Страница:
— Неужели оставил в чертовой халупе?
Повернулся и пошел к избе: любой ценой необходимо вернуть медальон. Однако дойдя до обрыва, я не обнаружил избы. Там, где только что стоял домишко, оголился незаросший, ровный четырехугольник. Лишь одинокий ствол лещины с оборванными листьями грустно потрясал культями ветвей…
ПОД ДРУЧЬЮ
ПОДГОТОВКА
Повернулся и пошел к избе: любой ценой необходимо вернуть медальон. Однако дойдя до обрыва, я не обнаружил избы. Там, где только что стоял домишко, оголился незаросший, ровный четырехугольник. Лишь одинокий ствол лещины с оборванными листьями грустно потрясал культями ветвей…
ПОД ДРУЧЬЮ
Дела мои складывались успешно, и я уже подумывал в ближайшем будущем назначить нашу свадьбу. Почти ежедневно встречаясь после полудня, мы с увлечением мечтали о будущих путешествиях, давая полную волю воображению. Порой Хеленка садилась за фортепиано и, убаюканная очарованием наших фантазий, играла мелодии моря — его мощные напевы. Укрывшись где-нибудь в углу салона в кресле, я часами вслушивался в гул волн, шипение пены или отдавался тихой меланхолии вечерних приливов. Мелодия моря сменялась то криком морской чайки, то песней тоскующего по любимой моряка, то сиреной уходящего из гавани парохода. И снова все поглощал безбрежный, раздольный ритм стихии…
Только недолго продолжались покойные счастливые минуты… Однажды Хеленка пожаловалась на боль в руке выше локтя. Рука вдруг опухла до самого плеча, образовался нарыв. Вызванный врач рекомендовал срочную операцию. Хеленка сопротивлялась, молила еще подождать. Вечером нарыв вскрылся. Вместе с гноем вышло несколько иголок, щепка и клубок черных нитей. Старая няня Хелены, Кася, увидев странные выделения, потянула меня за рукав в другую комнату.
— Сударь, нашей панне эти гадости кто-то «вбросил».
— Не понимаю.
— Заурочили, сударь, нашу паненку. Не смейтесь над старой бабой. Кто-то злой заурочил панну.
— Кася, вы плетете Бог весть что!
Но Кася не уступала.
— Коли говорю, заурочили, значит, так оно и есть. Разве кто слыхивал, чтоб этакие штуки сами оказались в теле? Ясно, панне позавидовала злая женщина, вот и вбрасывает…
Через несколько дней рана затянулась, не оставив следа. А вскоре образовался нарыв на лопатке, нагноение продолжалось целую неделю, когда же нарыв лопнул, вместе со сгустками крови и гноя вышли кусочки угля, старые ржавые шпильки и даже кусочек темно-зеленого сукна.
Врачи оказались бессильны предотвратить столь странное заболевание, я обратился за помощью к Вирушу. Он пришел, как всегда сосредоточенный, молча выслушал рассказ Хелены о течении болезни и осмотрел больные места.
— Предупреждаю, — наконец заговорил он, одновременно производя магнетические пассы от средоточия нарывов к конечностям, — пока что я вылечу вас лишь временно; сейчас не удастся излечить окончательно. Однако надеюсь, — добавил он с мягкой улыбкой, отечески погладив ее светлую головку, — пожалуй, даже уверен — через некоторое время, возможно, даже вскорости мне удастся ликвидировать болезнь.
— Я вам верю, — и Хеленка с полным доверием посмотрела в его добрые мудрые глаза.
— Ваша вера поможет мне, укрепит мои силы. Ежи, подержи правую руку!
Я выполнил поручение, легонько придержав руку за кисть. И тогда под пассами Анджея болезнетворная материя набрякла в большой сине-багровый нарыв на ключице и медленно начала спускаться от воспаленного центра по руке к ладони…
Я взглянул на Анджея. Он молча сосредоточил взгляд на больной, на лбу залегла глубокая морщина, руку он держал в нескольких сантиметрах от предплечья Хеленки.
— Progrediaris! — отдал он тихий, не терпящий промедления приказ. И опустил руку на несколько сантиметров ниже к локтю. Опухоль, послушная воле врачевателя, обмякла и вытянулась узкой красно-синей полосой к локтю.
— Porro! — снова приказал он.
Больная тихонько застонала.
— Больно…
— Сейчас наступит облегчение, — успокаивал Анджей, держа свою руку над сгибом локтя. — Обычно суставы более болезненны… Porro!
Гнойная полоса опустилась ниже, к ладони.
— А теперь, Ежи, поддержи, пожалуйста, повыше, у плеча.
— Не больно? — спросил я, осторожно придерживая Хеленкину руку, где только что пылал огромный гнойник.
— Нисколько, — ответила она, чудесно залившись румянцем.
А Вируш тем временем подвел больную субстанцию к пальцам. Через пятнадцать минут лопнули нарывы на указательном и среднем пальцах, вместе с кровью и гноем вышли осколки стекла. Вируш промыл раны сулемой и, натерев ладонь больной какой-то мазью, наложил повязку.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он, закончив операцию.
— Прекрасно. Ничего не болит. Благодарю вас, чудесный врачеватель!
И со слезами на глазах она пожала ему руку.
— Увы, — вздохнул Анджей, смущенный старым Гродзенским, настаивавшем на гонораре. — В любом случае, все меры пока лишь временны.
— Нет, спасибо, я решительно отказываюсь, — сказал он уходя. — Ведь я никогда не занимаюсь врачеванием; исключение сделал лишь для невесты моего друга.
— В таком случае я теряюсь, как же благодарить вас? — смутился, в свою очередь, отец Хеленки.
— Пустяки, сударь. Прошу вас обязательно увезти дочь на некоторое время в деревню, и подальше — лучше в горы. Пока необходимо удалить вашу дочь из города.
— Завтра мы уезжаем.
— All right! Прекрасно. А ты, дорогой мой Ежи, останешься здесь со мной.
Протесты Хелены и ее матери не помогли. В тот же вечер по воле Анджея я простился со своей невестой на долгое время.
— Ты сейчас же отправишься со мной, — решительно потребовал мой друг, почти насильно уводя меня от Гродзенских. — Необходимо обсудить весьма серьезное дело.
Вскоре, мы уже сидели в тихой мастерской, в задумчивости, не отрываясь глядя на пламя в камине. Анджей очнулся первый и посмотрел на меня.
— Полагаю, ты не сомневаешься, кто является причиной болезни Хелены.
— Да. Улики несомненны и указывают в одном направлении.
— Следовательно, промедление опасно, необходимо действовать, пока ядовитый вихрь оттуда не превратился в смерч, который уже не пресечешь.
— Я весь к твоим услугам.
— Ты помнишь остатки воды, разлитой Камой из чаши?
— Разумеется; ты тогда собрал воду в реторту и спрятал в нише атанора.
— Мне наконец удалось исследовать астральную тень этой воды.
— Значит у воды тоже есть астральная тень?
— Естественно, как у любой стихии и любого элемента. Ты читал Теофраста Парацельса? «De ente astrorum» и «Archidoxis magica»?
— Нет, не читал, лишь слышал об этом удивительном человеке. Кажется, у оккультистов он пользуется большим уважением.
— Парацельс один из наиболее серьезных магов в Европе, несправедливо оболганный официальной наукой. Так вот, в упомянутых произведениях этого философа различаются четыре вида астральных теней: Stannar или Truphat, то есть тень минералов, которая связуя их материальную форму и душу, вызывает кристаллизацию; астральная тень цветов, то есть Leffas — жизненная сила растения, алхимически ее можно сделать видимой в стеклянной пробирке, и, наконец, тень животных, называемая Evestrum, ну, и двойник человека.
— А нас интересует primum ens воды, то есть ее Stannar?
— Естественно. Я произвел алхимический анализ воды, насыщенной флюидами этой женщины. Задача оказалась не из легких, учитывая небольшое количество жидкости (анализ пришлось повторить неоднократно), но не жалею об этом: результаты превзошли все ожидания.
— Ты имеешь в виду возможность повлиять на нее?
— Пока нет, но я извлек весьма интересные указания.
— Какие же?
— Астральная тень воды, намагнетизированной Камой, имеет разветвления.
— Ничего не понимаю.
Вируш подошел к атанору, извлек из тайника оловянный сосуд, похожий на окарину, с крышечкой и с двумя торчащими сбоку рожками.
— Взгляни на эти два указующие пальца, — он показал на оловянные рожки,
— Один значительно короче второго.
— Именно он и послужит нам дорожным указателем.
— Ты, верно, не станешь меня убеждать, что сосуд содержит астральную тень воды?
— Вовсе нет. Ее можно наблюдать лишь в пробирке и то на мгновение.
— Тогда что же в сосуде?
— Остатки воды, намагнетизированной Камой, смешанные со специальным препаратом, составленным мной для усиления флюидных свойств этой воды. Рожки, в алхимическом сосуде — это направления, в которых удлинилась астральная тень воды во время анализа. Направления жидкости в сосуде — верное отражение раздвоения ее астральной тени.
— Но я вовсе не понимаю этого явления.
— Разумеется. Сейчас все объясню. Прежде всего надлежит помнить о том, что между Камой и остатками намагнетизированной ею воды до сих пор осталась связь, так называемый магнетический rapport.
— Теперь начинаю догадываться.
— Рожки, — раздвоение астральной тени воды, словно щупальца протоплазмы, погруженной в растворе, указуют, где следует искать Каму, или то, что находится с ней в тонком и сильном соприкосновении.
— Зачем же искать Каму; если хочешь с ней поговорить, я в любой момент…
Анджей прервал меня:
— Разумеется, не нужно ее искать — во всяком случае пока. Но меня удивило, Ежи, раздвоение астральной тени. Будь она связана только с Камой, рожок указывал бы лишь одно направление. А их два. Вот в чем тайна! Понимаешь?
— Да. По-видимому, существует двойной магнетический раппорт.
— Прекрасно, дорогой! Прекрасно! Вот ты и научился кое-чему. Именно в этом все дело. И потому у нас две возможности, следуя им, быть может, удастся вторгнуться в орбиту ее сущности.
— Какую же ты избрал?
— Более слабую астральную тень.
— То есть направление, указанное более коротким рожком окарины?
— Да. И знаешь, почему?
— Не догадываюсь.
— Полагаю, направление длинного рожка, будучи вектором более сильного притяжения, привело бы нас к самой Каме. А нам интересно, напротив, едва заметное указание короткого рожка.
— И ты надеешься с помощью такого указания добраться до чего-то иного?
— Да. Это и будет tertium associationis magneticae, который я ищу.
— Оригинальный замысел!
— Если перевести операцию на язык геометрии, то магнетические взаимоотношения представляются в виде треугольника. Это triangulus magneticus, вершина коего — Кама, а углы основания — вода в моем сосуде и некий неизвестный Х, на который указывает короткий рожок.
— А каким образом ты используешь указание? Сосуд ведь не поведет к этому Х.
— Как раз нечто в таком роде. Сосуд сыграет роль астрального компаса: соответствующим образом установленный, он приведет нас на место.
— Все дело в установке. В обычном компасе довольно повернуть под определенным углом диск со сторонами света, чтобы направление согласовать со стрелкой, показывающей Север. А здесь?… Ведь Кама — полюс подвижный, постоянно меняющий положение.
— Зато неизвестный Х, кажется, пункт постоянный.
— В самом деле?
— В любом случае, со дня, когда я занялся анализом, то есть уже несколько месяцев, и до сегодняшнего утра угол отклонения короткого рожка остается неизменным, тогда как длинное ответвление постоянно перемещается.
— Это и навело тебя на мысль, что оно указывает Каму, не правда ли?
— Отчасти здесь проявляется интенсивность радиуса действия.
— И все же, на мой взгляд, астральный компас не проводит нас к таинственному Х.
— Похоже. Дабы разрешить твои сомнения, сообщаю: таким «компасом» может пользоваться только человек в сомнамбулическом состоянии.
— Значит, указующий рожок — лишь вспомогательный фактор?
— И тем не менее решающий; без него не достигнуть пункта, таинственными нитями связанного с сущностью Камы. Необходимо иметь его под рукой, чтобы постоянно ощущать движение заключенных в нем флюидов.
— И тогда «компас» покажет тебе направление?
— Безусловно. Но прежде всего ты должен погрузить меня в состояние, необходимое для проведения операции. Сумеешь?
— Да. Ведь мы уже неоднократно делали подобные опыты.
— Разумеется, однако не забывай, мы ни разу не выходили за пределы гипноза; сейчас речь идет о трансе более глубоком.
— Понимаю. Не беспокойся, я сумею.
— Прекрасно. Сразу и начнем. Время суток подходящее — вечер; в сумерках мы не привлечем к себе внимания прохожих. Когда я засну, ты выведешь меня за калитку.
— Я последую с тобой рядом.
— Кто знает, куда нас заведет эксперимент. Возможно, неподалеку, а то и на расстояние нескольких километров или больше. Приготовься в дальний путь.
— Я повсюду пойду с тобой.
— И еще: когда окажемся у цели, ты разбудишь меня.
— Понял. Начинать?
— Начинай!
Вируш взял в левую руку астральный компас, сел в кресло и с минуту сосредоточенно всматривался в копию Рембрандтова «Урока анатомии» на стене напротив. Я встал в нескольких шагах и начал его усыплять. После шестого пасса он закрыл глаза, глубоко вздохнув. Еще несколько пассов, чтобы закрепить состояние, и я начал его углублять. Через пять минут белки глаз у Анджея закатились, и усыпленный обрел характерную свободу движений и речи. Я вынул из галстука булавку и легонько уколол его в щеку.
— Чувствуешь боль?
Он улыбнулся.
— Ничуть.
Я еще раз уколол его в предплечье с тем же результатом. Анджей не шевельнулся. И хотя кожа была глубоко проколота, кровь не показалась.
— Прекрасно. Теперь встань и иди за мной.
И я вывел его через сад на улицу.
Вечерело. Фонарь около виллы едва отбрасывал матовые блики — густой туман напитал воздух, лениво окропляя булыжник мостовой… Тишина. Время от времени из тумана выныривал прохожий, на мгновение оказываясь в круге слабого света, и снова исчезал в тумане. Вдалеке звенели трамваи.
Вируш нерешительно стоял на тротуаре. Я отошел на несколько шагов, оставляя ему полную свободу действий.
Он протянул руки горизонтально, затем раскинул их будто крылья. Пальцы левой руки разжались, открывая компас на ладони… Медленно, словно слепец, Анджей начал поворачиваться на месте, изучая пространство. После третьего полуоборота вправо он заколебался и вернулся к прежней позиции; снова повернул было в ту же сторону и снова отступил влево. В конце концов остановился на месте, опустив правую руку. Простертая левая рука упорно указывала на что-то вдали. На губах мелькнула довольная улыбка. Нашел…
Окарина на ладони спящего дрогнула и, словно движимая скрытой в ней силой, повернулась под определенным углом, направив короткий рожок параллельно указательному пальцу. Компас начал действовать…
Анджей осторожно прижал к себе напряженно вытянутую руку и снова сжал окарину, положив палец на короткий указатель. Еще немного постоял на месте, будто вглядываясь в пространство, затем двинулся напрямик через улицу.
Я пошел за ним. Мы наискосок срезали Парковую, миновали Солярную площадь, свернули вниз на Стромую, спускаясь к берегу Дручи.
Время от времени, особенно там, где приходилось менять направление, Анджей останавливался и сверялся с окариной. Чувствительный указатель предупреждал его при каждом повороте.
Мы углубились в лабиринт узких маленьких и очень людных улочек у реки. То и дело в закоулках возникали подозрительные фигуры — настороженные, мрачные, явно отмеченные преступлением. Минуя какой-то гнусный тупик, освещенный гуляющим и пляшущим кабаком, мы столкнулись с пьяным проходимцем:
— А ты, пан, зачем тут в нашей сторонке, а? Слепца ведешь на веревке с дневной выручкой, а? Много, видать, насобирали грошей — выглядите оба нехудо. Со мной не поделитесь, а? А старого хрыча не мешало бы пощупать, может, что и найдется, а?
Бродяга не затруднился бы привести в исполнение свою угрозу, не сверкни дуло моего браунинга перед его физиономией.
— Псякрев! Холеры острожные! — проворчал он, уступая путь.
Мы вошли в какой-то длинный узкий коридор. Темень, хоть глаз выколи. Я зажег красный фонарик. Пурпурная полоска света упала на пол, выстланный трухлявыми досками — грязными, в проломах и дырах. Коридор казался бесконечным; осклизлые, с отбитой штукатуркой стены, замкнутые бочкообразным сводом, черной перспективой тянулись вдали. Несло гнилью, спертым воздухом. Но Вируш не отступал. Напротив, он шагал твердо, движения обрели целенаправленную уверенность. По-видимому, мы приближались к цели. Неожиданно коридор резко свернул направо, и почва быстро начала понижаться. Пол кончился: под ногами скрипел мелкий желтый песок. Коридор сузился в тесный канал; пришлось идти друг за другом, а не рядом. Пробирал пронзительный сырой холод. Со стен ручейками стекала вода и впитывалась в грунт. В одном месте пришлось вброд перейти глубокую грязную лужу. Очевидно, мы находились в подземельях под руслом реки…
Об этих подземельях в городе ходили глухие слухи. Люди говорили, будто они милями тянутся вдоль и поперек под Дручью, только до сих пор никому не удавалось найти вход в таинственный лабиринт. Случай неожиданно привел нас в подречные переходы… Судя по времени, мы уже не раз добирались до противоположного берега Дручи и снова поворачивали к середине русла; путь вился тысячью зигзагов, вдруг отклонялся то влево, то вправо, петляя, подобно прихотям безумца. Через полчаса ходьбы начался спуск по каменным ступеням, круто уходящим вниз, в глубокий в потеках и ручьях колодец. Через несколько минут мы оказались на горизонтали. Тут Вируш задержался.
Я посветил фонариком вверх и по сторонам: перед нами небольшое пространство, замкнутое прямоугольными стенами, не имевшее другого выхода, кроме узкого колодца, через который мы спустились. Вокруг под стенами в беспорядке навалены бочки, деревянные, окованные железом ящики, связки выделанных шкур и тюки сукна. Воздух был насыщен запахами сивухи, кислого пива и юфти.
Взглянув в угол помещения, я вздрогнул. В нише на топчане виднелись человеческие останки; на охапке соломы, в рыбацкой зюйдвестке, низко надвинутой на лицо, лежал застигнутый агонией мужчина. В щелках неприкрытых глаз виднелись лишь белки, и все-таки в них застыл ужас. Лицо исхудалое, лицевые кости выдавались угловато, жестко, вызывающе. Рот полуоткрыт, длинный, угольно-черный виднелся язык…
Видимо, смерть наступила недавно, разложение еще не коснулось трупа. Умер от голода?… Пожалуй, нет; на столике рядом с топчаном полбуханки хлеба, заплесневелого от сырости, тарелка с какими-то овощами. Или задохнулся? А может статься, совершено страшное преступление, надежно укрытое от мира в мрачном подземелье, в каких-нибудь шести метрах под руслом реки?
Я подошел к Анджею и легонько дунул ему между глаз. Он проснулся и пришел в сознание.
— Отдохни, — я придвинул ему табурет.
— Да, отдых необходим, — ответил он, усаживаясь. — Чересчур большая затрата энергии. Где мы?
— По-видимому, в нескольких метрах под руслом Дручи. Мы не одни…
— А кто?…
— Тут у нас незнакомец.
И я направил луч красного света в угол помещения.
— Какой-то удушенный рыбак.
Вируш вскочил с места и бросился к телу.
— Это же человек, которого мы искали, — он всматривался в лицо лежащего пристальным испытующим взглядом.
— Увы, он мертв.
— Ты ошибаешься, Ежи! Он просто спит.
— Ты шутишь?
И я прижался ухом к груди бродяги.
— Труп, сердце не бьется.
— А я, вопреки очевидности, утверждаю, человек не умер, давно, верно, месяцы или даже годы, он погружен в сон, подобный летаргическому.
— Ты намереваешься его разбудить?
— Нет, пока не в моих силах нарушить его сон.
— Тогда тело, наверное, надо вынести отсюда?
— Не обойдется без неприятностей, пожалуй, нежелательна огласка. Лучше оставить его на некоторое время здесь, в убежище.
— А как узнать, если он действительно связан с Камой…
— Наверняка связан, но едва ли сумел бы он хоть что-нибудь сообщить. Я уверен, этот человек никогда в жизни Каму не видел; во всяком случае, в нормальном состоянии, наяву. А о том, что сейчас переживает его душа за пределами тела, он или забудет по пробуждении, или воспоминания окажутся столь неопределенны и запутанны, что не помогут, а лишь затруднят задачу.
— Итак, придется ждать перемены в его состоянии?
— Это можно сделать искусственно. Как раз его состояние кое о чем мне говорит, возможно, мои подозрения насчет Камы и начинают оправдываться?
— Не поделишься ли своими догадками?
— Пока нет. Не люблю обсуждать гипотез, если не в силах доказать свою правоту непосредственным опытом. Потерпи, Ежи. Мы вернемся сюда через неделю-другую, когда я соответствующим образом подготовлюсь. А теперь пора возвращаться, уже поздно.
Он еще раз взглянул на окоченевшую фигуру, прикоснулся пальцем к виску лежащего человека и направился к выходу. Я опередил его, чтобы посветить фонариком. Мы шли быстро и уверенно, дорога, хоть и крутая, не петляла. Меня весьма удивило, когда через десять минут мы по какому-то склону вышли на поверхность, и выход находился в нескольких километрах от прибрежных закоулков, где мы так долго блуждали на пути к цели…
— Удивительно, — заговорил я, — мы вошли через какой-то мерзкий коридор в одном из прибрежных домов, а выходим из подземелья несколькими километрами восточнее и в чистое поле!
— По-видимому, существует несколько выходов.
— Да, похоже.
— За городом гораздо безопаснее, и выход прекрасно скрыт в зарослях кустарника.
— В самом деле, нам придется продираться силой через эту живую изгородь.
— Тут когда-то проходила просека, — ответил Вируш, рассматривая почву под ногами. — Правда, почти совсем заросла.
— Верно, давно никто не пользовался тропинкой.
— Без сомнения. А вон там мы, возможно, как-нибудь проберемся. Ты молод, прокладывай путь!
Я вторгся в заросли, и вскоре мы оказались на большом, поросшем травой и мелкими кустами выгоне. В ста шагах от нас в ночной тишине плескалась Дручь.
Только недолго продолжались покойные счастливые минуты… Однажды Хеленка пожаловалась на боль в руке выше локтя. Рука вдруг опухла до самого плеча, образовался нарыв. Вызванный врач рекомендовал срочную операцию. Хеленка сопротивлялась, молила еще подождать. Вечером нарыв вскрылся. Вместе с гноем вышло несколько иголок, щепка и клубок черных нитей. Старая няня Хелены, Кася, увидев странные выделения, потянула меня за рукав в другую комнату.
— Сударь, нашей панне эти гадости кто-то «вбросил».
— Не понимаю.
— Заурочили, сударь, нашу паненку. Не смейтесь над старой бабой. Кто-то злой заурочил панну.
— Кася, вы плетете Бог весть что!
Но Кася не уступала.
— Коли говорю, заурочили, значит, так оно и есть. Разве кто слыхивал, чтоб этакие штуки сами оказались в теле? Ясно, панне позавидовала злая женщина, вот и вбрасывает…
Через несколько дней рана затянулась, не оставив следа. А вскоре образовался нарыв на лопатке, нагноение продолжалось целую неделю, когда же нарыв лопнул, вместе со сгустками крови и гноя вышли кусочки угля, старые ржавые шпильки и даже кусочек темно-зеленого сукна.
Врачи оказались бессильны предотвратить столь странное заболевание, я обратился за помощью к Вирушу. Он пришел, как всегда сосредоточенный, молча выслушал рассказ Хелены о течении болезни и осмотрел больные места.
— Предупреждаю, — наконец заговорил он, одновременно производя магнетические пассы от средоточия нарывов к конечностям, — пока что я вылечу вас лишь временно; сейчас не удастся излечить окончательно. Однако надеюсь, — добавил он с мягкой улыбкой, отечески погладив ее светлую головку, — пожалуй, даже уверен — через некоторое время, возможно, даже вскорости мне удастся ликвидировать болезнь.
— Я вам верю, — и Хеленка с полным доверием посмотрела в его добрые мудрые глаза.
— Ваша вера поможет мне, укрепит мои силы. Ежи, подержи правую руку!
Я выполнил поручение, легонько придержав руку за кисть. И тогда под пассами Анджея болезнетворная материя набрякла в большой сине-багровый нарыв на ключице и медленно начала спускаться от воспаленного центра по руке к ладони…
Я взглянул на Анджея. Он молча сосредоточил взгляд на больной, на лбу залегла глубокая морщина, руку он держал в нескольких сантиметрах от предплечья Хеленки.
— Progrediaris! — отдал он тихий, не терпящий промедления приказ. И опустил руку на несколько сантиметров ниже к локтю. Опухоль, послушная воле врачевателя, обмякла и вытянулась узкой красно-синей полосой к локтю.
— Porro! — снова приказал он.
Больная тихонько застонала.
— Больно…
— Сейчас наступит облегчение, — успокаивал Анджей, держа свою руку над сгибом локтя. — Обычно суставы более болезненны… Porro!
Гнойная полоса опустилась ниже, к ладони.
— А теперь, Ежи, поддержи, пожалуйста, повыше, у плеча.
— Не больно? — спросил я, осторожно придерживая Хеленкину руку, где только что пылал огромный гнойник.
— Нисколько, — ответила она, чудесно залившись румянцем.
А Вируш тем временем подвел больную субстанцию к пальцам. Через пятнадцать минут лопнули нарывы на указательном и среднем пальцах, вместе с кровью и гноем вышли осколки стекла. Вируш промыл раны сулемой и, натерев ладонь больной какой-то мазью, наложил повязку.
— Как вы себя чувствуете? — спросил он, закончив операцию.
— Прекрасно. Ничего не болит. Благодарю вас, чудесный врачеватель!
И со слезами на глазах она пожала ему руку.
— Увы, — вздохнул Анджей, смущенный старым Гродзенским, настаивавшем на гонораре. — В любом случае, все меры пока лишь временны.
— Нет, спасибо, я решительно отказываюсь, — сказал он уходя. — Ведь я никогда не занимаюсь врачеванием; исключение сделал лишь для невесты моего друга.
— В таком случае я теряюсь, как же благодарить вас? — смутился, в свою очередь, отец Хеленки.
— Пустяки, сударь. Прошу вас обязательно увезти дочь на некоторое время в деревню, и подальше — лучше в горы. Пока необходимо удалить вашу дочь из города.
— Завтра мы уезжаем.
— All right! Прекрасно. А ты, дорогой мой Ежи, останешься здесь со мной.
Протесты Хелены и ее матери не помогли. В тот же вечер по воле Анджея я простился со своей невестой на долгое время.
— Ты сейчас же отправишься со мной, — решительно потребовал мой друг, почти насильно уводя меня от Гродзенских. — Необходимо обсудить весьма серьезное дело.
Вскоре, мы уже сидели в тихой мастерской, в задумчивости, не отрываясь глядя на пламя в камине. Анджей очнулся первый и посмотрел на меня.
— Полагаю, ты не сомневаешься, кто является причиной болезни Хелены.
— Да. Улики несомненны и указывают в одном направлении.
— Следовательно, промедление опасно, необходимо действовать, пока ядовитый вихрь оттуда не превратился в смерч, который уже не пресечешь.
— Я весь к твоим услугам.
— Ты помнишь остатки воды, разлитой Камой из чаши?
— Разумеется; ты тогда собрал воду в реторту и спрятал в нише атанора.
— Мне наконец удалось исследовать астральную тень этой воды.
— Значит у воды тоже есть астральная тень?
— Естественно, как у любой стихии и любого элемента. Ты читал Теофраста Парацельса? «De ente astrorum» и «Archidoxis magica»?
— Нет, не читал, лишь слышал об этом удивительном человеке. Кажется, у оккультистов он пользуется большим уважением.
— Парацельс один из наиболее серьезных магов в Европе, несправедливо оболганный официальной наукой. Так вот, в упомянутых произведениях этого философа различаются четыре вида астральных теней: Stannar или Truphat, то есть тень минералов, которая связуя их материальную форму и душу, вызывает кристаллизацию; астральная тень цветов, то есть Leffas — жизненная сила растения, алхимически ее можно сделать видимой в стеклянной пробирке, и, наконец, тень животных, называемая Evestrum, ну, и двойник человека.
— А нас интересует primum ens воды, то есть ее Stannar?
— Естественно. Я произвел алхимический анализ воды, насыщенной флюидами этой женщины. Задача оказалась не из легких, учитывая небольшое количество жидкости (анализ пришлось повторить неоднократно), но не жалею об этом: результаты превзошли все ожидания.
— Ты имеешь в виду возможность повлиять на нее?
— Пока нет, но я извлек весьма интересные указания.
— Какие же?
— Астральная тень воды, намагнетизированной Камой, имеет разветвления.
— Ничего не понимаю.
Вируш подошел к атанору, извлек из тайника оловянный сосуд, похожий на окарину, с крышечкой и с двумя торчащими сбоку рожками.
— Взгляни на эти два указующие пальца, — он показал на оловянные рожки,
— Один значительно короче второго.
— Именно он и послужит нам дорожным указателем.
— Ты, верно, не станешь меня убеждать, что сосуд содержит астральную тень воды?
— Вовсе нет. Ее можно наблюдать лишь в пробирке и то на мгновение.
— Тогда что же в сосуде?
— Остатки воды, намагнетизированной Камой, смешанные со специальным препаратом, составленным мной для усиления флюидных свойств этой воды. Рожки, в алхимическом сосуде — это направления, в которых удлинилась астральная тень воды во время анализа. Направления жидкости в сосуде — верное отражение раздвоения ее астральной тени.
— Но я вовсе не понимаю этого явления.
— Разумеется. Сейчас все объясню. Прежде всего надлежит помнить о том, что между Камой и остатками намагнетизированной ею воды до сих пор осталась связь, так называемый магнетический rapport.
— Теперь начинаю догадываться.
— Рожки, — раздвоение астральной тени воды, словно щупальца протоплазмы, погруженной в растворе, указуют, где следует искать Каму, или то, что находится с ней в тонком и сильном соприкосновении.
— Зачем же искать Каму; если хочешь с ней поговорить, я в любой момент…
Анджей прервал меня:
— Разумеется, не нужно ее искать — во всяком случае пока. Но меня удивило, Ежи, раздвоение астральной тени. Будь она связана только с Камой, рожок указывал бы лишь одно направление. А их два. Вот в чем тайна! Понимаешь?
— Да. По-видимому, существует двойной магнетический раппорт.
— Прекрасно, дорогой! Прекрасно! Вот ты и научился кое-чему. Именно в этом все дело. И потому у нас две возможности, следуя им, быть может, удастся вторгнуться в орбиту ее сущности.
— Какую же ты избрал?
— Более слабую астральную тень.
— То есть направление, указанное более коротким рожком окарины?
— Да. И знаешь, почему?
— Не догадываюсь.
— Полагаю, направление длинного рожка, будучи вектором более сильного притяжения, привело бы нас к самой Каме. А нам интересно, напротив, едва заметное указание короткого рожка.
— И ты надеешься с помощью такого указания добраться до чего-то иного?
— Да. Это и будет tertium associationis magneticae, который я ищу.
— Оригинальный замысел!
— Если перевести операцию на язык геометрии, то магнетические взаимоотношения представляются в виде треугольника. Это triangulus magneticus, вершина коего — Кама, а углы основания — вода в моем сосуде и некий неизвестный Х, на который указывает короткий рожок.
— А каким образом ты используешь указание? Сосуд ведь не поведет к этому Х.
— Как раз нечто в таком роде. Сосуд сыграет роль астрального компаса: соответствующим образом установленный, он приведет нас на место.
— Все дело в установке. В обычном компасе довольно повернуть под определенным углом диск со сторонами света, чтобы направление согласовать со стрелкой, показывающей Север. А здесь?… Ведь Кама — полюс подвижный, постоянно меняющий положение.
— Зато неизвестный Х, кажется, пункт постоянный.
— В самом деле?
— В любом случае, со дня, когда я занялся анализом, то есть уже несколько месяцев, и до сегодняшнего утра угол отклонения короткого рожка остается неизменным, тогда как длинное ответвление постоянно перемещается.
— Это и навело тебя на мысль, что оно указывает Каму, не правда ли?
— Отчасти здесь проявляется интенсивность радиуса действия.
— И все же, на мой взгляд, астральный компас не проводит нас к таинственному Х.
— Похоже. Дабы разрешить твои сомнения, сообщаю: таким «компасом» может пользоваться только человек в сомнамбулическом состоянии.
— Значит, указующий рожок — лишь вспомогательный фактор?
— И тем не менее решающий; без него не достигнуть пункта, таинственными нитями связанного с сущностью Камы. Необходимо иметь его под рукой, чтобы постоянно ощущать движение заключенных в нем флюидов.
— И тогда «компас» покажет тебе направление?
— Безусловно. Но прежде всего ты должен погрузить меня в состояние, необходимое для проведения операции. Сумеешь?
— Да. Ведь мы уже неоднократно делали подобные опыты.
— Разумеется, однако не забывай, мы ни разу не выходили за пределы гипноза; сейчас речь идет о трансе более глубоком.
— Понимаю. Не беспокойся, я сумею.
— Прекрасно. Сразу и начнем. Время суток подходящее — вечер; в сумерках мы не привлечем к себе внимания прохожих. Когда я засну, ты выведешь меня за калитку.
— Я последую с тобой рядом.
— Кто знает, куда нас заведет эксперимент. Возможно, неподалеку, а то и на расстояние нескольких километров или больше. Приготовься в дальний путь.
— Я повсюду пойду с тобой.
— И еще: когда окажемся у цели, ты разбудишь меня.
— Понял. Начинать?
— Начинай!
Вируш взял в левую руку астральный компас, сел в кресло и с минуту сосредоточенно всматривался в копию Рембрандтова «Урока анатомии» на стене напротив. Я встал в нескольких шагах и начал его усыплять. После шестого пасса он закрыл глаза, глубоко вздохнув. Еще несколько пассов, чтобы закрепить состояние, и я начал его углублять. Через пять минут белки глаз у Анджея закатились, и усыпленный обрел характерную свободу движений и речи. Я вынул из галстука булавку и легонько уколол его в щеку.
— Чувствуешь боль?
Он улыбнулся.
— Ничуть.
Я еще раз уколол его в предплечье с тем же результатом. Анджей не шевельнулся. И хотя кожа была глубоко проколота, кровь не показалась.
— Прекрасно. Теперь встань и иди за мной.
И я вывел его через сад на улицу.
Вечерело. Фонарь около виллы едва отбрасывал матовые блики — густой туман напитал воздух, лениво окропляя булыжник мостовой… Тишина. Время от времени из тумана выныривал прохожий, на мгновение оказываясь в круге слабого света, и снова исчезал в тумане. Вдалеке звенели трамваи.
Вируш нерешительно стоял на тротуаре. Я отошел на несколько шагов, оставляя ему полную свободу действий.
Он протянул руки горизонтально, затем раскинул их будто крылья. Пальцы левой руки разжались, открывая компас на ладони… Медленно, словно слепец, Анджей начал поворачиваться на месте, изучая пространство. После третьего полуоборота вправо он заколебался и вернулся к прежней позиции; снова повернул было в ту же сторону и снова отступил влево. В конце концов остановился на месте, опустив правую руку. Простертая левая рука упорно указывала на что-то вдали. На губах мелькнула довольная улыбка. Нашел…
Окарина на ладони спящего дрогнула и, словно движимая скрытой в ней силой, повернулась под определенным углом, направив короткий рожок параллельно указательному пальцу. Компас начал действовать…
Анджей осторожно прижал к себе напряженно вытянутую руку и снова сжал окарину, положив палец на короткий указатель. Еще немного постоял на месте, будто вглядываясь в пространство, затем двинулся напрямик через улицу.
Я пошел за ним. Мы наискосок срезали Парковую, миновали Солярную площадь, свернули вниз на Стромую, спускаясь к берегу Дручи.
Время от времени, особенно там, где приходилось менять направление, Анджей останавливался и сверялся с окариной. Чувствительный указатель предупреждал его при каждом повороте.
Мы углубились в лабиринт узких маленьких и очень людных улочек у реки. То и дело в закоулках возникали подозрительные фигуры — настороженные, мрачные, явно отмеченные преступлением. Минуя какой-то гнусный тупик, освещенный гуляющим и пляшущим кабаком, мы столкнулись с пьяным проходимцем:
— А ты, пан, зачем тут в нашей сторонке, а? Слепца ведешь на веревке с дневной выручкой, а? Много, видать, насобирали грошей — выглядите оба нехудо. Со мной не поделитесь, а? А старого хрыча не мешало бы пощупать, может, что и найдется, а?
Бродяга не затруднился бы привести в исполнение свою угрозу, не сверкни дуло моего браунинга перед его физиономией.
— Псякрев! Холеры острожные! — проворчал он, уступая путь.
Мы вошли в какой-то длинный узкий коридор. Темень, хоть глаз выколи. Я зажег красный фонарик. Пурпурная полоска света упала на пол, выстланный трухлявыми досками — грязными, в проломах и дырах. Коридор казался бесконечным; осклизлые, с отбитой штукатуркой стены, замкнутые бочкообразным сводом, черной перспективой тянулись вдали. Несло гнилью, спертым воздухом. Но Вируш не отступал. Напротив, он шагал твердо, движения обрели целенаправленную уверенность. По-видимому, мы приближались к цели. Неожиданно коридор резко свернул направо, и почва быстро начала понижаться. Пол кончился: под ногами скрипел мелкий желтый песок. Коридор сузился в тесный канал; пришлось идти друг за другом, а не рядом. Пробирал пронзительный сырой холод. Со стен ручейками стекала вода и впитывалась в грунт. В одном месте пришлось вброд перейти глубокую грязную лужу. Очевидно, мы находились в подземельях под руслом реки…
Об этих подземельях в городе ходили глухие слухи. Люди говорили, будто они милями тянутся вдоль и поперек под Дручью, только до сих пор никому не удавалось найти вход в таинственный лабиринт. Случай неожиданно привел нас в подречные переходы… Судя по времени, мы уже не раз добирались до противоположного берега Дручи и снова поворачивали к середине русла; путь вился тысячью зигзагов, вдруг отклонялся то влево, то вправо, петляя, подобно прихотям безумца. Через полчаса ходьбы начался спуск по каменным ступеням, круто уходящим вниз, в глубокий в потеках и ручьях колодец. Через несколько минут мы оказались на горизонтали. Тут Вируш задержался.
Я посветил фонариком вверх и по сторонам: перед нами небольшое пространство, замкнутое прямоугольными стенами, не имевшее другого выхода, кроме узкого колодца, через который мы спустились. Вокруг под стенами в беспорядке навалены бочки, деревянные, окованные железом ящики, связки выделанных шкур и тюки сукна. Воздух был насыщен запахами сивухи, кислого пива и юфти.
Взглянув в угол помещения, я вздрогнул. В нише на топчане виднелись человеческие останки; на охапке соломы, в рыбацкой зюйдвестке, низко надвинутой на лицо, лежал застигнутый агонией мужчина. В щелках неприкрытых глаз виднелись лишь белки, и все-таки в них застыл ужас. Лицо исхудалое, лицевые кости выдавались угловато, жестко, вызывающе. Рот полуоткрыт, длинный, угольно-черный виднелся язык…
Видимо, смерть наступила недавно, разложение еще не коснулось трупа. Умер от голода?… Пожалуй, нет; на столике рядом с топчаном полбуханки хлеба, заплесневелого от сырости, тарелка с какими-то овощами. Или задохнулся? А может статься, совершено страшное преступление, надежно укрытое от мира в мрачном подземелье, в каких-нибудь шести метрах под руслом реки?
Я подошел к Анджею и легонько дунул ему между глаз. Он проснулся и пришел в сознание.
— Отдохни, — я придвинул ему табурет.
— Да, отдых необходим, — ответил он, усаживаясь. — Чересчур большая затрата энергии. Где мы?
— По-видимому, в нескольких метрах под руслом Дручи. Мы не одни…
— А кто?…
— Тут у нас незнакомец.
И я направил луч красного света в угол помещения.
— Какой-то удушенный рыбак.
Вируш вскочил с места и бросился к телу.
— Это же человек, которого мы искали, — он всматривался в лицо лежащего пристальным испытующим взглядом.
— Увы, он мертв.
— Ты ошибаешься, Ежи! Он просто спит.
— Ты шутишь?
И я прижался ухом к груди бродяги.
— Труп, сердце не бьется.
— А я, вопреки очевидности, утверждаю, человек не умер, давно, верно, месяцы или даже годы, он погружен в сон, подобный летаргическому.
— Ты намереваешься его разбудить?
— Нет, пока не в моих силах нарушить его сон.
— Тогда тело, наверное, надо вынести отсюда?
— Не обойдется без неприятностей, пожалуй, нежелательна огласка. Лучше оставить его на некоторое время здесь, в убежище.
— А как узнать, если он действительно связан с Камой…
— Наверняка связан, но едва ли сумел бы он хоть что-нибудь сообщить. Я уверен, этот человек никогда в жизни Каму не видел; во всяком случае, в нормальном состоянии, наяву. А о том, что сейчас переживает его душа за пределами тела, он или забудет по пробуждении, или воспоминания окажутся столь неопределенны и запутанны, что не помогут, а лишь затруднят задачу.
— Итак, придется ждать перемены в его состоянии?
— Это можно сделать искусственно. Как раз его состояние кое о чем мне говорит, возможно, мои подозрения насчет Камы и начинают оправдываться?
— Не поделишься ли своими догадками?
— Пока нет. Не люблю обсуждать гипотез, если не в силах доказать свою правоту непосредственным опытом. Потерпи, Ежи. Мы вернемся сюда через неделю-другую, когда я соответствующим образом подготовлюсь. А теперь пора возвращаться, уже поздно.
Он еще раз взглянул на окоченевшую фигуру, прикоснулся пальцем к виску лежащего человека и направился к выходу. Я опередил его, чтобы посветить фонариком. Мы шли быстро и уверенно, дорога, хоть и крутая, не петляла. Меня весьма удивило, когда через десять минут мы по какому-то склону вышли на поверхность, и выход находился в нескольких километрах от прибрежных закоулков, где мы так долго блуждали на пути к цели…
— Удивительно, — заговорил я, — мы вошли через какой-то мерзкий коридор в одном из прибрежных домов, а выходим из подземелья несколькими километрами восточнее и в чистое поле!
— По-видимому, существует несколько выходов.
— Да, похоже.
— За городом гораздо безопаснее, и выход прекрасно скрыт в зарослях кустарника.
— В самом деле, нам придется продираться силой через эту живую изгородь.
— Тут когда-то проходила просека, — ответил Вируш, рассматривая почву под ногами. — Правда, почти совсем заросла.
— Верно, давно никто не пользовался тропинкой.
— Без сомнения. А вон там мы, возможно, как-нибудь проберемся. Ты молод, прокладывай путь!
Я вторгся в заросли, и вскоре мы оказались на большом, поросшем травой и мелкими кустами выгоне. В ста шагах от нас в ночной тишине плескалась Дручь.
ПОДГОТОВКА
Он откладывал в сторону некоторые вещи, вытирал пыль с других, комбинировал, складывал, подбирал…
Однажды открыл большой ореховый шкаф с ритуальными одеяниями.
— Вот одеяние для мага, приступающего к операции в воскресенье, — показал Анджей первую с краю одежду пурпурного цвета. — В такой день полагается тиара и золотые нараменники.
Белый, окаймленный серебром, длинный хитон с тройным ожерельем из жемчугов, хрусталя и селенита предназначен на понедельник — день луны; тиару мага обвивает лента желтого шелка с монограммой Гавриила на древнееврейском языке; нараменники серебряные.
Вот наряд на вторник, день Марса, он-то нам и надобен.
Анджей снял с вешалки длинный хитон огненно-ржавого цвета, со множеством складок, стянутый поясом из стали.
— Знаменательный цвет, — заметил я, осмотрев наряд.
— Кровавый, как положено Марсу. Одеяние дополняют стальные нараменники и тиара, обвитая лентой из железа.
— Эта одежда напоминает мне palium римских салиев, в подобном снаряжении происходили воинственные пляски tripudia — тремя шагами — на улицах Рима.
— Ничего удивительного; одеяние священнослужителей Марса как раз и взято за образец.
Анджей закрыл шкаф и, положив палиум на спинку кресла, достал из бюро стройный, обитый лосиной сундучок.
— А это что?
— Ecrin magique. Не знаю, как перевести на польский. Специфически французское выражение, перевод на другой язык приводит в отчаяние педантов дословности. Ecrin — нечто вроде шкатулки для драгоценностей, понимаешь?
Он повернул ключик в замке. Пружинная крышка отскочила, и моим глазам предстало пречудное, всеми цветами радуги сверкающее собрание сигнетов и печаток.
— Вот этот, в золотой оправе, — объяснял он, вынимая очередные драгоценности, — с рубином украшает руку адепта в воскресенье. Тот, с хризолитом, и его сосед с бериллом рассеивают зелено-золотые блики в день Луны… Агат — камень Меркурия — чернеет на пальце мага в среду. Изумруд — сокровище Юпитера, его носят в четверг; иногда может выручить сапфировый сигнет, когда время спокойное, а душа оператора пребывает в полном равновесии. Властелинша пятницы, искусительница Венера, страстно любит бирюзу и ляпис-лазурь, перстень с ониксом предназначен на день сабата.
— Значит, сегодня?
— Да, однако сегодня я еще не вполне подготовлен к проведению операции.
— Догадывась, срок перенесен на вторник, ведь ты достал из шкафа одеяние Марса.
— Ты угадал. А теперь необходимо подобрать соответствующий сигнет.
И он надел на палец темно-фиолетовый в скромной стальной оправе аметист.
Во всех приготовлениях я неотступно следовал за Анджеем. Зачем ему понадобилось мое присутствие, до сих пор не понимаю. Ибо вся моя незначительная «помощь» весьма относительно была связана с тем, к чему он готовился. Полагаю, он надеялся, что в эти дни я займусь хозяйственными делами, которых не желал поручать никому другому; единственный слуга, Гжегож, до сих пор исполнявший его поручения, бесследно куда-то исчез.
Уразумев, что мой друг жаждет свести все отношения с внешним миром до минимума, я охотно взялся за выполнение поручений, — ведь из-за меня он изменил весь уклад своей жизни. Мои попытки получить более подробные объяснения насчет намеченной магической операции, — а он постоянно вспоминал об этом, — ни к чему не привели. Вируш замыкался и молчал, едва я заводил разговор на интересующую меня тему.
Однажды открыл большой ореховый шкаф с ритуальными одеяниями.
— Вот одеяние для мага, приступающего к операции в воскресенье, — показал Анджей первую с краю одежду пурпурного цвета. — В такой день полагается тиара и золотые нараменники.
Белый, окаймленный серебром, длинный хитон с тройным ожерельем из жемчугов, хрусталя и селенита предназначен на понедельник — день луны; тиару мага обвивает лента желтого шелка с монограммой Гавриила на древнееврейском языке; нараменники серебряные.
Вот наряд на вторник, день Марса, он-то нам и надобен.
Анджей снял с вешалки длинный хитон огненно-ржавого цвета, со множеством складок, стянутый поясом из стали.
— Знаменательный цвет, — заметил я, осмотрев наряд.
— Кровавый, как положено Марсу. Одеяние дополняют стальные нараменники и тиара, обвитая лентой из железа.
— Эта одежда напоминает мне palium римских салиев, в подобном снаряжении происходили воинственные пляски tripudia — тремя шагами — на улицах Рима.
— Ничего удивительного; одеяние священнослужителей Марса как раз и взято за образец.
Анджей закрыл шкаф и, положив палиум на спинку кресла, достал из бюро стройный, обитый лосиной сундучок.
— А это что?
— Ecrin magique. Не знаю, как перевести на польский. Специфически французское выражение, перевод на другой язык приводит в отчаяние педантов дословности. Ecrin — нечто вроде шкатулки для драгоценностей, понимаешь?
Он повернул ключик в замке. Пружинная крышка отскочила, и моим глазам предстало пречудное, всеми цветами радуги сверкающее собрание сигнетов и печаток.
— Вот этот, в золотой оправе, — объяснял он, вынимая очередные драгоценности, — с рубином украшает руку адепта в воскресенье. Тот, с хризолитом, и его сосед с бериллом рассеивают зелено-золотые блики в день Луны… Агат — камень Меркурия — чернеет на пальце мага в среду. Изумруд — сокровище Юпитера, его носят в четверг; иногда может выручить сапфировый сигнет, когда время спокойное, а душа оператора пребывает в полном равновесии. Властелинша пятницы, искусительница Венера, страстно любит бирюзу и ляпис-лазурь, перстень с ониксом предназначен на день сабата.
— Значит, сегодня?
— Да, однако сегодня я еще не вполне подготовлен к проведению операции.
— Догадывась, срок перенесен на вторник, ведь ты достал из шкафа одеяние Марса.
— Ты угадал. А теперь необходимо подобрать соответствующий сигнет.
И он надел на палец темно-фиолетовый в скромной стальной оправе аметист.
Во всех приготовлениях я неотступно следовал за Анджеем. Зачем ему понадобилось мое присутствие, до сих пор не понимаю. Ибо вся моя незначительная «помощь» весьма относительно была связана с тем, к чему он готовился. Полагаю, он надеялся, что в эти дни я займусь хозяйственными делами, которых не желал поручать никому другому; единственный слуга, Гжегож, до сих пор исполнявший его поручения, бесследно куда-то исчез.
Уразумев, что мой друг жаждет свести все отношения с внешним миром до минимума, я охотно взялся за выполнение поручений, — ведь из-за меня он изменил весь уклад своей жизни. Мои попытки получить более подробные объяснения насчет намеченной магической операции, — а он постоянно вспоминал об этом, — ни к чему не привели. Вируш замыкался и молчал, едва я заводил разговор на интересующую меня тему.