Страница:
Дорогой Господи на Небесах, да я еще гадал, любят ли эти двое друг друга. Ну, что мне теперь делать, что говорить?
Поддавшись инстинкту, О’Нейл встал, сцепив руки на всякий случай, чтобы не потерять контроль над собой.
— Черт возьми, Сэмми, вы забыли, откуда я прибыл сюда, — грубовато проговорил Симус. — Когда красивая женщина говорит такие глупости, нужно обнять ее, пока она не засмеется, вот и все.
Она немного подняла голову и взглянула на него влажными темными глазами.
— Если можно, — с глубоким волнением поднялся Орнигон, — у нас есть обычай, не такой поэтичный, как «ласкательные имена» или «крепкое объятие» и «поцелуй». Люди протягивают друг другу руки, вот так, — Орнигон подошел к Самарите, которая протянула навстречу ему руки. — Друзья прикасаются друг к другу так, — Орнигон и Самарита нежно соприкоснулись кончиками пальцев и сплели руки. Это было удивительно трогательное красивое мгновение. Потом они подали свободные руки ему, образуя круг дружбы.
Позже, пытаясь заснуть, О’Нейл удивлялся, кем он теперь стал для этих людей. Затылок разламывался. В дверях никого не было.
Черт возьми, я надеюсь на вас, ребята, наверху, защитите меня. Эй, вы, доверяйте этой девушке на берегу, когда я дрейфовал. Прекрасная мысль.
А что прикажете делать с этими двумя?
Сэмми и Эрни великодушно приняли его в круг своих друзей. А ведь на Зилонге дружба — такая редкость! Тем более, это было очень серьезное обстоятельство. Теперь они ему полностью доверяли. Ни здесь, на Зилонге, ни на Таре обманывать друзей не годилось.
Поддавшись инстинкту, О’Нейл встал, сцепив руки на всякий случай, чтобы не потерять контроль над собой.
— Черт возьми, Сэмми, вы забыли, откуда я прибыл сюда, — грубовато проговорил Симус. — Когда красивая женщина говорит такие глупости, нужно обнять ее, пока она не засмеется, вот и все.
Она немного подняла голову и взглянула на него влажными темными глазами.
— Если можно, — с глубоким волнением поднялся Орнигон, — у нас есть обычай, не такой поэтичный, как «ласкательные имена» или «крепкое объятие» и «поцелуй». Люди протягивают друг другу руки, вот так, — Орнигон подошел к Самарите, которая протянула навстречу ему руки. — Друзья прикасаются друг к другу так, — Орнигон и Самарита нежно соприкоснулись кончиками пальцев и сплели руки. Это было удивительно трогательное красивое мгновение. Потом они подали свободные руки ему, образуя круг дружбы.
Позже, пытаясь заснуть, О’Нейл удивлялся, кем он теперь стал для этих людей. Затылок разламывался. В дверях никого не было.
Черт возьми, я надеюсь на вас, ребята, наверху, защитите меня. Эй, вы, доверяйте этой девушке на берегу, когда я дрейфовал. Прекрасная мысль.
А что прикажете делать с этими двумя?
Сэмми и Эрни великодушно приняли его в круг своих друзей. А ведь на Зилонге дружба — такая редкость! Тем более, это было очень серьезное обстоятельство. Теперь они ему полностью доверяли. Ни здесь, на Зилонге, ни на Таре обманывать друзей не годилось.
7
Медленно, достойно и торжественно двигались толпы вниз по узенькой старинной улочке. Это напоминало церковное шествие.
Сотни светильников в руках людей, как символ благоговейного поклонения, отбрасывали мрачные жуткие тени в рассеивающихся сумерках.
Словно церковное шествие. Что я делаю здесь, среди этих язычников?
Монастырская процессия немного отличалась. У этой не было ни организующего центра, ни священных символов, которые несут служители, ни Аббата или Приора, завершающего шествие, ни церковников и послушников, возглавлявших толпу.
Эта толпа образовалась естественно, сама по себе, словно воодушевленная единым порывом.
Там, на «Ионе», любили процессии и Святые Дни. Фестивали ломали привычный монотонный ритм жизни скитальцев. Но таранцы были совершенно неспособны спонтанно формироваться в процессию или фестивальное шествие. Даже под холодным и всевидящим взглядом Капитана-Настоятельницы их шествие напоминало разорванное хаотическое движение. Когда таранцы веселились, то были совершенно неспособны сохранять ритуальное достоинство.
Симусу пришло в голову, что эта утренняя церемония в большом Городе была слишком подобострастна. Нет, даже больше, все они немного пресмыкались.
Это был день Зилонга — первый из десятидневной зилонгской недели. Как он узнал, месяц состоял из трех недель, год — из десяти месяцев. Таким образом, нужно умножать на 0.8, чтобы получить земную продолжительность зилонгского века. Сэмми сказала, что было бы очень «странно», если бы они выбрали другой день для богослужения. Разницы нет никакой, но люди должны соблюдать религиозные обряды хотя бы несколько раз в году.
С тех пор, как она и ее супруг стали занимать в обществе заметное положение, посещать Площадь Богослужения стало их долгом. Эта площадь находилась за Центральной Площадью.
Это была своего рода уловка, позволяющая не ломать принятый ход вещей. О’Нейл понял. Комитеты имели обыкновение «замечать» такие отклонения.
Как бы там ни было, Комитеты существовали.
Подходя к главной Площади Богослужения (был еще целый ряд малых площадей, разбросанных по всему Городу), О’Нейл увидел, что она приподнята на пять—шесть шагов над землей. В центре ее был установлен большой просвечивающий шар, излучающий мягкий мерцающий свет.
Впереди шара, за поднятой платформой, находилось отверстие, из которого поднимался легкий дымок. Очевидно, именно в этой яме люди «уходили к Богу» во время Фестиваля.
Может быть, под площадью Города были термальные источники, выбрасывающие на поверхность пар.
Возможно, в яме был зыбучий песок.
Умело транквилизированные жертвы должны уходить из жизни без недовольства. Поскольку Бог олицетворял и планету, и общество, опускание в землю вполне допустимо было назвать «уходом к Богу».
Те, кто умирал естественной смертью до наступления официального дня, сбрасывались в скважину во время погребальной церемонии.
Когда Площадь Богослужения заполнилась людьми, зажглись фонари, освещая белые тоги собравшейся ассамблеи. У каждого в руках была небольшая чаша с жидкостью, напоминавшей вино.
Как только на небе появились первые отблески, низко ударил колокол. Над толпой воцарилась полная тишина. Внутри шара начали струиться и переливаться цвета. Группы фигур в капюшонах, одетые в богатые пурпурные и золотые тоги, приближались к шару с одной стороны площади.
Они двигались очень медленно, тихо напевая. Мелодия нарастала, в нее вливались голоса из толпы.
Этот хор «жрецов» и «молящихся» становился все громче и громче, захватывая всех окружающих ритмом и мощью.
Нет, это мне совсем не нравится, совсем, — сказал себе Симус. — Ее Милость была бы бесконечно удивлена тому, что они сделали с нашей литургией.
После каждого псалма они прикладывались к чашам с жидкостью.
Симус умудрился выпить все залпом. В темноте никто этого не заметил.
Цвета в шаре сменялись все быстрее. Пение, освещение и движение жрецов — все действовало гипнотически.
О’Нейл изо всех сил пытался сохранить равновесие. Странная жидкость, даже в небольших количествах она была чем-то более крепким, чем ликер или вино. Сладкая и тягучая, она обладала мощным и мгновенным действием.
Отвратительные образы возникли у него в мозгу; он уже не мог справляться с чувством страха, которое пробудилось в нем.
Его преследовали образы взрывающейся «Ионы», Диких Гусей, кроваво разрубленных на части, Капитана-Настоятельницы, задушенной сатанинской змеей; сцены насилия в церкви. Они сменяли друг друга, как в кошмаре. И самое страшное — образ Бога, как ничто.
На несколько страшных мгновений весь этот ужас стал единственной реальностью. Все, что он видел, было правдой. Он хотел вырваться, но его не отпускали. Они завладели его разумом, воображением, заполнили собой душу.
Это был конец всему, во что он верил, чего хотел, за что готов был отдать жизнь…
Несколько жутких секунд он испытывал только одно страстное желание — подняться на мостки и броситься в яму с огнем, чтобы покончить со всем этим. Он не мог жить без надежды, он не мог жить без любви…
Потом выкатился яркий диск солнца и залил площадь светом.
Все кончилось.
Громкие крики восторга неслись из толпы, подобные «Deo britias» в конце мессы.
Люди стали расходиться. Они были так же умиротворены и нормальны, как и когда шли сюда на площадь; мило переговаривались со своими приятелями.
Даже если кто-то из них и осознавал, что еще недавно был в наркологическом экстазе, то этого не показывал. Что бы это ни было, но его действие быстро проходит, решил О’Нейл.
Обливаясь холодным потом и дрожа, О’Нейл пытался разобраться в этом.
Если ты не восприимчив к веществу, тогда это экстаз страха. Может быть, и с ними происходит то же самое, и они так привыкли, что не замечают этого.
Все равно, что биться собственной головой о крепкую монастырскую стену. Когда прекращаешь, то сразу становится так хорошо, что не помнишь уже никакой боли.
— Разве не красивая и освежающая церемония, Благородный Друг? — поинтересовалась Сэмми, когда они пробирались сквозь толпу к собственной башне. — Это так красиво. Становишься единым целым с Зилонгом, со всей семьей, друзьями, со всеми людьми, со всей Вселенной. Постигаешь все и понимаешь свою незначительность в этом мире.
Казалось, она в прекрасном состоянии (совсем как Дейдра в воскресное утро).
— Что все это должно означать? — наивно поинтересовался он.
— Это невозможно выразить словами, Благородный Друг, — ответил Эрни. — Нужно стать зилонгцем, чтобы понять.
За этим последовало совершенно неожиданное хорошее известие, связанное с Днем Зилонга. Эрни отнесся к этому событию, как к «легкому развлечению» в полдень. Для О’Нейла это был просто пикник. После богослужения атмосфера в Городе улучшилась — всеми завладел дух отдыха и праздника.
Маленькие бродячие оркестрики наигрывали на площадях и в скверах.
Уличные кафе были переполнены. Улицы наводнены красиво и ярко одетыми людьми, мирно прогуливающимися вместе и беззаботно болтающими.
Что бы там не представляла собой «община», наркотик явно прорвал формализм и тенденциозность зилонгской жизни.
Его гости были более оживлены, чем обычно. Сэмми, порхая по «жизненному пространству» в приготовлениях к «легкому развлечению», мурлыкала какой-то мотивчик.
Когда они покинули башню, чтобы совершить «короткую» прогулку к стене Города, она затянула другой мотив и заставила О’Нейла и Эрни подпевать ей.
Представление женщины о расстоянии явно не совпадало с представлениями Симуса. Через полчаса он, по привычке таранцев, начал занудствовать.
— Вы годитесь мне в сыновья и достаточно сильны и молоды, — погрозила она пальцем. — Прекратите жаловаться.
— Я буду жаловаться столько, сколько захочу, женщина, — Симус схватил ее за талию и поднял в воздух, как ребенка, и начал кружиться вместе с ней. И когда решил, что с нее довольно карнавальной карусели, бесцеремонно усадил прямо на землю.
Эрни и все прохожие, направлявшиеся вместе с ними к городской стене, решили, что это ужасно смешно — таранский молодой дикарь вытворяет свои штучки в День Зилонга. Сэмми раскраснелась, ее покачивало от кружения, она сияла и была ужасно довольна, совсем как маленькая девчонка.
— Вы делаете такие странные вещи, Поэт О’Нейл, очень странные.
— А ты, женщина, держи язычок за зубами, — посмеялся он, — а иначе я сделаю что-нибудь еще более странное.
Все решили, что можно умереть со смеху.
— Прекрасно, жаловаться больше не придется, — она все еще тяжело дышала, и ее восхитительная грудь быстро вздымалась. — Мы почти пришли.
— Возвращение домой — вот что меня беспокоит, — протестовал он.
— Домой мы поедем, Благородный Гость, — Эрни не совсем понял, что Симус просто дурачится.
«Почти» означало еще пятнадцать минут мучений для его страждущих ног. Он жаловался. Сэмми гримасничала над ним, но доводить дело до карусели не решалась. Очень жаль, ему это доставило удовольствие.
Уверяю вас, славная маленькая игра, ничего больше, — доложил он Леди-Настоятельнице на тот случай, если она слушала.
Городская стена была тем, что Эрни называл «символом» — длинные узкие каменные плиты с искрящимися розовыми вкраплениями окружали Город по периметру (без сомнения, их производили на заводе в Центре по быстрой очистке, который О’Нейл посещал на прошлой неделе).
От прикосновения панели раскрывались. В случае опасности или конфликтов электрическая энергия превращала их в неприступный барьер; теперь же любой мог легко перепрыгнуть через это препятствие — что Симус и сделал, к ужасу и развлечению своих хозяев.
— Когда вы пропускаете ток через нее? — Симус прикинулся дурачком.
— Во время конфликтов, — спокойно ответил Эрни.
— Когда в вашем хорошо устроенном и спокойном мире возникают конфликты?
Хозяева молчали.
— Никогда, конечно, — Сэмми пошла вдоль стены, не глядя на него. Ее муж последовал за ней, как всегда, когда она так себя вела.
— Это просто предосторожность, — сумрачно добавил ее муж.
— Ах вот как, — Симус поднял свою корзинку для пикника, самую тяжелую (как самому большому из всех, — так ему объяснила Сэмми), послушно и молчаливо поплелся за ними.
Через ближайшие открытые в стене ворота, которые подпирали два сонных стража с заржавленными копьями, они вошли в блокгауз и спустились на эскалаторе в подземное помещение. Оно располагалось под Городом.
Это было кольцо монорельсовой дороги. Рядом с кольцом находилась стоянка машин с маленькими электромобилями, которые сновали по всему городу.
Статус Эрни давал ему право на пользование электромобилем. Он опустил жетон в прорезь. После безуспешного опробования двух, которые отказывались заводиться, они нашли один, который с трудом заработал.
Потроха Города, как заметил Симус, пока не отвлекся, были неприглядным зрелищем.
Образцовая чистота, соблюдение которой требовалось наверху, не была обязательной для подземки.
Станция монорельсовой дороги и стоянка машин были забросаны обрывками бумаги, камнями. Кроме того, здесь стоял тяжелый сильный запах от человеческих экскрементов.
Монорельсовая платформа, подошедшая как раз в то время, когда они уже отъезжали, казалось, прихрамывала от усталости.
Даже терпеливые зилонгцы сердито заворчали по поводу опоздания поезда.
В подземке необязательно оставаться сдержанным и вежливым: даже моя хозяйка и хозяин погрубели от того, что совершенно дурацким образом не работает ни одна машина.
Потом он отвлекся.
Симус увидел Леди Дейдру собственной персоной. Она выходила из поезда.
Очень, очень похожая на нее высокая гибкая женщина, черноволосая, с проседью. Такое же аскетически узкое лицо, нежное и вместе с тем решительное.
Так могла бы выглядеть Мариетта в пятьдесят лет. Прежде, чем Симус смог удостовериться, женщина смешалась с толпой.
Это не могла быть она, — говорил он себе. — Просто это мое больное воображение.
Нет, могла. Ты хорошо знаешь, что как и другие сенсоры, там, на «Ионе», она умеет воссоздавать свой фантом, который невозможно отличить от реальности в любом месте. Может быть, она решила пошутить в честь праздника?
Может быть, ее силы истощены? Что она делает здесь, внизу? Следит за своим шпионом, кретин, что же еще!
И почему Леди Кардина напоминает мне Мариетту?
Потому что они очень похожи, кретин, неужели ты еще не заметил?
— Что-нибудь не так, Благородный Поэт? — с тревогой в голосе поинтересовалась Самарита.
— Да пустяки. Я решил, что увидел одного знакомого человека. Совершенно исключено. Он не мог бы здесь оказаться.
— Благородного Лейтенанта Мариетту?
— Не совсем. Особу старше ее лет на тридцать. Я же говорю, этого не может быть совсем. Совсем.
У нее не было упругой пышной груди, как у моей Маржи. Или я не заметил? Так кого же я видел?
Машина остановилась, и они выскочили по наклонной плоскости из расщелины далеко за городскими стенами.
— День такой замечательный, — широко улыбнулась Сэмми, — Я думаю, будет славно оставить Город.
Воздух был теплый и сухой, небо совершенно безоблачное. Щедро светило солнце.
Запах цветов был везде. Поскольку вблизи их не было видно, аромат, очевидно, исходил от зеленой поляны между Городом и Рекой.
Это не Рай, но ничуть не уступает. Я уверен, это не могла быть Сама.
У тебя просто сознание виновности — вот что у тебя.
Я не сделал ничего дурного, чтобы чувствовать себя виноватым.
Еще не сделал, но уже близко к тому.
Их электромобиль оказался небольшим судном, подпрыгивающим на воздушной подушке. Его мотор нуждался в хорошей наладке. Очевидно, Комитет уже присвоил ему приоритет.
Прекрасно, если он рухнет вниз, то я надеюсь, они не ждут от меня, что я его соберу. Я поэт, а не механик.
Конечно, у женщины могут быть дела здесь, внизу, и кроме меня.
А, может быть, я заложник?
Эта мысль привела его в бешенство.
Ведь ты же с самого начала знал о том, что ты — заложник.
Ну и нечего беситься.
Женщина знает, что делает, можешь держать пари.
Они быстро миновали поляну и оказались на небольшом покрытом гравием пляже на берегу Реки.
Остров (другого названия у него не было) тянулся параллельно Городу, на расстоянии около двух миль от него.
Так вот то место, где она хочет приземлиться.
Ну что же, совсем неплохо, совсем. В сравнении с чернотой гиперпространства это местечко выигрывает.
Несмотря на очарование полудня здесь попадались случайные маленькие группы зилонгцев, бродивших по поляне или сидящих на берегу. Они словно старались держаться поближе к городской стене. На пикнике они были смелее.
Их судно оставило берег и направилось к небольшой бухточке на Острове. Топография Зилонга была необычной — низкие горы простирались далеко от главного горного хребта планеты.
На протяжении пяти миль раскинулись снежные вершины, долины, несколько сочных лугов, крошечные леса, овраги и с каждой стороны широкие, прибрежные полосы оранжевого песка.
Для монастыря совсем неплохо, совсем. Почему бы нам просто не отобрать все это? Мы можем сказать туземцам, что это прихоть, каприз рыжебородого бога.
— Пусть Иисус, Мария и Бригада хранят этот остров, — благоговейно проговорила Сэмми, как только они выбрались из шаткого суденышка.
— Что вы сказали? — Симус не поверил своим ушам.
— Это ваше благословение. Нас научила благородная Мариетта, — оправдывался Эрни. — Вас огорчает, что мы пользуемся им? Это кощунство?
— Ах нет, что вы, — Симус громко вздохнул. Мне стоило бы самому благословить будущее место посадки «Ионы». — Вопрос не в том, будут ли они возражать. Они гораздо более терпимы, чем мы.
— Как это прекрасно, что у вашего Бога есть друзья, — набожно шептала Сэмми.
— Да, много-много. Слишком много друзей.
Они плавали в теплой ласковой Реке, пили ликер в изрядном количестве, уплетали разнообразные деликатесы, приготовленные Сэмми, и нежились на мягком песке.
У О’Нейла было достаточно времени, чтобы не сводить глаз с Сэмми — с того самого момента, как она передала ему свою накидку, как только вся их компания причалила к берегу.
Открытый корсаж лишь только подчеркивал ее соблазнительные прелести.
Сэмми была пышнее, роскошнее Мариетты, хотя и не так безукоризненно сложена.
Подтянутая грация Мариетты будоражила, плавные формы Сэмми приглашали на лоно земли.
Бесспорно, это место создано для обеих.
Полу обнаженность в их культуре предполагала только дружбу, во всяком случае, до Фестиваля. Казалось, она совершенно не испытывала неловкости, лежа на горячем песке между мужем и другом, такими же обнаженными, как и она.
Эрни снова отправился поплавать.
— Вы находите мое тело привлекательным, Благородный Друг? — мягко посмеиваясь, спросила она.
От удивления у него широко раскрылись глаза.
— Я нахожу вас привлекательной, Сэмми, — достаточно искренне ответил он.
Симус попытался представить Мариетту в открытых купальных трусиках и прогнал видение. Оно тотчас же вернулось.
— Как всегда, вы говорите красиво и загадочно, — она прижала ладонью его пальцы. — Вы гораздо решительнее, когда целуетесь.
— Что вы под этим подразумеваете? — удивился Симус, осторожно убирая руку.
— Вы говорили, что доктор и пациент обмениваются поцелуями дважды в день.
— Я никогда этого не говорил.
— В Центре по изучению Тела, и даже проделывали это.
— Ах, да. Но ведь это наш обычай, а не ваш.
— Но это хороший обычай.
— Мне больше нравится… вот этот, — он повторил свою веселую карусель.
Поцелуи, решил он, подкидывая над головой восхищенную Сэмми, гораздо менее опасны, чем вот это.
Сейчас она останется вообще без всего.
Поэтому он положил ее снова на песок, смеющуюся, задыхающуюся, и нежно дважды поцеловал, воздав полной мерой.
После этого он решил, что ему тоже необходимо поплавать.
Когда он вернулся, друзья спросили, не будет ли он возражать, если они вдвоем прогуляются по берегу.
— Я думаю, что заслужил право чуть-чуть вздремнуть, — он потянулся и зевнул. — Женщина подняла меня затемно, да еще заставила пешком обойти пол-планеты. Теперь ей ничего не остается, как дать мне немного покемарить.
Пусть думают, что я не догадываюсь о том, что они отправились нарушать правила, дурачки!
— Немного покемарить? — она мягко переспросила, но в ее голосе был немой вопрос.
— Это идиома, означающая непродолжительный сон.
Вот уж никогда не думал, что она способна преступить закон. Или они давно этим не занимались?
Или просто не рискуют проделывать это по ночам в своей башне?
Он готов был держать пари, что секретная служба здесь, на Зилонге, вездесуща.
Возможно, Правительство контролировало их спальни для поддержания правопорядка?
Если, занимаясь любовью, вы рискуете быть сброшенными в огонь, вряд ли вы станете заниматься этим часто.
И все-таки, это происходило.
Очевидно, происходило много такого, что Комитеты не хотели знать, иначе они нашли бы средства контролировать людей всегда и везде.
Даже если при женитьбе Сэмми и Эрни не испытывали влечения друг к другу, сейчас они были влюблены по уши. Разве можно было ожидать от них воздержанности?
В монастырской школе он слышал о Шатунах, из-за удивительных песен, которые они слагали. Но вопреки своей замечательной музыке они вычеркивали себя из общепринятой жизни, верили в безбрачие не только для монахов.
Симус считал, что человек вправе распоряжаться собой. Тем более, если монашество — твое призвание. Бог его знает… Другое дело — женатые люди.
Возможно, они становились Шатунами из-за условий жизни. Если плохо живется — это достаточное основание. Песни были веселые и удалые, а каково было им самим?
Он вспомнил мотив «Простого счастья» и напел своим хозяевам. Им понравилось. Симус перевел слова этой песни на их язык, и они охотно подпевали.
— Действительно, быть свободным — это счастье, — мечтательно вздохнул Эрни. — Большое счастье. Почти такое же, как, — он взял Сэмми за руку, — прекрасная жена.
Сэмми зарделась от счастья и прижалась к нему.
— Мы должны немного прогуляться, Благородный Поэт.
— Счастливой прогулки, — Симус не удержался от лукавой улыбки.
Оба супруга вспыхнули и побрели прочь.
Можно стать Шатуном, если очень этого хочется, или общество загоняет тебя в тупик.
Но большинство людей не могут. А их принуждают к этому, заставляют долго воздерживаться.
Хорошо. Итак, это возможно. Но ведь это глупо.
Когда Симус остался сиротой, в вопросах пола его просветил Кармоди — монахам было не до того.
Бригадир был хорошим учителем. Это заявила его жена, Майва, которая год от года становилась все красивее, и, многозначительно подмигнув, добавила:
— Ты понимаешь, что я имею в виду?
— В чем сила секса? — объяснял Кармоди, — В том, что он заставляет двух таких разных, в общем-то, людей, жить в одном доме, спать в одной постели. Ты можешь себе представить что-нибудь более трудновыполнимое для двух совершенно непохожих человеческих индивидуальностей?
Симус подтвердил, что не может.
— Представь себе, — огромный седеющий бригадир перешел на сочный баритон, — когда ты уже готов убить женщину за то, что она не приготовила тебе чашку утреннего кофе, тобой снова овладевает желание. Это самая великолепная штука в мире.
Объяснение звучало убедительно.
— Это, как ощущение Бога в нас, — заключил Кармоди, стараясь подстроиться к теориям Дейдры.
— Нет, нет, это совсем другое, — протестовал Симус. — Бог — это дух.
— Это учителя в школе вбивают вам в головы всякую чепуху. Разве дух не может испытывать страсть? Бог даст нам в этом сто очков вперед. Именно об этом говорит Сама, проповедуя, что супружество — это таинство. Так мы и познаем Бога. Уверяю тебя, Бог даже больше помешан на любви к нам, чем мы друг к другу.
— Хватит говорить глупости, — сказал Симус решительно. — Если Бог такой, тогда…
— Стал бы я вводить тебя в заблуждение? — сердился Кармоди.
Конечно, не стал бы…
Секс — это частица Бога? Замечательная идея. Надо будет рассказать об этом Мариетте при следующей встрече. По-моему, она серьезно интересуется Богом.
Когда я увижу ее снова?
Хорошо этим двоим шататься по лесам, наслаждаясь друг другом. А я вынужден оставаться холостяком, не ощущая себя монахом.
Таранцы не пытались регулировать сексуальные отношения в своем обществе.
— Когда-то давным-давно такие попытки предпринимались, — витиевато объяснила Настоятельница, — но это не работает.
На подобные эксперименты косо смотрели. И когда возникали попытки введения ограничений — раздавались высказывания типа: «А парни не хотят оставлять девушек в одиночестве» или наоборот.
Как сказала Настоятельница: «В те времена кровь была горяча».
А сплетники за спиной обязательно бы добавили: «Уж Самой-то это хорошо известно».
К внебрачному сексу относились серьезнее, потому что между семьями в тесном монастырском пространстве были очень крепкие дружеские связи.
Мужчины и женщины старались избегать сложных и запутанных отношений.
Не то, чтобы адюльтер исключался совсем, просто участники старались не попадаться.
Когда же такое случалось — «Не захотели бы сами — не попались», — объясняла Настоятельница — то ударение делалось не на наказании или возмездии, а на том, что «пора бы и одуматься».
Сотни светильников в руках людей, как символ благоговейного поклонения, отбрасывали мрачные жуткие тени в рассеивающихся сумерках.
Словно церковное шествие. Что я делаю здесь, среди этих язычников?
Монастырская процессия немного отличалась. У этой не было ни организующего центра, ни священных символов, которые несут служители, ни Аббата или Приора, завершающего шествие, ни церковников и послушников, возглавлявших толпу.
Эта толпа образовалась естественно, сама по себе, словно воодушевленная единым порывом.
Там, на «Ионе», любили процессии и Святые Дни. Фестивали ломали привычный монотонный ритм жизни скитальцев. Но таранцы были совершенно неспособны спонтанно формироваться в процессию или фестивальное шествие. Даже под холодным и всевидящим взглядом Капитана-Настоятельницы их шествие напоминало разорванное хаотическое движение. Когда таранцы веселились, то были совершенно неспособны сохранять ритуальное достоинство.
Симусу пришло в голову, что эта утренняя церемония в большом Городе была слишком подобострастна. Нет, даже больше, все они немного пресмыкались.
Это был день Зилонга — первый из десятидневной зилонгской недели. Как он узнал, месяц состоял из трех недель, год — из десяти месяцев. Таким образом, нужно умножать на 0.8, чтобы получить земную продолжительность зилонгского века. Сэмми сказала, что было бы очень «странно», если бы они выбрали другой день для богослужения. Разницы нет никакой, но люди должны соблюдать религиозные обряды хотя бы несколько раз в году.
С тех пор, как она и ее супруг стали занимать в обществе заметное положение, посещать Площадь Богослужения стало их долгом. Эта площадь находилась за Центральной Площадью.
Это была своего рода уловка, позволяющая не ломать принятый ход вещей. О’Нейл понял. Комитеты имели обыкновение «замечать» такие отклонения.
Как бы там ни было, Комитеты существовали.
Подходя к главной Площади Богослужения (был еще целый ряд малых площадей, разбросанных по всему Городу), О’Нейл увидел, что она приподнята на пять—шесть шагов над землей. В центре ее был установлен большой просвечивающий шар, излучающий мягкий мерцающий свет.
Впереди шара, за поднятой платформой, находилось отверстие, из которого поднимался легкий дымок. Очевидно, именно в этой яме люди «уходили к Богу» во время Фестиваля.
Может быть, под площадью Города были термальные источники, выбрасывающие на поверхность пар.
Возможно, в яме был зыбучий песок.
Умело транквилизированные жертвы должны уходить из жизни без недовольства. Поскольку Бог олицетворял и планету, и общество, опускание в землю вполне допустимо было назвать «уходом к Богу».
Те, кто умирал естественной смертью до наступления официального дня, сбрасывались в скважину во время погребальной церемонии.
Когда Площадь Богослужения заполнилась людьми, зажглись фонари, освещая белые тоги собравшейся ассамблеи. У каждого в руках была небольшая чаша с жидкостью, напоминавшей вино.
Как только на небе появились первые отблески, низко ударил колокол. Над толпой воцарилась полная тишина. Внутри шара начали струиться и переливаться цвета. Группы фигур в капюшонах, одетые в богатые пурпурные и золотые тоги, приближались к шару с одной стороны площади.
Они двигались очень медленно, тихо напевая. Мелодия нарастала, в нее вливались голоса из толпы.
Этот хор «жрецов» и «молящихся» становился все громче и громче, захватывая всех окружающих ритмом и мощью.
Нет, это мне совсем не нравится, совсем, — сказал себе Симус. — Ее Милость была бы бесконечно удивлена тому, что они сделали с нашей литургией.
После каждого псалма они прикладывались к чашам с жидкостью.
Симус умудрился выпить все залпом. В темноте никто этого не заметил.
Цвета в шаре сменялись все быстрее. Пение, освещение и движение жрецов — все действовало гипнотически.
О’Нейл изо всех сил пытался сохранить равновесие. Странная жидкость, даже в небольших количествах она была чем-то более крепким, чем ликер или вино. Сладкая и тягучая, она обладала мощным и мгновенным действием.
Отвратительные образы возникли у него в мозгу; он уже не мог справляться с чувством страха, которое пробудилось в нем.
Его преследовали образы взрывающейся «Ионы», Диких Гусей, кроваво разрубленных на части, Капитана-Настоятельницы, задушенной сатанинской змеей; сцены насилия в церкви. Они сменяли друг друга, как в кошмаре. И самое страшное — образ Бога, как ничто.
На несколько страшных мгновений весь этот ужас стал единственной реальностью. Все, что он видел, было правдой. Он хотел вырваться, но его не отпускали. Они завладели его разумом, воображением, заполнили собой душу.
Это был конец всему, во что он верил, чего хотел, за что готов был отдать жизнь…
Несколько жутких секунд он испытывал только одно страстное желание — подняться на мостки и броситься в яму с огнем, чтобы покончить со всем этим. Он не мог жить без надежды, он не мог жить без любви…
Потом выкатился яркий диск солнца и залил площадь светом.
Все кончилось.
Громкие крики восторга неслись из толпы, подобные «Deo britias» в конце мессы.
Люди стали расходиться. Они были так же умиротворены и нормальны, как и когда шли сюда на площадь; мило переговаривались со своими приятелями.
Даже если кто-то из них и осознавал, что еще недавно был в наркологическом экстазе, то этого не показывал. Что бы это ни было, но его действие быстро проходит, решил О’Нейл.
Обливаясь холодным потом и дрожа, О’Нейл пытался разобраться в этом.
Если ты не восприимчив к веществу, тогда это экстаз страха. Может быть, и с ними происходит то же самое, и они так привыкли, что не замечают этого.
Все равно, что биться собственной головой о крепкую монастырскую стену. Когда прекращаешь, то сразу становится так хорошо, что не помнишь уже никакой боли.
— Разве не красивая и освежающая церемония, Благородный Друг? — поинтересовалась Сэмми, когда они пробирались сквозь толпу к собственной башне. — Это так красиво. Становишься единым целым с Зилонгом, со всей семьей, друзьями, со всеми людьми, со всей Вселенной. Постигаешь все и понимаешь свою незначительность в этом мире.
Казалось, она в прекрасном состоянии (совсем как Дейдра в воскресное утро).
— Что все это должно означать? — наивно поинтересовался он.
— Это невозможно выразить словами, Благородный Друг, — ответил Эрни. — Нужно стать зилонгцем, чтобы понять.
За этим последовало совершенно неожиданное хорошее известие, связанное с Днем Зилонга. Эрни отнесся к этому событию, как к «легкому развлечению» в полдень. Для О’Нейла это был просто пикник. После богослужения атмосфера в Городе улучшилась — всеми завладел дух отдыха и праздника.
Маленькие бродячие оркестрики наигрывали на площадях и в скверах.
Уличные кафе были переполнены. Улицы наводнены красиво и ярко одетыми людьми, мирно прогуливающимися вместе и беззаботно болтающими.
Что бы там не представляла собой «община», наркотик явно прорвал формализм и тенденциозность зилонгской жизни.
Его гости были более оживлены, чем обычно. Сэмми, порхая по «жизненному пространству» в приготовлениях к «легкому развлечению», мурлыкала какой-то мотивчик.
Когда они покинули башню, чтобы совершить «короткую» прогулку к стене Города, она затянула другой мотив и заставила О’Нейла и Эрни подпевать ей.
Представление женщины о расстоянии явно не совпадало с представлениями Симуса. Через полчаса он, по привычке таранцев, начал занудствовать.
— Вы годитесь мне в сыновья и достаточно сильны и молоды, — погрозила она пальцем. — Прекратите жаловаться.
— Я буду жаловаться столько, сколько захочу, женщина, — Симус схватил ее за талию и поднял в воздух, как ребенка, и начал кружиться вместе с ней. И когда решил, что с нее довольно карнавальной карусели, бесцеремонно усадил прямо на землю.
Эрни и все прохожие, направлявшиеся вместе с ними к городской стене, решили, что это ужасно смешно — таранский молодой дикарь вытворяет свои штучки в День Зилонга. Сэмми раскраснелась, ее покачивало от кружения, она сияла и была ужасно довольна, совсем как маленькая девчонка.
— Вы делаете такие странные вещи, Поэт О’Нейл, очень странные.
— А ты, женщина, держи язычок за зубами, — посмеялся он, — а иначе я сделаю что-нибудь еще более странное.
Все решили, что можно умереть со смеху.
— Прекрасно, жаловаться больше не придется, — она все еще тяжело дышала, и ее восхитительная грудь быстро вздымалась. — Мы почти пришли.
— Возвращение домой — вот что меня беспокоит, — протестовал он.
— Домой мы поедем, Благородный Гость, — Эрни не совсем понял, что Симус просто дурачится.
«Почти» означало еще пятнадцать минут мучений для его страждущих ног. Он жаловался. Сэмми гримасничала над ним, но доводить дело до карусели не решалась. Очень жаль, ему это доставило удовольствие.
Уверяю вас, славная маленькая игра, ничего больше, — доложил он Леди-Настоятельнице на тот случай, если она слушала.
Городская стена была тем, что Эрни называл «символом» — длинные узкие каменные плиты с искрящимися розовыми вкраплениями окружали Город по периметру (без сомнения, их производили на заводе в Центре по быстрой очистке, который О’Нейл посещал на прошлой неделе).
От прикосновения панели раскрывались. В случае опасности или конфликтов электрическая энергия превращала их в неприступный барьер; теперь же любой мог легко перепрыгнуть через это препятствие — что Симус и сделал, к ужасу и развлечению своих хозяев.
— Когда вы пропускаете ток через нее? — Симус прикинулся дурачком.
— Во время конфликтов, — спокойно ответил Эрни.
— Когда в вашем хорошо устроенном и спокойном мире возникают конфликты?
Хозяева молчали.
— Никогда, конечно, — Сэмми пошла вдоль стены, не глядя на него. Ее муж последовал за ней, как всегда, когда она так себя вела.
— Это просто предосторожность, — сумрачно добавил ее муж.
— Ах вот как, — Симус поднял свою корзинку для пикника, самую тяжелую (как самому большому из всех, — так ему объяснила Сэмми), послушно и молчаливо поплелся за ними.
Через ближайшие открытые в стене ворота, которые подпирали два сонных стража с заржавленными копьями, они вошли в блокгауз и спустились на эскалаторе в подземное помещение. Оно располагалось под Городом.
Это было кольцо монорельсовой дороги. Рядом с кольцом находилась стоянка машин с маленькими электромобилями, которые сновали по всему городу.
Статус Эрни давал ему право на пользование электромобилем. Он опустил жетон в прорезь. После безуспешного опробования двух, которые отказывались заводиться, они нашли один, который с трудом заработал.
Потроха Города, как заметил Симус, пока не отвлекся, были неприглядным зрелищем.
Образцовая чистота, соблюдение которой требовалось наверху, не была обязательной для подземки.
Станция монорельсовой дороги и стоянка машин были забросаны обрывками бумаги, камнями. Кроме того, здесь стоял тяжелый сильный запах от человеческих экскрементов.
Монорельсовая платформа, подошедшая как раз в то время, когда они уже отъезжали, казалось, прихрамывала от усталости.
Даже терпеливые зилонгцы сердито заворчали по поводу опоздания поезда.
В подземке необязательно оставаться сдержанным и вежливым: даже моя хозяйка и хозяин погрубели от того, что совершенно дурацким образом не работает ни одна машина.
Потом он отвлекся.
Симус увидел Леди Дейдру собственной персоной. Она выходила из поезда.
Очень, очень похожая на нее высокая гибкая женщина, черноволосая, с проседью. Такое же аскетически узкое лицо, нежное и вместе с тем решительное.
Так могла бы выглядеть Мариетта в пятьдесят лет. Прежде, чем Симус смог удостовериться, женщина смешалась с толпой.
Это не могла быть она, — говорил он себе. — Просто это мое больное воображение.
Нет, могла. Ты хорошо знаешь, что как и другие сенсоры, там, на «Ионе», она умеет воссоздавать свой фантом, который невозможно отличить от реальности в любом месте. Может быть, она решила пошутить в честь праздника?
Может быть, ее силы истощены? Что она делает здесь, внизу? Следит за своим шпионом, кретин, что же еще!
И почему Леди Кардина напоминает мне Мариетту?
Потому что они очень похожи, кретин, неужели ты еще не заметил?
— Что-нибудь не так, Благородный Поэт? — с тревогой в голосе поинтересовалась Самарита.
— Да пустяки. Я решил, что увидел одного знакомого человека. Совершенно исключено. Он не мог бы здесь оказаться.
— Благородного Лейтенанта Мариетту?
— Не совсем. Особу старше ее лет на тридцать. Я же говорю, этого не может быть совсем. Совсем.
У нее не было упругой пышной груди, как у моей Маржи. Или я не заметил? Так кого же я видел?
Машина остановилась, и они выскочили по наклонной плоскости из расщелины далеко за городскими стенами.
— День такой замечательный, — широко улыбнулась Сэмми, — Я думаю, будет славно оставить Город.
Воздух был теплый и сухой, небо совершенно безоблачное. Щедро светило солнце.
Запах цветов был везде. Поскольку вблизи их не было видно, аромат, очевидно, исходил от зеленой поляны между Городом и Рекой.
Это не Рай, но ничуть не уступает. Я уверен, это не могла быть Сама.
У тебя просто сознание виновности — вот что у тебя.
Я не сделал ничего дурного, чтобы чувствовать себя виноватым.
Еще не сделал, но уже близко к тому.
Их электромобиль оказался небольшим судном, подпрыгивающим на воздушной подушке. Его мотор нуждался в хорошей наладке. Очевидно, Комитет уже присвоил ему приоритет.
Прекрасно, если он рухнет вниз, то я надеюсь, они не ждут от меня, что я его соберу. Я поэт, а не механик.
Конечно, у женщины могут быть дела здесь, внизу, и кроме меня.
А, может быть, я заложник?
Эта мысль привела его в бешенство.
Ведь ты же с самого начала знал о том, что ты — заложник.
Ну и нечего беситься.
Женщина знает, что делает, можешь держать пари.
Они быстро миновали поляну и оказались на небольшом покрытом гравием пляже на берегу Реки.
Остров (другого названия у него не было) тянулся параллельно Городу, на расстоянии около двух миль от него.
Так вот то место, где она хочет приземлиться.
Ну что же, совсем неплохо, совсем. В сравнении с чернотой гиперпространства это местечко выигрывает.
Несмотря на очарование полудня здесь попадались случайные маленькие группы зилонгцев, бродивших по поляне или сидящих на берегу. Они словно старались держаться поближе к городской стене. На пикнике они были смелее.
Их судно оставило берег и направилось к небольшой бухточке на Острове. Топография Зилонга была необычной — низкие горы простирались далеко от главного горного хребта планеты.
На протяжении пяти миль раскинулись снежные вершины, долины, несколько сочных лугов, крошечные леса, овраги и с каждой стороны широкие, прибрежные полосы оранжевого песка.
Для монастыря совсем неплохо, совсем. Почему бы нам просто не отобрать все это? Мы можем сказать туземцам, что это прихоть, каприз рыжебородого бога.
— Пусть Иисус, Мария и Бригада хранят этот остров, — благоговейно проговорила Сэмми, как только они выбрались из шаткого суденышка.
— Что вы сказали? — Симус не поверил своим ушам.
— Это ваше благословение. Нас научила благородная Мариетта, — оправдывался Эрни. — Вас огорчает, что мы пользуемся им? Это кощунство?
— Ах нет, что вы, — Симус громко вздохнул. Мне стоило бы самому благословить будущее место посадки «Ионы». — Вопрос не в том, будут ли они возражать. Они гораздо более терпимы, чем мы.
— Как это прекрасно, что у вашего Бога есть друзья, — набожно шептала Сэмми.
— Да, много-много. Слишком много друзей.
Они плавали в теплой ласковой Реке, пили ликер в изрядном количестве, уплетали разнообразные деликатесы, приготовленные Сэмми, и нежились на мягком песке.
У О’Нейла было достаточно времени, чтобы не сводить глаз с Сэмми — с того самого момента, как она передала ему свою накидку, как только вся их компания причалила к берегу.
Открытый корсаж лишь только подчеркивал ее соблазнительные прелести.
Сэмми была пышнее, роскошнее Мариетты, хотя и не так безукоризненно сложена.
Подтянутая грация Мариетты будоражила, плавные формы Сэмми приглашали на лоно земли.
Бесспорно, это место создано для обеих.
Полу обнаженность в их культуре предполагала только дружбу, во всяком случае, до Фестиваля. Казалось, она совершенно не испытывала неловкости, лежа на горячем песке между мужем и другом, такими же обнаженными, как и она.
Эрни снова отправился поплавать.
— Вы находите мое тело привлекательным, Благородный Друг? — мягко посмеиваясь, спросила она.
От удивления у него широко раскрылись глаза.
— Я нахожу вас привлекательной, Сэмми, — достаточно искренне ответил он.
Симус попытался представить Мариетту в открытых купальных трусиках и прогнал видение. Оно тотчас же вернулось.
— Как всегда, вы говорите красиво и загадочно, — она прижала ладонью его пальцы. — Вы гораздо решительнее, когда целуетесь.
— Что вы под этим подразумеваете? — удивился Симус, осторожно убирая руку.
— Вы говорили, что доктор и пациент обмениваются поцелуями дважды в день.
— Я никогда этого не говорил.
— В Центре по изучению Тела, и даже проделывали это.
— Ах, да. Но ведь это наш обычай, а не ваш.
— Но это хороший обычай.
— Мне больше нравится… вот этот, — он повторил свою веселую карусель.
Поцелуи, решил он, подкидывая над головой восхищенную Сэмми, гораздо менее опасны, чем вот это.
Сейчас она останется вообще без всего.
Поэтому он положил ее снова на песок, смеющуюся, задыхающуюся, и нежно дважды поцеловал, воздав полной мерой.
После этого он решил, что ему тоже необходимо поплавать.
Когда он вернулся, друзья спросили, не будет ли он возражать, если они вдвоем прогуляются по берегу.
— Я думаю, что заслужил право чуть-чуть вздремнуть, — он потянулся и зевнул. — Женщина подняла меня затемно, да еще заставила пешком обойти пол-планеты. Теперь ей ничего не остается, как дать мне немного покемарить.
Пусть думают, что я не догадываюсь о том, что они отправились нарушать правила, дурачки!
— Немного покемарить? — она мягко переспросила, но в ее голосе был немой вопрос.
— Это идиома, означающая непродолжительный сон.
Вот уж никогда не думал, что она способна преступить закон. Или они давно этим не занимались?
Или просто не рискуют проделывать это по ночам в своей башне?
Он готов был держать пари, что секретная служба здесь, на Зилонге, вездесуща.
Возможно, Правительство контролировало их спальни для поддержания правопорядка?
Если, занимаясь любовью, вы рискуете быть сброшенными в огонь, вряд ли вы станете заниматься этим часто.
И все-таки, это происходило.
Очевидно, происходило много такого, что Комитеты не хотели знать, иначе они нашли бы средства контролировать людей всегда и везде.
Даже если при женитьбе Сэмми и Эрни не испытывали влечения друг к другу, сейчас они были влюблены по уши. Разве можно было ожидать от них воздержанности?
В монастырской школе он слышал о Шатунах, из-за удивительных песен, которые они слагали. Но вопреки своей замечательной музыке они вычеркивали себя из общепринятой жизни, верили в безбрачие не только для монахов.
Симус считал, что человек вправе распоряжаться собой. Тем более, если монашество — твое призвание. Бог его знает… Другое дело — женатые люди.
Возможно, они становились Шатунами из-за условий жизни. Если плохо живется — это достаточное основание. Песни были веселые и удалые, а каково было им самим?
Он вспомнил мотив «Простого счастья» и напел своим хозяевам. Им понравилось. Симус перевел слова этой песни на их язык, и они охотно подпевали.
— Действительно, быть свободным — это счастье, — мечтательно вздохнул Эрни. — Большое счастье. Почти такое же, как, — он взял Сэмми за руку, — прекрасная жена.
Сэмми зарделась от счастья и прижалась к нему.
— Мы должны немного прогуляться, Благородный Поэт.
— Счастливой прогулки, — Симус не удержался от лукавой улыбки.
Оба супруга вспыхнули и побрели прочь.
Можно стать Шатуном, если очень этого хочется, или общество загоняет тебя в тупик.
Но большинство людей не могут. А их принуждают к этому, заставляют долго воздерживаться.
Хорошо. Итак, это возможно. Но ведь это глупо.
Когда Симус остался сиротой, в вопросах пола его просветил Кармоди — монахам было не до того.
Бригадир был хорошим учителем. Это заявила его жена, Майва, которая год от года становилась все красивее, и, многозначительно подмигнув, добавила:
— Ты понимаешь, что я имею в виду?
— В чем сила секса? — объяснял Кармоди, — В том, что он заставляет двух таких разных, в общем-то, людей, жить в одном доме, спать в одной постели. Ты можешь себе представить что-нибудь более трудновыполнимое для двух совершенно непохожих человеческих индивидуальностей?
Симус подтвердил, что не может.
— Представь себе, — огромный седеющий бригадир перешел на сочный баритон, — когда ты уже готов убить женщину за то, что она не приготовила тебе чашку утреннего кофе, тобой снова овладевает желание. Это самая великолепная штука в мире.
Объяснение звучало убедительно.
— Это, как ощущение Бога в нас, — заключил Кармоди, стараясь подстроиться к теориям Дейдры.
— Нет, нет, это совсем другое, — протестовал Симус. — Бог — это дух.
— Это учителя в школе вбивают вам в головы всякую чепуху. Разве дух не может испытывать страсть? Бог даст нам в этом сто очков вперед. Именно об этом говорит Сама, проповедуя, что супружество — это таинство. Так мы и познаем Бога. Уверяю тебя, Бог даже больше помешан на любви к нам, чем мы друг к другу.
— Хватит говорить глупости, — сказал Симус решительно. — Если Бог такой, тогда…
— Стал бы я вводить тебя в заблуждение? — сердился Кармоди.
Конечно, не стал бы…
Секс — это частица Бога? Замечательная идея. Надо будет рассказать об этом Мариетте при следующей встрече. По-моему, она серьезно интересуется Богом.
Когда я увижу ее снова?
Хорошо этим двоим шататься по лесам, наслаждаясь друг другом. А я вынужден оставаться холостяком, не ощущая себя монахом.
Таранцы не пытались регулировать сексуальные отношения в своем обществе.
— Когда-то давным-давно такие попытки предпринимались, — витиевато объяснила Настоятельница, — но это не работает.
На подобные эксперименты косо смотрели. И когда возникали попытки введения ограничений — раздавались высказывания типа: «А парни не хотят оставлять девушек в одиночестве» или наоборот.
Как сказала Настоятельница: «В те времена кровь была горяча».
А сплетники за спиной обязательно бы добавили: «Уж Самой-то это хорошо известно».
К внебрачному сексу относились серьезнее, потому что между семьями в тесном монастырском пространстве были очень крепкие дружеские связи.
Мужчины и женщины старались избегать сложных и запутанных отношений.
Не то, чтобы адюльтер исключался совсем, просто участники старались не попадаться.
Когда же такое случалось — «Не захотели бы сами — не попались», — объясняла Настоятельница — то ударение делалось не на наказании или возмездии, а на том, что «пора бы и одуматься».