Страница:
— На твоем месте я бы сейчас не пил виски.
— Он сказал «урезать» — вот я и урезал: налил себе полпорции. И обещал ему больше не нить портвейна. Ну и недельку-другую не буду. Чтоб доставить ему удовольствие. Я рад, что вы заглянули, Кэсл. Знаете, а доктор Персивал в самом деле немного меня напугал. У меня было такое впечатление, что он не все мне говорит. Ведь это же будет ужасно, верно, если меня решат послать в Л.-М., а он не пропустит. И еще я одного боюсь… они с вами не говорили обо мне?
— Нет. Вот только Дэйнтри спросил сегодня утром, доволен ли я тобой, и я сказал — абсолютно.
— Вы хороший друг, Кэсл.
— Это всего лишь дурацкая проверка службы безопасности. Помнишь тот день, когда ты встречался с Синтией в зоопарке… я сказал им, что ты был у дантиста, тем не менее…
— Да. Я из тех, кого всегда прищучивают. А ведь я редко нарушаю правила. Наверно, считаю, что в этом проявляется лояльность. Вот вы — другой. Стоит мне один-единственный раз взять с собой донесение, чтоб почитать за обедом, — и я попался. А вы, я видел, выносите их без конца. Вы идете на риск — как, говорят, вынуждены идти священники. Так что, если утечка произошла по моей вине, — хотя, конечно, неумышленно, — я приду к вам исповедоваться.
— В расчете, что я оглушу тебе грехи?
— Нет. Но в расчете на некоторую справедливость.
— Тогда ты ошибаешься, Дэвис. Я не имею ни малейшего представления о том, что значит «справедливость».
— И вы приговорите меня к расстрелу на заре?
— О нет. Я всегда готов отпустить грехи людям, которые мне по душе.
— Выходит, настоящая-то угроза нашей безопасности — это вы, — заметил Дэвис. — И сколько же времени, вы думаете, продлится эта чертова проверка?
— Наверное, пока не обнаружат утечки или не решат, что никакой утечки вообще не было. Возможно, в Пятом управлении какой-то господин принял слушок за истину.
— Или какая-то дама, Кэсл. Почему это не может быть женщина? Это вполне может быть одна из наших секретарш, если ни я, ни вы, ни Уотсон тут ни при чем. У меня при одной этой мысли мурашки идут по телу. Синтия на днях обещала поужинать со мной. Я поджидал ее «У Стоуна», а за соседним столиком сидела хорошенькая девушка и тоже ждала кого-то. Мы обменялись улыбочками: ведь нас обоих подвели. Так сказать, товарищи по несчастью. Я уже собрался было заговорить с ней — в конце концов, Синтия ведь надула меня, — а потом у меня возникла мысль: а может, мне подставили эту девчонку, может, они слышали, как я заказывал столик по телефону с работы. Может, Синтия не пришла, потому что ей приказали. А потом, кто бы вы думали, явился и сел за столик к девушке, — догадайтесь, кто, — Дэйнтри!
— Это была, по всей вероятности, его дочь.
— В нашем заведении используют ведь и дочерей, верно? До чего же идиотская у нас профессия. Никому нельзя доверять. Я не доверяю теперь даже Синтии. Вот она перестилает мне постель, а сама бог знает чего там ищет. Найдет же она только вчерашние хлебные крошки. Они еще и их подвергнут анализу. Ведь в крошке может быть запрятана микрофишка.
— Я не могу больше у тебя сидеть. Почта из Заира пришла.
Дэвис поставил на стол стакан.
— Черт знает что — даже у виски вкус стал другой, с тех пор как Персивал напичкал меня этими мыслями. А как вы думаете, есть у меня цирроз?
— Нет. Просто не перегружайся какое-то время.
— Это легче сказать, чем сделать.
Когда мне все осточертевает, я пью. Вам вот повезло — у вас есть Сара. Кстати, как Сэм?
— Он без конца спрашивает про тебя. Говорит, никто не умеет так играть в прятки, как ты.
— Славный маленький паршивец. Хотелось бы и мне иметь такого паршивца — только от Синтии. Надежды, надежды!
— Климат в Лоренсу-Маркише не очень подходящий…
— О, говорят, вполне о'кей для детишек до шести лет.
— Что ж, Синтия, пожалуй, начинает сдаваться. В конце концов, ведь это она перестилает тебе постель.
— Да, заботиться она, я думаю, будет обо мне как мать, но она из тех девчонок, которые все время хотят кем-то восхищаться. Ей бы кого посерьезнее — вроде вас. А моя беда в том, что в делах серьезных я не умею вести себя по-серьезному. Как-то стесняюсь. Вот вы можете себе представить, чтобы кто-то стал восхищаться мной?
— Сэм же восхищается.
— Сомневаюсь, чтобы Синтии нравилось играть в прятки.
В эту минуту в комнату вошла Синтия. И сказала:
— Все твои простыни были сбиты в кучу. Когда тебе в последний раз перестилали постель?
— Уборщица приходит к нам по понедельникам и пятницам, а сегодня — четверг.
— Почему ты сам ее не перестелишь?
— Ну, я натягиваю на себя одеяло, когда ложусь, — больше мне ничего и не надо.
— А эти типы из окружающей среды? Куда они смотрят?
— О, они натасканы не замечать загрязнения, пока их официально об этом не известят.
Дэвис проводил обоих до дверей. Синтия сказала:
— До завтра. — И пошла вниз по лестнице. А через плечо добавила, что ей нужно сделать еще уйму покупок.
— «Зачем ее взгляд так долог был, Коль она не хотела, чтоб я полюбил…» — процитировал Дэвис.
Кэсл был поражен. Вот уж никак он не ожидал, что Дэвис читал Браунинга [Браунинг Роберт (1812-1889) — английский поэт] — разве что в школе.
— Ну, — сказал он, — я пошел назад, к почте из Заира.
— Извините, Кэсл. Я знаю, как вас раздражает необходимость возиться с этой почтой. Но я не сачкую, правда нет. И дело не в перепое. У меня ноги и руки стали точно из желе.
— Залезай-ка обратно в постель.
— Думаю, так я и поступлю. Сегодня Сэм едва ли получил бы удовольствие от игры со мной в прятки, — добавил Дэвис вслед уходящему Кэслу, перегнувшись через перила. Кэсл уже дошел до самого низа, когда Дэвис окликнул его: — Кэсл!
— Да? — Кэсл посмотрел вверх.
— Вы не думаете, что это может явиться препятствием?
— Препятствием?
— Я бы стал другим человеком, если бы меня послали в Лоренсу-Маркиш.
— Я сделал все, что мог. Разговаривал с шефом.
— Вы славный малый, Кэсл. Чем бы это ни обернулось, — спасибо.
— Ложись в постель и отдыхай.
— Думаю, так я и поступлю.
Но он продолжал стоять и смотреть вниз, пока Кэсл не вышел из дома.
7
— Он сказал «урезать» — вот я и урезал: налил себе полпорции. И обещал ему больше не нить портвейна. Ну и недельку-другую не буду. Чтоб доставить ему удовольствие. Я рад, что вы заглянули, Кэсл. Знаете, а доктор Персивал в самом деле немного меня напугал. У меня было такое впечатление, что он не все мне говорит. Ведь это же будет ужасно, верно, если меня решат послать в Л.-М., а он не пропустит. И еще я одного боюсь… они с вами не говорили обо мне?
— Нет. Вот только Дэйнтри спросил сегодня утром, доволен ли я тобой, и я сказал — абсолютно.
— Вы хороший друг, Кэсл.
— Это всего лишь дурацкая проверка службы безопасности. Помнишь тот день, когда ты встречался с Синтией в зоопарке… я сказал им, что ты был у дантиста, тем не менее…
— Да. Я из тех, кого всегда прищучивают. А ведь я редко нарушаю правила. Наверно, считаю, что в этом проявляется лояльность. Вот вы — другой. Стоит мне один-единственный раз взять с собой донесение, чтоб почитать за обедом, — и я попался. А вы, я видел, выносите их без конца. Вы идете на риск — как, говорят, вынуждены идти священники. Так что, если утечка произошла по моей вине, — хотя, конечно, неумышленно, — я приду к вам исповедоваться.
— В расчете, что я оглушу тебе грехи?
— Нет. Но в расчете на некоторую справедливость.
— Тогда ты ошибаешься, Дэвис. Я не имею ни малейшего представления о том, что значит «справедливость».
— И вы приговорите меня к расстрелу на заре?
— О нет. Я всегда готов отпустить грехи людям, которые мне по душе.
— Выходит, настоящая-то угроза нашей безопасности — это вы, — заметил Дэвис. — И сколько же времени, вы думаете, продлится эта чертова проверка?
— Наверное, пока не обнаружат утечки или не решат, что никакой утечки вообще не было. Возможно, в Пятом управлении какой-то господин принял слушок за истину.
— Или какая-то дама, Кэсл. Почему это не может быть женщина? Это вполне может быть одна из наших секретарш, если ни я, ни вы, ни Уотсон тут ни при чем. У меня при одной этой мысли мурашки идут по телу. Синтия на днях обещала поужинать со мной. Я поджидал ее «У Стоуна», а за соседним столиком сидела хорошенькая девушка и тоже ждала кого-то. Мы обменялись улыбочками: ведь нас обоих подвели. Так сказать, товарищи по несчастью. Я уже собрался было заговорить с ней — в конце концов, Синтия ведь надула меня, — а потом у меня возникла мысль: а может, мне подставили эту девчонку, может, они слышали, как я заказывал столик по телефону с работы. Может, Синтия не пришла, потому что ей приказали. А потом, кто бы вы думали, явился и сел за столик к девушке, — догадайтесь, кто, — Дэйнтри!
— Это была, по всей вероятности, его дочь.
— В нашем заведении используют ведь и дочерей, верно? До чего же идиотская у нас профессия. Никому нельзя доверять. Я не доверяю теперь даже Синтии. Вот она перестилает мне постель, а сама бог знает чего там ищет. Найдет же она только вчерашние хлебные крошки. Они еще и их подвергнут анализу. Ведь в крошке может быть запрятана микрофишка.
— Я не могу больше у тебя сидеть. Почта из Заира пришла.
Дэвис поставил на стол стакан.
— Черт знает что — даже у виски вкус стал другой, с тех пор как Персивал напичкал меня этими мыслями. А как вы думаете, есть у меня цирроз?
— Нет. Просто не перегружайся какое-то время.
— Это легче сказать, чем сделать.
Когда мне все осточертевает, я пью. Вам вот повезло — у вас есть Сара. Кстати, как Сэм?
— Он без конца спрашивает про тебя. Говорит, никто не умеет так играть в прятки, как ты.
— Славный маленький паршивец. Хотелось бы и мне иметь такого паршивца — только от Синтии. Надежды, надежды!
— Климат в Лоренсу-Маркише не очень подходящий…
— О, говорят, вполне о'кей для детишек до шести лет.
— Что ж, Синтия, пожалуй, начинает сдаваться. В конце концов, ведь это она перестилает тебе постель.
— Да, заботиться она, я думаю, будет обо мне как мать, но она из тех девчонок, которые все время хотят кем-то восхищаться. Ей бы кого посерьезнее — вроде вас. А моя беда в том, что в делах серьезных я не умею вести себя по-серьезному. Как-то стесняюсь. Вот вы можете себе представить, чтобы кто-то стал восхищаться мной?
— Сэм же восхищается.
— Сомневаюсь, чтобы Синтии нравилось играть в прятки.
В эту минуту в комнату вошла Синтия. И сказала:
— Все твои простыни были сбиты в кучу. Когда тебе в последний раз перестилали постель?
— Уборщица приходит к нам по понедельникам и пятницам, а сегодня — четверг.
— Почему ты сам ее не перестелишь?
— Ну, я натягиваю на себя одеяло, когда ложусь, — больше мне ничего и не надо.
— А эти типы из окружающей среды? Куда они смотрят?
— О, они натасканы не замечать загрязнения, пока их официально об этом не известят.
Дэвис проводил обоих до дверей. Синтия сказала:
— До завтра. — И пошла вниз по лестнице. А через плечо добавила, что ей нужно сделать еще уйму покупок.
— «Зачем ее взгляд так долог был, Коль она не хотела, чтоб я полюбил…» — процитировал Дэвис.
Кэсл был поражен. Вот уж никак он не ожидал, что Дэвис читал Браунинга [Браунинг Роберт (1812-1889) — английский поэт] — разве что в школе.
— Ну, — сказал он, — я пошел назад, к почте из Заира.
— Извините, Кэсл. Я знаю, как вас раздражает необходимость возиться с этой почтой. Но я не сачкую, правда нет. И дело не в перепое. У меня ноги и руки стали точно из желе.
— Залезай-ка обратно в постель.
— Думаю, так я и поступлю. Сегодня Сэм едва ли получил бы удовольствие от игры со мной в прятки, — добавил Дэвис вслед уходящему Кэслу, перегнувшись через перила. Кэсл уже дошел до самого низа, когда Дэвис окликнул его: — Кэсл!
— Да? — Кэсл посмотрел вверх.
— Вы не думаете, что это может явиться препятствием?
— Препятствием?
— Я бы стал другим человеком, если бы меня послали в Лоренсу-Маркиш.
— Я сделал все, что мог. Разговаривал с шефом.
— Вы славный малый, Кэсл. Чем бы это ни обернулось, — спасибо.
— Ложись в постель и отдыхай.
— Думаю, так я и поступлю.
Но он продолжал стоять и смотреть вниз, пока Кэсл не вышел из дома.
7
Кэсл и Дэйнтри прибыли в Бюро регистрации последними и заняли места в мрачной комнате с коричневыми стенами, в последнем ряду. Четыре ряда пустых стульев отделяли их от остальных приглашенных, которых было около десяти; они, словно в церкви, разделились на два противостоящих клана, и каждый клан с критическим интересом и известной долей презрения разглядывал другой. Только шампанское способно будет, пожалуй, привести их к перемирию.
— Это, я полагаю, Колин, — сказал полковник Дэйнтри, указывая на молодого человека, который подошел к его дочери, стоявшей у стола регистратора. И добавил: — Я даже не знаю его фамилии.
— А кто та женщина с платком? Она, видимо, чем-то расстроена.
— Это моя жена, — сказал полковник Дэйнтри. — Надеюсь, нам удастся сбежать до того, как она нас заметит.
— Этого нельзя делать. Ведь ваша дочь тогда и знать не будет, что вы тут были.
Регистратор начал говорить. Кто-то произнес: «Ш-ш-ш», точно в театре, когда подняли занавес.
— Фамилия вашего зятя Клаттерз [Клаттерз — (от англ. clatter) — «суматоха», «беспорядок», «шум»], — шепнул Кэсл.
— Вы уверены?
— Нет, но похоже, что так.
Регистратор произнес краткое, без Божьего благословения, напутствие, которое иной раз именуют «светской проповедью», и несколько человек, взглянув в качестве извинения на часы, направились к выходу.
— Вы не думаете, что мы тоже можем удрать? — спросил Дэйнтри.
— Нет.
Тем не менее, когда они вышли на Виктория-стрит, никто, казалось, не замечал их. Такси подлетали словно стервятники, и Дэйнтри снова попытался сбежать.
— Нехорошо это будет по отношению к вашей дочери, — возразил Кэсл.
— Я ведь даже не знаю, куда они все едут, — сказал Дэйнтри. — Очевидно, в какой-то отель.
— Мы можем последовать за ними.
Они и последовали — до самого «Хэрродза» и дальше, сквозь легкий осенний туман.
— Что-то не могу представить себе, в какой же отель… — сказал Дэйнтри. — По-моему, мы потеряли их. — И пригнулся, чтобы лучше рассмотреть ехавшую впереди машину. — Не повезло. Впереди маячит затылок моей жены.
— Едва ли на таком расстоянии можно о чем-то судить.
— Тем не менее я убежден, что это она. Как-никак мы прожили вместе пятнадцать лет. — И мрачно добавил: — И семь из них не разговаривали.
— Шампанское поможет, — сказал Кэсл.
— Но я терпеть не могу шампанское. Какое вам огромное спасибо, Кэсл, что вы поехали со мной. Один бы я не сдюжил.
— Мы только выпьем по бокалу и сбежим.
— Представить себе не могу, куда мы едем. Много лет уже не бывал в этих краях. Столько тут появилось новых отелей.
Они ехали по Бромптон-роуд, то и дело останавливаясь из-за «пробок».
— Обычно едут если не в отель, то в дом невесты, — сказал Кэсл.
— У нее нет своего дома. Официально она делит квартиру с какой-то девушкой, но, судя по всему, уже некоторое время живет с этим малым — Клаттерзом. Клаттерз! Ну и фамилия!
— Возможно, его фамилия вовсе не Клаттерз. Регистратор пробормотал ее себе под нос.
Такси стали подъезжать к прехорошенькому домику, стоявшему в полукружье других таких же, и из них — словно пакеты в яркой оберточной бумаге — вываливались гости. По счастью, гостей было немного: дома здесь не были рассчитаны на большие приемы. Даже присутствие двух десятков людей создавало впечатление, что стены вот-вот прогнутся или полы провалятся.
— По-моему, я знаю, куда мы приехали — в логово моей жены, — сказал Дэйнтри. — Я слышал, она купила себе что-то в Кенсингтоне.
Они пробрались бочком по лестнице, заваленной одеждой, в гостиную. С каждого столика, с книжных полок, с рояля, с каминной доски на гостей глядели фарфоровые совы, настороженно, хищно нацелясь своими изогнутыми клювами.
— Да, это ее обиталище, — сказал Дэйнтри. — У нее всегда была страсть к совам… но после меня эта страсть стала совсем уж неуемной.
В толпе, теснившейся у стола с закусками, его дочери не было видно. То и дело хлопали пробки шампанского. На свадебном торте, на розовой сахарной глазури, тоже покачивалась пластмассовая сова. Высокий мужчина с усами, точно такими же, как у Дэйнтри, подошел к ним и сказал:
— Хоть мы с вами и не знакомы, но прошу — извольте не брезговать шипучкой. — Судя по оборотам речи, он, видимо, принадлежал чуть ли не к поколению первой мировой войны. Выражение лица у него, как у многих пожилых людей, было безразлично-отсутствующее. — Мы решили сэкономить на обслуге, — сказал он.
— Меня зовут Дэйнтри.
— Дэйнтри?
— Это свадьба моей дочери, — сказал Дэйнтри голосом сухим, как крекер.
— О, так, значит, вы муж Сильвии?
— Да. А вот вашего имени я не уловил.
Мужчина отошел от них.
— Сильвия! Сильвия! — позвал он.
— Пошли отсюда! — в отчаянии взмолился Дэйнтри.
— Должны же вы поздороваться с дочерью.
Какая-то дама стала пробиваться сквозь скопище гостей у стола. Кэсл узнал в ней ту, что плакала у регистратора, но сейчас вид у нее был отнюдь не плачущий.
— Дорогой мой, Эдвард сказал мне, что ты здесь! — воскликнула она. — Как мило, что ты приехал. Я же знаю, как ты всегда безумно занят.
— Да, нам в самом деле пора уже назад, на службу. Это мистер Кэсл. Из нашей конторы.
— Чертова эта контора. Как поживаете, мистер Кэсл? Надо отыскать Элизабет… и Колина.
— Не беспокой их. Нам, право, уже пора.
— Я сама приехала всего на один день. Из Брайтона. Эдвард привез меня сюда.
— Эдвард — это кто же будет?
— Он бесконечно мне помог. Заказал и шампанское и все остальное. В таких случаях женщине необходим мужчина. А ты ничуть не изменился, мой дорогой. Сколько же мы не виделись?
— Шесть… семь лет?
— Как летит время.
— У тебя с тех пор здорово поприбавилось сов.
— Сов? — И она удалилась, зовя: — Элизабет, Колин, идите сюда!
Они появились, держась за руки.
Элизабет сказала:
— Как славно, отец, что ты все же приехал. Я ведь знаю, до чего ты ненавидишь подобные сборища.
— Это мой первый опыт такого рода.
Дэйнтри внимательно оглядел ее спутника: новешенький костюм в узкую полоску, гвоздика в петлице. Черные, как смоль, волосы гладко зачесаны на висках.
— Здравствуйте, сэр. Элизабет много говорила мне о вас.
— Не могу сказать того же, — ответил Дэйнтри. — Значит, вы — Колин Клаттерз?
— Не Клаттерз, отец. С чего ты взял? Его фамилия Клаф. То есть наша фамилия Клаф.
Вереница опоздавших, которые не были в Бюро регистрации, отделила Кэсла от полковника Дэйнтри. Какой-то мужчина в двубортном жилете сказал ему:
— Я тут ни души не знаю — кроме Колина, конечно.
Раздался звон бьющегося фарфора. И голос миссис Дэйнтри, перекрывший гул в комнате:
— О господи, Эдвард, это что — сова?
— Нет, нет, не волнуйтесь, дорогая. Это всего лишь пепельница.
— Ни единой души, — повторил человек в жилете. — Меня зовут, кстати, Джойнер.
— А меня — Кэсл.
— Вы знаете Колина?
— Нет, я приехал с полковником Дэйнтри.
— Это кто же?
— Отец невесты.
Где-то зазвонил телефон. Никто не обращал на него внимания.
— Вам бы надо перекинуться словцом с Колином. Умнейший малый.
— Странная у него фамилия, верно?
— Странная?
— Ну да… Клаттерз.
— Его фамилия Клаф.
— О, значит, я не расслышал.
Снова что-то разбили. И успокаивающий голос Эдварда, вырвавшийся из общего молчания:
— Не волнуйтесь, Сильвия, ничего страшного. Все совы целы.
— Он произвел настоящую революцию в нашей рекламе.
— Вы работаете вместе?
— Можно сказать, я и есть «детский тальк Джеймисона».
Человек по имени Эдвард схватил Кэсла за локоть. И сказал:
— Ваша фамилия Кэсл?
— Да.
— Кто-то просит вас к телефону.
— Но никому не известно, что я здесь.
— Какая-то девушка. Она немного расстроена. Говорит, что вы ей срочно нужны.
Мысли Кэсла тотчас обратились к Саре. Она знала, что он поедет на свадьбу, но ведь даже Дэйнтри не знал, где они потом будут. Неужели Сэм снова заболел? Он спросил:
— Где телефон?
— Следуйте за мной.
Но когда они подошли к аппарату — белому телефону возле белой двуспальной кровати, охраняемой белой совой, — трубка уже лежала на рычаге.
— Извините, — сказал Эдвард, — она наверняка перезвонит.
— Она не назвалась?
— Я не расслышал при всем этом шуме. Такое у меня впечатление, что она плакала. Пойдемте выпьем еще шипучки.
— Если не возражаете, я побуду здесь, у телефона.
— В таком случае извините, если я не останусь с вами. Видите ли, мне надо присматривать за всеми этими совами. Сильвия очень расстроится, если какую-нибудь из них повредят. Я предлагал убрать их, но ведь у нее их больше сотни. Да и в комнатах без них стало бы пустовато. А вы приятель полковника Дэйнтри?
— Мы с ним работаем в одной конторе.
— Там, где все шито-крыто, да? Мне несколько неудобно встречаться с ним в такой обстановке. Сильвия не думала, что он приедет. Не надо было мне, наверно, здесь появляться. Так было бы тактичнее. Но кто же тогда присматривал бы за совами?
Кэсл присел на краешек большой белой кровати, и белая сова рядом с белым телефоном уставилась на него, словно увидела незаконного пришельца, пристроившегося на краю этого странного снежно-белого континента, — тут все было белое, даже стены, и белый ковер лежал под ногами Кэсла. Кэслом владел страх — страх за Сэма, страх за Сару, страх за себя, — страх, словно невидимый газ, сочился из мембраны молчавшего телефона. Таинственный звонок нес с собой угрозу ему и всем, кого он любил. Гуденье голосов звучало здесь негромко — словно бормотание толпы туземцев, собравшихся где-то далеко за этой снежно-белой пустыней. Снова зазвонил телефон. Кэсл отодвинул в сторону белую сову и поднял трубку.
И вздохнул с облегчением, услышав голос Синтии:
— Это М.К.?
— Да, а как ты меня разыскала?
— Я позвонила в Бюро регистрации, но вы уже уехали. Тогда я отыскала в телефонном справочнике номер миссис Дэйнтри.
— В чем дело, Синтия? У тебя странный голос.
— М.К., ужас что случилось. Артур умер.
Снова, как и раньше, Кэсл не сразу сообразил, кто такой Артур.
— Дэвис? Умер? Но он же на будущей неделе собирался выйти на работу.
— Я знаю. Уборщица обнаружила его, когда… когда зашла к нему постелить постель. — Голос перестал ее слушаться.
— Я сейчас приеду в контору, Синтия. Ты была у доктора Персивала?
— Он сам позвонил мне и сообщил.
— Сейчас пойду сообщу полковнику Дэйнтри.
— Ох, М.К., как я жалею, что не была с ним поласковее. Ну что я для него сделала — только перестелила постель. — Он услышал, как от сдерживаемых рыданий у нее перехватило дыхание.
— Я постараюсь поскорее приехать. — И он повесил трубку.
В гостиной по-прежнему было полно народу и все так же шумно. Свадебный торт разрезали и роздали, и гости теперь выискивали неприметные места, где можно было бы оставить свой кусок. Дэйнтри одиноко стоял возле столика, уставленного совами, с куском торта в руке.
— Ради всего святого, поехали, Кэсл, — сказал он. — Не понимаю я такого времяпрепровождения.
— Дэйнтри, мне сейчас звонили из конторы. Дэвис умер.
— Дэвис?
— Умер. Доктор Персивал…
— Персивал! — воскликнул Дэйнтри. — О боже, этот человек…
Он сунул свой кусок торта между совами, и большая серая сова, покачнувшись, грохнулась на пол.
— Эдвард! — взвизгнул женский голос. — Джон разбил серую сову!
Эдвард ринулся к ним.
— Но я же не могу быть везде одновременно, Сильвия.
За его спиной появилась миссис Дэйнтри.
— Ах ты чертов старый нудила, ах ты дурак, — сказала она. — Я никогда тебе, Джон, не прощу этого… никогда. И вообще какого черта ты тут делаешь в моем доме?
Дэйнтри сказал:
— Пошли отсюда, Кэсл. Я куплю тебе, Сильвия, другую сову.
— Эта сова — она невозместима.
— У нас человек умер, — сказал Дэйнтри. — Он тоже невозместим.
— Никак не ожидал, что это может случиться, — сказал им доктор Персивал.
Кэслу эта фраза показалась на редкость безразличной и такой же холодной, как тело несчастного, который лежал на кровати в мятой пижаме, распахнутой на груди, — должно быть, его прослушивали, тщетно пытаясь уловить пусть самое слабое биение сердца. До сих пор доктор Персивал представлялся Кэслу этаким добродушным весельчаком, сейчас же, рядом с трупом, он сам будто заледенел и в произнесенной им страстной фразе чувствовалось непонятное смущение и как бы извинение.
Резкий переход от дома миссис Дэйнтри, где стоял гул голосов незнакомых людей и среди стаек фарфоровых сов хлопали пробки шампанского, в эту неприбранную комнату, где находился сейчас Кэсл, подействовал на него как шок. Произнеся свою злополучную фразу, доктор Персивал умолк, — молчали и остальные. Он немного отступил от кровати, словно показывая картину двум не очень доброжелательным критикам и с волнением ожидая их суда. А Дэйнтри молчал. Казалось, его вполне устраивало наблюдать за доктором Персивалом, словно тот должен был разъяснить, какая была допущена ошибка при написании картины.
Кэсл почувствовал, что больше не в силах выдерживать затянувшееся молчание.
— Кто эти люди там, в гостиной? Что они делают?
Доктор Персивал с большим трудом оторвался от созерцания кровати.
— Какие люди? Ах, эти. Я попросил спецслужбу посмотреть, нет ли чего.
— Зачем? Вы что, считаете, его убили?
— Нет, нет. Конечно, нет. Ничего похожего. У него же печень была в жутком состоянии. Несколько дней назад он делал рентген.
— Тогда почему же вы сказали, что никак не ожидали?..
— Я не ожидал, что это произойдет так скоро.
— Я полагаю, будет вскрытие?
— Конечно. Конечно.
Слово «конечно» множилось над трупом словно слетевшиеся мухи.
Кэсл вышел в гостиную. На кофейном столике стояла бутылка виски и использованный стакан, а рядом — экземпляр «Плейбоя».
— Я говорил Дэвису, что надо перестать пить, — произнес доктор Персивал в спину удалявшемуся Кэслу. — Он не пожелал прислушаться.
В комнате было двое. Один из них взял «Плейбой», пролистал и встряхнул. Другой рылся в ящиках бюро.
— Тут его адресная книга, — сказал он своему коллеге. — Просмотри-ка фамилии. Проверь номера телефонов — нет ли несоответствий.
— Я все-таки не понимаю, что они тут ищут, — сказал Кэсл.
— Обычная проверка — безопасности ради, — пояснил доктор Персивал. — Я пытался добраться до вас, Дэйнтри, потому что это ваша компетенция, но оказалось, что вы уехали на какую-то свадьбу или куда-то еще в этом роде.
— Да.
— Недавно в нашей конторе, судя по всему, была кем-то допущена известная небрежность. Будь шеф на месте, он наверняка попросил бы нас удостовериться, не осталось ли что-нибудь валяться после бедняги.
— Вроде телефонных номеров, записанных не на те фамилии? — спросил Кэсл. — Я бы не назвал это небрежностью.
— Эти ребята всегда работают по определенной системе. Ведь так, Дэйнтри?
Но Дэйнтри молчал. Он стоял в дверях спальни и смотрел на труп. Один из двоих ребят сказал:
— Взгляни-ка на это, Тэйлор. — И протянул другому листок.
Другой прочел вслух:
— Бон шанс, Каламазу, Джинова вдова.
— Что-то странное, верно?
Тэйлор сказал:
— Bonne chance [удача (фр.)] — это по-французски, Пайпер. Каламазу — похоже, название города в Африке.
— В Африке? Это может быть важно.
— Загляните лучше в «Ивнинг ньюс», — сказал Кэсл. — Наверняка обнаружите там, что это три лошади. Дэвис всегда ставил на тотализаторе по уик-эндам.
— А-а, — произнес Пайпер. Прозвучало это несколько разочарованно.
— Я думаю, надо предоставить нашим друзьям из спецслужбы возможность спокойно заниматься своим делом, — сказал доктор Персивал.
— А как у Дэвиса насчет родни? — спросил Кэсл.
— Служба этим занимается. Похоже, единственный его близкий родственник — двоюродный брат в Дройтуиче. Дантист.
— Вот это, кажется мне, что-то не в цвет, сэр, — сказал Пайпер.
Он протянул доктору Персивалу книгу, но Кэсл перехватил ее. Это был томик стихотворений Роберта Браунинга. Внутри была наклейка с гербом и названием — «Дройтуичская королевская классическая школа». Судя по наклейке, это была награда, выданная ученику по имени Уильям Дэвис в 1910 году за английское сочинение, и Уильям Дэвис мелким почерком, черными чернилами вывел: «Передана по наследству моему сыну-Артуру 29 июня 1953 г. — в день, когда он сдал с отличием экзамен по физике». Браунинг, физика и шестнадцатилетний юноша — сочетание, безусловно, немного странное, но Пайпер, говоря «не в цвет», имел в виду явно не то.
— Что это? — спросил доктор Персивал.
— Стихи Браунинга. Я тут не вижу ничего «не в цвет».
И тем не менее Кэсл вынужден был признать, что эта книжка не сочетается с Олдермастоном, тотализатором и «Плейбоем», унылой рутиной службы и почтой из Заира: неужели всегда, даже в самой заурядной жизни, если хорошенько покопаться после смерти в вещах покойного, обнаруживаются какие-то непонятности? Дэвис, конечно, вполне мог хранить эту книжку из чисто сыновней преданности, но он явно читал ее. Ведь он же цитировал Браунинга Кэслу, когда они в последний раз виделись.
— Взгляните, сэр, тут есть отмеченные места, — сказал Пайпер доктору Персивалу. — Вы разбираетесь в шифрах по книгам куда лучше меня. Вот я и подумал: надо обратить на это ваше внимание.
— А как вы считаете, Кэсл?
— Да, тут есть пометки. — Он перевернул несколько страниц. — Книжка принадлежала его отцу, и это, конечно, могут быть пометки отца… вот только чернила выглядят совсем свежими и рядом с чертой стоит буква "С".
— «Существенно»?
Кэсл никогда не воспринимал Дэвиса всерьез — ни его пристрастие к выпивке, ни его игру на тотализаторе, ни даже его безнадежную любовь к Синтии, но, когда имеешь дело с покойником, так просто не отмахнешься. И Кэсл впервые почувствовал любопытство, желание побольше узнать о Дэвисе. Смерть придала Дэвису значительность. Смерть сделала его как бы более весомым. Мертвые, они, возможно, мудрее нас. Кэсл принялся листать книжку, словно был членом Общества Браунинга, жаждущим проникнуть в суть текста.
Дэйнтри наконец оторвался от двери в спальню. И произнес:
— Там ведь нет ничего такого… в этих пометках?
— Чего именно?
— Существенного, — повторил он вслед за Персивалом.
— Существенного? Я полагаю, вполне может быть. Существенное для состояния ума.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Персивал. — Вы в самом деле считаете?..
В голосе его прозвучала надежда, словно он действительно хотел, чтобы мертвеца, лежавшего в соседней комнате, можно было счесть неблагонадежным, а ведь в известном смысле таким он и был, подумал Кэсл. Говорил же он Борису, что любовь и ненависть — чувства равно опасные. И перед мысленным взором Кэсла возникла картина: спальня в Лоренсу-Маркише, гудит воздушный кондиционер, и голос Сары по телефону: «Я здесь», — какая великая радость затопила тогда его. Любовь к Саре привела его к Карсону и потом от Карсона — к Борису. Влюбленный шагает по миру, как анархист с бомбой, которая отсчитывает минуты.
— Это, я полагаю, Колин, — сказал полковник Дэйнтри, указывая на молодого человека, который подошел к его дочери, стоявшей у стола регистратора. И добавил: — Я даже не знаю его фамилии.
— А кто та женщина с платком? Она, видимо, чем-то расстроена.
— Это моя жена, — сказал полковник Дэйнтри. — Надеюсь, нам удастся сбежать до того, как она нас заметит.
— Этого нельзя делать. Ведь ваша дочь тогда и знать не будет, что вы тут были.
Регистратор начал говорить. Кто-то произнес: «Ш-ш-ш», точно в театре, когда подняли занавес.
— Фамилия вашего зятя Клаттерз [Клаттерз — (от англ. clatter) — «суматоха», «беспорядок», «шум»], — шепнул Кэсл.
— Вы уверены?
— Нет, но похоже, что так.
Регистратор произнес краткое, без Божьего благословения, напутствие, которое иной раз именуют «светской проповедью», и несколько человек, взглянув в качестве извинения на часы, направились к выходу.
— Вы не думаете, что мы тоже можем удрать? — спросил Дэйнтри.
— Нет.
Тем не менее, когда они вышли на Виктория-стрит, никто, казалось, не замечал их. Такси подлетали словно стервятники, и Дэйнтри снова попытался сбежать.
— Нехорошо это будет по отношению к вашей дочери, — возразил Кэсл.
— Я ведь даже не знаю, куда они все едут, — сказал Дэйнтри. — Очевидно, в какой-то отель.
— Мы можем последовать за ними.
Они и последовали — до самого «Хэрродза» и дальше, сквозь легкий осенний туман.
— Что-то не могу представить себе, в какой же отель… — сказал Дэйнтри. — По-моему, мы потеряли их. — И пригнулся, чтобы лучше рассмотреть ехавшую впереди машину. — Не повезло. Впереди маячит затылок моей жены.
— Едва ли на таком расстоянии можно о чем-то судить.
— Тем не менее я убежден, что это она. Как-никак мы прожили вместе пятнадцать лет. — И мрачно добавил: — И семь из них не разговаривали.
— Шампанское поможет, — сказал Кэсл.
— Но я терпеть не могу шампанское. Какое вам огромное спасибо, Кэсл, что вы поехали со мной. Один бы я не сдюжил.
— Мы только выпьем по бокалу и сбежим.
— Представить себе не могу, куда мы едем. Много лет уже не бывал в этих краях. Столько тут появилось новых отелей.
Они ехали по Бромптон-роуд, то и дело останавливаясь из-за «пробок».
— Обычно едут если не в отель, то в дом невесты, — сказал Кэсл.
— У нее нет своего дома. Официально она делит квартиру с какой-то девушкой, но, судя по всему, уже некоторое время живет с этим малым — Клаттерзом. Клаттерз! Ну и фамилия!
— Возможно, его фамилия вовсе не Клаттерз. Регистратор пробормотал ее себе под нос.
Такси стали подъезжать к прехорошенькому домику, стоявшему в полукружье других таких же, и из них — словно пакеты в яркой оберточной бумаге — вываливались гости. По счастью, гостей было немного: дома здесь не были рассчитаны на большие приемы. Даже присутствие двух десятков людей создавало впечатление, что стены вот-вот прогнутся или полы провалятся.
— По-моему, я знаю, куда мы приехали — в логово моей жены, — сказал Дэйнтри. — Я слышал, она купила себе что-то в Кенсингтоне.
Они пробрались бочком по лестнице, заваленной одеждой, в гостиную. С каждого столика, с книжных полок, с рояля, с каминной доски на гостей глядели фарфоровые совы, настороженно, хищно нацелясь своими изогнутыми клювами.
— Да, это ее обиталище, — сказал Дэйнтри. — У нее всегда была страсть к совам… но после меня эта страсть стала совсем уж неуемной.
В толпе, теснившейся у стола с закусками, его дочери не было видно. То и дело хлопали пробки шампанского. На свадебном торте, на розовой сахарной глазури, тоже покачивалась пластмассовая сова. Высокий мужчина с усами, точно такими же, как у Дэйнтри, подошел к ним и сказал:
— Хоть мы с вами и не знакомы, но прошу — извольте не брезговать шипучкой. — Судя по оборотам речи, он, видимо, принадлежал чуть ли не к поколению первой мировой войны. Выражение лица у него, как у многих пожилых людей, было безразлично-отсутствующее. — Мы решили сэкономить на обслуге, — сказал он.
— Меня зовут Дэйнтри.
— Дэйнтри?
— Это свадьба моей дочери, — сказал Дэйнтри голосом сухим, как крекер.
— О, так, значит, вы муж Сильвии?
— Да. А вот вашего имени я не уловил.
Мужчина отошел от них.
— Сильвия! Сильвия! — позвал он.
— Пошли отсюда! — в отчаянии взмолился Дэйнтри.
— Должны же вы поздороваться с дочерью.
Какая-то дама стала пробиваться сквозь скопище гостей у стола. Кэсл узнал в ней ту, что плакала у регистратора, но сейчас вид у нее был отнюдь не плачущий.
— Дорогой мой, Эдвард сказал мне, что ты здесь! — воскликнула она. — Как мило, что ты приехал. Я же знаю, как ты всегда безумно занят.
— Да, нам в самом деле пора уже назад, на службу. Это мистер Кэсл. Из нашей конторы.
— Чертова эта контора. Как поживаете, мистер Кэсл? Надо отыскать Элизабет… и Колина.
— Не беспокой их. Нам, право, уже пора.
— Я сама приехала всего на один день. Из Брайтона. Эдвард привез меня сюда.
— Эдвард — это кто же будет?
— Он бесконечно мне помог. Заказал и шампанское и все остальное. В таких случаях женщине необходим мужчина. А ты ничуть не изменился, мой дорогой. Сколько же мы не виделись?
— Шесть… семь лет?
— Как летит время.
— У тебя с тех пор здорово поприбавилось сов.
— Сов? — И она удалилась, зовя: — Элизабет, Колин, идите сюда!
Они появились, держась за руки.
Элизабет сказала:
— Как славно, отец, что ты все же приехал. Я ведь знаю, до чего ты ненавидишь подобные сборища.
— Это мой первый опыт такого рода.
Дэйнтри внимательно оглядел ее спутника: новешенький костюм в узкую полоску, гвоздика в петлице. Черные, как смоль, волосы гладко зачесаны на висках.
— Здравствуйте, сэр. Элизабет много говорила мне о вас.
— Не могу сказать того же, — ответил Дэйнтри. — Значит, вы — Колин Клаттерз?
— Не Клаттерз, отец. С чего ты взял? Его фамилия Клаф. То есть наша фамилия Клаф.
Вереница опоздавших, которые не были в Бюро регистрации, отделила Кэсла от полковника Дэйнтри. Какой-то мужчина в двубортном жилете сказал ему:
— Я тут ни души не знаю — кроме Колина, конечно.
Раздался звон бьющегося фарфора. И голос миссис Дэйнтри, перекрывший гул в комнате:
— О господи, Эдвард, это что — сова?
— Нет, нет, не волнуйтесь, дорогая. Это всего лишь пепельница.
— Ни единой души, — повторил человек в жилете. — Меня зовут, кстати, Джойнер.
— А меня — Кэсл.
— Вы знаете Колина?
— Нет, я приехал с полковником Дэйнтри.
— Это кто же?
— Отец невесты.
Где-то зазвонил телефон. Никто не обращал на него внимания.
— Вам бы надо перекинуться словцом с Колином. Умнейший малый.
— Странная у него фамилия, верно?
— Странная?
— Ну да… Клаттерз.
— Его фамилия Клаф.
— О, значит, я не расслышал.
Снова что-то разбили. И успокаивающий голос Эдварда, вырвавшийся из общего молчания:
— Не волнуйтесь, Сильвия, ничего страшного. Все совы целы.
— Он произвел настоящую революцию в нашей рекламе.
— Вы работаете вместе?
— Можно сказать, я и есть «детский тальк Джеймисона».
Человек по имени Эдвард схватил Кэсла за локоть. И сказал:
— Ваша фамилия Кэсл?
— Да.
— Кто-то просит вас к телефону.
— Но никому не известно, что я здесь.
— Какая-то девушка. Она немного расстроена. Говорит, что вы ей срочно нужны.
Мысли Кэсла тотчас обратились к Саре. Она знала, что он поедет на свадьбу, но ведь даже Дэйнтри не знал, где они потом будут. Неужели Сэм снова заболел? Он спросил:
— Где телефон?
— Следуйте за мной.
Но когда они подошли к аппарату — белому телефону возле белой двуспальной кровати, охраняемой белой совой, — трубка уже лежала на рычаге.
— Извините, — сказал Эдвард, — она наверняка перезвонит.
— Она не назвалась?
— Я не расслышал при всем этом шуме. Такое у меня впечатление, что она плакала. Пойдемте выпьем еще шипучки.
— Если не возражаете, я побуду здесь, у телефона.
— В таком случае извините, если я не останусь с вами. Видите ли, мне надо присматривать за всеми этими совами. Сильвия очень расстроится, если какую-нибудь из них повредят. Я предлагал убрать их, но ведь у нее их больше сотни. Да и в комнатах без них стало бы пустовато. А вы приятель полковника Дэйнтри?
— Мы с ним работаем в одной конторе.
— Там, где все шито-крыто, да? Мне несколько неудобно встречаться с ним в такой обстановке. Сильвия не думала, что он приедет. Не надо было мне, наверно, здесь появляться. Так было бы тактичнее. Но кто же тогда присматривал бы за совами?
Кэсл присел на краешек большой белой кровати, и белая сова рядом с белым телефоном уставилась на него, словно увидела незаконного пришельца, пристроившегося на краю этого странного снежно-белого континента, — тут все было белое, даже стены, и белый ковер лежал под ногами Кэсла. Кэслом владел страх — страх за Сэма, страх за Сару, страх за себя, — страх, словно невидимый газ, сочился из мембраны молчавшего телефона. Таинственный звонок нес с собой угрозу ему и всем, кого он любил. Гуденье голосов звучало здесь негромко — словно бормотание толпы туземцев, собравшихся где-то далеко за этой снежно-белой пустыней. Снова зазвонил телефон. Кэсл отодвинул в сторону белую сову и поднял трубку.
И вздохнул с облегчением, услышав голос Синтии:
— Это М.К.?
— Да, а как ты меня разыскала?
— Я позвонила в Бюро регистрации, но вы уже уехали. Тогда я отыскала в телефонном справочнике номер миссис Дэйнтри.
— В чем дело, Синтия? У тебя странный голос.
— М.К., ужас что случилось. Артур умер.
Снова, как и раньше, Кэсл не сразу сообразил, кто такой Артур.
— Дэвис? Умер? Но он же на будущей неделе собирался выйти на работу.
— Я знаю. Уборщица обнаружила его, когда… когда зашла к нему постелить постель. — Голос перестал ее слушаться.
— Я сейчас приеду в контору, Синтия. Ты была у доктора Персивала?
— Он сам позвонил мне и сообщил.
— Сейчас пойду сообщу полковнику Дэйнтри.
— Ох, М.К., как я жалею, что не была с ним поласковее. Ну что я для него сделала — только перестелила постель. — Он услышал, как от сдерживаемых рыданий у нее перехватило дыхание.
— Я постараюсь поскорее приехать. — И он повесил трубку.
В гостиной по-прежнему было полно народу и все так же шумно. Свадебный торт разрезали и роздали, и гости теперь выискивали неприметные места, где можно было бы оставить свой кусок. Дэйнтри одиноко стоял возле столика, уставленного совами, с куском торта в руке.
— Ради всего святого, поехали, Кэсл, — сказал он. — Не понимаю я такого времяпрепровождения.
— Дэйнтри, мне сейчас звонили из конторы. Дэвис умер.
— Дэвис?
— Умер. Доктор Персивал…
— Персивал! — воскликнул Дэйнтри. — О боже, этот человек…
Он сунул свой кусок торта между совами, и большая серая сова, покачнувшись, грохнулась на пол.
— Эдвард! — взвизгнул женский голос. — Джон разбил серую сову!
Эдвард ринулся к ним.
— Но я же не могу быть везде одновременно, Сильвия.
За его спиной появилась миссис Дэйнтри.
— Ах ты чертов старый нудила, ах ты дурак, — сказала она. — Я никогда тебе, Джон, не прощу этого… никогда. И вообще какого черта ты тут делаешь в моем доме?
Дэйнтри сказал:
— Пошли отсюда, Кэсл. Я куплю тебе, Сильвия, другую сову.
— Эта сова — она невозместима.
— У нас человек умер, — сказал Дэйнтри. — Он тоже невозместим.
— Никак не ожидал, что это может случиться, — сказал им доктор Персивал.
Кэслу эта фраза показалась на редкость безразличной и такой же холодной, как тело несчастного, который лежал на кровати в мятой пижаме, распахнутой на груди, — должно быть, его прослушивали, тщетно пытаясь уловить пусть самое слабое биение сердца. До сих пор доктор Персивал представлялся Кэслу этаким добродушным весельчаком, сейчас же, рядом с трупом, он сам будто заледенел и в произнесенной им страстной фразе чувствовалось непонятное смущение и как бы извинение.
Резкий переход от дома миссис Дэйнтри, где стоял гул голосов незнакомых людей и среди стаек фарфоровых сов хлопали пробки шампанского, в эту неприбранную комнату, где находился сейчас Кэсл, подействовал на него как шок. Произнеся свою злополучную фразу, доктор Персивал умолк, — молчали и остальные. Он немного отступил от кровати, словно показывая картину двум не очень доброжелательным критикам и с волнением ожидая их суда. А Дэйнтри молчал. Казалось, его вполне устраивало наблюдать за доктором Персивалом, словно тот должен был разъяснить, какая была допущена ошибка при написании картины.
Кэсл почувствовал, что больше не в силах выдерживать затянувшееся молчание.
— Кто эти люди там, в гостиной? Что они делают?
Доктор Персивал с большим трудом оторвался от созерцания кровати.
— Какие люди? Ах, эти. Я попросил спецслужбу посмотреть, нет ли чего.
— Зачем? Вы что, считаете, его убили?
— Нет, нет. Конечно, нет. Ничего похожего. У него же печень была в жутком состоянии. Несколько дней назад он делал рентген.
— Тогда почему же вы сказали, что никак не ожидали?..
— Я не ожидал, что это произойдет так скоро.
— Я полагаю, будет вскрытие?
— Конечно. Конечно.
Слово «конечно» множилось над трупом словно слетевшиеся мухи.
Кэсл вышел в гостиную. На кофейном столике стояла бутылка виски и использованный стакан, а рядом — экземпляр «Плейбоя».
— Я говорил Дэвису, что надо перестать пить, — произнес доктор Персивал в спину удалявшемуся Кэслу. — Он не пожелал прислушаться.
В комнате было двое. Один из них взял «Плейбой», пролистал и встряхнул. Другой рылся в ящиках бюро.
— Тут его адресная книга, — сказал он своему коллеге. — Просмотри-ка фамилии. Проверь номера телефонов — нет ли несоответствий.
— Я все-таки не понимаю, что они тут ищут, — сказал Кэсл.
— Обычная проверка — безопасности ради, — пояснил доктор Персивал. — Я пытался добраться до вас, Дэйнтри, потому что это ваша компетенция, но оказалось, что вы уехали на какую-то свадьбу или куда-то еще в этом роде.
— Да.
— Недавно в нашей конторе, судя по всему, была кем-то допущена известная небрежность. Будь шеф на месте, он наверняка попросил бы нас удостовериться, не осталось ли что-нибудь валяться после бедняги.
— Вроде телефонных номеров, записанных не на те фамилии? — спросил Кэсл. — Я бы не назвал это небрежностью.
— Эти ребята всегда работают по определенной системе. Ведь так, Дэйнтри?
Но Дэйнтри молчал. Он стоял в дверях спальни и смотрел на труп. Один из двоих ребят сказал:
— Взгляни-ка на это, Тэйлор. — И протянул другому листок.
Другой прочел вслух:
— Бон шанс, Каламазу, Джинова вдова.
— Что-то странное, верно?
Тэйлор сказал:
— Bonne chance [удача (фр.)] — это по-французски, Пайпер. Каламазу — похоже, название города в Африке.
— В Африке? Это может быть важно.
— Загляните лучше в «Ивнинг ньюс», — сказал Кэсл. — Наверняка обнаружите там, что это три лошади. Дэвис всегда ставил на тотализаторе по уик-эндам.
— А-а, — произнес Пайпер. Прозвучало это несколько разочарованно.
— Я думаю, надо предоставить нашим друзьям из спецслужбы возможность спокойно заниматься своим делом, — сказал доктор Персивал.
— А как у Дэвиса насчет родни? — спросил Кэсл.
— Служба этим занимается. Похоже, единственный его близкий родственник — двоюродный брат в Дройтуиче. Дантист.
— Вот это, кажется мне, что-то не в цвет, сэр, — сказал Пайпер.
Он протянул доктору Персивалу книгу, но Кэсл перехватил ее. Это был томик стихотворений Роберта Браунинга. Внутри была наклейка с гербом и названием — «Дройтуичская королевская классическая школа». Судя по наклейке, это была награда, выданная ученику по имени Уильям Дэвис в 1910 году за английское сочинение, и Уильям Дэвис мелким почерком, черными чернилами вывел: «Передана по наследству моему сыну-Артуру 29 июня 1953 г. — в день, когда он сдал с отличием экзамен по физике». Браунинг, физика и шестнадцатилетний юноша — сочетание, безусловно, немного странное, но Пайпер, говоря «не в цвет», имел в виду явно не то.
— Что это? — спросил доктор Персивал.
— Стихи Браунинга. Я тут не вижу ничего «не в цвет».
И тем не менее Кэсл вынужден был признать, что эта книжка не сочетается с Олдермастоном, тотализатором и «Плейбоем», унылой рутиной службы и почтой из Заира: неужели всегда, даже в самой заурядной жизни, если хорошенько покопаться после смерти в вещах покойного, обнаруживаются какие-то непонятности? Дэвис, конечно, вполне мог хранить эту книжку из чисто сыновней преданности, но он явно читал ее. Ведь он же цитировал Браунинга Кэслу, когда они в последний раз виделись.
— Взгляните, сэр, тут есть отмеченные места, — сказал Пайпер доктору Персивалу. — Вы разбираетесь в шифрах по книгам куда лучше меня. Вот я и подумал: надо обратить на это ваше внимание.
— А как вы считаете, Кэсл?
— Да, тут есть пометки. — Он перевернул несколько страниц. — Книжка принадлежала его отцу, и это, конечно, могут быть пометки отца… вот только чернила выглядят совсем свежими и рядом с чертой стоит буква "С".
— «Существенно»?
Кэсл никогда не воспринимал Дэвиса всерьез — ни его пристрастие к выпивке, ни его игру на тотализаторе, ни даже его безнадежную любовь к Синтии, но, когда имеешь дело с покойником, так просто не отмахнешься. И Кэсл впервые почувствовал любопытство, желание побольше узнать о Дэвисе. Смерть придала Дэвису значительность. Смерть сделала его как бы более весомым. Мертвые, они, возможно, мудрее нас. Кэсл принялся листать книжку, словно был членом Общества Браунинга, жаждущим проникнуть в суть текста.
Дэйнтри наконец оторвался от двери в спальню. И произнес:
— Там ведь нет ничего такого… в этих пометках?
— Чего именно?
— Существенного, — повторил он вслед за Персивалом.
— Существенного? Я полагаю, вполне может быть. Существенное для состояния ума.
— Что вы хотите этим сказать? — спросил Персивал. — Вы в самом деле считаете?..
В голосе его прозвучала надежда, словно он действительно хотел, чтобы мертвеца, лежавшего в соседней комнате, можно было счесть неблагонадежным, а ведь в известном смысле таким он и был, подумал Кэсл. Говорил же он Борису, что любовь и ненависть — чувства равно опасные. И перед мысленным взором Кэсла возникла картина: спальня в Лоренсу-Маркише, гудит воздушный кондиционер, и голос Сары по телефону: «Я здесь», — какая великая радость затопила тогда его. Любовь к Саре привела его к Карсону и потом от Карсона — к Борису. Влюбленный шагает по миру, как анархист с бомбой, которая отсчитывает минуты.