Никаких вестей ни от Генриха, ни от его матери, леди Маргарет Стэнли, мы по-прежнему не получали, и это служило подтверждением правильности наших предположений. Впрочем, и моя мать, и я сама уже подумывали, не написать ли нам леди Маргарет, однако обе мы так и не смогли смириться с унижением, которое нам пришлось бы испытать, если бы мы попросили о возможности присутствовать на коронации или вздумали бы уточнить дату моего с Генрихом бракосочетания.
– Кроме того, если я и буду участвовать в этой коронации, то мне как вдовствующей королеве полагается идти впереди леди Маргарет, – язвительно заметила моя мать. – Возможно, именно поэтому она нас и не приглашает. Всю жизнь во время сколько-нибудь значительных событий она, будучи моей фрейлиной, торчала у меня за спиной, и то, что происходило впереди, было вечно заслонено от нее моим головным убором и вуалью. Она послушно переходила следом за мной из зала в зал и в этом дворце, и в других королевских дворцах, а затем то же самое повторилось, когда она стала фрейлиной Анны Невилл[22]. Во время коронации Анны она несла ее шлейф. Возможно, леди Маргарет полагает, что теперь ее очередь быть первой дамой английского двора, и хочет, чтобы и ее шлейф тоже кто-то нес.
– Так, может, я это сделаю? – с надеждой спросила Сесили. – Я бы с удовольствием понесла ее шлейф. Да просто с радостью!
– Нет, ты ее шлейф нести не будешь, – отрезала мать.
– Он будет искать виновного, – с мрачным видом сказала моя мать. – Будет допрашивать каждого, кто когда-либо охранял принцев. Ему захочется узнать, что с ними случилось, но при этом он будет лелеять надежду, что удастся отыскать такого человека, которого можно подкупить и заставить дать свидетельские показания или убедить признаться в собственной вине – подойдет все, что угодно, лишь бы можно было возложить вину за гибель принцев на Ричарда. Если он сможет доказать, что их убил Ричард, то полностью оправдает свой захват трона, потому что истинные наследники мертвы, и он с полным основанием будет называть Ричарда тираном и цареубийцей. Короче, если Генриху удастся доказать, что послужило причиной гибели принцев, то он, несомненно, окажется в выигрыше.
– Мама, – вырвалось у меня, – да я жизнью своей готова поклясться, что Ричард не причинил моим братьям никакого вреда! Я это точно знаю. Ричард непременно признался бы мне, если б действительно что-нибудь с ними сделал. Да ты и сама это знаешь. Ты же была в этом уверена в ту ночь, когда он пришел к тебе и спросил, не ты ли их выкрала, помнишь? Он тогда и сам не знал, ни где они, ни что с ними случилось, и предполагал, что они оба, возможно, у тебя. Я могу поклясться, что он так ничего об этом и не узнал. На самом деле его страшно мучило то, что он ничего не знает о судьбе своих племянников, ибо не представлял себе, кого же теперь ему назвать своим наследником. Ему отчаянно хотелось выяснить, что же на самом деле случилось с мальчиками.
Мать сурово посмотрела на меня.
– О, я тебе верю. Скорее всего, Ричард действительно наших мальчиков не убивал. Конечно же, я и тогда это знала. Иначе я никогда бы не отпустила тебя и твоих сестер во дворец, под его покровительство. Я была уверена, что он не способен причинить зло детям своего родного брата. Но я знаю совершенно точно, что это он похитил принца Эдуарда, когда тот направлялся в Лондон; это он убил моего брата Энтони, который пытался защитить мальчика; это он посадил Эдуарда в Тауэр и сделал все, что в его силах, чтобы посадить туда же и маленького Ричарда. Тайно убил мальчиков, конечно, не он, однако именно он поместил их в такое место, где убийце ничего не стоило их найти. Он нарушил волю твоего отца и отнял трон у твоего брата. Он, может, и не убивал моих сыновей, но их обоих следовало оставить при мне, где они были бы в полной безопасности. Однако Ричард Глостер отобрал у меня сперва Эдуарда, а потом хотел отобрать и Ричарда. Он захватил трон, он убил моего брата Энтони и моего сына Ричарда Грея[24]. Он вел себя как узурпатор и убийца, и я никогда не прощу ему всех этих преступлений. Мне нет нужды обвинять Ричарда в чьих-то еще смертях, за погубленные им жизни он и так отправится в ад, и я этих загубленных жизней ему никогда не прощу.
Я с жалким видом лишь качала головой; мне было больно слушать, как моя мать говорит все это о человеке, которого я любила. Я не могла защищать его – во всяком случае, ни перед своей матерью, которая потеряла двоих сыновей и до сих пор не знает, что с ними случилось.
– Я понимаю, – прошептала я. – Понимаю. Я не отрицаю того, что ему пришлось действовать в поистине ужасные времена, что он совершал поистине ужасные вещи. Но ведь он сам признался во всем своему духовнику и молил Господа простить ему эти страшные грехи. Ты понятия не имеешь, как это его мучило. Но в одном я уверена: он не приказывал умертвить моих братьев.
– В таком случае Генрих ничего и не найдет в Тауэре, сколько бы он там ни искал, – заключила мать. – Если Ричард не убивал мальчиков, Генрих не сможет найти там никаких тел, которые мог бы предъявить всем. Возможно, оба принца еще живы и просто спрятаны где-нибудь в недрах Тауэра или в одном из близлежащих домов.
– Но что же тогда сделает Генрих, если найдет моих братьев живыми? – Я даже дыхание затаила при мысли об этом. – Как он поступит, если отыщется человек, который скажет, что знает, в каком надежном и безопасном месте были спрятаны наши мальчики, что они все это время там и находились?
Улыбка моей матери была столь же печальна, как и медленно стекавшая у нее по щеке слеза.
– Ну, тогда ему останется одно: убить их, – просто ответила она. – Если сейчас ему суждено найти моих сыновей живыми, он сразу же их убьет, а вину за это возложит на Ричарда. Если он найдет моих сыновей живыми, ему просто придется их убить, чтобы самому остаться на троне, – точно так же и твой отец убил старого короля Генриха[25], чтобы захватить трон. Конечно же, он это сделает. И все мы это понимаем.
– Неужели он действительно так поступит? Неужели он на это способен?
Она пожала плечами.
– Я думаю, он бы заставил себя это сделать. У него не осталось бы выбора. Иначе стало бы понятно, что он напрасно рисковал и собственной жизнью, и собственной армией, а его мать зря потратила жизнь на бессмысленные заговоры и бессмысленные браки. Не сомневаюсь: если Генрих обнаружит, что твой брат Эдуард жив, он в ту же минуту прикажет его убить. Впрочем, он и твоего брата Ричарда будет вынужден приговорить к смерти, если узнает, что тот жив. Ему в таком случае останется лишь продолжать то, что он начал при Босуорте. Я думаю, впрочем, что он найдет способ, чтобы успокоить свою совесть. Он молод и всю свою жизнь прожил под сенью меча – с того самого дня, когда ему, четырнадцатилетнему мальчику, пришлось бежать из Англии, и до той поры, когда он, высадившись на английском побережье, начал сражаться за свои права. Вряд ли кто-то лучше его понимает, что в такой ситуации любой претендент на трон должен быть немедленно уничтожен. Король не может позволить никому из реальных претендентов остаться в живых. Ни один король этого не допустит.
Однако тем утром, когда разразилось сражение при Босуорте, и сэр Томас, и сэр Уильям Стэнли, сидя на своих могучих конях впереди мощного войска, слишком долго выжидали, не вступая в бой, как будут развиваться события. Увидев, что перевес на стороне Генриха, а Ричард в одиночку нырнул в самую гущу схватки, точно копье, нацеленное, чтобы поразить соперника, оба брата Стэнли тут же ринулись в атаку, но не для того, чтобы поддержать и защитить Ричарда, а чтобы напасть на него сзади с поднятыми мечами. Тем самым они спасли Генриха, а Ричарда повалили на землю в то самое мгновение, когда он уже готовился пронзить своим клинком сердце Тюдора.
Затем сэр Уильям Стэнли поднял с земли шлем моего Ричарда, сорвал с него маленькую боевую корону, по сути дела просто золотое кольцо, и подал ее Генриху: это был самый мерзкий поступок за весь тот мерзкий, исполненный предательства, день. И вот теперь Генрих в порыве щенячьей благодарности сделал сэра Уильяма королевским камергером, расцеловал его в обе щеки и объявил, что все они – новая королевская семья! Он окружил себя представителями семейства Стэнли и никак не мог остановиться и решить, что уже достаточно отблагодарил их. Благодаря одной лишь военной победе Генрих обрел все сразу – и трон, и семью. С матерью он был поистине неразлучен; леди Маргарет постоянно находилась с ним рядом, а у нее за спиной, отступив на полшага, торчал ее преданный муж, лорд Томас Стэнли; еще на полшага позади – его брат, сэр Уильям. Генрих чувствовал себя обласканным ребенком на коленях у только что обретенных родственников; он понимал, что это они посадили его на трон, и полагал, что рядом с ними наконец-то будет в полной безопасности.
Его дядя Джаспер[26], деливший с ним ссылку и хранивший верность делу Тюдоров со дня рождения Генри, тоже был вознагражден за верность и беззаветную преданность своему племяннику. Помимо изрядной доли военных трофеев, он не только получил обратно свой титул графа Пембрука и свои земли, но и стал герцогом Бедфордом; ему также была предоставлена возможность самому выбрать себе должность и создать правительство. Мало того, Генри написал моей тете Кэтрин, вдове еще одного предателя, герцога Букингема, и велел ей готовиться к новому браку – с Джаспером, которому предстояло также получить и все богатство Букингема. У меня было такое ощущение, будто все мы, женщины из рода Риверсов, – тоже часть полученных Генрихом трофеев. Кэтрин с этим письмом в руках тут же приехала навестить мою мать; мы в это время все еще торчали в Вестминстере, в «лучших комнатах второго разряда».
– Он что, не в своем уме? – возмущенно спрашивала Кэтрин. – Неужели мало того, что меня насильно выдали замуж за этого противного мальчишку, за этого юного герцога, который всю жизнь меня ненавидел?[27] Неужели теперь я снова должна выйти замуж за врага нашей семьи?
– А вознаграждение ты получила? – сухо спросила мать, поскольку и у нее тоже было письмо, которое она хотела показать своей сестре. – Ибо, как видишь, и у нас тоже новости имеются: мне новый король намерен выплачивать пенсию, Сесили предстоит выйти замуж за сэра Джона Уэллеса, а Элизабет – за Генриха Тюдора.
– Ну и хвала Господу хотя бы за это! – воскликнула моя тетя Кэтрин. – Вы ведь и сами, должно быть, этого хотели?
Моя мать кивнула и прибавила:
– Но он, разумеется, с удовольствием разорвал бы эту помолвку, если б мог. Он уже и невесту себе другую присматривал, пытаясь выбраться из заваренной его матерью каши.
При этих словах я подняла глаза, оторвавшись от шитья, но мать и ее младшая сестра были заняты изучением полученных ими писем и склонились над ними голова к голове.
– И когда состоится свадьба?
– После коронации, разумеется. – Моя мать как-то особо это подчеркнула. – Разумеется, он не хочет, чтобы говорили, будто он решил заключить брак с полноправной королевской наследницей, дабы получше усидеть на отвоеванном троне. Ему желательно, чтобы всем стало ясно: он получил этот трон благодаря своим собственным заслугам. Зачем ему разговоры о том, что Элизабет уже по своему происхождению достойна королевской короны? А тем более о том, что он-то королевскую корону получил благодаря Элизабет?
– Но мы же все пойдем на коронацию? – спросила тетя Кэтрин. – Они, правда, слишком затянули с ней, однако…
– Мы не приглашены, – прервала ее моя мать.
– Но это же оскорбление! Элизабет должна быть с ним рядом!
Мать только плечами пожала.
– А что, если народ станет приветствовать ее радостными криками? А что, если в толпе закричат: «За Йорков!»? – тихо сказала она. – Ты же знаешь, что так оно и будет, когда они увидят мою дочь. Ты же знаешь, сколько среди лондонцев верных йоркистов. К тому же люди, увидев нас, могут потребовать, чтобы им показали и моего племянника Эдварда Уорика. Что будет тогда? Что, если толпа освищет Тюдоров и станет призывать на правление Йорков? И это во время коронации! Нет, Генрих не станет так рисковать.
– Но там же все равно будут наши родичи, тоже Йорки, – заметила Кэтрин. – Твоя невестка Элизабет переметнулась в другой лагерь вместе со своим супругом, герцогом Саффолком, который в очередной раз сменил свою приверженность. И ее сын, Джон де ла Поль, которого король Ричард называл своим наследником, уже попросил у Генриха прощения. Все они непременно там будут.
Мать кивнула и сказала:
– Так им и полагается быть там. И я уверена, что они будут верой и правдой служить новому королю.
Тетя Кэтрин насмешливо хмыкнула, и мать тоже не сумела сдержать улыбку.
– Тебя выдают замуж! Я слышала, как об этом говорили мама и тетя Кэтрин.
Она побледнела.
– За кого?
Я сразу поняла: моя сестра боится очередного унижения, боится, что теперь ее выдадут за какого-нибудь незнатного сторонника Тюдора, оказавшего ему поддержку во время вторжения.
– Все не так уж плохо, – успокоила ее я. – Слава богу, леди Маргарет осталась твоим другом и хочет выдать тебя замуж за своего сводного брата, сэра Джона Уэллеса.
Сесили охнула, с трудом сдерживая рыдания, и повернулась ко мне.
– Ох, Лиззи, я так боялась… так боялась…
Я обняла ее за плечи.
– Я знаю.
– И ведь я ничего не могла сделать! Еще когда был жив наш отец, меня вечно называли «шотландской принцессой», поскольку я должна была выйти замуж за короля Шотландии! Но из этого ничего не вышло; меня швырнули вниз – сделали леди Скроуп! А потом я и вовсе имени лишилась! Ох, Лизи, прости! В последнее время я вела себя отвратительно – особенно по отношению к тебе!
– По отношению ко всем, – поправила я.
– Ну да, ко всем! Я знаю!
– Зато теперь ты станешь виконтессой! – сказала я. – И, надеюсь, это скажется на тебе благотворно. Леди Маргарет в первую очередь заботится о членах своей семьи; к тому же Генрих в долгу перед сэром Джоном и очень благодарен ему за поддержку. Они наверняка одарят его и новым титулом, и земельными владениями. Ты будешь богата, ты будешь знатна, ты будешь в родстве с миледи королевой-матерью, ты будешь ей… кем там ты ей будешь? Наполовину невесткой? В общем, женой ее сводного брата и родственницей могущественного семейства Стэнли.
– А что уготовано нашим сестрам? И нашей кузине Маргарет?
– Пока ничего. Зато Томас Грей, наш сводный брат, домой возвращается!
Сесили вздохнула. Наш сводный брат Томас был нам как второй отец; он всегда был прямо-таки невероятно нам предан, всегда защищал нас. Он даже в убежище с нами тогда отправился и тайком выбрался оттуда лишь для того, чтобы с помощью внезапного налета попытаться освободить моих братьев, заключенных в Тауэре. Томас служил при дворе Генриха, когда тот находился в ссылке, пытаясь укрепить наш с ним союз и одновременно шпионя в нашу пользу. Когда мать окончательно убедилась, что Генрих превратился во врага, которого стоит бояться, она тут же послала за Томасом и потребовала, чтобы он вернулся домой, но отплыть в Англию он не успел: люди Генриха захватили его уже в порту. С тех пор он сидел во Франции в тюрьме.
– Так Томас прощен? Неужели король его простил?
– По-моему, всем известно, что Томас ничего плохого не совершил. Просто он был заложником, обеспечивающим наш союз. Генрих оставил его в залог французскому королю, но теперь, когда он убедился, что мы ему покорились, он вполне может отпустить Томаса и заплатить за него французам.
– А как же ты? – спросила Сесили.
– По всей вероятности, Генрих все же намерен на мне жениться, чувствуя, что из этой истории ему так просто не выбраться. Однако он с этим отнюдь не спешит. Собственно, почти всем уже известно, что он уже предпринимал попытки подыскать себе другую невесту.
Сесили сочувственно на меня посмотрела:
– Но это же оскорбительно!
– Да, – согласилась я. – Но я-то хочу всего лишь стать королевой; в качестве мужа он мне совершенно не нужен, так что мне безразлично, хочет он взять меня в жены или нет.
30 октября 1485 года
– Кроме того, если я и буду участвовать в этой коронации, то мне как вдовствующей королеве полагается идти впереди леди Маргарет, – язвительно заметила моя мать. – Возможно, именно поэтому она нас и не приглашает. Всю жизнь во время сколько-нибудь значительных событий она, будучи моей фрейлиной, торчала у меня за спиной, и то, что происходило впереди, было вечно заслонено от нее моим головным убором и вуалью. Она послушно переходила следом за мной из зала в зал и в этом дворце, и в других королевских дворцах, а затем то же самое повторилось, когда она стала фрейлиной Анны Невилл[22]. Во время коронации Анны она несла ее шлейф. Возможно, леди Маргарет полагает, что теперь ее очередь быть первой дамой английского двора, и хочет, чтобы и ее шлейф тоже кто-то нес.
– Так, может, я это сделаю? – с надеждой спросила Сесили. – Я бы с удовольствием понесла ее шлейф. Да просто с радостью!
– Нет, ты ее шлейф нести не будешь, – отрезала мать.
* * *
Генрих Тюдор оставался во дворце Ламбет[23] вплоть до своей коронации, и если бы ему вдруг вздумалось за завтраком поднять глаза, он увидел бы мое окно в Вестминстерском дворце, находящемся на противоположном берегу; но он явно предпочитал глаз не поднимать. Он совершенно не интересовался своей невестой, которая была ему совершенно незнакома, и до сих пор не прислал мне ни слова. За несколько дней до коронации он, согласно традиции, перебрался в лондонский Тауэр. Там он и должен был какое-то время оставаться и каждый день проходить мимо тех дверей, за которыми в последний раз видели моих братьев, или гулять по той зеленой лужайке, где мои братья упражнялись в стрельбе из лука по мишени. Неужели он может жить там, не испытывая ползущего по спине холодка? – думала я. Неужели ему не мерещится бледное личико ребенка, который был заточен здесь и должен был стать полноправным и коронованным правителем Англии? Неужели его мать не замечает легкой тени, преследующей ее, когда идет по лестнице или когда, коленопреклоненная, молится в королевской часовне? Неужели она не слышит, как мальчишеский дискант, точно тихое эхо, повторяет за ней молитвы? Как могут они оба, эти Тюдоры, поднимаясь по крутой винтовой лестнице в Садовую башню, не прислушаться к голосам двух мальчиков, звучащим за деревянной дверью? А если они все же прислушиваются, то неужели не слышат тихих молитв Эдуарда?– Он будет искать виновного, – с мрачным видом сказала моя мать. – Будет допрашивать каждого, кто когда-либо охранял принцев. Ему захочется узнать, что с ними случилось, но при этом он будет лелеять надежду, что удастся отыскать такого человека, которого можно подкупить и заставить дать свидетельские показания или убедить признаться в собственной вине – подойдет все, что угодно, лишь бы можно было возложить вину за гибель принцев на Ричарда. Если он сможет доказать, что их убил Ричард, то полностью оправдает свой захват трона, потому что истинные наследники мертвы, и он с полным основанием будет называть Ричарда тираном и цареубийцей. Короче, если Генриху удастся доказать, что послужило причиной гибели принцев, то он, несомненно, окажется в выигрыше.
– Мама, – вырвалось у меня, – да я жизнью своей готова поклясться, что Ричард не причинил моим братьям никакого вреда! Я это точно знаю. Ричард непременно признался бы мне, если б действительно что-нибудь с ними сделал. Да ты и сама это знаешь. Ты же была в этом уверена в ту ночь, когда он пришел к тебе и спросил, не ты ли их выкрала, помнишь? Он тогда и сам не знал, ни где они, ни что с ними случилось, и предполагал, что они оба, возможно, у тебя. Я могу поклясться, что он так ничего об этом и не узнал. На самом деле его страшно мучило то, что он ничего не знает о судьбе своих племянников, ибо не представлял себе, кого же теперь ему назвать своим наследником. Ему отчаянно хотелось выяснить, что же на самом деле случилось с мальчиками.
Мать сурово посмотрела на меня.
– О, я тебе верю. Скорее всего, Ричард действительно наших мальчиков не убивал. Конечно же, я и тогда это знала. Иначе я никогда бы не отпустила тебя и твоих сестер во дворец, под его покровительство. Я была уверена, что он не способен причинить зло детям своего родного брата. Но я знаю совершенно точно, что это он похитил принца Эдуарда, когда тот направлялся в Лондон; это он убил моего брата Энтони, который пытался защитить мальчика; это он посадил Эдуарда в Тауэр и сделал все, что в его силах, чтобы посадить туда же и маленького Ричарда. Тайно убил мальчиков, конечно, не он, однако именно он поместил их в такое место, где убийце ничего не стоило их найти. Он нарушил волю твоего отца и отнял трон у твоего брата. Он, может, и не убивал моих сыновей, но их обоих следовало оставить при мне, где они были бы в полной безопасности. Однако Ричард Глостер отобрал у меня сперва Эдуарда, а потом хотел отобрать и Ричарда. Он захватил трон, он убил моего брата Энтони и моего сына Ричарда Грея[24]. Он вел себя как узурпатор и убийца, и я никогда не прощу ему всех этих преступлений. Мне нет нужды обвинять Ричарда в чьих-то еще смертях, за погубленные им жизни он и так отправится в ад, и я этих загубленных жизней ему никогда не прощу.
Я с жалким видом лишь качала головой; мне было больно слушать, как моя мать говорит все это о человеке, которого я любила. Я не могла защищать его – во всяком случае, ни перед своей матерью, которая потеряла двоих сыновей и до сих пор не знает, что с ними случилось.
– Я понимаю, – прошептала я. – Понимаю. Я не отрицаю того, что ему пришлось действовать в поистине ужасные времена, что он совершал поистине ужасные вещи. Но ведь он сам признался во всем своему духовнику и молил Господа простить ему эти страшные грехи. Ты понятия не имеешь, как это его мучило. Но в одном я уверена: он не приказывал умертвить моих братьев.
– В таком случае Генрих ничего и не найдет в Тауэре, сколько бы он там ни искал, – заключила мать. – Если Ричард не убивал мальчиков, Генрих не сможет найти там никаких тел, которые мог бы предъявить всем. Возможно, оба принца еще живы и просто спрятаны где-нибудь в недрах Тауэра или в одном из близлежащих домов.
– Но что же тогда сделает Генрих, если найдет моих братьев живыми? – Я даже дыхание затаила при мысли об этом. – Как он поступит, если отыщется человек, который скажет, что знает, в каком надежном и безопасном месте были спрятаны наши мальчики, что они все это время там и находились?
Улыбка моей матери была столь же печальна, как и медленно стекавшая у нее по щеке слеза.
– Ну, тогда ему останется одно: убить их, – просто ответила она. – Если сейчас ему суждено найти моих сыновей живыми, он сразу же их убьет, а вину за это возложит на Ричарда. Если он найдет моих сыновей живыми, ему просто придется их убить, чтобы самому остаться на троне, – точно так же и твой отец убил старого короля Генриха[25], чтобы захватить трон. Конечно же, он это сделает. И все мы это понимаем.
– Неужели он действительно так поступит? Неужели он на это способен?
Она пожала плечами.
– Я думаю, он бы заставил себя это сделать. У него не осталось бы выбора. Иначе стало бы понятно, что он напрасно рисковал и собственной жизнью, и собственной армией, а его мать зря потратила жизнь на бессмысленные заговоры и бессмысленные браки. Не сомневаюсь: если Генрих обнаружит, что твой брат Эдуард жив, он в ту же минуту прикажет его убить. Впрочем, он и твоего брата Ричарда будет вынужден приговорить к смерти, если узнает, что тот жив. Ему в таком случае останется лишь продолжать то, что он начал при Босуорте. Я думаю, впрочем, что он найдет способ, чтобы успокоить свою совесть. Он молод и всю свою жизнь прожил под сенью меча – с того самого дня, когда ему, четырнадцатилетнему мальчику, пришлось бежать из Англии, и до той поры, когда он, высадившись на английском побережье, начал сражаться за свои права. Вряд ли кто-то лучше его понимает, что в такой ситуации любой претендент на трон должен быть немедленно уничтожен. Король не может позволить никому из реальных претендентов остаться в живых. Ни один король этого не допустит.
* * *
Двор Генриха, естественно, тоже переехал в Тауэр; все больше и больше людей собиралось теперь под победоносные знамена Тюдора. С улиц города доносилось немало слухов о том, что перед его троном прошла целая вереница награжденных; за несколько дней до коронации Генрих горстями стал раздавать военные трофеи, полученные при Босуорте. Его мать, вернув себе все свои земли и богатство, обрела наконец то величие и значимость, к которым всегда стремилась, но до сих пор не имела возможности ими насладиться. Ее муж, лорд Томас Стэнли, стал графом Дерби и констеблем Англии, получив этот высший придворный чин королевства в качестве награды за свое «великое» мужество, а точнее, за умение сидеть одновременно на двух стульях, за то, что оказался двуличным предателем. Я-то прекрасно знала, как было дело; я собственными ушами слышала, как сэр Томас присягал на верность Ричарду и клялся в безоговорочном ему подчинении; я собственными глазами видела, как он, преклонив колено, клялся королю в любви и даже предлагал в залог своего сына; как он уверял Ричарда, что у него нет более надежных сторонников, чем он, его брат и все семейство Стэнли.Однако тем утром, когда разразилось сражение при Босуорте, и сэр Томас, и сэр Уильям Стэнли, сидя на своих могучих конях впереди мощного войска, слишком долго выжидали, не вступая в бой, как будут развиваться события. Увидев, что перевес на стороне Генриха, а Ричард в одиночку нырнул в самую гущу схватки, точно копье, нацеленное, чтобы поразить соперника, оба брата Стэнли тут же ринулись в атаку, но не для того, чтобы поддержать и защитить Ричарда, а чтобы напасть на него сзади с поднятыми мечами. Тем самым они спасли Генриха, а Ричарда повалили на землю в то самое мгновение, когда он уже готовился пронзить своим клинком сердце Тюдора.
Затем сэр Уильям Стэнли поднял с земли шлем моего Ричарда, сорвал с него маленькую боевую корону, по сути дела просто золотое кольцо, и подал ее Генриху: это был самый мерзкий поступок за весь тот мерзкий, исполненный предательства, день. И вот теперь Генрих в порыве щенячьей благодарности сделал сэра Уильяма королевским камергером, расцеловал его в обе щеки и объявил, что все они – новая королевская семья! Он окружил себя представителями семейства Стэнли и никак не мог остановиться и решить, что уже достаточно отблагодарил их. Благодаря одной лишь военной победе Генрих обрел все сразу – и трон, и семью. С матерью он был поистине неразлучен; леди Маргарет постоянно находилась с ним рядом, а у нее за спиной, отступив на полшага, торчал ее преданный муж, лорд Томас Стэнли; еще на полшага позади – его брат, сэр Уильям. Генрих чувствовал себя обласканным ребенком на коленях у только что обретенных родственников; он понимал, что это они посадили его на трон, и полагал, что рядом с ними наконец-то будет в полной безопасности.
Его дядя Джаспер[26], деливший с ним ссылку и хранивший верность делу Тюдоров со дня рождения Генри, тоже был вознагражден за верность и беззаветную преданность своему племяннику. Помимо изрядной доли военных трофеев, он не только получил обратно свой титул графа Пембрука и свои земли, но и стал герцогом Бедфордом; ему также была предоставлена возможность самому выбрать себе должность и создать правительство. Мало того, Генри написал моей тете Кэтрин, вдове еще одного предателя, герцога Букингема, и велел ей готовиться к новому браку – с Джаспером, которому предстояло также получить и все богатство Букингема. У меня было такое ощущение, будто все мы, женщины из рода Риверсов, – тоже часть полученных Генрихом трофеев. Кэтрин с этим письмом в руках тут же приехала навестить мою мать; мы в это время все еще торчали в Вестминстере, в «лучших комнатах второго разряда».
– Он что, не в своем уме? – возмущенно спрашивала Кэтрин. – Неужели мало того, что меня насильно выдали замуж за этого противного мальчишку, за этого юного герцога, который всю жизнь меня ненавидел?[27] Неужели теперь я снова должна выйти замуж за врага нашей семьи?
– А вознаграждение ты получила? – сухо спросила мать, поскольку и у нее тоже было письмо, которое она хотела показать своей сестре. – Ибо, как видишь, и у нас тоже новости имеются: мне новый король намерен выплачивать пенсию, Сесили предстоит выйти замуж за сэра Джона Уэллеса, а Элизабет – за Генриха Тюдора.
– Ну и хвала Господу хотя бы за это! – воскликнула моя тетя Кэтрин. – Вы ведь и сами, должно быть, этого хотели?
Моя мать кивнула и прибавила:
– Но он, разумеется, с удовольствием разорвал бы эту помолвку, если б мог. Он уже и невесту себе другую присматривал, пытаясь выбраться из заваренной его матерью каши.
При этих словах я подняла глаза, оторвавшись от шитья, но мать и ее младшая сестра были заняты изучением полученных ими писем и склонились над ними голова к голове.
– И когда состоится свадьба?
– После коронации, разумеется. – Моя мать как-то особо это подчеркнула. – Разумеется, он не хочет, чтобы говорили, будто он решил заключить брак с полноправной королевской наследницей, дабы получше усидеть на отвоеванном троне. Ему желательно, чтобы всем стало ясно: он получил этот трон благодаря своим собственным заслугам. Зачем ему разговоры о том, что Элизабет уже по своему происхождению достойна королевской короны? А тем более о том, что он-то королевскую корону получил благодаря Элизабет?
– Но мы же все пойдем на коронацию? – спросила тетя Кэтрин. – Они, правда, слишком затянули с ней, однако…
– Мы не приглашены, – прервала ее моя мать.
– Но это же оскорбление! Элизабет должна быть с ним рядом!
Мать только плечами пожала.
– А что, если народ станет приветствовать ее радостными криками? А что, если в толпе закричат: «За Йорков!»? – тихо сказала она. – Ты же знаешь, что так оно и будет, когда они увидят мою дочь. Ты же знаешь, сколько среди лондонцев верных йоркистов. К тому же люди, увидев нас, могут потребовать, чтобы им показали и моего племянника Эдварда Уорика. Что будет тогда? Что, если толпа освищет Тюдоров и станет призывать на правление Йорков? И это во время коронации! Нет, Генрих не станет так рисковать.
– Но там же все равно будут наши родичи, тоже Йорки, – заметила Кэтрин. – Твоя невестка Элизабет переметнулась в другой лагерь вместе со своим супругом, герцогом Саффолком, который в очередной раз сменил свою приверженность. И ее сын, Джон де ла Поль, которого король Ричард называл своим наследником, уже попросил у Генриха прощения. Все они непременно там будут.
Мать кивнула и сказала:
– Так им и полагается быть там. И я уверена, что они будут верой и правдой служить новому королю.
Тетя Кэтрин насмешливо хмыкнула, и мать тоже не сумела сдержать улыбку.
* * *
Я тут же отыскала Сесили и выпалила:– Тебя выдают замуж! Я слышала, как об этом говорили мама и тетя Кэтрин.
Она побледнела.
– За кого?
Я сразу поняла: моя сестра боится очередного унижения, боится, что теперь ее выдадут за какого-нибудь незнатного сторонника Тюдора, оказавшего ему поддержку во время вторжения.
– Все не так уж плохо, – успокоила ее я. – Слава богу, леди Маргарет осталась твоим другом и хочет выдать тебя замуж за своего сводного брата, сэра Джона Уэллеса.
Сесили охнула, с трудом сдерживая рыдания, и повернулась ко мне.
– Ох, Лиззи, я так боялась… так боялась…
Я обняла ее за плечи.
– Я знаю.
– И ведь я ничего не могла сделать! Еще когда был жив наш отец, меня вечно называли «шотландской принцессой», поскольку я должна была выйти замуж за короля Шотландии! Но из этого ничего не вышло; меня швырнули вниз – сделали леди Скроуп! А потом я и вовсе имени лишилась! Ох, Лизи, прости! В последнее время я вела себя отвратительно – особенно по отношению к тебе!
– По отношению ко всем, – поправила я.
– Ну да, ко всем! Я знаю!
– Зато теперь ты станешь виконтессой! – сказала я. – И, надеюсь, это скажется на тебе благотворно. Леди Маргарет в первую очередь заботится о членах своей семьи; к тому же Генрих в долгу перед сэром Джоном и очень благодарен ему за поддержку. Они наверняка одарят его и новым титулом, и земельными владениями. Ты будешь богата, ты будешь знатна, ты будешь в родстве с миледи королевой-матерью, ты будешь ей… кем там ты ей будешь? Наполовину невесткой? В общем, женой ее сводного брата и родственницей могущественного семейства Стэнли.
– А что уготовано нашим сестрам? И нашей кузине Маргарет?
– Пока ничего. Зато Томас Грей, наш сводный брат, домой возвращается!
Сесили вздохнула. Наш сводный брат Томас был нам как второй отец; он всегда был прямо-таки невероятно нам предан, всегда защищал нас. Он даже в убежище с нами тогда отправился и тайком выбрался оттуда лишь для того, чтобы с помощью внезапного налета попытаться освободить моих братьев, заключенных в Тауэре. Томас служил при дворе Генриха, когда тот находился в ссылке, пытаясь укрепить наш с ним союз и одновременно шпионя в нашу пользу. Когда мать окончательно убедилась, что Генрих превратился во врага, которого стоит бояться, она тут же послала за Томасом и потребовала, чтобы он вернулся домой, но отплыть в Англию он не успел: люди Генриха захватили его уже в порту. С тех пор он сидел во Франции в тюрьме.
– Так Томас прощен? Неужели король его простил?
– По-моему, всем известно, что Томас ничего плохого не совершил. Просто он был заложником, обеспечивающим наш союз. Генрих оставил его в залог французскому королю, но теперь, когда он убедился, что мы ему покорились, он вполне может отпустить Томаса и заплатить за него французам.
– А как же ты? – спросила Сесили.
– По всей вероятности, Генрих все же намерен на мне жениться, чувствуя, что из этой истории ему так просто не выбраться. Однако он с этим отнюдь не спешит. Собственно, почти всем уже известно, что он уже предпринимал попытки подыскать себе другую невесту.
Сесили сочувственно на меня посмотрела:
– Но это же оскорбительно!
– Да, – согласилась я. – Но я-то хочу всего лишь стать королевой; в качестве мужа он мне совершенно не нужен, так что мне безразлично, хочет он взять меня в жены или нет.
30 октября 1485 года
Я смотрела из окон своей спальни, как королевский барк плывет вниз по реке к Тауэру, сопровождаемый десятками других судов, и слушала музыку, разносившуюся над водной гладью. К такому важному событию, как коронация, барк успели заново позолотить; во всяком случае, с тех пор, как мы в последний раз плавали на нем, его весьма подновили, и теперь он ярко сверкал, скользя по холодным водам Темзы, а на носу и на корме развевались флаги Тюдоров и Бофоров – красный дракон и решетка ворот. На таком расстоянии Генрих, стоявший на корме, казался крошечной фигуркой, и я сумела различить лишь его длинное одеяние из пурпурного бархата, отделанное горностаем. Он стоял на небольшом возвышении в горделивой позе, подбоченившись и явно красуясь перед собравшимися на берегах реки зрителями. Прикрыв глаза рукой, я неотрывно смотрела на него. Впервые я могла спокойно разглядывать того человека, за которого вскоре должна была выйти замуж; впрочем, на таком расстоянии он казался не больше кончика моего мизинца. Барк плавно нес моего нареченного супруга к месту коронации, на которую меня, его невесту, даже не пригласили, и жених мой не знал, что в данную минуту я за ним наблюдаю. Он и представить себе не мог, что я, приложив мизинец к толстому оконному стеклу, попыталась измерить его рост и презрительно щелкнула пальцами.
Гребцы были наряжены в бело-зеленые ливреи – цвета Тюдоров; даже рукояти весел выкрасили белой краской, а лопасти – ярко-зеленой. Стояла глубокая осень, но Генрих Тюдор приказал все расцветить оттенками весны; казалось, даже природа Англии недостаточно хороша для этого молодого узурпатора, и, хотя с деревьев уже коричневыми слезами опадала листва, он пожелал, чтобы все вокруг зеленело, как молодая трава, и белело, как яблоневый цвет. Похоже, он хотел убедить всех, что с приходом к власти Тюдоров даже времена года встали с ног на голову.
На втором барке плыла миледи королева-мать; наслаждаясь своим триумфом, она восседала на высоком кресле, как на троне, и каждый мог видеть, что леди Маргарет наконец-то направляется в свои законные владения. Ее супруг стоял рядом, жестом собственника положив руку на позолоченную спинку кресла и всем своим видом демонстрируя столь же горячую преданность новому королю, какой была и его преданность королю предыдущему, а также тому, кто правил Англией до Ричарда. Его девиз – смехотворный девиз «Sans changer», что означает «Вечно неизменный», – тоже остался прежним, хотя, на мой взгляд, в верности своей братья Стэнли не изменяли только самим себе.
Третий барк занимал Джаспер Тюдор, любимый дядя короля; именно он должен был нести корону во время торжественной процессии. Моя тетя Кэтрин, которую он получил как приз за победу при Босуорте, стояла с ним рядом, слегка опираясь о его руку. Она не подняла головы и не посмотрела на наши окна, хотя, конечно же, догадывалась, что мы наблюдаем за проплывающими мимо судами. Глядя прямо перед собой, она стояла, не шелохнувшись, точно лучник перед боем; в ближайшее время ей предстояло стать непосредственной свидетельницей и участницей коронации нашего заклятого врага, однако ее прекрасное лицо выглядело абсолютно безмятежным; какие бы чувства ни терзали ее душу, по ее лицу ровным счетом ничего прочесть было нельзя. Ее однажды уже выдали замуж в интересах семьи за юнца, который ее ненавидел; она привыкла к тому, что за границей ей оказывают величайшие почести, а дома унижают. Такую жестокую цену она, одна из прекрасных дочерей Дома Риверсов, заплатила за то, что всегда находилась в непосредственной близости от трона, и эта близость вечно терзала ее, точно незаживающая рана.
Мать, обняв меня за талию, вместе со мной наблюдала за процессией. Она не говорила ни слова, но я знала, что она вспоминает тот день, когда мы, стоя в темной крипте под часовней аббатства, точно так же смотрели на королевские барки, проплывавшие мимо нас по реке на коронацию моего дяди Ричарда, а истинный наследник престола, мой брат Эдуард, был заперт в Тауэре. Мне тогда часто казалось, что однажды ночью к нам тихо войдет палач, и я, возможно, успею лишь на мгновение проснуться перед тем, как мне на лицо тяжело навалится подушка. В те дни я была почти уверена, что никогда больше не увижу солнечного света. Я была еще слишком молода, и мне казалось, что такая тяжкая печаль, как моя, может привести только к смерти. Кроме того, я оплакивала своего умершего отца, была напугана странным отсутствием братьев, и мне представлялось, что скоро придет и мой черед.
До меня вдруг дошло, что это уже третья победоносная коронационная процессия, которую моей матери приходится наблюдать из окна. В первый раз это случилось, когда я была еще совсем маленькой, а мой брат Эдуард еще и на свет появиться не успел; тогда матери пришлось скрываться в святом убежище, поскольку мой отец, король, был изгнан из Англии, а на троне вновь оказался Генрих Ланкастер. Вот тогда моей матери, королеве, оставалось лишь смотреть, пригнувшись, в низенькое грязное окошко крипты, находящейся под Вестминстерским аббатством, и любоваться тем, как леди Маргарет и ее сын Генрих Тюдор, обласканные старым королем Генрихом VI, плывут вниз по реке на великолепном барке праздновать победу Дома Ланкастеров.
Гребцы были наряжены в бело-зеленые ливреи – цвета Тюдоров; даже рукояти весел выкрасили белой краской, а лопасти – ярко-зеленой. Стояла глубокая осень, но Генрих Тюдор приказал все расцветить оттенками весны; казалось, даже природа Англии недостаточно хороша для этого молодого узурпатора, и, хотя с деревьев уже коричневыми слезами опадала листва, он пожелал, чтобы все вокруг зеленело, как молодая трава, и белело, как яблоневый цвет. Похоже, он хотел убедить всех, что с приходом к власти Тюдоров даже времена года встали с ног на голову.
На втором барке плыла миледи королева-мать; наслаждаясь своим триумфом, она восседала на высоком кресле, как на троне, и каждый мог видеть, что леди Маргарет наконец-то направляется в свои законные владения. Ее супруг стоял рядом, жестом собственника положив руку на позолоченную спинку кресла и всем своим видом демонстрируя столь же горячую преданность новому королю, какой была и его преданность королю предыдущему, а также тому, кто правил Англией до Ричарда. Его девиз – смехотворный девиз «Sans changer», что означает «Вечно неизменный», – тоже остался прежним, хотя, на мой взгляд, в верности своей братья Стэнли не изменяли только самим себе.
Третий барк занимал Джаспер Тюдор, любимый дядя короля; именно он должен был нести корону во время торжественной процессии. Моя тетя Кэтрин, которую он получил как приз за победу при Босуорте, стояла с ним рядом, слегка опираясь о его руку. Она не подняла головы и не посмотрела на наши окна, хотя, конечно же, догадывалась, что мы наблюдаем за проплывающими мимо судами. Глядя прямо перед собой, она стояла, не шелохнувшись, точно лучник перед боем; в ближайшее время ей предстояло стать непосредственной свидетельницей и участницей коронации нашего заклятого врага, однако ее прекрасное лицо выглядело абсолютно безмятежным; какие бы чувства ни терзали ее душу, по ее лицу ровным счетом ничего прочесть было нельзя. Ее однажды уже выдали замуж в интересах семьи за юнца, который ее ненавидел; она привыкла к тому, что за границей ей оказывают величайшие почести, а дома унижают. Такую жестокую цену она, одна из прекрасных дочерей Дома Риверсов, заплатила за то, что всегда находилась в непосредственной близости от трона, и эта близость вечно терзала ее, точно незаживающая рана.
Мать, обняв меня за талию, вместе со мной наблюдала за процессией. Она не говорила ни слова, но я знала, что она вспоминает тот день, когда мы, стоя в темной крипте под часовней аббатства, точно так же смотрели на королевские барки, проплывавшие мимо нас по реке на коронацию моего дяди Ричарда, а истинный наследник престола, мой брат Эдуард, был заперт в Тауэре. Мне тогда часто казалось, что однажды ночью к нам тихо войдет палач, и я, возможно, успею лишь на мгновение проснуться перед тем, как мне на лицо тяжело навалится подушка. В те дни я была почти уверена, что никогда больше не увижу солнечного света. Я была еще слишком молода, и мне казалось, что такая тяжкая печаль, как моя, может привести только к смерти. Кроме того, я оплакивала своего умершего отца, была напугана странным отсутствием братьев, и мне представлялось, что скоро придет и мой черед.
До меня вдруг дошло, что это уже третья победоносная коронационная процессия, которую моей матери приходится наблюдать из окна. В первый раз это случилось, когда я была еще совсем маленькой, а мой брат Эдуард еще и на свет появиться не успел; тогда матери пришлось скрываться в святом убежище, поскольку мой отец, король, был изгнан из Англии, а на троне вновь оказался Генрих Ланкастер. Вот тогда моей матери, королеве, оставалось лишь смотреть, пригнувшись, в низенькое грязное окошко крипты, находящейся под Вестминстерским аббатством, и любоваться тем, как леди Маргарет и ее сын Генрих Тюдор, обласканные старым королем Генрихом VI, плывут вниз по реке на великолепном барке праздновать победу Дома Ланкастеров.