Страница:
Такого почти никогда не случалось! Во все времена, не помыв даже рук, а иногда в куртке, Тося мчалась в кухню и открывала холодильник.
Как-то раз, в незапамятном прошлом, вот что произошло: она вошла в квартиру и… исчезли ключи. У моего бывшего, ныне Йолиного, родилась даже блестящая идея, что Тося потеряла их в школе, но ведь она не вошла бы в квартиру без ключей, разве нет? Мы обыскали весь дом — ключи как сквозь землю провалились. Эксик сменил замки, ругался на чем свет стоит (почему не научишь свою дочь класть все на место!), а ключи нашлись, когда я размораживала холодильник — лежали в морозильной камере. Малышка Тося, придя из школы, засунула их туда.
А сегодня? Прямым ходом в свою комнату. Значит, что-то стряслось. Я вспомнила те редкие случаи, когда она не заглядывала первым делом в холодильник. Всегда это было связано с чем-нибудь неприятным. Например, когда с ней порвал Анджей. Или когда она принесла белую живую крысу, с которой быстро освоился только Борис — они вместе прекрасно порезвились, устроив погром в квартире. Крыса звалась Коломбо, и у нее был длинный розовый хвостик, брр!.. Или когда она принесла головастиков, очень давно. Или… Я подошла к лестнице.
— Тося!!!
— Чего?
— Не отвечают «чего»! — крикнула я в ответ. — Спустись немедленно вниз!
Шлеп-шлеп по лестнице.
— Что случилось?
— А что-то должно было случиться? — Тося изумленно посмотрела на меня.
— Как это что? — Я лишилась дара речи. — Не отвечай вопросом на вопрос…
— Слушаюсь, мамочка. — Сколько иронии можно вложить в такую невинную вежливую фразу.
— Тося! — грозно прикрикнула я. — В чем дело?
— Господи, чего ты ко мне пристаешь? Другие матери — на работе и не следят за своими детьми!
— Я за тобой не слежу, и я — на работе!
— Тогда чего же ты хочешь?
— Что ты принесла домой?
— Я???
— Надеюсь, никакой живности?
— Мамуль, с тобой все хорошо? — Моя дочь с тревогой посмотрела на меня.
— Ты была в школе? — не сдавалась я.
— А где же еще? — пожала она плечами.
Теперь я была абсолютно уверена — случилось что-то плохое.
— Тося, — спокойно сказала я, — я чувствую, у тебя что-то не так, может, поговоришь со мной, вместо того чтобы страдать в одиночестве…
— Мама, я была в школе, и этого вполне достаточно, чтобы меня начало от этой жизни слегка воротить, школа не поддается реформированию, образование и медицина в нашей стране лежат в нокауте, растет количество преступлений и уменьшается их раскрываемость, поднялись цены на бензин, что скоро приведет к росту всех цен, права женщин — на уровне третьего мира, а мы рвемся в Европу, Саддам по-прежнему на свободе, крупнейшая мировая держава не в силах ни с чем справиться, курс доллара падает, а…
— А?.. — подхватила я.
— А Якуб встречается с Эвкой!!! Я ненавижу их!
— Тосенька! — У меня подкосились ноги. Дочери всегда повторяют ошибки матерей и получают сердечную травму или нечто в этом роде. Я должна немедленно ей что-нибудь сказать, потому что вид отчаявшейся Тоси действует на меня хуже, чем вид Златозубки Йоли в прошлом. — Тосенька, не переживай, хорошо, что это случилось сейчас, а не после вашей свадьбы…
— Ненавижу тебя! — завыла Тося и помчалась наверх. Я стояла возле лестницы и чувствовала себя, как… не скажу как. Не умею я разговаривать со своей дочерью, не умею утешить ее, ничего не могу сделать, чтобы ей стало легче. Ненавижу Якуба! А ведь он производил такое приятное впечатление: здравствуйте, пани Юдита, до свидания, пожалуйста, спасибо… Хорошо воспитанный молодой человек, и вот пожалуйста. Шила в мешке не утаишь! Пусть он только еще когда-нибудь мне попадется! О, я ему не завидую!
А потом произошло то, что должно было произойти именно сегодня, когда до отъезда Адама осталось всего три дня.
Если бы я вспомнила, как сама реагировала на подобные вещи, то не позволила бы Голубому пойти к Тосе. Но я словно забыла, как ходила по ночам курить на балкон, когда какой-то там Збышек или Стасик, да я уже и не помню, как его звали, начал встречаться с Элей или с кем-то еще, а я его больше жизни любила. К сожалению, память меня подвела, и, когда Адам, всунув голову в кухню, спросил, где его диски, которые он подготовил к поездке, я опрометчиво сказал, что их взяла Тося послушать.
А когда он пошел наверх к Тосе прояснить вопрос о пище духовной, я была занята внизу делами земными — готовила для Бориса клецки на вчерашнем курином бульоне, потому что собачий корм кончился, а в магазин мне ехать не хотелось. Я слышала только, как хлопнула дверь и Голубой сбежал по лестнице.
— Она дымит как паровоз! — Он побледнел от волнения.
— Что там дымит? — спросила я рассеянно, потому что клецки имеют свойство сильно пригорать, стоит только отвлечься.
— Тося курит! Брось, к черту, эту еду и сделай что-нибудь! Как-нибудь среагируй!
— Не ори на мою мать! — крикнула Тося. Топот ее ног раздался сразу же, как Адам спустился.
Я отвернулась от плиты, на которой весело булькали клецки, и замерла. Еще никогда я не слышала, чтобы Адам говорил таким тоном, и не видела, чтобы Тося таким образом вела себя с Адамом. В мозгу вспыхнул красный сигнал тревоги: не вмешивайся, не реагируй! Как это так — ребенок курит, к тому же так нагло, не скрывая этого, в своей комнате? Почему Адам вошел к ней, почему она с нами не считается, почему она на него кричит, что мне делать? И по новой — не реагируй: если встанешь на сторону Адама, будешь против собственной дочери, если не поддержишь Адама, одобришь курение. Не реагируй. По-видимому, я побледнела.
— Тося, это правда? — спросила я, бездарно пытаясь сподобиться на некий объективизм, совершенно ненужный в данной ситуации.
— А не надо было входить ко мне в комнату! — крикнула Тося, а Адам развернулся и вышел из кухни.
Мне стало нехорошо. Когда-то это должно было случиться, но почему именно сейчас, почему сегодня?
— Тося, как ты разговариваешь с Адамом?
— Ты всегда на его стороне! — заявила моя дочь. У меня потемнело в глазах.
— Тося! Ты же говорила, что не куришь! Ты не имеешь права курить в этом доме! — набросилась я на дочь. — Я доверяла тебе… а ты…
— Никто меня не понимает! — закричала Тося, а у меня затряслись руки.
— Ты не должна кричать, — сказала я, извлекая из бездонных глубин, в которые провалилась со скоростью света, остатки здравомыслия, — очень тебя прошу, не повышай голос ни на меня, ни на Адама!
— Он мне не отец, чего он ко мне цепляется?! — бросила Тося и помчалась наверх.
Я сняла клецки с плиты и поставила их в мойку, заткнула пробкой отверстие, наполнила раковину холодной водой. Борис терпеливо сидел посреди кухни и внимательно за мной наблюдал, я достала из-под стола его миску и поставила на столешнице. Ну вот, мечта о хорошей семье развеялась как прекрасный сон. Тося, почти уже взрослая девушка, вела себя как ребенок из плохого учебника для разведенных родителей.
Дорогая читательница!
Нельзя постоянно находиться между Сциллой и Харибдой. Ребенок не вправе держать под контролем Вашу жизнь, а к Вашему новому мужу ему следует относиться с уважением. Чувства к отцу — независимо от того, сколько он Вам причинил неприятностей, — не изменятся, дети просто любят своих родителей, и нельзя их лишать этого. Но каковы бы ни были ее чувства к отцу, ребенок должен относиться к Вашему супругу (а также к его друзьям, родственникам и т.д.) с уважением. Добиваться корректного поведения, не позволять ни мужу, ни ребенку манипулировать собой — Ваш долг, если Вы хотите создать новую хорошую семью, в которой не будет элементов соперничества (твой муж для тебя важнее меня) и в которой установятся здоровые отношения, основанные на дружбе, взаимоуважении и понимании…
Клецки остыли, на мансарде воцарилась тишина, в комнате внизу тоже. Ни радио, ни телевизора. Я наложила Борису полную миску еды, помыла кастрюлю, протерла столешницы, поставила на плиту воду и насыпала в стакан чай. Борис громко зачавкал, а я села за стол, ожидая, когда закипит вода.
Куда мне идти? К Тосе, которая ведет себя как соплячка, к тому же еще курит? Или к Адаму, который ни за что получил по башке? Я должна поговорить с Тосей, но она в таком состоянии, что любой разговор обречен на провал.
Больше всего мне хотелось убежать из дома, но, к сожалению, я уже была взрослой.
Адам сидел на тахте и смотрел куда-то в пространство.
— Хочешь чаю?
— Да, пожалуй, — кивнул он, а у меня сердце сжалось от грусти.
Я принесла чай и села рядом.
— Ты не должна была спрашивать, правда ли это, — заговорил Адам. — Ты поставила под сомнение мои слова.
— Я не знала, что сказать.
Наверное, он прав, сейчас скажет, что не выдержит этого, что представлял себе все по-другому, как станут любить его и не будет скандалов с подрастающей барышней. И вообще, зачем ему такая новая семья, в которой ему кричат, что он — не отец.
— Но я тоже вел себя как идиот, — добавил он чуть погодя. — Я должен был сам с ней поговорить, а не бежать к тебе.
— Ну, знаешь, — обиделась я, — я должна быть в курсе.
— Но не так, как получилось, — махнул он рукой. — Я не в форме, немного нервничаю из-за этой поездки. Ну что же, она права, я ей не отец.
Я встала и пошла к Тосе. Постучала. Тишина.
— Тося? Тишина.
— Тося, я хочу с тобой поговорить!
— А я не хочу! — огрызнулась Тося.
Мы ужинали отдельно. Вернее, я ничего не ела, потому что у меня свело желудок. Адам сделал себе бутерброды и отправился к компьютеру. Тося, разобиженная, спустилась на кухню, сделала себе бутерброды и ушла наверх.
Поговорю с ней завтра, когда буду в состоянии что-либо усвоить из своих мудрых советов, которых у меня полно в компьютере.
ОСТАВЬ МОЮ ТОСЮ В ПОКОЕ!
ПРОЩАЙ, ГОЛУБОЙ
ПО МНЕ, ЛУЧШЕ МУЖЧИНА БЕЗ МАШИНЫ, ЧЕМ МАШИНА БЕЗ МУЖЧИНЫ
Как-то раз, в незапамятном прошлом, вот что произошло: она вошла в квартиру и… исчезли ключи. У моего бывшего, ныне Йолиного, родилась даже блестящая идея, что Тося потеряла их в школе, но ведь она не вошла бы в квартиру без ключей, разве нет? Мы обыскали весь дом — ключи как сквозь землю провалились. Эксик сменил замки, ругался на чем свет стоит (почему не научишь свою дочь класть все на место!), а ключи нашлись, когда я размораживала холодильник — лежали в морозильной камере. Малышка Тося, придя из школы, засунула их туда.
А сегодня? Прямым ходом в свою комнату. Значит, что-то стряслось. Я вспомнила те редкие случаи, когда она не заглядывала первым делом в холодильник. Всегда это было связано с чем-нибудь неприятным. Например, когда с ней порвал Анджей. Или когда она принесла белую живую крысу, с которой быстро освоился только Борис — они вместе прекрасно порезвились, устроив погром в квартире. Крыса звалась Коломбо, и у нее был длинный розовый хвостик, брр!.. Или когда она принесла головастиков, очень давно. Или… Я подошла к лестнице.
— Тося!!!
— Чего?
— Не отвечают «чего»! — крикнула я в ответ. — Спустись немедленно вниз!
Шлеп-шлеп по лестнице.
— Что случилось?
— А что-то должно было случиться? — Тося изумленно посмотрела на меня.
— Как это что? — Я лишилась дара речи. — Не отвечай вопросом на вопрос…
— Слушаюсь, мамочка. — Сколько иронии можно вложить в такую невинную вежливую фразу.
— Тося! — грозно прикрикнула я. — В чем дело?
— Господи, чего ты ко мне пристаешь? Другие матери — на работе и не следят за своими детьми!
— Я за тобой не слежу, и я — на работе!
— Тогда чего же ты хочешь?
— Что ты принесла домой?
— Я???
— Надеюсь, никакой живности?
— Мамуль, с тобой все хорошо? — Моя дочь с тревогой посмотрела на меня.
— Ты была в школе? — не сдавалась я.
— А где же еще? — пожала она плечами.
Теперь я была абсолютно уверена — случилось что-то плохое.
— Тося, — спокойно сказала я, — я чувствую, у тебя что-то не так, может, поговоришь со мной, вместо того чтобы страдать в одиночестве…
— Мама, я была в школе, и этого вполне достаточно, чтобы меня начало от этой жизни слегка воротить, школа не поддается реформированию, образование и медицина в нашей стране лежат в нокауте, растет количество преступлений и уменьшается их раскрываемость, поднялись цены на бензин, что скоро приведет к росту всех цен, права женщин — на уровне третьего мира, а мы рвемся в Европу, Саддам по-прежнему на свободе, крупнейшая мировая держава не в силах ни с чем справиться, курс доллара падает, а…
— А?.. — подхватила я.
— А Якуб встречается с Эвкой!!! Я ненавижу их!
— Тосенька! — У меня подкосились ноги. Дочери всегда повторяют ошибки матерей и получают сердечную травму или нечто в этом роде. Я должна немедленно ей что-нибудь сказать, потому что вид отчаявшейся Тоси действует на меня хуже, чем вид Златозубки Йоли в прошлом. — Тосенька, не переживай, хорошо, что это случилось сейчас, а не после вашей свадьбы…
— Ненавижу тебя! — завыла Тося и помчалась наверх. Я стояла возле лестницы и чувствовала себя, как… не скажу как. Не умею я разговаривать со своей дочерью, не умею утешить ее, ничего не могу сделать, чтобы ей стало легче. Ненавижу Якуба! А ведь он производил такое приятное впечатление: здравствуйте, пани Юдита, до свидания, пожалуйста, спасибо… Хорошо воспитанный молодой человек, и вот пожалуйста. Шила в мешке не утаишь! Пусть он только еще когда-нибудь мне попадется! О, я ему не завидую!
А потом произошло то, что должно было произойти именно сегодня, когда до отъезда Адама осталось всего три дня.
Если бы я вспомнила, как сама реагировала на подобные вещи, то не позволила бы Голубому пойти к Тосе. Но я словно забыла, как ходила по ночам курить на балкон, когда какой-то там Збышек или Стасик, да я уже и не помню, как его звали, начал встречаться с Элей или с кем-то еще, а я его больше жизни любила. К сожалению, память меня подвела, и, когда Адам, всунув голову в кухню, спросил, где его диски, которые он подготовил к поездке, я опрометчиво сказал, что их взяла Тося послушать.
А когда он пошел наверх к Тосе прояснить вопрос о пище духовной, я была занята внизу делами земными — готовила для Бориса клецки на вчерашнем курином бульоне, потому что собачий корм кончился, а в магазин мне ехать не хотелось. Я слышала только, как хлопнула дверь и Голубой сбежал по лестнице.
— Она дымит как паровоз! — Он побледнел от волнения.
— Что там дымит? — спросила я рассеянно, потому что клецки имеют свойство сильно пригорать, стоит только отвлечься.
— Тося курит! Брось, к черту, эту еду и сделай что-нибудь! Как-нибудь среагируй!
— Не ори на мою мать! — крикнула Тося. Топот ее ног раздался сразу же, как Адам спустился.
Я отвернулась от плиты, на которой весело булькали клецки, и замерла. Еще никогда я не слышала, чтобы Адам говорил таким тоном, и не видела, чтобы Тося таким образом вела себя с Адамом. В мозгу вспыхнул красный сигнал тревоги: не вмешивайся, не реагируй! Как это так — ребенок курит, к тому же так нагло, не скрывая этого, в своей комнате? Почему Адам вошел к ней, почему она с нами не считается, почему она на него кричит, что мне делать? И по новой — не реагируй: если встанешь на сторону Адама, будешь против собственной дочери, если не поддержишь Адама, одобришь курение. Не реагируй. По-видимому, я побледнела.
— Тося, это правда? — спросила я, бездарно пытаясь сподобиться на некий объективизм, совершенно ненужный в данной ситуации.
— А не надо было входить ко мне в комнату! — крикнула Тося, а Адам развернулся и вышел из кухни.
Мне стало нехорошо. Когда-то это должно было случиться, но почему именно сейчас, почему сегодня?
— Тося, как ты разговариваешь с Адамом?
— Ты всегда на его стороне! — заявила моя дочь. У меня потемнело в глазах.
— Тося! Ты же говорила, что не куришь! Ты не имеешь права курить в этом доме! — набросилась я на дочь. — Я доверяла тебе… а ты…
— Никто меня не понимает! — закричала Тося, а у меня затряслись руки.
— Ты не должна кричать, — сказала я, извлекая из бездонных глубин, в которые провалилась со скоростью света, остатки здравомыслия, — очень тебя прошу, не повышай голос ни на меня, ни на Адама!
— Он мне не отец, чего он ко мне цепляется?! — бросила Тося и помчалась наверх.
Я сняла клецки с плиты и поставила их в мойку, заткнула пробкой отверстие, наполнила раковину холодной водой. Борис терпеливо сидел посреди кухни и внимательно за мной наблюдал, я достала из-под стола его миску и поставила на столешнице. Ну вот, мечта о хорошей семье развеялась как прекрасный сон. Тося, почти уже взрослая девушка, вела себя как ребенок из плохого учебника для разведенных родителей.
Дорогая читательница!
Нельзя постоянно находиться между Сциллой и Харибдой. Ребенок не вправе держать под контролем Вашу жизнь, а к Вашему новому мужу ему следует относиться с уважением. Чувства к отцу — независимо от того, сколько он Вам причинил неприятностей, — не изменятся, дети просто любят своих родителей, и нельзя их лишать этого. Но каковы бы ни были ее чувства к отцу, ребенок должен относиться к Вашему супругу (а также к его друзьям, родственникам и т.д.) с уважением. Добиваться корректного поведения, не позволять ни мужу, ни ребенку манипулировать собой — Ваш долг, если Вы хотите создать новую хорошую семью, в которой не будет элементов соперничества (твой муж для тебя важнее меня) и в которой установятся здоровые отношения, основанные на дружбе, взаимоуважении и понимании…
Клецки остыли, на мансарде воцарилась тишина, в комнате внизу тоже. Ни радио, ни телевизора. Я наложила Борису полную миску еды, помыла кастрюлю, протерла столешницы, поставила на плиту воду и насыпала в стакан чай. Борис громко зачавкал, а я села за стол, ожидая, когда закипит вода.
Куда мне идти? К Тосе, которая ведет себя как соплячка, к тому же еще курит? Или к Адаму, который ни за что получил по башке? Я должна поговорить с Тосей, но она в таком состоянии, что любой разговор обречен на провал.
Больше всего мне хотелось убежать из дома, но, к сожалению, я уже была взрослой.
Адам сидел на тахте и смотрел куда-то в пространство.
— Хочешь чаю?
— Да, пожалуй, — кивнул он, а у меня сердце сжалось от грусти.
Я принесла чай и села рядом.
— Ты не должна была спрашивать, правда ли это, — заговорил Адам. — Ты поставила под сомнение мои слова.
— Я не знала, что сказать.
Наверное, он прав, сейчас скажет, что не выдержит этого, что представлял себе все по-другому, как станут любить его и не будет скандалов с подрастающей барышней. И вообще, зачем ему такая новая семья, в которой ему кричат, что он — не отец.
— Но я тоже вел себя как идиот, — добавил он чуть погодя. — Я должен был сам с ней поговорить, а не бежать к тебе.
— Ну, знаешь, — обиделась я, — я должна быть в курсе.
— Но не так, как получилось, — махнул он рукой. — Я не в форме, немного нервничаю из-за этой поездки. Ну что же, она права, я ей не отец.
Я встала и пошла к Тосе. Постучала. Тишина.
— Тося? Тишина.
— Тося, я хочу с тобой поговорить!
— А я не хочу! — огрызнулась Тося.
Мы ужинали отдельно. Вернее, я ничего не ела, потому что у меня свело желудок. Адам сделал себе бутерброды и отправился к компьютеру. Тося, разобиженная, спустилась на кухню, сделала себе бутерброды и ушла наверх.
Поговорю с ней завтра, когда буду в состоянии что-либо усвоить из своих мудрых советов, которых у меня полно в компьютере.
ОСТАВЬ МОЮ ТОСЮ В ПОКОЕ!
Я попросила в редакции три дня отпуска, правда, что же это за отпуск, если все равно придется править тексты, оставшиеся с прошлой недели. Адама нет, снова поехал «уладить кое-какие вопросы», а мне бы так хотелось посидеть с ним по-домашнему, спокойно провести время, натопить камин и просто побыть. Я надеялась, что последние дни мы проведем вместе — Голубой, Тося и я. Но сегодня вечером обещали заехать Агнешка с Гжесиком — мол, надо же с Адасем попрощаться, — а завтра зайдут Реня и Уля с мужьями. Послезавтра я даю прощальный семейный обед, вот и побыли вместе. Ну и жизнь… Может, оно и лучше, потому что Тося дуется, а у меня сводит дыхание от переживаний.
И еще этот чертов, противный Якуб, в котором мы так обманулись. Откуда в молодых людях берется потребность изменять красивым девушкам? Я должна в конце концов подняться наверх и поговорить с Тосей, как женщина с женщиной.
Дверь заперта. Я постучала.
— Не хочу с тобой разговаривать! — отозвалась дочь, рожденная мной в муках.
— Тося, прошу тебя!
Я стояла под дверью и раздумывала, правильно ли я себя веду. Но, как утверждает Адам, не беда, если она тебя не впускает, придет время и она вспомнит, как ты стояла под этой дверью.
— Чего тебе надо? — Дверь приоткрылась.
— Тося, давай поговорим. — Я предприняла еще одну попытку. — Так нельзя жить.
— Отец приедет за мной и заберет на обед, — ответила Тося. — Он меня понимает.
Я сдала позиции.
Я не имею права ревновать Тосю к отцу из-за того, что она поддерживает с ним отношения. Не имею права и не должна.
Но черт побери, я РЕВНУЮ! Что это значит: отец приедет за мной? Был ли он с нами, когда у нас в холодильнике оставался один стаканчик сдохшего творожка? Волновало ли его, как мы справляемся одни? Было ли у него время встречаться с дочерью, когда он мчался к своей Йоле? А теперь, когда Йоля, кажется, малость поумнела и уже не липнет к мужу, он вспомнил, что у него есть дочь? Взрослая? Едва не женщина? Как родительское собрание, так у него нет времени, а покрасоваться с дочерью в кабаке находит? И когда этот мерзкий Якуб, который мне никогда не нравился, встречается с какой-то Эвкой, Тося хочет поговорить об этом с отцом, который не лучше его?
Эксик последнее время проводит с Тосей много времени, как будто бы только сейчас узнал, что она существует. Я должна радоваться, радоваться, радоваться. К чертовой бабушке эту радость! Теперь он ее у меня забирает, вот что! Может быть, он ей и курить разрешает!
Я притащила с чердака чемоданы. Не знаю, какой из них возьмет Адам. Полгода пролетит, глазом моргнуть не успеешь, но хватит ли одного чемодана? Может, взять мой постсупружеский — подарок Эксика? Правда, он желтый, но зато с колесиками. В два, наверное, я как-нибудь его упакую. Я совершенно не рада, что приедут Агнешка и Гжесик. Совершенно. Им следует сидеть дома и вообще не заниматься отъездом моего Адасика. Этим заниматься должна только я.
Вчера я купила ему потрясающий свитер. Мягонький и красивый, меня скручивает при мысли, что он будет носить его не при мне. Но мой хороший характер взял верх над жутким эгоизмом, и я дам свитер сейчас, а не тогда, когда он вернется.
Собственно говоря, что за дурацкая затея, чтобы Эксик приезжал сюда за Тосей? Она что — маленький ребенок? Могли бы договориться встретиться где-нибудь, например, на станции. А еще лучше в городе. И лучше всего тогда, когда Адам уедет. Тося ведь знает, что у нас осталось не так много времени, но разве ее это волнует? Все из-за этого мерзкого Якуба! А Адаму не должно хотеться уезжать, вот что. Я остаюсь одна как перст в такую гадкую погоду, когда надо выкопать клубни георгинов, чтобы их не побили морозы, и ко всему прочему когда я так неумолимо приближаюсь к сорока. Такова горькая правда.
Адам позвонил, что приедет в начале восьмого. Таким образом, мой трехдневный отпуск пролетает впустую. Завтра он едет к Шимону, потому что обещал уладить с ним до отъезда какие-то дела, открыть счет или что-то в этом роде и должен побывать на радио, чтобы попрощаться, и все важнее меня.
Но не буду вести себя как завистливый ребенок, как-никак я — взрослая женщина. Поставила чемоданы в спальне и побежала на кухню. Приготовлю на сегодняшний вечер что-нибудь вредное для здоровья, чего наверняка нет в Америке. Картофельную запеканку с варено-копченой корейкой, базиликом и чесноком, которую обожает Адам.
Интересно, когда же я пойму, что не следует вмешиваться в жизнь собственных детей, даже если на первый взгляд они в этом нуждаются?.. У меня есть веские доказательства. Тося укатила с Эксиком, я занялась полезной деятельностью: принялась резать варено-копченую корейку при участии кошек и Бориса, у которого прорезалось обоняние, едва я достала корейку из холодильника, и тут, конечно, загудел домофон. В окно я увидела, что Якуб как ни в чем не бывало спортивной походкой направляется к дому. С куском корейки в руке я бросилась к входной двери. Какая наглость! Да это просто возмутительно! Улыбочка на симпатичной физиономии — уж лучше бы там были следы от оспы! И, словно ничего не произошло, любезно раскланивается и мило спрашивает:
— Здравствуйте, пани Юдита, где мое солнышко?
— Тучами заволокло, — отвечаю я уклончиво, — то есть нет его.
— Мы с ней договаривались. Что-нибудь случилось? «Ах ты, окаянный пес, — подумала я, — ничего не случилось! Ничего, кроме того, что ты переметнулся к какой-то Эвке, обманул невинное создание, которое питало к тебе незрелое (надеюсь) чувство, ничего не случилось, но я не позволю тебе обижать моего ребенка, нечего тебе тут стоять. — И хрясь его куском корейки по левой щеке, хрясь по правой. — Чтоб на глаза мне не показывался! Можешь охмурять других девушек, а мою Тосю оставь в покое!»
Я открыла глаза и посмотрела на корейку, которую держала в руке.
— Нет ее… и считаю, слишком смело приходить сюда после всего!
— После чего всего?
О, пожалуйста, молодой, но зрелый, поднаторел в любовных делах. И меня, опытную женщину, чуть было не сбила с толку невинность, дремавшая в его голубых глазах, но я не поддалась.
— Вы, наверное, сами лучше знаете, о чем я говорю.
По правде говоря, прежде я обращалась к нему на ты, но на ты я могу быть с друзьями своей дочери, а с врагами всегда буду на вы.
— Что случилось?
— Простите, я занята.
Я выставила вперед кусок корейки и нож, Якуб наконец пошел к воротам.
Я заперла дверь и через кухонное окно увидела, как он прикрыл за собой калитку.
И еще этот чертов, противный Якуб, в котором мы так обманулись. Откуда в молодых людях берется потребность изменять красивым девушкам? Я должна в конце концов подняться наверх и поговорить с Тосей, как женщина с женщиной.
Дверь заперта. Я постучала.
— Не хочу с тобой разговаривать! — отозвалась дочь, рожденная мной в муках.
— Тося, прошу тебя!
Я стояла под дверью и раздумывала, правильно ли я себя веду. Но, как утверждает Адам, не беда, если она тебя не впускает, придет время и она вспомнит, как ты стояла под этой дверью.
— Чего тебе надо? — Дверь приоткрылась.
— Тося, давай поговорим. — Я предприняла еще одну попытку. — Так нельзя жить.
— Отец приедет за мной и заберет на обед, — ответила Тося. — Он меня понимает.
Я сдала позиции.
Я не имею права ревновать Тосю к отцу из-за того, что она поддерживает с ним отношения. Не имею права и не должна.
Но черт побери, я РЕВНУЮ! Что это значит: отец приедет за мной? Был ли он с нами, когда у нас в холодильнике оставался один стаканчик сдохшего творожка? Волновало ли его, как мы справляемся одни? Было ли у него время встречаться с дочерью, когда он мчался к своей Йоле? А теперь, когда Йоля, кажется, малость поумнела и уже не липнет к мужу, он вспомнил, что у него есть дочь? Взрослая? Едва не женщина? Как родительское собрание, так у него нет времени, а покрасоваться с дочерью в кабаке находит? И когда этот мерзкий Якуб, который мне никогда не нравился, встречается с какой-то Эвкой, Тося хочет поговорить об этом с отцом, который не лучше его?
Эксик последнее время проводит с Тосей много времени, как будто бы только сейчас узнал, что она существует. Я должна радоваться, радоваться, радоваться. К чертовой бабушке эту радость! Теперь он ее у меня забирает, вот что! Может быть, он ей и курить разрешает!
Я притащила с чердака чемоданы. Не знаю, какой из них возьмет Адам. Полгода пролетит, глазом моргнуть не успеешь, но хватит ли одного чемодана? Может, взять мой постсупружеский — подарок Эксика? Правда, он желтый, но зато с колесиками. В два, наверное, я как-нибудь его упакую. Я совершенно не рада, что приедут Агнешка и Гжесик. Совершенно. Им следует сидеть дома и вообще не заниматься отъездом моего Адасика. Этим заниматься должна только я.
Вчера я купила ему потрясающий свитер. Мягонький и красивый, меня скручивает при мысли, что он будет носить его не при мне. Но мой хороший характер взял верх над жутким эгоизмом, и я дам свитер сейчас, а не тогда, когда он вернется.
Собственно говоря, что за дурацкая затея, чтобы Эксик приезжал сюда за Тосей? Она что — маленький ребенок? Могли бы договориться встретиться где-нибудь, например, на станции. А еще лучше в городе. И лучше всего тогда, когда Адам уедет. Тося ведь знает, что у нас осталось не так много времени, но разве ее это волнует? Все из-за этого мерзкого Якуба! А Адаму не должно хотеться уезжать, вот что. Я остаюсь одна как перст в такую гадкую погоду, когда надо выкопать клубни георгинов, чтобы их не побили морозы, и ко всему прочему когда я так неумолимо приближаюсь к сорока. Такова горькая правда.
Адам позвонил, что приедет в начале восьмого. Таким образом, мой трехдневный отпуск пролетает впустую. Завтра он едет к Шимону, потому что обещал уладить с ним до отъезда какие-то дела, открыть счет или что-то в этом роде и должен побывать на радио, чтобы попрощаться, и все важнее меня.
Но не буду вести себя как завистливый ребенок, как-никак я — взрослая женщина. Поставила чемоданы в спальне и побежала на кухню. Приготовлю на сегодняшний вечер что-нибудь вредное для здоровья, чего наверняка нет в Америке. Картофельную запеканку с варено-копченой корейкой, базиликом и чесноком, которую обожает Адам.
Интересно, когда же я пойму, что не следует вмешиваться в жизнь собственных детей, даже если на первый взгляд они в этом нуждаются?.. У меня есть веские доказательства. Тося укатила с Эксиком, я занялась полезной деятельностью: принялась резать варено-копченую корейку при участии кошек и Бориса, у которого прорезалось обоняние, едва я достала корейку из холодильника, и тут, конечно, загудел домофон. В окно я увидела, что Якуб как ни в чем не бывало спортивной походкой направляется к дому. С куском корейки в руке я бросилась к входной двери. Какая наглость! Да это просто возмутительно! Улыбочка на симпатичной физиономии — уж лучше бы там были следы от оспы! И, словно ничего не произошло, любезно раскланивается и мило спрашивает:
— Здравствуйте, пани Юдита, где мое солнышко?
— Тучами заволокло, — отвечаю я уклончиво, — то есть нет его.
— Мы с ней договаривались. Что-нибудь случилось? «Ах ты, окаянный пес, — подумала я, — ничего не случилось! Ничего, кроме того, что ты переметнулся к какой-то Эвке, обманул невинное создание, которое питало к тебе незрелое (надеюсь) чувство, ничего не случилось, но я не позволю тебе обижать моего ребенка, нечего тебе тут стоять. — И хрясь его куском корейки по левой щеке, хрясь по правой. — Чтоб на глаза мне не показывался! Можешь охмурять других девушек, а мою Тосю оставь в покое!»
Я открыла глаза и посмотрела на корейку, которую держала в руке.
— Нет ее… и считаю, слишком смело приходить сюда после всего!
— После чего всего?
О, пожалуйста, молодой, но зрелый, поднаторел в любовных делах. И меня, опытную женщину, чуть было не сбила с толку невинность, дремавшая в его голубых глазах, но я не поддалась.
— Вы, наверное, сами лучше знаете, о чем я говорю.
По правде говоря, прежде я обращалась к нему на ты, но на ты я могу быть с друзьями своей дочери, а с врагами всегда буду на вы.
— Что случилось?
— Простите, я занята.
Я выставила вперед кусок корейки и нож, Якуб наконец пошел к воротам.
Я заперла дверь и через кухонное окно увидела, как он прикрыл за собой калитку.
ПРОЩАЙ, ГОЛУБОЙ
Стало быть, он все-таки уезжает. Собственно, только вчера это до меня дошло. Наверное, вопреки всему во мне жила какая-то подлая надежда, что что-нибудь случится. Например, Адам встанет в дверях, оглядится и скажет: «Я никуда не еду, не хочу расставаться с тобой».
Тося помирилась с Адамом, извинилась, дала обещание больше не курить, но была очень раздраженной. Адам извинился, что не уладил этот вопрос с ней, а бросился ко мне. И разумеется, теперь они вдвоем против меня, но это лучше, чем если бы были друг против друга; они обнялись, но у меня почему-то защемило сердце.
Мы не спали всю ночь. Чемоданы уже в прихожей — мой желтый и Адасика в голубую клеточку, — паспорт и билет на столе, чтобы не забыть, в семь за нами приедет Гжесик и отвезет в аэропорт. Мы закончили сборы в два ночи — не понимаю, почему всегда все в последний момент. А потом сорок минут мы просидели в ванне вдвоем, пока не остыла вода. А потом пошли в постель. А потом сразу стало пять тридцать, и Адам встал, и я вместе с ним. Я сидела на краю ванны и смотрела, как он бреется.
Помазок из барсука, крем для бритья. Голубой пользуется обычным станком, и я, не отрывая глаз, следила за лезвием, которое скользило по подбородку, по щекам: раз, еще раз. Адам натягивал кожу и смешно задирал голову, чтобы получше разглядеть себя в зеркале. Люблю смотреть, как он бреется. Он отложил станок, опять взял в руку помазок, намазал мне нос.
— Шимон, когда был маленький, тоже любил смотреть, как я бреюсь, — сказал он, продолжая скрести себя бритвой, а у меня на глазах выступили слезы: мой мужчина готовится к отъезду, а я ничего не могу сделать, чтобы его удержать.
Адам вытер лицо полотенцем, а я пошла на кухню готовить наш последний ранний завтрак.
И мы сидели на кухне при зажженном свете за чаем и кофе, и было то наше последнее утро. Адась божественно выглядел в новом красивом свитере, которому он очень обрадовался.
Разумеется, ночью я наревелась, как глупая бабенка, которая не представляет себе, как жить без мужика. А ведь я совсем не хотела портить Адасику отъезд, только сделалось безумно грустно, что он все-таки уезжает. Полгода — это одна восьмидесятая моей прежней жизни, а если предположить, что мне осталось жить, например, всего год, то одна вторая моей будущей жизни. А одна вторая оставшейся жизни — это вам уже не шутка. Я пыталась это объяснить Адасю, но у него начался приступ смеха, не думаю, чтобы он что-то понял. Итак, сначала я поплакала, а потом мы вместе немного посмеялись.
Сейчас и Потом, свернувшись, спали на подоконнике. Борис залез в развороченную постель, Адам его там захватил врасплох, когда пошел за чемоданами. Тося в аэропорт не поехала, потому что у нее зачет по английскому, но Адаму она сказала, что если бы не этот зачет, то поехала бы непременно. Мы сидели в нашей кухне, за окном все розовело. Давно мы вместе не наблюдали рассвет. Но у меня возникло какое-то ужасное предчувствие, что это в последний раз: что-нибудь случится и он не вернется.
— Ты будешь писать?
— И писать, и звонить, — пообещал Адась и обнял меня. — Полгода не вечность, действительно, Ютка, ты не заметишь даже, как я вернусь.
— А если мне жить осталось полгода, то…
— Юдита! Не полгода! Осталось всего два месяца до праздников, я сразу же, как доберусь, сориентируюсь, и, может быть, вы приедете…
— Но ведь мы расстаемся… — вздохнула я.
— Знаешь что? Фраза «Мы расстаемся» звучит пессимистично для одной стороны, а для другой полна оптимизма, поэтому необходимо сделать правильный выбор.
— Что за глупости ты говоришь? — разнервничалась я.
— Это цитата.
— Не надо мне цитировать никаких идиотов. — Я уже была не грустная, а злая.
— Ты и вправду не хочешь знать, чья это цитата? Обидевшись, я отвернулась и принялась смотреть на рассвет. Адам подошел сзади и обнял меня. Обожаю, когда он прижимает меня к своему животу.
— Это цитата из твоего письма читательнице… — Он поцеловал меня в шею. — Я люблю тебя…
Однако неплохо сказано… И я не стала разбираться, говорит он это, чтобы приободрить меня, на самом деле он меня любит или ему только кажется, что любит, поскольку это совершенно, совершенно было не важно. Он — мужчина моей жизни, моей будущей жизни, и я ему безгранично верю и знаю, что все происходит не просто так, я буду ждать его и скучать, да и вообще…
— Тося сейчас действительно в стрессовом состоянии, — напомнил мне Адам. — Побереги ее и себя.
Я не могла избавиться от ощущения, что мы расстаемся с ним навеки.
Гжесик позвонил в калитку без пятнадцати семь.
— Решил приехать пораньше, не угадаешь, что там будет на дороге. О, да ты киснешь? — Он взглянул на меня и отхлебнул чаю. — Сладкий! Фу, гадость! И это весь багаж, который ты берешь в свою эмиграцию? — Гжесик весело расхохотался, а у меня сердце подпрыгнуло до плеча и замерло там ненадолго. — Штаты!.. Эх, елки-палки, я бы и сам не прочь там расслабиться… а уж эти негритяночки, мулаточки…
— Заткнись! — любезно попросила я.
Адась погладил кошачьи клубочки, потрепал за ухо Бориса, который, видимо, счел уместным выползти из теплой кровати в столь важный момент, и мы поехали в аэропорт.
Итак, в то октябрьское утро я вернулась одна. В дом, в котором уже не было Тоси, потому что она ушла в школу, в дом, в котором не было Адама, потому что он только что улетел в Штаты, в дом, в котором не было кошек, потому что они разбрелись по саду. Но зато на кровати лежал Борис и спал мертвым сном. Я легла рядом с ним (он ни на дюйм не подвинулся) и горько заплакала — перед глазами стоял Голубой, каким я его видела сразу же после таможенного контроля. Он обернулся ко мне, помахал из-за спины таможенника, и до чего ж он был хорош в этом моем-своем свитере, и так он посмотрел на меня издалека, с такой улыбкой, что мне стали не нужны ни заверения, ни знание, ни предположения — я поняла, что я ему дорога, и не имеет значения, как я выгляжу, сколько мне лет, делаю я глупости или нет. Просто я — женщина, которую он любит, и этого вполне достаточно.
Всего только шесть месяцев, а если исключить октябрь, который уже начался, то в общем-то пять, а если не считать и апрель, потому что в апреле он возвращается, то, собственно говоря, нас разделяют четыре месяца. А если мы с Тосей поедем туда в декабре, то декабрь уже не за горами! А два месяца — это всего лишь два раза по четыре недели, а четыре недели можно спокойно пережить. Правда, по моим расчетам получилось, что если он возвращается через четыре недели, то у Тоси выпускные экзамены через восемь, но я слишком устала, чтобы все до конца просчитать.
И с этими мыслями я заснула бок о бок с песиком моим Борисом.
Голубой позвонил вчера ночью, вернее, под утро. Долетел, устал, хотя уже немного поспал, немедленно напишет, не знает, где будет жить, и я даже представить себе не могу, как здесь, то есть там, он меня любит, и вообще-то здесь (то есть там) еще вчера, а может, уже завтра — я не очень поняла, потому что стояли предрассветные сумерки. После этого я снова не могла заснуть. Мне хотелось ему столько сказать, а, собственно, ничего не сказала. Он просил поцеловать Тоську и животных, вот и все.
Я опять одинокая женщина.
И несмотря на утверждения нашей прессы, которая всегда пропагандирует чистую правду, что женщина должна быть и по своей сути является самодостаточной, мне нравится быть с мужчиной, которого я люблю, и иначе я себе жизни не представляю. И, как самодостаточная женщина, я составляю единое целое с Голубым.
Тося помирилась с Адамом, извинилась, дала обещание больше не курить, но была очень раздраженной. Адам извинился, что не уладил этот вопрос с ней, а бросился ко мне. И разумеется, теперь они вдвоем против меня, но это лучше, чем если бы были друг против друга; они обнялись, но у меня почему-то защемило сердце.
Мы не спали всю ночь. Чемоданы уже в прихожей — мой желтый и Адасика в голубую клеточку, — паспорт и билет на столе, чтобы не забыть, в семь за нами приедет Гжесик и отвезет в аэропорт. Мы закончили сборы в два ночи — не понимаю, почему всегда все в последний момент. А потом сорок минут мы просидели в ванне вдвоем, пока не остыла вода. А потом пошли в постель. А потом сразу стало пять тридцать, и Адам встал, и я вместе с ним. Я сидела на краю ванны и смотрела, как он бреется.
Помазок из барсука, крем для бритья. Голубой пользуется обычным станком, и я, не отрывая глаз, следила за лезвием, которое скользило по подбородку, по щекам: раз, еще раз. Адам натягивал кожу и смешно задирал голову, чтобы получше разглядеть себя в зеркале. Люблю смотреть, как он бреется. Он отложил станок, опять взял в руку помазок, намазал мне нос.
— Шимон, когда был маленький, тоже любил смотреть, как я бреюсь, — сказал он, продолжая скрести себя бритвой, а у меня на глазах выступили слезы: мой мужчина готовится к отъезду, а я ничего не могу сделать, чтобы его удержать.
Адам вытер лицо полотенцем, а я пошла на кухню готовить наш последний ранний завтрак.
И мы сидели на кухне при зажженном свете за чаем и кофе, и было то наше последнее утро. Адась божественно выглядел в новом красивом свитере, которому он очень обрадовался.
Разумеется, ночью я наревелась, как глупая бабенка, которая не представляет себе, как жить без мужика. А ведь я совсем не хотела портить Адасику отъезд, только сделалось безумно грустно, что он все-таки уезжает. Полгода — это одна восьмидесятая моей прежней жизни, а если предположить, что мне осталось жить, например, всего год, то одна вторая моей будущей жизни. А одна вторая оставшейся жизни — это вам уже не шутка. Я пыталась это объяснить Адасю, но у него начался приступ смеха, не думаю, чтобы он что-то понял. Итак, сначала я поплакала, а потом мы вместе немного посмеялись.
Сейчас и Потом, свернувшись, спали на подоконнике. Борис залез в развороченную постель, Адам его там захватил врасплох, когда пошел за чемоданами. Тося в аэропорт не поехала, потому что у нее зачет по английскому, но Адаму она сказала, что если бы не этот зачет, то поехала бы непременно. Мы сидели в нашей кухне, за окном все розовело. Давно мы вместе не наблюдали рассвет. Но у меня возникло какое-то ужасное предчувствие, что это в последний раз: что-нибудь случится и он не вернется.
— Ты будешь писать?
— И писать, и звонить, — пообещал Адась и обнял меня. — Полгода не вечность, действительно, Ютка, ты не заметишь даже, как я вернусь.
— А если мне жить осталось полгода, то…
— Юдита! Не полгода! Осталось всего два месяца до праздников, я сразу же, как доберусь, сориентируюсь, и, может быть, вы приедете…
— Но ведь мы расстаемся… — вздохнула я.
— Знаешь что? Фраза «Мы расстаемся» звучит пессимистично для одной стороны, а для другой полна оптимизма, поэтому необходимо сделать правильный выбор.
— Что за глупости ты говоришь? — разнервничалась я.
— Это цитата.
— Не надо мне цитировать никаких идиотов. — Я уже была не грустная, а злая.
— Ты и вправду не хочешь знать, чья это цитата? Обидевшись, я отвернулась и принялась смотреть на рассвет. Адам подошел сзади и обнял меня. Обожаю, когда он прижимает меня к своему животу.
— Это цитата из твоего письма читательнице… — Он поцеловал меня в шею. — Я люблю тебя…
Однако неплохо сказано… И я не стала разбираться, говорит он это, чтобы приободрить меня, на самом деле он меня любит или ему только кажется, что любит, поскольку это совершенно, совершенно было не важно. Он — мужчина моей жизни, моей будущей жизни, и я ему безгранично верю и знаю, что все происходит не просто так, я буду ждать его и скучать, да и вообще…
— Тося сейчас действительно в стрессовом состоянии, — напомнил мне Адам. — Побереги ее и себя.
Я не могла избавиться от ощущения, что мы расстаемся с ним навеки.
Гжесик позвонил в калитку без пятнадцати семь.
— Решил приехать пораньше, не угадаешь, что там будет на дороге. О, да ты киснешь? — Он взглянул на меня и отхлебнул чаю. — Сладкий! Фу, гадость! И это весь багаж, который ты берешь в свою эмиграцию? — Гжесик весело расхохотался, а у меня сердце подпрыгнуло до плеча и замерло там ненадолго. — Штаты!.. Эх, елки-палки, я бы и сам не прочь там расслабиться… а уж эти негритяночки, мулаточки…
— Заткнись! — любезно попросила я.
Адась погладил кошачьи клубочки, потрепал за ухо Бориса, который, видимо, счел уместным выползти из теплой кровати в столь важный момент, и мы поехали в аэропорт.
Итак, в то октябрьское утро я вернулась одна. В дом, в котором уже не было Тоси, потому что она ушла в школу, в дом, в котором не было Адама, потому что он только что улетел в Штаты, в дом, в котором не было кошек, потому что они разбрелись по саду. Но зато на кровати лежал Борис и спал мертвым сном. Я легла рядом с ним (он ни на дюйм не подвинулся) и горько заплакала — перед глазами стоял Голубой, каким я его видела сразу же после таможенного контроля. Он обернулся ко мне, помахал из-за спины таможенника, и до чего ж он был хорош в этом моем-своем свитере, и так он посмотрел на меня издалека, с такой улыбкой, что мне стали не нужны ни заверения, ни знание, ни предположения — я поняла, что я ему дорога, и не имеет значения, как я выгляжу, сколько мне лет, делаю я глупости или нет. Просто я — женщина, которую он любит, и этого вполне достаточно.
Всего только шесть месяцев, а если исключить октябрь, который уже начался, то в общем-то пять, а если не считать и апрель, потому что в апреле он возвращается, то, собственно говоря, нас разделяют четыре месяца. А если мы с Тосей поедем туда в декабре, то декабрь уже не за горами! А два месяца — это всего лишь два раза по четыре недели, а четыре недели можно спокойно пережить. Правда, по моим расчетам получилось, что если он возвращается через четыре недели, то у Тоси выпускные экзамены через восемь, но я слишком устала, чтобы все до конца просчитать.
И с этими мыслями я заснула бок о бок с песиком моим Борисом.
Голубой позвонил вчера ночью, вернее, под утро. Долетел, устал, хотя уже немного поспал, немедленно напишет, не знает, где будет жить, и я даже представить себе не могу, как здесь, то есть там, он меня любит, и вообще-то здесь (то есть там) еще вчера, а может, уже завтра — я не очень поняла, потому что стояли предрассветные сумерки. После этого я снова не могла заснуть. Мне хотелось ему столько сказать, а, собственно, ничего не сказала. Он просил поцеловать Тоську и животных, вот и все.
Я опять одинокая женщина.
И несмотря на утверждения нашей прессы, которая всегда пропагандирует чистую правду, что женщина должна быть и по своей сути является самодостаточной, мне нравится быть с мужчиной, которого я люблю, и иначе я себе жизни не представляю. И, как самодостаточная женщина, я составляю единое целое с Голубым.
ПО МНЕ, ЛУЧШЕ МУЖЧИНА БЕЗ МАШИНЫ, ЧЕМ МАШИНА БЕЗ МУЖЧИНЫ
Я скучаю по нему. Прошло всего два дня, и, возможно, это покажется смешным. Я не ощущаю радости, возвращаясь домой, где меня ждут только коты и пес, потому что Тося с подругами готовится к выпускным экзаменам. Их занятия, кажется, состоят пока главным образом в том, что девочки обдумывают, как им одеться на школьный бал — студнювку[15]. Тося в своих приготовлениях продвинулась еще дальше — она уже затачивает ногти пилочкой. Занимается этим ежедневно вечером перед телевизором, чем приводит меня в бешенство. Вчера она загнала под ноготь обломок пилки, и мне пришлось ехать с ней к хирургу, которого это ужасно развеселило. Он вынужден был сделать ей два обезболивающих укола в палец, перед тем как извлечь обломок. Машина Адама с неисправной коробкой передач у Шимона, а Шимон — в горах со своей невестой Калинкой, которую не любит Тося.
Шимон пригонит машину на следующей неделе, мы так договорились. Но какой прок от машины! По мне, ей-богу, лучше мужчина без машины, чем машина без мужчины. Я не нахожу себе места, меня не привел в чувство даже вопрос читательницы: если она впервые вступила в половую связь с парнем и они предохранялись от нежелательной беременности, а через две недели у нее на бедре появилась шишка, не внематочная ли это беременность, случайно?
Сегодня, чтобы немного отвлечься, я решила заняться уборкой. Вчера до двух часов ночи просидела за компьютером, разглядывая короткое, состоящее из четырех предложений письмецо от Голубого. Да и письмо ли это — посудите сами! Но я изучала его с преогромным интересом:
Шимон пригонит машину на следующей неделе, мы так договорились. Но какой прок от машины! По мне, ей-богу, лучше мужчина без машины, чем машина без мужчины. Я не нахожу себе места, меня не привел в чувство даже вопрос читательницы: если она впервые вступила в половую связь с парнем и они предохранялись от нежелательной беременности, а через две недели у нее на бедре появилась шишка, не внематочная ли это беременность, случайно?
Сегодня, чтобы немного отвлечься, я решила заняться уборкой. Вчера до двух часов ночи просидела за компьютером, разглядывая короткое, состоящее из четырех предложений письмецо от Голубого. Да и письмо ли это — посудите сами! Но я изучала его с преогромным интересом: