Говоров Александр. Санктпетербургские кунсткамеры, или Семь светлых ночей 1726 года

   Они выстроились вокруг стола, покрытого зеленым сукном, на котором были разбросаны цветные фишки и не распечатанные колоды карт. Никто не начинал: денег ни у кого не было.
   Антиох, стоя за спинами игроков, говорил Рафаловичу:
   - С тех пор как отец увез нас сюда, мы стали сыновьями России. Я говорю вам это, граф, как есть твердо и прошу мне более вопросов об этом не задавать. Мы такие же русские, как, например, вот Евмолп Холявин, уроженец славного города Мценска...
   - Гляньте, - сказал Сербан, какие карты промыслил наш великий Цыцурин! Короли похожи на взломщиков, а валеты на карманных воришек.
   - Слушай все-таки, Сербан... - не отставал от него брат. - Не играл бы ты... Нянюшка наша про тебя дурной сон видела.
   - А у меня, - закричал Сербан, подкручивая ус, - есть предчувствие, что именно на эту колоду мне повезет!
   - Что тебе все карты и карты... - с досадой сказал Антиох. - В Кунсткамере, был я вчера, такие привезли книги...
   Преображенцы оглушительно захохотали и затянули на церковный лад:
   - "Умен, как поп Семен, книги продал, карты купил, сел в овин и играет один!"
   - А ну, - накинулся на брата Сербан, - давай деньги или проваливай отсюда!
   Осмелюсь вновь предложить... - робко вступил Рафалович, позванивая мошной.
   - Эй, была не была! - воскликнул Холявин. - Возьму кредит у чужеземного графа! Это вам, сударь, не философский ли камень помотает?
   На бедного Антиоха никто внимания не обращал, хотя он и вирши обличительные читал, сиречь сатиры:
   - "Из рук ты пестрые пучки бумаг не выпускаешь. И мечешь горстью мозольми и потом предков твоих добытое добро..."
   - Валет, валет! - завопили преображенцы, видя, что у Сербана пошла не та карта. - Обмануло тебя твое предчувствие!
   Проигравший Сербан смущенно теребил ус. Брат подал ему фляжку с ромом, но Сербан молча пошел к Рафаловичу за ссудой.
   6
   Господин в матросской одежде некоторое время наблюдал за игрой, потом, видя, что внимание всех отвлечено проигрышем Сербана, приподнял портьеру и проник во внутренние покои.
   В старой Москве да и в Санктпетербурге в голову не пришло бы без спроса проникать в домашние покои. По здесь вольный дом, потому-то он и называется вольным, чю каждый волен в нем делать что угодно.
   - Что угодно? - спросила Зизанья, встретив "господина матроса" под аркой, которая вела внутрь.
   Через ее курчавую голову он обратился прямо к маркизе, сидевшей на кушетке. Показал ей новенький двухрублевик: можно ли разменять на серебро и сколько берут за размен?
   В руках маркизы Лены был все тот же таинственный инструмент - кифара, или гитара. Она пощипывала струны, и получалась мелодия странная, словно жалоба на неведомом языке.
   Нет, - сказала она, даже не взглянув на вошедшего. - Деньги меняют не у нас. По царскому указу деньги меняют только на гостином дворе.
   И продолжала наигрывать, а гость достал брелок с алмазом и попросил принять в залог.
   - Деньги, знаете ли, очень нужны. Маркиза наконец подняла лицо от струн и взглянула на него исподлобья.
   - Сударь мой, кто же поверит, что вы, хозяин Санктпетербурга, вы нуждаетесь в деньгах?
   Девиер кинул матросскую шляпу с лентой на стол и без приглашенья уселся рядом на кушетку. До сих пор они изъяснялись по-французски, теперь он сказал ей по-русски:
   - Твои бумаги подложны, девка, берегись! Маркиза отвернулась, черная волна ее волос рассыпалась по плечам. Она выслала Зизанью и отвечала по-французски:
   - Вы невежливы, сударь. Мои документы удостоверены миссией его величества короля португальского. Скоро ожидается прибытие посла, и я тщусь надеждой быть представленной к российскому императорскому двору.
   Девиер вскочил. И не закричал, нет, - сказал с той страшной выразительностью, которая - он знал по многолетнему опыту - при допросах действует сильнее всякого крика:
   - Ты врешь! Ты не знаешь и единого слова по-португальски!
   А она грустно этак улыбнулась, вновь принялась за гитару, взяла аккорд. Мелодия ударила Девиера прямо в сердце. Это же песня его детства! Ее играла на такой же гитаре нищая цыганка с Лоскутного причала, ее пели по вечерам девушка-рыбачки под аккомпанемент океанского прибоя: "Зачем, цветок, зачем, лилейнолепестковый, расцвел ты у дворца, у самых у ворот..."
   И она наигрывала на чаровнице-гитаре и смотрела на Девиера снизу вверх, а в черных зрачках ее билось-пульсировало - что? Страх? Презрение? Насмешка?
   Девиер взял со столика колоду карт гамбургской печати, где короли действительно были похожи на грабителей, а дамы на торговок, тасовал ее, рассматривал, чтобы дать себе время принять решение.
   Прежде чем войти сюда в матросском обличье, он окружил дом своими клевретами. Они ждут только сигнала, чтобы ворваться и учинить то, что учиняется в подобных случаях.
   Но неудачен сегодняшний день, отменно неудачен!
   Как бывший юнга и как нынешний гроза санктпетербургских воров, Девиер был суеверен. Началось с краха бутурлинской затеи, кончится черт знает чем... Генерал-полицеймейстер медлил с сигналом, хотя каждая жилочка его сыщицкой души молила: сигнал!
   А эта поддельная маркиза с глазами как пламень ада - есть такое, действительно португальское выражение: "о фейо негро да инферно" - черное пламя ада! Видывал женщин Девиер, видывал - поверьте... Не говоря о бедной толстухе Анне Даниловне, даже блондинка Елисавет со всем ее обаянием юности, - все они уступают этой неведомой жар-птице, на которую и глаз поднять невозможно!
   Эй, ее бы сейчас в застеночек, на подвесочку, да пройтись хорошим кнутиком раз-другой... Да спросить с пристрастием: где ты, девица, хранишь деньжонки, похищенные твоими людьми у пугливого Красавчика? Или: а зачем ты, синьорита, крадешь философские камни, утеху ученых и царей?
   Но нет, дыба не для ее изнеженного стана, и кожу ее не попортят кнутом. А ты, Антон Девиер, в давно минувшей категории времени - Тонио да Виейра, всамделишный матрос флота Соединенных Провинций, - что забыл свою былую ловкость, оцепенел как истукан?
   Девиер наугад вытянул две карты. Это оказались шестерка бубен и шестерка треф - пустые хлопоты! Генерал-полицеймейстер шлепнул себя по губам, чтобы не рассмеяться, и кинул колоду на стол.
   Закатное солнце глядело прямо в окна, слепя глаза. Шум подъезжавших экипажей слышался все чаще, в игорном Раю назревала очередная драка. А маркиза Лена все наигрывала, баюкала виденьями далекой страны:
   - "Зачем, цветок, зачем, лилейнолепестковый, расцвел ты у дворца, у самых у ворот? Вот мчится принц, прекрасный и суровый, и конь его тебя копытами сомнет!"
   - Здравия желаем, ваша высококняжеская светлость! - вдруг не своим голосом закричал Весельчак у подъезда. Маркиза одним махом сорвалась с кушетки - к окну.
   - Светлейший князь!
   - Не может быть! - встрепенулся Девиер. - Дюк Кушимен? Этого еще не хватало, после всего, что произошло утром! И откуда он мог здесь появиться? Час только назад городские посты сообщали: в пределах Санктпетербурга Кушимена нет; может быть, отправился к себе в Ораниенбаум?
   Отстранив маркизу от окна, запах ее невероятных духов ударил в голову, - выглянул сам. Да, на крыльце стоял о чем-то расспрашивая Весельчака, именно он - светлейший князь, огромный, с непокрытой седеющей головой, дюк Кушимен! Девиер кинулся к двери.
   - Не туда! - Маркиза схватила его за рукав. - Там он вас встретит!
   - Куда же?
   - Сюда!
   С обитого железом сундука-скрыни маркиза сбросила ворох платьев и подняла крышку. Там было просторно, пахло табаком от моли, лежало мягкое тряпье. Что же делать?
   Девиер забрался в скрыню, усмехаясь, ежели веровал бы в бога, перекрестился бы. Железная крышка захлопнулась, наступила тьма. Слышался гомон игроков, отдаленный звон клавесина и смех маркизы Кастеллафранка да Сервейра. На минутку умолкнет этот смех, словно подушкою закрытый, и опять она хохочет, не может удержаться.
   7
   Светлейший мерил шагами тесную горенку маркизы. Подходил к окну, щурился на закатное солнце, опять вышагивал к противоположной стене, где красовалась огромная китайская ваза. Меншиков щелкал ногтем по звонкому фарфору, разглядывая синих узкоглазых мандаринов и продавцов воды с коромыслами. Вазу эту ему удалось заполучить с китайского посла, он частенько прикидывал, сколько она может стоить - пять тысяч, десять?
   - Сядь, Софья, сядь, говорил он маркизе, порывавшейся что-то приготовить, чем-то угостить, и называл ее просто Софьей. - Сядь! усаживал он ее, а сам продолжал ходить. - Мерзавцы! - грозил он кому-то.
   Антихристова шваль! Арестовать - и кого? Я сперва не оценил ситуации, думал, Ваньки Бутурлина шутка в духе всепьянейшего собора. Потом господь меня надоумил, я, не въезжая в город, завернул к себе на мызу в Стрельну. Представляешь? Мои же рабы, ожидая, очевидно, что меня ухлопают либо в Курляндии, либо по дороге домой, уже мебель всю из имения растащили! Ты представляешь?
   Сядь, Софьюшка, - снова уговаривал он ее, потом согласился - чашечку кофе по-турецки. И продолжал бушевать. - Да ведь не я ли, - стучал он себя в грудь, - не я ли облагодетельствовал их всех? Взять того же Бутурлина! При его природной глупости царь Петр десять раз собирался его выгнать. А мой-то Волков, Волков, секретарь? Я же его генерал-майором сделал. Думаешь, он не знал, что меня собираются арестовать?
   Зизанья внесла подносик с крохотной чашечкой дымящегося напитка. Маркиза расставила сласти и печенья, зажгла курительную свечку с ароматом.
   - Хорошо мне у тебя, Софьюшка, - сказал Меншиков, присаживаясь и берясь за кофе. - Словно у дочери родной... И твоя чернокожая мне приятна! - Он потрепал курчавые волосы ефиопки. - А кстати, так тебя никто и не опознал в Санктпетербурге? Не было никаких встреч, разговоров? Смотри, Софья, тотчас же мне докладывай!
   Маркиза сидела на скрыне, так и прыскала смехом, ударяя по крышке скрыни ладонью.
   - Кто там так кричит? - спросил светлейший, допив кофе. Подошел к арке и стал смотреть из-за портьеры в игорный Рай, где картежные страсти достигли апогея. - Это тот усатый так сильно кричит? Да это кто же? Это же сын господаря, князя Кантемира! Чего же он так кричит - проигрался?
   Ментиков подошел к сидящей на сундуке маркизе, поправил ей локон.
   - Покойный Петр Алексеевич не переносил карточной игры, и мы, его птенцы, не знали отравы сей. Походы были у нас непрестанные, марши. Даже в мирное время - то раскол искореняли, то подать собирали. Теперь от всяких дел пустота, в баталионах только и ждут, когда распущу я войско. Все тотчас, как тараканы, разбегутся в свои поместья.
   Зизанья с поклоном поднесла ему зелена винца. Уж очень ефиопка любила сего властителя, который столь ласково с нею обращался. Светлейший выпил, закусил чесночком, погрозил кому-то за окно.
   - А каково распускать ту армию, коли недругов хоть отбавляй? В Варшаве, доносил наш резидент, когда царь Петр умер, три дня подряд шло гулянье, все паны друг друга как на пасху поздравляли. Намеднись был я в Курляндии, узнал, что на траверс Ревеля вышел флот соединенный трех держав. Чего им там нужно? Десантировать, что ли, нас собирается? Дудки - могуча новая Россия!
   Он снова подошел к арке, приподнял портьеру, потому что в карточном Раю страсти продолжали кипеть.
   - А это кто такой, среди преображенцев, носатый и в хитромудром парике? Да вон тот, в черном атласном кафтане, его я что-то не знаю. Цесарец, хм? Академикус? Граф? Велика персона? И он у тебя бывает? А что он говорит? Алхимик он? Кстати, что у вас тут за философский камень объявился, об этом говорит вся Рига...
   Маркиза еле успевала отвечать на его вопросы. Тут от Меншикова не укрылось, что у ней на устах скользит какая-то, по его мнению, двусмысленная улыбка.
   - Ну, сказывай. Кто тут у тебя без меня бывал? Что? Старый князь Репнин? Ну этот из ума выжил. Его внук? Молокосос безудальный. А генерал-полицеймейстер Девиер у тебя не бывал? Вот кого опасайся, это прохиндей первой руки, вот кто проведет и выведет.
   И тогда некое вдохновение озарило лицо маркизы.
   - А он и сейчас здесь у меня, - сказала она, постучав по скрыне.
   - Кто - у тебя?
   - Господин Девиер.
   - Разве он тоже играет в карты?.
   - Да нет, не там он, он здесь!
   - Не могу понять.
   - Чего же не понять - он заперт вот здесь в скрыне, на которой я сижу.
   - На которой висячий замок?
   - Да, да, ваша светлость, на которой висячий замок.
   - Ты с ума сошла, Софья, чего бы ему у тебя под замком сидеть!
   - Не верите? Давайте пари!
   - Ну, если так, я ему голову тотчас снесу! Это он, я знаю, это он с Ванькой Бутурлиным подстроил мой арест! Давай живее, Софья, ключ!
   - Зизанья, подай ключ!
   - Сударыня, - пролепетала ефиопка, - вы же сами приказали ключ кинуть в колодец во дворе...
   - А-а, кликотницы! - зарычал Меншиков. - Вы что из меня горохового шута строите? Подайте немедленно ключ! Или принесите из моей повозки саблю, я и без ключа открою!
   Маркиза взяла его за руку, продолжая смеяться. Дала платочек, чтобы утереть пот с генерал-фельдмаршальского лба.
   - Вот видите, ваша светлость, - сказала она рассудительно. - Вы смеетесь над глупыми картежными страстями, а сами, оказывается, еще более пустым страстям подвержены. Ну какой Девиер, конечно, полезет ко мне в сундук? Да и замок, гляньте, покрыт ржавчиной, ключ от него затерялся еще зимой...
   - Тьфу ты! - рассмеялся светлейший. - Славная ты, Софья, шутница... Ну вот что, сейчас мне шутить недосуг, позови-ка Цыцурина, пусть отчитается в хозяйстве. Теперь мне будут нужны деньги, много денег!
   8
   Меншиков закурил длинный чубук, который принес ему ординарец из повозки, сел в кресло у окна. Расспрашивал маркизу про историю с философским камнем, приговаривал:
   - Чудеса, ну чудеса! Имей я тот камень, я бы всех недругов своих яко тлю передавил!
   Цыцурин явился с папкой под мышкой. Перво-наперво хотел встать на колени, но Меншиков на него прикрикнул, Цыцурин раскрыл папку, стал докладывать: с карточного стола доход полторы тысячи рублей, с питейного зала - девятьсот.
   - Откупные за вино в казну сдаешь? - строго спросил светлейший.
   - Никак нет, все в вашу долю кладу.
   - То-то! - Меншиков, довольный, стал выколачивать чубук о подоконник. - Мне эти денежки более надобны, чем казне. Да и вообще казна - это я!
   - Убыточек имеется... - доложил Цыцурин.
   - Какой такой убыточек?
   - Полицейским чинам и иным проверяющим после каждой их визитации то рублевку, то семишник... Сто семьдесят шесть рублей восемь алтын на круг набежало!
   - Никаких визитаций! - вскипел светлейший. - Дармоеды! Пусть сами себя проверяют! А ежели бы правда Девиер сидел бы в этом дурацком сундуке, я б ему тотчас кочергой внушил, что в мои вольные дома его полициантам рыла не совать!
   Маркиза положила ладонь на руку разбушевашегося князя, предложила:
   - Не угодно ли, клавесинист Кика сыграет вашу любимую пиесу "Полет сильфиды"?
   - Сильфиду как-нибудь потом. - Светлейший снял руку Софьи. - Мне пора ехать. Ты же, Цыцурин, ступай в зал, на кого ты там банк покинул?
   - Банк вызвался держать князь Кантемир-старший.
   - Ого! - развеселился Меншиков. - У нас сколь угодно мошенников, которые так и лезут в князья. А тут первый случай князя, которому не терпится в мошенники! Иди!
   Он не удержался от соблазна, присел к столу, развязал кису, врученную ему Цыцуриным. Звонкие европейские гульдены и ефимки с удовольствием взвешивал на ладони. Русскую же неполноценную монету, где в серебро подмешаны и олово и медь, отодвигал к сторонке. А сам продолжал говорить:
   - Соскучился я о доме, Софьюшка, о семье... Сын такой балбес подрастает, только бы ногами в менуэтах вертеть. Разве мы такими, Софьюшка, росли? Жених моей Машеньки, польский пан Сапега, даром что красавец, так и косит на новых царицыных родственниц, что ему Меншикова дочь, в царскую семью захотел! Ах, подлецы, ах, мерзавцы!
   - Тут он снова вспомнил своих недоброжелателей и стукнул кулаком по столику так, что монеты посыпались на пол.
   - Я им всем покажу! Вот нарочно с Долгорукими в дружбу великую вступлю, пусть я тридцать лет с ними враждовал! А сии лизоблюды, притаились небось во дворце, как мыши, ждут, как я расправлюсь теперь с ними... А та венценосная дура, указ дура подписала, ой-ой-ой! Тяну лямку за всех за них - и армия, и флот, и финансы, все на мне, ровно я царь. А царского титула не имею!
   Маркиза хлопнула в ладоши, и Зизанья вновь подала подносик - по русскому обычаю посошок. Меншиков рассмеялся, расправил шитые золотом обшлага кафтана. Опрокинул чарочку, а от осетринки пришел в восторг: ай да рыба, божья рыба, в каких только морях-океанах водится сия рыба!
   Накидывая на себя епанчу, еще раз погрозил в окно:
   - Погоди, мать-Россиюшка, мы еще повоюем!
   9
   Завизжали петли, и крышка скрыни отворилась. Замок, оказывается, был только для виду, в одном кольце висел. Некоторое время в горнице царили тишина и неподвижность, потом из скрыни возник "Господин матрос", бровастое лицо его было сливовым от гнева, дуло пистолета чернело в судорожно сжатой руке.
   - Опустите пистоле г,--лениво сказала маркиза. - Что вы все пугаете женщину, словно на абордаж идете? Кроме того, пока вы лежали в скрыне, у вас порох ссыпался с полки. Получится осечка, обидная для такого стрелка, как вы.
   - Вы играете с огнем, - прохрипел Девиер. - Держать меня в сундуке, угрожать любовником, кто бы он ни был!
   - Позвольте, вы говорите напраслину. Я действительно два раза была замужем, но любовников у меня не было и не будет, даже из среды столь куриозных господ матросов...
   Она раскинула карты, как это делаю) гадалки. Девиер из-за ее плеча видел, что некий король вокруг вальяжной дамы расставляет своих тузов и валетов, будто готовя их кинуться, хватать, терзать. Но другой король пиковый, военный, властительный муж, на языке гадалок, господствует над всеми, и не смеют те тузы и валеты ни хватать, ни кидаться. И выпадают в итоге все те же карты - шестерка бубен и шестерка треф.
   - Видите? - указала маркиза.- Пустые хлопоты! Девиер стоял, скрестив руки, и впервые в его флибустьерской голове ворочалось смятенье. Надо было просто повернуться и уйти. По и как просто уйти от этой женщины, от монстра красоты?
   - Послушайте, сударь! - Маркиза встала напротив Девиера. - Клянусь вам, все это произошло непредвиденно. Вам самому было угодно рекомендоваться господином матросом, а к генералу-полицеймейстеру мы бы отнеслись, конечно, по-иному. Кроме скрыни, девать вас было совершенно некуда. Я сама перепугалась сначала, думаю, ведь он услышит все, что станет говорить светлейший. А потом думаю - пусть... Пусть услышит!
   И как ребенок, который выпрашивает сласти, она смотрела на него снизу вверх.
   - Ну вы же разумный человек,.. Ну не сердитесь!
   И тогда генерал-полицеймейстер, гроза ночного Санктпетербурга, резко повернулся и вышел, отбросив портьеру. Слышно было, как на крыльце его приветствовал гайдук:
   Счастливо повеселились, господин матрос!
   Но чаемой полушки в ладонь Весельчак так и не получил .
   Потом послышался шорох в кустах на совсем уже темной улице. Это снимались со своих постов и уходили клевреты Девиера. Зизанья принесла свечи и ушла. Маркиза села перед зеркальцем.
   Вдруг она почувствовала спиной, что в горнице еще кто-то есть.
   Повернулась и увидела, что вновь светлейший. Громадный, головой под потолок, он прислушивался к тому, что делалось в доме.
   - Ваша светлость! - вскочила маркиза, готовая ко всему.
   - Отвори все-таки свою скрыню, попросил светлейший.
   Маркиза безропотно откинула фальшивый замок. подняла тяжелую крышку. Меншиков молча смотрел в пропахшее рухлядью чрево сундука.
   - Но кто же все-таки у тебя был... Кто был, сознавайся!
   - Генерал-полицеймейстер господин Девиер, - честно ответила маркиза.
   - Ох. Софья! - схватился Меншиков за виски. - Погубишь ты когда-нибудь свою забубенную голову!
   Маркиза позвала Зизанью и стала предлагать светлейшему закусить, отдохнуть, развлечься. Но он отказался.
   - Вот что. Ты не подумай взаправду, будто я возвратился, чтобы отлавливать твоих ухажеров. У меня есть важнейшее дело, забыл тебе тогда сказать.
   Он огляделся, чтобы удостовериться, что их никто не слышит. Ефиопка была не в счет.
   - Послушай, Софья... У тебя, кажется, есть кладовка или чулан с решеткой. Покойный государь строил этот дом любимцу токарю как образцовый, а во всех таких домах предусматривался карцер для слуг.
   Маркиза подтвердила, что таковой чулан у нее имеется и дверь там обита железом. И время от времени она туда сажает из слуг, кто хватит лишку.
   - Вот, вот! - обрадовался Меншиков. - Везу я с собой одного человека, пусть у тебя побудет под крепким затвором.
   Маркиза последовала за ним вниз и видела, как княжеские кучера пронесли кого-то, обвязанного веревками, словно куль.
   - Завтра я его заберу, - обещал Меншиков. - А ключ, не прогневайся, я тебе не оставлю. И вот что: ты философский тот камень никому не отдавай, слышишь?
   Прижав руки к груди, она хотела поклясться, что никакого камня... Но светлейший уже взобрался в повозку и был таков.
   10
   - Бумаги мне, бумаги! - требовал Сербан, схватив у Цыцурина гусиное перо. У кого есть хоть клочок гербовой бумаги, чтоб я мог написать вексель?
   Он проиграл Евмолпу Холявину сто пятьдесят рублей и желал выдать по всей форме вексель. Схватил у брата фляжку, но она была пуста.
   - Евмолп, голубчик, - умолял Антиох, растолкуй этому безумцу, что вы играли в шутку!
   - Почему это в шутку? - не соглашался Холявин. - Фортуна повернулась ко мне передом, какая тут шутка?
   - Но откуда ему взять такие деньги?
   - Не мое дело, - подбоченился Евмолп. - Пусть не садится за игру, коль он такой сосунок!
   - Сосунок! - возмутился Сербан, распушая усы. - Эй, Камараш, Камараш! Где мой слуга? Камараш, принеси немедленно шпагу, она внизу в стойке стоит!
   - Камараш, принеси и мою шпагу! - крикнул Холя-вин и от волнения сплюнул.
   - Не плюй на паркет! - не удержался Сербан. - Свинья!
   - Как ты сказал? Кто свинья?
   Антиох метался от одного спорщика к другому, Рафалович хохотал, ударяя в ладоши. Цыцурин, клавесинист Кика, буфетчик - все сошлись посмотреть, как ссорятся преображенцы.
   Вмешалась маркиза, велела унести шпаги. Часы на большом камине пробили полночь.
   Она увела Холявина к себе под арку, стала уговаривать отказаться от выигрыша. Ведь князь Сербан беднее, чем церковная мышь. После кончины старого князя мачеха отсудила у его детей все наследство. И теперь юная княжна Кантемир вынуждена продать своих горничных, сама себе фантанж навивает.
   - А у моей матушки вообще прислуги нету, - упрямился Евмолп. - Сама стряпает, сама стирает, хоть и дворянка столбовая. Пусть тогда за этот долг Сербан мне княжеский титул отдаст!
   Зрители за распахнутой портьерой ахнули от такого требования. Антиох же сказал:
   - Дался вам этот княжеский титул! Все люди равны. Первый человек вон, Адам, тот князей не родил. Одно его чадо землю пахало, другое скотину пасло.
   - Ты зубы не заговаривай, пиита российский! - крикнул Евмолп. - Пусть он вексель, как положено, намарает!
   Обстановка накалялась.
   И тут маркиза Лена заметила, что втихомолку ликующий граф Рафалович подозвал к себе горбатого Кику и что-то ему шепнул. Кика опрометью кинулся вниз и возвратился со шпагами преображенцев.
   - Как вы смеете здесь распоряжаться! - напустилась она на Рафаловича. Но было уже поздно. Клинки звенели, зрители шарахались, освобождая пространство.
   Холявин с яростью напал на своего прежнего друга, теснил его к лестничной площадке. Но тот, несмотря на свою янычарскую внешность, был более хладнокровен и рассудителен. Публика уже дважды вскрикивала по поводу того, что шпага старшего Кантемира коснулась груди Евмолпа.
   Маркиза бесстрашно встала посреди петушащихся преображенцев. Руками схватила оба клинка, что вызвало новый крик ужаса среди собравшихся. Но маркиза, отобрав шпаги, кинула их на кушетку и, словно фокусник, продемонстрировала всем ладони, на которых не было ни пореза.
   Антиох увел брата в игорную залу, а маркиза, велев ефиопке принести бинты и подорожник, чем раны заживляют, журила драчуна:
   - Евмолп, проказник! У тебя и старая рана теперь кровоточит, которую оставил Репнин. Холявин все не мог успокоиться.
   - А почему они князья, а я нет?
   - Хочешь? - предложила маркиза Лена. - Я тебе выплачу этот проигрыш, эти сто пятьдесят рублей. И купит твоя матушка и кучера и кухарку.
   Евмолп хмыкнул и заулыбался во весь свой зубастый рот.
   - А ты нынче в караул не ходи,- наставляла маркиза. - Скажешься в полку больным.
   Услышав из-за портьеры эти слова, в горницу устремился Сербан, вырываясь из рук Антиоха:
   - Вот и дело, оставайся тут, оставайся! Куриозно только нам знать, как она тебя ласкательно именовать станет - Лопик и Молпик, а может быть, Евочка?
   Оба враз бросились к кушетке, схватили шпаги. Маркиза успела только вскрикнуть.
   Двумя-тремя короткими выпадами темпераментный Холявин потеснил Сербана в угол, где возвышалась китайская фарфоровая ваза. Там Сербан обманным ударом заставил Евмолпа отскочить, но тот с удвоенной яростью налетел. Клинки мелькали как выстрелы.
   - Ваза, ваза! - в волнении хрипел Цыцурин. - Ваза! Как бы послушавшись его панического хрипа, великолепная ваза со всеми ее узкоглазыми мандаринами и разносчиками воды пошатнулась, поколебалась и рухнула на пол, расколовшись на множество кусков. По полу рассыпались, покатились, зазвенели золотые лиссабонские пиастры, стамбульские динары, венские талеры с лошадиным профилем императора.