Страница:
– Такие вот дела, Егорушка, – тихо сказала она памятнику. – Такие дела. Родственников у тебя, оказывается, много. Кто бы мог подумать. Вон и на доску не поскупились. Сейчас вот выпьют за упокой и начнут твою квартирку делить.
Старуха опустилась на колени, погладила нежно, по-матерински сырую комковатую землю. Достала из сумки бутылку водки, свернула колпачок и перевернула. Прозрачная струя рывками полилась на могилу, впитываясь в грунт. Порывисто встрепенулся холодный ветер, качнул ветви деревьев, встопорщил седые волосы. На мгновение послышалось, будто с ветром прилетели отголоски песни.
«Ой кому-то нынче плачется, а кому смеётся…»
– Пей, Егорушко, пей, – тихо произнесла старуха. – Ты при жизни равнодушным не был, оттого и пил, а сейчас тебе во сто крат хуже. Мертвые – они больше живых знают.
Успокоившийся было ветер снова дал о себе знать, но как-то вяло. Будто вздохнул кто-то. Старуха погладила влажную землю, выплеснув остатки водки, убрала пустую бутылку обратно в сумку и поднялась.
– Земля тебе пухом, – не удержалась все-таки от банального напутствия старуха и пошла прочь не оглядываясь. Злясь на себя, что слукавила. Ведь знает, как никто, что таким неравнодушным при жизни и по смерти покоя не будет.
– Вставай, – распорядилась та.
Кот неохотно открыл глаза и зевнул. Старуха отошла в дальний конец вольера, принялась разбирать тайничок. В отличие от запойного Егорушки ей деньги тратить было толком не на что, потому капиталы Всевидящей складывались в кучку и прятались в тайничок до поры. Теперь пора пришла. Денег в тайнике было немало, пачек со стодолларовыми купюрами набралось на половину пакета. Самой тащить такую ношу было не особенно приятно. Впрочем, старуха и не собиралась таскать что-то на своем горбу.
– Вставай, я сказала, – повторила она, не оглядываясь.
Кот сердито рыкнул.
– Поговори мне еще, – холодно бросила старуха.
Зверь покорно, хоть и без большой охоты, поднялся на ноги и подошел ближе. Старуха повернулась и пристально посмотрела в желтые кошачьи глаза, заглянув, казалось, внутрь до самых потрохов. Пантера взгляда не отвела, но отступила на полшага.
– Я вернусь через час, готовься, – сухо произнесла старуха.
Зверь как-то совсем по-человечески приподнял бровь.
– Человека из тебя делать буду, – нехотя пояснила старуха и заперла клетку.
Пока она шла к своей комнатушке, чувствовала на спине острый взгляд янтарных глаз с вертикальными зрачками.
Вещей особливо нужных набралось немного. Потому и сборы получились недолгими. Вместо обещанного получаса старуха отсутствовала всего пятнадцать минут. Но огромный даже для пантеры черный кот весь извелся. Сейчас, пока старуха гремела ключами, он метался по клетке взад-вперед.
– Уймись, – недовольно бросила старуха. – И так против себя иду. На горло себе наступаю. Для дела только. Так не зли меня своими метаниями.
Кот послушно замер, но посмотрел недовольно, косо посмотрел. А утробное рычание больше напомнило старческое ворчливое бормотание под нос. Старуха тем временем вошла внутрь, бросила мешок с пожитками. Сверху упал потрепанный спортивный костюм, что остался от покойного Егора.
Опустившись на колени, она начертила круг и принялась обрамлять его давно забытыми символами. Вязь напоминала руническую, но не ту, что северяне тесали на камнях, а ту, что писалась по бересте.
Когда последние символы легли, опоясав круг с обеих сторон, она поставила внутри круга против себя точку и молча указала на нее зверю. Кот, словно цирковой тигр, или кошка из театра Куклачева, послушно встал в центр круга. Старуха припала к земле и забормотала что-то. Услышь сторонний ее бормотание, он ничего бы не понял. Скорее даже не сопоставил бы смысл проговариваемого старой ведуньей со смыслом начертанного ею текста. Ушло то время, когда это кто-то мог понять. Давно ушло.
Символы, начертанные на полу, начали светиться в ночи. Словно светлячки, почему-то решившие усесться в круг. Голос старухи зазвучал громче, окреп, став более походить на бас. Зверь напротив нетерпеливо затоптался на месте. Но старуха одарила его таким ярым взглядом, что тот окаменел. Бормотания, однако, не прервала.
Голос ее взлетал и падал, словно птица с перебитым крылом. То казалось, набирал сил и парил, то ухался камнем вниз, но не обрывался, а снова вздергивался куда-то. Последнюю фразу она практически выкрикнула. Вспыхнуло. В глазах зарябило от яркой вспышки, запестрели темные и светлые пятна. И она сощурилась, какое-то время ничего не видя и даже не пытаясь хоть что-то различить. Только чуяла, как оседает запах паленой шерсти.
Когда зрение восстановилось, она увидела то, что и надеялась увидеть. Зверя в клетке не было. На его месте скрючился голый мужчина. Он был поджарым, тощим. Но щуплым его было назвать никак нельзя. Все тело его было перевито веревками не мышц даже, а жил.
– Вставай, – потребовала старуха. – Поднимайся, Кот. Времени нет.
Человек попытался подняться на ноги, но вышло это не сразу. Даже когда встал, видно было, как тяжело ему это дается. Звериное клонило к земле, ломало осанку.
– Старррая ста-ла, – раздельно произнес мужчина. Голос его тоже сохранил звериные нотки.
– Поговори еще, – недовольно буркнула старуха.
– Пррррежде без крррруга об-ходи-лась, а теперррр…
– То прежде, а то теперь.
Она поднялась на ноги и только сейчас осознала всю разницу между прежде и теперь. Тогда для того, чтобы запрятать оборотня в звериную сущность и запереть в ней, хватило взмаха руки и пары слов, теперь же и слов стало больше, и произносить их труднее. Да и с карачек просто так не подняться. Правда, опереться не на кого, Кота самого к земле клонит. Старуха поглядела на мужика, что стоял перед ней. Тот за сотни лет, что провел в шкуре зверя, почти не изменился. Только седины в висках прибавилось да тоски в глазах. Ну и спину тот, прежний, Кот держал прямо, не чета теперешнему.
Никак жалеть его вздумалось, одернула сама себя. Неча его жалеть. Не за так зверем жил, а за грех. Да и осанка, походка, речь и прочее – дело наживное. Поживет маленько человеком, пообвыкнется.
Старуха взяла оставленный на пакетах костюм и бросила оборотню.
– Оденься.
Кот, при всей свой кажущейся неуклюжести, ловко поймал тряпье, принюхался.
– Это чего? Испод-нее? Бррррагой скисшей пах-нет.
– Не придирайся. Надевай быстрей. Уходить нам отсюда быстрее надо, пока никто не всполошился. А там придумаем, во что тебя одеть.
Кот поспешно натянул куртку. Повертел штаны, соображая, на какую сторону надевать. Но сообразил быстро, помогли пузыри на коленях.
– Готов?
Тот кивнул.
– Вот и хорошо. Иди за мной, молчи побольше. А лучше вовсе молчи, пока кто-то рядом. Усек? Пакеты возьми.
– Че-го? – не понял Кот.
– Поклажу, – указала старуха на сумку со скромными пожитками и вторую с большими деньгами. – Да поосторожней с ними. Потеряешь – ей-богу, обратно в звериной личине закрою.
Несмотря на опасения, из зоопарка вышли легко. Проспали сторожа и старейшую сотрудницу, и пантеру-долгожительницу. Завтра опомнятся, но поздно будет. Кому-то выговор полетит, а кто-то и с места вылетит. Впрочем, ей теперь без разницы. С глаз долой – из сердца вон. Да и что ей мелкие людские проблемки?
Кот шел на полусогнутых, ежился. Пока шли по парку, лишь принюхивался. А когда вышли под свет фонарей, от звуков и запахов ночного города ошалел окончательно. Казалось, вот-вот кинется на землю, обернется обратно зверем и помчится в панике не разбирая дороги. Но Кот хоть и ежился, глядя на спокойно воспринимающую окружающее старуху, а панику свою старался не выдавать.
– Где мы?
– В городе, – отозвалась старуха.
– Лошадей взять не надо?
– Поучи отца, как детей зачинать.
Кот насупился, но умолк. Невдалеке светились непонятным светом маленькие домики с совсем уж неясными надписями. Возле одного из них старуха остановилась, сунула руку в какой-то мешок и, выудив оттуда десяток тонких небольших листочков, бросила: «Жди». Прежде чем Кот успел что-то сообразить, старуха занырнула в домик.
Вернулась она оттуда довольно скоро. Вместо нескольких бумажек в руках у нее была теперь довольно увесистая пачка других листочков. Не говоря ни слова, она направилась в сторону, и Кот последовал за ней.
Она остановилась возле дороги, подняла руку. Машин здесь посреди ночи было мало. А тех, что хотели бы остановиться, оказалось и того меньше. С протянутой рукой пришлось стоять минут пять. Слава богам, Кот ни о чем не спрашивал, хоть по роже видно, что не понимает, что происходит, и ждет объяснений. Но объясняться здесь и сейчас возможности не было.
Светофор перемигнул с красного на зеленый, несколько машин рванули с места с такой прытью, словно собирались взлететь. Одна тут же с визгом притормозила возле старухи. Вниз сползло ветровое стекло. Водитель приглушил рвущую колонки музыку.
– Куда едем, мать?
– Гостиница «Россия».
– Садись.
Старуха распахнула заднюю дверь и зыркнула на Кота, тот неумело полез в салон. Дождавшись, пока оборотень умостится на заднем сиденье, она хлопнула дверцей. Сама плюхнулась справа от водителя.
Машина тронулась.
– Тебе в какой корпус, мать?
– В каком номера есть.
– Там в любом номера есть, – усмехнулся водитель. – Были б деньги.
– Тогда с видом на Кремль.
– Деньги есть, – бодро оценил водитель и, добавив мощности рвущемуся из колонок саунду, дал по газам.
Доехали быстро. После того как автомобильный поток по Садовому кольцу запустили в одну сторону, а центр прикрыли для въезда автотранспорта, сохранив въезд по спецпропускам для местных жителей и некоторых специальных служб, прорваться к Кремлю на машине стало практически невозможно. Но по счастью, у водителя пропуск был, так что старухе не пришлось даже нашептывать бдящим день и ночь сотрудникам милиции и автоинспекции.
«Россия» встретила приветливо. Тот гостиничный комплекс, что построили на месте прежней гостиницы, кроме названия, от своей предшественницы не сохранил ничего. Здесь все сияло и блистало на высшем уровне. Тут останавливались миллионеры и правительственные гости. Новая «Россия» была не для простых смертных. Потому на простенько одетую старушку и мужика в поношенном спортивном костюме посмотрели настороженно. Однако волшебная сила денежных знаков быстро сделала свое дело.
Кому какая разница, во что ты одет, если ты платежеспособен. Может, тебе нравятся пузыри на коленках и возбуждает запах дешевого алкоголя.
Шикарный номер был настолько огромен, что мог поразить самых взыскательных клиентов. Кот вошел по-звериному опасливо. Не торопясь обошел двухкомнатный люкс, принюхивался и фыркал. Наконец выдал свой вердикт:
– Стррранные палаты.
– Привыкнешь, – пожала плечами старуха.
Кот безразлично посмотрел на спутницу, скинул драные кроссовки и взобрался на диван. Старуха встала напротив, скрестила на груди крепкие не по-старушечьи руки.
– Ты что-то помнишь?
– Я помню, что был зверррем, – утробно рыкнул оборотень.
– Хорошо, спрошу по-другому. Ты знаешь что-то о мире, в котором мы сейчас живем?
– Я знаю, что был зверррем, – глухо повторил Кот. – Я очень долго был зверррем.
– Хорошо, – кивнула старуха. – Завтра поговорим серьезно. Тебе придется много узнать. Ложись спать.
Поворачиваться спиной к тому, кого сотни лет держала в зверином теле, было боязно, но она поборола страх. Если сейчас не расставить точки над «i» и не определиться в отношениях с оборотнем, то потом можно даже не пробовать сделать что-то вместе.
Сзади уркнуло. Старуха остановилась в дверях, повернула голову.
– Что хотел?
– Василиса, – едва слышно произнес Кот. – Что с ней?
– Умерла, – тихо отозвалась старуха. – Как я тебя в зверя обернула, так чахнуть начала. А через год где-то пошла до реки и не вернулась. Утопла.
Кот издал странный гортанный звук, словно все еще был зверем, словно этого зверя медленно резали по живому. Старуха сглотнула.
– Ты за то меня столько лет зверррем, – не то спросил, не то сделал вывод оборотень. – А теперь что же, понадобился?
– Понадобился, – честно ответила старуха.
– Зачем я тебе, старррая?
– Не мне, – отрезала она. – Спи. Утро вечера мудренее. Завтра поговорим.
И решительно вышла.
Сон долго не шел. Ночь колола глаза, а когда забылся, стало вдруг удивительно светло.
Вокруг был лес. Родной и понятный. Под ногами мягким ковром лежал мох. Пахло прелостью. Вокруг ровными розовато-коричневатыми стволами уносились вверх огромные сосны. Там, куда не достать, если ты не бог и не птица, сплетались лохмато-зелеными рвано-колючими ветками. И сквозь это сплетение ровными величественными потоками лился приглушенный свет. Серебрилась в этом свете тоненькая, но, казалось, вечная ниточка, на которой озадаченно болтался паучок.
Он вдохнул в себя этот лес, этот свет. На миг показалось, что сам стал светлее. Взгляд оторвался от паучка, побежал по раскинутому по мху золоту волос. Опустился ниже, впитал милое и такое родное лицо. И знал-то ее всего ничего, а такое родное, словно знаком был с этой женщиной вечность.
– Вася, – услышал будто со стороны свой мурчащий голос.
Она улыбнулась. Ясно, чисто. Он почувствовал, что приближается к какой-то простой истине, которая, несмотря на свою понятность и прозрачность, почему-то все время ускользала, пряталась где-то. И он склонился над ней, касаясь губами шеи. Чувствуя, как ее рука путается в волосах, словно солнечные лучи в сосновых кронах. Он закрыл глаза только на секунду…
Ее рука дрогнула. Когда коснулась его шерсти, снова в прикосновении чувствовалась боль. Он открыл глаза и чуть не заорал. Руки превратились в лапы, тело покрыла черная шерсть. Она же испугается, пронеслось в голове, надо обернуться.
Разбег был коротким. Он ударился о землю, но ничего не произошло. Внутри родился страх. Панический, животный, дикий. Второй удар был сильнее первого, но так же бесполезен. От третьего зазвенело в голове. Сквозь этот звон донесся старческий голос:
– Что ж ты наделала, девонька. Понесла от зверя лютого. От оборотня поганого.
От этого голоса внутри похолодело, застыло, будто стужей дохнуло. Он снова и снова разбегался и бился лбом о землю, пытаясь вновь стать человеком. Но тщетно…
– Понесла от зверя лютого…
В голове гудело болью.
– От зверя лютого. От оборотня поганого.
Удар. Еще удар. Стать человеком, вернуться. Он может. Он может. Удар. Еще удар. Вскоре боль залила все. Не осталось ничего, кроме этой боли, только темное, липкое, влажное наползло на глаза, застлало взор кровавой пеленой.
– Не роди, девонька. Я тебе отварчик дам. Не роди.
И в этом было что-то страшное. Потому что под удар попадала жизнь, жизнью еще не ставшая. И он снова почувствовал руку, которая гладила по волосам, утешала. Себя ли? Его ли?
– Не роди. Я тебе отварчик дам.
На шкуру закапало влажной горячей болью. Он хотел утешить, хотел утолить печали, унять слезы ее, но не мог. Зверь лютый, оборотень поганый. А она гладила его по разбитой в кровь голове и плакала. А потом он перестал чувствовать ее руку. Перестал чувствовать ее, потому что ее больше не было.
Она лежала в лесной реке лицом вниз. И вода пыталась смыть, унести ее золотые волосы, спрятать их где-то глубоко в своем сердце. И он завыл. Пронзительно, навзрыд. Так, как воет потерявший жизнь, но не умерший. Потому что потерял жизнь, но не умер. Зверь лютый, оборотень поганый.
Боль была теперь не только в голове. Боль была в груди, словно пронзили каленым железом. И во всем теле, будто привязали к колесу и переломали все кости. Сломали руки, ноги. Крылья вырвали. Лишили жизни, но не дали смерти.
Света больше не было. Его накрыла темнота. Мрак веков, пронизанный болью. И он метался в этом мраке, рыча, когда боль становилась нестерпимой. А потом снова появился старческий голос. Тот, что был повинен во всех лишениях.
– Человека из тебя делать буду, – поведал голос.
«Как? – захотелось закричать ему. – Я боль. Я зверь! Во мне не осталось от человека».
Но голоса тоже не осталось, и он не смог ничего сказать.
– Уймись, – сердито пробурчал старческий голос. – И так против себя иду. На горло себе наступаю. Для дела только. Так не зли меня своими метаниями.
И тогда что-то произошло… что-то невозможное.
– Вставай, Кот. Поднимайся, времени нет.
Он открыл глаза. Над головой был белый потолок со странным светильником, окруженным лепниной. Рядом высился диван. Кот вспомнил, что решил спать на полу. Диван показался больно мягким и неудобным. Где он?
Тело послушно пришло в движение. Рывком вздернул себя на ноги. На две ноги. Подошел к окну, выглянул. Вокруг шумело и двигалось нечто, названное старухой городом.
– Тебе здесь жить.
Кот резко обернулся. Старуха стояла в дверях, как и вчера, скрестив руки на груди.
– Привыкай, – жестоко добавила она. – Только с ума не сойди.
– Не дождешься, – огрызнулся Кот, отметив, что голос слова не тянет и не рычит без надобности.
Он снова становился человеком. Потеряв все родное, что у него было. В чужом мире. В чужом времени. Зачем?
Кот освоился довольно быстро. Из отеля, правда, старался пока не выходить, зато долго смотрел телевизор. С телевизором и бытовой техникой справился легко, стоило только объяснить, что это как чародейство. Те же силы природы задействованы, что и в магии, только по другим законам вертятся. Услышав это, оборотень перестал относиться к технике с опаской и начал проявлять любопытство.
Современным фильмам предпочитал новости, считая, что они больше расскажут о мире. А о людях он и без того знает. И он узнавал мир. Правда, президента по-прежнему называл князем. И очень долго хохотал в голос, когда наконец понял, что бумажки в мешке, который пер от зоопарка, – деньги. Старуха следила за реготанием, переходящим чуть не в истерику, стоически, наконец поинтересовалась: чего смешного?
Кот смеяться перестал, пожал плечами и с абсолютно серьезным видом сообщил:
– Не прошло и тыщи лет, как злато-серебро приобрело свой истинный облик.
Несмотря на всю свою загадочность и мудреность, старуха оборотня не поняла, что взвеселило его еще больше.
Прошло две недели, прежде чем Кот решился попроситься выйти в город.
– Не рано? – скептически воззрилась на него старуха. – Там днем – не то что ночью.
– Знаю, – не стал спорить оборотень.
– Откуда?
Кот молча кивнул на телевизор.
– Хорошо, – не стала спорить старуха. – Иди.
– Денег дай.
Старуха молча вытащила из пакета толстую банковскую пачку.
– Здесь сколько? – заинтересовался Кот.
– Тебе хватит. Менять не надо. Это русские, их тут везде принимают. Считать-то умеешь?
– Не глупей других, – фыркнул оборотень. – Не боись, старая. Все будет в порядке.
– Там милиция, проверка документов, – проворчала старуха. – А у тебя не то что паспорта, удостоверения завалящего нет.
Кот поглядел на старуху с затаенным задором.
– Нешто ты думаешь, старая, что я с княжьими гриднями не договорюсь?
– Не те нынче гридни.
– И я не тот. Но разговор у меня, если что, тот самый будет.
Город поражал воображение. Он решил не наматывать круги, изучая «старый город», а выбрал направление и пошел по прямой. Странного вида постройки и люди в центре сменились еще более странными ближе к окраине. Словно платок с узорчатой серединой и некрашеной тканью по краям.
Старые пыльные дома-крепости, столбы с огнями, столбы с огромными крикливыми картинками и буквами. На картинках все – от телевизоров до срамных девок. И шум, и толкотня. Потом старые дома сменились постройками помоложе. Эти были высокими, угловатыми и вообще не походили ни на дома, ни на терема.
При том, что видел в телевизоре и тогда, посреди ночи, когда бежали из зоопарка, к сумасшествию большого города Кот оказался не готов. Воздух был тяжелый, не просто наполненный, а переполненный шумами и запахами. Вокруг все время мельтешило, рябило, рассеивая внимание, отвлекая от чего-то.
Ему сделалось жутко. От всего этого гнета хотелось бежать без оглядки, вырваться за пределы, уйти в лес, залезть поглубже в чащу. Но сколько ни шел выбранной дорогой, леса видно не было. Лишь иногда попадались чахлые, свихнувшиеся от безумства окружающей среды деревца.
Вскоре пришла мысль, что в этом городе нельзя жить. Можно только бороться за выживание. Мимо в одну и другую сторону неслись люди. Плохо одетые, хорошо одетые, странно одетые. Но все куда-то спешащие. Без оружия, но вооруженные таким зарядом агрессивности, что одного взгляда на лицо было достаточно, чтобы волосы начали подниматься дыбом, а в груди зародилось рычание.
Возможно, они были не плохими, для кого-то хорошими и добрыми. Но на суровых лицах читалась готовность рвать в клочья, если понадобится – вцепиться в глотку, загрызть насмерть. И не ради жизни, а ради каких-то странных вещей, картинками которых были завешаны огромные щиты, расставленные вдоль дороги.
Бедные злые люди, подумал он. Кто тот враг, что отнял у вас лес, отнял тишину, отнял покой и гармонию? Кто тот страшный жуткий урод с искалеченной душой, что согнал вас в одну большую кучу, сделал злыми и мелочными? Слабыми и злыми, как бурозубки.
От этого сравнения кинуло в жар. Оборотень бросился по лестнице вниз, через переход, на другую сторону. Может быть, там будет легче… В переходе его встретила еще большая толкотня. Палатки торгашей вдоль стены, пестрые ненужные безделушки ровными рядами. И среди этого пестрого безобразия привалившийся к стене грязный, опустившийся старик. Но суетящиеся люди будто не замечали его. А он сидел с протянутой грязной рукой и плевал под ноги идущим мимо.
Кот хотел было подойти к старику, но на пути встала пара молодых ребят.
– Мужик, мелочи не будет?
Он не ответил, лишь зыркнул на молодых здоровых парней так, что те, тихо извинившись, растворились в толпе. Ноги сами понесли наверх, захотелось чистого воздуха. Но и наверху его не было. Другая сторона улицы только называлась другой. На самом деле все здесь было точно так же.
Желание спрятаться, хоть на мгновение забиться в угол, передохнуть от безумия, царящего вокруг, стало невыносимым. И он рванулся в ближайший магазин.
В магазине было тихо и безлюдно, особенно если сравнивать с уличной суетой. Дверь закрылась с предательским треньканьем. Кот обернулся. Над дверью висел, подрагивая, колокольчик. Подвешен был так, что войти или выйти незамеченным было невозможно.
– Вы что-то хотели? – поинтересовался сзади мягкий мужской голос.
Оборотень затравленно обернулся. Перед ним стоял крепкий бородатый мужик в кожаных штанах и черной рубахе. На голове у мужика была намотана пестрая тряпка. Кот окинул взглядом пространство магазина. Вокруг стояли вешалки с мешковатыми костюмами цвета леса. Вдалеке на стене виднелись полки с тяжелыми ботинками.
– Переодеться, – быстро отозвался Кот.
Костюм он подобрал почти сразу. Штаны и рубаха не сковывали движений и были снабжены массой карманов, которые избавляли от необходимости тащить что-то в руках. Он закатал рукава, упрятал штанины в тяжелые высокие черные ботинки. Обувь американского спецназа, как объяснил бородатый. Со шнуровкой этой обуви, правда, пришлось повозиться, но сообразил быстро, затянул как надо. Ботинки сели словно влитые.
Из-за вешалок высунулась бородатая рожа, помахала рукой.
– Все в порядке?
– Даже лучше, – кивнул Кот.
– Расплатиться можно здесь, – поманил продавец.
Кот вышел к кассе. Когда доставал деньги, взгляд зацепился за полку под стеклом. Здесь лежали разного вида ножи. Внимание привлекли массивные черные клинки. Он потянулся за одним из них, рука ткнулась в прозрачное твердое стекло.
– Что, ножик приглянулся? – поинтересовался бородач.
– Дай-ка вот этот глянуть.
– Смерш-три, – непонятно сообщил торгаш, доставая клинок.
– Имя, что ли, у клинка такое? – догадался Кот.
– Оно самое, – усмехнулся торгаш в бороду.
– Нож не меч, кто ж им имена дает?
– Завод-изготовитель, – расхохотался продавец. – Странный ты мужик.
Слушать, а тем более дискутировать о своих странностях Кот желания не имел. Потому молча сгреб с витрины клинок. Ручка легла точно по руке. Пальцы обожгло давно забытым чувством. Оборотень взмахнул рукой, пытаясь вспомнить движение. Вышло паршиво, коряво, словно у курицы, которая захотела взлететь. Сзади хохотнул бородатый. Не обращая на него внимания, Кот сделал второй взмах. И тут же понял свою ошибку. Стараясь исправиться, отключил разум, заставляя тело двигаться на рефлексах. Память у тела лучше, чем у головы. Если вспомнило, как ходить на двух ногах и говорить по-человечьи, значит, и остальное вспомнит.
Рука легким движением ушла вперед, рванулась вверх. Удар справа, обратно слева. Обманка. Он не заставлял больше себя двигаться, скорее почувствовал, как вслед за рукой заработал корпус. Выпад, шаг в сторону, тело уходит от встречного удара. Рука сама собой рвется вперед.
Кот остановил движение, глянул на торгаша. Резким, но легким, словно невесомым ударом загнал клинок лезвием точно в щель между витринами. Бородатый по поводу витрины возмущаться не стал. На покупателя смотрел теперь по-новому, со смесью любопытства и уважения.
Старуха опустилась на колени, погладила нежно, по-матерински сырую комковатую землю. Достала из сумки бутылку водки, свернула колпачок и перевернула. Прозрачная струя рывками полилась на могилу, впитываясь в грунт. Порывисто встрепенулся холодный ветер, качнул ветви деревьев, встопорщил седые волосы. На мгновение послышалось, будто с ветром прилетели отголоски песни.
«Ой кому-то нынче плачется, а кому смеётся…»
– Пей, Егорушко, пей, – тихо произнесла старуха. – Ты при жизни равнодушным не был, оттого и пил, а сейчас тебе во сто крат хуже. Мертвые – они больше живых знают.
Успокоившийся было ветер снова дал о себе знать, но как-то вяло. Будто вздохнул кто-то. Старуха погладила влажную землю, выплеснув остатки водки, убрала пустую бутылку обратно в сумку и поднялась.
– Земля тебе пухом, – не удержалась все-таки от банального напутствия старуха и пошла прочь не оглядываясь. Злясь на себя, что слукавила. Ведь знает, как никто, что таким неравнодушным при жизни и по смерти покоя не будет.
* * *
Клетка открылась с неприятным лязгом. Огромный черный кот зашевелился в углу. На старуху поглядел соловым глазом, как всегда, когда наедался и спал после ужина.– Вставай, – распорядилась та.
Кот неохотно открыл глаза и зевнул. Старуха отошла в дальний конец вольера, принялась разбирать тайничок. В отличие от запойного Егорушки ей деньги тратить было толком не на что, потому капиталы Всевидящей складывались в кучку и прятались в тайничок до поры. Теперь пора пришла. Денег в тайнике было немало, пачек со стодолларовыми купюрами набралось на половину пакета. Самой тащить такую ношу было не особенно приятно. Впрочем, старуха и не собиралась таскать что-то на своем горбу.
– Вставай, я сказала, – повторила она, не оглядываясь.
Кот сердито рыкнул.
– Поговори мне еще, – холодно бросила старуха.
Зверь покорно, хоть и без большой охоты, поднялся на ноги и подошел ближе. Старуха повернулась и пристально посмотрела в желтые кошачьи глаза, заглянув, казалось, внутрь до самых потрохов. Пантера взгляда не отвела, но отступила на полшага.
– Я вернусь через час, готовься, – сухо произнесла старуха.
Зверь как-то совсем по-человечески приподнял бровь.
– Человека из тебя делать буду, – нехотя пояснила старуха и заперла клетку.
Пока она шла к своей комнатушке, чувствовала на спине острый взгляд янтарных глаз с вертикальными зрачками.
Вещей особливо нужных набралось немного. Потому и сборы получились недолгими. Вместо обещанного получаса старуха отсутствовала всего пятнадцать минут. Но огромный даже для пантеры черный кот весь извелся. Сейчас, пока старуха гремела ключами, он метался по клетке взад-вперед.
– Уймись, – недовольно бросила старуха. – И так против себя иду. На горло себе наступаю. Для дела только. Так не зли меня своими метаниями.
Кот послушно замер, но посмотрел недовольно, косо посмотрел. А утробное рычание больше напомнило старческое ворчливое бормотание под нос. Старуха тем временем вошла внутрь, бросила мешок с пожитками. Сверху упал потрепанный спортивный костюм, что остался от покойного Егора.
Опустившись на колени, она начертила круг и принялась обрамлять его давно забытыми символами. Вязь напоминала руническую, но не ту, что северяне тесали на камнях, а ту, что писалась по бересте.
Когда последние символы легли, опоясав круг с обеих сторон, она поставила внутри круга против себя точку и молча указала на нее зверю. Кот, словно цирковой тигр, или кошка из театра Куклачева, послушно встал в центр круга. Старуха припала к земле и забормотала что-то. Услышь сторонний ее бормотание, он ничего бы не понял. Скорее даже не сопоставил бы смысл проговариваемого старой ведуньей со смыслом начертанного ею текста. Ушло то время, когда это кто-то мог понять. Давно ушло.
Символы, начертанные на полу, начали светиться в ночи. Словно светлячки, почему-то решившие усесться в круг. Голос старухи зазвучал громче, окреп, став более походить на бас. Зверь напротив нетерпеливо затоптался на месте. Но старуха одарила его таким ярым взглядом, что тот окаменел. Бормотания, однако, не прервала.
Голос ее взлетал и падал, словно птица с перебитым крылом. То казалось, набирал сил и парил, то ухался камнем вниз, но не обрывался, а снова вздергивался куда-то. Последнюю фразу она практически выкрикнула. Вспыхнуло. В глазах зарябило от яркой вспышки, запестрели темные и светлые пятна. И она сощурилась, какое-то время ничего не видя и даже не пытаясь хоть что-то различить. Только чуяла, как оседает запах паленой шерсти.
Когда зрение восстановилось, она увидела то, что и надеялась увидеть. Зверя в клетке не было. На его месте скрючился голый мужчина. Он был поджарым, тощим. Но щуплым его было назвать никак нельзя. Все тело его было перевито веревками не мышц даже, а жил.
– Вставай, – потребовала старуха. – Поднимайся, Кот. Времени нет.
Человек попытался подняться на ноги, но вышло это не сразу. Даже когда встал, видно было, как тяжело ему это дается. Звериное клонило к земле, ломало осанку.
– Старррая ста-ла, – раздельно произнес мужчина. Голос его тоже сохранил звериные нотки.
– Поговори еще, – недовольно буркнула старуха.
– Пррррежде без крррруга об-ходи-лась, а теперррр…
– То прежде, а то теперь.
Она поднялась на ноги и только сейчас осознала всю разницу между прежде и теперь. Тогда для того, чтобы запрятать оборотня в звериную сущность и запереть в ней, хватило взмаха руки и пары слов, теперь же и слов стало больше, и произносить их труднее. Да и с карачек просто так не подняться. Правда, опереться не на кого, Кота самого к земле клонит. Старуха поглядела на мужика, что стоял перед ней. Тот за сотни лет, что провел в шкуре зверя, почти не изменился. Только седины в висках прибавилось да тоски в глазах. Ну и спину тот, прежний, Кот держал прямо, не чета теперешнему.
Никак жалеть его вздумалось, одернула сама себя. Неча его жалеть. Не за так зверем жил, а за грех. Да и осанка, походка, речь и прочее – дело наживное. Поживет маленько человеком, пообвыкнется.
Старуха взяла оставленный на пакетах костюм и бросила оборотню.
– Оденься.
Кот, при всей свой кажущейся неуклюжести, ловко поймал тряпье, принюхался.
– Это чего? Испод-нее? Бррррагой скисшей пах-нет.
– Не придирайся. Надевай быстрей. Уходить нам отсюда быстрее надо, пока никто не всполошился. А там придумаем, во что тебя одеть.
Кот поспешно натянул куртку. Повертел штаны, соображая, на какую сторону надевать. Но сообразил быстро, помогли пузыри на коленях.
– Готов?
Тот кивнул.
– Вот и хорошо. Иди за мной, молчи побольше. А лучше вовсе молчи, пока кто-то рядом. Усек? Пакеты возьми.
– Че-го? – не понял Кот.
– Поклажу, – указала старуха на сумку со скромными пожитками и вторую с большими деньгами. – Да поосторожней с ними. Потеряешь – ей-богу, обратно в звериной личине закрою.
Несмотря на опасения, из зоопарка вышли легко. Проспали сторожа и старейшую сотрудницу, и пантеру-долгожительницу. Завтра опомнятся, но поздно будет. Кому-то выговор полетит, а кто-то и с места вылетит. Впрочем, ей теперь без разницы. С глаз долой – из сердца вон. Да и что ей мелкие людские проблемки?
Кот шел на полусогнутых, ежился. Пока шли по парку, лишь принюхивался. А когда вышли под свет фонарей, от звуков и запахов ночного города ошалел окончательно. Казалось, вот-вот кинется на землю, обернется обратно зверем и помчится в панике не разбирая дороги. Но Кот хоть и ежился, глядя на спокойно воспринимающую окружающее старуху, а панику свою старался не выдавать.
– Где мы?
– В городе, – отозвалась старуха.
– Лошадей взять не надо?
– Поучи отца, как детей зачинать.
Кот насупился, но умолк. Невдалеке светились непонятным светом маленькие домики с совсем уж неясными надписями. Возле одного из них старуха остановилась, сунула руку в какой-то мешок и, выудив оттуда десяток тонких небольших листочков, бросила: «Жди». Прежде чем Кот успел что-то сообразить, старуха занырнула в домик.
Вернулась она оттуда довольно скоро. Вместо нескольких бумажек в руках у нее была теперь довольно увесистая пачка других листочков. Не говоря ни слова, она направилась в сторону, и Кот последовал за ней.
Она остановилась возле дороги, подняла руку. Машин здесь посреди ночи было мало. А тех, что хотели бы остановиться, оказалось и того меньше. С протянутой рукой пришлось стоять минут пять. Слава богам, Кот ни о чем не спрашивал, хоть по роже видно, что не понимает, что происходит, и ждет объяснений. Но объясняться здесь и сейчас возможности не было.
Светофор перемигнул с красного на зеленый, несколько машин рванули с места с такой прытью, словно собирались взлететь. Одна тут же с визгом притормозила возле старухи. Вниз сползло ветровое стекло. Водитель приглушил рвущую колонки музыку.
– Куда едем, мать?
– Гостиница «Россия».
– Садись.
Старуха распахнула заднюю дверь и зыркнула на Кота, тот неумело полез в салон. Дождавшись, пока оборотень умостится на заднем сиденье, она хлопнула дверцей. Сама плюхнулась справа от водителя.
Машина тронулась.
– Тебе в какой корпус, мать?
– В каком номера есть.
– Там в любом номера есть, – усмехнулся водитель. – Были б деньги.
– Тогда с видом на Кремль.
– Деньги есть, – бодро оценил водитель и, добавив мощности рвущемуся из колонок саунду, дал по газам.
Доехали быстро. После того как автомобильный поток по Садовому кольцу запустили в одну сторону, а центр прикрыли для въезда автотранспорта, сохранив въезд по спецпропускам для местных жителей и некоторых специальных служб, прорваться к Кремлю на машине стало практически невозможно. Но по счастью, у водителя пропуск был, так что старухе не пришлось даже нашептывать бдящим день и ночь сотрудникам милиции и автоинспекции.
«Россия» встретила приветливо. Тот гостиничный комплекс, что построили на месте прежней гостиницы, кроме названия, от своей предшественницы не сохранил ничего. Здесь все сияло и блистало на высшем уровне. Тут останавливались миллионеры и правительственные гости. Новая «Россия» была не для простых смертных. Потому на простенько одетую старушку и мужика в поношенном спортивном костюме посмотрели настороженно. Однако волшебная сила денежных знаков быстро сделала свое дело.
Кому какая разница, во что ты одет, если ты платежеспособен. Может, тебе нравятся пузыри на коленках и возбуждает запах дешевого алкоголя.
Шикарный номер был настолько огромен, что мог поразить самых взыскательных клиентов. Кот вошел по-звериному опасливо. Не торопясь обошел двухкомнатный люкс, принюхивался и фыркал. Наконец выдал свой вердикт:
– Стррранные палаты.
– Привыкнешь, – пожала плечами старуха.
Кот безразлично посмотрел на спутницу, скинул драные кроссовки и взобрался на диван. Старуха встала напротив, скрестила на груди крепкие не по-старушечьи руки.
– Ты что-то помнишь?
– Я помню, что был зверррем, – утробно рыкнул оборотень.
– Хорошо, спрошу по-другому. Ты знаешь что-то о мире, в котором мы сейчас живем?
– Я знаю, что был зверррем, – глухо повторил Кот. – Я очень долго был зверррем.
– Хорошо, – кивнула старуха. – Завтра поговорим серьезно. Тебе придется много узнать. Ложись спать.
Поворачиваться спиной к тому, кого сотни лет держала в зверином теле, было боязно, но она поборола страх. Если сейчас не расставить точки над «i» и не определиться в отношениях с оборотнем, то потом можно даже не пробовать сделать что-то вместе.
Сзади уркнуло. Старуха остановилась в дверях, повернула голову.
– Что хотел?
– Василиса, – едва слышно произнес Кот. – Что с ней?
– Умерла, – тихо отозвалась старуха. – Как я тебя в зверя обернула, так чахнуть начала. А через год где-то пошла до реки и не вернулась. Утопла.
Кот издал странный гортанный звук, словно все еще был зверем, словно этого зверя медленно резали по живому. Старуха сглотнула.
– Ты за то меня столько лет зверррем, – не то спросил, не то сделал вывод оборотень. – А теперь что же, понадобился?
– Понадобился, – честно ответила старуха.
– Зачем я тебе, старррая?
– Не мне, – отрезала она. – Спи. Утро вечера мудренее. Завтра поговорим.
И решительно вышла.
Сон долго не шел. Ночь колола глаза, а когда забылся, стало вдруг удивительно светло.
Вокруг был лес. Родной и понятный. Под ногами мягким ковром лежал мох. Пахло прелостью. Вокруг ровными розовато-коричневатыми стволами уносились вверх огромные сосны. Там, куда не достать, если ты не бог и не птица, сплетались лохмато-зелеными рвано-колючими ветками. И сквозь это сплетение ровными величественными потоками лился приглушенный свет. Серебрилась в этом свете тоненькая, но, казалось, вечная ниточка, на которой озадаченно болтался паучок.
Он вдохнул в себя этот лес, этот свет. На миг показалось, что сам стал светлее. Взгляд оторвался от паучка, побежал по раскинутому по мху золоту волос. Опустился ниже, впитал милое и такое родное лицо. И знал-то ее всего ничего, а такое родное, словно знаком был с этой женщиной вечность.
– Вася, – услышал будто со стороны свой мурчащий голос.
Она улыбнулась. Ясно, чисто. Он почувствовал, что приближается к какой-то простой истине, которая, несмотря на свою понятность и прозрачность, почему-то все время ускользала, пряталась где-то. И он склонился над ней, касаясь губами шеи. Чувствуя, как ее рука путается в волосах, словно солнечные лучи в сосновых кронах. Он закрыл глаза только на секунду…
Ее рука дрогнула. Когда коснулась его шерсти, снова в прикосновении чувствовалась боль. Он открыл глаза и чуть не заорал. Руки превратились в лапы, тело покрыла черная шерсть. Она же испугается, пронеслось в голове, надо обернуться.
Разбег был коротким. Он ударился о землю, но ничего не произошло. Внутри родился страх. Панический, животный, дикий. Второй удар был сильнее первого, но так же бесполезен. От третьего зазвенело в голове. Сквозь этот звон донесся старческий голос:
– Что ж ты наделала, девонька. Понесла от зверя лютого. От оборотня поганого.
От этого голоса внутри похолодело, застыло, будто стужей дохнуло. Он снова и снова разбегался и бился лбом о землю, пытаясь вновь стать человеком. Но тщетно…
– Понесла от зверя лютого…
В голове гудело болью.
– От зверя лютого. От оборотня поганого.
Удар. Еще удар. Стать человеком, вернуться. Он может. Он может. Удар. Еще удар. Вскоре боль залила все. Не осталось ничего, кроме этой боли, только темное, липкое, влажное наползло на глаза, застлало взор кровавой пеленой.
– Не роди, девонька. Я тебе отварчик дам. Не роди.
И в этом было что-то страшное. Потому что под удар попадала жизнь, жизнью еще не ставшая. И он снова почувствовал руку, которая гладила по волосам, утешала. Себя ли? Его ли?
– Не роди. Я тебе отварчик дам.
На шкуру закапало влажной горячей болью. Он хотел утешить, хотел утолить печали, унять слезы ее, но не мог. Зверь лютый, оборотень поганый. А она гладила его по разбитой в кровь голове и плакала. А потом он перестал чувствовать ее руку. Перестал чувствовать ее, потому что ее больше не было.
Она лежала в лесной реке лицом вниз. И вода пыталась смыть, унести ее золотые волосы, спрятать их где-то глубоко в своем сердце. И он завыл. Пронзительно, навзрыд. Так, как воет потерявший жизнь, но не умерший. Потому что потерял жизнь, но не умер. Зверь лютый, оборотень поганый.
Боль была теперь не только в голове. Боль была в груди, словно пронзили каленым железом. И во всем теле, будто привязали к колесу и переломали все кости. Сломали руки, ноги. Крылья вырвали. Лишили жизни, но не дали смерти.
Света больше не было. Его накрыла темнота. Мрак веков, пронизанный болью. И он метался в этом мраке, рыча, когда боль становилась нестерпимой. А потом снова появился старческий голос. Тот, что был повинен во всех лишениях.
– Человека из тебя делать буду, – поведал голос.
«Как? – захотелось закричать ему. – Я боль. Я зверь! Во мне не осталось от человека».
Но голоса тоже не осталось, и он не смог ничего сказать.
– Уймись, – сердито пробурчал старческий голос. – И так против себя иду. На горло себе наступаю. Для дела только. Так не зли меня своими метаниями.
И тогда что-то произошло… что-то невозможное.
– Вставай, Кот. Поднимайся, времени нет.
Он открыл глаза. Над головой был белый потолок со странным светильником, окруженным лепниной. Рядом высился диван. Кот вспомнил, что решил спать на полу. Диван показался больно мягким и неудобным. Где он?
Тело послушно пришло в движение. Рывком вздернул себя на ноги. На две ноги. Подошел к окну, выглянул. Вокруг шумело и двигалось нечто, названное старухой городом.
– Тебе здесь жить.
Кот резко обернулся. Старуха стояла в дверях, как и вчера, скрестив руки на груди.
– Привыкай, – жестоко добавила она. – Только с ума не сойди.
– Не дождешься, – огрызнулся Кот, отметив, что голос слова не тянет и не рычит без надобности.
Он снова становился человеком. Потеряв все родное, что у него было. В чужом мире. В чужом времени. Зачем?
Кот освоился довольно быстро. Из отеля, правда, старался пока не выходить, зато долго смотрел телевизор. С телевизором и бытовой техникой справился легко, стоило только объяснить, что это как чародейство. Те же силы природы задействованы, что и в магии, только по другим законам вертятся. Услышав это, оборотень перестал относиться к технике с опаской и начал проявлять любопытство.
Современным фильмам предпочитал новости, считая, что они больше расскажут о мире. А о людях он и без того знает. И он узнавал мир. Правда, президента по-прежнему называл князем. И очень долго хохотал в голос, когда наконец понял, что бумажки в мешке, который пер от зоопарка, – деньги. Старуха следила за реготанием, переходящим чуть не в истерику, стоически, наконец поинтересовалась: чего смешного?
Кот смеяться перестал, пожал плечами и с абсолютно серьезным видом сообщил:
– Не прошло и тыщи лет, как злато-серебро приобрело свой истинный облик.
Несмотря на всю свою загадочность и мудреность, старуха оборотня не поняла, что взвеселило его еще больше.
Прошло две недели, прежде чем Кот решился попроситься выйти в город.
– Не рано? – скептически воззрилась на него старуха. – Там днем – не то что ночью.
– Знаю, – не стал спорить оборотень.
– Откуда?
Кот молча кивнул на телевизор.
– Хорошо, – не стала спорить старуха. – Иди.
– Денег дай.
Старуха молча вытащила из пакета толстую банковскую пачку.
– Здесь сколько? – заинтересовался Кот.
– Тебе хватит. Менять не надо. Это русские, их тут везде принимают. Считать-то умеешь?
– Не глупей других, – фыркнул оборотень. – Не боись, старая. Все будет в порядке.
– Там милиция, проверка документов, – проворчала старуха. – А у тебя не то что паспорта, удостоверения завалящего нет.
Кот поглядел на старуху с затаенным задором.
– Нешто ты думаешь, старая, что я с княжьими гриднями не договорюсь?
– Не те нынче гридни.
– И я не тот. Но разговор у меня, если что, тот самый будет.
Город поражал воображение. Он решил не наматывать круги, изучая «старый город», а выбрал направление и пошел по прямой. Странного вида постройки и люди в центре сменились еще более странными ближе к окраине. Словно платок с узорчатой серединой и некрашеной тканью по краям.
Старые пыльные дома-крепости, столбы с огнями, столбы с огромными крикливыми картинками и буквами. На картинках все – от телевизоров до срамных девок. И шум, и толкотня. Потом старые дома сменились постройками помоложе. Эти были высокими, угловатыми и вообще не походили ни на дома, ни на терема.
При том, что видел в телевизоре и тогда, посреди ночи, когда бежали из зоопарка, к сумасшествию большого города Кот оказался не готов. Воздух был тяжелый, не просто наполненный, а переполненный шумами и запахами. Вокруг все время мельтешило, рябило, рассеивая внимание, отвлекая от чего-то.
Ему сделалось жутко. От всего этого гнета хотелось бежать без оглядки, вырваться за пределы, уйти в лес, залезть поглубже в чащу. Но сколько ни шел выбранной дорогой, леса видно не было. Лишь иногда попадались чахлые, свихнувшиеся от безумства окружающей среды деревца.
Вскоре пришла мысль, что в этом городе нельзя жить. Можно только бороться за выживание. Мимо в одну и другую сторону неслись люди. Плохо одетые, хорошо одетые, странно одетые. Но все куда-то спешащие. Без оружия, но вооруженные таким зарядом агрессивности, что одного взгляда на лицо было достаточно, чтобы волосы начали подниматься дыбом, а в груди зародилось рычание.
Возможно, они были не плохими, для кого-то хорошими и добрыми. Но на суровых лицах читалась готовность рвать в клочья, если понадобится – вцепиться в глотку, загрызть насмерть. И не ради жизни, а ради каких-то странных вещей, картинками которых были завешаны огромные щиты, расставленные вдоль дороги.
Бедные злые люди, подумал он. Кто тот враг, что отнял у вас лес, отнял тишину, отнял покой и гармонию? Кто тот страшный жуткий урод с искалеченной душой, что согнал вас в одну большую кучу, сделал злыми и мелочными? Слабыми и злыми, как бурозубки.
От этого сравнения кинуло в жар. Оборотень бросился по лестнице вниз, через переход, на другую сторону. Может быть, там будет легче… В переходе его встретила еще большая толкотня. Палатки торгашей вдоль стены, пестрые ненужные безделушки ровными рядами. И среди этого пестрого безобразия привалившийся к стене грязный, опустившийся старик. Но суетящиеся люди будто не замечали его. А он сидел с протянутой грязной рукой и плевал под ноги идущим мимо.
Кот хотел было подойти к старику, но на пути встала пара молодых ребят.
– Мужик, мелочи не будет?
Он не ответил, лишь зыркнул на молодых здоровых парней так, что те, тихо извинившись, растворились в толпе. Ноги сами понесли наверх, захотелось чистого воздуха. Но и наверху его не было. Другая сторона улицы только называлась другой. На самом деле все здесь было точно так же.
Желание спрятаться, хоть на мгновение забиться в угол, передохнуть от безумия, царящего вокруг, стало невыносимым. И он рванулся в ближайший магазин.
В магазине было тихо и безлюдно, особенно если сравнивать с уличной суетой. Дверь закрылась с предательским треньканьем. Кот обернулся. Над дверью висел, подрагивая, колокольчик. Подвешен был так, что войти или выйти незамеченным было невозможно.
– Вы что-то хотели? – поинтересовался сзади мягкий мужской голос.
Оборотень затравленно обернулся. Перед ним стоял крепкий бородатый мужик в кожаных штанах и черной рубахе. На голове у мужика была намотана пестрая тряпка. Кот окинул взглядом пространство магазина. Вокруг стояли вешалки с мешковатыми костюмами цвета леса. Вдалеке на стене виднелись полки с тяжелыми ботинками.
– Переодеться, – быстро отозвался Кот.
Костюм он подобрал почти сразу. Штаны и рубаха не сковывали движений и были снабжены массой карманов, которые избавляли от необходимости тащить что-то в руках. Он закатал рукава, упрятал штанины в тяжелые высокие черные ботинки. Обувь американского спецназа, как объяснил бородатый. Со шнуровкой этой обуви, правда, пришлось повозиться, но сообразил быстро, затянул как надо. Ботинки сели словно влитые.
Из-за вешалок высунулась бородатая рожа, помахала рукой.
– Все в порядке?
– Даже лучше, – кивнул Кот.
– Расплатиться можно здесь, – поманил продавец.
Кот вышел к кассе. Когда доставал деньги, взгляд зацепился за полку под стеклом. Здесь лежали разного вида ножи. Внимание привлекли массивные черные клинки. Он потянулся за одним из них, рука ткнулась в прозрачное твердое стекло.
– Что, ножик приглянулся? – поинтересовался бородач.
– Дай-ка вот этот глянуть.
– Смерш-три, – непонятно сообщил торгаш, доставая клинок.
– Имя, что ли, у клинка такое? – догадался Кот.
– Оно самое, – усмехнулся торгаш в бороду.
– Нож не меч, кто ж им имена дает?
– Завод-изготовитель, – расхохотался продавец. – Странный ты мужик.
Слушать, а тем более дискутировать о своих странностях Кот желания не имел. Потому молча сгреб с витрины клинок. Ручка легла точно по руке. Пальцы обожгло давно забытым чувством. Оборотень взмахнул рукой, пытаясь вспомнить движение. Вышло паршиво, коряво, словно у курицы, которая захотела взлететь. Сзади хохотнул бородатый. Не обращая на него внимания, Кот сделал второй взмах. И тут же понял свою ошибку. Стараясь исправиться, отключил разум, заставляя тело двигаться на рефлексах. Память у тела лучше, чем у головы. Если вспомнило, как ходить на двух ногах и говорить по-человечьи, значит, и остальное вспомнит.
Рука легким движением ушла вперед, рванулась вверх. Удар справа, обратно слева. Обманка. Он не заставлял больше себя двигаться, скорее почувствовал, как вслед за рукой заработал корпус. Выпад, шаг в сторону, тело уходит от встречного удара. Рука сама собой рвется вперед.
Кот остановил движение, глянул на торгаша. Резким, но легким, словно невесомым ударом загнал клинок лезвием точно в щель между витринами. Бородатый по поводу витрины возмущаться не стал. На покупателя смотрел теперь по-новому, со смесью любопытства и уважения.