Григорьева Ольга. Ладога

   Я подняла глаза на Голбечника:
   – А волх?
   – Волх Магуре обещал, – потупился тот. – Да ты о нем не волнуйся – волху его дорога давно ведома. Он с пути не свернет, даже если встретит кончину лютую, а ведогонов твоих спасать надо…
   Надо. И знаю как…
   Ядун из бани пришел веселый, распаренный, даже румянец на впалых щеках проступил. Бросил на лавку мокрое полотенце, покосился на меня:
   – Все упрямишься?
   Я собралась с духом, попросила прощения у Эрика, что не дождалась его, и начала:
   – Я пойду к Триглаву, Ядун, но с условием.
   Он аж до потолка подпрыгнул, полыхнул глазами:
   – Одна новость другой лучше! Каково же условие?
   – Коли разойдешься со спутниками волха миром… Он сел на лавку, задумался.
   – Я о волхе не прошу… – чувствуя себя последней стервой, сказала я.
   Он поморщился:
   – Они же сами на меня полезут! Эрик твой по дури – тебя выручать, а другие – следом, точно бараны за вожаком…
   Я стиснула зубы:
   – Отправь меня сейчас к Триглаву, пока они нас не нашли!
   – Не могу. – Ядун озадаченно потер ладони, видать, сам запереживал. – Теперь один путь – через Семикресток.
   И заметив мой недоуменный взгляд, пояснил:
   – Это месте такое, где семь дрог сходятся и расходятся. Волх тоже туда пойдет. Ему это место ведомо…
   Боги, боги! Почему так настойчиво сталкиваете моего милого со смертью? Почему не даете выбора?
   Я зажмурилась. Не осталось у меня иного выхода… Пусть предам любовь свою и веру, а любимого от гибели сберегу!
   – Послушай, Ядун! Коли опередим их – сама я за кромку шагну, а коли столкнемся на Семикрестке – отрекусь от Эрика! Велю прочь убираться без боя. Но пообещай, что не убьешь их, не покалечишь…
   – Обещано!!!
   Ядун взлетел с лавки, обнял меня, закружил по горнице…
   Голбечник вылез из угла, отважно сунулся ему под ноги:
   – Ты, Бессмертный, нерушимый обет дай! А то ты и соврешь – недорого возьмешь!
   – Как смеешь! – Кулак Ядуна поднялся над маленьким незнатем, но замер, мной остановленный:
   – Клянись, Ядун! Иначе и я от слов своих отрекусь!
   Жрец скорчил недовольную мину, засопел, а потом вытянул из своей котомки потертую телятину и острую палочку. Уселся, заскоблил что-то непонятное. Закорючки, черточки – неведомые, загадочные руны…
   – На, – он протянул мне телятину. – Кровью прижми!
   Я вгляделась. Что разберу, когда ни значочка в сих рунах не ведаю? Голбечник вылез из-за моей спины, принялся шевелить губами, будто читая… Неужто понимает? А не обманет ли? Может, все это – ловушка Бессмертного? А Голбечник – его хитрый прихвостень?
   – Тут неверно, – придирчиво заявил маленький хозяин, ткнув пальцем в руны. – Написано только – что она шагнет, коли ты их не убьешь, а надо – коли она шагнет за кромку, так ты их тоже не убьешь…
   – Какая разница?! – разозлился Ядун.
   – Большая, – не уступал ему Голбечник. Черные глазки сверкали, курносый нос зло сопел над рунами…
   – На, подавись! – Ядун исправил руны, сунул под нос мохнатику.
   – Крепи, – кивнул тот мне. – Теперь все верно…
   Я достала маленький ножичек, полоснула по пальцу, капнула на телятину. Кровь расплылась бурым пятнышком и сразу прикипела-высохла. Теперь не было мне пути назад… Сама себе участь избрала… Как все ведогоны…
   А на другое утро поднял меня Ядун засветло – потянул в дорогу. Я ночью последние слезы выплакала, со всеми распрощалась, кого любила. Потому и пошла за жрецом следом спокойно и с улыбкой… Два дня так шла, а на третий вывел он меня в огромное поле. Бежали по полю дороги змеями, скрещивались все в одном месте, будто ноги паука громадного, и вновь расходились, каждая в свою сторону…
   – Семикресток, – сказал Ядун. – Ты готова?
   Вспомнились мне глаза Эрика, вспомнился маленький мохнатый Голбечник, вредный Межевик, серьезная неулыбчивая Беляна, суровый, будто из камня сотворенный, Олег…
   Мелькнуло все перед глазами – мелькнуло да пропало…
   – Готова, – ответила.
   И пошла по ровной земле к Семикрестку – последнему месту, где еще светило для меня солнце, где еще оставалась хоть малая надежда…

СЛАВЕН

   Как Кутиха мыслила, так и вышло – никто меня не остановил. Сколь раз пробегали мимо возбужденные да злые вой, а на меня и не глянули – мужика сыскивали, не бабу…
   И лес я споро одолел – не зря дорогу запоминал, пригодилась. Ворвался в избушку лесную ураганом, чуть дверь не смел…
   Болотники, меня завидев, окружили, заговорили разом, расспрашивая. Многое объяснять не понадобилось – как услыхали, что попали наши в беду, мигом собрались, вскинулись на лыжи. Уж воевать изготовились, но…
   – Нельзя! – Лесной Хозяин загородил дверь могучим телом, врос в пол, словно камень. – Нельзя по нашему лесу в сумерках ходить.
   – Пусти! – Бегуну на месте не стоялось.
   – Нельзя! – повторил Хозяин, да и Полета ему подпела:
   – Сами сгинете – никого спасти не сможете…
   Я покосился на болотников. Горели у них азартом лица – засиделись, вестей дожидаясь, а девка все же права была – коли сами помрем, кто ньяру и волху поможет?
   Хозяину дверь загораживать надоело, ругнулся в сердцах:
   – Кабы знал, что еще уговаривать придется!..
   Да, хороши оказались гости, волхом приведенные. Не каждый раз этакие беспокойные попадаются…
   – Не надо уговаривать. – Я отошел от двери. – Остаемся, переждем до рассвета.
   – Как ты можешь?! – Бегун расстроился, взвизгнул аж. Да и Лис набычился.
   – Остаемся!
   Я голоса не повысил, а они уже попятились от входа, хоть и глядели по-прежнему волками. Ничего, пусть лучше подуются немного, но живыми останутся. Ночь – на кромке время не лучшее, да и как мне обратно в городище войти? Небось ищут еще…
   Ночь холодной и злой показалась. Не грели шкуры, в три слоя накинутые, не шел сон. Вспоминалась сторона родная, Беляна, хирдманны Ролловы… Сколько еще не спать, о родных краях думая?
   С первыми лучами солнышка Бегун вскочил, всполошил всех:
   – Пора!
   Теперь никто с ним спорить не стал, даже Хозяин.
   Знакомой тропкой, мимо поляны, где ньяр ногу поранил, мимо елей, под которыми от Багряна скрыться думал, мимо реки, на Мутную похожей… Быстры ноги, когда сердца на выручку спешат…
   У городища приметил неладное. Не виднелись вой на воротах, да и земляных незнатей не встретилось возле крепких стен…
   – Они хоть с людьми схожи? – опасливо спросил Лис. – Что-то шибко тихо…
   Тихо… Словно вымер Шамахан. Я насторожился – иная тишина опасней оружейного лязга…
   Ни шороха из-за стен городища не доносилось. Почему? Уловка волхская иль беда неведомая?
   Бегун думать не стал – метнулся к воротам, заскочил внутрь и заорал, не таясь:
   – Нет тут никого!
   Болотники за ним кинулись. Воротные створы качнулись, их пропуская, будто в ловушку заманивали…
   А в городище и впрямь никого не оказалось. Тихие стояли избы, молчаливые, ребятня гомонящая не бегала, в снегу веселясь, собаки не лаяли… Наваждение?
   Медведь, грузно проминая снег, подошел ко мне, потер пятерней крепкий затылок:
   – Олег, помнишь как Чужак о третьем времени говорил?
   Я о том разговоре всегда помнил. Знал, спешить надо, а то не успеем ничего, а время уж выйдет…
   – Может, мы совсем ведогонами стали? – продолжил растерянно охотник. – Может, пришло уж третье время? Потому мы и не видим никого… То есть людей не замечаем… Нет… Незнатей…
   Он сбился, запутался. Лис удрученно закрутил головой.
   – Пошли по всем избам! – предложил Бегун. – Кто-то же должен был остаться!
   Кутиха! Куда она со своей спиной уйдет?!
   Я ринулся к знакомой избе. Болотники хоть и не поняли, куда я и зачем побежал, а покорно потянулись следом, на ходу судача об этой невозможной земле, где за одну ночь все жители городские исчезают невесть куда.
   К Кутихе заходить не пришлось. Сидела она у влазни на толстом чурбаке, щурилась на солнышко. Меня углядев, зажмурилась, неверяще головой помотала, а после улыбнулась светло:
   – Ты ли?! А это что, вся рать твоя? Невелика рать, право слово!
   – Какова есть, – отозвался я. – Ты скажи лучше, куда люди подевались?
   – Люди? – она удивленно заморгала.
   Тьфу, напасть! Никак у меня язык не поворачивался мужиков и баб обычных ведогонами иль незнатями назвать…
   – Ведогоны, – сообразил Лис. – Ведогоны куда делись, бабушка?
   – Какая я тебе бабушка?! – возмутилась Кутиха. Даже с чурбака поднялась, с трудом разогнув больную спину. Быстро она оправилась. Вон и румянец уж на щеках заиграл, и сама словно выросла…
   – Ладно, не злись. – Я подставил ей плечо. – Говори дело…
   Она удобно привалилась, заковыляла к избе.
   – Да какое там дело! Ньяра судить пошли. Откуда он здесь взялся только, на свою беду? Говорили, будто Княгиня с ним драться будет, да пустое это. Ньяр против волха, что дите малое – неразумен да неуклюж.
   Кабы знала она, кого выручить спешу, верно, не радовалась бы мне так.
   – Эрик! – заголосил Бегун. – Эрика убить хотят, а мы тут болтаем попусту!
   Ох, не доведет до добра трепливый язык! Жаль, не успел я упредить Бегуна, чтоб помалкивал. Да у него, небось, своя голова на плечах есть! Неужто подумать сперва трудно, чтоб потом не жалеть о сказанном?
   Он, простак, и не заметил, как нахмурилась Кутиха – по-прежнему тряс меня за рукав, хныкал:
   – Бежать надо, бежать…
   – Заткнись! – рявкнул на него Лис. Этот все с полуслова понимал.
   – Так это ты ньяра привел? – Кутиха потемнела вся, будто вновь неведомую хворь подхватила.
   Лгать ей? Да что толку? Пусть правду знает – выдавать нас все одно некому. Нет никого в городище. Я кивнул.
   – Почему?
   – Сама знаешь – не мы дороги выбираем, боги указывают, кому куда идти. Ньяр оказался добрым попутчиком, – уклончиво ответил я.
   Кутиха задумалась, склонила голову на грудь.
   – Идем, идем, – вновь зашептал Бегун.
   Я бы его приструнил, но показалось вдруг необычайно важным старухин ответ услышать – замер, боясь пропустить хоть одно слово. Да и куда идти? Кто, кроме нее, подскажет, куда повели ньяра…
   – Верно ты сказал, – выпрямилась она, глянула на меня яркими синими глазами. Я и не знал, что они у нее такие синие, только что заметил… – Я себе в попутчицы девку-Верхогрызку тоже не выбирала. Одно скажи – так он тебе нужен, что жизнь не боишься потерять?
   Боюсь? Я не одну смерть видел. Сам убивал, да и меня не раз убить пробовали… Мне ли давнишней знакомицы бояться? Глупо, конечно, умереть в земле неведомой, когда столько еще впереди, но коли суждено – так тому и быть…
   – Иди за мной. – Кутиха и слушать меня не стала – без слов, чутьем ответ поняла. – Укажу дорогу к Судному Дереву. Наши поединщики всегда там сходятся… И ньяр твой там.
   Говорила она лишь со мной, остальных будто не видела, а Медведь все же поклонился ей до земли, прежде чем лыжи надел. Кутиха вид сделала, что не заметила его благодарности, а лицом просветлела-таки…
   Шла она медленно, тяжко – так и хотелось вперед забежать. Мучили мгновения, вечность тянувшиеся. На каждой кочке, при заминке любой, терзали злые мысли… Кто знает, может, именно сейчас ньяру смерть пришла? Может, вот сей миг упал он, поверженный, перед волховкой? Она обещание свое сдержала – не сразу Эрика убила, поединком решать дело взялась, но все-таки обмишурила меня по мелочи – не со здоровым схватилась. Не мог ньяр так быстро на свои ноги встать, а если встал – вряд ли ходить мог.
   Судное Дерево издалека было видать. Да и шум за версту разносился. Еще бы не слышать, когда все городище столпилось у берега и гомонило, ожидая расправы над общим врагом!
   Клокотали незнати, повизгивали, ухали – видать, шел уже бой.
   Я поклонился в ноги Кутихе и принялся вперед проталкиваться, поближе к поединщикам. В толпе меня не приметил никто – не до ведогона, от Княгини удравшего, было незнатям – ньяра убивали! По ругани и тычкам чуял позади себя болотников. Они не церемонились – пихались локтями и кулаками, пробивая себе дорогу.
   Я уж совсем было прорвался в круг, но загородила открывшуюся поляну могучая спина какого-то воя. Огромная спина, словно из камня сделанная… Такого мужика тычком не сдвинешь, разве если только ножом в спину пырнешь. А что делать остается? Ему сей суд – развлечение, а у меня там друг голову клонит, помощи ждет!
   Я нащупал на поясе лезвие, потянул его, примеряясь к загородившему путь боку мужика.
   – Не спеши…
   Чужак? Как пробился незамеченным да как углядел меня? Вроде привык уже я к волхским причудам, а удивляться не переставал…
   – Не суй голову в петлю, – посоветовал Чужак, – погляди пока, прикинь что к чему, да помни – коли ньяру волховка не под силу, знать, и с Бессмертным он нам не подмога.
   Значит, проверить силу Эрика решил? Мол, хороший меч не зазубрится, а плохой нам и не нужен… Уж на что Ролло был бессердечен, но волх и его переплюнул!
   В одном он прав был – приглядеться сперва не мешало бы. Эх, не ведал здоровенный мужик, поперед меня стоящий, кто ему жизнь спас! Я сунулся ему чуть не под мышку, уставился на поляну.
   Ньяр, верно, не оправился еще, а все же походил на прежнего Эрика – вертелся белкой перед волховкой, полосовал воздух сильными ударами – лишь прихрамывал слегка.
   Лис подлез ко мне, выдохнул:
   – Чего это он пустое рубит?
   Я и сам не понимал. Стояла волховка в длинной красной рубахе посредь поляны, улыбалась тонкими губами и с места не двигалась, а ньяр будто хвалился перед ней – махал мечом да припрыгивал.
   – Приглядись получше, – подсказал Чужак.
   Я и так глядел – чуть глаза не лопались, да ничего не видел, кроме пляски дурной.
   Вот приподняла волховка руку, шевельнула губами. Знать, ворожила… Толпа ахнула, схлынула в стороны, потащив меня за собой. Эрик выгнулся дугой, рубанул мечом, будто прикрываясь от невидимого удара. Казалось – заплясал на конце его меча озорной солнечный луч, засветил красным лицо и вдруг пополз, изгибаясь, по лезвию к рукояти. Эрик тряхнул рукой. Без толку… Скользила обжигающая змея по железу, влеклась к человеческой плоти. Ньяр увернулся от еще такой же, в лицо летящей, упал в примятый снег, перехватил меч да полоснул им по своей же руке. Кровь брызнула из раны на огненную змею. Та зашипела, сворачиваясь, черным комком упала на землю. Волховка вскрикнула тонко, пронзительно. Люди так не кричат…
   – Теперь будет биться по-настоящему, – спокойно заявил Чужак.
   Не знаю, как для него – по-настоящему, а я вряд ли и с одной такой змейкой справился бы. То ли впрямь ньяр от богов даром воинским наделен был, то ли везение у него такое…
   Эрик поднялся, пошатываясь, выставил меч перед лицом, пригнулся немного и замер, ожидая нападения.
   Ох, не цеплялся бы я к такому хоробру! Русые волосы по плечам рассыпались, глаза жгли зеленью, ноги будто вросли в землю – богам его не осилить… Не за себя бился ньяр – за любовь свою потерянную, за ту, что ждала его где-то, плакала, надеялась…
   Затихла поляна, даже ветер унялся. Волховка взор к небу подняла, зашептала что-то одними губами.
   То ли мне глаза изменили, то ли чарам волховским поддался, а только вдруг стала уменьшаться Княгиня, обратилась красная рубаха в голубую, волосы до пояса распущенные в косу собрались, и вот уж не волховка стояла против ньяра, а маленькая девочка с аккуратной косицей и невинным взором. Эрик опустил меч, растерянно уставился на девчонку. Она и сама опешила, заморгала голубыми глазами, удивленно округлила губы, по сторонам озираясь. Где же волховка? И как девчонку взамен себя подсунула?
   – Чья девочка?! – крикнул кто-то в толпе.
   – Иди сюда, девочка! – подхватил другой голос.
   – Уходи оттуда быстрей!
   – Да чья же ты?!
   Шум побежал по головам. Вой, впереди стоящий, обернулся ко мне, замычал пухлыми губами:
   – Откель девчонка – не ведаешь? Чья такая?
   Я пожал плечами. Если и мог кто знать эту девочку, то уж никак не я – из дальней стороны пришлый…
   – Не зевай! – заорал вдруг Чужак, перекрывая общий гомон.
   Кому это он?
   Я глянул на ньяра. Незнакомая девчонка всхлипнула, углядев в его руке меч, истошно завопила, размазывая по пухлым щекам быстрые слезы, кинулась, спотыкаясь и падая, мимо Эрика, потянула к толпе маленькие ручонки:
   – Ма-а-ама-а-а!!!
   Сам не знаю, что толкнуло меня вперед с невиданной силой, – все преграды, от ньяра отделяющие, одним прыжком смел, а Бегун все же быстрей оказался. Выметнулся из толпы, словно стрела из тугого лука, пихнул Эрика обеими руками от ребенка подальше и взвыл дико, рухнув ничком в снег. Я вмиг над ним оказался. Руки Бегуна дергались, гребли под себя снег, пытались приподнять прежде послушное и ловкое тело. Из распоротого бока сильными толчками вытекала алая кровь, смешивалась с грязью, расползалась некрасивой бурой лужей. А вместо девочки замерла над дергающимся телом волховка, с окровавленным мечом в руках. Я шагнул к ней, на ходу вырвав из-за пояса нож. Никому не дозволено безнаказанно моих родичей убивать! Да таких, кои, если и сделали что дурное в жизни, то лишь по наивности да доверчивости своей!
   – Я не хотела! – Волховка упала подле Бегуна на колени, зажала его рану обеими руками. Кровь побежала верткими ручейками по тонким пальцам, скользнула под красный рукав. – Я верну то, что взяла нечаянно!
   Я убить ее собирался, но опустил нож. «Нет лекаря лучше волха», – так, кажется, она говорила? Пусть ворожит и молится…
   Эрик рухнул рядом со своей недавней противницей, всматриваясь в бледнеющее лицо болотника, завыл:
   – Спаси его! Спаси!
   Волховка трясущимися, перемазанными кровью руками принялась защипывать края раны, будто вместе их склеить пыталась. Губы ее дергались, шептали что-то…
   – Поздно. – Чужак оторвал ее от Бегуна. – Поздно, сестра! Он – человек. Не ведогон, воскрешениям подвластный… Человек! Невинного человека ты убила, сестра. Ведаешь сама – чем наказана. Нет у тебя больше силы…
   – Неправда! – затряслась она в диком вое. – Неправда!
   Бегун от ее вопля очнулся, открыл глаза, окатил меня ласковым голубым светом:
   – Прощай… Олег… Может, с Биером… свидимся… оба… певцы…
   Я протянул ладонь, опустил ее на холодеющий лоб:
   – Эх, Бегун, говорил я тебе – от девки жди беды… Он улыбнулся слабо:
   – От такой и помереть… не жалко… А Дрожник ладожский не обманул… Не испугался я… Смерти…
   Неужели уйдет и он из моей жизни? Неужели никогда не посмотрит рассветными глазами, не посмеется веселой шутке, не поцапается с Лисом, по-ребячьи наивно, не затянет переливами звонкую песню? Неужели?!
   Я поднялся, прихватил Чужака за отвороты полушубка:
   – У тебя есть сила! Верни ему жизнь! Волховка, силясь отпихнуть меня, тоже цеплялась за него, молила:
   – Сделай хоть что-то… Сделай… Чужак опустил голову, замер.
   Бережет силы? На Ядуна копит? Почему раздумывает, почему медлит?!
   – Чужак!!! – Ньяр рухнул перед ним на колени. – Меня убей, только его спаси!
   – Дурак! – Волх зло встряхнулся. – Не для того он тебя заслонил, чтобы ты помер!
   Эрик застонал, ткнулся лицом в окровавленный снег, закачался в безмолвных рыданиях.
   – Отцепись… – Чужак отпихнул меня, наклонился, поднял Бегуна на руки, понес к Судному Дереву.
   Тот безжизненным кулем висел – ноги по земле ехали, белое лицо запрокинулось к небу, в ясных глазах застыла печальная улыбка. Последняя улыбка…
   Бережно Чужак опустился возле древесного ствола, прижал обмякшие руки Бегуна к коре так, словно врастить его хотел в ствол. Лис рванулся было помочь, но я остановил. Чутьем понимал – нельзя мешать волху.
   Он сбросил полушубок, сорвал рубаху, приник голой грудью к ране Бегуна и вдруг запел. Негромко, протяжно, будто зверь лесной по сородичу воющий:
   Ты плыви, ладья, на Белу реку,
   Серым соколом взвейся к облаку,
   У Мокошь-земли злату нить возьми,
   Понеси ко мне, да не оборви!
   Опояши сей дуб нитью золотой,
   Повяжи сей дуб с Долею людской,
   Пусть в корнях его Ендрик-зверь живет,
   Пусть он кровь листам да коре дает!
   Затяни на нити свой узелок,
   Нареки убитому новый срок!
   Я не очень понимал, о чем просит волх, – смотрел во все глаза на Бегуна. Да только Чужак уже встал, стер снежным комом кровь с груди, натянул рубаху, а Бегун по-прежнему покоился, привалившись к дереву и безжизненно глядя в небо широко распахнутыми глазами.
   – Все. – Волх подошел ко мне, вытянул из моих рук свой полушубок. Когда я его поднял? Не помню…
   А что он сделал-то? Постонал, пошептал – и все! Даже кровь остановить не попробовал, мазей да трав не наложил на рану. Хотя я похожие раны встречал – никакие травы здесь не помощники…
   – Я сроднил его с деревом, – пояснил Чужак. – Они едины теперь. Хочешь – послушай, каково ему там…
   Я покачал головой. Чего мне было слушать, когда мертвое тело перед собой видел? А Медведь пошел, доверчиво прижал ухо к коре, замахал рукой, чтоб слушать не мешали.
   Незнати стихли, и даже ньяр поднял голову, доверчиво глядя на охотника. Тоже верить хотел, тоже надеялся…
   Медведь постоял немного, неуклюже прижимаясь щекой к дереву, а потом неожиданно широко улыбнулся:
   – Он там! Он поет. Я слышу…
   Толпа, галдя и перекрикивая друг друга, ринулась к дубу. Про волховку и ньяра забыли совсем.
   Лис и Эрик одними из первых прильнули к толстому стволу, замерли, вслушиваясь в свои нелепые надежды.
   – Точно…
   – Поет…
   – И сердце бьется! Слышите – тук-тук!
   – Верно!
   Хоть и горько было у меня на душе, а улыбнулся.
   Наверное, болотникам так будет легче… Пусть не воскресил Чужак Бегуна, но избавил их от ноющей, рвущей сердце тоски…
   – Опять не веришь? – Волх отвернулся от меня, поднял с земли брошенный Эриком меч. – А ведь знаешь – я врать не смею…
   Я о том и забыл совсем! Но почему не мог поверить? Болотники и ньяр не сомневались в силе волха, в чудесах, что он творил, почему же я верить не хотел? Ни в кромку, ни в чудеса, ни в богов? Да я и в людей не верил…
   Мимо метнулась жалкая всклокоченная баба, упала под ноги Чужаку:
   – Убей меня! Не могу жить простой ведогонкой! Не могу без силы! Убей!
   Волховка?! Где же ее стать? Где былое величие? Чужак поднял ее, смахнул ласково с заплаканного лица налипший снег:
   – Нет, сестра. Ты сама такую муку выбрала.
   – Я не хотела! – зашлась она в крике. Верно говорила Кутиха – когда руки-ноги режут, и то не так убиваются. – Я не знала, что он слитый! Ты обманул меня! Все обманули!
   Чужак поморщился:
   – Ты много лет теряла свою силу, сестра. Потому и не почуяла в чужом ведогоне человечий дух. Не проси меня о смерти. Я и драться с тобой теперь не могу.
   Ошалев от горя, волховка бросилась к ньяру, вцепилась белыми пальцами в его пояс:
   – Ты ненавидишь меня! Убей же!
   – Нет, – отвернулся тот.
   Она, тихонько подвывая, устремила на меня безумные глаза, попробовала обольстительно усмехнуться, но выдавила лишь жалкую улыбку:
   – Ты любил меня, Олег. Убей же ради этой любви… Вспомни, как я ласкала тебя! Убей меня, пока другой ведогон не изведал таких же ласк!
   Была бы она прежней – убил, и рука не дрогнула бы, а это жалкое создание не мог… Не хотел. Оно и без того было мертвее мертвого…
   Волховка упала ничком, скорчилась в рыданиях. Незнати, которые уже поющего дерева наслушались, проходили мимо нее, но ни на Княгиню бывшую, ни на ньяра не смотрели. Боги указали свою волю, склонили над одним телом и волха, и ведогона, и ньяра – знать, и жить им отныне в мире…
   Эрик забрал из руки волха свой меч, повесил его на пояс. Глаза у него были припухшие и замутненные, будто после медовой братины, да только не медовой – горькой была та братина, что его взор замутила…
   Подошли Лис с Медведем. Оба строгие, молчаливые… Оба избегали на мертвого Бегуна смотреть – верить хотели, будто живет он в дереве могучем… Чужак все же глянул на него, вымолвил, будто через силу, повернувшись к волховке:
   – Положи тело под корнями этого дерева, сестра, да стереги его, как свою власть стерегла. Моли его о прощении. Может, когда-нибудь он услышит, и сила вернется к тебе…
   Волховка подняла опухшее лицо, поспешно закивала.
   – Нам надо спешить. – Чужак обежал глазами поляну.
   Одни незнати еще толкались возле дуба, другие – стояли поодаль, дожидаясь своей очереди, а третьи – малыми ватажками, со спорами и пересудами, тянулись к городищу, к оставленному без присмотра хозяйству. Чужак поежился, запахнул полушубок:
   – Третье, последнее время близко…
   – Я готов. – Эрик силился держаться прямо, не хотел выказывать усталости. – Скажи, куда идти только? Где Ядуна искать?
   Где? Может, верный прихвостень Бессмертного знает? Тот, что на нас в Шамахане налетал да петухом молодым кукарекал?
   Я поискал среди оставшихся неказистого мужичонку.
   – Он знает, – ткнул пальцем в знакомую щуплую фигурку.
   – И я знаю, – буркнул Чужак.
   Лис удивленно поднял на него потемневшие от горя глаза:
   – Откуда?
   – Хороший охотник своего зверя особым нюхом чует. Тебе ли о том не знать?
   Лис хмыкнул:
   – Веди, коли так…
   Я махнул им рукой, чтоб шли – не ждали, а сам поддался непонятной тяге, подбежал к дубу, прижался щекой к холодной жесткой коре.
   – Тук-тук, тук-тук… – стучало дерево.
   – Прощай, Бегун… – шепнул я и вдруг услышал идущий из самой древесной сердцевины знакомый голос:
   – Мне по девкам не гулять, не гулять. Мне не сеять, не пахать, не пахать…