Страница:
Ее снова душили слезы, и она зарыдала. Его рука случайно упала на ее грудь, мускулистое бедро и колено легли на ее тело. Эрин открыла глаза и слегка повернулась, чтобы взглянуть на его лицо.
Муж казался моложе, когда спал. Напряжение спало, и гранитное лицо, которое всегда скрывало его чувства, было спокойно и красиво. Густые ресницы цвета меда скрывали синеву его глаз, он походил на беззаботного ношу. Полные, резко очерченные губы, были приоткрыты и слегка улыбались. Ему снились, должно быть, сладкие сны. Прядь солнечно-золотистых волос упала ему на лоб, переплетаясь с толстыми дугами бровей. Ей хотелось прикоснуться к ним, почувствовать и нежность, и грубость его волос, смахнуть их с бровей, но она не сделала ого. Волк безмятежно спал. Малейший шорох мог легко разбудить его. Эрин с любовью смотрела на него.
Ее взгляд скользнул по его плечам, и она улыбнулась, когда подумала, как забавно видеть его спящим. Мускулы трепетали под бронзой его кожи даже во сне. Все в нем было гармонично-и крепость, и гладкость, и сила. Золотой король волков… «И я ухожу от него. Я должна», — подумала она с тоской, но потом вдруг представила, что он изменит свое решение этим утром. Возможно, он просто шутил с ней, посмеялся над ней.
Взволнованная своими мыслями, она быстро начала выбираться из постели. Но в это утро он спал крепко. Ни дин мускул не дрогнул на его лице. Эрин встала, слегка пошатываясь от боли в мышцах. Она бросила взгляд на льняную рубаху, которую сбросила ночью. Похвалила себя за то, что ей так легко удалось выскользнуть из постели, но вдруг похолодела от ужаса, услышав настойчивый стук в дверь. Она подбежала к двери, надеясь открыть ее до того, как Олаф проснется.
Перед ней стоял Риг. Он немного подался назад, когда дверь распахнулась и на пороге появилась Эрин, непричесанная, с широко раскрытыми глазами. Риг нес таз с водой для умывания, и вода случайно выплеснулась ему на руки, когда он отпрянул назад.
— Прошу прощения, моя леди, — прошептал он быстро. — Я не знал, пожелаешь ли ты принять ванну, но я все равно принес воду. Твой брат собирается отбыть через два часа. Он просит, чтобы ты была готова…
— Что? — недоумевая переспросила Эрин. Как мог Брайс узнать, что она, наконец, получила разрешение поехать с ним? Олаф не выходил из комнаты с того момента, как согласился на сделку.
— Лорд Олаф объявил прошлым вечером, что ты вместе с Брайсом и Грегори отправишься домой в Тару, — сказал весело Риг, уверенный, что он принес хорошие известия. Улыбка исчезла с его лица при виде огорченной Эрин.
— Что-то не так? Тебе нехорошо? Мне сказать твоему брату, что ты не сможешь отправиться в путешествие?
— О нет, Риг… Нет, нет, нет. Я твердо намереваюсь уехать. — Эрин улыбнулась, не разжимая зубов. — Пожалуйста, скажи моему брату, что я соберу свои вещи быстро и буду готова отбыть, когда он того пожелает.
Эрин потянулась к тазу с водой, продолжая улыбаться. Она повернулась и посмотрела на мужчину, лежащего на кровати. Он мирно спал, его губы по-прежнему улыбались. Она никогда не видела его так сладко спящим. Он и во сне оставался самоуверенным и высокомерным.
Эрин пришла в бешенство. Единственное, что она могла сделать — это не завопить от ярости. Кое-как она справилась с собой и стала медленно приближаться к кровати, четко зная, как ей поступить. На минуту она остановилась, ее глаза сузились. Эрин посмотрела на красивое лицо мужа. Затем подняла таз с водой над его головой и быстро опрокинула его. На Олафа обрушился поток холодной воды.
Его глаза моментально открылись, и он вскочил так быстро, что ей пришлось отступить. Он прорычал, брызгая слюной, с бешеным гневом в голосе:
— Во имя богов, что…
И осекся, когда увидел перед собой Эрин. Глаза ее были сощурены и опасно сверкали, нежные черты лица исказились от ярости. Олаф сжал зубы. Когда он смог снова заговорить, его голос звучал жестко и холодно, в нем слышалось леденящее душу предостережение.
— Мне кажется, Эрин, что ты явно рехнулась.
Когда он двинулся к ней, она метнула в него пустой таз. Это застало его врасплох, и он согнулся от неожиданной боли. Таз угодил ему прямо в живот.
— Обмен! — кричала Эрин с нескрываемой злостью. — Ты подлец, обманщик, гнусный ублюдок! Грязный язычник! Крыса, червь, змея…
Он схватил ее за запястье и швырнул на кровать. Эрин поднялась на колени и начала снова изрыгать проклятия.
— Ты уже сказал, оказывается, что я могу ехать, норвежский ублюдок!
При этих словах он подошел к кровати, оперся на одно колено, схватил Эрин за подбородок и крепко сжал, так что она не могла ни увернуться, ни сопротивляться, чтобы не причинить себе боли.
— Прикуси свой дерзкий язык, Эрин, — сказал он тихо, но с угрозой и предостережением в голосе, стряхивая с волос воду. — Да, я решил вчера вечером, что разрешу тебе поехать. Я никогда не позволял женщине повелевать мною.
Эрин дернулась, пытаясь вырваться.
— Будь ты проклят! — прошипела она, набросившись на него с кулаками. — Пошел ты ко всем чертям…
Олафу понадобилось несколько мгновений, чтобы снова схватить ее запястья и усмирить.
— Смотри, ирландка! — рявкнул он. — Ты пока еще здесь, а я могу легко изменить решение.
Эрин откинула назад голову, и ее волосы разметались по спине, а глаза сверкнули изумрудным огнем.
— Нет, Норвежский пес, больше не предлагай мне ни обмена, ни сделок и оставь свои предостережения! Твои слова больше ничего для меня не значат…
— А ты никогда и не прислушивалась к моим словам, — возразил он, схватив ее снова за запястье. — Если бы ты когда-нибудь сделала так…
— Ты обманул меня! Ты налгал мне! Ты использовал меня…
Олаф вдруг разразился смехом.
— Нет, ирландская ведьма, я только лишь помог твоим чувствам и желаниям выплеснуться наружу. Я думаю, что буду сильно скучать по тебе.
Эрин отчаянно боролась, чтобы вырваться, и, задыхаясь, прошипела:
— В это трудно поверить, лорд Волк, так как ты предпочитал спать где-то еще, когда я была здесь.
— И это беспокоит тебя, ирландка?
Эрин извернулась, чтобы укусить руки, которые держали ее. На этот раз он оказался более проворным, отпустил ее мгновенно, и она повалялась назад. Он склонился к ней, прижав ее руки над ее головой, и посмотрел насмешливо…
— Я не знал, ирландка, что ты решила, что тобой пренебрегают. Я бы быстрее вернулся в свою спальню.
— Отпусти меня! — скрежетала Эрин зубами, пытаясь не замечать, что соприкасается с его обнаженным телом. Но он по-прежнему улыбался.
— Нет, колдунья, я пленник всех твоих настроений. Соблазн делает меня слабым, а бешеная злючка так воспламеняет огонь в моей крови! И я не могу вести себя порядочно, ведь я викинг. И потому что моя надменная принцесса упрямая фурия…
— Будь ты проклят, ты не можешь этого сделать! — завопила Эрин, и что-то в ее голосе затронуло струны в сердце Олафа. — Ты не веришь ни одному моему слову…
— Эрин, — прервал он ее, его голос звучал странно. — Возможно, ты ошибаешься. Я не могу слепо поверить в то, что ты говоришь, — то, что произошло, слишком серьезно. И все же ты ведьма. С тобой я теряю голову. Но ты продолжаешь отвергать меня…
Вдруг Эрин затихла, посмотрев в его глаза. Она пыталась проверить, искренне ли он говорит, пыталась отыскать в его словах хотя бы намек на какие-то чувства.
— Я отвергаю тебя только потому, что я слишком ценю свою свободу, — с трудом прошептала она, ее глаза опять сверкнули гневом. — Но со мной обошлись дурно, меня оскорбили, мой лорд. Говорю тебе, это ты должен просить у меня прощения.
Внезапно он снова рассмеялся, звук его голоса был хриплым.
— Я прошу у тебя прощения, жена, за то, что так долго пренебрегал тобой…
— Оххххх! — проскрежетала Эрин раздраженно. — Нет, Олаф… — начала она, ее глаза расширились, когда она все поняла.
— Меня не проведешь, моя пылкая ведьма! — расхохотался он, его глаза горели страстно. — Я спал около огня в своей спальне, но не мог согреться. Это делает тебя счастливой, жена?
— Я в восторге, — пробормотала она с сарказмом.
— Да, ведьма, я буду страшно скучать по тебе, — прошептал он, и снова она была поражена нежной теплотой в его голосе и даже не заметила, как он быстро освободил ее запястья, и только глубоко вздохнула, когда он двинулся плавно, легко, умело, чтобы войти в нее. Он поцеловал ее, прошептав:
— Да, ведьма, мне будет недоставать тебя как воздуха, как воды для утоления жажды. Не отвергай меня в этот последний раз, не лишай меня этого последнего наслаждения, мне совсем не радостно, что я разрешил тебе уехать.
Жар охватил ее вместе с сильным желанием.
— Могу ли я отвергнуть тебя, если сама хочу того же? — прошептала она.
— Нет, жена, — ответил он хрипло, проникая глубже и глубже, касаясь ее сердца, ее души.
Она тяжело дышала. У нее не было намерения отвергать его. Более того, она жалела сейчас, что покидает его. Ей казалось, что им суждено соединяться каждый раз, когда они бывали рядом.
Она отдавалась ему со страстной напряженностью, сливающейся с его страстью.
ГЛАВА 22
Муж казался моложе, когда спал. Напряжение спало, и гранитное лицо, которое всегда скрывало его чувства, было спокойно и красиво. Густые ресницы цвета меда скрывали синеву его глаз, он походил на беззаботного ношу. Полные, резко очерченные губы, были приоткрыты и слегка улыбались. Ему снились, должно быть, сладкие сны. Прядь солнечно-золотистых волос упала ему на лоб, переплетаясь с толстыми дугами бровей. Ей хотелось прикоснуться к ним, почувствовать и нежность, и грубость его волос, смахнуть их с бровей, но она не сделала ого. Волк безмятежно спал. Малейший шорох мог легко разбудить его. Эрин с любовью смотрела на него.
Ее взгляд скользнул по его плечам, и она улыбнулась, когда подумала, как забавно видеть его спящим. Мускулы трепетали под бронзой его кожи даже во сне. Все в нем было гармонично-и крепость, и гладкость, и сила. Золотой король волков… «И я ухожу от него. Я должна», — подумала она с тоской, но потом вдруг представила, что он изменит свое решение этим утром. Возможно, он просто шутил с ней, посмеялся над ней.
Взволнованная своими мыслями, она быстро начала выбираться из постели. Но в это утро он спал крепко. Ни дин мускул не дрогнул на его лице. Эрин встала, слегка пошатываясь от боли в мышцах. Она бросила взгляд на льняную рубаху, которую сбросила ночью. Похвалила себя за то, что ей так легко удалось выскользнуть из постели, но вдруг похолодела от ужаса, услышав настойчивый стук в дверь. Она подбежала к двери, надеясь открыть ее до того, как Олаф проснется.
Перед ней стоял Риг. Он немного подался назад, когда дверь распахнулась и на пороге появилась Эрин, непричесанная, с широко раскрытыми глазами. Риг нес таз с водой для умывания, и вода случайно выплеснулась ему на руки, когда он отпрянул назад.
— Прошу прощения, моя леди, — прошептал он быстро. — Я не знал, пожелаешь ли ты принять ванну, но я все равно принес воду. Твой брат собирается отбыть через два часа. Он просит, чтобы ты была готова…
— Что? — недоумевая переспросила Эрин. Как мог Брайс узнать, что она, наконец, получила разрешение поехать с ним? Олаф не выходил из комнаты с того момента, как согласился на сделку.
— Лорд Олаф объявил прошлым вечером, что ты вместе с Брайсом и Грегори отправишься домой в Тару, — сказал весело Риг, уверенный, что он принес хорошие известия. Улыбка исчезла с его лица при виде огорченной Эрин.
— Что-то не так? Тебе нехорошо? Мне сказать твоему брату, что ты не сможешь отправиться в путешествие?
— О нет, Риг… Нет, нет, нет. Я твердо намереваюсь уехать. — Эрин улыбнулась, не разжимая зубов. — Пожалуйста, скажи моему брату, что я соберу свои вещи быстро и буду готова отбыть, когда он того пожелает.
Эрин потянулась к тазу с водой, продолжая улыбаться. Она повернулась и посмотрела на мужчину, лежащего на кровати. Он мирно спал, его губы по-прежнему улыбались. Она никогда не видела его так сладко спящим. Он и во сне оставался самоуверенным и высокомерным.
Эрин пришла в бешенство. Единственное, что она могла сделать — это не завопить от ярости. Кое-как она справилась с собой и стала медленно приближаться к кровати, четко зная, как ей поступить. На минуту она остановилась, ее глаза сузились. Эрин посмотрела на красивое лицо мужа. Затем подняла таз с водой над его головой и быстро опрокинула его. На Олафа обрушился поток холодной воды.
Его глаза моментально открылись, и он вскочил так быстро, что ей пришлось отступить. Он прорычал, брызгая слюной, с бешеным гневом в голосе:
— Во имя богов, что…
И осекся, когда увидел перед собой Эрин. Глаза ее были сощурены и опасно сверкали, нежные черты лица исказились от ярости. Олаф сжал зубы. Когда он смог снова заговорить, его голос звучал жестко и холодно, в нем слышалось леденящее душу предостережение.
— Мне кажется, Эрин, что ты явно рехнулась.
Когда он двинулся к ней, она метнула в него пустой таз. Это застало его врасплох, и он согнулся от неожиданной боли. Таз угодил ему прямо в живот.
— Обмен! — кричала Эрин с нескрываемой злостью. — Ты подлец, обманщик, гнусный ублюдок! Грязный язычник! Крыса, червь, змея…
Он схватил ее за запястье и швырнул на кровать. Эрин поднялась на колени и начала снова изрыгать проклятия.
— Ты уже сказал, оказывается, что я могу ехать, норвежский ублюдок!
При этих словах он подошел к кровати, оперся на одно колено, схватил Эрин за подбородок и крепко сжал, так что она не могла ни увернуться, ни сопротивляться, чтобы не причинить себе боли.
— Прикуси свой дерзкий язык, Эрин, — сказал он тихо, но с угрозой и предостережением в голосе, стряхивая с волос воду. — Да, я решил вчера вечером, что разрешу тебе поехать. Я никогда не позволял женщине повелевать мною.
Эрин дернулась, пытаясь вырваться.
— Будь ты проклят! — прошипела она, набросившись на него с кулаками. — Пошел ты ко всем чертям…
Олафу понадобилось несколько мгновений, чтобы снова схватить ее запястья и усмирить.
— Смотри, ирландка! — рявкнул он. — Ты пока еще здесь, а я могу легко изменить решение.
Эрин откинула назад голову, и ее волосы разметались по спине, а глаза сверкнули изумрудным огнем.
— Нет, Норвежский пес, больше не предлагай мне ни обмена, ни сделок и оставь свои предостережения! Твои слова больше ничего для меня не значат…
— А ты никогда и не прислушивалась к моим словам, — возразил он, схватив ее снова за запястье. — Если бы ты когда-нибудь сделала так…
— Ты обманул меня! Ты налгал мне! Ты использовал меня…
Олаф вдруг разразился смехом.
— Нет, ирландская ведьма, я только лишь помог твоим чувствам и желаниям выплеснуться наружу. Я думаю, что буду сильно скучать по тебе.
Эрин отчаянно боролась, чтобы вырваться, и, задыхаясь, прошипела:
— В это трудно поверить, лорд Волк, так как ты предпочитал спать где-то еще, когда я была здесь.
— И это беспокоит тебя, ирландка?
Эрин извернулась, чтобы укусить руки, которые держали ее. На этот раз он оказался более проворным, отпустил ее мгновенно, и она повалялась назад. Он склонился к ней, прижав ее руки над ее головой, и посмотрел насмешливо…
— Я не знал, ирландка, что ты решила, что тобой пренебрегают. Я бы быстрее вернулся в свою спальню.
— Отпусти меня! — скрежетала Эрин зубами, пытаясь не замечать, что соприкасается с его обнаженным телом. Но он по-прежнему улыбался.
— Нет, колдунья, я пленник всех твоих настроений. Соблазн делает меня слабым, а бешеная злючка так воспламеняет огонь в моей крови! И я не могу вести себя порядочно, ведь я викинг. И потому что моя надменная принцесса упрямая фурия…
— Будь ты проклят, ты не можешь этого сделать! — завопила Эрин, и что-то в ее голосе затронуло струны в сердце Олафа. — Ты не веришь ни одному моему слову…
— Эрин, — прервал он ее, его голос звучал странно. — Возможно, ты ошибаешься. Я не могу слепо поверить в то, что ты говоришь, — то, что произошло, слишком серьезно. И все же ты ведьма. С тобой я теряю голову. Но ты продолжаешь отвергать меня…
Вдруг Эрин затихла, посмотрев в его глаза. Она пыталась проверить, искренне ли он говорит, пыталась отыскать в его словах хотя бы намек на какие-то чувства.
— Я отвергаю тебя только потому, что я слишком ценю свою свободу, — с трудом прошептала она, ее глаза опять сверкнули гневом. — Но со мной обошлись дурно, меня оскорбили, мой лорд. Говорю тебе, это ты должен просить у меня прощения.
Внезапно он снова рассмеялся, звук его голоса был хриплым.
— Я прошу у тебя прощения, жена, за то, что так долго пренебрегал тобой…
— Оххххх! — проскрежетала Эрин раздраженно. — Нет, Олаф… — начала она, ее глаза расширились, когда она все поняла.
— Меня не проведешь, моя пылкая ведьма! — расхохотался он, его глаза горели страстно. — Я спал около огня в своей спальне, но не мог согреться. Это делает тебя счастливой, жена?
— Я в восторге, — пробормотала она с сарказмом.
— Да, ведьма, я буду страшно скучать по тебе, — прошептал он, и снова она была поражена нежной теплотой в его голосе и даже не заметила, как он быстро освободил ее запястья, и только глубоко вздохнула, когда он двинулся плавно, легко, умело, чтобы войти в нее. Он поцеловал ее, прошептав:
— Да, ведьма, мне будет недоставать тебя как воздуха, как воды для утоления жажды. Не отвергай меня в этот последний раз, не лишай меня этого последнего наслаждения, мне совсем не радостно, что я разрешил тебе уехать.
Жар охватил ее вместе с сильным желанием.
— Могу ли я отвергнуть тебя, если сама хочу того же? — прошептала она.
— Нет, жена, — ответил он хрипло, проникая глубже и глубже, касаясь ее сердца, ее души.
Она тяжело дышала. У нее не было намерения отвергать его. Более того, она жалела сейчас, что покидает его. Ей казалось, что им суждено соединяться каждый раз, когда они бывали рядом.
Она отдавалась ему со страстной напряженностью, сливающейся с его страстью.
ГЛАВА 22
Шел снег, легкие снежинки красиво кружились в воздухе, падая на шерстяной плащ и черные волосы Эрин, образуя неповторимый узор.
Она устала от утомительной езды и холода. Они достигли последнего холма, за которым начинались долины Тары. Предчувствие встречи с родными и близость дома поднимали ее настроение.
Она смотрела вперед. На укреплении, окаймлявшем Тару, она увидела силуэт мужчины. Эрин сощурилась, копыта ее лошади тем временем продолжали отбивать монотонный ритм. Подъехав ближе, она рассмотрела человека, и радостный трепет охватил ее. Она узнала его. Он был высокий, стройный, борода и волосы еще больше поседели. Гордое лицо бороздили морщины — свидетельство дум и забот. «Какое худое у него лицо!» — с грустью подумала Эрин.
Она сжала пятками бока кобылы и помчалась вперед. Снег и земля летели из-под копыт лошади, когда она неслась, преодолевая расстояние, разделявшее их.
Аэд увидел, что она едет к нему, его старое сердце на мгновение остановилось, а потом забилось в бешеном ритме. Он, как и всегда, радостно поразился, что это была его любимая дочь с ее врожденной грацией и сказочной красотой. Это казалось картинкой из прекрасного сна, в котором юная всадница неслась на лошади, осыпанная бриллиантами снежинок.
Приближается… она к нему приближается. Он тревожно посмотрел ей в лицо, когда она подъехала, хотел обнять ее, как обнимают ребенка, но она была уже давно не ребенок, Аэд боялся, что будет отвергнут, и это удерживало его. Перед ним мгновенно прошли картины прошлого. Эрин, делающая первые шаги на неустойчивых ножках, Эрин, летящая к нему, чтобы первой обнять его, когда он возвращался с полей сражений… и всегда ослепительный изумрудный блеск в ее глазах.
Поравнявшись с отцом, Эрин спрыгнула с лошади. Нерешительно он посмотрел ей в глаза. Аэд едва успел увидеть их сверкание, как она бросилась в его объятия.
— Отец, — прошептала она, и слезы радости полились у нее из глаз. Он понял, что прощен.
Эрик окинул взглядом стол. Сегодня Мойра подарила Сигурду здоровую девочку, и викинги, готовые праздновать по любому поводу, устроили пир. Мужчины распивали эль и, шатаясь, расходились по комнатам. Некоторые из них уже валялись на полу. Чья-то рука лежала на столе рядом с Эриком. Он приподнял ее и отпустил. Она упала, как мертвая, и мужчина едва двинулся со стоном, чтобы занять более удобное положение. Эрик засмеялся, допивая свой эль. Он думал о брате. Волк пил вместе со всеми, но казалось, что эль на него совершенно не действует. Ничто не могло снять его напряженности. Эрик снова усмехнулся. Волк встретил достойного противника в лице ирландки. Чем больше проходило времени со дня ее отъезда, тем мрачнее он становился. «Мы все дураки, — размышлял Эрик. — Мы не замечаем, что проиграли». У Олафа дела шли хорошо. Дублин жил в мире и согласии со своими жителями. Подвалы забиты мясом, зерном, медом и элем. За полями ухаживали заботливые руки ирландцев и викингов. Олаф был хитер. Он знал, когда вести войну, а когда подумать о мире. Он завоевал уважение и преданность.
Тяжелые двери в залу распахнулись, и Эрик резко обернулся. Вошел брат, трезвый и грозный.
Олаф взглянул на Эрика и подошел к огню, чтобы согреть руки.
— Что, брат? Ты все еще сидишь прямо? И в одиночестве? Я думал, что в Дублине останется немного девушек к твоему отъезду.
Эрик усмехнулся.
— Брат, иногда по ночам я предпочитаю наблюдать. Только одной девушке в этой зале я позволил бы пленить мое сердце, и, увы, я должен называть ее сестрой.
Олаф застонал, потянувшись за кружкой с элем.
— Кажется, она уже завоевала твое сердце, брат. Эрик пожал плечами.
— А твое собственное?
— Я не отдавал своего сердца. Я уже сделал так однажды, и боль, когда оно разбилось, была посильнее, чем от датского топора.
— Гренилде умерла, Олаф. А ты живешь, и твоя ирландская красавица тоже.
— Да, — проговорил Олаф горько. — Ирландская красавица. Скалы прекрасны, мой брат, так же как и море, но все это таит в себе опасность.
Эрик встал и выпрямился.
— Олаф, ты сделался великим принцем, могущественным воином и самым мудрым из королей. Ты силен, ты знаешь свою силу и, тем не менее, ты всегда милосерден. У тебя способность прощать тех, кто обидел тебя, и отдавать то, что ты взял. Ты осторожен и рассудителен. И, тем не менее, так случилось, что ты осудил самого благородного и душевного человека из всех, кого ты завоевал. Ты бесстрашен в сражении, где рискуешь своей жизнью, а в самой жизни, брат, я думаю, ты не смел. Сделай по-другому. Рассуди как король Волков, а не как муж. Ты скучаешь по своей жене. Пойди к ней. Забери ее.
Олаф посмотрел на своего брата, едва сдерживая гнев. Но Эрик не боялся его гнева. Как он сказал, Олаф — человек справедливый: он не будет искать мести, если не прав.
— Брат, — наконец произнес Олаф холодно. — Неужели море не манит тебя? Не настало ли время возвращаться домой, викинг?
Эрик состроил унылую гримасу.
— Пусть будет так, Волк. Но подумай, может быть, ты захочешь, чтобы я остался здесь, пока ты будешь в путешествии. Я помогу Сигурду, если на Дублин нападут в твое отсутствие.
Олаф открыл рот, чтобы заговорить, но осекся. Он смотрел на огонь в очаге.
— Да, брат, я намереваюсь поехать и привезти ее домой. Мой сын родится во дворце викингов, в Дублине.
Эрик лишь улыбнулся в ответ, выходя из залы и оставляя Олафа наедине с его мыслями.
Было холодно, но Эрин, тепло одетая, не боялась свежего воздуха. В часовне душно. Монахи шептали молитвы, а она стояла на коленях и крепилась только ради матери. Если действительно существует жизнь на небесах, Лейт и Феннен попадут туда; у них только юношеские грехи. Если Бог существует, он примет таких людей независимо от того, что о них говорили и что было сделано другими от их имени.
Она глубоко вдохнула утренний воздух и печально улыбнулась, глядя на дома в долине Тары. Она горячо любила Тару. Под блестящим покрывалом из чистого белого снега резиденция ирландских королей казалась ей еще более величественной и прекрасной. Никогда в своей жизни Эрин не забудет Тару, не перестанет думать о ней как о своем любимом доме, доме детства. Ручей, где она играла со своими братьями, изумрудно-зеленые склоны Грианан, где она сидела много раз с Маэве, пытаясь научиться делать аккуратные маленькие стежки в своем рукоделии.
Эрин была рада, что приехала. Она жаждала увидеть мать. Горе состарило Маэве. Эрин знала, что ее присутствие было для матери как целебное зелье. Мать волновало положение Эрин. Время, проведенное вдвоем, прекрасно для них обеих. Маэве чувствовала необходимость излить свою любовь к дочери, и Эрин буквально купалась в лучах материнской ласки.
Аэд испытывал огромную радость по случаю приезда Эрин. Для нее видеть его лицо, освещенное улыбкой, было счастьем, ради которого стоило совершить долгое путешествие по горам и долинам, Эрин сбросила тяжелый камень с его сердца, что явилось утешением и для нее самой. Она проводила с ним много часов, и это было время величайшей и трогательной любви, которую она сохранит в своей памяти на всю жизнь.
Да, она была рада, рада, что вернулась домой.
И, тем не менее, она испытывала болезненное чувство потери, чувство тоски по другому ее дому. Если этот дом был домом ее детства, Дублин стал домом Эрин-женщины. Величественные постройки из камня, аккуратные деревянные тротуары, огромная зала, где застолье начиналось в присутствии короля и королевы, ее комната наверху с теплым очагом… и ее муж. Сколько ночей она лежала там одна? И сколько — с ним? Но, даже будучи одна, она знала, что лежит в его кровати, и это само по себе было приятно. Дотрагивался ли он когда-нибудь, думала Эрин, до того места на простыне, где лежала она, представлял ли, что овладевает ею, мечтал ли, просыпаясь, чтобы она была там, около него, желал ли обнять ее?
Мыслями Эрин возвращалась в Дублин. Она улыбнулась, вспомнив о гонце, который доставил ей весть, что Мойра родила дочь. Как ей хотелось посмотреть на новорожденного младенца! Видя радость Эрин, гонец пустился в детальные описания радостного события — и она весело хохотала, когда услышала, что гигант Сигурд расплакался от счастья и той же ночью напился до бесчувствия.
Но Эрин опечалилась, и норвежец, доставивший известие, покраснел и смутился, когда она спросила, не передал ли ей что-нибудь Олаф. Нет, он не передавал ни слова…
Эрин быстро обернулась, когда услышала шаги сзади, и улыбка снова озарила ее лицо: к ней направлялся отец. Она лгала ему с момента своего приезда, радостно смеясь, но с болью в сердце. Она заверяла его, что все хорошо.
— Я дочь своего отца, Ард-Риг, — напомнила ему Эрин. — Я всегда буду идти своим путем и найду в себе силы.
Аэд улыбнулся в ответ и потом пожурил ее.
— Становится холоднее, дочь. Давай вернемся в дом, и ты погреешься у огня. Мы ведь не хотим, чтобы ты или твой ребенок простудились.
Эрин приняла руку отца почтительно, но с внутренним раздражением. Олаф не мог бы найти более строгих сторожей, чем ее родители. Они следили за ней с неусыпным усердием.
— Твои руки замерзли, — распекал ее Аэд. Эрин засмеялась.
— Отец, все в порядке. Совсем не холодно.
Не обращая внимания на ее слова, он крепко обнял ее.
— Да, Эрин, ты выглядишь прекрасно. Совсем как твоя мать в таком положении. С каждым последующим ребенком, которого она носила, она выглядела еще более мило, и ни одного дня она не чувствовала себя больной.
— Ну, я очень рада, что похожа на мать, — ответила Эрин. — Я часто хочу спать, но мне совсем не плохо.
Какое-то время они шли молча, но когда приблизились к дому Ард-Рига в долине, Аэд остановился. Он внимательно посмотрел на Эрин, и она опять подумала-как же он о ней беспокоится.
— Ты смотришь в сторону Дублина, дочь, — сказал он задумчиво. — О чем ты думаешь? Эрин пожала плечами.
— Ничего особенного, отец. Я думаю о Мойре, наверное. Я страшно хочу поглядеть на ее младенца.
— Ты не хочешь увидеть своего мужа? Эрин опять пожала плечами.
— Он редко бывал дома, когда я уехала, отец. У него много дел, у него гостит родственник. Если он сможет посетить Фаис, то приедет через несколько недель. Но, возможно, у него не получится это. Война оторвала его от строительства, а строительство — его цель, он так мечтал об этом.
Эрин не могла признаться отцу, что Олаф не приедет. И она была в этом почти уверена. Она отяжелела, ей были вредны страсти, для которых требовалось гибкое и подвижное тело. Хотя слова мужа заронили надежду в ее сердце, она была убеждена, что он по-прежнему считает ее предательницей.
Аэд опустил глаза. Он помолчал, потом опять заговорил:
— Он приедет за тобой, Эрин. Он непременно захочет, чтобы его ребенок родился в Дублине.
Снова Аэд замолчал, и вдруг его руки, такие сильные в бою и такие нежные сейчас, обняли ее, и он прижал к груди свое родное дитя.
— Я боюсь за тебя, Эрин. Мергвин что-то шептал об опасности, которую он не может разгадать. Он не может разглядеть…
Холодок пробежал по телу Эрин, но она заставила себя улыбнуться.
— Отец, какая опасность? У меня больше не будет тревог, мне же нельзя бегать, я должна медленно передвигаться! Здесь или там — я скоро стану матерью и займусь своим ребенком!
Ее слова, казалось, успокоили немного Аэда.
— Знаешь ли, старый друид был здесь, он хотел повидаться с тобой.
Эрин нахмурилась.
— Был здесь? Почему он ушел, не повидав меня? Аэд опустил глаза и, забыв про его возраст, Эрин подумала, что он выглядит как нашкодивший школяр.
— Мы как две старые белки постоянно пререкались. И он ушел, так мы раздражали друг друга, мы были поистине капризными стариками.
Эрин откинула голову и рассмеялась, думая об отце и о Мергвине, старых друзьях, состязающихся в остроумии и мудрости.
— Я думаю, — сказала она отцу весело, — что увижу Мергвина достаточно скоро. Я хорошо его знаю и чувствую, что он придет посмотреть на ребенка…
Она внезапно смолкла, у нее перехватило дыхание, и она замерла: ребенок причинял ей беспокойство.
— Эрин, что с тобой? — тревожно спросил Аэд. Снова она рассмеялась, хватая отца за руку.
— Потрогай, отец! Это твой внук стучит! Сильный, крепкий и решительный. Это был настоящий ирландский удар, как тебе кажется, отец?
Аэд засмеялся вместе с ней.
— Не забывай о силе его предка, — предупредил он мягко.
Аэд пропустил Эрин впереди себя в залу. «Пусть это будет сын, Боже!» — молил он про себя.
Эрин покорно съела суп, приготовленный матерью, и поспешила в свою комнату, ей хотелось побыть одной. Здесь Эрин чувствовала себя в безопасности. Она придвинулась поближе к огню. Обвив руками колени, пыталась подавить страх. Как ей лучше поступить? Вырастить своего ребенка как ирландца в стенах главной королевской резиденции острова в окружении тех, кто любит ее и уже полюбил ее ребенка? Или…
«Этого никогда не случится», — думала она, слегка побледнев. Олаф хотел этого ребенка… если ребенок будет таким, каким он хотел. Нет, он приедет. Он приедет, в конце концов.
Она положила подбородок на колени. Как он развлекал себя? — интересовало ее. Без сомнения, иногда он бывал рад, что освободился от нее. Он мог искать более веселой игры, она оставила его одного, и он был волен делать это, не боясь упрека.
Эрин справилась со слезами, это теперь ей часто приходилось делать. Она любила мужа так сильно! Любовь стала частью ее существа, ее разума, ее души, ее сердца. Но она не могла отдать ему эту любовь. Все, что она могла предложить ему — это непреклонную гордость. Свою гордость и достоинство она не могла ни на что променять, даже на решительность и выносливость, которые поддержали бы ее, если бы она чего-нибудь лишилась. Пока ее мечты не станут реальностью.
Она могла закрыть глаза и наивно представить себе Олафа с его единственной слабостью — его любовью к ней. Она представляла туманный зеленый берег и Олафа, такого благородного и все же покорного, просящего ее сердца.
Эрин вздохнула. Детские фантазии. Она не должна позволять себе желать невозможного. Все, что она могла сделать — это молиться, чтобы у нее хватило сил прожить жизнь с достоинством, подобающим дочери Ард-Рига.
Скоро у нее будет ребенок. Новые непривычные для Эрин ощущения удивляли ее. С каждым толчком внутри себя она все больше любила живое существо, которое носила. Ее ребенок… его ребенок…
Она внезапно задрожала, вспомнив, как они расстались. Минуты их страсти возвращались к ней часто, принося с собой усталость и головокружение.
Когда они расставались, думала она печально, она чувствовала себя униженной, будто оказалась на поле сражения, у палаток, которые разбили воины. Не важно, убеждала она себя. Она встретит его с достоинством, в своем лучшем одеянии, шерстяном плаще, отороченном мехом лисицы. В волосах будут сверкать алмазы.
Эрин закрыла глаза и попыталась представить, что она скажет: «Добро пожаловать в Тару, повелитель Дублина. Заверяю тебя, что ты получишь все, что тебе потребуется, так как в королевстве Ард-Рига приложат все усилия, чтобы хорошо обслужить тебя».
Ее мечты прервал шум за дверью. Она открыла глаза и уже собралась подняться, как, к ее изумлению, дверь вдруг распахнулась..
То, что она увидела, было поистине невероятно. Перед ней стоял Олаф!
Он заслонил собой небольшой дверной проем. На нем был голубой королевский плащ, красиво гармонирующий с синевой глаз. Борода и волосы были аккуратно подстрижены, лицо — как будто высечено из гранита. Едва заметная улыбка коснулась его полных губ, когда он увидел ее.
Эрин задрожала при виде Олафа от приятного ощущения его близости. Это был он, в великолепном королевском облачении, он, который не нуждался в защите своего достоинства. И она, должно быть, казалась брошенной ненужной вещью.
«Она: Похожая на лесную фею», — подумал Олаф. Эрин поджала под себя голые ноги, а ее большие изумленные глаза — как красивое летнее поле. Тонкая белая рубаха открывала больше, чем скрывала, и волна чувственности захлестнула его. Он хотел броситься к ней, нежно обнять ее, дотронуться слегка до ее живота. Но он не мог. Он застыл в дверном проеме, думая, что она, вероятно, гневно и холодно отвергнет его.
Казалось, он лишился дара речи. Из-за досадной слабости Волк не мог двинуться дальше.
Она устала от утомительной езды и холода. Они достигли последнего холма, за которым начинались долины Тары. Предчувствие встречи с родными и близость дома поднимали ее настроение.
Она смотрела вперед. На укреплении, окаймлявшем Тару, она увидела силуэт мужчины. Эрин сощурилась, копыта ее лошади тем временем продолжали отбивать монотонный ритм. Подъехав ближе, она рассмотрела человека, и радостный трепет охватил ее. Она узнала его. Он был высокий, стройный, борода и волосы еще больше поседели. Гордое лицо бороздили морщины — свидетельство дум и забот. «Какое худое у него лицо!» — с грустью подумала Эрин.
Она сжала пятками бока кобылы и помчалась вперед. Снег и земля летели из-под копыт лошади, когда она неслась, преодолевая расстояние, разделявшее их.
Аэд увидел, что она едет к нему, его старое сердце на мгновение остановилось, а потом забилось в бешеном ритме. Он, как и всегда, радостно поразился, что это была его любимая дочь с ее врожденной грацией и сказочной красотой. Это казалось картинкой из прекрасного сна, в котором юная всадница неслась на лошади, осыпанная бриллиантами снежинок.
Приближается… она к нему приближается. Он тревожно посмотрел ей в лицо, когда она подъехала, хотел обнять ее, как обнимают ребенка, но она была уже давно не ребенок, Аэд боялся, что будет отвергнут, и это удерживало его. Перед ним мгновенно прошли картины прошлого. Эрин, делающая первые шаги на неустойчивых ножках, Эрин, летящая к нему, чтобы первой обнять его, когда он возвращался с полей сражений… и всегда ослепительный изумрудный блеск в ее глазах.
Поравнявшись с отцом, Эрин спрыгнула с лошади. Нерешительно он посмотрел ей в глаза. Аэд едва успел увидеть их сверкание, как она бросилась в его объятия.
— Отец, — прошептала она, и слезы радости полились у нее из глаз. Он понял, что прощен.
Эрик окинул взглядом стол. Сегодня Мойра подарила Сигурду здоровую девочку, и викинги, готовые праздновать по любому поводу, устроили пир. Мужчины распивали эль и, шатаясь, расходились по комнатам. Некоторые из них уже валялись на полу. Чья-то рука лежала на столе рядом с Эриком. Он приподнял ее и отпустил. Она упала, как мертвая, и мужчина едва двинулся со стоном, чтобы занять более удобное положение. Эрик засмеялся, допивая свой эль. Он думал о брате. Волк пил вместе со всеми, но казалось, что эль на него совершенно не действует. Ничто не могло снять его напряженности. Эрик снова усмехнулся. Волк встретил достойного противника в лице ирландки. Чем больше проходило времени со дня ее отъезда, тем мрачнее он становился. «Мы все дураки, — размышлял Эрик. — Мы не замечаем, что проиграли». У Олафа дела шли хорошо. Дублин жил в мире и согласии со своими жителями. Подвалы забиты мясом, зерном, медом и элем. За полями ухаживали заботливые руки ирландцев и викингов. Олаф был хитер. Он знал, когда вести войну, а когда подумать о мире. Он завоевал уважение и преданность.
Тяжелые двери в залу распахнулись, и Эрик резко обернулся. Вошел брат, трезвый и грозный.
Олаф взглянул на Эрика и подошел к огню, чтобы согреть руки.
— Что, брат? Ты все еще сидишь прямо? И в одиночестве? Я думал, что в Дублине останется немного девушек к твоему отъезду.
Эрик усмехнулся.
— Брат, иногда по ночам я предпочитаю наблюдать. Только одной девушке в этой зале я позволил бы пленить мое сердце, и, увы, я должен называть ее сестрой.
Олаф застонал, потянувшись за кружкой с элем.
— Кажется, она уже завоевала твое сердце, брат. Эрик пожал плечами.
— А твое собственное?
— Я не отдавал своего сердца. Я уже сделал так однажды, и боль, когда оно разбилось, была посильнее, чем от датского топора.
— Гренилде умерла, Олаф. А ты живешь, и твоя ирландская красавица тоже.
— Да, — проговорил Олаф горько. — Ирландская красавица. Скалы прекрасны, мой брат, так же как и море, но все это таит в себе опасность.
Эрик встал и выпрямился.
— Олаф, ты сделался великим принцем, могущественным воином и самым мудрым из королей. Ты силен, ты знаешь свою силу и, тем не менее, ты всегда милосерден. У тебя способность прощать тех, кто обидел тебя, и отдавать то, что ты взял. Ты осторожен и рассудителен. И, тем не менее, так случилось, что ты осудил самого благородного и душевного человека из всех, кого ты завоевал. Ты бесстрашен в сражении, где рискуешь своей жизнью, а в самой жизни, брат, я думаю, ты не смел. Сделай по-другому. Рассуди как король Волков, а не как муж. Ты скучаешь по своей жене. Пойди к ней. Забери ее.
Олаф посмотрел на своего брата, едва сдерживая гнев. Но Эрик не боялся его гнева. Как он сказал, Олаф — человек справедливый: он не будет искать мести, если не прав.
— Брат, — наконец произнес Олаф холодно. — Неужели море не манит тебя? Не настало ли время возвращаться домой, викинг?
Эрик состроил унылую гримасу.
— Пусть будет так, Волк. Но подумай, может быть, ты захочешь, чтобы я остался здесь, пока ты будешь в путешествии. Я помогу Сигурду, если на Дублин нападут в твое отсутствие.
Олаф открыл рот, чтобы заговорить, но осекся. Он смотрел на огонь в очаге.
— Да, брат, я намереваюсь поехать и привезти ее домой. Мой сын родится во дворце викингов, в Дублине.
Эрик лишь улыбнулся в ответ, выходя из залы и оставляя Олафа наедине с его мыслями.
Было холодно, но Эрин, тепло одетая, не боялась свежего воздуха. В часовне душно. Монахи шептали молитвы, а она стояла на коленях и крепилась только ради матери. Если действительно существует жизнь на небесах, Лейт и Феннен попадут туда; у них только юношеские грехи. Если Бог существует, он примет таких людей независимо от того, что о них говорили и что было сделано другими от их имени.
Она глубоко вдохнула утренний воздух и печально улыбнулась, глядя на дома в долине Тары. Она горячо любила Тару. Под блестящим покрывалом из чистого белого снега резиденция ирландских королей казалась ей еще более величественной и прекрасной. Никогда в своей жизни Эрин не забудет Тару, не перестанет думать о ней как о своем любимом доме, доме детства. Ручей, где она играла со своими братьями, изумрудно-зеленые склоны Грианан, где она сидела много раз с Маэве, пытаясь научиться делать аккуратные маленькие стежки в своем рукоделии.
Эрин была рада, что приехала. Она жаждала увидеть мать. Горе состарило Маэве. Эрин знала, что ее присутствие было для матери как целебное зелье. Мать волновало положение Эрин. Время, проведенное вдвоем, прекрасно для них обеих. Маэве чувствовала необходимость излить свою любовь к дочери, и Эрин буквально купалась в лучах материнской ласки.
Аэд испытывал огромную радость по случаю приезда Эрин. Для нее видеть его лицо, освещенное улыбкой, было счастьем, ради которого стоило совершить долгое путешествие по горам и долинам, Эрин сбросила тяжелый камень с его сердца, что явилось утешением и для нее самой. Она проводила с ним много часов, и это было время величайшей и трогательной любви, которую она сохранит в своей памяти на всю жизнь.
Да, она была рада, рада, что вернулась домой.
И, тем не менее, она испытывала болезненное чувство потери, чувство тоски по другому ее дому. Если этот дом был домом ее детства, Дублин стал домом Эрин-женщины. Величественные постройки из камня, аккуратные деревянные тротуары, огромная зала, где застолье начиналось в присутствии короля и королевы, ее комната наверху с теплым очагом… и ее муж. Сколько ночей она лежала там одна? И сколько — с ним? Но, даже будучи одна, она знала, что лежит в его кровати, и это само по себе было приятно. Дотрагивался ли он когда-нибудь, думала Эрин, до того места на простыне, где лежала она, представлял ли, что овладевает ею, мечтал ли, просыпаясь, чтобы она была там, около него, желал ли обнять ее?
Мыслями Эрин возвращалась в Дублин. Она улыбнулась, вспомнив о гонце, который доставил ей весть, что Мойра родила дочь. Как ей хотелось посмотреть на новорожденного младенца! Видя радость Эрин, гонец пустился в детальные описания радостного события — и она весело хохотала, когда услышала, что гигант Сигурд расплакался от счастья и той же ночью напился до бесчувствия.
Но Эрин опечалилась, и норвежец, доставивший известие, покраснел и смутился, когда она спросила, не передал ли ей что-нибудь Олаф. Нет, он не передавал ни слова…
Эрин быстро обернулась, когда услышала шаги сзади, и улыбка снова озарила ее лицо: к ней направлялся отец. Она лгала ему с момента своего приезда, радостно смеясь, но с болью в сердце. Она заверяла его, что все хорошо.
— Я дочь своего отца, Ард-Риг, — напомнила ему Эрин. — Я всегда буду идти своим путем и найду в себе силы.
Аэд улыбнулся в ответ и потом пожурил ее.
— Становится холоднее, дочь. Давай вернемся в дом, и ты погреешься у огня. Мы ведь не хотим, чтобы ты или твой ребенок простудились.
Эрин приняла руку отца почтительно, но с внутренним раздражением. Олаф не мог бы найти более строгих сторожей, чем ее родители. Они следили за ней с неусыпным усердием.
— Твои руки замерзли, — распекал ее Аэд. Эрин засмеялась.
— Отец, все в порядке. Совсем не холодно.
Не обращая внимания на ее слова, он крепко обнял ее.
— Да, Эрин, ты выглядишь прекрасно. Совсем как твоя мать в таком положении. С каждым последующим ребенком, которого она носила, она выглядела еще более мило, и ни одного дня она не чувствовала себя больной.
— Ну, я очень рада, что похожа на мать, — ответила Эрин. — Я часто хочу спать, но мне совсем не плохо.
Какое-то время они шли молча, но когда приблизились к дому Ард-Рига в долине, Аэд остановился. Он внимательно посмотрел на Эрин, и она опять подумала-как же он о ней беспокоится.
— Ты смотришь в сторону Дублина, дочь, — сказал он задумчиво. — О чем ты думаешь? Эрин пожала плечами.
— Ничего особенного, отец. Я думаю о Мойре, наверное. Я страшно хочу поглядеть на ее младенца.
— Ты не хочешь увидеть своего мужа? Эрин опять пожала плечами.
— Он редко бывал дома, когда я уехала, отец. У него много дел, у него гостит родственник. Если он сможет посетить Фаис, то приедет через несколько недель. Но, возможно, у него не получится это. Война оторвала его от строительства, а строительство — его цель, он так мечтал об этом.
Эрин не могла признаться отцу, что Олаф не приедет. И она была в этом почти уверена. Она отяжелела, ей были вредны страсти, для которых требовалось гибкое и подвижное тело. Хотя слова мужа заронили надежду в ее сердце, она была убеждена, что он по-прежнему считает ее предательницей.
Аэд опустил глаза. Он помолчал, потом опять заговорил:
— Он приедет за тобой, Эрин. Он непременно захочет, чтобы его ребенок родился в Дублине.
Снова Аэд замолчал, и вдруг его руки, такие сильные в бою и такие нежные сейчас, обняли ее, и он прижал к груди свое родное дитя.
— Я боюсь за тебя, Эрин. Мергвин что-то шептал об опасности, которую он не может разгадать. Он не может разглядеть…
Холодок пробежал по телу Эрин, но она заставила себя улыбнуться.
— Отец, какая опасность? У меня больше не будет тревог, мне же нельзя бегать, я должна медленно передвигаться! Здесь или там — я скоро стану матерью и займусь своим ребенком!
Ее слова, казалось, успокоили немного Аэда.
— Знаешь ли, старый друид был здесь, он хотел повидаться с тобой.
Эрин нахмурилась.
— Был здесь? Почему он ушел, не повидав меня? Аэд опустил глаза и, забыв про его возраст, Эрин подумала, что он выглядит как нашкодивший школяр.
— Мы как две старые белки постоянно пререкались. И он ушел, так мы раздражали друг друга, мы были поистине капризными стариками.
Эрин откинула голову и рассмеялась, думая об отце и о Мергвине, старых друзьях, состязающихся в остроумии и мудрости.
— Я думаю, — сказала она отцу весело, — что увижу Мергвина достаточно скоро. Я хорошо его знаю и чувствую, что он придет посмотреть на ребенка…
Она внезапно смолкла, у нее перехватило дыхание, и она замерла: ребенок причинял ей беспокойство.
— Эрин, что с тобой? — тревожно спросил Аэд. Снова она рассмеялась, хватая отца за руку.
— Потрогай, отец! Это твой внук стучит! Сильный, крепкий и решительный. Это был настоящий ирландский удар, как тебе кажется, отец?
Аэд засмеялся вместе с ней.
— Не забывай о силе его предка, — предупредил он мягко.
Аэд пропустил Эрин впереди себя в залу. «Пусть это будет сын, Боже!» — молил он про себя.
Эрин покорно съела суп, приготовленный матерью, и поспешила в свою комнату, ей хотелось побыть одной. Здесь Эрин чувствовала себя в безопасности. Она придвинулась поближе к огню. Обвив руками колени, пыталась подавить страх. Как ей лучше поступить? Вырастить своего ребенка как ирландца в стенах главной королевской резиденции острова в окружении тех, кто любит ее и уже полюбил ее ребенка? Или…
«Этого никогда не случится», — думала она, слегка побледнев. Олаф хотел этого ребенка… если ребенок будет таким, каким он хотел. Нет, он приедет. Он приедет, в конце концов.
Она положила подбородок на колени. Как он развлекал себя? — интересовало ее. Без сомнения, иногда он бывал рад, что освободился от нее. Он мог искать более веселой игры, она оставила его одного, и он был волен делать это, не боясь упрека.
Эрин справилась со слезами, это теперь ей часто приходилось делать. Она любила мужа так сильно! Любовь стала частью ее существа, ее разума, ее души, ее сердца. Но она не могла отдать ему эту любовь. Все, что она могла предложить ему — это непреклонную гордость. Свою гордость и достоинство она не могла ни на что променять, даже на решительность и выносливость, которые поддержали бы ее, если бы она чего-нибудь лишилась. Пока ее мечты не станут реальностью.
Она могла закрыть глаза и наивно представить себе Олафа с его единственной слабостью — его любовью к ней. Она представляла туманный зеленый берег и Олафа, такого благородного и все же покорного, просящего ее сердца.
Эрин вздохнула. Детские фантазии. Она не должна позволять себе желать невозможного. Все, что она могла сделать — это молиться, чтобы у нее хватило сил прожить жизнь с достоинством, подобающим дочери Ард-Рига.
Скоро у нее будет ребенок. Новые непривычные для Эрин ощущения удивляли ее. С каждым толчком внутри себя она все больше любила живое существо, которое носила. Ее ребенок… его ребенок…
Она внезапно задрожала, вспомнив, как они расстались. Минуты их страсти возвращались к ней часто, принося с собой усталость и головокружение.
Когда они расставались, думала она печально, она чувствовала себя униженной, будто оказалась на поле сражения, у палаток, которые разбили воины. Не важно, убеждала она себя. Она встретит его с достоинством, в своем лучшем одеянии, шерстяном плаще, отороченном мехом лисицы. В волосах будут сверкать алмазы.
Эрин закрыла глаза и попыталась представить, что она скажет: «Добро пожаловать в Тару, повелитель Дублина. Заверяю тебя, что ты получишь все, что тебе потребуется, так как в королевстве Ард-Рига приложат все усилия, чтобы хорошо обслужить тебя».
Ее мечты прервал шум за дверью. Она открыла глаза и уже собралась подняться, как, к ее изумлению, дверь вдруг распахнулась..
То, что она увидела, было поистине невероятно. Перед ней стоял Олаф!
Он заслонил собой небольшой дверной проем. На нем был голубой королевский плащ, красиво гармонирующий с синевой глаз. Борода и волосы были аккуратно подстрижены, лицо — как будто высечено из гранита. Едва заметная улыбка коснулась его полных губ, когда он увидел ее.
Эрин задрожала при виде Олафа от приятного ощущения его близости. Это был он, в великолепном королевском облачении, он, который не нуждался в защите своего достоинства. И она, должно быть, казалась брошенной ненужной вещью.
«Она: Похожая на лесную фею», — подумал Олаф. Эрин поджала под себя голые ноги, а ее большие изумленные глаза — как красивое летнее поле. Тонкая белая рубаха открывала больше, чем скрывала, и волна чувственности захлестнула его. Он хотел броситься к ней, нежно обнять ее, дотронуться слегка до ее живота. Но он не мог. Он застыл в дверном проеме, думая, что она, вероятно, гневно и холодно отвергнет его.
Казалось, он лишился дара речи. Из-за досадной слабости Волк не мог двинуться дальше.