Гранстрем Э.. Два героя

   «Одним словом, в глазах отца и судебного следователя он оказался вором. Отец, здоровье которого уже было расстроено, не мог пережить этого стыда. Он выгнал сына, сделал новое завещание и умер от волнения!»
   – Вот история, которую я хотел рассказать тебе, – закончил Виллафана. – Но ты бледен как полотно, мой друг. Неужели ты тот самый молодой, веселый Педро? – и на лице Виллафаны скользнула насмешливая улыбка.
   Рамузио тяжело дышал.
   – Неужели меня и здесь, в лесах Мексики, преследует эта злосчастная история! – воскликнул он в отчаянии. – Неужели мне и здесь суждено страдать из-за этого несправедливого подозрения? Ты встретился с людьми из Севильи, которые распространили здесь эти ложные обвинения! Где эти негодяи? Веди меня к ним! Я не могу долго выносить этого и с оружием в руках потребую от них отчета!
   – Рамузио! – произнес Виллафана с изумлением. – Друг мой, что с тобой? Успокойся же! Разве ты имеешь право ожидать от людей оправдания, когда родной отец и единственный брат осудили тебя? Друг мой, над тобой только посмеются. Я охотно верю тебе, что ты невиновен, но в глазах света ты падший человек, на совести которого лежит смерть отца.
   – О, Боже! – воскликнул Рамузио, – неужели на земле нет справедливости?
   – Пойдем со мной в лагерь, товарищ, – сказал Виллафана, – жалобами горю не поможешь. Надо уметь постоять за себя. Ты поступил неблагоразумно, покинув Севилью, и этим только усилил подозрение. Тебе следовало остаться на родине и отыскать виновника твоего несчастья. Если бы я в то время был твоим другом, то, поверь мне, давно бы отыскал не только самого вора, но и того, кто подговорил его.
   Виллафана произнес эти слова с такой уверенностью, что Рамузио подскочил к нему и схватил его за грудь.
   – Ты знаешь их! – закричал он. – Сознайся! Назови этих негодяев! Я раньше не отстану от тебя!
   – Что с тобой Рамузио? – воскликнул озадаченный Виллафана, с трудом освободившись от тисков своего товарища. – Ты с ума сошел? Ты хочешь убить меня? Слушай, – продолжал он, – такие выходки впредь оставь при себе. Я их не боюсь, и ты не заставишь меня говорить. Больше я не скажу тебе ни слова, потому что, чего доброго, ты и меч схватишь. Счастливо оставаться!
   Он поспешно удалился и скоро скрылся за поворотом тропинки.
   Рамузио остался один в лесу. В висках у него стучало, и сердце громко билось, чувствуя, что в таком состоянии ему не следует возвращаться в лагерь, он решил дождаться заката солнца, сошел с тропинки и углубился в лес.

Ночь в лесу

   Тем временем Виллафана направился прямым путем к селу, в котором находилась квартира испанцев. Довольная улыбка змеилась на его губах, и он напевал даже какую-то веселую песенку, что случалось с ним очень редко. Достигнув возвышенности, с которой видна была вся деревня, он вдруг остановился в недоумении. За живой изгородью, окружавшей село, он увидел множество шлемов и копий, сверкавших при свете заходящего солнца. Он тотчас узнал в них всадников Кортеса. Зачем они явились сюда? Виллафана поднялся на вершину, с которой легче было осмотреть всю окрестность. Весь отряд Лопеса, вместе с индейцами, стоял выстроившись в ряд против прибывшей конницы, а несколько человек в блестящей броне обходили фронт.
   «Бьюсь об заклад, – пробормотал Виллафана, – Фернандес Кортес здесь! Конечно, я узнаю его вороного коня. Но что ему нужно у нас? Ого! Неужели бомба взорвана раньше времени?» Лицо его омрачилось, и он невольно присел подобно дикой кошке, желающей скрыться. «Ба! – произнес он после минутного молчания, – не может быть! Прочь эти глупые страхи!» – Лицо его прояснилось, когда он увидел, что ряды солдат разомкнулись, и затем солдаты стали расходиться, а всадники спешились.
   «Маленький смотр, больше ничего!» – мелькнуло у него в голове. «Надо же ему время от времени показываться войску, чтобы показать, что он еще здравствует. Это мы знаем, господин Кортес, и день и ночь помним это!»
   Виллафана поспешно спустился с горы. Он не ошибся; Кортес пожелал лично удостовериться в успехах работ и кстати произвел обычный смотр. По-видимому, он остался доволен и решил провести ночь в деревне, чтобы дать отдохнуть лошадям после утомительного пути по гористой местности. Он остановился у Лопеса вместе со своим верным другом Сандовалем.
   Солнце давно скрылось. В комнате Лопеса сидели Кортес и Сандоваль при слабом свете индейской лампы. Лопес на дворе принимал доклад дежурного вахмистра.
   – Я вполне разобрался в этом деле, Сандоваль, – говорил Кортес.
   – Не слишком ли опрометчиво ты вывел свое заключение? – возразил его друг. – Ведь ты еще не говорил ни с одним солдатом и даже не знаешь в глаза Рамузио.
   – Я помню этого молодого человека, – заметил Кортес. – Он доложил мне о смерти Монтезумы. Я знаю его, Сандоваль.
   – Во всяком случае, предостерегаю тебя, – возразил Сандоваль. – Я долго наблюдал за этим Лже-Авилой, когда он находился под моей командой.
   – Я охотно принимаю твои советы и прикажу позвать Рамузио, но тем не менее мнение мое не изменится.
   – Кого же ты подозреваешь?
   – Пока еще не время называть имена, – ответил Кортес. -Кроме того я не хочу сбивать тебя с толку. Ты сам знаешь, что все эти дни мы с тобой были настороже, и потому для меня очень важно взглянуть твоими глазами на эти кучки недовольных, которые затевают мятеж не только здесь, но и в главном лагере и в Веракруце. Твои замечания могут исправить мои ошибки. Но тише, идет Лопес.
   Лопес вошел в комнату и донес военачальнику, что все обстоит благополучно; на перекличке не оказалось лишь одного Рамузио.
   – На каком посту он стоял? – спросил Кортес.
   – Он руководил транспортом балок из лесу. Индейцы говорят, что он ушел от них час тому назад, отправив последний транспорт.
   Сандоваль взглянул многозначительно на Кортеса.
   – Как вы поступаете, Лопес, когда солдат не возвращается к ночи в лагерь?
   – Такого случая еще не было. После заката солнца никто не остается в лесу. Сегодня в первый раз не досчитались испанца на ночной перекличке.
   – Его вина, если он заблудился, – сказал Кортес после минутного раздумья: – но он испанец и ваш товарищ. Мы должны по крайней мере попытаться спасти его. Прикажите сделать три выстрела с получасовым промежутком и отправьте в лес на розыск отряд индейцев с факелами и пятерых испанцев, которые пожелают пойти.
   Лопес вышел из комнаты.
   – Но как странно, однако, что именно его нет сегодня! – заметил Сандоваль.
   – Правда, – возразил Кортес: – я боюсь, не случилось ли несчастья с молодым человеком. Мне жалко его, я предложил бы ему на выбор – остаться здесь или отправиться с Авилой в Испанию.
   – Когда же ты намерен отправить Авилу?
   – Когда я смогу послать королю донесение, что постройка судов окончена, и что я двинулся на Теночтитлон. Когда в Испании узнают, что мы собираемся брать столицу приступом, то убедятся, что мы не разбиты, и клевета наших врагов не повредит нам. Впрочем, ведь Авила явится не с пустыми руками. Столько золота и драгоценных камней никто еще не посылал из этих земель в Кастилию. Я уверен, что Авила отдаст все золото королю, потому что возвращается в Испанию счастливым наследником; насколько я знаю этого человека, Сандоваль, наш храбрый Авила не вернется в Мексику. Он предпочтет блистать грандом при дворе и уже поэтому не станет умалять славы наших подвигов. Он не взял бы на себя роли посла побежденного Кортеса, а скорее будет хвастать, что послан победоносным начальником. Он поступит так уже потому, что обеспечит за собой частицу благодарности короля.
   – Теперь я понимаю, почему твой выбор пал на строптивого Авилу. Ты совершенно прав.
   – Правда, с отъездом Авилы Альварадо потеряет друга, – продолжал Кортес. – Но ты должен заменить ему Авилу, потому что я нуждаюсь в «Солнце» ацтеков и, как тебе известно, ценю мужество Альварадо столь же высоко, как и твое. Он все еще сердится на меня за то, что я назвал его сумасшедшим, в Теночтитлоне он, действительно, вел себя так. Но между нами должно царить единодушие и дружба, если мы вторично хотим овладеть столицей ацтеков. Я рассчитываю на тебя.
   На дворе прогремел первый выстрел, призывающий Рамузио. Вслед затем явился Лопес, смущенный и недовольный.
   – Ну, что, Лопес, готов ли отряд выступить на поиски?
   – Да, начальник, – ответил Лопес, – индейцы готовы, но мне не удалось набрать пятерых охотников из испанцев. Только мой верный курьер Виллафана изъявил согласие, а остальные не хотят и слышать об этих ночных поисках.
   Лопес опасался, что Кортес вспыхнет от негодования при виде такого отсутствия товарищества среди подчиненного ему отряда и осыплет его как местного начальника упреками, но он ошибся. Кортес, напротив, выслушал его с веселой улыбкой и бросил на Сандоваля многозначительный взгляд.
   – Бедный Рамузио, – сказал Кортес, – он не пользуется любовью товарищей, но он испанец. Скажите нашим солдатам, Лопес, что Кортес дал клятву не покидать в беде ни одного испанца, и что он отправляется в лес искать заблудившегося, которого, быть может, постигло несчастье. Сандоваль, – обратился он к своему другу, – одолжи мне свою собаку Гектора, у нее прекрасное чутье.
   – С удовольствием, – ответил Сандоваль, – но у меня также есть к тебе просьба: позволь мне идти с тобой. Я не хочу сидеть сложа руки, когда Кортес работает.
   – Прекрасно, товарищ! – воскликнул Кортес. – Я с удовольствием принимаю твое предложение и уверен, что мы найдем Рамузио. Но вы, Лопес, достаньте нам какую-нибудь вещь Рамузио, лучше всего старые чулки или сапоги. В Тласкале вас всех щедро наделили индейскими сапогами: на каждого солдата пришлось по две пары запасных.
   – Будет исполнено! – ответил Лопес и быстро вышел из комнаты.
   – Они знают, где он скрывается и потому не считают нужным искать его, – заметил Сандоваль.
   – Ты ошибаешься! – возразил Портер. – Я почти уверен, что этот юноша не имеет ничего общего с заговорщиками.
   Они вышли. Индейцы стояли в полном сборе с факелами, и к ним теперь примкнул также весь испанский гарнизон.
   – Если Кортес идет, мы следуем за ним! – раздались со всех сторон крики навстречу главнокомандующему.
   – Если бы то был кто-либо другой, то мы и раньше не задумались бы идти! – говорили другие.
   – Но это севильский вор!
   – Это негодяй, на совести которого лежит смерть отца!
   – Ого, Лопес, – обратился Кортес к корабельному инженеру, – неужели Рамузио здесь в лагере пользуется такой дурной славой? Вы ничего не сказали мне об этом.
   Лопес подошел к Кортесу и рассказал ему все то, что Виллафана в этот день передал самому Рамузио.
   – Прошлое Рамузио стало известным в лагере только за несколько минут перед тем, – закончил он свой доклад. – Эту весть распустил Торрибио из Севильи; он ручается за их справедливость.
   Кортес задумался. Если бы стал доискиваться, какие причины заставили его воинов покинуть отечество и искать счастья в Новом Свете, то, по всей вероятности, среди его войска нашлось бы множество более преступных, чем Рамузио.
   Во время рассказа Кортес надвинул свой шлем глубоко на глаза и украдкой следил за Виллафаной, который не спускал с него глаз и с видимым напряжением ждал, какое впечатление произведет этот рассказ на главнокомандующего.
   – Этого я не знал, – сказал Кортес, пристально глядя на Виллафану. – Может быть этот человек и не стоит того, чтобы мы шли его искать. Как ты думаешь, Сандоваль?
   Глаза Виллафаны сверкнули радостью; но затем после ответа Сандоваля полные ожидания снова остановились на Кортесе.
   – Он испанец, – сказал Сандоваль, – и в чем бы он не был виновен, все-таки он наш товарищ, которому мы поклялись помогать в нужде и опасности.
   – Верно, Сандоваль! – воскликнул Кортес. – Мы сдержим свое слово. Итак, вперед!
   Кортес едва заметно улыбнулся, увидев, что на лице Виллафаны выразилось полнейшее разочарование.
   При команде «вперед!» испанцы построились, чтобы следовать за военноначальником; но последний остановил их движением руки.
   – Я вызывал только охотников, – сказал он. – Останьтесь! Я иду лишь с Сандовалем, Виллафаной и индейцами.
   Ропот недовольства пробежал среди испанцев; прибывшие с Кортесом всадники громко заявляли, что начальник не должен подвергать себя опасности, отправляясь ночью в лес с таким слабым отрядом.
   Но Кортес не изменил своего решения.
   Проводником отряда был собственно Сандоваль, шедший впереди со своей собакой. Из-за гор выглянула луна, и это значительно облегчило движение отряда. Собака скоро напала на след и направилась в лес, то поднимаясь на горы, то спускаясь с них. Сначала отряд шел молча, и только по временам раздавались крики шедших впереди, предостерегавшие товарищей. Наконец отряд достиг обрыва, скаты которого покрыты были густым кустарником. Идти дальше становилось опасным.
   – Что могло привести его в такую непроходимую глушь? – спросил Кортес.
   Все молчали.
   – Разве он в последнее время был таким мечтателем? – спросил Сандоваль Виллафану.
   – Даже более, чем прежде, – ответил тот.
   – В таком случае весьма вероятно, что он свалился здесь. Осторожнее, Кортес! Спуск становится круче. Осторожно! Стой! Стой! – закричал Сандоваль. – Дальше идти нельзя – тут обрыв, и Гектор вернулся назад. Здесь след прерывается. Нет сомнения, что он оборвался на этом месте. Слишком темно: внизу нельзя ничего разглядеть. Рамузио! Рамузио! – крикнул он громко.
   Все затаили дыхание.
   – Рамузио! Рамузио! – позвал он снова.
   Но кругом царила все та же безмолвная тишина.
   – Надо попытаться спуститься вниз, – сказал Кортес, обращаясь к проводнику-индейцу.
   – Здесь невозможно, – возразил тот, – надо идти в обход. Я знаю дорогу.
   – Хорошо, – сказал Кортес. – Ты, Сандоваль, останься здесь с Виллафаной, а я пойду с индейцами.
   – Нет, Кортес, – воскликнул Сандоваль, – я не оставлю тебя одного! Пусть Виллафана останется здесь с несколькими индейцами, а я пойду с тобой.
   Проводник повернул назад. За ним последовали Кортес, Сандоваль и большая часть индейцев. Скоро весь отряд очутился на дне узкого ущелья. Сандоваль стал звать Виллафану, чтобы найти место, у которого прерывался след наверху обрыва.
   Виллафана отвечал и по мере того, как они шли вперед, голос его становился яснее, и наконец раздался над ними.
   – Мне кажется, что здесь мы его не найдем, – заметил Сандоваль, – высота слишком незначительна, если он и свалился здесь, то навряд ли ушибся и, наверное, пошел дальше.
   В эту минуту раздались крики ушедших вперед индейцев, возвестивших, что Рамузио найден. Кортес и Сандоваль, пробравшись сквозь густой кустарник, вышли на открытое место. С одной стороны возвышалась серая каменная стена футов в 20 вышины. Кругом поднимались высокие деревья, заслонявшие луну своими вершинами. Вверху синела узкая полоса звездного неба. Мрачная прогалина освещалась красноватым, кровавым светом факелов. На земле они увидели Рамузио. Сандоваль пощупал его пульс и приложил руку к его губам с целью убедиться, дышит ли он еще.
   – Он жив! – воскликнул он. – Эй! Приготовьте скорее носилки, – приказал он индейцам. – Надеюсь, мы спасем его!
   Индейцы рассыпались по лесу. Сандоваль расстегнул пояс Рамузио, между тем как Кортес стал всматриваться в его лицо, освещенное неровным светом факелов.
   – Так вот он, Лже-Авила! – говорил задумчиво Кортес. – Те же волосы, тот же лоб, нос, такой же круглый подбородок! И все-таки он не похож на настоящего Алонзо! У того каждая черта лица дышит гордостью, высокомерием, а здесь, напротив, видны только кротость и страдание. Нет, толпа не умеет читать по лицам людей, и потому ей недоступно знание сердца человеческого!
   Он подошел ближе и наклонился над бледным лицом молодого воина, который в эту минуту широко раскрыл глаза, остановив свой взгляд на лице Кортеса.
   – Он просыпается! – воскликнул Сандоваль.
   – Ну, слава Богу! – раздался сверху голос Виллафаны в ответ на восклицание Сандоваля.
   При первом звуке этого голоса Рамузио вздрогнул от ужаса. Кортес тотчас заметил это и сказал ему с участием:
   – Я Фернандес Кортес; будь покоен, ты спасен!
   Спокойная улыбка осветила лицо Рамузио, и он снова закрыл глаза.
   Кортес продолжал всматриваться в его бледное лицо; затем отошел и взглянул наверх в направлении черневших наверху кустарников, откуда раздался голос Виллафаны. Его проницательный взгляд не мог проникнуть в царившую темноту, но чело его грозно омрачилось, глаза сверкнули гневом, а рука схватилась за рукоятку меча.
   Рамузио положили на носилки, и весь отряд медленно тронулся в обратный путь.
   – Ты сегодня молчалив, – заметил Сандоваль Кортесу.
   – Вооружись терпением, мой друг, – возразил Кортес. – Мысли мои витают далеко отсюда, в Веракруце и в Испании, – прибавил он шепотом. – Скоро ты все узнаешь.

В главной квартире

   На следующее утро Кортес уже находился в своей главной квартире. Он беспокойно шагал по комнате в ожидании патера Ольмедо.
   Едва патер показался на пороге, он поспешно протянул ему руку.
   – Дорогой отец, – сказал он, – я послал за вами, потому что нуждаюсь в вашей помощи!
   – Я готов для вас сделать все, что в моих силах, – ответил патер.
   – Это я знаю, – продолжал Кортес. – Ваши советы неоднократно приносили мне пользу, и я обязан вам величайшей благодарностью. Но на этот раз дело необычное. Среди моей армии зарождается что-то недоброе. Я должен предотвратить это… но до сих пор не могу остановиться на выборе средств. Я не вполне еще выяснил себе частности этого дела. Мне нужен разведчик, умеющий проникать в души людей, и я рассчитываю на вас, отец Ольмедо.
   – Кортес, по обыкновению, говорит загадками, – заметил с улыбкой патер, – но честь ему, что он не осуждает виновного, не испытав его сердца и не узнав причин, побудивших его совершить проступок.
   – Благодарю вас, отец! Вы понимаете меня и соглашаетесь со мной, что иногда маловажные причины влекут за собой большие последствия, и что нередко низкая алчность одного человека в состоянии произвести большой политический переворот. Я хочу убедиться, не гнездится ли и в моем лагере что-либо подобное, и потому прошу вас немедленно отправиться на верфь. Свое внезапное появление вы можете объяснить желанием проповедовать Евангелие трудолюбивым тласкаланцам. При этом прошу вас заглянуть поглубже в душу трех лиц: их зовут Виллафана, Рамузио и Торрибио.
   – Главные заговорщики? – спросил патер Ольмедо.
   – Я никого не обвиняю, отец Ольмедо, – ответил Кортес с улыбкой. – Скоро будет готова первая бригантина. К этому празднику я приеду на верфь. Если вы хотите раньше сообщить мне какое-нибудь важное известие, то прошу вас сделать это лично. Только без всяких писем, патер Ольмедо. Будьте заранее уверены в моей величайшей благодарности, а теперь до свидания!
   Патер Ольмедо удалился, и Кортес снова остался один.
   Он сел к столу и написал корабельному мастеру Лопесу следующее письмо: «Виллафана вел себя вчера образцовым товарищем и этим заслуживает мою признательность. Испанцы должны стоять горой друг за друга. В знак моей милости я жалую Виллафане прилагаемую при сем золотую цепь. Передайте ему ее перед лицом всего отряда и прочтите при всех это письмо. Кортес».
   Он подошел к стене, на которой висели его щит и копье, и ударил в щит. По этому сигналу тотчас явился дежурный солдат. Кортес запечатал письмо и передал его солдату.
   – Поезжай сейчас к Лопесу, – приказал он, – и возвращайся немедленно.
   Солдат удалился.
   – Ну, пока дело улажено, – пробормотал Кортес, – и я могу быть спокойным. К сожалению, я должен сознаться, что меня разбили; но я докажу, что меня еще не победили, и что скоро я водружу крест на стенах Теночтитлона.
   Он опустился на скамью, и перед его глазами мысленно пронеслись события последних недель. Его роковое второе вступление в Мексику, беспрерывные битвы перед дворцом Ахаякатль, смерть Монтезумы, «Печальная ночь», отступление по дамбам, во время которого он потерял половину своего войска, – все это он изложил в своем донесении королю Испании. Но затем глаза его засветились: теперь предстояло донести государю о блестящей победе при Отумбе.

* * *

   Во время своего падения Рамузио получил неопасные ушибы. Легкое сотрясение мозга, вызвавшее его обморок, прошло без всяких последствий, и он скоро поправился.
   Но в нравственном отношении день посещения Кортесом верфи сделался для него роковым. В тот день он упал нравственно – по крайней мере в глазах людей. В тот день все узнали, что он покинул Испанию вследствие совершенного им преступления; другим товарищам этого пестрого гарнизона простили бы подобное прошлое, но Рамузио не любили, и многие со злорадством воспользовались случаем, чтобы язвить его.
   Едва успел он оправиться и явиться среди своих товарищей, как они стали осыпать его оскорблениями и сторониться его. По приказанию Кортеса Лопес собрал отряд, прочел его письмо и передал Виллафане золотую цепь, похвалив его за то, что он остался верным товарищем Рамузио, хотя и знал, что он вор.
   Несчастный Рамузио был бессилен против всех этих оскорблений. Если он не сумел доказать своей невиновности в Севилье, то тем менее мог сделать это здесь, на высотах Сьерры-Малинче. «Зачем я не убился при падении! – восклицал он в отчаянии, – по крайней мере моим страданиям настал бы конец!»
   Впрочем к нему иногда приходил патер Ольмедо и старался навести его на другие мысли. Но в таком настроении Рамузио был невосприимчив к духовному утешению. Пока патер находился при нем, на время его покидали мрачные мысли, но, оставшись один, он снова впадал в отчаяние. Несчастье ожесточило его, он стал ненавидеть людей.
   Патер Ольмедо вскоре перестал посещать больного, тем более, что последний быстро поправлялся.
   Он стал внимательнее наблюдать за Виллафаной и Торрибио и вскоре убедился, что в лице их нашел двух отъявленных негодяев.
   Вместе с тем он заметил, что отвращение солдат к Рамузио происходило вследствие каких-то других причин.
   От проницательного взгляда патера не ускользнуло также, что между Виллафаной, Торрибио и другими часто происходили тайные сходки.
   Иногда ему удавалось уловить враждебные недовольные взгляды, бросаемые на Рамузио Торрибио и другими его сотоварищами. Очевидно, они добивались чего-то от Рамузио, на что тот не соглашался.
   Патер Ольмедо усилил свою бдительность, но напрасно! Он заметил только, что волнение среди отряда растет, но не мог уловить ни одного подозрительного слова.
   Он попытался было выведать что-нибудь от Рамузио, но тот был до того занят своим личным горем, что только уверял его в своей невиновности и выражал страстное желание вернуться в Севилью, чтобы обличить похитителя его чести.
   Однажды патер Ольмедо заметил, что Виллафана и Торрибио направились к хижине Рамузио, и пошел незамеченный вслед за ними. Судя по их жестам, они приняли какое-то решение. Скрываясь за кустами, патер Ольмедо ускорил шаги, в надежде уловить хотя бы несколько слов из их разговора – и счастье улыбнулось ему.
   Торрибио вдруг остановился и сердито воскликнул: «Это вздор! Каждый из нас может сыграть роль Лже-Авилы!» То были единственные слова, которые ему удалось уловить из их разговора.
   Затем Виллафана скрылся в хижине Рамузио, Торрибио остался перед ней, как на страже.
   Патер Ольмедо подошел к нему, равнодушно обменялся с ним несколькими словами и, не торопясь, направился через сельскую площадь к Лопесу, у которого он остановился на время. Здесь, в своей комнате, он через маленькое отверстие видел всю площадь.