - сообщил небрежно Штерн, понимая, что все это восхищение ритуально, но помимо воли чувствуя приятное внутри.
   - И мацу, Борис, кто нам привезет? Только у тебя получается, - решил отметиться во внимании начальника Залман.
   Я уже не раз слышал эту одиссею о маце. Всякий раз столичные гибэдэдэшники начинали преследовать фуру буквально сразу после загрузки: у них, наверно, большие силы стянуты для наблюдения. Когда "гиббоны" сделали отмашку, Штерн вышел к обочине и протянул документы, а потом для разогрева сказал: "Мы же вам платим налоги - не стойте тут, не унижайтесь!" Но лейтенант посмотрел на него непонимающим взглядом: "Так заведено, что если я не буду верхнему начальству отстегивать, то никогда не стану старшим лейтенантом!"
   - У вас написано "Маца (сухое печенье)", а перевозите несоответственно санитарным нормам. Брезент не обеспечивает герметичность фуры.
   - Спасибо, конечно, за заботу о здоровье евреев! - сказал Борис и объяснил основы кашрута: чтоб маца для Пасхи ни с чем не соприкоснулась, она вся в целлофане. - Я брошу упаковку в речку, она проплавает неделю, и все равно можно ее достать и есть.
   Лейтенант добродушно пустил в ход очередную заготовку: мы фуру задержим, вы все про мацу напишете, вас отпустят завтра, но к своей Пасхе вы уже не успеете эти печенюшки привезти. Штерн подумал: лучше вот так вынул деньги и вмял их в ладонь "гиббона". Тот заботливо пообещал: "Мы сейчас вас проводим до кольцевой, чтоб другие не задержали".
   В общем, выбрали снова Штерна. Я был тоже доволен: не надо привыкать к новому начальнику, да и разговоры наши с ним - на глобальные темы скрашивали рабочее время. Евреи, как и русские, склонны к глобальным рассуждениям. Окружающие часто прислушивались, иногда на ходу вплетая в наш спор свои рассуждения, как разноцветные нитки:
   - Значит, двадцать первый век будет не менее потрясающим, чем двадцатый?
   - Глобализация - всемирный штамп, для искусства это плохо, усредненность, везде сейчас фильмы по-голливудски снимают.
   Я-то уже думал, что день сейчас выправится, зарубцуется как-нибудь его рана. Зарплату не дали, зато пришла тут такая... с алмазными усиками - с мороза! Хотелось почему-то вручить ей огромный персик и прислонить ее гибкой спиной к дереву! Она же, роняя на меня ледяные будоражащие капли с мехового куста на голове, потребовала директора. Пока искали Штерна по всей синагоге, молодой ребе нервно закурил и сказал:
   - Венера в мехах, мечта Захер-Мазоха!
   Потом он резко бросил сигарету, вынул мобильник и отчаянно закричал в него на иврите:
   - Мотэк! ("Сладость моя", что соответствует русскому "дорогая"). Как дети? Я скоро приеду. В магазин после пойдешь! - Потом он спросил у меня: Где же этот Костя, шофер?
   Я знал, что ребе сам его отпустил на час в аптеку, но ничего не сказал на эту тему, а попросил взаймы пятьсот рублей. И он дал мне эту розовую купюру! А Масмерова (так она представилась) сказала:
   - Видите эту газету? - Это был "Вестник ВЕКа" - Всемирного еврейского конгресса. - Полистайте, полистайте!
   Мы с ребе увидели свастику через весь текст на третьей странице, ниже - "Убирайтесь в Израиль". А на полях - наброски детородных органов в эстетике нужников. Причем, видимо, у антисемита было мало времени, он и евреев, и арабов, лидеров террористов, на фотографии... В общем, пририсовал половые органы так, словно все они - извините - находились в состоянии минета.
   Красавица-вихрь с силой потрясла коричневым пакетом: так все и пришло по почте!
   Во взгляде Штерна читалось: вот такого боцмана мне не хватает!
   - Неужели опять чекисты?! - закричал я по застарелой советской привычке, которую уже невозможно выколупать из себя.
   - Нет, все очень грубо заклеено. Может, на почте работает кто-то из РНЕ, или как это?.. - предположил ребе.
   - Я пойду сейчас к советнику губернатора! Газету эту дайте мне. Мы, конечно, разберемся! - твердо сказал Штерн.
   Масмерова непреклонно пообещала зайти в пять. А Гофф, неравнодушный к тревожной еврейской (да и шире даже - вообще к женской) красоте, восхищенно сказал: "Дебора-воительница" - он ее встретил на лестнице, прыгая через две ступеньки, и чуть ли не взял ее своими глазами.
   Известный раньше всей Перми как звезда местного джаза Гофф пришел оставить приглашения на концерт флейтиста Николая Хазанова.
   С мечтательной улыбкой прислушиваясь к звучащим внутри джазовым вариациям, протянул один билет мне. Узнав про оскверненную газету, предложил:
   - Я нынче поеду на Всемирный конгресс еврейских общин - этот факт нужно в докладе привести! Ксерокс вам оставлю, а оригинал увезу на конгресс. Или наоборот.
   Штерн, как религиозный лидер, с холодком общался с Гоффом - главой еврейской культурной автономии. В общем, наш капитан ушел в таинственном направлении, в крайней точке которого вроде бы должен располагаться советник губернатора, но быстро вернулся, опять ушел.
   В пять часов пришла Масмерова - она собиралась отнести оскверненную газету в правозащитную организацию. Уже созвонилась.
   - Борис ведь обещал быть! Ну я его знаю по комсомольской работе. Та еще лиса - спустит все на тормозах! Давайте звоните ему домой! - Дальше, властно напирая на общее комсомольское прошлое, она призвала директора синагоги к дальнейшей борьбе и потребовала вернуть газету.
   Штерн, слегка заикаясь, сказал: она там, в кабинете. Мы пошли искать, перерыли все отчеты иудейского религиозного общества, старые подшивки газет, "Вестника ВЕКа" нет как нет. Снова позвонили, Штерн начал ответ с привычной фразы: "Я уже не помню, кого я еще на ... не посылал!". Он уверял, что газета лежала на самом верху, и вообще вы внимательны все или как, сколько вам там лет.
   Огорченная Масмерова, уходя, сбросила мне полведра энергии - не жалко! Самой излишки тяжелы. И убежала вниз по лестнице, как будто перенесенной из Древнего Рима: мрамор, псевдолатинские балясины, в общем - широта и величавость.
   Потрясенный Гофф шептал: вот так всегда - все у Штерна исчезает, а когда спрашиваешь - начинает разговаривать матом.
   - Один раз наш Борис, - продолжал он, - даже стариков пытался подавить своим отсутствием эрудиции, но их же ничем не смутишь, они закричали: "Да кто ты такой без миньяна! Мы на молитву не будем ходить, так синагогу вообще закроют вместе с тобой!"
   Мне лично кажется: Борис Штерн - человек с огромной верной интуицией. Возможно, он чувствует, что сейчас не время раздувать скандал из-за одного сумасшедшего? На это Гофф мне возразил резонно: спускать нельзя, иначе все может разрастись, как в Италии, - там самый сильный антисемитизм: как только итальянец узнает, что ты еврей, - тут же поворачивается и уходит.
   - Не может быть, ведь Папа Римский все время призывает к любви!
   - Я врать не буду - своими глазами видел: карабинеры охраняют синагогу в Риме.
   Азартный эрудит, веселый. Есть унылые эрудиты, есть важные. А Гофф не жалел мимики, постанывал, коротко взвывал, и воздух от него расходился кубами, как сахарный раствор. Он при этом смотрел на часы и говорил, что опаздывает, но мы продолжали стоять и бурно говорить о Чайковском. Я никогда не понимал, из каких наитий вырастают такие разговоры вновь и вновь.
   - А вы знаете, Миша, что композитор Пахульский стал зятем фон Мекк, и она урезала Чайковскому денежное пособие. Петр Ильич за это всю жизнь травил Пахульского... да и про Мекк сказал, умирая: "Проклятая старуха!"
   - Я думал: он про смерть так выразился, ведь от холеры умирать тяжело, обычно последние часы сопровождаются бредом.
   - Какая холера! Его хоронили в открытом гробу и целовали в лоб. Чайковский был, конечно, отравлен за связь с юношей из императорской фамилии. Царь же сказал: "Или гений, или позор России"... Юноша тот тоже странным образом скончался.
   Уже минуту или пять минут красивая большая Хая из кухни стояла и прислушивалась, сжимая в руках тарелку с едой, забыв ее мне поставить. И лицо ее так мучительно сигналило, что это походило на мысль: "От вас только и слышишь: Чайковский, Хреновский, умер, а когда о живых-то мужиках-то?"
   Уходя, Гофф тоже опрокинул на меня банку-другую энергии. Эти силы, невидимые, но ощутимые, так и швыряли меня весь вечер по синагоге - из угла в угол. Хорошо, что еще Хони уехал в Екатеринбург, а то бы я вообще не мог успокоиться.
   Эта глобализация ко мне неравнодушна. Вот и на уроке Гриша - со своим интеренетопоклонством - завелся:
   - Глобализация, то есть Интернет, какие дает возможности! За три секунды доходит статья до московской газеты, а это значит, что мы уже являемся частью Москвы!
   - Иерусалим в Интернет не засунешь, Гриша.
   - Какой Иерусалим?
   - О котором тысячелетия молились твои предки. Пока живем на земле, мы не должны предать ее. Место, на котором мы живем, всегда священно.
   Я не против Интернета, но не все так просто - ты за три секунды статью прислал, а ее не приняли, потому что она написана провинциально... Но некогда много объяснять - пришло время русского языка, который, родной и могучий, приносит мне сто пятьдесят рублей за два часа.
   Вечером, после урока иврита, ученики последнюю свою пассионарность потратили на то, чтобы понять, что такое пассионарность: Лев Гумилев гений, все нам объяснил!
   - Да он антисемит, - говорил я несколько раз, но ученики, как будто каждый раз с возмущением соглашаясь, тут же забывали об этом: жаль ведь расставаться с простой картиной мира.
   Я и сам некогда припадал к книгам о пассионарности, пока коллеги-грузчики не уронили на меня ненароком кое-что тяжелое, после чего я побежал в церковь, никогда больше не открывая Гумилева...
   Глобализация, ты забуксуешь на нашей родной почве! Я так думаю, что мы - эсэнгои, б.у. совки, кое-что делаем верно, ведя свои разговоры на мирообъемлющие темы. Рыночные отношения просто в отчаянии заломят руки: они ведь хотели нас превратить в свой элемент на двести процентов. Мол, эй, россияне, помолчите, поработайте жизнь-другую двадцать четыре часа в сутки, и у вас будут телеки, компики, видики, пляжи Крита, перестрелки в школе... Нет, госпожа глобализация, наши задушевные, закадычные разговоры обовьют все твои механизмы! И не будет никаких демонстраций, метаний в поисках очередных булыжников пролетариата, нужны только тихие разговоры без конца лицом к лицу. Даже если я один не отдамся рынку с потрохами и не стану продавцом самого себя...