Грекова Ирина. Маленький Гарусов

   - Да вредно же вам пить, Анна Григорьевна,- опять зазвучал убедительный нежный голос.- Я вам даю, а совесть меня мучает, может быть, этим я вас убиваю.
   - А ты не думай, дай, как человек человеку.
   - Да и нет у меня сейчас денег.
   - По-оследний раз дай. Самый последний.
   - Ладно уж, последний раз. Только вы потом не отказывайтесь, помните, что мне обещали.
   Дверь отворилась, и вошла Марина Борисовна с чайником в руке, а за ней - средних лет обглоданно-худая женщина с блестящими глазами.
   - Познакомьтесь, это мой ученик, способнейший молодой ученый, Толя Гарусов, а это моя соседка Анна Григорьевна, тоже очень хороший человек.
   Способнейший молодой ученый молча встал и поклонился. Анна Григорьевна с ужимкой подала ему узкую холодную руку:
   - Очень приятно, молодой человек, очень приятно. Наукой, значит, занимаетесь?
   - Наукой.
   - А не женаты, простите за вопрос?
   - Женат.
   - Такой молодой, и уже женаты.
   Тем временем Марина Борисовна искала сумочку.
   - Где же моя сумочка? Такая красная, с расстегнутым верхом? Толя, вы не видели, куда я ее заложила? Я ведь вошла с сумкой?
   - Не видал, Марина Борисовна.
   - Подумайте, какая неприятность!.. Там все мои деньги, паспорт, профсоюзный билет... Если еще в институте оставила - полбеды. А если в троллейбусе? Или в магазине?
   Сумочки нигде не было видно. Поискав немного, Марина Борисовна махнула рукой и развеселилась:
   - Сама найдется. Надо только ее обмануть, сделать вид, что не ищешь, тогда найдется. А не найдется - что делать. Не в первый раз. Надо платить за свою рассеянность.
   Анна Григорьевна кашлянула.
   - Постойте, Анна Григорьевна, я сейчас. Сумочка потеряна, но вы не унывайте. Помнится, на прошлой неделе в шкафу у меня что-то копошилось. Дайте взглянуть.
   Марина Борисовна открыла дверцу бельевого шкафа, и оттуда к ее ногам мгновенно вывалился целый клуб тряпья: чулки, скатерти, полотенца. Она смутилась и стала запихивать клуб обратно. Он запихнулся, но вместо него с готовностью вывалился другой. В сердцевине этого второго клуба мелькнуло нечто зеленое.
   - Деньги! - с торжеством возопила Марина Борисовна.- Я же вам говорила!
   Она подняла с пола несколько трехрублевок.
   - Какое счастье! А я и не знала, что у меня столько денег! Как приятно: потерять и снова найти. Нате три рубля, Анна Григорьевна, только больше уж не просите, не дам.
   - Небось, дашь! - подмигнула соседка, поцеловала трехрублевку, махнула ею в воздухе и с каким-то немыслимым пируэтом исчезла.
   - Несчастная женщина,- сказала Марина Борисовна дрогнувшим голосом.Очень хороший человек, вот только пьянчужка. Как выпьет - сразу ругаться. Раньше я этого совсем не выносила, а теперь привыкла. Лексикон как лексикон. У нее даже бывают интересные словообразования. А вы заметили, какая она хорошенькая?
   Гарусов молчал. Он этого не заметил.
   - Нет, безусловно хорошенькая, только ей надо зубы вставить. Очень несчастная. Ей категорически надо замуж. Понимаете? У нее был муж, по-видимому, неплохой человек, но, знаете, как это бывает,- ушел к другой. Ребенок был и тоже умер. Ничего не осталось, совсем одна. Что делать? Книг не читает, работа скучная, диспетчер гаража, остается одно: женская жизнь, а ее-то и нет. Роятся в окрестности разные мужские экземпляры, но ничего серьезного. Один был - я просто радовалась, вполне порядочный, по профессии шахматный тренер или что-то в этом роде. Очень ее любил, но ничего не вышло. Оказался женат прочно и трусливо. Дал ей на пальто и скрылся. Она очень горевала. Теперь уже ничего. Спасибо, говорит, хоть пальто осталось. Теперь на горизонте засветился новый... Опять ничего обнадеживающего... Постойте, Толя, нет ли у вас холостого товарища?
   - Кажется, нет. Все женатые. Впрочем, есть один холостяк. Вы его знаете - Федор Жбанов.
   - Жбанов? - Марина Борисовна задумчиво наклонила голову.- Нет, не подойдет. Ведь он, кажется, тоже... Впрочем, может быть, это идея. Общность, а не противоположность интересов. Я еще подумаю. А теперь, Толя, пейте чай, у вас, наверно, внутри все пересохло...
   Чай у Марины Борисовны был румяный, крепко заваренный, очень душистый, а на столе всего наставлено столько, как будто она ждала по крайней мере десять человек. Марина Борисовна сидела напротив, подпершись кулачком. Тонкие полуседые волосы легко свисали по ту и другую сторону пробора.
   - Кушайте, Толя, пожалуйста. Возьмите еще пирога. Люблю, когда едят.
   Гарусов ел.
   Дверь скрипнула, приоткрылась, и в комнату вошел тощий серый кот с пылающими янтарными глазами. Он издал некий воинственный звук, всплеснул хвостом и стал точить когти о кресло. Немедленно вслед за ним вошел еще один кот, черный и толстый, на полусогнутых лапах. У этого глаза были зеленые. Коты стали друг против друга, выгнули спины, подняли шерсть и неистово заорали. Серый орал заливистым тенором, а черный - квашеным басом.
   - Васька, Водемон, - сказала Марина Борисовна нежным голосом,- опять вы за старое! Надо вести себя прилично.
   Коты не обратили на нее никакого внимания. Серый испустил душераздирающую руладу, зашипел и плюнул в черного. Черный в ответ ударил его вытянутой, как палка, передней лапой.
   - Ах, как вы мне надоели,- сказала Марина Борисовна.- Ну, неужели нельзя между собой поладить? Черный кот забормотал низким утробным клекотом.
   - Кошки? - переспросила его Марина Борисовна.- Ну и что же, что кошки? Разве мало кошек на улице?
   На этот раз ответил серый, и выходило, что мало.
   - Ну, что мне с вами делать? Раз не можете жить в мире, придется вас отсюда убрать.
   Она взяла поперек туловища серого кота, взгромоздила на него черного и так, комком, вынесла обоих за дверь. Из комка торчала когтистая, твердая, как палка, черная лапа. Два тяжелых стука за дверью оповестили Гарусова о том, что коты выброшены. Через несколько минут вернулась сияющая, добрая Марина Борисовна.
   - Простите, пришлось мыть руки. Очень невоспитанные звери.
   - Это ваши?
   - Собственно говоря, ничьи. Кормлю я. Очень хорошие коты. Васька и Водемон.
   - Как вы сказали?
   - Водемон. Знаете, из оперы "Иоланта", ария Водемона: "Кто может сравниться с Матильдой моей?" - пропела Марина Борисовна.- Впрочем, это, кажется, ария Роберта, а не Водемона. Неважно. Я вообще люблю всякую живность, но лучше бы они выясняли отношения не у меня в комнате. Вы не думайте, очень крепко они не дерутся, больше кричат.
   Дверь скрипнула, и в щель просунулась черная лапа. Гарусов вскочил и стал ее выталкивать.
   - Сумасшедший! - взвизгнула Марина Борисовна.- Вы делаете ему больно! Это же кот, а не мертвое тело! Васенька, входи, мой милый, входи, дорогой.
   Черный кот, слабо мяукнув, ввалился в комнату, а за ним немедленно, стройный и мужественный, вошел Водемон и поднял забрало.
   - Господи, а я только руки вымыла, что за беда!
   - Почему вы на ключ не запираетесь? - спросил Гарусов.
   - Ключа нет. Потерялся.
   - Можно заказать. Хотите, я закажу?
   - Бесполезно. Заказываю и теряю. Хорошо, что я в коммунальной квартире живу. В отдельную я бы никогда не попала.
   Коты завопили в терцию.
   - Совсем распоясались,- сказала Марина Борисовна. Гарусова осенило:
   - Давайте я вам крючок сделаю.
   - А вы умеете?
   - Руками я все умею...
   Гарусов выбросил котов, отыскал в недрах комнаты жестянку, пару гвоздей и за несколько минут приладил к двери вполне приличный крючок.
   Марина Борисовна, подняв плечо к самому уху, смотрела на него извечно-восторженным взглядом интеллигента на мастера.
   - Толя, вы гениальны.
   - Что вы. Работа самая халтурная, без инструмента.
   - Спасибо вам огромное.
   Марина Борисовна снова вскипятила чай и заставила Гарусова сесть за стол. Гарусов ел, и ему было удивительно уютно. Время от времени кто-то из котов рыдал и бился в дворь могучим боком, но крючок только подрагивал.
   - Что значит рука мастера,- говорила Марина Борисовна.
   Вот уже и ночь углубилась, и коты затихли - наверно, ушли во двор доругиваться. Хлопнула наружная дверь, вернулась Анна Григорьевна, раскатилась было арией Кармен, но обо что-то стукнулась, выбранилась и ушла к себе. Гарусов все сидел.
   А потом в нем словно что-то лопнуло, и он рассказал Марине Борисовне всю свою жизнь.
   14
   Через месяц Гарусов с Зоей и Ниночкой жили уже в Ленинграде, опять в общежитии для семейных. Зое здесь меньше нравилось, чем в Воронеже. Семейные были все какие-то гордые, скупо разговаривали и кухней пользовались мало, больше по столовым питались. Но Зоя не роптала, понимала, что ее дело последнее, был бы он, Гарусов, доволен. Задумал идти в науку - иди, она ему не помеха. Наоборот, все для него сделает, чтобы создать условия. Но Гарусов был теперь весь далекий, худой и холодный и на условия внимания не обращал. С горя Зоя поступила работать продавщицей в универмаг. Ниночка уже в школу ходила.
   Гарусов дома почти не бывал, приходил поздно, говорил, что из института, кто его знает, может, и правду говорил. Ложился на раскладушке и подолгу на ней ворочался, звенел. По тому, что спал он отдельно, Зоя догадывалась, что у Гарусова опять какая-то женщина, но вопросов не задавала. Так они и жили во взаимном молчании.
   А Гарусов по уши утонул в своей любви. Федор Жбанов дал ему ключ от комнаты, и два раза в неделю Гарусов встречался там с Валей. Он проходил с нею программу заочного института.
   У Вали знаний не было никаких, а желания их приобрести - еще меньше. Иногда Гарусов удивлялся ее первобытному невежеству. Например, деля "а" на "а", она получала ноль.
   - Ты подумай,- терпеливо говорил Гарусов.
   - Ну как же, если на самого себя делить, ничего не получится. Мы это в школе проходили.
   - Ничего подобного вы не проходили.
   - Ты не комментируй, а скажи, сколько будет.
   - Единица.
   - Я и говорила: единица.
   Спорить с нею было нельзя. Гарусов и не спорил. Сперва он пытался обучить ее хотя бы азам, но оставил эту идею. Понять она все равно ничего не могла. Единственное, что у нее было,- это попугайная память. Она позволяла ей затвердить наизусть несколько фраз без понимания. Так Гарусов и натаскивал ее перед экзаменами и зачетами. По каждому предмету она помнила несколько фраз, которые с голоса вкладывал в нее Гарусов. С неистощимым терпением. Если тебя спросят то-то и то-то, отвечай так-то...
   Некоторые предметы (немногие) она сдавала сразу, другие заваливала и пересдавала на второй, на третий раз... Так, потихоньку-полегоньку, нес ее Гарусов на своем горбу через институт.
   Что касается самой любви, то ее почти что и не было. Валя очень уставала, хотела спать, и Гарусов жалел ее, не настаивал.
   А дружба была большая. Валя всегда делилась с Гарусовым всеми переживаниями. Главное, свекровь. Контролирует, вмешивается, не доверяет. Всюду со своим мнением. Неужели мы такие же будем, когда состаримся? Страшно подумать! Скорее бы уж получить квартиру. Дом-то строится, но как медленно... Они с Лекой ездили смотреть постройку: только третий этаж выведен! Скорее бы! Еще год такой жизни - лучше умереть. Вот уж девятый этаж, скоро подведут под крышу... Новые заботы. Ну, квартира, а чем обставить? Не бабкину же мебель туда везти, со всеми клопами, да и не даст бабка. Появились в Валином разговоре новые слова: гардеробы, шкафы, серванты. А Гарусов и не знал, какая разница между буфетом и сервантом. Валя ему объяснила. Он слушал ее сочувственно: в самом деле, не ехать же в пустые стены? Вот уже и квартира стала реальностью, Валя с мужем ездили ее осматривать. Хорошая квартира, хоть и девятый этаж. А главное, сами себе хозяева...
   Однажды Валя пришла на занятия вся заплаканная. В чем дело? Да так, пустяки, не хотела рассказывать, но Гарусов силком выспросил. Оказалось, все дело в мебельном гарнитуре. Подруга обещала достать по знакомству, как paз такой, как мечтала Валя: гедеэровский, полированный, всего пятнадцать вещей, сразу на всю квартиру. Одно беда: денег нет, а откладывать нельзя, теперь такие вещи с руками отрывают. С Лекой поругалась, не хочет брать в кассе, говорит, и так задолжали. Впрочем, это все пустяки, жили без гарнитура и дальше проживем. Главное, без свекрови, а гарнитур...
   Она махнула рукой, но губы у нее дрожали. Гарусов отнесся к ее огорчению очень серьезно, сказал ей, чтобы не расстраивалась, он постарается ей помочь. "Что ты, Толя! Ты уж и так сделал для меня слишком много!" Но он уже принял решение и стал действовать. Задолжал в кассе взаимопомощи, Федору Жбанову, Марине Борисовне, но принес-таки и выложил перед Валей тысячу новыми.
   Он уже знал, что будет. Валя будет отказываться, плакать, но потом все-таки возьмет. Так оно и вышло: взяла, и даже скорее взяла, чем он думал, и плакала самую чуточку. Поцеловала его, была ласкова, но Гарусов не очень был счастлив, хотя уверял себя, что очень. Какая-то заноза сидела у него в душе. Может быть, дело было в том, что она взяла деньги, как нечто незначительное, само собой разумеющееся? Он стыдил себя за эти мысли. Мелочный, корыстный человек. Слез ему было надо! Валя - не такая, ей на деньги наплевать, взяла и забыла...
   Войдя в долги, Гарусов только немного урезал сумму, которую давал Зое на хозяйство, зато свирепо урезал себя самого. Нередко по неделям он вообще не обедал. Это хорошо знала Марина Борисовна, с которой он раньше всегда ходил в столовую, а теперь перестал. Нужно ли говорить, как бы охотно она за него платила! Но он не разрешал, с какой-то даже кусачей твердостью: "Я и так должен вам довольно крупную сумму. Пока ее не выплачу, не хочу принимать других одолжений". Такого определенного Гарусова Марина Борисовна даже боялась и, страдая, откладывала в сторону сумочку. А вообще, она к нему привязывалась все больше. Они теперь много времени проводили вместе: их столы на кафедре стояли бок о бок, образуя как бы один стол. Гарусов сидел по вечерам, и Марина Борисовна сидела. Она привыкла видеть левым глазом склоненную над столом голову Гарусова и его внимательный правый глаз, прилежно шествующий по странице. Они переговаривались, часто даже не поднимая голов. При людях они говорили только о работе. Как только оставались одни, разговор переходил на личную тему. Гарусова это жгло, а то, что его жгло, не могло не волновать Марину Борисовну. Внешне-то она волновалась куда больше, чем он. Он был спокоен и слегка загадочен. Как будто бы он сидел где-то там, у себя в глубине, внезапно оттуда возникал, произносил несколько слов и снова погружался обратно.
   - Вчера мне позвонили и на сегодня назначили встречу,- ровным голосом говорил Гарусов, не отрывая глаз от журнальной статьи.
   Марина Борисовна мгновенно отзывалась трепетом:
   - Что же, я очень рада, если это вас самого радует.
   - Конечно, радует как человека. Ведь эта встреча - сверхплановая, не по делу, а просто так. Значит, у нее есть желание меня видеть...
   - Дай бог,- с сомнением говорила Марина Борисовна.
   - Ваше сомнение я понимаю. Вы приписываете ей одни только корыстные цели.
   - Боюсь, что да.
   - Конечно, возможна и такая трактовка.
   - Толя, не подумайте, что я пытаюсь на вас влиять...
   - А что? Повлиять на меня было бы неплохо. Но я и без влияний могу рассуждать трезво. Я сам вижу: чем больше мы с ней встречаемся, тем больше наши отношения запутываются. И в материальном смысле, и во всех других.
   - Да, и я боюсь, что они не дадут вам счастья.
   - Смотря как понимать. Счастье - это не обязательно жить вместе. Я, например, испытываю счастье оттого, что ей помогаю.
   - Ладно, испытывайте. Но нельзя же помогать без конца, совсем забывать о себе!
   - Почему нельзя?
   ...И в самом деле, почему? Тут Марина Борисовна не могла найти убедительных слов. Восклицания вроде: "Вы же себя губите!" или: "Посмотрите, на кого вы стали похожи!", противные ей самой, явно не достигали цели. Иногда она робко пыталась напомнить о Зое и Ниночке. Тут получалось еще хуже - Гарусов немедленно погружался в свою глубину, порою даже на несколько дней, от чего Марина Борисовна очень страдала. Когда он вновь оттуда возникал, она сияла, как именинница, и готова была на любые уступки. Но долго она уступать не могла, опять начинались споры. Иногда он ее доводил буквально до слез, и она по-детски просила:
   - Ну, Толя, ну возьмите у меня денег, ну, пожалуйста! Хотите, я, как ростовщик, стану брать с вас проценты? Вы этим даже мне поможете, ладно?
   - Нет. У вас самой плохо с деньгами, я знаю.
   - Ничего. Сегодня плохо, завтра хорошо. Я достану, выкручусь.
   - Нет.
   - До чего же вы упрямы! Я еще тогда в этом убедилась, когда вы работали в кружке. Упрямство и одержимость. Вы себя голодом уморите, как Гоголь.
   - Не беспокойтесь, Марина Борисовна. Я к хорошей жизни не привык. Умею себя ограничивать.
   - Не лучше ли было бы ей себя ограничить... хоть немного?
   - Она не так воспитана, чтобы себя ограничивать. Отчасти я ее сам воспитал. Я ей внушил, что очень много получаю. А она - человек бескорыстный.
   - Бескорыстный? Ну уж...
   - Вы ее не знаете, а я знаю. Она от ботиков ушла.
   - От каких ботиков, боже мой? С вами с ума сойдешь.
   Гарусов рассказал про ботики. Марина Борисовна была тронута:
   - Может быть, я к ней несправедлива... Но грустный вид и хроническое безденежье Гарусова снова делали свое дело.
   - Неужели вы не видите,- иногда взрывалась Марина Борисовна,- что она и не думает выходить за вас замуж?
   - Вполне возможно. Но это еще не причина, чтобы я перестал ей помогать. Я вижу: человеку трудно, я могу человеку помочь, и я помогаю.
   Это отвлеченное "человеку" больше всего бесило Марину Борисовну...
   Однажды Гарусов возник из своей глубины несколько менее, чем всегда, спокойный и сообщил:
   - Вчера я ходил туда, на новую квартиру, и видел Валиного мужа.
   - Ну, ну,- встрепенулась Марина Борисовна.
   - Я уже давно хотел съездить, посмотреть, а вчера знал, что ее не будет дома...
   - Ах, рассказывайте, не тяните, что за манера такая, прямо иголкой за нерв. Садист.
   - Ну, что? Отворяет мне человек. Я сразу понял, что это он.
   - И какой?
   - Мне понравился. Высокий, белокурый, как говорят: открытое русское лицо. Довольно интересный, несравненно лучше меня. Я бы на ее месте не колебался, с кем жить.
   - Она, кажется, и не колеблется,- съязвила Марина Борисовна.- Простите, Толя. И как же вы с ним, разговаривали?
   - Недолго поговорили.
   - Давайте, давайте, весь разговор, всеми словами.
   - Всеми словами не помню. Я сказал, что Валин знакомый, просил передать привет от Гарусова.
   - А он?
   - Говорит: "Заходите, подождите, она скоро придет". Я-то знал, что не скоро. Зашел...
   - Дальше что?
   - Он бутылку поставил и банку пастеризованной черной икры. Я пить и ждать не стал, а квартиру осмотрел. Хорошая квартира, и мебель моя стоит. Телевизор - я и не знал, что они купили. Усмехнулся и ушел. Теперь Валя рассердится, когда узнает, что я там был.
   Через два дня Гарусов пришел чернее ночи. Марина Борисовна еле дождалась, пока они остались одни.
   - Толя, в чем дело, что-нибудь плохо?
   - Ну да. Очень рассердилась. Даже кольцо хотела вернуть, которое я подарил. Говорит, я по отношению к ней поступил неблагородно. Не по-рыцарски. Если бы я не ходил туда, ничего бы не случилось.
   - А что случилось-то?
   - Муж по моему лицу догадался, что я не просто знакомый. Валя, конечно, отрицает, а он не верит. Успокоила его, что я только в командировку приехал, а живу в Воронеже, так что реальной опасности не представляю. Обещала, что мне писать не будет, и вообще никаких отношений. Конечно, я перед ней виноват.
   - Вы же еще и виноваты? В чем?
   - Не надо было ездить туда без ее согласия. Но она бы не согласилась. А мне надо было посмотреть, как они живут. Действительно ли так нуждаются, как она говорит.
   - Ну, и...
   - Живут вполне зажиточно, даже во всех отношениях лучше, чем моя семья. Я своей семье во многом отказывал, чтобы там помогать. Икра черная - просто так, в будний день. У меня дома не то чтобы икру, а и едят-то не всегда досыта.
   Марина Борисовна стонала, до глубины сердца разорванная этой нелепейшей черной икрой:
   - Перестаньте ей хоть сейчас-то давать деньги!
   - Этого я не могу. Она уже привыкла к моей помощи, ей будет трудно.
   - Пусть потрудится!
   - И главное, если я перестану ей помогать, это будет как давление, чтобы она от мужа ушла и со мной жила. А я хочу, чтобы она если уйдет, то совершенно свободно, только потому, что меня любит.
   - Да не любит она вас!
   - Может быть. Я и сам понемногу в этом начинаю убеждаться. Но если бы даже и убедился, бросить ее не могу. Ей институт надо кончать. Без меня она не кончит.
   - Но как вы не понимаете, это же преступление! - кричала Марина Борисовна, в гневе переходя на не свойственный ей патетический слог.Образование - за чужой счет! Чужими руками! Подумайте, какого специалиста навяжете вы государству! Ваша благотворительность, поймите, безнравственна!
   Марина Борисовна петушилась, а Гарусов спокойно возражал:
   - Инженером она работать не пойдет. Ей учеба нужна только для бумажки. Половина заочников так учится, и вы это хорошо знаете...
   С заочным образованием и правда было неладно, и Марина Борисовна шла на мировую. Не могла она долго сердиться на Гарусова.
   - Ну, ладно, Толя, вы меня не убедите, и я вас тоже. Давайте не будем ссориться, поговорим о деле...
   Руки Марины Борисовны дрожали, но она мужественно продолжала:
   - Ваш вывод в конце второй главы кажется мне неизящным. Я бы здесь воспользовалась преобразованием Лапласа...
   15
   Гарусов закончил диссертацию точно в срок. Работа получилась хорошая, но не выдающаяся, нормальная кандидатская работа. Отзывы от оппонентов пришли вполне положительные, один: "Безусловно заслуживает", другой: "Без всякого сомнения, заслуживает". Организации тоже поддержали. Наконец назначили день защиты. Гарусов, судя по внешним признакам, не волновался, был спокоен даже сверх обычного. Зато очень переживала Зоя. Черный костюм, в чем защищать, у Гарусова был, еще с Воронежа, когда хорошо жили. Из хозяйственных денег купила Зоя с рук нейлоновую рубашку. В черном костюме, в белой рубашке и с галстуком Гарусов походил на маленького проповедника.
   Заведующий кафедрой, Роман Романович Темин, выступил на защите в качестве научного руководителя. Говорил он о Гарусове весьма одобрительно, хотя и несколько общо: было видно, что работы он не читал и доклада не слушал. Зато Марина Борисовна, в лучшем своем платье и в парикмахерской прическе, очень ее портившей, слушала Гарусова в каком-то трансе, так и приподнималась на своем стуле и шевелила губами вместе с докладчиком.
   Гарусов изложил диссертацию хорошим языком, складно, а главное, кратко: ухитрился даже сэкономить пять минут из двадцати отведенных, чем очень расположил к себе членов ученого совета. На вопросы отвечал ясно и толково, так что произвел на всех очень хорошее впечатление. Только в заключительном слове выкинул неожиданный номер: поблагодарил своего научного руководителя, Марину Борисовну Крицкую. Этот небольшой комический эпизод оживил постную атмосферу. Все засмеялись, и один из членов совета ехидно спросил: "Мы только что слушали вашего научного руководителя, кажется, его звали иначе, и он был мужчиной?" Гарусов не растерялся, попросил извинения у профессора Темина, сказал, что многое почерпнул из его ценных указаний (на самом деле указание было одно: закрыть форточку), но настаивал, что фактически его научным руководителем была Марина Борисовна, идеи которой и были развиты в диссертации. Марина Борисовна слабо пискнула: "Не верьте ему!", но ее слова были встречены смехом собрания.
   Ученый совет, размягченный неожиданным дивертисментом, проголосовал хорошо и дружно: двадцать "за" один "против" (в одном "против" сразу заподозрили профессора Темина, и несправедливо: "против" голосовал один доцент, которого Гарусов, еще студентом, раздражал своей несоразмерной росту солидностью). Марина Борисовна сияла так, словно она только что в муках родила Гарусова.
   После защиты они зашли на кафедру и еще раз, напоследок, посидели за двуединым столом, где столько было переговорено, переспорено, сделано и переделано.
   - Ну вот, Толя, вы и кандидат... Поздравляю вас еще раз, дайте руку.
   Гарусов взял ее руку, чуть изогнутую, как бы для поцелуя, но поцеловать не догадался.
   - Хоть сегодня-то вы счастливы?
   Гарусов с трудом вышел из глубины и сказал:
   - Марина Борисовна, я хорошо понимаю: моя кандидатская степень - в общем, то же, что и Валино высшее образование.
   - Не понимаю.
   - Очень просто. Если бы я был честный человек, я прямо сказал бы на защите, что диссертация не моя, а ваша.
   Марина Борисовна перепугалась:
   - Вы с ума сошли! Не смейте и думать так, не то что говорить! Мало ли кто подхватит, сообщит в ВАК...
   - Отчего бы ВАКу не узнать правду?
   - Правду?! Тут и намека нет на правду! Вы же сами знаете, сколько в диссертации ваших идей...
   - Ни одной,- твердо сказал Гарусов.- Если я обманул людей и выдал эту диссертацию за свою, то...
   - То что?
   - Исключительно из личных соображений. Я не могу уехать из Ленинграда, Вале через год кончать институт.
   Марина Борисовна примолкла. Если правду сказать, она была немного разочарована... Она ждала чего-то другого, более торжественного, более растроганного, она сама не знала, чего ждала. Гарусов выпустил ее руку. Они поднялись.
   "Что ж, ничего не поделаешь,- думала Марина Борисовна,- такой уж он: суховат, но зато глубок. Сыновей же не выбирают..."
   * * *
   На другой день он позвонил и пришел.
   - Вчера была встреча,- сообщил он, и только по нижней губе было видно, что он счастлив.- Вот, подарила мне авторучку.