Страница:
Эта слишком дорогая цена заставила ученых через несколько лет отказаться от операции по блокаде лобных долей. Надо было искать новые пути возвращения человека к людям.
А накопленные врачами факты сегодня начали поднимать специалисты по вычислительным машинам. Им давно уже было известно устройство, применяемое в машинах, состоящих из нескольких отсеков. По мере сложности предлагаемой задачи устройство это включало в работу один отсек за другим. Не похожую ли работу выполняют лобные доли? Ведь не зря же их повреждение так пагубно сказывается на лицах умственного труда и на тех, кто учится. И еще один отсек, очевидно, включают они в работу — область эмоциональной обработки поступающей в мозг информации и рождающихся в нем моделей действия. Психолог Лурия, один из ведущих исследователей лобных долей, приписывает именно им окончательную доработку и реализацию «сложных программ целенаправленного поведения», а кроме того, и «сличение выполненного действия с намерением». Не потому ли лобные доли составляют именно у человека почти треть всей массы мозга?
Очередное отступление
Философ Эпикур имел прямое отношение к положительным эмоциям — он советовал их культивировать. И к отрицательным — есть заблуждение, что он советовал их избегать. Но это обидная неправда.
Несмотря на то что описание относится к четвертому веку до нашей эры, биография Эпикура излагается вполне современными словами. Он родился в довольно бедной семье, где, кроме него, было еще трое братьев (впоследствии, естественно, все эпикурейцы). Отец его был военный, а мать ходила по домам: читала заклинания, изгоняя злых духов, и совершала жертвоприношения. Малолетний Эпикур, не философствуя пока за отсутствием начального образования, ходил с матерью, держась за ее подол и наблюдая будничную изнанку поклонения богам. Возможно, тогда и зародилось в нем первое сомнение в их существовании. Он писал впоследствии: «Если бы бог внимал молитвам людей, то скоро все люди погибли бы, постоянно моля много зла друг другу».
В тридцать шесть лет он купил в Афинах дом с садом и основал собственную школу. Многочисленные жизненные невзгоды, опасности и лишения, зрелище суеты и подлости, обманов, войн и раздоров привели его к изумительной мысли, которой он щедро поделился с желающими: «Следует смеяться и философствовать».
На воротах его сада было написано: «Гость, тебе здесь будет хорошо; здесь удовольствие — высшее благо». С тех пор его учеников и друзей так и называли — философами из садов.
Последователи обожали Эпикура — налицо был культ не поклонения, а уважения и любви. Это признавали даже враги (их было достаточно), а уж они откопали бы что-нибудь компрометирующее.
Почти с тех пор и распространилось убеждение, что эпикурейцы признают лишь удовольствия, особенно телесные. Так стали обзывать равнодушных эгоистов, плотоядных и беззаботных жизнелюбов. И якобы образец такой жизни — сам Эпикур, пьяница, сластолюбец и обыватель. О, как это несправедливо! Впрочем, зачем эмоции, если существуют факты.
Он написал за свою семидесятилетнюю жизнь около трехсот трудов. Главный его труд — о природе — насчитывал тридцать семь объемистых книг. К сожалению, все написанное им погибло. Уцелели три письма к друзьям, перечень афоризмов (найденных случайно в библиотеке Ватикана) и несколько кусков из книг, обнаруженные в полуистлевшем виде при раскопках Геркуланума, погребенного некогда под лавой Везувия. Кроме того, в конце прошлого века археологи нашли надписи на стенах разрушенной крепости. Там же, на некогда главной площади, открылся портик из камней, по стенам этого зала также — молотом — было выбито несколько цитат из Эпикура. Этот нетленный каменный манускрипт длиной в несколько десятков метров — окончательное доказательство существования великого философа.
Да, да, нужны были доказательства! Ибо как еще справиться с гением-безбожником лучше, чем объявить его несуществующим? Это было некогда сделано. Враги утверждали: сохранившиеся письма — подделка, многочисленные цитаты из Эпикура в письмах друзей — фальшивка, знаменитая поэма Лукреция Кара «О природе вещей», прославляющая Эпикура, — бред душевнобольного. И если бы не камень, спорили бы до сих пор.
Церковникам надо было его уничтожить — слишком уж много сделал он, чтобы люди открыли глаза.
О чем он писал? О строении Вселенной и составе души, о любви, цели жизни и справедливости, о мирах и воображении, об устройстве зрения и взаимодействии атомов, о благодарности и музыке, о дружбе, богах и пустоте. Многие из его книг становились событием для античного мира — их изучали, на них ссылались, по ним учились жить.
Эпикур писал, что душа — это вполне материальный орган, структура из мелких частиц, распространенных по всему телу, для того времени догадка гениальная и кощунственная. Писал о множестве миров, в которых возможна такая же жизнь, — словом, был вполне нашим современником. Даже об органах чувств писал абсолютно сегодняшним языком: утверждал, что знание человека о мире — сумма ощущений, притекающих через пять наших окон в мире, а не что-то подаренное свыше.
Эпикур полностью отказывался от идеи верховного творца. Боги, возможно, и есть, получалось из его работ, но живут они где-то в трещинах между мирами, никакого отношения к людям не имеют и находятся в состоянии глубокого отключенного безразличия. Бог есть, говорят все вокруг? Ну, пусть есть. (Зачем дразнить гусей? Эпикур даже советовал ученикам не уклоняться во избежание неприятностей от общепринятых религиозных обрядов.) Но если он, бог, зол на человека, то как же он мелок! И убог! А если не зол, почему тогда в мире столько горя и бог не ликвидирует его? Не может? Значит, не всемогущ. Не хочет? Значит, не доброжелателен и не всеблаг. И вообще — «глупо просить у богов то, что человек способен сам себе доставить».
И это — в третьем веке до нашей эры!
Время было очень тяжелое: вокруг воевали друг с другом наследники Александра Македонского. Съезжались, договаривались, клялись, а потом подсылали убийц, собирали армии, предавали, убивали, жгли. В годы непрерывных войн, тревог и волнений люди требовали от философии практических выводов, житейской мудрости, правил существования.
Этика Эпикура отвечала этому сполна, толкованием его ответов — с целью опорочить автора — занимались впоследствии несколько сот ученых наемников.
Школа Эпикура побила рекорд долгожительства философских течений — восемь веков последователи его смеялись и философствовали.
Человек стремится к максимуму положительных эмоций — к счастью. Счастье — в удовольствиях. И только? Нет! Ибо непрерывная цепь наслаждений быстро притупляет их радость. Удовольствие — это и отсутствие страданий. Следовательно, счастье — это и борьба со страданиями. Только со своими?
Да, он считает так, говорили враги Эпикура. Нет, отвечали те, кто был честен. Изумительно мужество Сенеки, громогласно сказавшего в ответ хору позорящих Эпикура: «Я остаюсь при своем мнении — вопреки нашим вождям… Школа Эпикура опорочена — и незаслуженно». Цицерон сказал более конкретно: «…строгая умеренность и самообладание, мужество, самое широкое дружелюбие, любовь к родителям, нежная заботливость по отношению к друзьям, гуманное обращение с рабами, полное согласие жизни с тем нравственным идеалом радостного и невозмутимого мира душевного, который он себе поставил…»
Эпикур говорил о радости размышлять, дружить и познавать, советовал избегать испепеляющих бурных страстей и суеты, стремиться к умеренности, ограничиваться самым необходимым. Сам он являл пример жизни, посвященной любимому труду — упорным раздумьям (триста книг!) — и полностью лишенной излишеств.
Далее — «нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо» (это вынесено в эпиграф). Справедливость несовместима с невмешательством. Но вмешательство — это страдания и, возможно, даже смерть. Он не боялся смерти. Ведь за гробом ничего нет, ни мук ада, ни вечных скитаний. И мужество, кроме того, — благо, ибо освобождает от страданий страха и угрызений совести.
Интересно, кстати, что богов-то он попросил в сторону, ибо возможность вмешательства в жизнь разных сверхъестественных сил лишает человека спокойствия, заставляет находиться в постоянном страхе перед незнаемым и неожиданным.
А как насчет древнегреческих государственных установлений? «Если кто издаст закон, но он не окажется идущим на пользу взаимного общения людей, то он уже не имеет природы справедливости». Впрочем, с людьми, имевшими отношение к законам и власти, он вообще советовал не общаться, что исправно делал и сам всю свою долгую жизнь (для чего ему три раза пришлось скрываться от очередных временщиков, считавших, что уж они-то вечны, и пожелавших приласкать философа). Вокруг себя из встречаемых им деятелей он ничего хорошего не видел, а лозунг «живи незаметно» был весьма актуален в годы частой смены режимов. Дружба — единственный вид общественной жизни, который он признавал.
Число его учеников, друзей и последователей, как сообщают современники, было столь велико, что насчитывало целые города.
В семьдесят два он почувствовал, что скоро конец. Созвал близких, завещал им свой сад, просил обеспечить живущих на его попечении бедных детей и семьи нескольких умерших ранее друзей, отпустил на волю рабов, пожалел, что не дописал очередную книгу.
И остался в веках.
Время вычеркнуло из эпикурейства лишь одно: Эпикур, дитя своей эпохи, даже не замечал ненормальности рабства. Эта гуманная поправка — лишь современная корректива к незыблемому основному (смотри эпиграф), что рекомендовал Эпикур для достижения положительных эмоций.
Попытки моделей
B тоске, не находя себе места, бродит Гамлет по замку Эльсинор. Его светлое мироощущение, юношеское доверие к людям столкнулись с подлостью: отец отравлен дядей. Как примирить любовь с ненавистью? Стоит ли жить вообще в мире, где эти чувства уживаются рядом?
Перед пылающим камином застыл в каменной неподвижности Ганя Иволгин. Он бледен и напряжен до предела — в камине горят деньги, брошенные Настасьей Филипповной. Дикая жадность, выросшая из нищеты, и остатки человеческого достоинства (они еще есть!) затеяли сейчас в его душе смертельную схватку. Не выдержав, он падает в обморок.
Стоя у моря, молодой консул Джедди видит закупоренную бутылку, медленно уносимую ветром. Письмо от любимой! Она бросила его с яхты! Но Джедди — типичный для ОТенри герой: он дьявольски горд, и оправдания изменницы его не волнуют. Из двух чувств медленно побеждает самолюбие. Он отворачивается и уходит… Рыбаки подобрали его в километре от берега — он пытался догнать бутылку.
Наконец— то достиг власти и безраздельно царствует Борис Годунов. Но счастливого спокойствия нет -содеянные на пути к трону преступления мстят неуемной тревогой. Ноет сердце — то ли муки совести, то ли предчувствие расплаты.
Библейский Лазарь, некогда воскрешенный Иисусом Христом от смерти, узнав, что его спасителю угрожает гибель, собирается на подмогу. Он так благодарен за воскрешение! Но изумительно чуткий к человеческим переживаниям, Чапек в конце концов оставляет своего героя дома — благодарность не в силах победить в Лазаре страха. Страха новой смерти.
Любовь и ненависть, гордость и жадность, самолюбие и любопытство, удовлетворенность и тревога, благодарность и страх. Непрерывная борьба эмоций друг с другом и с разумом — непременный фон, на котором протекает человеческая жизнь, первичный раствор, из которого кристаллизуются поступки. Литература на протяжении всего своего существования веками занималась раскрытием и анализом этой психической кухни. Сегодня о крайней необходимости моделирования эмоций единым хором заговорили кибернетики. Ибо машина, не обладающая эмоциональной обработкой информации, так и остается машиной — синонимом слова «бездушие», несовместимым с подлинным, человеческим мышлением, в котором чувства еще неизвестным образом, но широко и активно участвуют.
Из немногочисленных пока попыток (только представьте себе великую сложность воплощения мира переживаний) особенно интересны три. Двое (о них уже можно говорить как о личностях) существуют, а третий — пока в проекте.
Только в вопросах и ответах можно промоделировать мир психики — действовать сообразно эмоциям машины еще будут нескоро.
Первый так и называется — личность Олдос. В памяти у него хранятся не события, лица и факты, а только числа, числа, числа. Но от одних он испытывает страх, от других — гнев, от третьих — радость. (Я не ставлю кавычки, описывая эрзацы психических переживаний, ибо ученые вполне серьезно играют в эти познавательные игрушки. Ведь назывались же черепахами тележки на колесах, с помощью фотоэлементов обегающие препятствия. Еще только вчера, на заре кибернетики.)
Внешность у Олдоса непритязательная — пачка бумажных карточек, в которых проколоты отверстия. Это программа для вычислительной машины, считывающей с карточек числа. В памяти у машины уже хранятся 750 чисел. Одни числа условно связаны в памяти Олдоса с приятными, другие — с неприятными ассоциациями. В связи с этим каждый сообщенный ему набор цифр вызывал в механической душе Олдоса борьбу чувств, ибо содержал сочетание эмоций положительных и отрицательных. Ответ машины на вводимые цифры означал, что испытывает Олдос в данный момент и как он намерен поступить. Ибо доступные ему эмоции были разделены по шкале в несколько баллов, и от очень неприятных ситуаций Олдос испытывал страх, обращающий его в бегство, в других случаях гневно кидался в атаку (об этом сообщал закодированный в числах же ответ), иногда ощущал радость. Повышая или понижая эмоциональный уровень (количество баллов по шкале), с которого начиналась условная борьба или мнимое бегство, можно было создать подобие характера.
Так возникло несколько Олдосов, и чисто математические модели вдруг продемонстрировали их создателям такие же сшибки эмоций, какие известны психологам и давно подмечены писателями.
Один Олдос — Нерешительный — был сделан мямлей и педантом. Он отступал только при очень сильном страхе, а нападал только при высоком балле гнева. Введенную в него возможность совершать ошибки — принимать полезное за вредное и наоборот — он почти не использовал, не отваживаясь на действие, пока не выяснял все наверняка. Он ошибался очень редко, его действия почти не влекли за собой наказаний (наказание — условная запись «штрафа» в область отрицательных эмоций), но и радость (запись в область поощрения) доставалась ему из-за медлительности в очень малых дозах.
Его противоположность — Олдос Легкомысленный — не стыдится удирать без оглядки, если набор чисел сулит ему неприятность. Но зато он так же сломя голову бросается нападать при заполнении области гнева. Скорый на решения, он сполна использует возможность ошибаться — он спешит жить! И в результате количество получаемой им радости значительно выше (хотя и условных ушибов не сосчитать). Наверно, очень преждевременно хвалить примитивную числовую модель психики при помощи литературных аналогий, но уж очень соблазнительна похожесть. У одной писательницы есть точная фраза: «Хорошие дни выпадают на долю разумных людей, но лучшие дни достаются тому, кто посмеет быть безумным».
У братьев Олдосов есть и кратковременная память — об ошибках и удачах прошлых экспериментов, вчерашнем опыте их несложной жизни. Но похожие жизненные ситуации рождают у человека настроение, характер, однотонный взгляд на вещи, не правда ли? Неудачи и удары судьбы с легкостью превращают весельчака в мрачного пессимиста.
Машина повторила это свойство. Во враждебной среде постоянно получающий наказания Олдос даже благоприятный набор чисел стал принимать за вредный. И дополнительная порция наказаний за эти ошибки только усугубляла его печальное существование. Он теперь редко получал радости, с осторожностью проявлял гнев. Пуганая ворона боялась куста!
А другому Олдосу исследователи, передвинув уровень эмоций, велели быть оптимистом (прямо по шутке: оптимист — это хорошо инструктированный пессимист). Повышенные порции поощрения даже за толкование несложных чисел быстро утвердили его в этом качестве. Появившиеся на его несложной психике розовые очки заставляли теперь Олдоса-удачника все обстоятельства подряд оценивать как благоприятные. И снова вполне человеческая ситуация: естественно возросшее число наказаний переучивало его медленно и с трудом.
Вот пока и все об Олдосе. Как обрадовался бы, наверное, древний Пифагор, узнав, что психику изучают с помощью чисел! Он так обожествлял числа! Он, вероятно, воскликнул бы торжествующе: «То-то!» — и не пожелал бы даже слушать (черта, весьма свойственная ему при жизни), что числа эти — лишь условное обозначение событий. Он-то всегда говорил просто о магической власти цифр: «Уважайте науку о числах, ибо все наши пороки и преступления — не более чем ошибки в расчетах».
Всего три несложные эмоции — это, конечно, мизерно мало даже для модели. Олдосы стоят, очевидно, по уровню развития куда ниже даже простушек обезьян. А вот молодой коллега Олдосов, киевлянин, по имени Эмик, куда сложнее. Он будет (процесс его «сотворения» закончен, идет воспитание и обучение) испытывать множество эмоций — тоску и радость, желание и страх, тревогу и удовольствие. О своих чувствах он никому не расскажет (он тоже — лишь пачка бумажных лент), но его ответы на вопросы пройдут обработку не только логическую, смысловую, но и эмоциональную, — это определит их содержание, тональность и направление. В памяти Эмика сейчас около трехсот слов (Шекспир и Пушкин употребляли, кажется, порядка двадцати тысяч, триста знает четырехлетний ребенок, но и это совсем не мало — многие из нас за всю жизнь обходятся набором из тысячи. Что же касается ильфо-петровской Эллочки Щукиной, то она свои тридцать слов разнообразила лишь интонацией и была вполне счастлива. Эмик по сравнению с ней — Цицерон, Кони, Плевако).
Каждое слово уже несет в себе какую-то эмоциональную окраску — ее количество и качество определяются биографией и интересами хранителя, хозяина этого слова. Для каждого из нас эмоции от любого слова связаны с воспоминаниями (согласитесь, что слово «река» звучит по-разному для пловца, строителя мостов и семьи пропавшего матроса). Чтобы словарный запас Эмика не просит подряд располагался в архивах памяти, а приводил в движение механизм эмоций, хозяину была придумана биография, в соответствии с которой и завязаны цепочки его ассоциаций.
Ему двадцать лет, он студент, ненадолго уезжал из Киева, а вернувшись, узнал о нескольких постигших его бедах. Украв его научную идею, кто-то под своим именем напечатал о ней статью; утонул друг Борис; вышла замуж любимая девушка Ирина. Несколько многовато неприятностей для человека, способного пожаловаться таким бедным набором слов. Возможно, этим и определяются сегодняшние трудности киевлян по доводке своего детища.
На отсутствие сложностей другого порядка они тоже пожаловаться не могут. В процессе разнесения слов по клеткам эмоций авторам Эмика приходилось попеременно становиться литературоведами и лингвистами, психологами и математиками, инженерами просто и инженерами человеческих душ.
Прежде всего каждое слово могло соответствовать разным эмоциям, которые в свою очередь сливались в группы — по времени и силе их проявления. Чувства, длящиеся долго, становятся настроением (тоска, умиротворенность, тревога); проявляемые кратковременно, но сильно — аффекты (так, ужас — это аффект страха, восторг — аффект радости); сильные и длительные одновременно — страсти (ненависть, большая любовь, безысходное длительное отчаяние).
Но как определить ситуацию, которой правомерно соответствовали бы разбитые таким образом эмоции? Литература мастеров могла помочь.описаниями пережива: ний. Но можно ли пользоваться классиками? Не изменились ли человеческие эмоции за прошедшие десятилетия войн, открытий, тревог и утраты иллюзий? Поиски шли широким фронтом: Шекспир, Толстой; Пушкин и Чехов, Хемингуэй, Моравиа, Фолкнер.
Нет, человек тот же! На одинаковые жизненные ситуации его аппарат эмоций реагирует, как и триста лет назад, — это убедительно показал анализ классиков.
Но слова употребляются по-разному — некоторые настолько редки, что заслуживают включения лишь в описание очень сильных чувств. Так с наукой самой сегодняшней, самой современной пришла в благодетельный контакт наука очень старая. Тихие кабинетные ученые, некогда составившие частотные словари языка (сравнительную частоту употребления в языке разных слов), будут еще не раз с благодарностью помянуты теми, кто работает сегодня на самых передовых рубежах науки. Частота употребления слова — один из важнейших показателей его веса, цены, места в словарно-эмоциональной кладовой.
И наконец, заложенные в машину сразу (потом она выработает новые) цепочки ассоциаций. Один при слове «дом» вспомнит ребенка, второй — невыключенный утюг, а третий — сварливую соседку. Сопровождающие мышление ассоциации — результат совместной, смысловой и эмоциональной, обработки. Они резко разнятся в зависимости от чувственного значения слов или целых фраз. Настройка и обучение Эмика и состоят как раз в нахождении и регулировке эмоционального веса слов, которыми он станет пользоваться.
Число беседующих машин будет все более возрастать. Проект одной из них, план создания личности по имени Уолтер Митти, включает многие из последних воззрений на мозг. Когда (и если) модель эта начнет работать, многие вопросы психологии, возможно, получат аналогию и объяснение (а другие, прежде ясные, запутаются — такова неминуемая оборотная сторона продвижения вперед).
Их будет несколько, этих Уолтеров Митти, — несколько программ изобразят группу личностей, которые встречаются время от времени, чтобы побеседовать. Исходя из их личных характеристик (которые ученые будут произвольно регулировать) и тональности бесед (единственный показатель их «поведения»), можно будет описать машинный «характер» каждого из близнецов Митти, а значит — попытаться предсказать исход следующих встреч.
Каждая машина будет состоять из нескольких блоков. Кроме общей памяти (связанной с отдельным блоком — памяти о собственной «личности»), будет блок тревоги и беспокойства — его регулировка скажется на характере выбора слов из памяти и общем настроении. Блок, отражающий стремление к агрессии (в беседе — желание выделиться, убедить противника, победить в споре). Блок умиротворения — стремление согласиться, найти общую точку зрения, установить мирный тон беседы. И отдельно — генератор вмешательства в «психику», периодические подъемы и спады настроения. У каждой машины-личности закрепится свой преимущественный уровень всех качеств, что определит ее «характер»,
И наконец, будут внесены общие законы этих собеседований и обмена мнением. Умным Митти (знающим больше) будет предоставлено для высказываний большее время (если б так было принято у людей!). Пока один говорит, другие «выслушивают» и обрабатывают поступающую от него информацию, готовя свои монологи. Если же уровень агрессии выше, входная информация перерабатывается слабее, чем внутренняя, — это соответствует невнимательности собеседника. Последнее, что делает человек, включаясь в разговор, — проверяет, не говорит ли другой (правда, не всегда). Если же уровень агрессии вырастает до очень больших размеров, собеседник прерывается на слове, выключается Митти — нетерпеливым.
Если получилось, что говорят сразу двое, предпочтение в выслушивании отдается тому, кто начал первым.
После встреч может остаться чувство неудовлетворенности (не дали сказать! А сами болтали впустую, не осталось никакой информации), антипатии к собеседнику (перебивает, а сам дурак) или симпатии к нему (молчит, приятная личность), а возможно, и тревоги. Это будет выясняться вопросами к каждой машине в отдельности. Аппарат же обработки информации займется взвешиванием истинности и приемлемости других мнений — в сопоставлении с собственной коренной программой — «убеждениями» машины.
Пожелаем удачи строителям моделей и постараемся удержаться от разных слов по их поводу. Очень хочется высказаться о будущем таких машин, пофантазировать всласть и безнаказанно. Но пресса и так уже нанесла кибернетике много морального ущерба. Один ученый очень образно сказал, что журналисты проявили такт и чувство меры, подобное своре гончих, спущенных с поводка. И, согласней с этим образом, автор не без печали отказывается от комментариев и эмоций. Тем более, что их вполне достаточно в самом тоне изложения темы.
А накопленные врачами факты сегодня начали поднимать специалисты по вычислительным машинам. Им давно уже было известно устройство, применяемое в машинах, состоящих из нескольких отсеков. По мере сложности предлагаемой задачи устройство это включало в работу один отсек за другим. Не похожую ли работу выполняют лобные доли? Ведь не зря же их повреждение так пагубно сказывается на лицах умственного труда и на тех, кто учится. И еще один отсек, очевидно, включают они в работу — область эмоциональной обработки поступающей в мозг информации и рождающихся в нем моделей действия. Психолог Лурия, один из ведущих исследователей лобных долей, приписывает именно им окончательную доработку и реализацию «сложных программ целенаправленного поведения», а кроме того, и «сличение выполненного действия с намерением». Не потому ли лобные доли составляют именно у человека почти треть всей массы мозга?
Очередное отступление
Нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо.
Эпикур
Философ Эпикур имел прямое отношение к положительным эмоциям — он советовал их культивировать. И к отрицательным — есть заблуждение, что он советовал их избегать. Но это обидная неправда.
Несмотря на то что описание относится к четвертому веку до нашей эры, биография Эпикура излагается вполне современными словами. Он родился в довольно бедной семье, где, кроме него, было еще трое братьев (впоследствии, естественно, все эпикурейцы). Отец его был военный, а мать ходила по домам: читала заклинания, изгоняя злых духов, и совершала жертвоприношения. Малолетний Эпикур, не философствуя пока за отсутствием начального образования, ходил с матерью, держась за ее подол и наблюдая будничную изнанку поклонения богам. Возможно, тогда и зародилось в нем первое сомнение в их существовании. Он писал впоследствии: «Если бы бог внимал молитвам людей, то скоро все люди погибли бы, постоянно моля много зла друг другу».
В тридцать шесть лет он купил в Афинах дом с садом и основал собственную школу. Многочисленные жизненные невзгоды, опасности и лишения, зрелище суеты и подлости, обманов, войн и раздоров привели его к изумительной мысли, которой он щедро поделился с желающими: «Следует смеяться и философствовать».
На воротах его сада было написано: «Гость, тебе здесь будет хорошо; здесь удовольствие — высшее благо». С тех пор его учеников и друзей так и называли — философами из садов.
Последователи обожали Эпикура — налицо был культ не поклонения, а уважения и любви. Это признавали даже враги (их было достаточно), а уж они откопали бы что-нибудь компрометирующее.
Почти с тех пор и распространилось убеждение, что эпикурейцы признают лишь удовольствия, особенно телесные. Так стали обзывать равнодушных эгоистов, плотоядных и беззаботных жизнелюбов. И якобы образец такой жизни — сам Эпикур, пьяница, сластолюбец и обыватель. О, как это несправедливо! Впрочем, зачем эмоции, если существуют факты.
Он написал за свою семидесятилетнюю жизнь около трехсот трудов. Главный его труд — о природе — насчитывал тридцать семь объемистых книг. К сожалению, все написанное им погибло. Уцелели три письма к друзьям, перечень афоризмов (найденных случайно в библиотеке Ватикана) и несколько кусков из книг, обнаруженные в полуистлевшем виде при раскопках Геркуланума, погребенного некогда под лавой Везувия. Кроме того, в конце прошлого века археологи нашли надписи на стенах разрушенной крепости. Там же, на некогда главной площади, открылся портик из камней, по стенам этого зала также — молотом — было выбито несколько цитат из Эпикура. Этот нетленный каменный манускрипт длиной в несколько десятков метров — окончательное доказательство существования великого философа.
Да, да, нужны были доказательства! Ибо как еще справиться с гением-безбожником лучше, чем объявить его несуществующим? Это было некогда сделано. Враги утверждали: сохранившиеся письма — подделка, многочисленные цитаты из Эпикура в письмах друзей — фальшивка, знаменитая поэма Лукреция Кара «О природе вещей», прославляющая Эпикура, — бред душевнобольного. И если бы не камень, спорили бы до сих пор.
Церковникам надо было его уничтожить — слишком уж много сделал он, чтобы люди открыли глаза.
О чем он писал? О строении Вселенной и составе души, о любви, цели жизни и справедливости, о мирах и воображении, об устройстве зрения и взаимодействии атомов, о благодарности и музыке, о дружбе, богах и пустоте. Многие из его книг становились событием для античного мира — их изучали, на них ссылались, по ним учились жить.
Эпикур писал, что душа — это вполне материальный орган, структура из мелких частиц, распространенных по всему телу, для того времени догадка гениальная и кощунственная. Писал о множестве миров, в которых возможна такая же жизнь, — словом, был вполне нашим современником. Даже об органах чувств писал абсолютно сегодняшним языком: утверждал, что знание человека о мире — сумма ощущений, притекающих через пять наших окон в мире, а не что-то подаренное свыше.
Эпикур полностью отказывался от идеи верховного творца. Боги, возможно, и есть, получалось из его работ, но живут они где-то в трещинах между мирами, никакого отношения к людям не имеют и находятся в состоянии глубокого отключенного безразличия. Бог есть, говорят все вокруг? Ну, пусть есть. (Зачем дразнить гусей? Эпикур даже советовал ученикам не уклоняться во избежание неприятностей от общепринятых религиозных обрядов.) Но если он, бог, зол на человека, то как же он мелок! И убог! А если не зол, почему тогда в мире столько горя и бог не ликвидирует его? Не может? Значит, не всемогущ. Не хочет? Значит, не доброжелателен и не всеблаг. И вообще — «глупо просить у богов то, что человек способен сам себе доставить».
И это — в третьем веке до нашей эры!
Время было очень тяжелое: вокруг воевали друг с другом наследники Александра Македонского. Съезжались, договаривались, клялись, а потом подсылали убийц, собирали армии, предавали, убивали, жгли. В годы непрерывных войн, тревог и волнений люди требовали от философии практических выводов, житейской мудрости, правил существования.
Этика Эпикура отвечала этому сполна, толкованием его ответов — с целью опорочить автора — занимались впоследствии несколько сот ученых наемников.
Школа Эпикура побила рекорд долгожительства философских течений — восемь веков последователи его смеялись и философствовали.
Человек стремится к максимуму положительных эмоций — к счастью. Счастье — в удовольствиях. И только? Нет! Ибо непрерывная цепь наслаждений быстро притупляет их радость. Удовольствие — это и отсутствие страданий. Следовательно, счастье — это и борьба со страданиями. Только со своими?
Да, он считает так, говорили враги Эпикура. Нет, отвечали те, кто был честен. Изумительно мужество Сенеки, громогласно сказавшего в ответ хору позорящих Эпикура: «Я остаюсь при своем мнении — вопреки нашим вождям… Школа Эпикура опорочена — и незаслуженно». Цицерон сказал более конкретно: «…строгая умеренность и самообладание, мужество, самое широкое дружелюбие, любовь к родителям, нежная заботливость по отношению к друзьям, гуманное обращение с рабами, полное согласие жизни с тем нравственным идеалом радостного и невозмутимого мира душевного, который он себе поставил…»
Эпикур говорил о радости размышлять, дружить и познавать, советовал избегать испепеляющих бурных страстей и суеты, стремиться к умеренности, ограничиваться самым необходимым. Сам он являл пример жизни, посвященной любимому труду — упорным раздумьям (триста книг!) — и полностью лишенной излишеств.
Далее — «нельзя жить приятно, не живя разумно, нравственно и справедливо» (это вынесено в эпиграф). Справедливость несовместима с невмешательством. Но вмешательство — это страдания и, возможно, даже смерть. Он не боялся смерти. Ведь за гробом ничего нет, ни мук ада, ни вечных скитаний. И мужество, кроме того, — благо, ибо освобождает от страданий страха и угрызений совести.
Интересно, кстати, что богов-то он попросил в сторону, ибо возможность вмешательства в жизнь разных сверхъестественных сил лишает человека спокойствия, заставляет находиться в постоянном страхе перед незнаемым и неожиданным.
А как насчет древнегреческих государственных установлений? «Если кто издаст закон, но он не окажется идущим на пользу взаимного общения людей, то он уже не имеет природы справедливости». Впрочем, с людьми, имевшими отношение к законам и власти, он вообще советовал не общаться, что исправно делал и сам всю свою долгую жизнь (для чего ему три раза пришлось скрываться от очередных временщиков, считавших, что уж они-то вечны, и пожелавших приласкать философа). Вокруг себя из встречаемых им деятелей он ничего хорошего не видел, а лозунг «живи незаметно» был весьма актуален в годы частой смены режимов. Дружба — единственный вид общественной жизни, который он признавал.
Число его учеников, друзей и последователей, как сообщают современники, было столь велико, что насчитывало целые города.
В семьдесят два он почувствовал, что скоро конец. Созвал близких, завещал им свой сад, просил обеспечить живущих на его попечении бедных детей и семьи нескольких умерших ранее друзей, отпустил на волю рабов, пожалел, что не дописал очередную книгу.
И остался в веках.
Время вычеркнуло из эпикурейства лишь одно: Эпикур, дитя своей эпохи, даже не замечал ненормальности рабства. Эта гуманная поправка — лишь современная корректива к незыблемому основному (смотри эпиграф), что рекомендовал Эпикур для достижения положительных эмоций.
Попытки моделей
Пуганый обыватель покладистее непуганого.
Щедрин
— Здорово, кума!
— На рынке была.
— Аль ты глуха?
— Купила петуха.
— Прощай, кума.
— Полтину дала.
Беседа
B тоске, не находя себе места, бродит Гамлет по замку Эльсинор. Его светлое мироощущение, юношеское доверие к людям столкнулись с подлостью: отец отравлен дядей. Как примирить любовь с ненавистью? Стоит ли жить вообще в мире, где эти чувства уживаются рядом?
Перед пылающим камином застыл в каменной неподвижности Ганя Иволгин. Он бледен и напряжен до предела — в камине горят деньги, брошенные Настасьей Филипповной. Дикая жадность, выросшая из нищеты, и остатки человеческого достоинства (они еще есть!) затеяли сейчас в его душе смертельную схватку. Не выдержав, он падает в обморок.
Стоя у моря, молодой консул Джедди видит закупоренную бутылку, медленно уносимую ветром. Письмо от любимой! Она бросила его с яхты! Но Джедди — типичный для ОТенри герой: он дьявольски горд, и оправдания изменницы его не волнуют. Из двух чувств медленно побеждает самолюбие. Он отворачивается и уходит… Рыбаки подобрали его в километре от берега — он пытался догнать бутылку.
Наконец— то достиг власти и безраздельно царствует Борис Годунов. Но счастливого спокойствия нет -содеянные на пути к трону преступления мстят неуемной тревогой. Ноет сердце — то ли муки совести, то ли предчувствие расплаты.
Библейский Лазарь, некогда воскрешенный Иисусом Христом от смерти, узнав, что его спасителю угрожает гибель, собирается на подмогу. Он так благодарен за воскрешение! Но изумительно чуткий к человеческим переживаниям, Чапек в конце концов оставляет своего героя дома — благодарность не в силах победить в Лазаре страха. Страха новой смерти.
Любовь и ненависть, гордость и жадность, самолюбие и любопытство, удовлетворенность и тревога, благодарность и страх. Непрерывная борьба эмоций друг с другом и с разумом — непременный фон, на котором протекает человеческая жизнь, первичный раствор, из которого кристаллизуются поступки. Литература на протяжении всего своего существования веками занималась раскрытием и анализом этой психической кухни. Сегодня о крайней необходимости моделирования эмоций единым хором заговорили кибернетики. Ибо машина, не обладающая эмоциональной обработкой информации, так и остается машиной — синонимом слова «бездушие», несовместимым с подлинным, человеческим мышлением, в котором чувства еще неизвестным образом, но широко и активно участвуют.
Из немногочисленных пока попыток (только представьте себе великую сложность воплощения мира переживаний) особенно интересны три. Двое (о них уже можно говорить как о личностях) существуют, а третий — пока в проекте.
Только в вопросах и ответах можно промоделировать мир психики — действовать сообразно эмоциям машины еще будут нескоро.
Первый так и называется — личность Олдос. В памяти у него хранятся не события, лица и факты, а только числа, числа, числа. Но от одних он испытывает страх, от других — гнев, от третьих — радость. (Я не ставлю кавычки, описывая эрзацы психических переживаний, ибо ученые вполне серьезно играют в эти познавательные игрушки. Ведь назывались же черепахами тележки на колесах, с помощью фотоэлементов обегающие препятствия. Еще только вчера, на заре кибернетики.)
Внешность у Олдоса непритязательная — пачка бумажных карточек, в которых проколоты отверстия. Это программа для вычислительной машины, считывающей с карточек числа. В памяти у машины уже хранятся 750 чисел. Одни числа условно связаны в памяти Олдоса с приятными, другие — с неприятными ассоциациями. В связи с этим каждый сообщенный ему набор цифр вызывал в механической душе Олдоса борьбу чувств, ибо содержал сочетание эмоций положительных и отрицательных. Ответ машины на вводимые цифры означал, что испытывает Олдос в данный момент и как он намерен поступить. Ибо доступные ему эмоции были разделены по шкале в несколько баллов, и от очень неприятных ситуаций Олдос испытывал страх, обращающий его в бегство, в других случаях гневно кидался в атаку (об этом сообщал закодированный в числах же ответ), иногда ощущал радость. Повышая или понижая эмоциональный уровень (количество баллов по шкале), с которого начиналась условная борьба или мнимое бегство, можно было создать подобие характера.
Так возникло несколько Олдосов, и чисто математические модели вдруг продемонстрировали их создателям такие же сшибки эмоций, какие известны психологам и давно подмечены писателями.
Один Олдос — Нерешительный — был сделан мямлей и педантом. Он отступал только при очень сильном страхе, а нападал только при высоком балле гнева. Введенную в него возможность совершать ошибки — принимать полезное за вредное и наоборот — он почти не использовал, не отваживаясь на действие, пока не выяснял все наверняка. Он ошибался очень редко, его действия почти не влекли за собой наказаний (наказание — условная запись «штрафа» в область отрицательных эмоций), но и радость (запись в область поощрения) доставалась ему из-за медлительности в очень малых дозах.
Его противоположность — Олдос Легкомысленный — не стыдится удирать без оглядки, если набор чисел сулит ему неприятность. Но зато он так же сломя голову бросается нападать при заполнении области гнева. Скорый на решения, он сполна использует возможность ошибаться — он спешит жить! И в результате количество получаемой им радости значительно выше (хотя и условных ушибов не сосчитать). Наверно, очень преждевременно хвалить примитивную числовую модель психики при помощи литературных аналогий, но уж очень соблазнительна похожесть. У одной писательницы есть точная фраза: «Хорошие дни выпадают на долю разумных людей, но лучшие дни достаются тому, кто посмеет быть безумным».
У братьев Олдосов есть и кратковременная память — об ошибках и удачах прошлых экспериментов, вчерашнем опыте их несложной жизни. Но похожие жизненные ситуации рождают у человека настроение, характер, однотонный взгляд на вещи, не правда ли? Неудачи и удары судьбы с легкостью превращают весельчака в мрачного пессимиста.
Машина повторила это свойство. Во враждебной среде постоянно получающий наказания Олдос даже благоприятный набор чисел стал принимать за вредный. И дополнительная порция наказаний за эти ошибки только усугубляла его печальное существование. Он теперь редко получал радости, с осторожностью проявлял гнев. Пуганая ворона боялась куста!
А другому Олдосу исследователи, передвинув уровень эмоций, велели быть оптимистом (прямо по шутке: оптимист — это хорошо инструктированный пессимист). Повышенные порции поощрения даже за толкование несложных чисел быстро утвердили его в этом качестве. Появившиеся на его несложной психике розовые очки заставляли теперь Олдоса-удачника все обстоятельства подряд оценивать как благоприятные. И снова вполне человеческая ситуация: естественно возросшее число наказаний переучивало его медленно и с трудом.
Вот пока и все об Олдосе. Как обрадовался бы, наверное, древний Пифагор, узнав, что психику изучают с помощью чисел! Он так обожествлял числа! Он, вероятно, воскликнул бы торжествующе: «То-то!» — и не пожелал бы даже слушать (черта, весьма свойственная ему при жизни), что числа эти — лишь условное обозначение событий. Он-то всегда говорил просто о магической власти цифр: «Уважайте науку о числах, ибо все наши пороки и преступления — не более чем ошибки в расчетах».
Всего три несложные эмоции — это, конечно, мизерно мало даже для модели. Олдосы стоят, очевидно, по уровню развития куда ниже даже простушек обезьян. А вот молодой коллега Олдосов, киевлянин, по имени Эмик, куда сложнее. Он будет (процесс его «сотворения» закончен, идет воспитание и обучение) испытывать множество эмоций — тоску и радость, желание и страх, тревогу и удовольствие. О своих чувствах он никому не расскажет (он тоже — лишь пачка бумажных лент), но его ответы на вопросы пройдут обработку не только логическую, смысловую, но и эмоциональную, — это определит их содержание, тональность и направление. В памяти Эмика сейчас около трехсот слов (Шекспир и Пушкин употребляли, кажется, порядка двадцати тысяч, триста знает четырехлетний ребенок, но и это совсем не мало — многие из нас за всю жизнь обходятся набором из тысячи. Что же касается ильфо-петровской Эллочки Щукиной, то она свои тридцать слов разнообразила лишь интонацией и была вполне счастлива. Эмик по сравнению с ней — Цицерон, Кони, Плевако).
Каждое слово уже несет в себе какую-то эмоциональную окраску — ее количество и качество определяются биографией и интересами хранителя, хозяина этого слова. Для каждого из нас эмоции от любого слова связаны с воспоминаниями (согласитесь, что слово «река» звучит по-разному для пловца, строителя мостов и семьи пропавшего матроса). Чтобы словарный запас Эмика не просит подряд располагался в архивах памяти, а приводил в движение механизм эмоций, хозяину была придумана биография, в соответствии с которой и завязаны цепочки его ассоциаций.
Ему двадцать лет, он студент, ненадолго уезжал из Киева, а вернувшись, узнал о нескольких постигших его бедах. Украв его научную идею, кто-то под своим именем напечатал о ней статью; утонул друг Борис; вышла замуж любимая девушка Ирина. Несколько многовато неприятностей для человека, способного пожаловаться таким бедным набором слов. Возможно, этим и определяются сегодняшние трудности киевлян по доводке своего детища.
На отсутствие сложностей другого порядка они тоже пожаловаться не могут. В процессе разнесения слов по клеткам эмоций авторам Эмика приходилось попеременно становиться литературоведами и лингвистами, психологами и математиками, инженерами просто и инженерами человеческих душ.
Прежде всего каждое слово могло соответствовать разным эмоциям, которые в свою очередь сливались в группы — по времени и силе их проявления. Чувства, длящиеся долго, становятся настроением (тоска, умиротворенность, тревога); проявляемые кратковременно, но сильно — аффекты (так, ужас — это аффект страха, восторг — аффект радости); сильные и длительные одновременно — страсти (ненависть, большая любовь, безысходное длительное отчаяние).
Но как определить ситуацию, которой правомерно соответствовали бы разбитые таким образом эмоции? Литература мастеров могла помочь.описаниями пережива: ний. Но можно ли пользоваться классиками? Не изменились ли человеческие эмоции за прошедшие десятилетия войн, открытий, тревог и утраты иллюзий? Поиски шли широким фронтом: Шекспир, Толстой; Пушкин и Чехов, Хемингуэй, Моравиа, Фолкнер.
Нет, человек тот же! На одинаковые жизненные ситуации его аппарат эмоций реагирует, как и триста лет назад, — это убедительно показал анализ классиков.
Но слова употребляются по-разному — некоторые настолько редки, что заслуживают включения лишь в описание очень сильных чувств. Так с наукой самой сегодняшней, самой современной пришла в благодетельный контакт наука очень старая. Тихие кабинетные ученые, некогда составившие частотные словари языка (сравнительную частоту употребления в языке разных слов), будут еще не раз с благодарностью помянуты теми, кто работает сегодня на самых передовых рубежах науки. Частота употребления слова — один из важнейших показателей его веса, цены, места в словарно-эмоциональной кладовой.
И наконец, заложенные в машину сразу (потом она выработает новые) цепочки ассоциаций. Один при слове «дом» вспомнит ребенка, второй — невыключенный утюг, а третий — сварливую соседку. Сопровождающие мышление ассоциации — результат совместной, смысловой и эмоциональной, обработки. Они резко разнятся в зависимости от чувственного значения слов или целых фраз. Настройка и обучение Эмика и состоят как раз в нахождении и регулировке эмоционального веса слов, которыми он станет пользоваться.
Число беседующих машин будет все более возрастать. Проект одной из них, план создания личности по имени Уолтер Митти, включает многие из последних воззрений на мозг. Когда (и если) модель эта начнет работать, многие вопросы психологии, возможно, получат аналогию и объяснение (а другие, прежде ясные, запутаются — такова неминуемая оборотная сторона продвижения вперед).
Их будет несколько, этих Уолтеров Митти, — несколько программ изобразят группу личностей, которые встречаются время от времени, чтобы побеседовать. Исходя из их личных характеристик (которые ученые будут произвольно регулировать) и тональности бесед (единственный показатель их «поведения»), можно будет описать машинный «характер» каждого из близнецов Митти, а значит — попытаться предсказать исход следующих встреч.
Каждая машина будет состоять из нескольких блоков. Кроме общей памяти (связанной с отдельным блоком — памяти о собственной «личности»), будет блок тревоги и беспокойства — его регулировка скажется на характере выбора слов из памяти и общем настроении. Блок, отражающий стремление к агрессии (в беседе — желание выделиться, убедить противника, победить в споре). Блок умиротворения — стремление согласиться, найти общую точку зрения, установить мирный тон беседы. И отдельно — генератор вмешательства в «психику», периодические подъемы и спады настроения. У каждой машины-личности закрепится свой преимущественный уровень всех качеств, что определит ее «характер»,
И наконец, будут внесены общие законы этих собеседований и обмена мнением. Умным Митти (знающим больше) будет предоставлено для высказываний большее время (если б так было принято у людей!). Пока один говорит, другие «выслушивают» и обрабатывают поступающую от него информацию, готовя свои монологи. Если же уровень агрессии выше, входная информация перерабатывается слабее, чем внутренняя, — это соответствует невнимательности собеседника. Последнее, что делает человек, включаясь в разговор, — проверяет, не говорит ли другой (правда, не всегда). Если же уровень агрессии вырастает до очень больших размеров, собеседник прерывается на слове, выключается Митти — нетерпеливым.
Если получилось, что говорят сразу двое, предпочтение в выслушивании отдается тому, кто начал первым.
После встреч может остаться чувство неудовлетворенности (не дали сказать! А сами болтали впустую, не осталось никакой информации), антипатии к собеседнику (перебивает, а сам дурак) или симпатии к нему (молчит, приятная личность), а возможно, и тревоги. Это будет выясняться вопросами к каждой машине в отдельности. Аппарат же обработки информации займется взвешиванием истинности и приемлемости других мнений — в сопоставлении с собственной коренной программой — «убеждениями» машины.
Пожелаем удачи строителям моделей и постараемся удержаться от разных слов по их поводу. Очень хочется высказаться о будущем таких машин, пофантазировать всласть и безнаказанно. Но пресса и так уже нанесла кибернетике много морального ущерба. Один ученый очень образно сказал, что журналисты проявили такт и чувство меры, подобное своре гончих, спущенных с поводка. И, согласней с этим образом, автор не без печали отказывается от комментариев и эмоций. Тем более, что их вполне достаточно в самом тоне изложения темы.