Страница:
Юдита, скоро напишу обо всем подробно, здесь всё о'кей, жалко, что тебя нет со мной, скучаю, обними Тосю, пытаюсь договориться насчет виз для вас.
Адам.
Скажу откровенно, я была немного разочарована. «Юдита, Юдита, надо же — Юдита!» — подумала я со злостью. А поскольку знаю по личному опыту, что лучшее средство от злости — работа, тяжелый физический труд, то чуть свет принялась за дело.
Решительно, у нас маленькая жилплощадь. Три небольшие комнаты для трех взрослых людей (а ведь мы с Адамом часто работаем дома!) — этого, безусловно, мало. В одном шкафу в прихожей хранится все — полотенца, постельное белье, скатерти и зимние куртки. Какой толк, что я в отсутствие Адасика могу их сложить, как мне заблагорассудится. И я не помню, где лежат разные важные документы, которых за годы накопилась куча. Не знаю даже, где мое свидетельство о разводе, которое мне понадобится при заключении брака. Не уверена, правда, будет ли у меня желание расписываться с мужчиной своей мечты, который в состоянии написать лишь «Юдита»! Мог бы, болван, написать «любимая», «единственная», «солнце мое», ну в крайнем случае «киска», так нет! Сухо и официально: «Юдита»! Разве нет уменьшительных форм? Я бы стерпела даже «Юдиточку». Нет, как бы не так. Следующее не менее важное известие: «скоро напишу». Весьма утешительное, я бы сказала даже — поразительное. Видимо, как деревня, в которую недавно провели электричество, ждет подачи тока, так и я должна ожидать сообщения, не отходя от компьютера. И третье, что должно было меня сильно обрадовать, так это то, что там, то есть в США, «всё о'кей».
Для этого мне не требуется письмо от любимого человека, я могу спокойненько посмотреть «Новости» по телевизору — если бы США перестали существовать, об этом тут же сообщили бы в главном выпуске «Новостей», первым делом, после президента, премьера и прогноза погоды, но до рекламы прокладок, которые, как я узнала вчера перед фильмом, общаются со мной на языке моего тела. Интересно, кому такое могло прийти в голову? Со мной прокладки не осмеливаются заговорить, и правильно делают. Итак, я узнала, что там всё о'кей. От такого известия трудно не впасть в эйфорию.
Я отложила свою уборку до лучших времен, в конце концов, ничего не случится, если я схожу к Уле, потому что из-за отъезда Адама я вообще не знаю, что у них там происходит. И из-за своей работы. И из-за Тосиных выпускных экзаменов. Только благодаря этому жуткому климату удается разглядеть, как они, закутанные в куртки, проскальзывают к дому, потому что, увы, деревья у нас сбрасывают листву. А зря. А я так и не выкопала кустики георгинов, и они дадут дуба — ночью было минус семь, а у меня эта печальная процедура напрочь вылетела из головы. Земля промерзла, знаю, что пока только верхний слой, но у меня нет сил продираться через эту мерзлоту. Лучше уж зайду к ним на чай, коли я совсем одна.
Уля тоже совсем одна, собственно, ничего удивительного, потому что Ися с Тосей в рамках подготовки к экзаменам пошли в кино и подбросил их Кшись, который отвозил Агату к стоматологу. Я решила еще раз расспросить Улю про гадалку. В конце концов, прошло столько времени — Уля должна сознаться, что та ей наплела.
Уля поставила на стол прянички, которые уже испекла, хотя до праздников еще уйма времени. Но пряники она всегда готовит заранее, хранит их в железной банке. Они сначала черствеют, потом становятся мягкими, потом снова твердыми или вроде того. Во всяком случае, поданы на стол были на этапе затвердевания. Пряник — вещь коварная, в прошлом году мой отец сломал об него зуб, а потому Уля подала их мне со словами:
— Надо мочить.
Эти прянички мы тут же обмакнули в чай, при этом мой размяк и кусочек упал на дно стакана.
— А ну говори, чего тебе наплела гадалка? — задала я подруге вопрос в лоб.
— В общем-то ничего особенного, — ответила Уля, потом выплеснула мой чай с крошками и налила свежий.
Я взяла в руку следующий пряник и задумалась: а может, рискнуть и сунуть его тайком Маше? Мое доброе сердце взяло верх.
Маша в отличие от Бориса ужасно громко чавкает. Ну эта сука и зачавкала.
— Не корми за столом собаку! — одернула меня подруга.
— Извини, — сказала я. — Ну и что же гадалка?
— Ой, да так, ничего особенного, — отмахнулась Уля и встала, чтобы насыпать Маше сухого корма, рассчитывая тем самым обмануть собаку.
— Ой, Улька, расскажи! Я ведь тоже хочу сходить!
— Никуда не ходи! — рассердилась Уля. — Я была — и хватит.
Слово за слово я вытянула из нее все. Она пошла из любопытства, эту гадалку ей подсунули сослуживицы в качестве давно обещанного подарка ко дню рождения. Гадалка оказалась симпатичной женщиной, моложе нас, у нее не было ни стеклянного шарика, ни черного кота, ни каких-либо других подобных атрибутов. Она разложила карты и сказала, что у Ули две дочери, ну и Улька ужасно разволновалась. Я попыталась ее успокоить: дочери-то у нее давно, и по этому поводу ей уже давно не стоит волноваться, но Уля попросила мне заткнуться. Она помолчала, а потом гробовым голосом сообщила, что гадалка предрекла хлопоты с мужчиной за границей, но не с ее мужчиной, а с хорошо знакомым, и это касается не самой Ули, а кого-то из близких ей людей. В связи с чем у Ули и будут хлопоты. Граница та недалеко — она, гадалка, не уточнила где, но новая женщина — близко. Эта женщина повлияет не на Улину жизнь, а на жизнь людей, которые рядом. И теперь Уля беспокоится, потому что рядом — я, и потому она не хотела говорить мне об этом раньше. Ведь Адам уехал за границу. А в остальном — всё в порядке.
Я покатилась со смеху, потому что за границей Улиного участка живет пан Чесик, а у него куча проблем. И гадание само по себе просто супер, но для него, поскольку ему нагадали новую женщину. Учитывая, что еще ни одной нет. Это гадание никак ко мне не относится, потому что у нас нет своей, польской, границы с Америкой, а у меня уж точно не будет никакой женщины, так как я предпочитаю мужчин. Я объяснила это Уле, и она успокоилась. Мы рассмотрели также другие варианты этого пророчества. В частности, что Кшисик переедет жить в палатку поблизости, на поле, которое обычно засеяно озимыми, и туда приведет новую женщину, например, пани Стасю.
Наконец Уля сменила тему:
— Ютка, ты знаешь, что Аня разводится?
У меня аж дыхание перехватило: что ни месяц, то какой-нибудь новый развод, мужчины под сорок начинают терять голову.
Аня — наша приятельница, переехавшая отсюда пару лет назад. Ее муж завел роман, через два года вернулся — похоже было, что образумился. Анин супруг имел привычку повторять, что свое кругосветное путешествие он уже совершил, и с некоторой снисходительностью посматривал на мужчин, алчущих новых открытий. Например, этого Йолиного он даже не высмеял, а лишь сказал, что сочувствует ему. И вот вам пожалуйста: снова выкинул номер.
— Ты знаешь, что Аня сказала ему на прощание?
Я так погрузилась в свои мысли, что не слышала Улиных слов.
— Она сказала ему, что если он уже совершил свое кругосветное путешествие, то она на сей раз заканчивает свое двадцатилетнее путешествие вокруг него.
— Пусть он хорошо запомнит этот день, — сказала я. — С этого момента он начнет узнавать, что потерял, а она — что приобрела.
Уля пристально посмотрела на меня:
— Знаешь, все эти новые союзы… по сути… ненадежны. Например, мы с Кшисиком не признаем повторных браков. Брак может быть только один.
— Ой, Уля! — обиделась я. — Вы же так любите Адама.
— Я не говорю про Адама, — ответила Уля. — У тебя совсем другая ситуация. Адам — интеллигентный мужик, но второй брак уже не то… Хотя он тебе очень помог в трудные минуты, а Тося теперь так часто встречается с отцом…
— Ну и что? — спросила я туповато, не видя никакой связи.
— Ну, понимаешь… — Уля смотрела, словно ожидала что-то услышать.
Не возьму в толк, что там у Ули на уме, одно только знаю — я им еще покажу, что можно быть счастливой.
Мы очень мило посидели еще часок, аккуратно макая прянички в чай.
Потом вернулся Кшисик и запустил в Улю новыми журналами, которые он покупает ей в приливе хорошего настроения.
Я вернулась домой и задумалась: а что, если и мне сходить к гадалке? Это, наверное, незабываемое событие в жизни каждой женщины. А потом вернулась Тося и сказала, чтобы я сходила на фильм, который они посмотрели с Исей, потому что они не поняли, о чем там шла речь — что происходило по правде, а что в воображении и что в самом конце, когда герой, приговоренный к смерти…
— Не рассказывай мне фильм, который я хочу посмотреть! — заорала я на Тосю и заткнула уши.
Вся время одно и то же. Тося рассказывает мне, чем закончится фильм, который я хочу посмотреть, и книги, которые я как раз читаю. А потом она еще обижается, что я не хочу с ней разговаривать. Ну и жизнь!
— Ися говорит, что случится какая-то беда у нас в деревне. Ей сказала мама, а маме — гадалка. И не носи этот свитер, я уже тебе говорила, — сказала моя дочь обиженным тоном. — Выглядишь в нем так, как будто в тебе на десять килограммов больше.
Вот я и получила по заслугам. А ведь могла бы, в конце концов, выслушать, кто кого убил и кого приговорили. Ну и жизнь!
Сегодня я получила новехонький загранпаспорт. Выяснилось, что я напрасно его делала, потому что, как только мы войдем в Евросоюз, каждому все равно придется делать совершенно другой. Что не предается широкой огласке, чтобы люди не начали нервничать. Люди и так нервничают, и я не пойму, почему из этого делают тайну.
Голубой наконец сел за чей-то чужой компьютер в какой-то чужой стране и написал:
Дорогая! (это уже лучше)
Как только ты исчезла из поля зрения в аэропорту, а скорее это я исчез из твоего поля зрения, начались проблемы. Я необдуманно купил тебе в дьюти-фри в Варшаве маникюрный набор, и это была первая ошибка. Когда просвечивали багаж, оказалось, что я должен не скажу сколько денег выбросить на улицу, вернее, в мусорную корзину, стоящую рядом, и не помогли никакие объяснения, что это для тебя. Меня вообще не стали слушать, а только тыкали пальцем в какую-то инструкцию, на которую я не обратил внимания: «Запрещается провозить в ручной клади любого рода режущие и колющие инструменты, а также их разновидности, как то: кинжалы, бритвы, шпильки, цепи…», и черт знает что еще. Тогда я попросил вернуть мне чемоданы, сданные в багаж, но оказалось, что это уже невозможно. Я едва не опоздал на посадку, потому что пытался вступить с ними в переговоры, я вообще готов был не лететь, когда мне начали рассказывать, что я могу пилку для ногтей использовать в самолете в качестве оружия. Не стоит говорить о том, что сразу же после взлета нам принесли обед, а к нему самые обычные металлические вилки и ножи. Если бы я не был так взбешен, то, может быть, посмеялся.
Не успел я оглянуться, как мы уже были во Франкфурте. Ты знаешь, что я очень люблю летать, но немцы устроили мне такое фантастическое зрелище, от которого мой запал очень даже поостыл. Мне представился случай увидеть в крупнейшем европейском аэропорту горящий самолет и три подразделения пожарной службы, которые умело пытались справиться с огнем. И когда им это почти совсем удалось, самолет начал снова гореть, а они по новой принялись тушить его пеной. Я стоял как вкопанный у окна и думал, как бы побыстрее отсюда добраться до города, сесть в поезд и наземным транспортом вернуться на родину, которая имеет тот плюс, что там есть ты. Как выяснилось, это были всего лишь учения, но представляю себе, что было бы с тобой, если бы ты летела вместе со мной… если даже я был не cool[16].
Cool, cool! Достаточно было чуть-чуть пожить с Тосей, и он уже пишет, как она. С той лишь разницей, что Тося мне не пишет.
Но я рада, что мы гораздо больше похожи друг на друга, чем я думала. Я тоже не cool. He потому, что я что-то имею против cool — а просто не очень понимаю, что значит быть cool. Улины дочери сказали, что президент — cool, и папа римский — cool, и Ясек из 11-го «А» класса лицея тоже cool, а ведь они все совершенно разные. А я ничуть не похожа ни на одного из них — у меня даже пол другой. Вывод напрашивается сам собой: уж я точно не cool, — и это нас роднит с Адасиком. Но, к чертям собачьим, ведь это ничуть не любовное письмо!!! Ни в коей мере! За исключением одного придаточного предложения: «…которая имеет тот плюс, что там есть ты».
А может быть, я теперь должна это письмо распечатать на принтере и положить в конверт, написать на конверте свой адрес и спрятать к себе в стол?
ЗЛАТЫЕ ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ
Адам.
Скажу откровенно, я была немного разочарована. «Юдита, Юдита, надо же — Юдита!» — подумала я со злостью. А поскольку знаю по личному опыту, что лучшее средство от злости — работа, тяжелый физический труд, то чуть свет принялась за дело.
Решительно, у нас маленькая жилплощадь. Три небольшие комнаты для трех взрослых людей (а ведь мы с Адамом часто работаем дома!) — этого, безусловно, мало. В одном шкафу в прихожей хранится все — полотенца, постельное белье, скатерти и зимние куртки. Какой толк, что я в отсутствие Адасика могу их сложить, как мне заблагорассудится. И я не помню, где лежат разные важные документы, которых за годы накопилась куча. Не знаю даже, где мое свидетельство о разводе, которое мне понадобится при заключении брака. Не уверена, правда, будет ли у меня желание расписываться с мужчиной своей мечты, который в состоянии написать лишь «Юдита»! Мог бы, болван, написать «любимая», «единственная», «солнце мое», ну в крайнем случае «киска», так нет! Сухо и официально: «Юдита»! Разве нет уменьшительных форм? Я бы стерпела даже «Юдиточку». Нет, как бы не так. Следующее не менее важное известие: «скоро напишу». Весьма утешительное, я бы сказала даже — поразительное. Видимо, как деревня, в которую недавно провели электричество, ждет подачи тока, так и я должна ожидать сообщения, не отходя от компьютера. И третье, что должно было меня сильно обрадовать, так это то, что там, то есть в США, «всё о'кей».
Для этого мне не требуется письмо от любимого человека, я могу спокойненько посмотреть «Новости» по телевизору — если бы США перестали существовать, об этом тут же сообщили бы в главном выпуске «Новостей», первым делом, после президента, премьера и прогноза погоды, но до рекламы прокладок, которые, как я узнала вчера перед фильмом, общаются со мной на языке моего тела. Интересно, кому такое могло прийти в голову? Со мной прокладки не осмеливаются заговорить, и правильно делают. Итак, я узнала, что там всё о'кей. От такого известия трудно не впасть в эйфорию.
Я отложила свою уборку до лучших времен, в конце концов, ничего не случится, если я схожу к Уле, потому что из-за отъезда Адама я вообще не знаю, что у них там происходит. И из-за своей работы. И из-за Тосиных выпускных экзаменов. Только благодаря этому жуткому климату удается разглядеть, как они, закутанные в куртки, проскальзывают к дому, потому что, увы, деревья у нас сбрасывают листву. А зря. А я так и не выкопала кустики георгинов, и они дадут дуба — ночью было минус семь, а у меня эта печальная процедура напрочь вылетела из головы. Земля промерзла, знаю, что пока только верхний слой, но у меня нет сил продираться через эту мерзлоту. Лучше уж зайду к ним на чай, коли я совсем одна.
Уля тоже совсем одна, собственно, ничего удивительного, потому что Ися с Тосей в рамках подготовки к экзаменам пошли в кино и подбросил их Кшись, который отвозил Агату к стоматологу. Я решила еще раз расспросить Улю про гадалку. В конце концов, прошло столько времени — Уля должна сознаться, что та ей наплела.
Уля поставила на стол прянички, которые уже испекла, хотя до праздников еще уйма времени. Но пряники она всегда готовит заранее, хранит их в железной банке. Они сначала черствеют, потом становятся мягкими, потом снова твердыми или вроде того. Во всяком случае, поданы на стол были на этапе затвердевания. Пряник — вещь коварная, в прошлом году мой отец сломал об него зуб, а потому Уля подала их мне со словами:
— Надо мочить.
Эти прянички мы тут же обмакнули в чай, при этом мой размяк и кусочек упал на дно стакана.
— А ну говори, чего тебе наплела гадалка? — задала я подруге вопрос в лоб.
— В общем-то ничего особенного, — ответила Уля, потом выплеснула мой чай с крошками и налила свежий.
Я взяла в руку следующий пряник и задумалась: а может, рискнуть и сунуть его тайком Маше? Мое доброе сердце взяло верх.
Маша в отличие от Бориса ужасно громко чавкает. Ну эта сука и зачавкала.
— Не корми за столом собаку! — одернула меня подруга.
— Извини, — сказала я. — Ну и что же гадалка?
— Ой, да так, ничего особенного, — отмахнулась Уля и встала, чтобы насыпать Маше сухого корма, рассчитывая тем самым обмануть собаку.
— Ой, Улька, расскажи! Я ведь тоже хочу сходить!
— Никуда не ходи! — рассердилась Уля. — Я была — и хватит.
Слово за слово я вытянула из нее все. Она пошла из любопытства, эту гадалку ей подсунули сослуживицы в качестве давно обещанного подарка ко дню рождения. Гадалка оказалась симпатичной женщиной, моложе нас, у нее не было ни стеклянного шарика, ни черного кота, ни каких-либо других подобных атрибутов. Она разложила карты и сказала, что у Ули две дочери, ну и Улька ужасно разволновалась. Я попыталась ее успокоить: дочери-то у нее давно, и по этому поводу ей уже давно не стоит волноваться, но Уля попросила мне заткнуться. Она помолчала, а потом гробовым голосом сообщила, что гадалка предрекла хлопоты с мужчиной за границей, но не с ее мужчиной, а с хорошо знакомым, и это касается не самой Ули, а кого-то из близких ей людей. В связи с чем у Ули и будут хлопоты. Граница та недалеко — она, гадалка, не уточнила где, но новая женщина — близко. Эта женщина повлияет не на Улину жизнь, а на жизнь людей, которые рядом. И теперь Уля беспокоится, потому что рядом — я, и потому она не хотела говорить мне об этом раньше. Ведь Адам уехал за границу. А в остальном — всё в порядке.
Я покатилась со смеху, потому что за границей Улиного участка живет пан Чесик, а у него куча проблем. И гадание само по себе просто супер, но для него, поскольку ему нагадали новую женщину. Учитывая, что еще ни одной нет. Это гадание никак ко мне не относится, потому что у нас нет своей, польской, границы с Америкой, а у меня уж точно не будет никакой женщины, так как я предпочитаю мужчин. Я объяснила это Уле, и она успокоилась. Мы рассмотрели также другие варианты этого пророчества. В частности, что Кшисик переедет жить в палатку поблизости, на поле, которое обычно засеяно озимыми, и туда приведет новую женщину, например, пани Стасю.
Наконец Уля сменила тему:
— Ютка, ты знаешь, что Аня разводится?
У меня аж дыхание перехватило: что ни месяц, то какой-нибудь новый развод, мужчины под сорок начинают терять голову.
Аня — наша приятельница, переехавшая отсюда пару лет назад. Ее муж завел роман, через два года вернулся — похоже было, что образумился. Анин супруг имел привычку повторять, что свое кругосветное путешествие он уже совершил, и с некоторой снисходительностью посматривал на мужчин, алчущих новых открытий. Например, этого Йолиного он даже не высмеял, а лишь сказал, что сочувствует ему. И вот вам пожалуйста: снова выкинул номер.
— Ты знаешь, что Аня сказала ему на прощание?
Я так погрузилась в свои мысли, что не слышала Улиных слов.
— Она сказала ему, что если он уже совершил свое кругосветное путешествие, то она на сей раз заканчивает свое двадцатилетнее путешествие вокруг него.
— Пусть он хорошо запомнит этот день, — сказала я. — С этого момента он начнет узнавать, что потерял, а она — что приобрела.
Уля пристально посмотрела на меня:
— Знаешь, все эти новые союзы… по сути… ненадежны. Например, мы с Кшисиком не признаем повторных браков. Брак может быть только один.
— Ой, Уля! — обиделась я. — Вы же так любите Адама.
— Я не говорю про Адама, — ответила Уля. — У тебя совсем другая ситуация. Адам — интеллигентный мужик, но второй брак уже не то… Хотя он тебе очень помог в трудные минуты, а Тося теперь так часто встречается с отцом…
— Ну и что? — спросила я туповато, не видя никакой связи.
— Ну, понимаешь… — Уля смотрела, словно ожидала что-то услышать.
Не возьму в толк, что там у Ули на уме, одно только знаю — я им еще покажу, что можно быть счастливой.
Мы очень мило посидели еще часок, аккуратно макая прянички в чай.
Потом вернулся Кшисик и запустил в Улю новыми журналами, которые он покупает ей в приливе хорошего настроения.
Я вернулась домой и задумалась: а что, если и мне сходить к гадалке? Это, наверное, незабываемое событие в жизни каждой женщины. А потом вернулась Тося и сказала, чтобы я сходила на фильм, который они посмотрели с Исей, потому что они не поняли, о чем там шла речь — что происходило по правде, а что в воображении и что в самом конце, когда герой, приговоренный к смерти…
— Не рассказывай мне фильм, который я хочу посмотреть! — заорала я на Тосю и заткнула уши.
Вся время одно и то же. Тося рассказывает мне, чем закончится фильм, который я хочу посмотреть, и книги, которые я как раз читаю. А потом она еще обижается, что я не хочу с ней разговаривать. Ну и жизнь!
— Ися говорит, что случится какая-то беда у нас в деревне. Ей сказала мама, а маме — гадалка. И не носи этот свитер, я уже тебе говорила, — сказала моя дочь обиженным тоном. — Выглядишь в нем так, как будто в тебе на десять килограммов больше.
Вот я и получила по заслугам. А ведь могла бы, в конце концов, выслушать, кто кого убил и кого приговорили. Ну и жизнь!
Сегодня я получила новехонький загранпаспорт. Выяснилось, что я напрасно его делала, потому что, как только мы войдем в Евросоюз, каждому все равно придется делать совершенно другой. Что не предается широкой огласке, чтобы люди не начали нервничать. Люди и так нервничают, и я не пойму, почему из этого делают тайну.
Голубой наконец сел за чей-то чужой компьютер в какой-то чужой стране и написал:
Дорогая! (это уже лучше)
Как только ты исчезла из поля зрения в аэропорту, а скорее это я исчез из твоего поля зрения, начались проблемы. Я необдуманно купил тебе в дьюти-фри в Варшаве маникюрный набор, и это была первая ошибка. Когда просвечивали багаж, оказалось, что я должен не скажу сколько денег выбросить на улицу, вернее, в мусорную корзину, стоящую рядом, и не помогли никакие объяснения, что это для тебя. Меня вообще не стали слушать, а только тыкали пальцем в какую-то инструкцию, на которую я не обратил внимания: «Запрещается провозить в ручной клади любого рода режущие и колющие инструменты, а также их разновидности, как то: кинжалы, бритвы, шпильки, цепи…», и черт знает что еще. Тогда я попросил вернуть мне чемоданы, сданные в багаж, но оказалось, что это уже невозможно. Я едва не опоздал на посадку, потому что пытался вступить с ними в переговоры, я вообще готов был не лететь, когда мне начали рассказывать, что я могу пилку для ногтей использовать в самолете в качестве оружия. Не стоит говорить о том, что сразу же после взлета нам принесли обед, а к нему самые обычные металлические вилки и ножи. Если бы я не был так взбешен, то, может быть, посмеялся.
Не успел я оглянуться, как мы уже были во Франкфурте. Ты знаешь, что я очень люблю летать, но немцы устроили мне такое фантастическое зрелище, от которого мой запал очень даже поостыл. Мне представился случай увидеть в крупнейшем европейском аэропорту горящий самолет и три подразделения пожарной службы, которые умело пытались справиться с огнем. И когда им это почти совсем удалось, самолет начал снова гореть, а они по новой принялись тушить его пеной. Я стоял как вкопанный у окна и думал, как бы побыстрее отсюда добраться до города, сесть в поезд и наземным транспортом вернуться на родину, которая имеет тот плюс, что там есть ты. Как выяснилось, это были всего лишь учения, но представляю себе, что было бы с тобой, если бы ты летела вместе со мной… если даже я был не cool[16].
Cool, cool! Достаточно было чуть-чуть пожить с Тосей, и он уже пишет, как она. С той лишь разницей, что Тося мне не пишет.
Но я рада, что мы гораздо больше похожи друг на друга, чем я думала. Я тоже не cool. He потому, что я что-то имею против cool — а просто не очень понимаю, что значит быть cool. Улины дочери сказали, что президент — cool, и папа римский — cool, и Ясек из 11-го «А» класса лицея тоже cool, а ведь они все совершенно разные. А я ничуть не похожа ни на одного из них — у меня даже пол другой. Вывод напрашивается сам собой: уж я точно не cool, — и это нас роднит с Адасиком. Но, к чертям собачьим, ведь это ничуть не любовное письмо!!! Ни в коей мере! За исключением одного придаточного предложения: «…которая имеет тот плюс, что там есть ты».
А может быть, я теперь должна это письмо распечатать на принтере и положить в конверт, написать на конверте свой адрес и спрятать к себе в стол?
ЗЛАТЫЕ ВОСЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ
— Мамуля! — Тося вошла в кухню и села напротив меня.
Я принесла из редакции семьдесят писем, они лежали на столе, часть из них уже была вскрыта, а я занялась вещами более важными — принялась опустошать холодильник. В отличие от ответов на семьдесят писем эта деятельность дает ощутимый результат.
— Мам…
— Что, дорогая? — слащаво спросила я, потому что почувствовала кожей: у дочери ко мне какое-то не требующее отлагательства дело.
— Можно устроить день рождения?
Кусок хлеба с сыром и майонезом замер у меня на полпути ко рту.
— Кому? — вяло поинтересовалась я.
— Себе, — ответила Тося и удивленно посмотрела на меня.
День рождения! Ну конечно, моей дочери исполняется восемнадцать лет!
Но до дня рождения еще три недели!
— Ты забыла, да?
Нет, не забыла. Ни одна мать не в состоянии забыть день, когда рожала ребенка. Производила на свет. Для себя или для всего мира. Или для какого-нибудь Якуба, который потом ее бросит.
Этот, теперешний Йолин, в минуту ее рождения еще был заботливым отцом. Когда у меня ночью начались боли и я его разбудила, он сказал:
— Дорогая, не волнуйся, я рядом! — И повернулся на другой бок.
Разве можно забыть ту ночь? Никогда!
Я помыла голову, исходя из того, что при родах самое главное — прическа. Под утро накрасила ногти на руках и ногах, что заняло у меня еще два предрассветных часа, в то время как мой Эксик заботливо бодрствовал возле меня, похрапывая в свое удовольствие. Попробуйте-ка покрасить ногти, если каждые полторы минуты у вас идут схватки! Когда я снова его расшевелила и сообщила, что схватки повторяются уже каждую минуту, он как ошпаренный выскочил из постели и начал орать, что я легкомысленная, потом побледнел и ему стало плохо. Я позвонила родителям. Отец, не успев даже рассказать, что бы он сделал на моем месте, по-видимому, тоже побледнел, а мама вызвала такси, и меня отвезли в роддом. В девять утра Тося слабым криком возвестила: вот я — явилась на этот свет, а Эксик промаялся в приемном покое до двух — его-то никто не известил, что все произошло так быстро, а претензии он высказал мне. Эх, времечко…
Было это почти восемнадцать годков назад, а кажется, будто вчера. И сейчас сидит передо мной почти взрослая женщина, а порой совершенный ребенок и сообщает, что пригласит домой ораву таких же молодых и буйных людей. Как учит жизненный опыт, нагрянет их человек пятьдесят, а мне придется их кормить, и они, несомненно, тайком от меня принесут алкоголь в разных пакетах и сумках, а может, не дай Бог, и травку, надринькаются, накурятся, разнесут наш маленький дом, и у меня будет уйма хлопот.
Тосины подружки в прошлом году уже праздновали совершеннолетие (моя бедная крошка была способной, скучала в детском саду и потому пошла в школу раньше — прости, дорогая, я не сознавала, что делала) — и это было не приведи Господь. Одной родители устроили банкет в гостинице «Бросталь», что обошлось им в тридцать тысяч. Может, моя бедная крошка Тося тоже хочет отметить день рождения в отеле? Хотя в последнее время мне казалось, что у меня вполне благоразумный ребенок. Может, все обойдется погромом лишь в одном нашем доме?
Я тяжело вздохнула:
— Сколько человек ты хочешь пригласить?
— Вот именно, мама…
К сожалению, из этого «вот именно, мама» я совершенно ясно поняла, что не только свой класс, состоящий из двадцати человек. По-видимому, также параллельные, поскольку Тося — животное стадное и у нее масса знакомых. Она наверняка вспомнила про шесть своих подруг из начальной школы — они до сих пор встречаются. У подруг есть мальчики, то есть в сумме их будет двенадцать. Ну и, конечно, еще приятели, с которыми она ездила в Швецию, и те, с кем она там познакомилась. Кроме того, знакомые по водноспортивному лагерю и с турбазы — грубо говоря, человек тридцать. Плюс родственники и соседи. Летом можно было бы устроить пикник в саду, но на дворе уже шесть градусов. А через три недели будет минус шесть. Вот тогда пикник на свежем воздухе — самое оно, потому что ненадолго, зато на двести человек, которых лучше заранее предупредить, чтобы пришли на сытый желудок — поздравить и уйти. Тося могла бы стоять у открытой калитки с бокалом шампанского и сразу же спроваживать гостей обратно.
— …и поэтому я не хочу, — мой слух ухватил обрывок последней фразы.
— Чего ты не хочешь? — Я опять была на кухне, заваленной письмами. — Извини, я отключилась…
— Почему ты не слушаешь меня?
— Слушаю, только раздумываю, как лучше сделать.
— Мама, когда Конрад в прошлом году отмечал восемнадцать лет, то у него из окна выбросили телевизор — так все напились. А у Ани Конрад с приятелем — он немного старше, потому что его пару лет назад выгнали из института… — Тося на минуту задумалась, а у меня голова пошла кругом. — Его выгнали за то… — продолжала Тося, заметив мою мину, — что он отключил светофоры на Жвирко и Вигуры[17]. Его отец — полицейский, и он знал, где отключается — там есть такой ящик, — и регулировал движение… Помнишь, по телевизору показывали, какая образовалась страшная пробка… Ну, его и задержали… Знаешь, он взял отцовскую форму, а это запрещено… Так вот, Конрад вместе с ним пришел к Ане, и они выбросили из ее квартиры все лампы. С семнадцатого этажа…
— Лампы? Какие лампы? — оторопело спросила я, потому что мне неожиданно стало известно, как моя дочь проводила время на вечеринках в прошлом году.
— Обычные, — пожала плечами Тося и схватила мой недоеденный бутерброд. — На самом деле они выбросили только две, из «Икеи», недорогие, потому что хотели измерить скорость света…
— Тося! Помилуй меня! Это так-то вы развлекаетесь? Ты говорила, что у тебя нормальные друзья.
— Ой, мамочка! Я же не дружу с Конрадом. Ничего не выбрасываю в окна. Я знаю скорость света, и мне не надо ее так проверять, — засмеялась Тося, а затем добавила с серьезным видом: — У Арека переколотили все стаканы из хрусталя, со сценами охоты, которые коллекционирует его отец. Арек просил не брать их, но сама знаешь: парни, когда напьются, становятся невменяемыми. Арек, пока был трезв, следил, а потом, когда сам нагрузился, стал стряхивать пепел с сигареты в карман своей же рубашки, потому что был не в состоянии двигаться.
— Тося! — Я наконец вышла из ступора. — Как ты можешь так спокойно рассказывать? Ничего веселого в этом нет! В какой же ты бываешь компании?
— Вот видишь, мама, поэтому с тобой невозможно говорить. Ты просто не хочешь смириться с тем, что такова жизнь.
— Чья жизнь? — Я была в шоке. — Твоих друзей? Твоя?
— Нет, но такие вещи случаются. И наверняка случались также с тобой, только вы все лицемерите. Отец смеялся, когда я ему это рассказывала.
Я замолчала. Вот так я узнала, что у моей дочери есть друзья, которые, по-видимому, в скором времени окажутся за решеткой. В придачу они пьют и курят. Впрочем, далеко не тайна, что молодежь пьет и курит, когда молодежь чуть постарше, то есть мы, этого не видит. Тося делится со мной впечатлениями о праздновании восемнадцатилетия у ее подруг и друзей, иначе говоря, приобщает. Но с другой стороны… если ребенок рассказывает, то родители не должны тут же возмущаться. И ведь правда тоже бывала на вечеринках. И хорошо помню, что там творилось.
Я смотрела на свою дочь и думала, что делаю именно то, чего не должна и что так меня злило, когда мне самой было восемнадцать лет. Помню, в тот момент, когда моя мама сидела напротив меня и говорила то же, что я сейчас, я торжественно себе обещала, что ни за что и никогда не стану вести себя так же с собственным ребенком.
— В твоем возрасте… — начала я, но, заметив, как Тося закатила глаза, быстро себя одернула: — Я тоже попадала в неприятные ситуации… Последняя вечеринка, которую я устроила… которую разрешила мне бабушка, закончилась плохо…— Я задумалась, а Тося устремила на меня взгляд, полный надежды. — У моих друзей был приятель, Средник… И было известно: если появляется Средник, все заканчивается какой-нибудь аферой. Я не была с ним знакома, но он дружил со Збышеком, в которого я была влюблена. И когда бабушка наконец разрешила мне устроить вечеринку, а я ей обещала, что не будет никакого алкоголя, она попросила не приводить Средника. Все собрались, чин чинарем, дедушка с бабушкой ушли в театр… а в половине девятого — звонок в дверь. За дверью — сантехник, дескать, у соседей течет вода. Я провела его в ванную… И не придала значения, что он сидит себе и сидит в этой ванной, а мальчишки заходят туда по очереди и выходят расслабленные… Естественно, я подозревала, что они втихаря притащили какое-то вино, хорошо, если одно вино… Потом этот слесарь перебрался на кухню, потому что там тоже что-то было неисправно… А на следующий день, когда на обед пришла прабабушка, то оказалось, что в холодильнике стоит водка под видом чая с лимоном, а Средник прекрасно у меня позабавился, нарядившись сантехником… и в сумке у него было спиртное… Но бабушка ничего не поняла…
— Вот именно, мама! — Тося, явно обрадовавшись, посмотрела на меня. — И поэтому на свой день рождения я не хочу никого приглашать! Только родственников!
— Как это не хочешь? — остолбенела я. — Никого?
— Я же говорю тебе — только родственников! Чтобы все прошло более-менее нормально, а не чтобы здесь все перепортили! Хорошо?
В голове мелькнула неприятная мысль, что мне придется этот день провести не только со своей старой семьей, но и с новой семьей бывшего мужа.
— Понимаю, ты хочешь пригласить папу и его… — в горле застряло слово «жена», — Йолю?
— Нет, только папу, мамочка, ну пожалуйста! Йоля уехала к своим родителям в Краков… ненадолго, и папа сейчас один… а я подумала, что придут бабушка с дедушкой, и папа, и Агнешка с Гжесиком, и, может быть, тетя Марыля… И мы чудесно проведем вечер… Я помогу тебе приготовить что-нибудь вкусненькое… хорошо?
Вечер с бывшим мужем. В то время как Адась на загнивающем Западе. Ну что ж…
Приятного мало… Но почему Эксик не поехал в Краков со своей новой молодой супругой и с новым ребенком? Как могло прийти в голову отпустить одну стройную очаровательную особу, не обсыпанную оспой и без золотого зуба? И почему он ей такое позволяет, старый олух? А с другой стороны, Тося вправе настаивать, чтобы оба родителя были с ней рядом в такой знаменательный день.
— Естественно, дочура, — смело согласилась я. — Приглашай кого хочешь, и день рождения получится очень милый. А от меня ты получишь…
— Не говори! — остановила меня Тося. — Пусть это будет сюрприз! Я тебе очень благодарна. Значит, я могу сказать папе? Мамуль, и приедет, конечно, Якуб, прошу тебя, не пугай его больше. Эву он встретил тогда случайно, а когда пришел все объяснить, ты угрожала ему ножом! — И Тосин след простыл.
Я прибрала на столе, сгребла письма и села к компьютеру. По большому счету я должна быть довольна, что триста двадцать человек, готовых нагрянуть в наш крохотный домик, удалились на безопасное расстояние, однако ощущала лишь тревогу. Конечно, я сделаю это для дочери. Возможно, когда-нибудь она оценит эту жертву, но посудите сами — неужели я затем разводилась, чтобы приглашать в гости бывшего мужа? И разве я вмешиваюсь в Тосины отношения с Якубом? Да, я вспомнила, когда он пришел, я резала корейку, но чтобы чем-то угрожать?
Не стану я больше ни во что вмешиваться, к чему мне это? Они между собой все уладят, а я не сплю по ночам, такие вот дела. И, глубоко вздохнув, я запустила компьютер. Довольно долго пыталась соединиться с Польским телекоммом SA, который, к сожалению, никоим образом не желал выходить со мной на связь. И ответ Адасю остался неотправленным.
Сегодня мне позвонил Эксик. Я с ходу собралась было позвать Тосю, но мой бывший меня остановил. Он очень извиняется, что вторгается в мою жизнь, но вообще-то он звонит не Тосе, а мне, потому что желает проконсультироваться по поводу подарка для Тоси на восемнадцатилетие и очень благодарен за приглашение, придет с радостью. А как мои родители? А как Борис? Да и вообще как я сама живу? Ах, тю-тю-тю! Вообще-то живу я хорошо, спасибо. Оказывается, Тося хотела бы получить от нас в подарок музыкальный центр, и он, собственно говоря, готов взять на себя часть расходов, но было бы неплохо, если бы мы купили центр вместе. Можем ли мы встретиться именно с этой целью?
Я третий день билась над текстом, который даже наполовину не был оптимистичен. Некая дама писала в редакцию, что не так давно была еще полна надежд, что жизнь ее изменится, но — увы! — банк предоставил ей кредит, однако затем потребовал незамедлительно его погасить, потому что произошла ошибка, и т.д. Эта женщина осталась без гроша, с долгами, не может закончить строительство помещения, без которого фирма не может начать работать, и дама, по всей видимости, обанкротится, и у нее одна просьба — чтобы мы как-нибудь помогли. Как мило, что еще кто-то верит во всемогущество прессы, а тут Эксик хочет со мной встретиться. Есть ли у меня время заниматься глупостями?
Я принесла из редакции семьдесят писем, они лежали на столе, часть из них уже была вскрыта, а я занялась вещами более важными — принялась опустошать холодильник. В отличие от ответов на семьдесят писем эта деятельность дает ощутимый результат.
— Мам…
— Что, дорогая? — слащаво спросила я, потому что почувствовала кожей: у дочери ко мне какое-то не требующее отлагательства дело.
— Можно устроить день рождения?
Кусок хлеба с сыром и майонезом замер у меня на полпути ко рту.
— Кому? — вяло поинтересовалась я.
— Себе, — ответила Тося и удивленно посмотрела на меня.
День рождения! Ну конечно, моей дочери исполняется восемнадцать лет!
Но до дня рождения еще три недели!
— Ты забыла, да?
Нет, не забыла. Ни одна мать не в состоянии забыть день, когда рожала ребенка. Производила на свет. Для себя или для всего мира. Или для какого-нибудь Якуба, который потом ее бросит.
Этот, теперешний Йолин, в минуту ее рождения еще был заботливым отцом. Когда у меня ночью начались боли и я его разбудила, он сказал:
— Дорогая, не волнуйся, я рядом! — И повернулся на другой бок.
Разве можно забыть ту ночь? Никогда!
Я помыла голову, исходя из того, что при родах самое главное — прическа. Под утро накрасила ногти на руках и ногах, что заняло у меня еще два предрассветных часа, в то время как мой Эксик заботливо бодрствовал возле меня, похрапывая в свое удовольствие. Попробуйте-ка покрасить ногти, если каждые полторы минуты у вас идут схватки! Когда я снова его расшевелила и сообщила, что схватки повторяются уже каждую минуту, он как ошпаренный выскочил из постели и начал орать, что я легкомысленная, потом побледнел и ему стало плохо. Я позвонила родителям. Отец, не успев даже рассказать, что бы он сделал на моем месте, по-видимому, тоже побледнел, а мама вызвала такси, и меня отвезли в роддом. В девять утра Тося слабым криком возвестила: вот я — явилась на этот свет, а Эксик промаялся в приемном покое до двух — его-то никто не известил, что все произошло так быстро, а претензии он высказал мне. Эх, времечко…
Было это почти восемнадцать годков назад, а кажется, будто вчера. И сейчас сидит передо мной почти взрослая женщина, а порой совершенный ребенок и сообщает, что пригласит домой ораву таких же молодых и буйных людей. Как учит жизненный опыт, нагрянет их человек пятьдесят, а мне придется их кормить, и они, несомненно, тайком от меня принесут алкоголь в разных пакетах и сумках, а может, не дай Бог, и травку, надринькаются, накурятся, разнесут наш маленький дом, и у меня будет уйма хлопот.
Тосины подружки в прошлом году уже праздновали совершеннолетие (моя бедная крошка была способной, скучала в детском саду и потому пошла в школу раньше — прости, дорогая, я не сознавала, что делала) — и это было не приведи Господь. Одной родители устроили банкет в гостинице «Бросталь», что обошлось им в тридцать тысяч. Может, моя бедная крошка Тося тоже хочет отметить день рождения в отеле? Хотя в последнее время мне казалось, что у меня вполне благоразумный ребенок. Может, все обойдется погромом лишь в одном нашем доме?
Я тяжело вздохнула:
— Сколько человек ты хочешь пригласить?
— Вот именно, мама…
К сожалению, из этого «вот именно, мама» я совершенно ясно поняла, что не только свой класс, состоящий из двадцати человек. По-видимому, также параллельные, поскольку Тося — животное стадное и у нее масса знакомых. Она наверняка вспомнила про шесть своих подруг из начальной школы — они до сих пор встречаются. У подруг есть мальчики, то есть в сумме их будет двенадцать. Ну и, конечно, еще приятели, с которыми она ездила в Швецию, и те, с кем она там познакомилась. Кроме того, знакомые по водноспортивному лагерю и с турбазы — грубо говоря, человек тридцать. Плюс родственники и соседи. Летом можно было бы устроить пикник в саду, но на дворе уже шесть градусов. А через три недели будет минус шесть. Вот тогда пикник на свежем воздухе — самое оно, потому что ненадолго, зато на двести человек, которых лучше заранее предупредить, чтобы пришли на сытый желудок — поздравить и уйти. Тося могла бы стоять у открытой калитки с бокалом шампанского и сразу же спроваживать гостей обратно.
— …и поэтому я не хочу, — мой слух ухватил обрывок последней фразы.
— Чего ты не хочешь? — Я опять была на кухне, заваленной письмами. — Извини, я отключилась…
— Почему ты не слушаешь меня?
— Слушаю, только раздумываю, как лучше сделать.
— Мама, когда Конрад в прошлом году отмечал восемнадцать лет, то у него из окна выбросили телевизор — так все напились. А у Ани Конрад с приятелем — он немного старше, потому что его пару лет назад выгнали из института… — Тося на минуту задумалась, а у меня голова пошла кругом. — Его выгнали за то… — продолжала Тося, заметив мою мину, — что он отключил светофоры на Жвирко и Вигуры[17]. Его отец — полицейский, и он знал, где отключается — там есть такой ящик, — и регулировал движение… Помнишь, по телевизору показывали, какая образовалась страшная пробка… Ну, его и задержали… Знаешь, он взял отцовскую форму, а это запрещено… Так вот, Конрад вместе с ним пришел к Ане, и они выбросили из ее квартиры все лампы. С семнадцатого этажа…
— Лампы? Какие лампы? — оторопело спросила я, потому что мне неожиданно стало известно, как моя дочь проводила время на вечеринках в прошлом году.
— Обычные, — пожала плечами Тося и схватила мой недоеденный бутерброд. — На самом деле они выбросили только две, из «Икеи», недорогие, потому что хотели измерить скорость света…
— Тося! Помилуй меня! Это так-то вы развлекаетесь? Ты говорила, что у тебя нормальные друзья.
— Ой, мамочка! Я же не дружу с Конрадом. Ничего не выбрасываю в окна. Я знаю скорость света, и мне не надо ее так проверять, — засмеялась Тося, а затем добавила с серьезным видом: — У Арека переколотили все стаканы из хрусталя, со сценами охоты, которые коллекционирует его отец. Арек просил не брать их, но сама знаешь: парни, когда напьются, становятся невменяемыми. Арек, пока был трезв, следил, а потом, когда сам нагрузился, стал стряхивать пепел с сигареты в карман своей же рубашки, потому что был не в состоянии двигаться.
— Тося! — Я наконец вышла из ступора. — Как ты можешь так спокойно рассказывать? Ничего веселого в этом нет! В какой же ты бываешь компании?
— Вот видишь, мама, поэтому с тобой невозможно говорить. Ты просто не хочешь смириться с тем, что такова жизнь.
— Чья жизнь? — Я была в шоке. — Твоих друзей? Твоя?
— Нет, но такие вещи случаются. И наверняка случались также с тобой, только вы все лицемерите. Отец смеялся, когда я ему это рассказывала.
Я замолчала. Вот так я узнала, что у моей дочери есть друзья, которые, по-видимому, в скором времени окажутся за решеткой. В придачу они пьют и курят. Впрочем, далеко не тайна, что молодежь пьет и курит, когда молодежь чуть постарше, то есть мы, этого не видит. Тося делится со мной впечатлениями о праздновании восемнадцатилетия у ее подруг и друзей, иначе говоря, приобщает. Но с другой стороны… если ребенок рассказывает, то родители не должны тут же возмущаться. И ведь правда тоже бывала на вечеринках. И хорошо помню, что там творилось.
Я смотрела на свою дочь и думала, что делаю именно то, чего не должна и что так меня злило, когда мне самой было восемнадцать лет. Помню, в тот момент, когда моя мама сидела напротив меня и говорила то же, что я сейчас, я торжественно себе обещала, что ни за что и никогда не стану вести себя так же с собственным ребенком.
— В твоем возрасте… — начала я, но, заметив, как Тося закатила глаза, быстро себя одернула: — Я тоже попадала в неприятные ситуации… Последняя вечеринка, которую я устроила… которую разрешила мне бабушка, закончилась плохо…— Я задумалась, а Тося устремила на меня взгляд, полный надежды. — У моих друзей был приятель, Средник… И было известно: если появляется Средник, все заканчивается какой-нибудь аферой. Я не была с ним знакома, но он дружил со Збышеком, в которого я была влюблена. И когда бабушка наконец разрешила мне устроить вечеринку, а я ей обещала, что не будет никакого алкоголя, она попросила не приводить Средника. Все собрались, чин чинарем, дедушка с бабушкой ушли в театр… а в половине девятого — звонок в дверь. За дверью — сантехник, дескать, у соседей течет вода. Я провела его в ванную… И не придала значения, что он сидит себе и сидит в этой ванной, а мальчишки заходят туда по очереди и выходят расслабленные… Естественно, я подозревала, что они втихаря притащили какое-то вино, хорошо, если одно вино… Потом этот слесарь перебрался на кухню, потому что там тоже что-то было неисправно… А на следующий день, когда на обед пришла прабабушка, то оказалось, что в холодильнике стоит водка под видом чая с лимоном, а Средник прекрасно у меня позабавился, нарядившись сантехником… и в сумке у него было спиртное… Но бабушка ничего не поняла…
— Вот именно, мама! — Тося, явно обрадовавшись, посмотрела на меня. — И поэтому на свой день рождения я не хочу никого приглашать! Только родственников!
— Как это не хочешь? — остолбенела я. — Никого?
— Я же говорю тебе — только родственников! Чтобы все прошло более-менее нормально, а не чтобы здесь все перепортили! Хорошо?
В голове мелькнула неприятная мысль, что мне придется этот день провести не только со своей старой семьей, но и с новой семьей бывшего мужа.
— Понимаю, ты хочешь пригласить папу и его… — в горле застряло слово «жена», — Йолю?
— Нет, только папу, мамочка, ну пожалуйста! Йоля уехала к своим родителям в Краков… ненадолго, и папа сейчас один… а я подумала, что придут бабушка с дедушкой, и папа, и Агнешка с Гжесиком, и, может быть, тетя Марыля… И мы чудесно проведем вечер… Я помогу тебе приготовить что-нибудь вкусненькое… хорошо?
Вечер с бывшим мужем. В то время как Адась на загнивающем Западе. Ну что ж…
Приятного мало… Но почему Эксик не поехал в Краков со своей новой молодой супругой и с новым ребенком? Как могло прийти в голову отпустить одну стройную очаровательную особу, не обсыпанную оспой и без золотого зуба? И почему он ей такое позволяет, старый олух? А с другой стороны, Тося вправе настаивать, чтобы оба родителя были с ней рядом в такой знаменательный день.
— Естественно, дочура, — смело согласилась я. — Приглашай кого хочешь, и день рождения получится очень милый. А от меня ты получишь…
— Не говори! — остановила меня Тося. — Пусть это будет сюрприз! Я тебе очень благодарна. Значит, я могу сказать папе? Мамуль, и приедет, конечно, Якуб, прошу тебя, не пугай его больше. Эву он встретил тогда случайно, а когда пришел все объяснить, ты угрожала ему ножом! — И Тосин след простыл.
Я прибрала на столе, сгребла письма и села к компьютеру. По большому счету я должна быть довольна, что триста двадцать человек, готовых нагрянуть в наш крохотный домик, удалились на безопасное расстояние, однако ощущала лишь тревогу. Конечно, я сделаю это для дочери. Возможно, когда-нибудь она оценит эту жертву, но посудите сами — неужели я затем разводилась, чтобы приглашать в гости бывшего мужа? И разве я вмешиваюсь в Тосины отношения с Якубом? Да, я вспомнила, когда он пришел, я резала корейку, но чтобы чем-то угрожать?
Не стану я больше ни во что вмешиваться, к чему мне это? Они между собой все уладят, а я не сплю по ночам, такие вот дела. И, глубоко вздохнув, я запустила компьютер. Довольно долго пыталась соединиться с Польским телекоммом SA, который, к сожалению, никоим образом не желал выходить со мной на связь. И ответ Адасю остался неотправленным.
Сегодня мне позвонил Эксик. Я с ходу собралась было позвать Тосю, но мой бывший меня остановил. Он очень извиняется, что вторгается в мою жизнь, но вообще-то он звонит не Тосе, а мне, потому что желает проконсультироваться по поводу подарка для Тоси на восемнадцатилетие и очень благодарен за приглашение, придет с радостью. А как мои родители? А как Борис? Да и вообще как я сама живу? Ах, тю-тю-тю! Вообще-то живу я хорошо, спасибо. Оказывается, Тося хотела бы получить от нас в подарок музыкальный центр, и он, собственно говоря, готов взять на себя часть расходов, но было бы неплохо, если бы мы купили центр вместе. Можем ли мы встретиться именно с этой целью?
Я третий день билась над текстом, который даже наполовину не был оптимистичен. Некая дама писала в редакцию, что не так давно была еще полна надежд, что жизнь ее изменится, но — увы! — банк предоставил ей кредит, однако затем потребовал незамедлительно его погасить, потому что произошла ошибка, и т.д. Эта женщина осталась без гроша, с долгами, не может закончить строительство помещения, без которого фирма не может начать работать, и дама, по всей видимости, обанкротится, и у нее одна просьба — чтобы мы как-нибудь помогли. Как мило, что еще кто-то верит во всемогущество прессы, а тут Эксик хочет со мной встретиться. Есть ли у меня время заниматься глупостями?