Страница:
О чем она думает и думает ли вообще? Несколько раз он пытался заговорить, пока наконец не открылось главное: девушка и в самом деле была немой!
16.
В прокуренной без окон комнате находились двое. Один, в штатском, сидел за столом, что-то писал. Другой, затянутый в портупеи, дремал в кресле. Его лысая макушка поблескивала, как отполированная.
- Вот, пожалуйста... - с неожиданной злостью подтолкнул его к столу провожатый. - Где живет не знает, куда едет не знает, даже паспорта у него нет.
- Фамилия? - устало спросил тот, что в штатском, и только потом поднял тяжелый взгляд. Его глубоко упрятанные глаза были какие-то сухие, с темными подпалинами вокруг. - Ну, что - так и будем молчать? - потянулся к папиросам, чиркнул спичкой, сладковатый дымок сонно пополз над столом. От острого желания закурить невольно сглотнул слюну, что конечно же не ускользнуло от внимания "сухих глаз". - Да вы присаживайтесь, не стесняйтесь. В ногах правды нет. Я вижу, разговор у нас будет долгим. Закурить?..
Дрожащими пальцами извлек из пододвинутой коробки папиросу. Его любимая "Герцеговина Флор", которую он когда-то великодушно позволил любить другим, и вот сейчас крупица этой позабытой любви возвращалась к нему сторицей.
Привычно размял хорошо спрессованный табак, еще немного и так же привычно разорвал бы папиросную бумагу, чтобы начать набивать трубку, которую, к счастью, забыл; и все это время за каждым его движением неотступно следил хозяин "сухих глаз", будто от того, как он будет сейчас раскуривать, может зависеть вся его дальнейшая судьба.
- Что-то мне ваше лицо... Мы с вами раньше не встречались? - с какой-то даже задушевностью спросил, терзая пожелтевшими зубами успевшую погаснуть папиросу. - Ну, на нет и суда нет, - сам же и ответил, ухмыльнувшись. Итак, снова начнем с самого начала, а вначале было что? слово. Так как же ваша фамилия, голубчик?
И от этого его "голубчик" (одно из любимых словечек Ленина) невыносимо захотелось плюнуть ему в физиономию, а потом волоком вниз, вниз - в подземные казематы Кремля, где со времен Ивана Грозного мало что изменилось - все тот же неистребимый запах сырости и крови, где, словно сошедшие с картин средневековья, заплечных дел мастера в считанные минуты превратят его в животное, позабывшее и имя свое, и родной язык. Но только судорожно сглотнул слюну. Впрочем, нет, он не удостоит его даже плевка. Просто с этой минуты он будет наблюдать за ним, как... за смертником с отсроченной датой смерти. Изысканное удовольствие, доступное для немногих, когда жертва еще ничего не подозревает... и кажется себе такой умной и проницательной, а по сути дела уже труп, который еще какое-то время будет по инерции открывать и закрывать рот, застегивать папиросой извивы губ, и вот этому живому трупу зачем-то понадобилась Его фамилия. Словно пропуск на тот свет.
А что касается фамилии... Он и сам когда-то хотел знать свою фамилию, но в том-то и закавыка, что этого не знала даже его родная мать. Ведь фамилия Джугашвили - словно бурка с чужого плеча, которая до поры до времени укрывала Его от холода и ветра, и которую он сбросил при первом же удобном случае. И если раньше ему казалось, что фамилия - всего лишь слово, случайное слово в ряду таких же случайных слов, то теперь, на исходе жизни, ему будто приоткрылась истина, в которой все было связано со всем и имело свой, пусть и не сразу понятный кому-то смысл. Из, казалось бы, ничего не значащих букв сами выстраивались слова, из слов - ряды замысловатых фраз и предложений, каждое из которых могло оказаться судьбой... Судьбой человека или всей страны.
Была во всем этом какая-то магия, непостижимая и прекрасная, которая делала его и властелином мира... и рабом. Все зависело от ничтожного росчерка пера, и та фамилия, которую он составил себе из случайно-неслучайных букв, незаметно стала символом страны, а символы обладают, порой, страшной силой...
Он знал и изучал символику Востока. Он был великим мистиком и неспроста, конечно, украсил башни Кремля пятиконечной звездой, которая считалась символом жизни и ключом к бессмертию. Никто и никогда не сможет разрушить Русскую империю, пока не уничтожит звезду. Случайностей не бывает. Еще древние знали, что имя - это код, это энергия сущности, это Слово, вибрация высших сфер, влияющая на формы и на исток. Зная имя, человек получает власть даже над областью сверхъестественного. Имена богов запретны или открыты немногим. "Да святится имя твое". Вот почему и его мать до конца дней своих свято хранила свою (и его) тайну, чтобы заключенная в ней энергия вознесла его, маленького мальчика из горного села, на вершину жизни... И смерти. Потому что нигде так остро не чувствуешь дыхание смерти, как на вершине. На этом крохотном пятачке свободы, когда выше уже только один Бог, а по краям - зияющая бездна ночи...
- Фамилия!.. - не выдержав паузы, взвизгнул офицер.
Казалось, еще секунда и вцепится в его, Coco, лицо... Но так же быстро выдохся, иссяк. Обессиленно откинулся назад. Даже закрыл глаза, словно хотел показать, что не может его больше видеть. Тут же сбоку подлетел милиционер, заученным движением сбил его на пол. Видно, дальше хотел отделать ногами, но что-то в последний момент его остановило. Хлопнула дверь, послышались шаги, и прямо перед ним, Coco, остановились до блеска начищенные сапоги. Отрывистые фразы, слова, смысла которых он не понимал, но всеми силами пытался встать, сперва на четвереньки... на колени... Будто от того, насколько ему удастся справиться с этой задачей, будет зависеть и все остальное... И уже поднимая голову, все-таки успел увидеть главное - того, кто выходил. Это был Надорая - начальник личной гвардии Берии, преданный, как собака, Надорая, преданный и ради своего хозяина готовый на все. И только сейчас, сквозь оглушенность и шум в ушах, до него, Coco, начал доходить не совсем еще до конца понятный смысл услышанного:
"Во исполнение приказа Х задерживать всех подозрительных и до особого распоряжения не выпускать..."
- Увести! - даже с каким-то сожалением процедил человек в штатском.
- Руки! - прикрикнул милиционер, добавляя кулаком в спину.
И снова в который раз до боли знакомое: (все это уже было) и это хриплое "увести", и унтер... милиционер с его неизменным "руки", и этот в меру рассчитанный толчок в спину, и не просто в спину, а в точно отведенное место, где боль еще не была болью, а как бы предупреждением. И сейчас он мог бы, наверное, предсказать, что последует в дальнейшем. Но что-то из происходящего или произошедшего было уже нарушено, и только когда уже проходил по узкому коридору в камеру, он с запоздалым удивлением припомнил главное: его не обыскали! Не сочли нужным обыскать. Словно он для них уже перестал существовать.
17.
БЕРИЯ
Это была не просто тишина, а осязаемая плоть времени, у которой не бывает ни начала, ни конца. Не хотелось ни двигаться, ни думать, ни принимать решения.
В какой-то миг он почувствовал себя оторванным от всего мира навсегда, но, видно, здесь, глубоко под землей, в этом недосягаемом для смерти бункере (построенном для высшего руководства на случай ядерной войны) и сами чувства становятся другими. Время словно начинает разматываться вспять до какой-то одному ему (времени) известной точки, дальше которой будущее становится прошлым. И можно наблюдать за этим прошлым, не вмешиваясь и не существуя.
А где-то там, высоко на поверхности, все так же будут продолжать цвести цветы и томительно жужжать пчелы, будет поблескивать гладь реки и сиять солнце, или нечаянно сорвется ветерок, сил которого не хватит даже на то, чтобы шевельнуть траву, но он принесет первый запах дождя, и вот уже робкие капли то там, то сям украдкой шевельнут лист, как бы предупреждая... И застучит, зазвенит, заструится дождь под грозовые перекаты грома где-то пока еще далеко, но тревожно...
Из него получился бы замечательный писатель. Уж кто как не он смог бы поведать человечеству такое, что померкли бы самые буйные фантазии потомков. А своим эпиграфом он сделал бы когда-то в шутку оброненное Сталиным: "Здесь покоится человек, который слишком много знал, чтобы жить долго".
И странное предощущение беды, которое каким-то образом сумело просочиться даже сюда, под стометровую толщину земли и бетона...
Возможно, в эти самые минуты там, наверху, решается его судьба, а значит, и судьба целого легиона преданных ему людей, которые ради него, Берии, готовы на все. Легкое нажатие кнопки - и вступает в действие программа "Карфаген". Серия взрывов в Москве, хаос, паника, огонь, дым, миллионы людей, ищущих спасения сами не зная от чего. Вот он - конец света... война?.. ядерный удар?..
И лишь один человек знает, что происходит и зачем, но он к тому времени далеко, а точнее глубоко... Уже взорвана главная штольня и две запасных. Этот бункер строился тридцать лет. Примерно столько же понадобится, чтобы пробиться в главную штольню, которая всего лишь ложный ход. А сколько еще неожиданностей подстерегает на пути! И когда всем уже покажется, что они у цели... Но это еще одна неожиданность и, конечно, не последняя. Строительство велось по проектам древних пирамид. И когда к нему в конце концов доберутся, это просто потеряет всякий смысл...
На хромированном пульте настороженно вспыхнул красный огонек.
- Объект прибыл, - голосом полковника Саркисова отозвался невидимый динамик.
- Хорошо, выезжаю. Без меня ничего не предпринимать, - проговорил быстро и хлестко то, что и надо было проговорить, слова словно автоматически включали его в действие, которое уже давно вышло из-под контроля и развивалось без его участия.
Он даже подумал, а вдруг ловушка, Саркисов его предал и сейчас выманивает наверх... Как паука выманивает, чтобы десятками сапог тут же на месте забить и втоптать в грязь, а на подошвах у них такие маленькие кованные подковки с кабалистическими знаками "Гулаг", а потом с брезгливым выражением столкнуть бесформенное тело в штольню, и затаив дыхание, считать: раз... два... три... тринадцать... до бесконечности считать, пока где-то в отдаленной глубине не послышится скорбный плеск. Это подземная река Стикс, она принесет его в царство мертвых, которое (как он собственно и предполагал) в сущности почти ничем не отличается от царства живых. Только вместо пресловутого "Гулаг" всюду его зеркальное отображение - "Галуг", а вместо леденящей фамилии - Берия - что-то непристойно похабное: "Я-ир-еб..." В любом случае, ампула с ядом у него, как всегда, с собой (под коронкой зуба), и он, скорее всего, успеет умереть раньше...
Еще попробовал представить не менее похабную физиономию полковника Саркисова, своего адьютанта и родственника, его немигающе черные глаза, от взгляда которых некоторые женщины впадают в оцепенение и становятся готовы на все... Но не смог. Словно мешала разделяющая толща земли. Мешала и успокаивала, давила и возвращала уверенность, и снова он мысленно возвращался к своему плану, единственно о чем, может быть, и сожалея - что никто никогда так и не узнает всей пленительной красоты замысла.
Последние мысли последней ночи, которая выжала его как лимон. Руки были холодными и липкими. Струйка пота между лопатками скользнула вниз. Тонкая ткань рубашки прилипла к телу, а главное - запах... До чего все-таки у него вонючий пот, от нервов, наверное, такой вонючий и чужой, а "старик" реагирует на запахи, как собака; еще чего доброго что-нибудь заподозрит...
Сквозь неприметную дверь в стене прошел в комнату с бассейном, быстро разделся, с омерзением отбросив от себя несвежее белье. Грузно, как баба, плюхнулся в воду. В зеркальном дне отразилось немного искаженное и оттого незнакомо волнующее тело, и он сразу вспомнил что-то очень важное, что все это время откладывал как бы на потом, а сейчас вспомнил... И первая волна желания скользнула к животу и ногам... Но несколько коротких взмахов - и снова он один, но уже другой... Он еще и сам не знал, какой именно, но другой... Ни один человек не знает себя до конца, до пределов запретных возможностей, а ему только предстоит узнать, и "быть или не быть" спросит сама жизнь.
Неуклюже выпластался на мраморный край бассейна, стыдливо проскользнул мимо зеркала, огромного во всю стену зеркала, в котором отражалась бездонная чернота кафеля, и сейчас в эту черноту, белесо потряхивая бабьим задом, убегал какой-то юркий тип.
В голом виде он был противен сам себе, смутно подозревая, что уже давно начал превращаться во что-то аморфное и расплывшееся, но так, видно, было надо, чтобы стать другим. Чтобы новая форма могла лучше соответствовать новому содержанию. А сейчас он находился как бы в стадии гадкого утенка, которой не избежать и которая в каком-то смысле служила маскировкой, чтобы выявить своих врагов.
В великолепном английском костюме, в хрустящей белоснежной рубашке с галстуком, сколотым холодно поблескивающим бриллиантом (из фамильной коллекции Гиммлера), он почувствовал себя вполне сносно, если не считать, что где-то глубоко внутри уже знакомо начал распрямляться страх. Но по опыту знал: даже у страха есть предел, за которым он уже перестает быть страхом, и человек делается способным на все.
Скоростной лифт в считанные секунды вынес его наверх, прямо в кабинет дома-крепости, охраняемой Надорая и его людьми. Здесь, как всегда, горел свет, чтобы те, кому полагалось, знали: хозяин не спит, на месте (работает), причем именно на этом месте, а значит, по самой простой логике в данную минуту не может быть ни в каком другом. Старая, удобная уловка, которой уже никто не придавал значения.
С лифтом обычно приезжал сейф, замаскированный под панель аварийного обеспечения. Осторожно набрал ему одному известный код восьмизначной комбинации и, убедившись в правильности набора, нажал контрольную кнопку-ключ (при неправильном наборе сейф проваливался в колодец штольни с последующим уничтожением). Открылась освещенная ниша с полочками и ящичками, обозначенными буквами латинского алфавита. Привычно извлек знакомую папку на букву "с". Это было личное дело самого Сталина, которое перекочевало к нему из архивов царской охранки и которое он, Берия, знал почти наизусть, старательно пополняя все новыми и новыми, поступавшими из самых неожиданных источников, документами. Словно знал, предчувствовал, что рано или поздно они смогут пригодиться. Знал, что наступит тот решающий момент, когда на карту будет поставлено все...
Но надо слишком хорошо знать Сталина, чтобы так легко поверить, что старый лис наконец угомонился. Выжидает свою очередную жертву. Его, Лаврентия, выжидает. Скорее всего, что-то уже надумал и готовит... Хорошо понимая, что вырваться из-под контроля ему просто не дадут... Что будет известен каждый его шаг (за последнее время удалось сменить почти всю охрану, даже самого Власика).
Или нарочно провоцирует, отвлекая внимание на себя, чтобы кому-то развязать руки?.. В этом весь Сталин... Даже из гроба будет плести свои сети. На последнем тайном совете "Каган" его о чем-то подобном предупреждал. Тогда - кто? Кого еще он смог вовлечь в свою смертельную игру? Кажется, учтены все варианты... Жуков сейчас далеко и незамеченными свои дивизии с Урала не перебросит. Тогда к чему все - и это нелепое "дело врачей", которые, конечно же, ни при чем, и эти постоянные угрозы Западу, который и без того готов бояться, и эти хорошо знакомые поиски "врага"? Что это очередной блеф, точно рассчитанный удар по нервам или демонстрация своей силы, которой уже нет? На этот раз он даже не скрывает своих целей - нанести сокрушительный удар по "окопавшимся" в Москве (и в других крупных городах) евреям. Они уже давно раздражали Сталина, но на открытую конфронтацию до недавнего времени не решался. А тут, словно головой в омут... Сразу вынес на заседание Президиума вопрос о суде над "врачами-убийцами". Даже подробно разработанный (интересно только кем и с кем?) план дальнейших действий. Сперва мероприятие - казнь на Лобном месте. Причем, некоторых преступников казнить сразу, других предоставить разъяренной толпе, которая должна их просто растерзать. После чего по всей стране последуют погромы, особенно в Москве и Ленинграде - этих общеизвестных центрах сионистского заговора. И тогда уже он, Сталин, должен будет выступить в роли спасителя (от, разумеется, справедливого гнева народов СССР), изолировав спасенных в специально оборудованные пункты концентрации. А далее эшелонами в Сибирь... "Доехать до места должно не более половины", - на этом моменте Сталин остановился особо. Здесь и убийства, и нападения на эшелоны... и другие проявления народного гнева, о котором позаботятся заинтересованные службы. Уцелевшая часть депортированных дала бы Сибири не менее трех миллионов человек дармовой рабочей силы, включая большой процент интеллигенции. А в европейской части страны, и без того густо населенной, освободились бы рабочие места, ресурсы, квартиры. После выселения евреев должна была начаться непримиримая борьба с антисемитизмом, и число наказанных антисемитов планировалось вдвое большее, чем самих евреев, так как в осуждении обычно выступало от двух до десяти человек. Но за всем этим планом просматривалась и другая цель...
Сталин уже давно составлял "генеалогические таблицы" своих приближенных. Ему мерещились евреи, которые оказывались всюду. У Молотова и Калинина - еврейки жены. У Хрущева - внучка от еврейской матери. У Маленкова - дочь замужем за евреем. У Микояна - еврейка жена. Но хуже всего у него, Лаврентия, - он родился в Абхазии от отца-грузина и матери-еврейки Моисеева завета. И хотя он когда-то лично уничтожил все следы, Сталин об этом не только знал, но даже не скрывал своей осведомленности. Словно хотел дать понять, что он, Берия, был и остается пешкой в большой игре. Игре, которая, похоже, вот-вот должна вступить в завершающую стадию, игре - на победителя... и побежденного.., каждый из которых не получает ничего. А значит, над всем этим непременно должен быть некто третий, у которого свой План и своя Цель, и конечно, Средство. И когда слишком поздно приходит понимание, что все эти годы борьбы и достижений были лишь иллюзией побед, а на самом деле тебя просто использовали - использовали, как последнюю шлюху из притона революции, чтобы в итоге выбросить на помойку истории... И хочется напоследок крепко хлопнуть дверью. По все тому же испытанному принципу: " Бей своих, чтоб чужие боялись"... Или на этот раз Сталин решил пойти дальше... Ведь теперь у него в руках атомная бомба, которая не выбирает ни друзей, ни врагов, но, как всегда, нужен только повод. А лучшего повода, чем евреи, просто не придумать. И, наконец, главный вопрос, ответа на который уже не избежать: а кому это выгодно? Кого-то, видимо, очень беспокоит, что евреи посмели возродиться из пепла и слишком быстро набирают силу. Появилось даже свое государство, по прообразу того же гетто, в котором сперва "концентрируют", чтобы потом... Знакомый почерк, знакомые дела. Особенно если учесть, что за всем этим стоит Сталин. Но тогда кто же стоит за Сталиным? Кто еще так последовательно и непримиримо делал из евреев врагов, чтобы мечтать одним махом разделаться с ними навсегда? Чтобы не препятствовали Великой цели, которая оправдывает все средства... Ну конечно же - иезуиты - самая таинственная и могущественная организация всех времен и народов, которая правит миром из глубины веков. Это она развязывает войны, готовит заговоры, смещает монархов и совершает революции, вовремя вмешиваясь в ход истории, если она делает не тот зигзаг. Возможно даже, что существует что-то вроде мирового правительства, которое решает судьбы народов и отдельных государств через своих преданных на крови наместников. И иезуит Сталин занял свое достойное место. Можно даже предсказать с точностью до года, когда это могло случиться. 1916 - когда взял себе дерзкий псевдоним Сталин. Еще со школы иезуитов, видимо, запало в память, как восхищенно называли иезуитов язычники - людьми, сделанными из стали...
Но почему-то обо всем этом в папке, заведенной на Сталина Берией, ни слова. Словно уже тогда он предчувствовал, с какой придется столкнуться тайной, и вовремя сделал задний ход. Были, правда, в этой папочке и документы очень даже интересные. Что, например, отец Като (матери Сталина) похоронен на еврейском кладбище возле Кутаиси. Что Сталин начал сотрудничать с Охранкой еще в 1903 г. Имеется даже подлинник телеграммы, посланной в жандармское управление из Баку: "Провокатор Джугашвили выезжает к вам для продолжения работы". Возможно, подобными документами Троцкий и держал Сталина до поры до времени на расстоянии. Не исключено, у Троцкого могло оказаться и еще что-то, о чем знали только двое, в конечном счете и погубившее Троцкого? Чего стоит, например, документ за 1918 год, когда, по представлению видных меньшевиков Мартова и Светлова Сталина предали партийному суду по обвинению в анархических и корыстных "эксах", проводившихся в Закавказье. Тогда ничего не удалось доказать - он всегда хорошо умел прятать концы в воду, беспощадно убирая всех свидетелей. Достаточно вспомнить хотя бы знаменитое Тифлисское ограбление, когда бесследно исчезли 50000 царских рублей серебром, а в живых остался только он - Coco. Но его, Берии, люди провели свое независимое расследование и нашли одного свидетеля, который видел, как один абрек, прикончив двоих, ускакал по горной тропинке на Батум. К счастью, не заметив при этом мальчишку-пастушка... Были и другие документы - от сокровенных признаний многочисленных любовниц до подслушанных разговоров с Жуковым и Рокоссовским. На всякий случай копии самых важных документов находятся в надежном месте, за границей, но что такое надежное место, если в подвалах Лубянки заставляют говорить даже камни. На днях он, Берия, туманно намекнул ему на некоторые документы (якобы поступившие от его людей из Европы через Польшу), но хитрый Балабуст сделал вид, что не расслышал или не понял, а вчера вдруг изъявил желание ознакомиться с ними лично. "Вот свою Нино и пришлешь... - отозвался он мрачной шуткой, - с документами". И его желтоватые глаза колюче сузились, словно в эту минуту он читал чужие мысли.
Сталин уже давно подбирался к его Нино, о красоте которой был наслышан от Ворошилова и Хрущева. И если до последнего времени ему, Берии, еще как-то удавалось прятать от него свое сокровище - ускользать, изворачиваться, то вчера он понял - дальше некуда, это приказ... И уже больше не раздумывая, достал из глубины сейфа заветную коробку. На черном бархате, поблескивая бриллиантовой спинкой, лежала золотая заколка для волос, исполненная в форме ящерицы с зелеными изумрудными глазками. Защелкнув крышку, осторожно опустил эту изящную вещицу себе в карман.
Личный телохранитель Надорая уже дожидался в вестибюле.
- Люди на местах? - спросил на ходу по-менгрельски.
- Ждут дальнейших указаний, - вскинулся с готовностью Надорая.
"Принял стойку", - как заметил бы острый на язык полковник Саркисов, но уж кто-кто, а он Надорая знал: на менгрельский хозяин переходил только в одном случае - если предстояло дело исключительной важности.
У дверей он, как всегда, оказался первым. Доведенный до автоматизма рефлекс телохранителя. Сначала действие, потом мысль. Даже самое нелепое действие может в нужный момент кому-то помешать расстроить чей-то план (так учил его японский инструктор Мацумото, который готовил телохранителей для императоров).
У подъезда уже бормотали прогретыми моторами две машины. Одна - марки "Паккард", новенькая черная, сверкающая как начищенный ботинок, другая сероватый мышиного цвета "Опель-капитан". Выбрал испытанный "Паккард", который не так бросался в глаза на московских улицах. Еще была примета: этот "Паккард" ему всегда приносил удачу.
Несколько поворотов - и Садовое кольцо. Желтые столбы света вертикально рассекали ночь. Машин было мало, но все они, казалось, словно сговорились, двигались навстречу, в одно место. Но там его уже нет. Его сейчас нет нигде. И можно кружить до бесконечности по циферблату Садового кольца, пока в невидимых часах ночи не кончится завод, и тогда случится что-то непоправимое... Настолько непоправимое, что леденеет кровь... Но ты уже не в силах ничего изменить.
Н И Н О
Своим ключом бесшумно отпер дверь. И сразу руки, губы... торопливые и нежные, чуть влажноватые от ожидания... и смелые... В которых он бы хотел раствориться навсегда... С закрытыми глазами... на пределе чувств... пока солоноватый привкус вчерашнего дня не вернет его на землю.
Но, как всегда, наступал момент, когда головокружительно начинал терять над собой контроль и, как всегда, панически боялся и ждал этого момента с предвкушением. До чего оказывается сладко - не принадлежать себе! Когда кажется, что ты ничто, и самое странное, что большего тебе не надо. Возвыситься, чтобы опуститься... Достигнуть, чтобы потерять... Вот она, высшая радость высшей власти - не принадлежать себе! Надо только закрыть глаза, зарыться в ее волосы и вдыхать пьянящий аромат кожи... и верить в Бога, который придумал это чудо, одним прикосновением способное превратить тебя в раба, в жалкое ничтожество со слюнявыми и липкими руками, готовое на все... И тогда, в знак высочайшей милости, ему могли уступить... Но, видно, все-таки сказалось напряжение последней ночи... и предпоследней, и еще многих томительных ночей до - в самый ответственный момент не выдержал какой-то нерв и, не успев добраться до вершины, вспыхнул жалкой паутинкой по всему телу, которое сразу стало невесомым и пустым.
16.
В прокуренной без окон комнате находились двое. Один, в штатском, сидел за столом, что-то писал. Другой, затянутый в портупеи, дремал в кресле. Его лысая макушка поблескивала, как отполированная.
- Вот, пожалуйста... - с неожиданной злостью подтолкнул его к столу провожатый. - Где живет не знает, куда едет не знает, даже паспорта у него нет.
- Фамилия? - устало спросил тот, что в штатском, и только потом поднял тяжелый взгляд. Его глубоко упрятанные глаза были какие-то сухие, с темными подпалинами вокруг. - Ну, что - так и будем молчать? - потянулся к папиросам, чиркнул спичкой, сладковатый дымок сонно пополз над столом. От острого желания закурить невольно сглотнул слюну, что конечно же не ускользнуло от внимания "сухих глаз". - Да вы присаживайтесь, не стесняйтесь. В ногах правды нет. Я вижу, разговор у нас будет долгим. Закурить?..
Дрожащими пальцами извлек из пододвинутой коробки папиросу. Его любимая "Герцеговина Флор", которую он когда-то великодушно позволил любить другим, и вот сейчас крупица этой позабытой любви возвращалась к нему сторицей.
Привычно размял хорошо спрессованный табак, еще немного и так же привычно разорвал бы папиросную бумагу, чтобы начать набивать трубку, которую, к счастью, забыл; и все это время за каждым его движением неотступно следил хозяин "сухих глаз", будто от того, как он будет сейчас раскуривать, может зависеть вся его дальнейшая судьба.
- Что-то мне ваше лицо... Мы с вами раньше не встречались? - с какой-то даже задушевностью спросил, терзая пожелтевшими зубами успевшую погаснуть папиросу. - Ну, на нет и суда нет, - сам же и ответил, ухмыльнувшись. Итак, снова начнем с самого начала, а вначале было что? слово. Так как же ваша фамилия, голубчик?
И от этого его "голубчик" (одно из любимых словечек Ленина) невыносимо захотелось плюнуть ему в физиономию, а потом волоком вниз, вниз - в подземные казематы Кремля, где со времен Ивана Грозного мало что изменилось - все тот же неистребимый запах сырости и крови, где, словно сошедшие с картин средневековья, заплечных дел мастера в считанные минуты превратят его в животное, позабывшее и имя свое, и родной язык. Но только судорожно сглотнул слюну. Впрочем, нет, он не удостоит его даже плевка. Просто с этой минуты он будет наблюдать за ним, как... за смертником с отсроченной датой смерти. Изысканное удовольствие, доступное для немногих, когда жертва еще ничего не подозревает... и кажется себе такой умной и проницательной, а по сути дела уже труп, который еще какое-то время будет по инерции открывать и закрывать рот, застегивать папиросой извивы губ, и вот этому живому трупу зачем-то понадобилась Его фамилия. Словно пропуск на тот свет.
А что касается фамилии... Он и сам когда-то хотел знать свою фамилию, но в том-то и закавыка, что этого не знала даже его родная мать. Ведь фамилия Джугашвили - словно бурка с чужого плеча, которая до поры до времени укрывала Его от холода и ветра, и которую он сбросил при первом же удобном случае. И если раньше ему казалось, что фамилия - всего лишь слово, случайное слово в ряду таких же случайных слов, то теперь, на исходе жизни, ему будто приоткрылась истина, в которой все было связано со всем и имело свой, пусть и не сразу понятный кому-то смысл. Из, казалось бы, ничего не значащих букв сами выстраивались слова, из слов - ряды замысловатых фраз и предложений, каждое из которых могло оказаться судьбой... Судьбой человека или всей страны.
Была во всем этом какая-то магия, непостижимая и прекрасная, которая делала его и властелином мира... и рабом. Все зависело от ничтожного росчерка пера, и та фамилия, которую он составил себе из случайно-неслучайных букв, незаметно стала символом страны, а символы обладают, порой, страшной силой...
Он знал и изучал символику Востока. Он был великим мистиком и неспроста, конечно, украсил башни Кремля пятиконечной звездой, которая считалась символом жизни и ключом к бессмертию. Никто и никогда не сможет разрушить Русскую империю, пока не уничтожит звезду. Случайностей не бывает. Еще древние знали, что имя - это код, это энергия сущности, это Слово, вибрация высших сфер, влияющая на формы и на исток. Зная имя, человек получает власть даже над областью сверхъестественного. Имена богов запретны или открыты немногим. "Да святится имя твое". Вот почему и его мать до конца дней своих свято хранила свою (и его) тайну, чтобы заключенная в ней энергия вознесла его, маленького мальчика из горного села, на вершину жизни... И смерти. Потому что нигде так остро не чувствуешь дыхание смерти, как на вершине. На этом крохотном пятачке свободы, когда выше уже только один Бог, а по краям - зияющая бездна ночи...
- Фамилия!.. - не выдержав паузы, взвизгнул офицер.
Казалось, еще секунда и вцепится в его, Coco, лицо... Но так же быстро выдохся, иссяк. Обессиленно откинулся назад. Даже закрыл глаза, словно хотел показать, что не может его больше видеть. Тут же сбоку подлетел милиционер, заученным движением сбил его на пол. Видно, дальше хотел отделать ногами, но что-то в последний момент его остановило. Хлопнула дверь, послышались шаги, и прямо перед ним, Coco, остановились до блеска начищенные сапоги. Отрывистые фразы, слова, смысла которых он не понимал, но всеми силами пытался встать, сперва на четвереньки... на колени... Будто от того, насколько ему удастся справиться с этой задачей, будет зависеть и все остальное... И уже поднимая голову, все-таки успел увидеть главное - того, кто выходил. Это был Надорая - начальник личной гвардии Берии, преданный, как собака, Надорая, преданный и ради своего хозяина готовый на все. И только сейчас, сквозь оглушенность и шум в ушах, до него, Coco, начал доходить не совсем еще до конца понятный смысл услышанного:
"Во исполнение приказа Х задерживать всех подозрительных и до особого распоряжения не выпускать..."
- Увести! - даже с каким-то сожалением процедил человек в штатском.
- Руки! - прикрикнул милиционер, добавляя кулаком в спину.
И снова в который раз до боли знакомое: (все это уже было) и это хриплое "увести", и унтер... милиционер с его неизменным "руки", и этот в меру рассчитанный толчок в спину, и не просто в спину, а в точно отведенное место, где боль еще не была болью, а как бы предупреждением. И сейчас он мог бы, наверное, предсказать, что последует в дальнейшем. Но что-то из происходящего или произошедшего было уже нарушено, и только когда уже проходил по узкому коридору в камеру, он с запоздалым удивлением припомнил главное: его не обыскали! Не сочли нужным обыскать. Словно он для них уже перестал существовать.
17.
БЕРИЯ
Это была не просто тишина, а осязаемая плоть времени, у которой не бывает ни начала, ни конца. Не хотелось ни двигаться, ни думать, ни принимать решения.
В какой-то миг он почувствовал себя оторванным от всего мира навсегда, но, видно, здесь, глубоко под землей, в этом недосягаемом для смерти бункере (построенном для высшего руководства на случай ядерной войны) и сами чувства становятся другими. Время словно начинает разматываться вспять до какой-то одному ему (времени) известной точки, дальше которой будущее становится прошлым. И можно наблюдать за этим прошлым, не вмешиваясь и не существуя.
А где-то там, высоко на поверхности, все так же будут продолжать цвести цветы и томительно жужжать пчелы, будет поблескивать гладь реки и сиять солнце, или нечаянно сорвется ветерок, сил которого не хватит даже на то, чтобы шевельнуть траву, но он принесет первый запах дождя, и вот уже робкие капли то там, то сям украдкой шевельнут лист, как бы предупреждая... И застучит, зазвенит, заструится дождь под грозовые перекаты грома где-то пока еще далеко, но тревожно...
Из него получился бы замечательный писатель. Уж кто как не он смог бы поведать человечеству такое, что померкли бы самые буйные фантазии потомков. А своим эпиграфом он сделал бы когда-то в шутку оброненное Сталиным: "Здесь покоится человек, который слишком много знал, чтобы жить долго".
И странное предощущение беды, которое каким-то образом сумело просочиться даже сюда, под стометровую толщину земли и бетона...
Возможно, в эти самые минуты там, наверху, решается его судьба, а значит, и судьба целого легиона преданных ему людей, которые ради него, Берии, готовы на все. Легкое нажатие кнопки - и вступает в действие программа "Карфаген". Серия взрывов в Москве, хаос, паника, огонь, дым, миллионы людей, ищущих спасения сами не зная от чего. Вот он - конец света... война?.. ядерный удар?..
И лишь один человек знает, что происходит и зачем, но он к тому времени далеко, а точнее глубоко... Уже взорвана главная штольня и две запасных. Этот бункер строился тридцать лет. Примерно столько же понадобится, чтобы пробиться в главную штольню, которая всего лишь ложный ход. А сколько еще неожиданностей подстерегает на пути! И когда всем уже покажется, что они у цели... Но это еще одна неожиданность и, конечно, не последняя. Строительство велось по проектам древних пирамид. И когда к нему в конце концов доберутся, это просто потеряет всякий смысл...
На хромированном пульте настороженно вспыхнул красный огонек.
- Объект прибыл, - голосом полковника Саркисова отозвался невидимый динамик.
- Хорошо, выезжаю. Без меня ничего не предпринимать, - проговорил быстро и хлестко то, что и надо было проговорить, слова словно автоматически включали его в действие, которое уже давно вышло из-под контроля и развивалось без его участия.
Он даже подумал, а вдруг ловушка, Саркисов его предал и сейчас выманивает наверх... Как паука выманивает, чтобы десятками сапог тут же на месте забить и втоптать в грязь, а на подошвах у них такие маленькие кованные подковки с кабалистическими знаками "Гулаг", а потом с брезгливым выражением столкнуть бесформенное тело в штольню, и затаив дыхание, считать: раз... два... три... тринадцать... до бесконечности считать, пока где-то в отдаленной глубине не послышится скорбный плеск. Это подземная река Стикс, она принесет его в царство мертвых, которое (как он собственно и предполагал) в сущности почти ничем не отличается от царства живых. Только вместо пресловутого "Гулаг" всюду его зеркальное отображение - "Галуг", а вместо леденящей фамилии - Берия - что-то непристойно похабное: "Я-ир-еб..." В любом случае, ампула с ядом у него, как всегда, с собой (под коронкой зуба), и он, скорее всего, успеет умереть раньше...
Еще попробовал представить не менее похабную физиономию полковника Саркисова, своего адьютанта и родственника, его немигающе черные глаза, от взгляда которых некоторые женщины впадают в оцепенение и становятся готовы на все... Но не смог. Словно мешала разделяющая толща земли. Мешала и успокаивала, давила и возвращала уверенность, и снова он мысленно возвращался к своему плану, единственно о чем, может быть, и сожалея - что никто никогда так и не узнает всей пленительной красоты замысла.
Последние мысли последней ночи, которая выжала его как лимон. Руки были холодными и липкими. Струйка пота между лопатками скользнула вниз. Тонкая ткань рубашки прилипла к телу, а главное - запах... До чего все-таки у него вонючий пот, от нервов, наверное, такой вонючий и чужой, а "старик" реагирует на запахи, как собака; еще чего доброго что-нибудь заподозрит...
Сквозь неприметную дверь в стене прошел в комнату с бассейном, быстро разделся, с омерзением отбросив от себя несвежее белье. Грузно, как баба, плюхнулся в воду. В зеркальном дне отразилось немного искаженное и оттого незнакомо волнующее тело, и он сразу вспомнил что-то очень важное, что все это время откладывал как бы на потом, а сейчас вспомнил... И первая волна желания скользнула к животу и ногам... Но несколько коротких взмахов - и снова он один, но уже другой... Он еще и сам не знал, какой именно, но другой... Ни один человек не знает себя до конца, до пределов запретных возможностей, а ему только предстоит узнать, и "быть или не быть" спросит сама жизнь.
Неуклюже выпластался на мраморный край бассейна, стыдливо проскользнул мимо зеркала, огромного во всю стену зеркала, в котором отражалась бездонная чернота кафеля, и сейчас в эту черноту, белесо потряхивая бабьим задом, убегал какой-то юркий тип.
В голом виде он был противен сам себе, смутно подозревая, что уже давно начал превращаться во что-то аморфное и расплывшееся, но так, видно, было надо, чтобы стать другим. Чтобы новая форма могла лучше соответствовать новому содержанию. А сейчас он находился как бы в стадии гадкого утенка, которой не избежать и которая в каком-то смысле служила маскировкой, чтобы выявить своих врагов.
В великолепном английском костюме, в хрустящей белоснежной рубашке с галстуком, сколотым холодно поблескивающим бриллиантом (из фамильной коллекции Гиммлера), он почувствовал себя вполне сносно, если не считать, что где-то глубоко внутри уже знакомо начал распрямляться страх. Но по опыту знал: даже у страха есть предел, за которым он уже перестает быть страхом, и человек делается способным на все.
Скоростной лифт в считанные секунды вынес его наверх, прямо в кабинет дома-крепости, охраняемой Надорая и его людьми. Здесь, как всегда, горел свет, чтобы те, кому полагалось, знали: хозяин не спит, на месте (работает), причем именно на этом месте, а значит, по самой простой логике в данную минуту не может быть ни в каком другом. Старая, удобная уловка, которой уже никто не придавал значения.
С лифтом обычно приезжал сейф, замаскированный под панель аварийного обеспечения. Осторожно набрал ему одному известный код восьмизначной комбинации и, убедившись в правильности набора, нажал контрольную кнопку-ключ (при неправильном наборе сейф проваливался в колодец штольни с последующим уничтожением). Открылась освещенная ниша с полочками и ящичками, обозначенными буквами латинского алфавита. Привычно извлек знакомую папку на букву "с". Это было личное дело самого Сталина, которое перекочевало к нему из архивов царской охранки и которое он, Берия, знал почти наизусть, старательно пополняя все новыми и новыми, поступавшими из самых неожиданных источников, документами. Словно знал, предчувствовал, что рано или поздно они смогут пригодиться. Знал, что наступит тот решающий момент, когда на карту будет поставлено все...
Но надо слишком хорошо знать Сталина, чтобы так легко поверить, что старый лис наконец угомонился. Выжидает свою очередную жертву. Его, Лаврентия, выжидает. Скорее всего, что-то уже надумал и готовит... Хорошо понимая, что вырваться из-под контроля ему просто не дадут... Что будет известен каждый его шаг (за последнее время удалось сменить почти всю охрану, даже самого Власика).
Или нарочно провоцирует, отвлекая внимание на себя, чтобы кому-то развязать руки?.. В этом весь Сталин... Даже из гроба будет плести свои сети. На последнем тайном совете "Каган" его о чем-то подобном предупреждал. Тогда - кто? Кого еще он смог вовлечь в свою смертельную игру? Кажется, учтены все варианты... Жуков сейчас далеко и незамеченными свои дивизии с Урала не перебросит. Тогда к чему все - и это нелепое "дело врачей", которые, конечно же, ни при чем, и эти постоянные угрозы Западу, который и без того готов бояться, и эти хорошо знакомые поиски "врага"? Что это очередной блеф, точно рассчитанный удар по нервам или демонстрация своей силы, которой уже нет? На этот раз он даже не скрывает своих целей - нанести сокрушительный удар по "окопавшимся" в Москве (и в других крупных городах) евреям. Они уже давно раздражали Сталина, но на открытую конфронтацию до недавнего времени не решался. А тут, словно головой в омут... Сразу вынес на заседание Президиума вопрос о суде над "врачами-убийцами". Даже подробно разработанный (интересно только кем и с кем?) план дальнейших действий. Сперва мероприятие - казнь на Лобном месте. Причем, некоторых преступников казнить сразу, других предоставить разъяренной толпе, которая должна их просто растерзать. После чего по всей стране последуют погромы, особенно в Москве и Ленинграде - этих общеизвестных центрах сионистского заговора. И тогда уже он, Сталин, должен будет выступить в роли спасителя (от, разумеется, справедливого гнева народов СССР), изолировав спасенных в специально оборудованные пункты концентрации. А далее эшелонами в Сибирь... "Доехать до места должно не более половины", - на этом моменте Сталин остановился особо. Здесь и убийства, и нападения на эшелоны... и другие проявления народного гнева, о котором позаботятся заинтересованные службы. Уцелевшая часть депортированных дала бы Сибири не менее трех миллионов человек дармовой рабочей силы, включая большой процент интеллигенции. А в европейской части страны, и без того густо населенной, освободились бы рабочие места, ресурсы, квартиры. После выселения евреев должна была начаться непримиримая борьба с антисемитизмом, и число наказанных антисемитов планировалось вдвое большее, чем самих евреев, так как в осуждении обычно выступало от двух до десяти человек. Но за всем этим планом просматривалась и другая цель...
Сталин уже давно составлял "генеалогические таблицы" своих приближенных. Ему мерещились евреи, которые оказывались всюду. У Молотова и Калинина - еврейки жены. У Хрущева - внучка от еврейской матери. У Маленкова - дочь замужем за евреем. У Микояна - еврейка жена. Но хуже всего у него, Лаврентия, - он родился в Абхазии от отца-грузина и матери-еврейки Моисеева завета. И хотя он когда-то лично уничтожил все следы, Сталин об этом не только знал, но даже не скрывал своей осведомленности. Словно хотел дать понять, что он, Берия, был и остается пешкой в большой игре. Игре, которая, похоже, вот-вот должна вступить в завершающую стадию, игре - на победителя... и побежденного.., каждый из которых не получает ничего. А значит, над всем этим непременно должен быть некто третий, у которого свой План и своя Цель, и конечно, Средство. И когда слишком поздно приходит понимание, что все эти годы борьбы и достижений были лишь иллюзией побед, а на самом деле тебя просто использовали - использовали, как последнюю шлюху из притона революции, чтобы в итоге выбросить на помойку истории... И хочется напоследок крепко хлопнуть дверью. По все тому же испытанному принципу: " Бей своих, чтоб чужие боялись"... Или на этот раз Сталин решил пойти дальше... Ведь теперь у него в руках атомная бомба, которая не выбирает ни друзей, ни врагов, но, как всегда, нужен только повод. А лучшего повода, чем евреи, просто не придумать. И, наконец, главный вопрос, ответа на который уже не избежать: а кому это выгодно? Кого-то, видимо, очень беспокоит, что евреи посмели возродиться из пепла и слишком быстро набирают силу. Появилось даже свое государство, по прообразу того же гетто, в котором сперва "концентрируют", чтобы потом... Знакомый почерк, знакомые дела. Особенно если учесть, что за всем этим стоит Сталин. Но тогда кто же стоит за Сталиным? Кто еще так последовательно и непримиримо делал из евреев врагов, чтобы мечтать одним махом разделаться с ними навсегда? Чтобы не препятствовали Великой цели, которая оправдывает все средства... Ну конечно же - иезуиты - самая таинственная и могущественная организация всех времен и народов, которая правит миром из глубины веков. Это она развязывает войны, готовит заговоры, смещает монархов и совершает революции, вовремя вмешиваясь в ход истории, если она делает не тот зигзаг. Возможно даже, что существует что-то вроде мирового правительства, которое решает судьбы народов и отдельных государств через своих преданных на крови наместников. И иезуит Сталин занял свое достойное место. Можно даже предсказать с точностью до года, когда это могло случиться. 1916 - когда взял себе дерзкий псевдоним Сталин. Еще со школы иезуитов, видимо, запало в память, как восхищенно называли иезуитов язычники - людьми, сделанными из стали...
Но почему-то обо всем этом в папке, заведенной на Сталина Берией, ни слова. Словно уже тогда он предчувствовал, с какой придется столкнуться тайной, и вовремя сделал задний ход. Были, правда, в этой папочке и документы очень даже интересные. Что, например, отец Като (матери Сталина) похоронен на еврейском кладбище возле Кутаиси. Что Сталин начал сотрудничать с Охранкой еще в 1903 г. Имеется даже подлинник телеграммы, посланной в жандармское управление из Баку: "Провокатор Джугашвили выезжает к вам для продолжения работы". Возможно, подобными документами Троцкий и держал Сталина до поры до времени на расстоянии. Не исключено, у Троцкого могло оказаться и еще что-то, о чем знали только двое, в конечном счете и погубившее Троцкого? Чего стоит, например, документ за 1918 год, когда, по представлению видных меньшевиков Мартова и Светлова Сталина предали партийному суду по обвинению в анархических и корыстных "эксах", проводившихся в Закавказье. Тогда ничего не удалось доказать - он всегда хорошо умел прятать концы в воду, беспощадно убирая всех свидетелей. Достаточно вспомнить хотя бы знаменитое Тифлисское ограбление, когда бесследно исчезли 50000 царских рублей серебром, а в живых остался только он - Coco. Но его, Берии, люди провели свое независимое расследование и нашли одного свидетеля, который видел, как один абрек, прикончив двоих, ускакал по горной тропинке на Батум. К счастью, не заметив при этом мальчишку-пастушка... Были и другие документы - от сокровенных признаний многочисленных любовниц до подслушанных разговоров с Жуковым и Рокоссовским. На всякий случай копии самых важных документов находятся в надежном месте, за границей, но что такое надежное место, если в подвалах Лубянки заставляют говорить даже камни. На днях он, Берия, туманно намекнул ему на некоторые документы (якобы поступившие от его людей из Европы через Польшу), но хитрый Балабуст сделал вид, что не расслышал или не понял, а вчера вдруг изъявил желание ознакомиться с ними лично. "Вот свою Нино и пришлешь... - отозвался он мрачной шуткой, - с документами". И его желтоватые глаза колюче сузились, словно в эту минуту он читал чужие мысли.
Сталин уже давно подбирался к его Нино, о красоте которой был наслышан от Ворошилова и Хрущева. И если до последнего времени ему, Берии, еще как-то удавалось прятать от него свое сокровище - ускользать, изворачиваться, то вчера он понял - дальше некуда, это приказ... И уже больше не раздумывая, достал из глубины сейфа заветную коробку. На черном бархате, поблескивая бриллиантовой спинкой, лежала золотая заколка для волос, исполненная в форме ящерицы с зелеными изумрудными глазками. Защелкнув крышку, осторожно опустил эту изящную вещицу себе в карман.
Личный телохранитель Надорая уже дожидался в вестибюле.
- Люди на местах? - спросил на ходу по-менгрельски.
- Ждут дальнейших указаний, - вскинулся с готовностью Надорая.
"Принял стойку", - как заметил бы острый на язык полковник Саркисов, но уж кто-кто, а он Надорая знал: на менгрельский хозяин переходил только в одном случае - если предстояло дело исключительной важности.
У дверей он, как всегда, оказался первым. Доведенный до автоматизма рефлекс телохранителя. Сначала действие, потом мысль. Даже самое нелепое действие может в нужный момент кому-то помешать расстроить чей-то план (так учил его японский инструктор Мацумото, который готовил телохранителей для императоров).
У подъезда уже бормотали прогретыми моторами две машины. Одна - марки "Паккард", новенькая черная, сверкающая как начищенный ботинок, другая сероватый мышиного цвета "Опель-капитан". Выбрал испытанный "Паккард", который не так бросался в глаза на московских улицах. Еще была примета: этот "Паккард" ему всегда приносил удачу.
Несколько поворотов - и Садовое кольцо. Желтые столбы света вертикально рассекали ночь. Машин было мало, но все они, казалось, словно сговорились, двигались навстречу, в одно место. Но там его уже нет. Его сейчас нет нигде. И можно кружить до бесконечности по циферблату Садового кольца, пока в невидимых часах ночи не кончится завод, и тогда случится что-то непоправимое... Настолько непоправимое, что леденеет кровь... Но ты уже не в силах ничего изменить.
Н И Н О
Своим ключом бесшумно отпер дверь. И сразу руки, губы... торопливые и нежные, чуть влажноватые от ожидания... и смелые... В которых он бы хотел раствориться навсегда... С закрытыми глазами... на пределе чувств... пока солоноватый привкус вчерашнего дня не вернет его на землю.
Но, как всегда, наступал момент, когда головокружительно начинал терять над собой контроль и, как всегда, панически боялся и ждал этого момента с предвкушением. До чего оказывается сладко - не принадлежать себе! Когда кажется, что ты ничто, и самое странное, что большего тебе не надо. Возвыситься, чтобы опуститься... Достигнуть, чтобы потерять... Вот она, высшая радость высшей власти - не принадлежать себе! Надо только закрыть глаза, зарыться в ее волосы и вдыхать пьянящий аромат кожи... и верить в Бога, который придумал это чудо, одним прикосновением способное превратить тебя в раба, в жалкое ничтожество со слюнявыми и липкими руками, готовое на все... И тогда, в знак высочайшей милости, ему могли уступить... Но, видно, все-таки сказалось напряжение последней ночи... и предпоследней, и еще многих томительных ночей до - в самый ответственный момент не выдержал какой-то нерв и, не успев добраться до вершины, вспыхнул жалкой паутинкой по всему телу, которое сразу стало невесомым и пустым.